Л. Шестовъ. Добро въ ученіи гр. Толстого и Ницше (философія и проповѣдь). С.-Петербургъ, изданіе М. В. Пирожкова. 1907. Стр. 133, цѣна 1 руб. Великіе субъективисты -- романтика часто покидали свое міросозерцаніе я невольно становились на объективную. почву, изображая и анализируя конкретную дѣйствительность; они раскрывали передъ нами тайны окружающаго міра явленій, обнаруживая ихъ взаимную связь и объясняя ихъ реальное значеніе. Преобладающая въ субъективномъ творчествѣ великихъ романтиковъ личность творца отражала въ себѣ значительную долю явленій общественной жизни. Страданія и радости, разочарованія и надежды, сомнѣнія и исканія въ произведеніяхъ крупныхъ романтиковъ были связаны самыми тѣсными узами со всѣми переживаніями общественной среды. По этой причинѣ мы съ глубочайшимъ наслажденіемъ и величайшей пользой читаемъ и перечитываемъ Фихте, Новалиса, Гейне, Байрона, Виктора Гюго, и т. д.
Но когда въ романтическое плаванье пустится не геніальный человѣкъ, но можно быть увѣреннымъ, что читатель, кромѣ воды, ничего не увидитъ, ибо сей пловецъ ни до какого берега не доплыветъ. Маленькій романтикъ какъ бы получаетъ разрѣшеніе у крупныхъ романтиковъ возиться на глазахъ у публики со своимъ собственнымъ голымъ "я", обнаруживать передъ ней свои мелочныя сомнѣнія, не доношенныя, отрывочныя мысли, заниматься ничтожной, придирчивой критикой установившихся истинъ; оловомъ -- маленькій романтикъ донимаетъ читателей своей субъективной воэней, а въ довершеніе ругаетъ этихъ же читателей, называя ихъ "толпой", не достойной его изліяній.
Этими свойствами отличается лежащая передъ нами книга г. Шестова.
Изложимъ ея главное содержаніе.
Ученіе гр. Толстого и индивидуалистическая проповѣдь Ницше, несмотря на ихъ внѣшнее различіе, тождественны по существу {На внутреннее сходство ученія Ницше и ученія Толстого указано мною въ моей книжкѣ "Tolstois Weltanschauung und ihre Entwicklung" 1902 г. Stuttgart, Enke. Я и теперь придерживаюсь этого взгляда и потому совершенно согласна въ этомъ пунктѣ съ г. Шестовымъ.}. Во-вторыхъ, этика обоихъ индивидуалистовъ, стоящая по ту сторону добра и зла, поднявшаяся надъ состраданіемъ, альтруизмомъ и братской любовью, уничтожаетъ множество накопившихся предразсудковъ, разрушаетъ старые моральные шаблоны, расчищая, такимъ образомъ, путь къ новыхъ уклонностямъ, способныхъ удовлетворить утонченную, выдѣляющуюся изъ "толпы" личность.
Сходство между "добромъ" въ ученіи Толстого и "сверхчеловѣкомъ" Ницше г. Шестовъ старается обнаружить съ помощью анализа эволюціи, которую совершили Толстой и Ницше. Въ "Войнѣ и мірѣ" Толстой стоить еще на почвѣ данной конкретной дѣйствительности. Главные герои этого произведенія ведутъ борьбу за обычное счастье и, достигая его, чувствуютъ себя удовлетворенными, и авторъ на ихъ сторонѣ. Иначе проявляется умственное и нравственное настроеніе Толстого въ "Аннѣ Карениной".
Молодая, даровитая, полная силъ героиня подвергается смертной казни за то, что она послушалась голоса земной страсти, пошла за Вронскимъ, оставивъ, машинообразнаго" Каренина, которому самъ Толстой знаетъ цѣну. Въ "Аннѣ Карениной" отвергается обычное земное счастье, и рядомъ съ этихъ отрицаніемъ подвергается жестокому осмѣянію альтруизмъ. Намѣченная здѣсь линія опредѣляется вполнѣ послѣ того, какъ гр. Толстой увидѣлъ отверженныхъ города Москвы. Сопоставляя существованіе этихъ пасынковъ общества съ роскошью привиллегировавныхъ, онъ приходитъ въ ужасъ и перестраиваетъ свою собственную жизнь. Новый образъ жизни долженъ былъ служить живымъ доказательствомъ правильности новаго ученія. И что же?-- Оказала какое-либо вліяніе толстовская проповѣдь на окружающую среду?-- Никакого -- отвѣчаетъ г. Шестовъ. "Какъ ни странно звучитъ, разсуждаетъ нашъ авторъ, но ужасы, открытые имъ (Толстымъ Л. О.) при обхожденіи московскихъ пріютовъ для бездомныхъ и бѣдныхъ людей, были для него почти счастливой находкой" {Стр. 23.}. И далѣе: "Ляпинцы забыты, лучше сталъ самъ Толстой" {Стр. 18.}. Прослѣживая такихъ образомъ -- далеко не полно -- процессъ развитія нравственной проповѣди Толстого, г. Шестовъ приходить къ окончательному выводу, что яснополянскій моралистъ стоитъ по ту сторону добра и зла.
Ницше пришелъ къ тому же самому воззрѣнію инымъ путемъ.
Онъ началъ съ альтруизма, любви къ людямъ, но его собственныя страданія и разочарованія привели его въ заключенію "что все хорошее дурно и наоборотъ" {Стр. 100.}. Очевидно онъ (Ницше. Л. О.) искалъ того же, что и гр. Толстой. Ему нужно было найти "нѣчто", что выше состраданія" {Стр. 116.}.
Таково основное содержаніе книги г. Шестова. Спрашивается теперь, согласенъ или не согласенъ г. Шестовъ съ индивидуализмомъ Толстого и Ницше? На этотъ вопросъ приходится отвѣтить двояко. Г. Шестовъ не принимаетъ этого ученія въ его конкретномъ, опредѣленномъ, видѣ, ибо на стр. 182 мы читаемъ: "такъ прятались отъ дѣйствительности гр. Толстой и Ницше. Но можетъ ли ихъ проповѣдь закрыть навсегда отъ людей вопросы жизни? Можетъ ли "добро" или Uebermensch примирить человѣка съ несчастіемъ, съ безсмыслицей нашего существованія? Очевидно, что поэзія проповѣди гр. Толстого и Ницше можетъ удовлетворить лишь того, кто кромѣ поэзіи, ничего не вынесъ изъ ихъ сочиненій и собственнаго жизненнаго опыта. Для человѣка же, серьезно столкнувшагося съ жизнью, весь порывъ великолѣпныхъ и торжественныхъ словъ, которыми сопровождаютъ гр. Толстой и Ницше шествіе своихъ "боговъ" -- значитъ не болѣе, чѣмъ другія торжества, которыми люди разнообразятъ свое существованіе". Kar жегся, что г. Шестовъ отвергаетъ, и даже рѣшительнымъ образовъ, ученіе Ницше и Толстого; но нѣтъ, -- не совсѣмъ, потому что книжка заканчивается такими словами.
"Добро -- братская любовь,-- мы знаемъ теперь мнѣ опыта Ницше,-- не есть Богъ; горе тѣмъ любящимъ, у которыхъ нѣтъ почти ничего выше состраданья". Ницше открылъ путь. Нужно искать Бога.
Итакъ, г. Шестовъ въ общемъ идетъ по пути, намѣченному Ницше, желая, какъ это подобаетъ истинному индивидуалисту, изобрѣсти собственнаго бога.
О богѣ г. Шестова, ясное дѣло, говорить пока не приходится, ибо, какъ видитъ читатель, г. Шестовъ еще самъ его не нашелъ. Можно лишь предположить, что "Апоѳеозъ безпочвенности" будетъ дополненъ необходимымъ богомъ, или, выражаясь словами Гете, дѣдушкой въ старомодномъ платьѣ.
Отмѣтимъ теперь нѣкоторые частные взгляды г. Шестова. На страницѣ 100 авторъ пишетъ: "менѣе всего слѣдуетъ заботиться о томъ, чтобы сдѣлать науку и искусство доступными "всѣмъ". Всѣмъ нужно одно, "нѣкоторымъ" другое". Эта сверхчеловѣческая мысль даетъ намъ поводъ думать, что будущій богъ г-на Шестова вполнѣ удовлетворить "религіозныя" потребности тѣхъ, кто втайнѣ также придерживается взгляда, что "менѣе всего слѣдуетъ заботиться о томъ, чтобы сдѣлать науку и искусство доступными всѣмъ. Правда, г. Шестовъ говоритъ и сильно подчеркиваетъ, что "всѣ" можетъ быть даже "лучше, выше" "нѣкоторыхъ".
Далѣе, желая защитить ницшеанскую мораль, г. Шестовъ пишетъ: "Воображаютъ, будто бы онъ (Ницше. Л. О.) училъ, что "наслажденіе" -- высшая цѣль нашей жизни, и что на этомъ основаніи онъ отрицалъ добро. Мнѣніе, что О. Уальдъ оправдывается и чуть ли не возводится въ идеалъ философіи Ницше вы услышите повсюду. Болѣе того, разнаго рода люда, которыхъ соблазняютъ уальдовскія забавы, теперь считаютъ возможнымъ предаваться своимъ занятіямъ съ убѣжденіемъ, что они -- предтечи Ueber menech'а и, слѣдовательно, лучшіе работники на полѣ человѣческаго прогресса. Ницше предчувствовалъ возможность такого искаженія его ученія и говоритъ: "мнѣ нужно обвести оградой свои слова и свое ученіе, чтобы въ нихъ не ворвались свиньи" {Стр. 133.}. Спору нѣтъ, что Ницше питалъ глубокое отвращеніе къ некрасивымъ вещамъ и ко всѣмъ родамъ "грубіянской" литературы. Но это отвращеніе вытекало не изъ ученія Ницше, а было слѣдствіемъ его тонкаго психологическаго склада. Какъ крупный, въ высокой степени талантливый, истинно образованный человѣкъ, Ницше считаетъ нужнымъ "обвести оградой свои слова". Но глубоко скептическое, отрицающее всякія объективныя нормы ученіе Ницше, не признаетъ различія цѣнностей. Съ точки зрѣнія такого ученія совершенно безразлично, гдѣ проявить человѣческую волю, въ гротѣ ли Венеры или на Голгоѳѣ.
Абсолютное, метафизическое требованіе проявленія воли превращается въ свою противоположность, дѣлаетъ сверхчеловѣка безвольнымъ, т. е. неразборчивымъ въ своихъ дѣйствіяхъ. Поэту какъ бы ни старались отдѣльные чистоплотные послѣдователи ограждать это ученіе отъ вторженія нечистоплотныхъ животныхъ, послѣднія все таки имѣютъ достаточное основаніе для того, чтобы оправдать свои дѣйствія съ точки зрѣнія ницшеанской философіи. Отмѣтимъ еще одну характерную подробность. На стр. 66--67 г. Шестовъ выражаетъ свое негодованіе по поводу того, что профессоръ Лихтенберже и Гилль опоэтизировали страданія Ницше. "Давно бы пора, восклицаетъ г. Шестовъ, отказаться отъ этихъ общихъ мѣстъ, въ которыхъ съ такой непозволительностью сказывается эгоизмъ людей всегда готовыхъ грѣться у огня и платонически завидовать "прекрасной судьбѣ" (слова Лихтенберже Л. О.) Прометея, у котораго въ это время коршунъ выклевывалъ печень. Была ли прекрасна судьба Ницше -- объ этомъ нужно его спросить". Подумаешь, какой страшный эгоизмъ проявили Лихтенберже и Гилль, когда облекли въ поэтическую форму страданія Ницше! Но ужъ такова судьба пессимистовъ и желчныхъ скептиковъ,-- подвергая мелочной, придирчивой, мы сказали бы мизантропической, критикѣ истинно человѣческій, благородный порывъ, они оставляютъ въ полной неприкосновенности всякое мракобѣсіе и всякое дѣйствительное зло. Воспѣвать страданія Нитше "эгоистично", а проповѣдовать, что "менѣе всего слѣдуетъ заботиться о томъ, чтобы сдѣлать науку и искусство доступными "всѣмъ" не "эгоистично", а благородно?! Мы, принадлежащіе не къ "нѣкоторыхъ", а ко "всѣмъ", придерживается того стараго, "шаблоннаго" взгляда Лейбница, согласно которому истинно развитая личность возможна въ истинно развитой массѣ.
Съ формальной стороны, книга г. Шестова написана талантливо. Есть въ ней также не лишенныя психологическаго интереса замѣчанія, которыхъ мы не привели за недостаткомъ мѣста; и потому, что они не имѣютъ отношенія къ основному содержанію, которое насъ интересовало главнымъ образомъ. Л. Ортодоксъ.