Аскоченский Виктор Ипатьевич
Ведель Артемий Лукьянович

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   За Русь Святую!
   М.: Институт русской цивилизации, 2014.
   

ВЕДЕЛЬ АРТЕМИЙ ЛУКЬЯНОВИЧ

   Киеву от древних лет суждено быть вводителем и впоследствии усовершителем церковного пения. По сказанию так называемой Иоакимовой летописи, еще к Владимиру равноапостольному присланы были из Константинополя с митрополитом св. Михаилом "демественники от славян болгарских", передавшие России демественное или доместическое пение, которое, впрочем, мало разнилось от столпового {Столповое пение, названное римскою церковию cantus planus, было пение единогласное, речитативное, без кадансов или тактов, а только по одним акцентам и ударениям в одну ноту и чрез всю пиэсу, как это можно слышать и доныне в греческих монастырях на Востоке. Почти таково ж было пение демественное; только в нем допускалось подпевание других певцов или даже всех предстоящих в церкви либо в тот же голос, либо одною только квинтою или басом (basse-continue) в один тон чрез всю исполняемую пьесу или с переменою не более трех нот.}.
   При Великом князе Ярославе явились в Россию три греческих певца, от них же, как свидетельствуют Степенные Книги, "начат пение изрядное осмогласие {Осьмогласное пение разумеется здесь не симфоническое, а единогласное, с различием только напевов. Трисоставное, то есть трехголосное (trio), есть уже симфоническое, которое с тех пор долго употреблялось в России под названием троестрочного, пока не ввелось четырехголосное, осьми-голосное, двенадцати и даже двадцатиголосное.} наипаче же быти в рустей земли ангелоподобное и трисоставное, сладкогласование и самое красное демественное пение". Остатки его доныне сохранились в Киево-Печерской Лавре, где самые глубокие знатоки музыки не могут не восхищаться чудною, неподражаемой гармонией, завещанною св. обители многими веками.
   Знаменитый в Истории Русской Церкви и отечественного просвещения Лазарь Баранович, в бытность свою игуменом Киевобратского монастыря и ректором тамошнего училища, желая противопоставить бездушным звукам органов, оглашавших католические костелы, более разумную и сознательную музыку, обратил особенное внимание на увеличение и улучшение Братской певческой капеллии и заботливостью своею довел ее до такого совершенства и известности, что когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон пожелали ввести и в Москве церковно-партесное пение, то для обучения этому искусству вызывали наставников и даже певчих из Киевобратского монастыря {Чтен. Моск. Общ. ист. No 3.1846 г. Отд. I.}.
   Само собою разумеется, что подражание западным ораториям во многом должно было изменить древний характер наших церковных песнопений и что, за неимением готовых пиэс, настояла необходимость составлять их вновь, применяясь к современному вкусу и эстетическим требованиям. К сожалению, репертуар древней Киевобратской капеллии погиб невозвратно; уцелевшие же гимны св. Димитрия Ростовского и неизвестных композиторов, творения которых находятся в старинном Богогласнике, мало характеризуют ту эпоху, когда пение церковное, лишенное первобытной простоты, уклонилось в витиеватость и вычурность, не совсем ему свойственные. Последним представителем этой отжившей школы киевского партесного пения был Артемий Лукьянович Ведель.
   Ведель родился в Киеве в начале семидесятых годов прошлого столетия и принадлежал к мещанскому сословию. В юных летах он отдан был родителями своими в киевское училище и за отличный голос был немедленно принят в академический хор. Таким образом, Ведель с первого же раза попал в тот круг, из которого не суждено было ему выходить до конца своей жизни. Достигнув философского класса, Ведель принял в управление академическую капеллию: отличная манера, глубокие сведения в музыке, полный и превосходно выработанный голос привлекли к нему общее внимание киевлян. Тогдашний московский генерал-губернатор П. Д. Еропкин просил митрополита Самуила прислать к нему знатока в церковном пении. Выбор пал на Веделя с тремя мальчиками из академического хора, он отправился в Москву и вступил там в управление капеллией Еропкина, состоя между тем на службе в Сенатской канцелярии. В 1790 году по увольнении Еропкина от службы, Ведель возвратился в Киев с чином губернского секретаря и прямо явился в Академию с камертоном регента. Квартировавший в ту пору на Подоле корпусный генерал А. Я. Леванидов полюбил его и уговорил перейти к себе, исходатайствовав ему чин поручика. Ведель тотчас же занялся составлением певческого хора из солдатских детей и вольных людей. В короткое время певческая Леванидова стараниями Веделя стала одною из лучших в Киеве.
   Это была самая цветущая пора его необыкновенного таланта, и к этому-то времени относятся почти все концерты его и самое пение, долго остававшееся в памяти киевских старожилов. В партитуре всех концертов Веделя, писанной им самим 1796 года, нельзя с первого же взгляда не обратить особенного внимания на разные музыкальные украшения, которыми убирал он преимущественно партицию тенора и выполнение которых вряд ли и было кому доступно, кроме его самого. Над такой партицией призадумались бы и новейшие певцы-артисты: труднейшие рулады, быстрые переходы из полутона в полутон, смелость и нарочитая витиеватость оборотов показывают, что голос Веделя был обработан в высшей степени и не боялся никаких трудностей. Конечно, от этих светских украшений, щедро им рассыпаемых, церковное пение некоторым образом утрачивало характер простоты и молитвенного спокойствия: но Веделя слишком строго винить в этом нельзя, -- таков был вкус и требования духа времени. По крайней мере, у Веделя самые хитрые рулады и фиоритуры никогда не затемняли главной мысли и не были предметом особенных и намеренных его усилий, а выходили сами собою; это не те скачки и рулады, которыми щеголяли в свое время концерты Алейникова, Пичугина и особенно Дехтярева, походившие более на итальянские оперетки. Замечательно, что концерты Веделя и без тех украшений, какими усыпал он партицию тенора, нисколько не теряют своих достоинств и даже, можно сказать, больше нравятся строго эстетически образованному вкусу.
   В 1792 году, когда Леванидов был переведен из Киева генерал-губернатором в одну из северных губерний в России, Ведель, лишившись в нем своего покровителя, бросил все и, соскучившись без любимого своего занятия, сложил себя чин поручика и поступил в Киево-Печерскую Лавру послушником. Здесь он обратил всю энергию пылкой души своей к иноческим подвигам, усердно исправляя должность чтеца и клирошанина. Братия находила в нем образец кротости, терпения и послушания и скоро надеялись видеть его в сане служителя алтарю Господню: но, к удивлению всех, Ведель в одну ночь тайно бежал из Лавры. В нищенском виде, с признаками некоторого помешательства, бродил он по Полтавской, Черниговской и Харьковской губерниям. Между тем на Веделя пало неблаговидное подозрение в составлении каких-то записок, относившихся к современным политическим событиям. Тогдашний генерал-губернатор Киевский М. Н. Кречетников немедленно распорядился об отыскании беглеца. Не зная ни о чем и ничего не подозревая, Ведель сам воротился в Киев и явился прямо в Лавру, откуда был представлен за караулом гражданскому начальству. Это обстоятельство сильно потрясло его; однако ж он не потерял присутствия духа и успел оправдаться в возникшем подозрении: но за бродяжество все-таки посадили его в Смирительный дом. Тут уж он совсем помешался; глубокая задумчивость, боязливое искание уединенных мест были признаками уже ненормального состояния умственных его способностей. Многочисленные почитатели его таланта не переставали однако ж навещать его в горьком заключении: но уходили, часто не могши добиться от него какого-либо слова. В 1806 году Артемий Лукьянович Ведель окончил горемычную жизнь свою в том же Смирительном доме. Знаменитый вития И. В. Леванда, напутствовавший его Св. Тайнами, испросил позволение у начальства проводить Веделя с приличной торжественностью, и в день погребения улицы были покрыты народом; воспитанники Академии спорили с многочисленными почитателями его таланта о чести нести бренные останки знаменитого певца. Прах Веделя покоится в бывшем Кирилловском монастыре, -- но где именно его могила -- неизвестно {Все сведения о жизни Веоелясобраны из рассказов киевских старожилов, знавших его лично, и заимствованы из рукописи, сообщенной автору в 1843 г. иеромонахом Киево-Печерской Лавры Варлаамом, который подписался "певчим и учеником Веделя Василием Зубовским".}.
   Ведель был красив собою и прекрасно сложен, особенно поразительны были глаза его, светившиеся каким-то особенным огнем. Нравом был тих, кроток, приветлив и всему предпочитал уединение. Последнее обстоятельство было причиною того, что школьные товарищи почитали его "духовидцем" и подходили к нему с некоторою боязнию. Молитва не сходила с уст Веделя: что бы он ни делал, куда бы ни шел, -- всегда шептал про себя Псалтирь, который знал наизусть, и часто заливался слезами, декламируя нараспев вдохновенные песни Царя-псалмопевца. Генерал Леванидов, в доме которого он жил и с которым был потом в дружеских сношениях, пожелал однажды узнать, чем занимается Ведель в свободное время; для этого он тихонько подошел к его комнате: но услышав его пение и завидев в полуотворенную дверь Веделя, стоявшего перед иконами на коленях, отошел прочь, не желая мешать молитвенному вдохновению благочестивого человека. Независимо от дней воскресных и праздничных, Ведель, как только позволяли ему занятия, непременно являлся на богослужение и становился на клирос, участвуя в пении простых клирошан.
   Ведель превосходно играл на скрипке и был первым солистом в оркестре академическом. Управляя хором, он никогда не сердился, и вывести его из терпения не было никакой возможности; ошибку он встречал улыбкою и ласково поправлял ее. В дни Великого Поста Ведель иногда выходил петь один: да исправится молитва моя, импровизируя музыку удивительным образом {Ведель доказывал, что трио в этом случае было прямым нарушением церковного устава, где ясно и положительно сказано, что певец поет один, а квартетом отвечает только хор.}. Сказывают, что в эти минуты лицо его как бы просветлялось и слезы ручьем лились из глаз его. В разговорах он был весьма умерен; больше молчал и почти всегда бывал задумчив. Любимым развлечением его было пение священных гимнов и кантов, бывших в общем употреблении между студентами Академии. Для этого он приглашал к себе малюток-певчих, причем, как замечает сказатель жизни Веделя, сам не раз исполнявший при нем те песни, он всегда "погружался в меланхолию".
   Концерты Веделя есть двухорные и однохорные для четырех голосов. Впрочем, двухорных только два: Проповедника веры, в день св. апостола Андрея, и Господь пасет мя. Оба эти концерты написаны, как видно, из подражания известному Сарти и слабее прочих композиций Веделя, хоть далеко выше музыкально-церковных произведений этого итальянца-композитора. В adagio и solo этих концертов Ведель является то же молитвенное чувство, каким всегда одушевляем был наш отечественный композитор: тут как будто он чувствует себя дома и поет своим, а не подражательным голосом. Хоровые переклички в allegro, видимо, сбивали его с своеродной колеи и заставляли прибегать к общим музыкальным местам, которыми так богаты современные ему композиторы. Четырехголосные концерты Веделя следующие: 1) В молитвах неусыпающую Богородицу; 2) Спаси мя Боже, яко внидоша воды до глубины души моея; 3) Доколе, Господи, забудеши мя; 4) Пою Богу моему дондеже есмъ; 5) Блажен разумеваяй на нища и убога; 6) Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь; 7) Воскресни, Господи, судятся языцы пред Тобою; 8) Услыши, Господи, глас мой; 9) Боже, законопреступницы восташа намя и 10) Ко Господу внегда скорбети ми. Во всех их самая лучшая партиция -- теноровая; в adagio все прочие голоса служат как бы аккомпанементом тенору. Но зато что за богатство инструментовки в хорах! Что за широкое, что за необъятное море звуков, как бы волнующихся плавной, мерной зыбью! Ни одного педантического скачка из тона в тон, ни одного ненатурального перехода, ни одной ноты, поставленной наудачу или для пополнения музыкальных пробелов; легкость, особенная мелодичность, чистота, ясность, молитвенность и, так сказать, сердечность (sincérité) -- вот неотъемлемые достоинства произведений Веделя!
   Строгие контрапунктисты упрекнут, может быть, его в некотором однообразии и повторении любимого мотива: но, не говоря уже о том, что подобное сему встречается и у таких великих композиторов, как Бетховен, мы находим, что Ведель в этом случае нимало не изменял характеру нашей церковной музыки, и поэтому мнимое однообразие может быть даже поставлено в числе первых достоинств его композиций. Оно показывает непрерывность, естественность, постоянство и единичность молитвенно-религиозного чувства, содержащего душу до конца песни и, может быть, действительно повторяющего иногда себя, как повторяется одна и та же молитва в "умном делании" высоких подвижников жизни духовной. Возьмите хоть концерт Веделя Доколе, Господи, забудеши мя -- от начала до конца целого псалма, он весь проникнут одним, ни на одну секунду не прерывающимся чувством скорби, изливаемой пред Утешителем всех скорбящих. Тут нет общих музыкальных мест; нет, пожалуй, и педантического разграничения, указываемого контрапунктом {Контрапунктом в тесном смысле называется искусство сопровождать данную мелодию несколькими голосами или инструментами. Вообще же под этим словом должно понимать гармоническое сочетание многих голосов для образования из целого ряда созвучий одной мелодии. -- Ред.}: но зато во всякой ноте, во всякой фразе видна душа, любящая, христианская душа. Сказатель жизни Веделя говорит, что по исполнении в Киево-Михайловском монастыре этого концерта капеллией Леванидова, под управлением самого композитора, князь Дашков, временно проживавший на ту пору в Киеве, снял с себя золотой шарф и подарил его Веделю, присовокупив к тому 50 червонцев. Концерт Спаси мя, Боже нельзя слушать без слез; концерт же Помилуй мя, Господи обошел всю Русь православную; его пели везде, приписывая то тому, то другому композитору. Уж одна эта популярность много говорит в пользу высокого таланта Веделя.
   Манере Веделя подражали все певческие хоры, которых в ту пору в Киеве было очень много. Малороссийские помещики дорого платили за каждую его пьесу, переписываемую для их домашних капеллий. Министр юстиции Д. П. Трощинский заплатил за две полные службы Веделя триста рублей -- цена, по тогдашнему времени, высокая. Сам Бортнянский, не любивший себе соперников, не раз письменно просил Веделя не оставлять музыкальных занятий.
   Из мелких сочинений Веделя особенно замечательно трио: Покаяния отверзи ми двери. Его знает и поет вся Православная Русь, -- и ни одна из известнейших композиций этой покаянной песни не выражает столько мысли, столько глубокого сокрушения о грехах, как это произведение Веделя. Ужас объемлет душу при восклицании баритона: Окаянный трепещу -- восклицании, прямо вырывающимся из-под сердца, тесно сжатого благодатною скорбию. Есть и другие его сочинения: но все они, нося в себе печать его могучего таланта, как будто не договорены, как будто показывают, что композитору негде было развернуться полетом творческой своей фантазии.
   Когда, объятый вдохновением, Ведель написал первую строку своего концерта: Пою Богу моему дондеже есмь, -- думал ли он, что не допоет до конца прекрасных песней своих, что его же звуки будут потом казаться ему темной сказкой, давно когда-то слышанной и уже позабытой?.. Непостижимы судьбы Божий!..
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Печатается по единственному изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Ведель Артемий Лукьянович // Домашняя беседа для народного чтения. -- 1860. -- Вып. 19. -- С. 270-276.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru