Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
Налет на Бек-Нияз

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Ефимович Зуев-Ордынец.
Налет на Бек-Нияз

Изотермический вагон

   Маленькие полустанки и разъезды Закаспийской железной дороги в те годы были похожи друг на друга, как близнецы: два -- три небольших плоскокрыших домика из сырцового кирпича, семафор, стрелки, иногда водокачка, с висящим наливным своим рукавом, похожая на заснувшего слона. А кругом на сотни верст пески и барханы Каракумов, угрюмость пустыни, величественная и беспощадная. Она давила тоской по местам цветущим и населенным. Подышать бы грибным лесным воздухом, послушать хриплые вопли петухов на прохладной зорьке или, что самое дорогое, послушать, как шепчет дождь по листьям березок и липок.
   Таким же был и разъезд Бек-Нияз. И здесь четыре русских человека изнывали от скуки, пили без конца кислый, пахнущий аптекой кок-чай и, поглядывая на горячую рыжую шкуру пустыни, мечтали о ледяном квасе и тихой речке, заросшей кувшинкой.
   Несмотря на ранний утренний час, над плоскими крышами станционных зданий зной стоял золотым дымом и расплавленным стеклом переливался над хребтами недалекого Копет-Дага. Но станция еще спала. Разбудил ее путевой сторож, появившийся на перроне. Станционный колокол забил настойчиво и взволнованно, возвещая начало трудового дня.
   -- Курьерский с Завала вышел! -- крикнул сторож.
   Из крайнего домика вышла гренадерского сложения женщина и направилась к палисаднику, где у корней жилистых карагачей было сложено аккуратной стопкой выстиранное белье. Подняв лежавшую сверху наволочку, женщина вдруг вскрикнула так, что свинья с рогаткой на шее, копавшаяся в палисаднике, метнулась испуганно в пески.
   -- Иван Степанович! -- завопила женщина. -- Степаныч! Да поди же ты сюда, байбак! Да что же это такое?
   Из глубины станционного здания с медленно нарастающей гулкостью приблизились шаги, и на платформу вышел человек с узким унылым лицом. Он был в форменном коломенковом кителе, в трусах и в сандалиях на босу ногу. Зажмурившись от резкого белого света солнца, человек с унылым лицом спросил хмуро:
   -- И чего ты, мать моя, вечно воюешь? Орешь на все Каракумы!
   -- А тебе бы только дрыхнуть! -- набросилась на него женщина. -- Тоже начальник называется, а не видит, что у него под носом делается!
   -- Да что делается-то? -- спросил начальник полустанка Бек-Нияз гражданин Козодавлев.
   -- А вот гляди! -- взмахнула женщина перед его носом простынью.
   Козодавлев взглянул и крикнул свирепо:
   -- Зосима, иди-ка сюда! Зосима, черт тебя раздери!
   Зосима вышел из своей будки и остановился против Козодавлева, молча почесывая бороду.
   -- Дрыхнешь, борода, без просыпу, а за делом не глядишь!
   Зосима расставил кривые ноги и спросил обиженно:
   -- А кто ночью два товарных поезда проводил? Не Зосима? То-то! А вы знай одно: дрыхнешь без просыпу!
   -- Кто здесь, по станции, ночью бродил? Чужие кто-нибудь были?
   -- Никто не был. Чего еще у вас стряслось?
   -- Да ты взгляни на белье-то, истукан! -- набросилась на сторожа начальница.
   Зосима осторожно, двумя пальцами, поднял рубаху, и сон, еще таившийся в уголках его глаз, сразу улетучился, уступив место крайнему испугу и удивлению.
   -- От так да! Такого чуда я не ожидал!
   -- Наше вам с огурчиком! -- раздался в этот момент молодой бодрый голос. -- Почему вопли и крики с раннего утра?
   В калитке палисадника стоял загорелый юноша в белой войлочной шляпе-осетинке. Это был станционный телеграфист комсомолец Володя Фастов. Теперь все население станционного оазиса было налицо.
   -- А вот, Володя, войди и полюбуйся! -- обратился к Фастову начальник, взял охапку белья и протянул ее телеграфисту.
   Фастов взглянул на жалкие лохмотья полотна, лежавшие на его руках, и ахнул.
   Все белье, до последнего носового платка, было исколото, изорвано, источено, словно по нему стреляли крупной дробью.
   -- Ничего не понимаю! -- бормотал он. -- И кто это ухитрился белье перебрать, перепортить и снова сложить аккуратненько, как и лежало?
   -- Может, басмачи нашкодили? -- встрепенулась начальница.
   -- Вот тоже сказали. Марь Николаевна, -- усмехнулся телеграфист. -- Басмачи специально налет на Бек-Нияз сделали, чтобы ваше белье перепортить. Сам "стопобедный" курбаши Мулла-Исса диверсию провел против ваших простынь и подштанников Ивана Степановича.
   -- Такое скажешь иной раз, мать моя, что ни в какие ворота не лезет! -- раздраженно посмотрел на жену Козодавлев. -- О басмачах более года ни слуху ни духу. Мулла-Исса, чай, в Тегеране чуреками на базаре торгует.
   В этот момент издалека, из песков донесся густой паровозный гудок. Фастов взглянул на хрупкую виселицу закрытого семафора и бросился к станции, крича на бегу:
   -- Это же курьерский просится! Забыли мы о нем.
   Через несколько минут, обдав станцию дымом, оглушив ревом паровозного гудка, подлетел курьерский. Паровоз, блестевший на солнце масляным потом, промчал входную стрелку, вышел снова на магистраль и вдруг круто затормозил.
   Фастов выглянул удивленно в окно дежурной. Случилось, по-видимому, что-то необыкновенное, если курьерский, обычно пролетавший Бек-Нияз, на этот раз остановился. Зосима, подняв тяжелую петлю стяжки, отцепил белый изотермический вагон, шедший в хвосте поезда. Козодавлев говорил о чем-то с главным кондуктором, то и дело взмахивая сокрушенно зажатым в руке зеленым флажком.
   -- В чем дело? -- подлетел Фастов.
   -- Да вот, Володя, чертополошина-то какая! -- обратился к нему взволнованным шепотом начальник. -- Видишь ли, у изотермы буксы горят, ну, вот и отцепляют его. У нас оставят до послезавтра, до следующего курьера! Другой, здоровый вагон для перегрузки придет. Вот не было печали, так...
   -- А что же в этом страшного? -- удивился Володя. -- Пускай отцепляют. Впервой, что ли?
   -- Погоди ты! -- уныло отмахнулся Козодавлев. -- Ты узнай сначала, что в нем, в вагоне-то! Думаешь, мясо, яйца или икра из Красноводска? Огнестрельные припасы, -- понизил начальник голос, -- винтовочные патроны.
   -- И динамит, -- улыбнулся кондуктор испугу Козодавлева. -- Патроны ашхабадскому гарнизону, а динамит для Мургабстроя.
   -- Бинамит? -- вырвалось сдавленно у подошедшего Зосимы. Выдернув изо рта шкворчашую трубку, он выбил из нее табак, тщательно затоптав угольки.
   -- Н-да, пустячки комбинация! -- сняв осетинку и почесывая затылок, сказал Володя. -- Ну что же, как-нибудь два дня протерпим.
   -- Товарищ главный, -- вдруг решительно заявил Зосима, -- ежели вы у нас такую страсть оставляете, то должны вы нам оружие выдать, разные там револьверы и саблюки тож.
   -- Это зачем же? -- удивился главный. И, указывая на троих красноармейцев, стоявших около изотермического вагона, сказал: -- Охрана имеется. Для чего же вам вооружаться?
   -- Да ить как знать! -- не унимался Зосима. -- Станция наша глухая, заглазная. А вдруг басмачи нападут? Разве им троим отбиться? Пустые это разговоры, что о басмачах-де уже более года ни слуху ни духу. Я басмачу не верю. Эвон она, заграница-то, -- указал старик на лиловые пограничные хребты Копет-Дага, поднимавшиеся не больше как в пяти верстах от станции. -- Они там сидят, выжидают! А как услышат о патронах и бинамите, так сейчас же сюда и махнут. Долго ли им...
   Зосима не успел докончить. Звонкая трель свистка главного кондуктора оглушила его. Паровоз заревел, охнул и пошел, наматывая на колеса новые сотни километров. Взлетевший на воздух клочок газеты погнался было за поездом, но не догнал и упал на раскалившиеся рельсы. И снова зной, тишина нахлынули на маленький полустанок.

Все пошло прахом

   -- Эх, братец ты мой, знаешь, что я тебе скажу?
   -- Что?
   -- Тепло. То есть теплынь, я тебе скажу. Не смотри, что ночь.
   Так разговаривали теплой ночью Зосима с одним из красноармейцев, оставленных для охраны страшного изотермического вагона. Ночью они охраняли все трое: один похаживал около вагона, двое других вышли дозорами за станцию, на железнодорожное полотно.
   Красный далекий огонек семафора, казалось, висел в воздухе. Ближе, в тупике, снежно белел под рыжей луной изотермический вагон.
   -- А что, говорю, ежели поднести к вашему вагону спичку, чай, здорово бабахнет?
   -- Так бабахнет, что вашу станцию в порошок уничтожит!
   -- Ну вот то-то! -- сказал строго, поднявшись с рельсины, Зосима. -- Пойти в хату табачку зыбнуть. Теперь на улице и трубку-то боязно палить. Спокойной вам ночи, служивый.
   -- Взаимно, папаша, -- ответил вежливо красноармеец, тоже вставая и оглядывая безмолвные пески.
   Поднявшись на высокий перрон, Зосима подошел к своей будке и с силой пнул ногой закрытую дверь. К удивлению старика, его сунуло вперед. Нога, не встретив опоры, прошла дверь насквозь. А затем дверь на глазах Зосимы рассыпалась в порошок, трухой запорошив голову и плечи. Звонко брякнулись о каменные плиты перрона упавший замок и дверная ручка.
   -- Да воскреснет... расточатся врази... -- зашептал испуганно старик.
   Он помедлил и шагнул нерешительно через порог. Внутри все было обычно, все на своих местах: в углу койка, посередине огромный пень, заменявший Зосиме стол. Старик подошел к койке, опустился на нее и рухнул на пол. Сначала он подумал, что сел мимо. Но когда увидел все ту же труху, в которую превратилась крепкая койка, его охватил ужас.
   Зосима вскочил и, крякнув смачно, словно на морозе рюмку водки выпил, что было силы лягнул пень. Нога его вошла в дерево легко, без сопротивления, словно в ворох сена. Зосима быстро, будто обжегшись, выдернул ногу. Она и наружу вышла свободно, но пень исчез на глазах у Зосимы, осыпавшись грудой щепочек и горсткой пыли.
   Зосима кинулся к станции, на крыше которой, спасаясь от комнатной духоты, фаланг и скорпионов, спало начальство: чета Козодавлевых и Володя Фастов.
   -- Иван Степанович!.. Комсомол, Володя!.. Прочкнитесь для ради бога!.. Беда! Все прахом пошло!
   -- Чего ты орешь? -- спросил строго еще не заснувший Володя, наклонившись с крыши. -- Скорпион, что ли, укусил?
   Но, взглянув на испуганное лицо старика, Фастов обеспокоился. Поднялся во весь рост, поглядел в сторону тупика. Изотермический вагон на месте, вон он синеет снежной глыбой. Рядом -- темная тень часового.
   -- Чего такое произошло? -- спросил тоже проснувшийся Козодавлев.
   -- Зосима с ума спятил! -- засмеялся, уже успокоившись, Володя.
   -- Ничего не спятил! -- орал внизу Зосима. -- Сначала белье, потом дверь, потом койка. Все прахом пошло!
   -- Койка, дверь... Ничего не понимаю. Пойти посмотреть, что ли, -- проскрипел уныло Козодавлев и спустил с крыши ноги, шаря деревянную лестницу, прислоненную к стене.
   Но телеграфист одним махом очутился внизу, благо крыша была низкая.
   -- Странные ты вещи рассказываешь, Зосима, -- обратился он к сторожу. -- Все прахом, говоришь, пошло? Странновато, странновато! А ну, пошли в твою будку, посмотрим, что там случилось.
   Первым, высоко подняв фонарь, вошел в путевую будку Фастов, за ним Козодавлев и Зосима.
   -- Колдовство какое-то, братцы! -- стоном вырвалось у Козодавлева. В глазах его были недоумение и страх. Испуганно глядел он на мелкие, тоненькие обломки, устилавшие земляной пол Зосимовой будки. Только стены из сырцового кирпича стояли непоколебимо.
   Володя быстро нагнулся и поднял с пола маленькую щепку. Это были остатки Зосимовой койки. Дерево было источено, изгрызено, нетронутым оставался только наружный слой толщиною в картон.
   -- Стой, стой! Начинаю понимать! -- нервно потер он лоб.
   -- Что это? Глядите-ка! -- крикнул одновременно с Володей Козодавлев, присев на корточки.
   Из маленького круглого отверстия в земле струились тысячи крошечных белых насекомых и исчезали в таком же отверстии под стеной будки. Казалось, будто течет по полу струйка белой жидкости.
   -- Они! Стихийное бедствие! -- крикнул Володя и, выскочив из будки, помчался к станции, к аппаратной. За ним побежали начальник полустанка и Зосима.
   В аппаратной все было в порядке. Аппарат стоят на столе, придвинутом к окну. Володя взглянул на ленту. Она была чиста. Передач ниоткуда не было. Значит, на линии все спокойно, а беда свалилась только на Бек-Нияз. Володя подкрутил завод и, вцепившись в ключ, заколотил яростную дробь позывных. Но тотчас выпустил ключ.
   -- Ашхабад не отвечает, -- растерянно обернулся он к Козодавлеву. -- В чем дело? Ах, да! И это может быть.
   Он подбежал к окну и посмотрел на линию. Рядом с нею уходили в пустыню тощие телеграфные столбы с подпорками, словно вереница нищих брела куда-то на костылях. Столбы, ближайшие к полустанку, упали, порвав спутавшиеся провода.
   -- А в сторону Красноводска? -- крикнул Володя начальнику.
   -- Пока стоят! -- ответил Козодавлев, выглянув в противоположное окно.
   -- Зосима, проверь шпалы! -- приказал Володя.
   В открытую дверь видно было, как спрыгнувший на рельсы сторож ударил пяткой в шпалу. Пятка вошла глубоко в дерево.
   -- Беда, комсомол! И тут все прахом пошло! -- злобно проныл Зосима.
   Снова залихорадил "Морзе". Аппарат отстрекотал ответную дробь: Красноводск ответил. Володя начал передачу. "Красноводску... говорит Бек-Нияз. Задержите все поезда. Связь Ашхабадом порвана. С вами тоже ненадежна... -- повторял комсомолец вслух передаваемые слова. -- Окольной связью сообщите Ашхабаду -- прекратить движение. Полотно дороги разрушено. Бек-Нияз подвергся налету многочисленных..."
   -- Иван Степаныч, в сотый раз тебя прошу, уедем с проклятых Каракумов в Россию, в родную нашу Смоленскую, -- застонала за их спинами незаметно подошедшая начальница. -- То песчаные бури, то басмачи, то вот какая-то белая насекомая...
   -- Замолчи, Марь Николаевна! -- сурово оборвал ее муж. -- Все побегут, кто же на посту останется? Надо, мать, надо! Потерпи...
   Аппарат прекратил вдруг свое металлическое стрекотание.

Истребительный поезд комвзвода Мокроуса

   Мощный курьерский бегун, посвистывая форсунками и лязгая на стыках, мчался в ночь, в пески. За ним, мотаясь, мчались четыре темных товарных вагона. Мелькали, отскакивая назад, будка за будкой, верста за верстой. Иногда паровоз кричал тревожно и громко. Тогда командир взвода Мокроус, нырявший в полусне головой, встряхивался и бормотал неизменное:
   -- Поддай, браток, пару. Может, наших порубали уже гады-басмачи!
   -- Больше некуда! -- отвечал коротко механик. И кивал на манометр. -- К сотне подперло!
   Мокроус гмыкал неопределенно и высовывал голову в окошко паровозной будки. Из-под колес паровоза убегала назад пустыня И даже здесь, в грохочущей, лязгающей машине, чувствовалась тишина этих песчаных равнин, темных под рыжей луной.
   На юге, на темном небе лежали массы еще более темные. Это были горы Копет-Даг.
   "Из-за гор и нагрянули они, -- думал комвзвода. -- Не иначе как Мулла-Исса, старый знакомый. Ну что же, потягаемся. Мы ведь тоже не святой боже! Недаром же: истребительный поезд Мокроуса. Истребим небось!"
   Мокроус вытащил из кармана телеграфный бланк и пробежал глазами уже наизусть выученные слова. Прочитал конец: "...Полотно дороги разрушено. Бек-Нияз подвергся налету многочисленных..."
   На этом телеграмма обрывалась. Не успели-таки передать. Видимо, подпилил телеграфные столбы Мулла-Исса.
   "Успею ли? -- подумал Мокроус, пряча телеграмму. -- А все этот проклятый вагон с патронами и динамитом. Проведали, сволочи, про поживу!"
   И, перевесившись головой в окно, затих Мокроус, слушая свои думы, шипенье встречного ветра, стук колес. Прошумело вдруг невидимое в темноте дерево. А деревья на Закаспийской только близ станции растут.
   Мокроус встал со скамейки и спросил у механика:
   -- Станция, что ли?
   -- Да. Станция Завал, последняя перед Бек-Ниязом, -- ответил механик, переводя регулятор вправо.
   Паровоз замедлил свой бег и вскоре остановился.
   -- Эй, Завал! -- крикнул Мокроус, высунувшись в окно. -- Дежурный!
   -- Ну, чего орешь? -- ответил кто-то, казалось, прямо из-под колес паровоза. -- Истребительный, что ли? Мокроуса?
   -- Самый и есть. Пробовал Бек-Нияз вызывать?
   -- Пробовали по-всякому. И аппаратом и фонопором. Молчат!
   -- А что, -- дрогнул голосом Мокроус, -- тихо в тон стороне? Выстрелов не слышно?
   -- Ничего! Тихо, как в могиле.
   -- Дежурные по вагонам, слушай! -- крикнул зычно комвзвода. -- Огни погасить, не курить, людям лечь на пол! Пулеметы в двери: один с правой, другой с левой стороны. Ленты продернуть, номерам не спать! В случае чего, не дожидаясь моего приказа, открывать огонь! Прицел по вспышкам! -- И, повернувшись к механику, добавил тоном ниже: -- Трогай, браток. Лобовые фонари погаси. Иди тихим ходом, не нарваться бы нам на что-нибудь!
   Когда поезд снова тронулся и пошел тихо, ощупью, темный, без единого огонька, освещаемый лишь заревом топки, Мокроус высунулся в окно и больше уже не покидал его.
   Луна закатилась. Пустыня почернела. Только вблизи, около передних колес паровоза, видны были синие блестящие полосы рельсов.
   -- Глянь-ка! -- вдруг прошептал кочегар, стоявший у противоположного окна.
   Мокроус перебежал к нему и высунулся, перевесившись по пояс. На него в упор уставился одинокий, налитый кровью глаз семафора. Чуть ближе мутно коптели стрелочные фонари.
   "Эх, они, может быть, порубанные лежат, а огни, зажженные ими, еще светят, еще сигнализируют!" -- подумал Мокроус.
   Поезд бесшумно остановился. Мокроус первым спрыгнул на мягкий, еще теплый песок и, повернувшись к вагонам, скомандовал вполголоса:
   -- Старшина, давай дозор!
   Из раскрытой пасти вагона, звякая противогазами, соскочили на песок один за другим пятеро красноармейцев и подошли к командиру.
   -- Двигаться вдоль полотна, друг от друга на тихий окрик. Смотреть и слушать во все стороны! Шпарьте!
   И вдруг все ясно услышали характерное вздрагивающее пение рельсов. Кто-то мчался со стороны Бек-Нияза прямо на истребительный поезд Мокроуса.

Отбитый налет

   Размахивая горящим факелом, спрыгнул на песок механик и встал перед паровозом.
   -- Ты что, с ума сошел, браток? -- подбежал к нему Мокроус. -- Хочешь, чтобы обстреляли нас?
   -- А ты хочешь, чтобы столкновение произошло? -- ответил механик, втыкая факел в землю между шпалами. -- Так издали, со станции, огня не видно будет. А тот, кто едет к нам навстречу, увидит.
   Рокот колес, звон рельсов все громче и громче. И вдруг стихло.
   -- Кто едет? -- спросил Мокроус тьму.
   -- Свои! -- ответил звонкий юношеский голос. -- Телеграфист станции Бек-Нияз.
   -- Один?
   -- Один.
   -- Подходи ближе, руки держи поднятыми.
   Из тьмы к факелу подошел человек в белой шляпе-осетинке, с поднятыми руками.
   -- Опусти руки! Подходи ближе! -- командовал Мокроус. -- Куда едешь? На чем?
   -- На дрезине. На станцию Завал. Скоро сорок третий должен пройти. Так вот, предупредить. Ведь шпалы-то в труху обработаны.
   -- А на станции большие разрушения? -- спросил Мокроус.
   -- Порядком! Все дерево сгрызли.
   -- Да ты что, браток, с ума сошел? -- воскликнул Мокроус. -- Как это сгрызли? Ну, а вагон с огнестрельными припасами и динамитом не тронули?
   -- Ясно, не тронули! Да и зачем им, термитам, динамит? -- удивился, в свою очередь, Володя.
   -- Какие термиты? А басмачи где?
   -- Да мы о басмачах и не слышали. А вы, собственно, кто такие?
   -- Истребительный поезд Мокроуса.
   -- Истре-би-тель-ный поезд? -- ахнул Володя. -- Да кого же вы истреблять собираетесь?
   -- Да ты что, браток, дурака-то валяешь? -- рассердился Мокроус. -- Кто от вас, с Бек-Нияза, посылал телеграмму, что станция подверглась нападению?
   -- Я посылал! Только на станцию напали не басмачи, а термиты. Я не докончил передачу. Столбы рухнули. После этого мы пытались как-нибудь включиться в провод, но к какому столбу ни подходили, все трещат и валятся. Только время даром потеряли. Тогда я взял дрезину и поехал на Завал. Вот и все!
   -- Вот ерунда-то получилась! -- рассмеялся раздраженно Мокроус. -- А я-то думал на Муллу-Иссу поохотиться. Значит, приходится возвращаться не солоно хлебавши.
   Мокроус посмотрел с сожалением на красный огонек бек-ниязовского семафора и вздрогнул. Со стороны станции упруго рванул винтовочный выстрел, другой, третий. Затем рассыпался угрюмо ответный залп.
   -- Что это? -- спросил тревожно Мокроус. -- Это уже не термиты. Нет! Это на басмачей похоже!
   Во тьме опять заухали выстрелы. Теперь стреляли беглым огнем.
   -- А-а! -- крикнул Володя, силясь что-то понять и уяснить. -- Это басмачи! Товарищ командир, бежим на подмогу, не то наши в ящик сыграют!
   -- Взвод, в цепь! -- скомандовал Мокроус.
   Через четверть часа цепь, утопая по щиколотку в зыбком песке, подходила к станции, все еще гремевшей выстрелами. Двигаться было трудно. Пулеметы пришлось нести на руках.
   Володя бежал рядом с Мокроусом перед цепью. Володя спешил. Он ждал ежесекундно грохота взрыва со стороны станции. Ведь достаточно одной пуле попасть в белый изотермический вагон -- и катастрофа неизбежна.
   Когда цепь добежала до водокачки, пули защелкали по песку и рельсам. Здесь Мокроус остановил взвод. Красноармейцы стягивались под защитой кирпичных стен водокачки. И когда собрались в кулак, Мокроус крикнул, взмахнув наганом:
   -- Ура-а!
   Тотчас же, остервенев, прыгая по песку, затарахтел пулемет. Наводчик на глаз, по вспышкам вражеских выстрелов, определил дистанцию. Вслед за ним заработал и второй "максим". А первый перенес огонь за станцию, отрезая басмачам отступление.
   Выстрелы на станции смолкли.

Конец Муллы-Иссы

   После тяжелого, опасного и победного боя попить чайку -- наслаждение! Мокроус, окутанный золотистым чайным парком, блаженствовал. С бритого сизого его черепа пот катился крупными каплями, лежавшее на коленях полотенце хоть выжимай. За столом сидело все поголовно население Бек-Нияза. Все внимательно и с любопытством слушали Володю.
   -- Термитов неправильно называют белыми муравьями. Скорее это белые тараканы. Так авторитетно утверждают, -- профессорским тоном говорил комсомолец. -- Белые эти таракашки -- злые враги цивилизации, особенно в тропиках и у нас здесь, в субтропиках. А почему? А потому, что жрут они все, кроме камня и железа: дерево, бумагу, кожу. Хорошо, Зосима, что ты сапоги свои в будке не оставил. Сгрызли бы они их от голенищ до подметок! -- засмеялся Володя.
   Зосима торопливо поджал ноги под стул и пощупал испуганно голенища сапог.
   -- Бельем, видать, они тоже не брезгуют, -- сказала расстроенно Мария Николаевна, не забывшая свою невозвратимую потерю.
   -- Очень даже не брезгуют, -- ответил Володя. -- Те же авторитеты рассказывают про одного араба, который вечером уснул на гнезде термитов. А утром проснулся голенький. Термиты съели его одежду, до ниточки раздели!
   -- Вот жулики, -- покачал головой Зосима.
   -- Вашим бельем, Марь Николаевна, они дали нам сигнал. А мы не обратили внимания, -- продолжал Володя. -- Они не одну уже ночь работали на нашей станции. Нападают они, как басмачи, в тишине, в тайне. Наружный слой не портят, а потом вдруг все валится и рассыпается. Видите, что наделали? -- повел взглядом Володя.
   -- Скоро из Ашхабада ремонтный поезд придет. Исправим, -- успокоительно сказал Козодавлев.
   -- Они полосой шли, -- встал Володя и показал рукой путь термитов. -- Зосимову будку прихватили, телеграфные столбы, часть железнодорожного полотна, а потом, наверное, на ту сторону, на юг двинулись.
   -- Совсем как Мулла-Исса! -- засмеялся Мокроус. -- Тот тоже навредит, ужасов натворит -- и на ту сторону, за границу!
   Мокроус вдруг вскочил и прислушался. Со стороны водокачки, в тени которой сидели под красноармейским конвоем пленные басмачи, послышались возбужденные, тревожные голоса. И сразу же хлестнул винтовочный выстрел. Мокроус швырнул на стол мокрое полотенце и выбежал из палисадника. Володя выбежал за ним.
   На бегу они услышали второй винтовочный выстрел и тогда увидели маленького, верткого человечка, бежавшего в сторону железнодорожного полотна. Одет он был в темно-зеленую английскую шинель и высокий бараний тельпек[1].
   Мокроус потянулся к нагану и с досадой плюнул: далеко, из револьвера не достать! А маленький человечек в английской шинели карабкался уже на железнодорожную насыпь, за которой стояли стреноженные лошади басмачей. "Уйдет, гадина!" -- отчаянно подумал командир взвода. Но грянули сразу три винтовочных выстрела. Маленький человечек ткнулся вперед, будто его ударили в спину, потом откинулся назад и упал навзничь, раскинув руки. К нему бежал красноармеец, на бегу передергивая затвор винтовки.
   Мокроус сменил бег на шаг и повернул к водокачке. Издали он начал кричать:
   -- Проворонили! Огород с картошкой вам стеречь, а не пленных басмачей! Как это случилось? Как он мог отбежать так далеко?
   Старший караула виновато отвел глаза.
   -- Они виноваты, товарищ командир, вот эти твари!
   Красноармеец штыком винтовки указал в землю. Из многих отверстий в земле выползали маленькие белые насекомые. Их было бесчисленное множество. Шли они очень быстро, сомкнутыми рядами. Отдельные насекомые, большеголовые, желто-коричневые, били головой о землю, производя слабый, но неприятный скрежещущий звук. Это был, по-видимому, тревожный сигнал. Остальные отвечали на тревожный сигнал громким злобным шипением.
   -- Мы их сначала не заметили, -- продолжал старший караула. -- Он первый увидел и заорал страшным голосом: "Вах-вах! Белые дьяволы! Пропали мы, пропали мы!.." Тут и мы увидели эту пакость. Впервой увидели, нам это в диковинку. Ну и вылупили глаза. А он отполз потихоньку -- и бежать!
   -- Союзники басмачей, значит? -- покачал головой Мокроус и, нагнувшись, начал нагребать термитов в горсть. Но тотчас испуганно, брезгливо стряхнул их с ладони. На пальцах его появились капельки крови, как от укола многочисленных булавок.
   -- А кто бежал? Кого убили? -- спросил Володя.
   -- Самого Муллу-Иссу, -- ответил командир взвода. -- Пойдемте посмотрим.
   Убитый басмач, сухонький старичок с остроскулым изможденным лицом, лежал поперек рельсов. Высокий тельпек [туркменская папаха] его свалился, обнажив бритую, с сабельными шрамами голову. Зеленая английская шинель распахнулась на груди, показывая рубашечную кольчугу. В одной из откинутых рук были зажаты янтарные четки.
   -- Лев ислама и стопобедный курбаши Мулла-Исса! -- сказал негромко Мокроус. -- Почему он себя стопобедным называл? Потому, что сто раз был бит Красной Армией?

-----------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Зуев-Ордынец М. Е. Вызывайте 5... 5... 5... Рассказы. -- Москва: Мол. гвардия, 1961. -- 128 с. ; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru