Алданов Марк Александрович
Роже Мартэн дю Гар

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Марк Алданов
Роже Мартэн дю Гар

[]

   Когда Мартэн дю Гар получил Нобелевскую премию, газеты, -- даже французские, не говоря об иностранных, -- оказались в затруднительном положении. Официальные агентства сообщили о лауреате лишь весьма краткие сведения: год рождения, заглавия главных книг. Эти 15-20 строк и появились в большинстве газет. Присуждение Нобелевской премии французскому писателю вызывает во Франции сравнительно мало шума, -- вероятно, потому, что французской литературе награда эта доставалась гораздо чаще, чем английской, русской и итальянской вместе взятым. Тем не менее, всем известно, что Нобелевская премия -- высшее мировое отличие, могущее выпасть на долю писателя, и в той же Франции присуждение ее Бергсону, Анатолю Франсу или Мистралю было встречено совершенно иначе.
   Не было на этот раз и обычных заметок в анекдотической хронике газет. Никаких анекдотов о Мартэн дю Гаре, очевидно, не ходит. Книгу "Martin du Gard en pantoufles" и представить себе невозможно. Кажется, и в лицо в Париже его знают лишь немногие друзья. Мне приходилось встречать почти всех известных французских писателей, а его я никогда не видал, хоть он и состоит или, по крайней мере, числится членом Международного писательского союза. Один из писавших о нем людей отметил его "haine de l'exhibitionnisme"; другой сказал, что на фоне "джунглей", в которые превратилась современная литература, Мартэн дю Гар выделяется тем, что стоит совершенно в стороне от кружков, от рекламы, от лютой борьбы за существование. Этот коренной парижанин и живет обычно в провинции.
   Литература о нем весьма невелика, да и та появилась лишь в начале текущего года: брошюра Рене Лалу, страниц в тридцать, еще несколько статей. Самое присуждение ему премии оказалось довольно неожиданным: имена Валери, Дюгамеля, Рони, даже Эстонье назывались в газетных предсказаниях много чаще. Встречено было решение Шведской академии, в общем, сочувственно, но появились, по столь, казалось бы, неподобающему для резкостей поводу, и две весьма резкие статьи: одна -- Анри Массиса [1], другая -- Леона Додэ [2].
   Мартэн дю-Гар родился в Париже, в 1881 году, в старой католической, дворянской, хоть незнатной, семье. Как сообщает Лалу, его предку в XVII веке было пожаловано имение Гар, вследствие чего буржуазная, по-видимому, семья получила дворянскую частицу. Деды его и прадеды, издавна живущие в Париже, были в большинстве судьи или адвокаты. Учился он в лицеях Кондорсэ и Жансон де Сайи, затем в Ecole des Chartes, и по выходе из нее занимался археологией. Первым его печатным произведением был археологический труд об аббатстве Жюмиеж; это толстый том, страниц в триста.
   Отец Мартэн дю Гара долго не соглашался на то, чтобы сын избрал литературную профессию. Двадцати лет отроду он все же выпустил первый роман "Devenir", который никакого успеха не имел и который сам автор позднее назвал "плохой юношеской книгой". Затем, по словам писавших о нем людей, он "сжег" в рукописи два романа. Это до некоторой степени литературно-биографическое клише. Сожжение части "Мертвых душ" нанесло тяжелый удар русской литературе, но украсило биографию Гоголя. Впоследствии о патетическом, но ненужном акте сожжения разными авторами их трудов мы стали читать очень часто, чуть не в каждой биографии. Может быть, Мартэн дю Гар и не сжег рукописи, а спрятал ее в ящик, использовав для других работ удачные страницы, которые могут оказаться в самой неудачной книге. В 1913 году появился его роман "Жан Баруа", имевший некоторый, хотя отнюдь не шумный, успех (книги молодого писателя печатал его школьный товарищ, известный издатель, Галлимар). Затем он написал пьесу "Завещание отца Леле" для театра Vieux-Colombier. И, наконец, приступил к своей многотомной "Семье Тибо"; она принесла ему славу и Нобелевскую премию.
   Война прервала на четыре года его литературную деятельность. Первый том серии появился лишь в 1922 году. Мартэн дю Гар обосновался в провинции: он живет, кажется, то в Беллэме, то в Приморских Альпах, изредка приезжая в Париж. Лет восемь тому назад он тяжко пострадал при несчастном случае с автомобилем, пролежал несколько месяцев в провинциальной больнице и сжег один из томов серии: " Appareillage". Последние три тома "Семьи Тибо", названные "Лето 1914 года", вышли лишь в прошлом году. Несколько лет тому назад появилась прекрасная книга его "Старая Франция", с подзаголовком "Сельские очерки".
   Биография краткая, без фабулы, непригодная для vie romancИe. Жизнь простая, трудолюбивая, исполненная достоинства. Шведская Академия присудила премию талантливому писателю, оберегающему достоинство литературы.
   
   Надо, разумеется, сказать несколько слов и об его политических взглядах. Политика, "рок нашего времени", захватила литературу, как захватила всю жизнь.
   Политическая критика занялась Мартэн дю Гаром лишь в самое последнее время. Называю ее критикой, дабы не называть бранью. Британский премьер недавно сказал: "Кто стоит на виду, должен себя приучить к тому, чтобы не обращать внимания на оскорбления". Благодаря Нобелевской премии, автор "Семьи Тибо" оказался на виду. Анри Массис назвал его "человеком, лишенным чувства чести и сознания национального интереса", и выражал удивление по тому поводу, что присуждение Мартэн дю Гару отличия Шведской академии не вызвало протестов во французской печати: "Отмечали его достоинство, бескорыстие, -- пишет Массис, -- ставили в пример то, что он ничего себе не выпрашивает (неужели это так редко?), что его фотографии не появляются в газетах, что он создал себе жизнь независимую, уединенную и бесшумную. Все это, быть может, хорошо, но это нас не интересует; между тем, из-за этого были забыты тенденции и идеи, проявившийся в "Лете 1914 года". -- Еще гораздо резче выражается Леон Додэ: "Иcrivain assommant, dormitif et pluvieux...", "ses lavasses en plusieurs volumes...", son navet couronnИ. EtИ 1914 est une mauvaise action", и т.д.
   Тенденции, проявившиеся в "Лете 1914 года", заключаются в том, что, описывая предшествовавшие войне дни, автор не отмечает огромной разницы между Францией и Германией: немцы, мол, виноваты, и французы тоже не менее виноваты. Случай в истории литературы редкий: в критической статье о романисте, удостоившемся Нобелевской премии, в опровержение его взглядов, делались ссылки на сборники официальных документов, на слова Вильгельма II, Пуанкаре, графа Тиссы, цитировались Чирский, Ягов, Лихновский, Каутский!
   Не скрою, если возложить на Мартэн дю Гара ответственность за все то, что в его романах говорит революционер-интернационалист Жак Тибо, то критику правой печати можно было бы признать во многом справедливой: в самом деле, не Франция напала в 1914 году на Германию, а Германия на Францию. Но романист, изображающей революционера-интернационалиста, естественно должен вкладывать в уста своего героя речи, подобающие революционеру-интернационалисту. В книгах Мартэн дю Гара действуют и другие лица; они говорят у него совершенно другое.
   Это вопрос старый и сложный. В былые времена наша художественная критика в значительной мере сводилась к спору с автором о мыслях, высказываемых тем или иным героем его романа. Сколько печатных листов было написано хотя бы о словах профессора Николая Степановича в "Скучной истории" Чехова: "Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках... даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или богом живого человека. А коли нет этого, то значит, нет и ничего". Не говорю о некоторых мыслях героев Достоевского, -- о них написаны целые книги. Степень сочувствия самого писателя идеям вымышленных им людей может быть только угадываема. В большинстве случаев ее угадать можно. Но спорить об этом довольно трудно. Некоторое стремление стать в конфликте 1914 года уж очень au dessus de la mЙlИe y Мартэн дю Гара как будто есть, и оно действует неприятно не только на французских националистов. Замечу, однако, что, в отличие от Ром. Роллана, он в Швейцарию во время войны не уезжал. Напротив, все четыре года служил на фронте, -- правда, во вспомогательных частях, на должности шофера военного грузовика. В защите своей страны он участвовал и войну видел вблизи. Придавать обидный оттенок слову "пацифист" не обязательно.
   От себя, без посредства вымышленных лиц, Мартэн дю Гар высказывался мало: мне его политические взгляды известны лишь в общих, основных чертах. Ни к какой партии он не принадлежит и практической политикой не занимается. Приходилось слышать, что он, с оговорками, сочувствует "неосоциализму демократического вида". Об этом говорят, как будто, его личные и литературные связи. Некоторое сомнение тут всё же допустимо. Демократия предполагает веру в народ; с поправкой на расстояние, отделяющее практическую политику от чувств, лежащих в ее истоках, демократия предполагает даже любовь к народу, хотя бы теоретическую и довольно умеренную (как у многих больших демократических деятелей). В романах Мартэн дю Гара и следов такой любви нет. Этот демократ, по-видимому, народа терпеть не может.
   Из народной жизни им написаны две комедии. Они не очень сценичны и успеха иметь не могут. "Завещание отца Леле", вдобавок, сначала было написано на диалекте провинции Берри, мало понятном парижанам. Затем сам автор перевел его на народный французский язык, со значительной примесью диалекта [3]. Тенденция пьесы ни в какой мере не "народническая". В очень мрачном виде описан народ и в печатавшейся в "Марианн" "Старой Франции". Мрачность названных произведений Мартэн дю Гара, впрочем, особая. Никаких зверств он не описывает, грязи не размазывает, Зола ничем не напоминает. И вместе с тем, люди из народа в его изображении оставляют у читателя впечатаете полной безнадежности.
   В "Старой Франции" священник Верн, проживший с народом всю жизнь, думает: "Наша старая страна больна склерозом. Каждый заботится только о себе, о своей торговле, о своих сбережениях... На веку многих поколений, ежедневная забота об экономии убила в людях все благородные инстинкты. Создалась порода недоверчивая, завистливая, расчетливая, разъеденная жадностью, как язвой. Неужели так было всегда?.. В течение долгих веков эти маленькие люди преклоняли колени в нашей церкви, от которой теперь бегут. Что, однако, влекло их к нам? Любовь? Вера? Духовная потребность, теперь у них атрофированная? Может быть, просто страх: они боялись Бога, боялись и духовенства, по привычке почитали твердо установленный порядок?.." -- В той же книге другой старик говорит: "Деньги... Деньги... Прежде всего деньги... Все хотят денег: булочник, контролер, почтальон. Всегда деньги. А хуже всего то, что их ни у кого нет".
   Что, если сделать Мартэн дю Гара ответственным и за эти мысли? Ход их, быть может, таков: "Народ" гадок, и "буржуазия" тоже гадка, -- уж если выбирать, так идти с народом". -- Называть это "неосоциализмом" незачем. Впрочем, это слово ровно ничего не значит.

Художник?

   Как почти у всякого писателя, у Мартэн дю Гара некоторые произведения не идут в счет; отношу сюда и оба юношеских романа. Одной его книги я, к сожалению, достать не мог. Не буду касаться другой, в которой, довольно неожиданным образом, отдана и им почти обязательная ныне дань Фрейду, -- вероятно, именно она подала Жаку Копо повод говорить о "тяге к безнравственности и анархии" Мартэн дю Гара, По настоящему идут в счет "Старая Франция", в чисто художественном отношение одно из лучших его произведений, и серея "Семья Тибо", теперь почти законченная (ожидается еще небольшой ее эпилог). Не излагаю, разумеется, содержания этой серии. В ней рассказана история двух французских семейств, -- католического и протестантского; как ни странно, во французской литературе это различие обычно не только отмечается, но и подчеркивается, -- какой-то забавный пережиток в искусстве не то Нантского эдикта, не то его отмены.
   -- Над всей художественной литературой нашего времени, -- говорит английский критик, -- возвышаются три гигантских творения: "Война и мир", "В поисках утраченного времени" и "Улисс". Никакое другое произведение с ними сравниваемо быть не может, и нет теперь сколько-нибудь выдающегося прозаика в мире, который не испытал бы влияния одного из них.
   Это, разумеется, преувеличение. Что до Мартэн дю Гара, то о влиянии на него Пруста говорить никак не приходится. С "Улиссом" же он, верно, и знаком не был в ту пору, когда начинал "Семью Тибо": мировая слава Джойса создалась лишь в последнее десятилетие, а во Францию пришла с опозданием. Другое дело Толстой. В своей стокгольмской речи Мартэн дю Гар назвал себя его учеником и последователем. К сожалению, полный текст речи пока нигде не появился (что тоже не свидетельствует о большом внимании к писателю), и я могу о нем судить только по немногочисленным и довольно коротким отчетам во французских газетах. По-видимому, новый нобелевский лауреат имел в виду Толстого-художника. В самом деле, Толстой-философ и моралист почти ничего не мог бы одобрить из того, что говорят действующие лица Мартэн дю Гара, и "любимые", и тем более нелюбимые.
   В художественном отношении, разумеется, автор "Семьи Тибо" кое-чем обязан Толстому. Можно было бы указать страницы и главы, в которых это влияние никаких сомнений вызывать не может (назову для примера честолюбивые мечты Антуана Тибо во втором томе серии). Тем не менее, учеником и последователем Толстого я Мартэн дю Гара не назвал бы. Уж если устанавливать литературную генеалогию этого писателя, то прежде всего пришлось бы вспомнить Бальзака, и отчасти Ром. Роллана.
   Добавлю, что и сам Мартэн дю Гар оказал несомненное влияние на некоторых новейших французских писателей. Едва ли не от первых томов "Семьи Тибо" пошли довольно многочисленные изображения подростков в современной французской литературе. Да и самый тип roman-fleuve возродился во Франции в значительной мере благодаря ему. В первые годы после войны парижские издатели считали многотомный роман делом совершенно невозможным -- "читатель этого не желает: ему скучно". Сам Мартэн дю Гар в предисловии к своей серии писал просто и откровенно: "Я выпустил бы этот труд без всякого введения, если б мог издать его сразу целиком. Но напечатать единовременно роман в восьми или десяти томах, -- это экстравагантный поступок, которого в наши дни себе не позволит разумный издатель, как бы ни возвышалась над коммерческими соображениями его фирма. Поэтому мне придется издавать свое произведение по частям, с промежутком в несколько месяцев между томами. Прошу читателя не искать всего в каждом из следующих один за другим отрывков и временно принять то, что, за недостатком общей перспективы, может ему показаться беспорядочным или неясным".
   В беспорядочности или неясности "Семью Тибо" упрекнуть было бы трудно. Делаю оговорку: недостатки ли "беспорядочность и неясность"? Роман -- самый свободный из всех видов искусства; в этом главное его очарование. Кто установил его правила? Какой большой романист правил не нарушал? Историков, социологов порою отпугивает бессистемность искусства. Ключевский говорил (едва ли, впрочем, вполне искренно), что пробовал читать "Анну Каренину" и не дочитал: "путанно, скучно"... Естествоиспытатель, быть может, этого и не сказал бы: ему достаточно известно, как беспорядочна природа, как беспорядочна жизнь. Почему литература призвана вносить порядок в хаос?
   С этим не надо, разумеется, смешивать те виды беспорядка, которые происходят от систематического невнимания, от вечной спешки, от неуважения автора к своему труду. Мартэн дю Гар этим не грешит. В его книгах были найдены фактические ошибки: так, из Нормальной школы нельзя выйти первым; в церкви Мадлен, по случаю мобилизации, никак не мог "греметь колокол" (Лалу, Билли). Но этих ошибок немного, и сходные ошибки встречаются даже у великих мастеров, у самого Толстого, -- в его ранних произведениях. В "Казаках" (правда, со ссылкой на предание, но без оговорки) сообщается, что Иван Грозный склонял казаков-староверов жить с ним в дружбе, обещая не принуждать их к перемене веры; хотя исправление церковных книг было начато еще Максимом Греком, всё же эти "казаки-староверы" лет за сто до патриарха Никона вызывают некоторое недоумение.
   У Мартэн дю Гара серьезное изучение предмета, большая подготовительная работа чувствуются постоянно. К сожалению, они даже чувствуются слишком сильно. Подлинные документы вставлять в романы можно, а иногда и необходимо, но злоупотреблять этим приемом нельзя. Между тем в романе "Жан Баруа", содержание которого переплетается с делом Дрейфуса, почти двадцать страниц (стр. 256-273) представляют собой выдержку из стенографического отчета о процессе Зола! В первых томах "Семьи Тибо" (на мой взгляд, наиболее удачных), Мартэн дю Гар отказался от этого сомнительного приема, -- их действие непосредственно и не связано с историческими событиями. В "Лете 1914 года" тот же прием возрождается как в прежней, так и в несколько иной форме: в длинных, чрезмерно длинных, политических разговорах действующих лиц романа; эти разговоры иногда просто пересказывают брошюры и газетные статьи того времени.
   Знаю, что тут большая трудность, сложный, почти неразрешимый вопрос, стоящий едва ли не перед каждым романистом. Каков должен быть диалог в романе? Действующие лица могут говорить так, как говорят люди в жизни: с повторениями, с ошибками, с обмолвками, иногда бестолково, необдуманно, почти никогда не "блистательно". Таков часто (хоть не всегда) диалог в романах Толстого. Спор Левина с Кознышевым о народном образовании очень похож на жизнь и характерен для обоих братьев, -- в этом его художественное оправдание. Но сам по себе он не интересен; доводы, которые Кознышев приводит в доказательство пользы школ и повивальных бабок, нас не интересуют; не очень интересовали они, вероятно, и людей семидесятых годов. Кончается же разговор тем, что "Сергей Иванович перенес вопрос в область философски-историческую, недоступную для Константина Левина, и показал ему всю несправедливость его взгляда". Однако, именно этой части спора Толстой не дает: монолог Кознышева был бы непохож на жизнь; он был бы похож на книги, не заменяя книг; никаких новых черт он в Козышеве не обнаружил бы, а уже известных не подчеркнул бы. Возможен другой прием: диалог, исполненный мысли, остроумный, блестящий, какой мы находим у некоторых выдающихся западно-европейских писателей, от Анатоля Франса до Гексли. Но в жизни так обычно не говорят и талантливые люди; такой разговор идет в ущерб художественной правде романа [4]. Притом, самый блестящей диалог может в романе занимать лишь сравнительно небольшое место. Между тем касается он предметов, о которых написаны философские, политические, исторические книги. С этим почти неизбежно связано некоторое впечатление "поверхностности".
   Думаю, что общего решения, обязательных правил в этом вопросе нет и быть не может. Всё должно быть предоставлено художественному чутью романиста. Чутье это несомненно изменило Мартэн дю Гару в последних томах "Семьи Тибо". Его революционеры (и не-революционеры) говорят о событиях лета 1914 года слишком много; в сущности половина, если не три четверти, книги сводится к их разговорам. Это могло бы быть оправдано и с художественной точки зрения, если б разговоры были по содержание особенно новы и глубоки или по форме очень блистательны, если б в них, на фоне больших исторических событий, создавались или проявлялись живые люди. К сожалению, этого нет. Между тем, для серьезного суждения о событиях и спорах 1914 года люди все же будут обращаться не к произведениям Мартэн дю Гара, а опять-таки к документам, к брошюрам, к воспоминаниям, к Пуанкаре, Тиссе, Чирскому, Лихновскому.
   Со всем тем, и в последних томах серии (представляющих собой, думаю, некоторое художественное падение, -- точно не тот человек писал) есть страницы прекрасные. В первых томах "Семьи Тибо" и в "Старой Франции" таких страниц очень много. Мартэн дю Гар писатель весьма замечательный и, при легкой наклонности к фотографии, талантливый, с честью поддерживающей бальзаковскую традицию во французской литературе. Отвечает ли его творчество старой формуле: "Действие, характеры, стиль"? Формула эта совершенно верна, но в полной мере (да и то в полной ли?) ей удовлетворяют разве лишь несколько человек в мировой литературе романа. В книгах Мартэн дю Гара нет недостатка в фабуле; тем не менее, в некоторых томах "Семьи Тибо" ясно чувствуется падение и внешнего, и внутреннего напряжения, -- дело идет, конечно, не об "интриге" в вульгарном смысле слова. Его характеры (самое важное) как будто живы, но отнюдь не обладают той степенью жизненной правды, какая свойственна действующим лицам Толстого, Пруста, даже Диккенса или Тургенева; чуть-чуть условны и схематичны и отец, и оба сына Тибо. О стиле Мартэн дю Гара предоставим окончательное суждение французам. Это деловой язык говорящего дело человека, не гоняющегося ни за отточенностью, ни за музыкальностью фразы, ни за словесными эффектами, -- стиль, быть может, все же чуть бледноватый. Едва ли какой-либо знаток станет утверждать, что "по одной фразе" узнает Мартэн дю Гара, -- впрочем, опять-таки "по одной фразе" можно признать в каждой литературе разве двух-трех писателей.
   Большое его достоинство в том, что он никогда о пустяках не пишет. Если в последнее время стали возможны протесты против бессюжетной живописи, еще недавно причислявшие человека к "передвижникам", то бессюжетная беллетристика, кажется, осуждена всем новейшим развитием литературной истории, по крайней мере, в ныне господствующих странах: в Англии, во Франции, в Соединенных Штатах (при жизни Толстого, он совершенно обеспечивал господство русской литературе). Темы Мартэн дю Гара почти всегда очень серьезны. Им отвечает и его тон: серьезный, достойный, сосредоточенный, -- тот тон, который во Франции почему-то принято называть "протестантским". Именно в этом отношении он напоминает Ром. Роллана тех времен, когда автор "Жан-Кристофа" еще не примыкал к коммунистам (ах, эти "примыкающие"!).
   Общее впечатление читателя: крупный писатель, умный и талантливый писатель, но как будто лишенный "последнего благословения". Может быть, придет и оно, -- в условном смысле этого слова, Ведь оно также "вырабатывается", обновляется, приходит не сразу, иногда приходит в то время, когда от человека уже больше ничего не ждут даже его поклонники. Верди было семьдесят четыре года, когда он написал "Отелло"; большой знаток, отнюдь не бывший поклонником "Травиаты", "Риголетто" и "Трубадура", писал, что за "Отелло" "можно отдать не только всего Верди, но и три четверти Вагнера". Мартэн дю Гару еще нет шестидесяти лет.

Примечания

   1. Henri Massis. Lectures. -- Revue Universelle, 1 FИvrier 1938.
   2. Léon Daudet. Le cas de M. Roger Martin du Gard. - Action Française, 4 Février 1938.
   3. Не всякому французу, думаю, известно, что, например, blette значит betterave, что afaubretti значит abruti, и что eau произносится в Берри iau, a mort -- mourt. К отдельному изданию своей пьесы Мартэн дю Гар приложил словарь.
   4. Еще больше эта трудность в произведениях литературы драматической. В комедии попыткой выхода из него был диалог пьес Ноэля Коуарда.

------------------------------------------------------------------------

   Первая публикация: Русские записки. 1938. Кн. IV, апр. С. 130--140.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru