Святополк-Мирский П. Д.
С. А. Андреевский. Книга о Смерти. В 2 томах. Ревель: "Библиофил", 1922

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

[Рец.:] С. А. Андреевский. Книга о Смерти. В 2 томах. Ревель: "Библиофил", 1922

   Немногие люди помнят имя Андреевского, и эта посмертная книга не смогла привлечь значительного внимания.1 При всем том он был одним из наиболее замечательных людей своего поколения (поколение, правда, никак не богатое замечательными людьми -- он родился в 1847 году), и его место в русской литературе -- хоть и скромное, но весьма своеобразное. Он принадлежал к блестящей группе адвокатов, начавших свою деятельность вскоре после обнародования новых уставов Александра II (1864 год). Эти люди первыми в России развивали неизвестное до тех пор искусство красноречия, они словно монополизировали все изящество и культуру, оставшиеся от предыдущей эпохи, эпохи Тургенева. Андреевский сам объясняет нам, что одной из причин огромной популярности и моды на новые суды после 1864 года был высокий уровень их литературной культуры; вся красота и эмоции, преследуемые и изгнанные из литературы "романистами" 1860-х годов (Писарев и другие2), казалось, нашли убежище у адвокатов и отождествились с красноречием адвокатуры. В эту выдающуюся культурную элиту входили А. Ф. Кони (единственный оставшийся ныне в живых); В. Д. Спасович, наиболее известный адвокат своего времени и интересный критик Пушкина и Байрона; князь А. Урусов, добродушный язычник (обратившийся в христианство на смертном одре, несколько в духе Карла II), основоположник репутации Флобера и Бодлера в России. С литературной точки зрения Андреевский несомненно -- важнейший из них всех. Надо признаться, что его поэзия, опубликованная примерно 30--40 лет назад, хоть и изящна, но очень второсортна. Но его критические эссе (первое издание: 1891; четвертое исправленное: 1911) были важным событием своего времени. Они были одними из первых ласточек эстетического возрождения 1890-х годов. Они были (с единственным и незамеченным исключением в виде великолепной книги Константина Леонтьева о романах Толстого) единственной критикой в подлинном, европейском смысле слова, отличной от партийной пропаганды, каковой она была в России от Белинского до Мережковского. Книга включала очерк о Достоевском, к которому Андреевский первым из критиков правильно подошел с понимающим восхищением; в очерке о Баратынском он возродил -- и успешно -- культ тогда полузабытого поэта для поэтов; очерк о Гаршине содержит больше разумных замечаний о прозаическом мастерстве, чем было сделано кем-либо за два поколения, исключая частную переписку великих романистов. Но хотя этот очерк доказал, что Андреевский был тонким знатоком в трудном искусстве прозы, его собственный стиль в этих очерках никоим образом не был замечателен или оригинален: он был всего лишь недурен.
   "Книга смерти" доказала, что он сам значительный прозаик, прилежный и вдумчивый ученик Лермонтова, Тургенева и Флобера. Он начал книгу в 1891 году и продолжал ее писать, более или менее нерегулярно, примерно до 1911 года. Последний исторический факт, упомянутый в ней, это смерть Столыпина, и издатели не дают ни дат, ни объяснительных примечаний. Книга делится на четыре части неодинаковой ценности. Первая часть -- лучшая. Остальные три состоят из более или менее беспорядочных, несвязанных и случайных записей; некоторые из них очень интересны (как, например, очерк о князе А. Урусове), другие кажутся довольно неуместными и ненужными, такие, как длинное, подробное и напыщенное описание коронации Николая II. Андреевский был склонен к напыщенности; он был актером по натуре, в худших своих проявлениях -- cabotin.3 Он был театрален в своей наружности, элегантно одетый и подчеркнуто статный; он двигался по жизни, словно шагал по сцене: это было серьезной помехой для его популярности, поскольку он жил в эпоху, когда свирепствовали интеллигенция, неряшливость и чуждость условностям, и для русского интеллектуала было естественным презирать и высмеивать всякого хорошо одетого человека. Идея книги Андреевского принципиально театральна; он мог бы назвать ее "Смерть и я" -- вряд ли есть предмет, больше льстящий гордости и более привлекательный для человеческой суетности. Андреевский не был, кажется, суетен или, по крайней мере, он справился со своей суетностью, но для него было естественным играть роль. Помимо этого, близость рождает презрение, и после двух томов рассуждений о смерти эта тема начинает казаться несколько избитой. Но первая часть -- определенно выдающееся произведение. Это история о первом детском опыте смерти, нечто вроде старой индийской истории о трех встречах Будды. Он называет это своей автобиографией, но пропускает всё, что не имеет прямого или косвенного отношения к главному предмету -- смерти. Так что это автобиография в том же духе, что и "Исповедь" св. Августина, который выпускает всё, что не имеет значения для истории его обращения, -- в отличие от "Исповеди" Руссо, который не пропускает ничего. Автобиография Андреевского замечательна глубоким проникновением и искренностью, с которыми он повествует о своем раннем опыте горя и трагедии. Есть в этом намерении что-то морбидное, нечто напоминающее кролика, гипнотизируемого удавом; но есть в этом и нечто, напоминающее трагическую напряженность Свифта или "Исповеди" Толстого, что-то мужественное и бесстрашное. Однако главная привлекательность книги -- в ее стиле. На него, в определенной степени, повлияла проза Лермонтова и еще больше -- Тургенев; он прост, ясен, стремится к разговорному словарю, уделяет много места "описаниям природы". Но все это гораздо более выдержано и ровно, чем что-либо у Тургенева. Он замечателен совершенством и эффектностью своего ритма и каденции: временами он напоминает скорее сэра Т. Брауна, чем Тургенева. Имя автора "Новых похорон"4 здесь вполне уместно, поскольку есть нечто определенно нерусское (по крайней мере, нерусское XIX века) в сочинениях Андреевского. Зато стиль, словарь, поворот фразы столь разговорны, что нетренированное ухо может не подозревать -- или обдуманно неритмичная дикция может не доходить до слушателя -- что здесь есть что-то странное. Это сочетание знакомой дикции со сложным ритмом составляет уникальную черту книги Андреевского -- не всей, однако, а лишь ее первой части. Наиболее замечательна ее вторая глава, в которой он рассказывает историю смерти своей сестры Маши, умершей в семнадцать лет. Эта глава возводит в наивысший градус его лучшие качества -- искренний и проницательный анализ и размеренный, хотя и естественный, ритм; это без сомнения кульминационная точка книги и оправдание его существования как художника. Бесспорно, это один из незабываемых фрагментов в русской литературе.
   
   Опубл.: D. S. M. Kniga о Smerti (The Book of Death). By S. A. Andreyevsky. Two volumes. Reval ("Bibliophile"), 1922 // Slavonic Review. 1924. Vol. 2. No 6. P. 654--657.
   
   1 См. новейшее издание: Андреевский С. А. Книга о смерти: В 2 т. / Изд. подг. И. И. Подольская. Отв. ред. Н. А. Богомолов. М., 2005--2006 (сер. "Литературные памятники"). См. также: Андреевский С. А. Избранные труды и речи / Сост. И. Потапчук, предисл. А. Ф. Кони М., 2000 (сер. "Юридическое наследие"); Томсинов В. А. Адвокат-поэт как явление русской адвокатуры второй половины XIX в.: К 150-летию со дня рождения Андреевского // Законодательство. 1998. No 4. С. 77--80; Andreevsky S. The Book of Death. Introduction and translation by Yanina Arnold // Toronto Slavic Quarterly. 2011. No 38 (электронное издание). http://www.utoronto.ca/tsq/38/tsq38_andreevsky.pdf.
   2 Маловероятно, что здесь имеются в виду романисты 1860-х годов (Толстой, Тургенев, Достоевский и др.). Мирский едва ли случайно взял в кавычки это слово ("Novelists"). Речь, скорее, идет о разночинцах -- поборниках "новизны" (Писарев, Добролюбов, Чернышевский).
   3 комедиант (фр.).
   4 Мирский имеет в виду сочинение Томаса Брауна (Thomas Browne; 1605--1682) "Гидриотафия, или Погребение в урнах" ("Hydriotaphia, Urn Burial", 1658).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru