Аверченко Аркадий Тимофеевич
Человеки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перескокин
    Май, зеленый месяц май!

Дешевая юмористическая библиотека "Нового Сатирикона"
Человеки
(1915)

   Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 6. О маленьких -- для больших
   М., Изд-во "Дмитрий Сечин", 2014.
  
   Перескокин
   Май, зеленый месяц май!
  

ПЕРЕСКОКИН

I

   Взяв меня под руку и подведя к компании, сидевшей за столиком в загородном ресторане, Перескокин сказал, обращаясь ко всем и ни к кому в частности:
   -- Позвольте представить вам, господа, человека, с которым некоторые из вас так жаждали познакомиться, -- Петр Супов, тот самый, который в прошлом году свел с ума весь Милан.
   -- Милан? -- спросила с недоумением красивая, молодая дама.
   -- Ну, да. Милан. Это, ведь, Петр Супов, певец, обладатель единственного, пожалуй, в Европе баритона.
   Все с любопытством поглядели на меня и пододвинули мне стул.
   -- Послушай, -- шепнул я, когда внимание компании было отвлечено появившейся на сцене француженкой. -- Зачем ты соврал так бесстыдно о моем баритоне? Никогда я в Милане не был, да и, вообще, голос мой напоминает крик верблюда.
   Он ответил мне тоже шепотом:
   -- Ты ничего не понимаешь: если бы я сказал, что ты просто Петр Супов и больше ничего, -- то все бы взглянули косо на такое бесцельное, ненужное знакомство. А теперь я оглушил их таким обухом по лбу, что они до сих пор не могут опомниться. Понимаешь? Нужно было их оглушить.
   -- А что это за "некоторые из них, которые так жаждали со мною познакомиться"?
   -- Некоторые? Это не страшно. Лишь бы не все. А раз "некоторые", то каждый будет думать про другого. Понял? Надо, вообще, оглушить.
   -- Пожалуйста, больше никого не оглушай мною, -- попросил я. -- Вдруг они да попросят меня, чтобы я им спел. Что тогда?
   В этот самый момент молодая дама обратилась ко мне:
   -- Вы, конечно, доставите нам наслаждение послушать ваш чудесный голос. Это будет такое счастье.
   -- А... ззмм... гррр...-- возразил я, тоскливо глядя на Перескокина.
   -- Что?
   -- Я говорю: послезавтра я и того... Как говорят итальянцы -- мецца воче. Попою. Кхи!
   -- Да зачем же откладывать! Мы можем сейчас перейти в кабинет. Там есть недурное пианино. Проаккомпанирует дирижер в антракте. Кстати же, он и сам итальянец и знает итальянский репертуар...
   Перескокин обернулся, будто его ужалили.
   -- Что? Вы просите его спеть? Ни-ни! Ни за что.
   -- Господа... Но почему же?
   -- По глазам его вижу, что он был бы уже не прочь, но я -- его друг -- ему не позволю. У него только позавчера были гланды распухши, и начать петь сегодня -- вы не знаете, какой это для певца зарез! Вы не знаете, какой нежный, деликатный инструмент -- голос. В особенности, тенор.
   -- Вы говорили -- баритон?
   -- Что? У него-то? У него баритональный тенор. Знаете, такой, низковатый. На днях я ему позволю спеть. Сам даже ему саккомпанирую.
   -- Вы разве играете?
   -- Я? Собственно, я... Да, кстати, господа, удалось вам достать ложу на этот знаменитый спектакль?
   -- Представьте, -- оживился муж красивой дамы, -- достали! С колоссальнейшим трудом, но достали. Собственно, весь спектакль -- чепуха, но второй акт! Собственно, все идут из-за второго акта. А вы будете?
   -- У меня был билет во втором ряду, но я, знаете, подарил его. Одной старушке. Плакала бедняга, -- говорит, хоть перед смертью увижу... Да я-то могу и не пойти, чепуха, а вот моего друга, Петра Супова, смертельно жалко! Приехал он в столицу всего на несколько дней -- и так ему и не удастся посмотреть этот знаменитый спектакль.
   -- Да, это обидно, -- согласился прилизанный молодой человек с длинным носом.
   -- А ему бы так хотелось...-- скорбно прошептал Перескокин.
   Я толкнул его под столом коленом, а он, не обращая на меня внимания и глядя красивой даме в глаза, подчеркнул крайне многозначительно:
   -- Да, никак ему не удастся. Жаль мне его до отчаяния. Ирония судьбы: человек, который сам чарует толпу, -- не может получить своей порции очарования...
   -- Жаль, что нас в ложе уже пять человек, -- сказала молодая дама, очевидно, хозяйка ложи. -- Мы с мужем, Вова (длинноносый, прилизанный молодец), Софья Петровна (поджарая старуха, сидевшая тут же) и Калерия Максимовна (вторая молодая дама, сидевшая тут же).
   -- Пять человек? -- медлительно переспросил Перескокин, пожевывая губами. -- Пять? Но, ведь, это не так важно. Он бы и постоял сзади. Лишь бы видеть этот знаменитый второй акт!
   -- Если месье Супов ничего не имеет против того, чтобы...-- нерешительно промямлила хозяйка.
   Толкнув меня локтем, Перескокин подхватил весело и бойко:
   -- Ну, конечно же, конечно! Мы тихонечко простоим сзади вас второй акт и потихонечку исчезнем. Большое вам спасибо!
   У хозяйки ложи уже открылся рот: очевидно, она хотела заметить, что разговор шел, собственно говоря, только обо мне. Но как раскрылся рот -- так и закрылся. Хозяйка ложи промолчала, а мы встали и начали прощаться.
  

II

   -- Скажи, пожалуйста, -- сурово спросил я, когда мы уселись на извозчика. -- Для чего ты меня познакомил, для чего произвел в теноры и для чего вообще вся эта история?
   -- А ты, думаешь, легко попасть на этот спектакль? Попробовал бы сам!
   -- Да я тебя и не просил. Прекрасно я обойдусь и без этого спектакля.
   -- Ты-то обойдешься. А я не обойдусь.
   -- Значит, ты о себе хлопотал?
   -- Мм... Ну, конечно, и о тебе, -- великодушно пожал плечами Перескокин. -- Если тебе, конечно, хочется идти.
   -- Милый мой... Не говоря уже о неблаговидности такого способа втираться в чужую ложу, я, вообще, ненавижу самою идею лож. Что это такое: дам всегда сажают вперед, а мужчина должен, как арестант из окошечка тюрьмы, выглядывать из-за их плеч, чтобы увидеть чью-нибудь ногу на сцене или кусочек шляпы премьерши.
   -- Ты прав, -- согласился Перескокин. -- Я сам терпеть не могу лож. Но успокойся: нам будет все хорошо видно.
   -- То есть? Не дойдет же твоя наглость до того, чтобы сесть вперед, предоставив дамам торчать сзади нас?
   -- Успокой свое сердце. Никому сзади нас стоять не придется, и, вообще, все будет хорошо. Доверься мне. Едешь?
   Я рассмеялся.
   -- Собственно, так как приглашали не тебя, а именно меня, то, пожалуй, я поеду. А ты -- как знаешь.
   -- О, обо мне не беспокойся.
   Действительно, беспокоиться о Перескокине не следовало.
   В этот вечер он вырисовался передо мной совсем новой, неожиданной стороной.
   Человек, как бриллиант: никогда не знаешь, какой гранью и цветом он засверкает...
  

III

   Мы приехали в ложу за десять минут до начала спектакля, но все уже были на месте.
   Как я предполагал, так и случилось: впереди сидели в ряд три дамы, сзади них, в просветах между их плеч и голов, сидели двое мужчин, а нам с Перескокиным предстояло стоять совсем сзади...
   -- Видишь? -- сердито прошептал я.
   Не обращая на меня внимания, он наклонился к молодой даме, подруге хозяйки ложи, и шепнул ей:
   -- А муж ваш, Калерия Максимовна, разве не будет?
   -- Нет, он остался дома.
   -- Ах, вот почему Марья Сергеевна сказала мне... впрочем, гм!.. Кажется, этого не следовало говорить.
   Калерия Максимовна резко повернулась к Перескокину.
   -- Что такое? Что Марья Сергеевна? Что вы начали говорить о Марье Сергеевне?
   -- Нет, ни за что. Не расспрашивайте меня, Калерия Максимовна!.. Я не скажу ни слова.
   -- Нет, вы скажете мне, -- чуть не плача, заерзала на месте Калерия Максимовна. -- Почему вы не хотите мне говорить?!
   -- Чего?
   -- Вот... насчет Марьи Сергеевны.
   -- Да я думал, что вы знаете... Впрочем, вы, конечно, не придадите этому значения!.. Сегодня и видел Марью Сергеевну, и она сказала, что собирается к вам; а когда я сообщил ей, что вы в театре, она так странно поглядела на меня и говорит: я это знаю. Не люблю я ее, представьте. Интриганка, легкомысленная, каждому мужчине на шею вешается.
   Калерия Максимовна наклонилась к хозяйке ложи, и они энергично зашептались...
   -- В чем дело? -- спросил муж.
   -- Да Калерия должна ехать домой, -- тревожно сказала хозяйка ложи. -- Ей надо; она вспомнила... Поезжай, поезжай, голубушка... Конечно, я понимаю...
   Калерия встала и ушла, а прилизанный молодой человек сел на ее место.
   Перескокин сел, в свою очередь, на место прилизанного и вступил в разговор со старухой Софьей Петровной.
   -- Знали Каплюхину, Вассу Васильевну? -- спросил он.
   -- Нет, батюшка. А что?
   -- Вчера ее обокрали. На шесть тысяч процентных бумаг унесли. Я потому это вспомнил, что вы тоже, кажется, дома держите свои бумаги.
   -- Скажешь ты тоже этакое -- дома, -- сухо проборматала старуха. -- В банке они у меня.
   -- Да? А я думал... Впрочем, вам бояться нечего и дома держать, -- ведь вы не одна живете.
   -- Как не одна? Одна я, батюшка. Совсем, как говорится, одна. Даже прислуга приходящая.
   -- Да? Удивительно. А я нынче проезжаю мимо вашей квартиры, смотрю, -- в окнах свет. Тень какая-то над столом, другая тень сзади мелькает. Э, думаю, к Софье Петровне родственники... Куда же вы?!..
  

IV

   Муж хозяйки ложи пересел на место ушедшей старухи, рядом с женой, а я -- на его место.
   -- Я знаю того господина, -- сказал Перескокин хозяйке ложи, -- того, на которого вы в бинокль смотрели. Это Глуздин.
   -- Ну, да, -- недовольно пробормотала дама, бросая косой взгляд на мужа. -- Глуздин. Что ж из этого?
   -- Ничего, ничего. Я только вспомнил, что видел вас с ним два года тому назад на Иматре. Тогда вы еще не были замужем за Николаем Парамонычем.
   -- Мы уже четыре года женаты, -- неожиданно оборачиваясь, заявил муж. -- Какой это Глуздин? Где?
   -- Разве четыре года? А я думал... Глуздин? Вот он. Все время в бинокль на нашу ложу смотрел.
   -- Почему ты мне ничего не говорила об этом Глуздине? -- дрогнувшим голосом обратился муж к жене.
   -- Так, не приходилось.
   -- Не приходилось? А теперь пялиться на него в бинокль приходится?
   -- Э, э, -- весело зашептал Перескокин, -- только без ревности, дорогой мой. Я был бы в отчаянии, -- если бы... благодаря мне...
   -- Нет, я не ревную, -- проскрипел, сразу помрачневший муж.
   -- И вы правы. Ну, была достойнейшая Анна Владимировна с Глуздиным на Иматре -- что же это доказывает? Ровно ничего. Ведь, этак, если придавать всему значение, то и ваша поездка в Москву в одном купе с актрисой Ниловой...
   -- Нилова?!! -- застонала жена...
   -- А что этот Глуздин, -- быстро перебил муж, -- как он, вообще...
   -- Что такое? -- спокойно спросил Перескокин.
   -- Я не ревную, -- со слезами на глазах сказала, вставая, Анна Владимировна, -- но меня возмущает эта ложь. Ведь, я его тогда провожала в Москву, -- обратилась она к Перескокину, -- и спрашиваю его, -- кто с тобой едет в купе? А он мне, представьте, отвечает: "какой-то священник". Спутать актрису со священником!!
   -- Но, милочка моя... В купе было так темно... Сходство причесок...
   -- Да? Было темно?! На сколько я знаю, в первом классе всегда бывает очень светло, и темнота устраивается только тогда, когда ее хотят!! И, кроме того, я... я... Я не могу больше!!... Проводи меня... Я тебе должна что-то сказать...
   -- Милая! Но, ведь, сейчас подымается занавес...
   -- А! ты думаешь, мне до занавеса твоего? Ты пойдешь?! Или я сама должна уйти?..
  

V

   Мы сидели втроем, рядышком, у барьера ложи: Перескокин, прилизанный носатый молодой человек и я.
   Было довольно удобно, но я видел, что Перескокин уже разошелся.
   -- Катя здесь, -- интимно сообщил он прилизанному.
   -- Что вы говорите? -- встревожился он. -- Разве она уже приехала?
   -- Как же. Вчера. Узнала, что вы здесь, говорит: я ему, говорит, все припомню! Я ему, говорит, публичный скандал при всех закачу.
   Перескокин, видя, что прилизанный продолжает упорно занимать свою позицию, помолчал и равнодушно добавил:
   -- Что-то в муфте прячет. Эти оправдательные приговоры обливательниц кислотой совершенно свели баб с ума. Каждая думает, что ей все с рук сойдет. Прямо возмутительно.
   -- Она знает, что я в этой ложе?
   -- Я не сказал. Только не советую вам красоваться на виду.
   -- Да, да... я... тово... Я пересяду.

-----

   Занавес поднялся. Мы спокойно облокотились на барьер просторной, удобной ложи и обратили свои взоры на сцену...
  

МАЙ, ЗЕЛЕНЫЙ МЕСЯЦ МАЙ!...

Управляющий министерством вн. дел А. Хвостов
напечатал в петроградских газетах письмо
в редакцию по поводу своей беседы с Савенкой.

   В этот холодный осенний день все мы плакали теплыми весенними слезами -- и редактор нашей газеты, и издатель, -- а старый секретарь так прильнул в порыве любви и всепрощения к испуганному этой непривычной лаской метранпажу, что мы насилу его оттащили...
   Все плакали. Да и было от чего.

* * *

   Не было еще двенадцати часов дня (о, это мгновение врезалось мне в память, вероятно, навсегда) -- когда в редакторский кабинет, где мы, несколько человек сотрудников, мирно беседовали с редактором, ворвался швейцаров мальчишка-подручный и завопил страшным ни на что не похожим голосом:
   -- Министр приехал!!
   -- Ш-ш-што-о?!.
   Но сомнений в мальчишкином утверждении не могло быть: мы подскочили к окну и, действительно, увидели на улице автомобиль, из которого выходил новый министр... сам! своею персоной!..
   Часть сотрудников продолжала жадно смотреть в окно, а часть подскочила к редактору, чтобы схватить его под руки: ибо он уже шатался, выражая всей своей фигурой самое недвусмысленное намерение -- лишиться чувств и упасть на пол.
   Ему дали воды и стали обмахивать его лицо конкурирующей газетой -- это сразу привело его в чувство.
   -- Сколько? -- слабым голосом спросил он.
   -- Что сколько?
   -- Сколько платить придется?
   -- Чего?
   -- Штрафу.
   -- За что?
   -- Будто в этом дело -- за что? Главное, я рассчитываю так: когда являлся скромный чиновник полиции -- он брал с нас 500 или 1000 или даже 3000... Какой же штраф мы должны заплатить теперь? Тысяч сто?!
   Репортер Оськин пискнул в углу, как мышь, и умер от разрыва сердца. Около него захлопотали два товарища (один брызгал на него водой, другой писал на животе покойного некролог), а остальные сотрудники во главе с редактором ринулись навстречу министру.

* * *

   На площадке сошлись.
   -- Ваше превосходительство! -- сказал редактор, поддерживаемый под руки сотрудниками. -- Уверяю вас, что эта заметка проскочила по недосмотру... Спешная ночная работа, отсутствие надлежащего состава -- вы сами понимаете...
   -- Заметка? Какая заметка?
   -- Я сам, собственно, не знаю -- какая. Но какая-нибудь, вероятно же, есть. И потом стотысячного штрафа никакая газета не выдержит.
   -- Сто тысяч?! -- широко открыл глаза министр. -- Кто на вас наложил? Когда?
   -- Ваше превосходительство! Я думал, что вы... если уж сами обеспокоились...
   -- Стыдитесь! -- вспыхнул новый министр до корней волос. -- Неужели, вы могли обо мне этакое подумать? Кажется, я не давал оснований... Я просто привез для напечатать письмо в редакцию.
   Все икнули, открыли рты и ошалело взглянули на министра.
   -- Пись...
   -- Mo?!.
   -- В ре...
   -- Дак...
   -- Цию?!.
   -- Ну, да. Что же вас так удивляет? Разве это не принято?
   Сердце редактора забилось шибко-шибко... Он потихоньку прижал его рукой. И подумал:
   "Где я нахожусь? В России или во Франции? Может быть, я француз?".
   И с сомнением шепнул секретарю:
   -- Парле ву франсе?
   -- Вуй.
   -- Кескесе са?
   -- Черт его знает. Не понимаю.
   -- Вот это ваша редакция и есть? -- общительно спросил министр.
   -- Нет, ваше превосходительство... Это площадка только. А редакция там. Милости прошу.

* * *

   Вошли в кабинет.
   -- Чаю, ваше превосходительство?
   -- Не откажусь. А это кто там в углу лежит?
   -- Так, сотрудничек один. Мертвый.
   В это время мертвец пошевелился, сбросил с живота некролог, который его товарищ уже дописывал, встал и сказал загробным голосом:
   -- Ка-ак? Сам министр у нас в редакции, да чтобы я его не проинтервьюировал?! Да где же это видано? Да никогда же этого не будет! Ваше превосходительство! Имею честь кланяться! В качестве представителя от газеты "Петроградская Чернильница" осмелюсь обратиться к вам с несколькими вопросами. Как вы смотрите, ваше превосходительство, на роль банков в форсировании цен на продукты первой необхо...
   Все почувствовали некоторую неловкость, но секретарь нашелся.
   -- Чудак этот Оськин, -- тихо сказал он за спиной репортера. -- Топчется тут, в то время, как в Гостином колоссальный пожар...
   Оськин застонал, схватился за голову и убежал.

* * *

   -- Значит, это вот она, редакция, и есть? -- с любопытством, оглядываясь, спросил министр.
   -- Да. Впрочем, там еще комнаты... другие.
   -- А этот шкаф зачем? Наверное для хранения бомб?
   -- Каких бомб?!!
   -- Ну, тех, которые бросают...
   -- Что вы, ваше превосходительство! Зачем же их бросать? Разве можно.
   -- Чудеса! Неужели, нет ни одной бомбы? Мне передавали, что в каждой редакции есть...
   -- Ваше превосходительство! Дробинки не держим, не то, что...
   -- Да что вы! Верю, верю. Привык верить голосу независимой печати. А мне передавали... Гм!.. Как мы, все-таки, мало знаем Россию... А это все сотрудники?
   -- Сотрудники, ваше превосходительство. Позвольте представить.
   -- Здравствуйте, господа. Очень рад. Как поживаете?
   -- Так себе, -- сказал фельетонист. -- Цензура жмет.
   -- Да, да, -- грустно покачал головой министр. -- Ах, уж эта цензура. Что и говорить... А где здесь Леонид Андреев?
   -- Его нет. Он у нас не работает.
   -- Хороший писатель. А Толстой-то... умер?
   -- Лев? Умер.
   -- Да, да. Грустно. Помолчали.
   -- А я к вам, собственно, по делу. Разговаривал я, изволите видеть, на днях с Савенкой, и он, передавая в газеты нашу беседу, немного перепутал. Нельзя ли поместить мое письмо в редакцию с исправлением неточности...
   Он вынул из кармана письмо и положил его на стол. Сразу все повеселели. Лед был проломлен, и на всех подуло свежим весенним ветром.
   Секретарь взял письмо, просмотрел его и кивнул головой.
   -- Хорошо. Собственноручно писали?
   -- Да. Сам.
   -- Хорошо, коллега. Напечатаем. Конечно, корпусом?
   -- Чем?
   -- Корпусом.
   -- Ка... ким корпусом?
   -- Может, эльзевир хотите?..
   -- Ну... Хорошо... пусть. Я уж пойду.
   -- Куда же вы? Еще стаканчик.
   -- Не много ли будет?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И хотя день был мрачный, осенний, пасмурный, но многообещающее солнце разливало свои сверкающие лучи по скромному редакторскому кабинету и многообещающие весенние птицы щебетали из темных углов вовсю.
  

КОММЕНТАРИИ

Перескокин.

   Как говорят итальянцы -- мецца воче. -- Mezza voce -- итальянский музыкальный термин -- пение вполголоса.
   ...видел вас... на Иматре. -- Иматра -- водопад (водоскат) на реке Вуокса в Финляндии (до революции -- в Выборгской губернии). Протяженность 1,5 км, высота падения воды 18,4 м. Шум водопада слышен на расстоянии более 10 километров.
  

Май, зеленый месяц май.

   Управляющий министерством вн. дел А. Хвостов напечатал в петроградских газетах письмо в редакцию по поводу своей беседы с Савенкой. -- Алексей Николаевич Хвостов (1872-1918) -- черносотенец, один из лидеров правых в IV Гос. думе, министр внутренних дел в сент. 1915-марте 1916.
   Анатолий Иванович Савенко (род 1874) -- помещик, основатель клуба националистов в IV Государственной думе (1908); после революции в эмиграции.
   -- Парле ву франсе?
   -- Вуй.
   -- Кескесе са?
   -- Вы говорите по-французски?
   -- Да.
   -- Что бы это значило? (фр.)
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru