Аксаков Иван Сергеевич <Статьи из газеты "Русь"> ---------------------------------------------------------------------------- Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика / Сост., вступит, статья и коммент. А. С. Курилова. - М.: Современник, 1981. (Б-ка "Любителям российской словесности"). OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- <О рассказе Л. Н. Толстого "Чем люди живы"> Какая прелесть - этот рассказ графа Л. Н. Толстого, помещенный в декабрьской книжке "Детского отдыха" - "Чем люди живы" (более подробный отчет о котором помещен ниже, в отделе критики и библиографии)! Что за эпическая простота, какой художественный реализм при самом идеалистическом содержании! Мы давно, по поводу одной сцены в романе "Война и мир" (встреча, взаимное прощение двух смертельно раненных соперников и чувство христианской любви, внезапно их осенившее), тогда еще высказали мнение {1}, что если граф Толстой и реалист, то в нем несомненно кроется способность выразить в строго реалистической форме самые неуловимые, тончайшие, самые возвышенные, именно христианские движения души, дать им, так сказать, художественную, такую же тонкую плоть и воздействовать ими на душу читателя. Много было толков о новом, якобы мистическом направлении автора, о том, что он уже погиб для искусства... {2} Напечатанный рассказ свидетельствует о противном. Художник-реалист не погиб в нем, но только стал художником внутренно просветленным, для которого освятилось искусство, раскрылся целый новый мир художественного творчества и нравственного служения. Говорят, что за этим рассказом последуют и еще два рассказа в том же прекрасном детском журнале. Гр. Толстой может успокоиться: его художественная деятельность вполне благотворна, - пусть только он сам не хоронит в себе божьего дара. <О кончине И. С. Тургенева> 22 августа скончался в Буживале (поместье близ Парижа) Иван Сергеевич Тургенев. Кончина нашего знаменитого писателя не была неожиданностью. Более четверти века постоянным его местопребыванием были чужие края, и в Россию он являлся только гостем; едва ли бы даже можно было ожидать от него новых блестящих произведений, раскрывающих нашему общественному сознанию какую-нибудь новую сторону русской _общественной_ жизни, внутренний смысл возникающих в ней явлений и направлений (как, например, в "Рудине", "Дворянском гнезде", "Отцах и детях" и т. д.). И тем не менее смерть его образует пустоту, которую заместить некем и нечем, вызывает, - по крайней мере в литературно-общественной среде, - скорбное чувство обеднения и сиротства. Старые крупные мастера сходят в могилу или с поприща; на смену им не является или, вернее сказать, не настала еще пора явиться новым... Тургеневым замыкается целый период нашей художественной литературы и общественного развития, запечатленный особенным _типом_ - идеализмом сороковых годов, несомненно возвышенным и гуманным, но более или менее неопределенным, малосодержательным, почти беспочвенным, более эстетическим, чем нравственно-доблестным; почти систематически чуждавшимся русского народного и исторического духа или, по крайней мере, сильно космополитическим, ощущавшим себя на Западе Европы несравненно более дома, чем в родной стране. В родной стране, впрочем, этот идеализм (нередко в литературе называемый "западничеством") обрел себе одно определенное, реальное явление жизни, к борьбе с которым, хотя бы лишь во имя "гуманности" и "общеевропейских культурных" начал, и приложил он с полною искренностью возможные для него усилия - в общем союзе с людьми так называемого народного направления: мы разумеем здесь _крепостное право_, уничтожение которого поэт-художник Тургенев поставил, по его словам, главною задачею своей жизни. И действительно, своими "Записками охотника" - едва ли не самым лучшим из его созданий - сослужил он своему отечеству и народу поистине добрую службу, после которой, однако, т<о> е<сть> после освобождения крестьян, именно в 1861 г. и променял Россию на постоянное жительство за границей {1}. Тем не менее Тургенев, как истинный художник, а по природе своей, наперекор своему воспитанию и так называемым "убеждениям", и вполне русский человек (и какой благодушный, мягкосердечный, симпатичный человек!), сам из русского же дворянского гнезда, умел воспроизводить не одни только отрицательные, но иногда, с невольным сочувствием, и некоторые положительные черты русской народной жизни. Но тонкий и умный наблюдатель, он не останавливался на этих чертах, потому что уже не в силах был высвободить свою мысль из плена, которому отдал ее смолоду - "_в послушание вере_", т<о> е<сть> своей слепой безусловной вере в "западноевропейскую цивилизацию" и "прогресс"... Судьба этого прогресса в России, в среде подрастающих поколений, постоянно привлекала его внимание и на чужбине, - и с свойственною ему чуткостью он угадал и возвел в типы многие болезненные явления нашего развития; при этом правда художника, вопреки его собственному желанию, брала верх над неправдой мыслителя... Но не как мыслителя и гражданина, а как великого русского художника, одного из двигателей нашего общественного самосознания, как великого мастера русского слова будет поминать его вечно, с признательностью и любовью, Россия. <Тургенев и молодые поэты> Лет пять или шесть назад, в один из своих приездов в Москву, Тургенев рассказал нам следующее (речь шла о современной русской поэзии): "Получаю я однажды в Париже, при письме, толстую тетрадь - вернее, целый рукописный том, русских стихотворений под общим заглавием: "Из-за решетки". Заглавие уже само давало уразуметь, от какой категории или направления молодых людей был этот том прислан: не то чтоб они все сидели за решеткой, но могли бы сидеть иди, по крайней мере, числили себя в разряде гонимых. Но не в том дело. Письмом пояснено, что стихи принадлежат действительно разным молодым авторам, которым бы желалось знать мое мнение; мне сообщен был и адрес - кому и куда прислать ответ. Один вид этой рукописи уже сильно порадовал меня: я знал антиэстетические тенденции молодого поколения, - ну а ведь тут, очевидно, сказалась в них потребность художественной формы для выражения мысля!.. Можете себе представить, с какою жадностью принялся я за чтение... и вообразите мой ужас: не только никакого проблеска замечательного дарования, но совершенное невежество - в смысле художественном. Точно будто никаких у нас великих мастеров поэтического слова и не бывало, точно мы сызнова начинаем лепетать стихами, проделываем первые робкие опыты в русской поэзии!.. Стихотворения были разного, не одного только гражданского содержания... Я перечел еще раз и пришел к убеждению, что юные авторы, наверное, никогда не читали ни Пушкина, ни Лермонтова, не говоря уже о Баратынском, Тютчеве и других поэтах, кроме разве некоторых пьес Некрасова. Возвращая рукопись, я написал им письмо, в котором, конечно, постарался не оскорблять юного авторского самолюбия, однако же в самой мягкой форме спросил-таки их, читали ли они такое-то и такое-то стихотворение Пушкина (или же иного поэта)? На подобный вопрос - пояснял я - наводит меня то соображение, что едва ли бы автор, например, вот этой стихотворной пьесы решился коснуться своей темы, если бы знал, что эту тему уже разработал Пушкин, да и как еще разработал! И так далее, я перебрал несколько пьес... И что же? Через несколько времени я получил ответ, что ведь это действительно так! Молодые авторы сознавались сами, что им лично не привелось никогда читать нм Пушкина, ни других поэтов, кроме разве стихов, помещенных в хрестоматиях!..." Одним словом, оказалось, что целое молодое поколение (а может быть, и несколько их), попав под полосу писаревского влияния, под видом "прогресса" попятилось назад и осталось, по крайней мере в области литературного развития, духовно искалеченным и круглым невеждой. Можно ли было предположить, что журнальные бредни юноши Писарева, который безостановочно тискал все, что, бывало, взбредет ему в голову, и который однажды, на упрек в противоречии собственным же его словам, сказанным за год назад, простодушно отвечал: "Я развиваюсь" {1}, - можно ли было думать, что весь этот, казалось бы, невинный бред способен будет отозваться в учащемся юношестве такими печальными явлениями? Стало быть, не встретил он и противодействия со стороны педагогов, или же слишком уже бессильны явились они против всесокрушающего авторитета такой "силы", как Писарев?! Да и как не быть им бессильными, когда они сами воспитывали юношей в суеверном благоговении к "последнему слову науки и жизни", сами веровали твердо, что в "последнем слове" именно и сидит "прогресс"? Молодежь и ловила жадно всякое наипоследнее слово, не желая и знать слов предшествовавших, ни старых образцов, ни исторических опытов. Все это однако ж приводит к заключению, что журнальная болтовня вовсе не остается так, без всякого воздействия на развитие нашего юношества, тем более что журналы почти вытеснили у нас и чтение и даже издание книг, - и что не мешало бы нашим журнальным публицистам подобросовестнее относиться к слову да думать иногда о последствиях, с каким может привести молодых читателей всякая легкомысленная, с плеча написанная и тиснутая речь... Ввиду необычайной печали, охватившей, по случаю кончины Тургенева, с такою гремучею страстностью русское общество и особенно наши юные поколения, можно бы предположить, что у нас действительно происходит реакция благоприятная для истинного _искусства_ и что волны эстетических вожделений, поднявшись со дна, грозят смыть все то грубое, грязное, противохудожественное, что в последнее время было _по принципу_ напущено в нашу "изящную" литературу. Нельзя же объяснить себе этот хмель, это почти опьянение скорби только тем, что Тургенев, по выражению "Русского курьера", "гений, пред которым преклонилась _вся Европа_" {2}, или же сочувствием к тургеневским тенденциям и героям! К чести нашего знаменитого писателя можно сказать, что тенденциозность его была чрезвычайно бледна, почему именно и не вредила высшим условиям искусства. Что касается до героев, то никто, конечно, лучше его не воспроизвел, в ярких образах, всю духовную бескостность и дряблость или озлобленную несостоятельность российского культурного беспочвенного человека... Если же все эти демонстрации и манифестации в Петербурге в самом деле происходят из свободного, самостоятельного признания нами самими его _художественных_ достоинств, из сочувствия к Тургеневу именно как _к художнику_, то можно бы только радоваться такому выражению скорби, несмотря на избыток фальши и театральности. Есть чему поучиться у Тургенева нашим молодым писателям, именно - строгому отношению его к искусству, взыскательности автора к своим собственным творениям, его изяществу и также - _опрятности_: последнему качеству тем более, что нечистоплотность все гуще и гуще завладевает нашей беллетристикой. Сочувствие к Тургеневу-писателю немыслимо без одновременного глубокого презрения и отвращения к так называемой _порнографии_, которая, изгоняемая законом из Франции, переселяется теперь к нам, грозя совсем захватить литературное поле {3} и, по свойственной нам неудержимой склонности к крайнему пределу прогресса, перерождается, под авторитетным пером автора "Торжествующей свиньи" {4}, просто в русское свинство. ПРИМЕЧАНИЯ <О рассказе Л. Н. Толстого "Чем люди живы"> "Русь", 1881, 19 декабря. Заглавие дано редактором Собр. соч. И. С. Аксакова (см.: Сочинения И. С. Аксакова, т. 7. М., 1887, с. 627). 1 Где это было высказано И. Аксаковым, установить пока не удалось. 2 Имеются в виду философско-религиозные искания Л. Толстого в 1878-1880 гг., связанные с переводом и комментированием им Евангелия. <О кончине И. С. Тургенева> "Русь", 1883, 1 сентября. Озаглавлено нами. 1 Фактически Тургенев живет за границей начиная с июля 1856 г.; в 1863 г. он покупает в Баден-Бадене участок и строит там дом, но почти каждое лето проводит на родине в своем имении Спасское-Лутовиново; периодически, наездами, бывает он в Москве и Петербурге, встречается с писателями, издателями, редакторами журналов, литературной общественностью, студенческой молодежью. <Тургенев и молодые поэты> "Русь", 1883, 1 октября. Озаглавлено нами. 1 См. статью Д. И. Писарева "Посмотрим!" 2 Имеются в виду, по-видимому, слова: "...скончался человек, признававшийся величайшим гением поэзии во всей европейской литературе со времени Гете..." - "Русский курьер", 1883, 30 авг., с. 1. 3 И. Аксаков имеет в виду французский натурализм, представленный прежде всего творчеством Э. Золя и его русских последователей (П. Д. Боборыкин и др.). 4 Автором памфлета "Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с правдою" был М. Е. Салтыков-Щедрин (включен в гл. 6 его книги "За рубежом"). Выпад И. Аксакова объясняется, с одной стороны, несогласием с той высокой оценкой, какую дал Салтыков-Щедрин творчеству Э. Золя ("...я признаю эту деятельность весьма замечательною...". - См. в кн.: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 14, М., 1972, с. 155), а с другой - вызван направленностью памфлета, в частности, против позиции, занятой редактируемой И. Аксаковым газеты "Русь" в первые недели после убийства народовольцами 1 марта 1881 г. Александра II.