Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
Гибель "Дракона"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Зуев-Ордынец.
Гибель "Дракона"

[]

1

   Казалось, вся набережная Касселя ревела, улюлюкала тысячью глоток. Кассельские лодочники, перевозчики, паромщики горячей, возбужденной толпой, выкрикивая ругательства и оскорбления, надвигались на человека, вышедшего из сарая с ведром набрать воды.
   -- Эй, Модильяни, за сколько ты продал душу дьяволу?
   -- Сколько чертей сидит в котле вашей лодки?
   -- Бей паписта! -- звякнул вдруг, как оборвавшаяся перетянутая стрела, визгливый женский голос.
   Модильяни побледнел. Побледнел и от этого выкрика и оттого, что спина его уперлась в остов полуразрушенной барки. Дальше отступать было некуда. Надо была как-то задержать напиравшую толпу. И он заговорил, довольно чисто произнося немецкие слова с певучими итальянскими интонациями:
   -- Добрые кассельские граждане, вы напрасно оскорбляете бедного чужестранца, называя его слугой сатаны. Я такой же христианин, как и вы! Вы видите? -- он взял в руки оловянный крест, висевший на груди, и поцеловал его.
   -- А твой господин?
   -- Мой господин, почтеннейший французский синьор Дионисий Папен, тоже христианин.
   -- Замолчите, ребята! Не ту песню поете! -- расталкивая толпу, продрался к итальянцу коротконогий крепыш с глазом, выбитым упавшей снастью.
   Кривого Пуфеля, владельца самой большой в Фульде парусной шхуны "Вифлеемская звезда", знал весь Гессен, даже больше: и в Ганновере и в Вестфалии знали неукротимый характер и силу кулаков Кривого Пуфеля. Лишь не знал никто, сколько бочек с немецкими талерами, английскими розеноблями, французскими луидорами, ливрами, экю, испанскими дукатами, португальскими квадруплями и даже турецкими сулеймание зарыто в подвалах его бюргерского дома-крепости.
   -- Вы не ту песню поете, ребята! -- повторил Пуфель, становясь против итальянца. -- Зачем вы без конца толкуете о попах -- все они одинаковы, все они ни черта не стоят! Поговорим о другом, вот о чем! -- и Пуфель указал на реку, где на волнах покачивалось судно, недавно спущенное со стапелей.
   Борта, еще не выкрашенные, золотились на солнце свежеобструганным тесом обшивки. Лишь на носу красовалось выведенное огненно-красной краской название -- "Дракон", а чуть ниже фамилия владельца -- "Дени Папен".
   С первого взгляда судно не поражало ничем особенным. Разве что опытный глаз моряка порадовала бы строгая соразмерность очертаний "Дракона". Изящная мачта, кокетливо подавшаяся назад, чуть раскачивалась от ударов волн. Мачта была "сухая", ни клочка парусины на ее голых реях. Видимо, строитель "Дракона" рассчитывал не на паруса, а на что-то другое.
   Сзади мачты раскорячилась на кривых ножках, прибитых к палубе, широкая, но низкая жаровня-печка. К печке был привинчен медный котел, днищем своим уходивший в печь. Но и эта печь не вызвала бы ничьего удивления, если бы котел не был опутан сетью труб неизвестного назначения.
   В котел был вклепан небольшой, с пивную кружку, цилиндр, из которого вылезал металлический стержень толщиной в удилище. Этот стержень, суставчатый, словно паучья лапа, тянулся к корме, где цепко хватался за другое странное сооружение, пугавшее простоватых кассельских лодочников.
   На корме были подвешены три колеса, насаженные на одну общую ось. Ободья колес были сделаны из тонкой жести, и к ободьям проволокой привязано по шесть широких весельных лопастей. Так что, если бы покрутить это тройное колесо, восемнадцать весел сразу бы зашлепали по воде за кормой "Дракона".
   -- Что это такое? -- свирепо выкатив свой единственный глаз, заорал Пуфель.
   -- Это... это "Дракон", шкуна, -- пробормотал испуганно Модильяни. -- "Дракон" -- это то же, что и ваша "Вифлеемская звезда".
   -- Вы слышите, братья, что говорит этот нечестивец? -- раздался вдруг трескучий, как галочий крик, голос пастора. -- Он утверждает, что дракон и святая вифлеемская звезда -- одно и то же.
   Увидев пастора, толпа почтительно зашушукалась:
   -- Суперинтендант Вольф!..
   -- Сам суперинтендант.
   А Модильяни, воспользовавшись наступившей тишиной, крикнул с отчаянием:
   -- Добрые синьоры, шкуну моего господина Дионисия Папена двигает удивительный и очень могучий способ разложения воды при помощи огня!
   -- Ого-го! -- грохотом пронеслось по толпе. -- Вот так сказал, папист!
   -- Да ведь огонь и вода вместе не уживутся...
   -- Почему они не хотят плавать под парусом или на веслах? Святые рыбари, апостолы, как плавали по озеру Генисаретскому? Под парусами или на веслах. А вы? -- обернулся пастор к Модильяни. -- Ну? Отвечай!
   Итальянец с равнодушием отчаявшегося пожал плечами.
   -- Если наше присутствие тяготит граждан славного города Касселя, мы уйдем! Нам только два дня нужно на починку машины.
   -- Куда вы уходите? -- насторожился пастор.
   -- Мой господин надеется добраться на "Драконе" до Лондона.
   -- На этой ореховой скорлупе через Северное море?..
   -- Не выпускайте их из Касселя! -- закричал служитель алтаря господня. -- Если эти чужеземцы настроят сотню таких лодок, двигающихся водой и огнем, что будет с вами?.. Вы видели, как лодка их ходит против течения даже без ветра? Они будут возить грузы и путешественников. А вы, вы со своими парусами и веслами что будете делать? Ждать ветра в корму?..
   -- Клянусь "Вифлеемской звездой"! -- ударил себя в грудь Кривой Пуфель. -- Хоть и поп, а говорит правильно!
   Пастор ответил Пуфелю лукавым, понимающим взглядом и снова заголосил:
   -- А кто помешает этим иноземцам выстроить две-три сотни таких богомерзких драконов, запрудить ими всю Фульду? Уничтожьте их, разбейте, сожгите! Нет, нет! -- предостерегающе поднял руки пастор, видя, что толпа готова броситься к "Дракону". -- Не надо буйства, не надо бесчинств. Вы знаете, что это не кончится добром и для вас! Налетит эскадрон рейтар и... Нет, мы поступим по закону. Мы возьмем от бургомистра, а то и от самого ландграфа грамоту, запрещающую выезд из нашей страны этим чужеземцам. А затем мы на дыбе заставим этих еретиков рассказать, какой из духов тьмы помог им выстроить огнедышащий "Дракон". Шкуну же их, как порождение дьявола, сожжем после обедни! Вот как поступим мы! А потому для начала берите этого католика и тащите в ратушу. Ну, ты, еретик!.. -- повернулся пастор к Модильяни. И открыл удивленно рот: -- Господи, да где же он?
   Настроения толпы изменчивы, как морские приливы. Только что они хотели разнести в щепки "Дракона", может быть, убить даже Модильяни, но теперь, видя сконфуженное лицо господина суперинтенданта, толпа захохотала сотней простуженных, осипших глоток.
   Пастор же пробормотал растерянно:
   -- Ничего, дети мои, не волнуйтесь! Вы же слышали слова паписта, что раньше чем через два дня они не смогут плыть на своем "Драконе". А до среды мы взбудоражим не только Кассель...
   -- Ваше преподобие, -- почтительно кланяясь, подошел к пастору Пуфель. -- Не откажите отобедать вместе. Моя фамилия -- Пуфель! Вы, наверное, слышали уже о Кривом Пуфеле. Это я и есть! Мне нужно кое о чем с вами переговорить.

2

   Когда Модильяни, прерывисто дыша и звякая пустым ведром, вбежал в сарай, человек, возившийся с напильником, поднял голову:
   -- Почему ты не принес воды, Джиованни?
   -- Ох! -- вытирая вспотевший лоб, вздохнул итальянец. -- Хорошо еще, что я принес собственную шкуру, синьор!
   -- Рассказывай! -- коротко приказал Папен.
   Итальянец опустился на ведро, перевернутое вверх дном, и начал рассказывать о случившемся около старой барки. Рассказывал он подробно, искренне возмущаясь.
   -- Все это очень понятно, синьор Папен, -- закончил Модильяни. -- Ведь вы француз, я итальянец, а они немцы. Ну вот и...
   -- Нет, Джиованни, -- покачал головой Папен, -- дело не в национальностях. Я знаю Кривого Пуфеля и уверен, что главный виновник нашей травли -- он! Пуфель боится, что наши паровые шкуны разорят его. Ах, Джиованни! -- горько улыбнулся Папен. -- Иногда мне кажется, что люди готовы уничтожить любое изобретение, растоптать каждую новую истину, если истина эта принесет им убыток хотя бы в десяток крейцеров! Но... забудь эти мои слова, Джиованни! Забудь! Это нехорошие, вредные мысли. И в человека и в человечество надо верить, иначе не стоило бы жить, бороться и трудиться!
   -- Позвольте возразить вам, синьор, -- поднялся с ведра Модильяни. -- Об уничтожении "Дракона" не было вначале и речи. Славные кассельские граждане хотели лишь пересчитать мои ребра. Но когда появился пастор, этот черный ворон, провонявший ладаном, разговор с вашего преданного слуги перешел на "Дракона".
   -- Чего хотят эти паладины креста? -- вырвался у Папена возглас, напоенный горчайшей обидой и ненавистью. -- На пороге восемнадцатого столетия, когда такие титаны мысли, как Галилей, Бэкон, Торричелли, потрясли в основах старую схоластическую науку, монахи и попы снова хотят заставить нас, физиков и математиков, высчитывать, сколько тысяч ангелов уместятся на острие иголки. У церкви один девиз -- "назад!".
   Папен, устало сгорбившись, прошелся по сараю и вдруг круто обернулся в сторону притихшего Модильяни.
   -- Мы сделаем починку за одну сегодняшнюю ночь! -- твердо отчеканил Папен. -- Мы должны это сделать, чтобы завтра на рассвете покинуть Кассель.

3

   Когда "Дракон" отчалил, воронья свадьба, снявшаяся с древнего кассельского собора, хлопьями пепла, черной колыхающейся вуалью пронеслась над Фульдой и скрылась в "Епископском бору".
   -- Ауспиции [ауспиция -- предзнаменование; также гадания по полету птиц] весьма плохие! -- пробормотал Модильяни.
   Папен улыбнулся насмешливо.
   -- Ох, синьор, -- вздохнул тяжело итальянец. -- На рассвете "Вифлеемская звезда" пошла вниз по Фульде. На палубе ее я заметил Пуфеля и пастора Вольфа.
   -- Догадываюсь о цели их путешествия, -- откликнулся Папен. -- Кассельский бургомистр не дал им запретительной грамоты. Он побоялся задержать нас, иностранцев. Поэтому пастор Вольф и судовладелец Пуфель отправились на "Вифлеемской звезде" в Мюнден, к начальнику округа рыцарю Раушу фон Траубенбергу.
   -- Не забывайте, синьор, -- сказал итальянец, -- что Мюнден лежит вниз по Фульде, а следовательно на нашем пути.
   -- Я знаю, Джиованни, -- ответил Папен, -- но я уверен, что рыцарь фон Траубенберг не даст нашим врагам запретительной грамоты. А поэтому и Мюнден мы так же оставим за кормой, как оставляем сейчас Кассель.
   Папен при этих словах взглянул на город, уплывающий назад. Набережная была пуста. Кассельцы, уверенные, что "Дракон" не сможет двинуться раньше чем через два дня, не побеспокоились даже о том, чтобы выставить на реке пикеты или перегородить Фульду бревнами на цепях, в тревожные времена запирающими кассельскую гавань.
   Папен прошел на корму. Остановился над тройным колесом, сыпавшим каскады водяных брызг, долго наблюдал его работу. Папен давно заметил, что такие вот неподвижно закрепленные лопасти, входя и выходя из воды плашмя, дают очень маленькую полезность гребного действия. А поэтому он решил при первой же возможности переоборудовать колеса поворотными лопастями. О конструкции этих лопастей и думал сейчас Папен, забыв обо всем окружающем, о врагах, оставшихся позади, в Касселе, и о врагах, ждавших его впереди, в Мюндене.
   Гривастая волна, несясь по ветру, догнала "Дракон" и обдала корму его мокрой пылью. Папен встряхнулся и отошел к машине. Надо было сменить Модильяни.
   Машина Папена не имела еще парораспределяющего золотника, благодаря которому пар толкает поршень то вперед, то назад, а потому машину "Дракона" машинист не мог покинуть ни на минуту. Он составлял как бы неотъемлемую ее часть.
   Машинально, привычными движениями Папен открывал и закрывал краны парового котла и водяного бака. Мысли ученого были далеко. Как эти вот плоские берега Фульды с одинокими холмами, увенчанными каменными коронами рыцарских замков, проходили сейчас мимо "Дракона", так и прожитая жизнь медленно чередой событий, мест, людей проходила перед мысленным взором Папена.
   ...Вот Блуа, древний старый Блуа, раскинувшийся по обоим берегам красавицы Луары. Здесь-то в 1647 году и родился Дени Папен. Хижина его отца, ремесленника-часовщика, стояла напротив городского дворца Людовика XII, в "черной комнате" которого был убит Генрих Гиз, зачинщик кровавой Варфоломеевской ночи. И старый Папен часто, беря на руки маленького Дени, говорил, указывая на дворец короля: "Сын мой, в будущей жизни своей держись подальше от принцев и герцогов".
   В 1670 году Папен, уже доктор медицины, перебирается из Блуа в Париж, где практикует как врач парижской бедноты. Одновременно с этим начинается и страстное увлечение Папена физикой и математикой. Он работает ассистентом математика и астронома Ван-Гюйгена. Но общая их работа, изобретение воздушного насоса, не была доведена до конца. В Париже Папен, впервые нарушив завет отца, связывает свою жизнь с жизнью кальвинистов-аристократов. А идеи аристократической республики пришлись не по вкусу французским королям, и Папен, спасая свою голову, бежит в 1674 году из Парижа в Лондон.
   Здесь ему повезло с первых же шагов. Однажды, когда голодный Папен бродил по средневековым закоулкам Сити, его остановил... Бойль, знаменитый английский физик. Общее увлечение физическими науками сблизило их. Пользуясь широким гостеприимством Бойля, Папен проводит шесть лет в любимой и плодотворной работе. В 1680 году тридцатитрехлетний француз ученый делает доклад Английскому королевскому ученому обществу о своем первом изобретении, "Папеновом котле" [Известен и теперь под этим же названием. Употребляется при некоторых технических производствах, когда нужна очень высокая температура воды] с предохранительным клапаном.
   Но важному изобретению Папена не дали практического применения, и ученый, оскорбленный, покинул Лондон. Папен снова перебрался на материк, объездил всю Германию. Побывал в Риме, оттуда пробрался в Венецию. В "Городе островов" Папен работал в порту грузчиком, даже нищенствовал...
   Руки Папена, без отдыха манипулировавшие с кранами машины, затекли, и он позвал на смену Модильяни.
   Усевшись около румпеля, Папен снова погрузился в воспоминания.
   ...В Венеции Папен предложил свои знания, свой талант первому гонфалоньеру Венецианской республики. Вельможа не нашел для ученого лучшей должности, чем должность "придворного крысолова". Но бедность не выбирает, и Папен ночами расставляет хитроумные мышеловки. А днями он снова работает, без конца производя опыты.
   Папен ловил венецианских мышей до тех пор, пока его самого не поймала страшная мышеловка -- венецианская подводная тюрьма. Патрона Папена -- гонфалоньера -- уличили в заговоре против дожа. Гонфалоньера благополучно удавили, а Папена, которого вельможа считал чем-то средним между истопником и лакеем, ни разу не снизойдя до разговора с ним, якобы как соучастника заговора, опустили в камеру подводной тюрьмы. Но оказалось, что даже и венецианские тюрьмы выпускают иногда своих узников.
   Папен бежал из тюрьмы при помощи Модильяни, который после этого не покидал уже ученого, превратившись в верного Санчо Панса при новом "рыцаре печального образа", как часто называл сам себя Дени Папен.
   Потом ученого пригласил к себе на службу ландграф Карл I, дал ему звание профессора и предложил немедля... спроектировать фонтаны для ландграфского замка.
   Фонтаны так фонтаны! Чем они хуже мышеловок? И Папен начинает строить фонтаны для забавы его светлости ландграфа. Но свободное время Папен отдает новому своему изобретению -- поршню, который приводился бы в движение взрывом пороха в цилиндре.
   Таким образом, почти за триста лет до изобретения газомотора Папен работал уже над идеей двигателя внутреннего сгорания.
   Когда до ландграфа Карла дошли слухи о новых опытах Папена, он при свидетелях, как мальчишку, распек пятидесятитрехлетнего профессора:
   -- Запомните, милейший, порох нужен нам для благородных военных целей! А качать воду, возить тяжести должна чернь. Для этого и создал ее господь бог!
   Опыты с пороховым двигателем пришлось прекратить. Папен ищет забвения в очередном своем изобретении -- он хочет использовать способность пара сгущаться при охлаждении. Работа эта была доведена им до конца. Папен построил машину, поднимавшую значительные грузы. Но однажды машина взорвалась. Это был первый за все время существования Земли взрыв парового котла.
   Обвалившимися от взрыва кирпичами ушибло любимого жеребца ландграфа (для опытов Папену был отведен сарай, примыкавший к конюшне). Неизвестно, какую кару обрушил бы взбешенный властелин на голову несчастного ученого, если бы Папен вовремя не бежал.
   В Кассель Папен вступил без гроша в кармане, рука об руку с верным Модильяни, несшим чемодан ученого, набитый лишь бумагами, книгами и чертежами.
   Итак, снова впереди неизвестность, снова нужда и бедствия.
   Живя впроголодь, ученый работает над крупнейшим своим изобретением. Соединив вместе все прошлые изобретения: котел с предохранительными клапанами, машину, работающую на основе охлаждаемого пара, поршень, приводимый в движение тем же паром, Папен строит первую паровую машину. Но ей надо дать какое-то практическое, жизненное применение. И у него возникает мысль построить паровое судно. Машину установили на "Драконе". Лунной ночью, боясь насмешек кассельцев, Папен и Модильяни на веслах вывели "Дракон" на середину Фульды и поставили его носом против течения. Надо было приступать к испытанию машины. Котел уже сопел и шипел, с трудом сдерживая бурлящую в нем неуемную силу. Папен медлил. А что, если все труды его жизни -- обман, миф?
   Он опустил руку на кран, отвернул его и зажмурил глаза. Услышал шипение освобожденного пара. Поспешно закрыл паровой кран и так же ощупью открыл кран водяного холодильника. Опять шуршанием и скрипом ответил металл. Скорее паровой кран, теперь снова водяной, и снова...
   -- Мы плывем! Клянусь святой блудницей Магдалиной, мы плывем!
   Этот крик Модильяни, крик неописуемого удивления, ударил в уши Папена залпом тысячи тысяч кулеврин. Он открыл глаза и увидел... Да, "Дракон" плыл, плыл без паруса, без весел и против течения!
   Словно благословляя землю, людей, все живущее, Папен поднял натруженные, костлявые руки:
   -- Ради этого мига стоило шестьдесят лет топтать землю! Стоило. Жизнь не прожита даром!..
   Это было весной 1707 года.
   На следующее же утро Папен показывал столпившимся на набережной кассельцам свое изобретение. И тут кто-то пустил по адресу Папена страшное слово: "Колдун! Его шкуну двигает нечистая сила!.."
   И, как снежный ком, начала расти ненависть кассельцев к Папену. А в конце концов суеверный ужас толпы, кем-то искусно подогреваемый, вылился в намерение сжечь "Дракон", о чем кассельцы вчера и объявили без стеснения Модильяни.
   -- Синьор, Мюнден! -- крикнул итальянец.
   -- Мюнден! -- радостно крикнул в ответ Папен. -- Значит, десять английских лье уже за кормой! Молодец "Дракон"!

4

   -- Я думаю зайти в Мюнден, чтобы набрать там дров для машины, -- сказал Папен, поворотом румпеля ставя "Дракон" носом к городу. -- Нам нужны самые лучшие, самые сухие дрова.
   -- А я думаю, что нам не стоит заходить в Мюнден, синьор! И чем скорее мы минуем этот проклятый город, тем лучше для нас.
   Какие-то странные, тревожные нотки в голосе Модильяни поразили Папена.
   -- В чем дело, Джиованни? Почему?
   -- Я вижу, синьор, что все население Мюндена высыпало на набережную.
   -- Что же в этом страшного? -- пожал плечами Папен. -- До них дошла весть, что "Дракон" пройдет мимо их города. Вот они и собрались полюбоваться невиданным зрелищем.
   -- Кроме того, я вижу, -- тем же зловещим тоном продолжал итальянец, -- что сотни лодок отчаливают от пристаней и гребут сюда, к нам!
   -- Тоже понятно! Каждому хочется поближе взглянуть на первое от сотворения мира паровое или, как они говорят, огненное судно, -- спокойно закончил Папен.
   -- Синьор, перекиньте штурвал лево на борт! -- резко крикнул Модильяни. -- Вы ребенок, синьор! Кассельские уроки разве ничему вас не научили? Слушайте же. Я вижу "Вифлеемскую звезду", а у кабестана ее суетятся люди, поднимая якорь.
   -- Так, так! -- насторожился Папен.
   -- И будь я проклят, если на "Звезде" не маячит тощая фигура пастора Вольфа! -- заорал в бешеной злобе Модильяни.
   Папен крутым поворотом поставил "Дракон" снова по течению.
   -- Наконец-то! -- облегченно вздохнул итальянец. -- Но сколько мы без толку потеряли и во времени и в расстоянии!
   Папен, передав румпель итальянцу, с мальчишеской легкостью подбежал к машине, набросал в топку поленьев, пошуровал кочергой и уверенным жестом опустил обе руки на краны -- паровой и водяной. Папен, знавший до мелочей машину, пустил ее на полный ход, доведя колесо до двадцати оборотов в минуту. Но потерянное преимущество уже нельзя было вернуть.
   Лодки пересекли дорогу "Дракону", под носом его прорвались к другому борту и теперь шли уже с обеих: сторон шкуны, не перегоняя, но и не отставая от нее. Модильяни с тоской поднял глаза на голую мачту:
   -- Ни клочка парусины!
   С лодок что-то кричали, угрожающе махали веслами, но к действиям еще не приступали. Видимо, ждали главаря. И он появился. Наполнив паруса крепким утренним ветерком, "Вифлеемская звезда" неслась прямо на "Дракон".
   Поравнявшись с "Драконом", "Звезда" пошла рядом с паровой шкуной. Пастор Вольф, стоявший у борта, сложил руки рупором и крикнул:
   -- Стойте! Именем начальника округа рыцаря Рауша фон Траубенберга и бургомистра города Мюндена приказываю остановиться!
   -- Покажите их запретительную грамоту! -- крикнул в ответ Папен.
   Пастор замялся и растерянно опустил руки на бортовые перила. Но его выручил владелец "Вифлеемской звезды". Бычий рев Кривого Пуфеля разнесся далеко по реке:
   -- Рыцарь и бургомистр не успели приготовить хартию. Мы на словах передаем их приказ! Стойте!
   Папен колебался: исполнить ли это приказание, исходящее якобы от высших сановников округа?
   -- Врешь, толстый боров! -- заорал Модильяни. -- Приказ рыцаря или бургомистра передают герольд или альдерман [альдерман -- член городского совета]. Где они? Покажи их, и мы остановимся!
   Кривой Пуфель, увидев, что ложь его раскрыта, облегчил накипевшее сердце злобной бранью. Ему вторил пастор Вольф -- тоже выкрикивал что-то, видимо, из писания.
   А Модильяни, пользуясь замешательством врагов, ловкими поворотами штурвала выводил "Дракон" из гущи окружавших его лодок. Одна лодка от удара "Дракона" перевернулась, и тогда галдеж стал уже общим, так как в нем приняли участие и гребцы всех лодок.
   Кривой Пуфель разгадал, наконец, суть ловких маневров Модильяни и, резко оборвав бесполезную брань, рявкнул:
   -- Не выпускайте! Держите их!
   На одной из лодок взвился багор и шлепнулся на палубу "Дракона", вцепившись крюком в борт. Папен особенно быстро открыл паровой кран, и шкуна, рванувшись вперед, потащила за собой лодку на буксире.
   -- Ой, тащит! Он утащит нас!
   -- Прямо в ад! В самое пекло! -- кривляясь и строя страшные рожи, закричал Модильяни.
   Лодочники бросили багор и, поспешно гребя, отошли подальше от "Дракона".
   -- Трусы! -- в бессильной злобе заревел Пуфель. -- Тому, кто остановит огненную шкуну, даю сто крейцеров.
   -- И бесплатное отпущение грехов! -- гаркнул пастор Вольф, когда замолк рев судовладельца.
   Обещание двойной награды подействовало. Лодки теснее сомкнули круг, и на палубу "Дракона" снова упал крюк, но теперь уже на канате. За канат уцепилось около десятка лодок, и "Дракон", вздрогнув, остановился, а потом медленно пополз назад. Напрасно гребное колесо будоражило воду за кормой шкуны: лодки тащили ее обратно, вверх по течению.
   -- Поймали! Поймали дьявола! -- пронесся над рекой крик.
   Папен в бессилии снял руки с кранов. Но Модильяни одним прыжком подлетел к канату и перерубил его топором. Люди в лодках, потеряв равновесие, попадали за борт. Еще две лодки перевернулись. Сплошной рев голосов, улюлюканье, свист метались над рекой. Так неловкие, неумелые охотники травят сильного и опасного зверя. А зверь уходил. Папен быстро открыл кран, и освободившийся "Дракон" снова пошел вперед.
   -- Поймали? Вот так поймали! -- хохотал во все горло Модильяни.
   -- Нет, нет, сатана, ты не уйдешь от нас! -- взвыл Кривой Пуфель и, положив на бортовые перила ствол тяжелой аркебузы [аркебуза -- старинное фитильное ружье, пищаль], выпалил по "Дракону".
   Пуля с воем пронеслась над шкуной, не задев никого на ней, и зарылась в воду под носом одной из лодок.
   -- Их не берет пуля! -- закричали испуганно на лодках.
   -- Наши пули они посылают на нас же!
   -- Колдуны!.. Еретики!..
   -- Правь к огненной шкуне! -- заорал Кривой Пуфель своему штурвальному. -- Я сам обломаю рога этим дьяволам!..
   Рулевой "Вифлеемской звезды" завертел штурвал, и парусник, лавируя, пошел на сближение с "Драконом".
   -- На абордаж! -- рявкнул Кривой Пуфель и с разряженной аркебузой в руках прыгнул вниз, на палубу "Дракона".
   Увидев это, осмелевшие лодочники подошли вплотную к шкуне Папена и облепили ее борта, карабкаясь на палубу. "Дракон" тяжело колыхался и оседал под тяжестью висящих на его бортах людей.
   Кривой Пуфель, очутившись лицом к лицу с Папеном, около машины, на одно мгновение растерялся, не зная, что ему делать с разряженной аркебузой. Но тотчас же, словно вспомнив что-то, размахнулся и опустил тяжелый приклад аркебузы на шатун, идущий от цилиндра к гребному колесу. Шатун с металлическим дребезгом переломился. Колесо остановилось.
   -- Что вы сделали? -- крикнул Папен, закрыв лицо руками.
   В этот миг умирающая машина сделала последнее конвульсивное движение. Пар, наполнявший цилиндр, выбросил поршень, и сломанный шатун ударил в плечо Кривого Пуфеля. Скорее от суеверного ужаса, чем от толчка, судовладелец упал на палубу, дико завопив:
   -- Она дерется! Она ударила меня! Воистину это дьявол!
   Этого крика было достаточно, чтобы лодочники снова переспевшими яблоками посыпались в свои лодки и, навалившись на весла, врассыпную понеслись к спасительным берегам.
   Кривой Пуфель, поднявшись, трусливо обежал шипевшую машину и бросился к борту, намереваясь перепрыгнуть на свою шкуну. Модильяни успел лишь запустить поленом вслед убегающему судовладельцу и попал ему по пяткам. Пуфель подскочил, вскрикнув, и схватившись за брошенный ему с "Вифлеемской звезды" конец, взобрался поспешно на палубу своего судна.
   -- Не унывайте, синьор! -- крикнул Модильяни, осматривая разбитый шатун. -- Это пустяковая поломка. Мы на шестах дойдем до ближайшей деревни и там починимся. Глядите, враг отступил!
   -- За мной, во имя божье! -- раздался в это время отчаянный крик. И пастор Вольф, зловеще-черный, поджав ноги и распластав руки, как ворон, бросающийся на добычу, спрыгнул на палубу "Дракона".
   -- Куда, черноризник? -- крикнул Модильяни, снова хватая полено. -- Марш за борт!
   Пастор, оказавшийся одиноким в своем фанатическом порыве, струсил. Он попятился, оглядываясь на "Вифлеемскую звезду".
   -- Тебя-то я убью, мракобес! -- Папен выстрелил. Но от волнения и злобы он промахнулся.
   Пастор же, споткнувшись о кочергу, лежавшую около топки, упал.
   -- Славно! -- захлопал в ладоши Модильяни, думая, что попа сбила пуля. -- Одним вороном меньше!
   Вольф, лежа врастяжку на палубе, схватил массивную кочергу и, не поднимаясь, ударил ею по топке котла. Тонкая жесть проломилась от удара, и горящие поленья посыпались на доски палубы. И тотчас же взметнулся огненный смерч. Вспыхнуло разлитое по палубе масло, захваченное в рейс для смазки машины: кувшин с маслом опрокинулся во время свалки.
   -- Отчаливай! Отталкивайся! -- закричали испуганно на "Вифлеемской звезде".
   Услышав этот крик, пастор поднялся и, схватившись за канат, с неожиданной ловкостью вскарабкался на палубу отходившего уже парусника.
   -- Синьор, спасайтесь! -- закричал Модильяни. -- Мы горим! Пожар!
   Подбежав к борту "Дракона", итальянец на миг остановился: "Вифлеемская звезда" отошла уже на несколько ярдов. Затем прыгнул, подняв руки, и, кончиками пальцев поймав борт парусника, повис. Ноги Модильяни судорожно искали опоры. Кривой Пуфель подбежал к борту и опустил на руки итальянца кованый каблук своего тяжелого морского сапога. Модильяни, вскрикнув, разжал окровавленные пальцы и свалился в реку. Кильватерная струя уходящей "Вифлеемской звезды" подхватила его, закрутила, потянула вниз. Но он выплыл, выплюнул воду и крикнул только одно слово:
   -- Мерзавец!
   ...Папен, не снимая рук с кранов замолкшей машины, смотрел, как огонь змейками взбирался к верхушке мачты по просмоленным канатам оснастки. Канаты перегорели и огненными жгутами опали на палубу "Дракона". Папен нехотя отодвинулся, с болью в душе уступая пламени каждый шаг палубы. Огонь бросился в последнее наступление, с фырчанием и гудением тесня человека. Папен повернулся спиной к пламени и прыгнул за борт.
   Глухой, негромкий звук прилетел с горящего судна. Папен понял: это взорвался котел.
   "Погибло все! Стоит ли жить? Стоит ли жить дальше?"
   И, взглянув в последний раз на горящий "Дракон", Папен сложил руки, отказываясь жить и бороться. Колыхающийся мутно-зеленый водяной покров сомкнулся над его головой, отнимая воздух и жизнь. И тотчас же кто-то схватил его за воротник камзола, выдернул на поверхность. Папен молчал, не сопротивляясь, но и не выказывая намерения плыть.
   -- Не дело вы задумали, синьор! -- послышался бодрый голос Модильяни. -- Утонуть-то не диво. Это любой щенок сумеет! А вы к берегу барахтайтесь! К берегу, синьор!
   "Будем по-прежнему барахтаться. Чем тяжелее препятствия, тем бешеней напор!" -- вспомнил Папен свой девиз.
   С удаляющейся "Вифлеемской звезды" доносилось божественное песнопение. То пастор Вольф и Кривой Пуфель в два голоса орали победную Амвросиеву песнь: "Тебе бога хвалим".
   
   Папена и Модильяни подобрала лодка мюнденской городской стражи, впоследствии цинично и откровенно хваставшаяся:
   -- Мы опоздали только на полчаса. Ауто-да-фе произошло без нас!
   Ученый и его слуга остались в Мюндене. Но построить второй "Дракон" им так и не удалось по той простой причине, что у них не было на это средств. Мюнденский окружной суд, в который Папен подал жалобу, прося взыскать убытки с пастора Вольфа и Кривого Пуфеля, ответил насмешками и издевательством. А в приговоре постановили, что "судно француза Дени Папена сгорело не по чьей-либо вине, а потому, что оно приводилось в движение огнем".
   Папен апеллировал к высшему суду ландграфства. Но квестор постановил: "Объявить апеллятору, что движение судов при помощи огня и воды -- дело неслыханное. А потому запросить по сему поводу мнение церкви".
   Папен знал уже по горькому опыту, что значит связаться с попами. Ничего не добившись, он с трудом перебрался в Англию. Но и там ему не удалось выстроить второе паровое судно. Состоятельные люди, к которым он обращался с просьбой о денежной поддержке, отвечали Папену насмешками.
   Отчаявшийся, разочаровавшийся в людях Папен умер в Лондоне в 1714 году. Умер в крайней нищете, забытый, покинутый всеми, за исключением верного Модильяни.
   О Папене и его первом пароходе забыли быстро. Вспомнили о нем лишь в 1859 году и поставили на его родине, в Блуа, памятник.
   Но истинным памятником Дени Папену стал промышленный переворот на всем земном шаре -- переворот, начало которому положил его паровой двигатель.
   
   1929 г.

--------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Зуев-Ордынец М.Е. Бунт на борту. Рассказы разных лет / Ил.: Г. А. и Н.В. Бурмагины. -- Пермь: Кн. изд-во, 1968. -- 197 с.; ил.; 21 см. С. 142--158.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru