Lib.ru/Классика: Белинский Виссарион Григорьевич. Рецензии, январь

В. Г. Белинский

<Рецензии, январь - апрель 1836 г.>

М., Издательство Академии Наук СССР, 1953

Том второй. Статьи и рецензии 1836-1838. Основания русской грамматики

Содержание

Месяцеслов на (високосный) 1836 год

Постоялый двор. Записки покойного Горянова, изданные его другом Н. П. Маловым <А. П. Степанова>

Библиотека полезных сведений о России. Часть первая. <С. М. Строева>

Песни, романсы и разные стихотворения. А. П. <А. М. Пуговишникова>

Естество мира, или Вечность во времени, а пространство в объеме. А. Т.

Устроение вселенной, или Расположение естественных видов по их проявлениям. А. Т.

Очертательность естества, или Наружная форма проявлений. А. Т. <Тихменева>

Движимость естества, или Устремление видов к равности отношений по их проявлениям А. Т. <А. Тихменева>

Виктор, или Следствия худого воспитания. П.... С.......ва.

Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни. Соч. Фаддея Булгарина

Собрание рифм по алфавиту

Прекрасная астраханка, или Хижина на берегу реки Оки

Библиотека романов и исторических записок, издаваемая книгопродавцем Ф. Ротганом, на 1835 год

Басни Крылова

Кальян. Стихотворения А. Полежаева. Издание второе.

Очерки Константинополя. Соч. Константина Базили.

Стелло, или Голубые бесы. Повести, рассказанные больному Черным доктором. Соч. графа Альфреда де Виньи

Бетти и Томс, или Доктор Эниер и его открытие. Перев. с пом. С. П.

Детская книжка на 1835 год, которую составил Владимир Бурнашев

Всеобщее путешествие вокруг света, составленное Дюмон-Дюрвилем. Часть вторая

Сорок одна повесть лучших иностранных писателей. Изданы Николаем Надеждиным

Темные рассказы опрокинутой головы. Соч. Бальзака

Летопись факультетов на 1835 год, изданная А. Галичем и В. Плаксиным

Страсть и мщение. Роман Александра Долинского

Русская Шехерезада. Повести, изданные SS

<Примечание к стихотворениям К. Эврипидина> <К. С. Аксакова>

Русская литературная старина

Метеорологические наблюдения над современною русскою литературою

Хвалебное приношение веры новопрославленному святителю Митрофану, епископу Воронежскому

Письма леди Рондо. Перевел с англ. М.

Стенька Разин. Соч. Николая Фомина

Святочные вечера, или Рассказы моей тетушки

О жителях Луны и о других достопримечательных открытиях, сделанных астрономом Сир-Джоном Гершелом. Перев. с нем.

Бедность и любовь. Соч. П. Фуше. Перев. с франц.

Черный паук, или Сатана в тюрьме. Фантастико-волшебная повесть. Соч. Гофмана, переделанная с нем. А. Пр-ом

Всеобщее путешествие вокруг света, составленное Дюмон-Дюрвилем. Часть третья

Надежда, собрание сочинений в стихах и прозе. Изд. А. Кульчицкий

Умные, острые, забавные и смешные анекдоты Адамки Педрилло

2. Месяцеслов на (високосный) 1836 год. В Санкт-Петербурге, при императорской Академии наук. 300. (8).¹

Всё идет к совершенству, календари также. Поговорка: "Лжет, как календарь" -- теперь не имеет решительно никакого смысла. Пророчества о погоде и вообще воздушных явлениях давно уже исключены из статей, составляющих содержание месяцесловов. Теперь календарь есть в полном смысле книга настольная и необходимая для всех сословий, для средних в особенности. В самом деле, чего в нем нет? Чего он в себе не заключает? Это и святцы, и ручная география, и ручная статистика, и ручная хроника годовых событий, и книжка, знакомящая читателя с именами всех коронованных особ современной Европы. О чем хотите вы узнать? О явлении планет в Петербурге, о явлении комет на северном полушарии, о долготе и широте достопримечательных мест земного шара, о их расстоянии от отечественных столиц, о солнечных и лунных затмениях, о времени восхождения солнца в разных местах России, о сравнительной мере монет европейских государств, об относительном содержании всех родов веса и меры в Европе, о почтах, дилижансах, библиотеках, состоянии учебных заведений в России? Всё вы без труда найдете в календаре, без труда поймете. Книга народная, повседневная, необходимая!

И в календаре на нынешний год сделаны некоторые прибавления, а именно: 1) таблица о числе учебных заведений и учащихся в главнейших городах Российской империи, за 1833; 2) таблица о состоянии главнейших библиотек в России; 3) о страховых от огня обществах; 4) таблица средней температуры года и четырех времен его, а равно географического положения более ста разных мест земного шара.

3. Постоялый двор. Записки покойного Горянова, изданные его другом Н. П. Маловым. Санкт-Петербург, в тип. Александра Смирдина. 1835. Четыре части: I -- 315; II -- 282; III -- 249; IV -- 249. (12).²

Сорок пять печатных листов мелким шрифтом -- есть чего почитать! В этом отношении никто не может так хорошо оценить достоинства этого романа, как я. Нечего сказать -- свершил геркулесовский подвиг! Уф! дайте перевести дух!..

De mortuis aut bene, aut nihil {О мертвых либо ничего, либо только хорошее (латин.).-- Ред.} -- говорит латинская пословица; почтеннейший Горянов покойник, а Н. П. Малов только издатель его записок: один прав тем, что скончался; другой тем, что он только исполнитель воли покойного, душеприказчик, и нисколько не виноват в проказах своего друга. Как же тут быть? Где взять виноватого, кого судить? Но вот счастливая мысль! Я нашел средство успокоить мою совесть: ведь о покойниках грех судить только в таком случае, когда они умирают вполне, совсем, без всяких претензий на внимание живых, без всяких притязаний беспокоить живых своею личностию; а г. Горянов, отдавши тело свое земле, а дух небу, не сошел с житейского поприща, не оставил этого треволненного моря: он завещал нам, живущим и здравствующим, свои мысли, чувства, страдания, мечты, историю своей многотрудной и многострадальной жизни, историю большого числа лиц, с которыми судьба поставила его в тесные соотношения, короче, он завещал нам четыре огромные книги, от которых невмочь голове и сердцу, напечатанные мелким шрифтом, от которого невмочь глазам. Итак, мир праху страдальца, благословение его памяти! Но его книга -- другое дело! Он сам вызвался на суд, прежде наказавши нас тяжкою казнию и без всякого суда. Теперь наша очередь, и мы не откажемся от наших прав. Г-н издатель -- другое дело! К нему нельзя придраться ни с которой стороны, разве только со стороны неумения ставить правильно знаки препинания. Против этого ему решительно нечего сказать: мы были при смерти покойника, мы слышали его последнюю волю, и мы знаем, что он не заказывал своему другу следовать в точности своей орфографии. Может быть, почтенный Н. П. Малов, по личной дружбе и уважению к покойному, не хотел ни на йоту отступить от текста завещанных ему тетрадей. В самом деле, это очень может статься: а воля умирающего священна, уважение к его памяти тоже!..

Бог судья г. Горянову! Взял он на свою душу (во всех других отношениях совершенно праведную) тяжкий грех, а мы, не виноватые ни душой, ни телом, должны отдуваться за него. Расчет не совсем добросовестный! Но дело сделано, поправить его нельзя; можно только избавить от добровольной пытки многих доверчивых читателей, и мы постараемся это сделать.

Что такое "Записки покойного Горянова"? Это роман; записки -- только форма. К какому роду романов относится он по своему характеру и содержанию? Трудно отвечать удовлетворительно на этот вопрос, трудно найти тип этого романа. Он принадлежит к какому-то смешанному роду: в нем найдете вы манеру и девицы Марьи Извековой, и г-жи Жанлис, и мисс Эджеворт, и Поль де Кока, и даже частию Александра Анфимовича Орлова. Сколько посторонних влияний, сколько чуждых вдохновений! Но у покойного Горянова много и своего собственного, от чего читателю ничуть не легче. Нынче все жалуются на несправедливость критики, никто не хочет верить ее добросовестности, требуют доказательств и выписок, чтоб дело было яснее дня, чтобы читатель имел данные для суждения о разбираемой книге и поверке самого разбора. Требование очень справедливое, хотя и редко возможное для исполнения. Итак, мне должно изложить вкратце содержание романа и ход его действия от начала до конца, отдать отчет в характерах действующих лиц: я бы и сделал это, если б была какая-нибудь возможность! Но я утомил бы вас, утомил бы себя, и всё без пользы, без нужды. Нет -- от такого подвига отказался бы и сам Геркулес! -- Роман длинный, длинный, и поучительный, и чинный;³ происшествий бездна, действующих лиц тьма тьмущая; притом же, на этот раз, и самая память мне как-то изменила: не больше двух часов, как я дочитался до отрадного слова "конец", а уже забыл множество подробностей и должен пересматривать, перелистывать все бесконечные четыре части, должен беспрестанно наводить справки, делать выписки; легкий ли это труд -- сами посудите! Но делать нечего; взялся, так прочь отговорки! Постараюсь схватить главные черты, характеризующие этот роман, указать на самые яркие и цветистые; у кого много лишнего времени и охоты, кто не трусит умереть вдруг тысячу раз, тот может прочесть самый роман. Итак, приступаю к делу, со страхом и трепетом, иду на новую пытку с самоотвержением и преданностию воле судьбы неумолимой. Августа 14, в пять часов утра, в день своего ангела проснулся Горянов и, не вставая с постели, сказал довольно длинное и витиеватое воззвание к богу, собственного сочинения. За сим следует описание физических примет оратора, потом описание бедствий, претерпенных им в жизни. Горянов принадлежал к числу чудаков и оригиналов: утомленный жизнию, он купил себе семь десятин песчаной земли, удобрил ее, развел сад, построил постоялый дом, одну половину которого занимал сам, а в другую пускал проезжих и им же сбывал произведения своего сада. Надобно заметить, что он имел чин действительного статского советника и орденскую звезду. Тут следует самое подробное описание усадьбы, дома и сада Горянова; словоохотный г. Малов описывает всё это с такою отчетливостию, с какою Вальтер Скотт описывал замки рыцарей. Эту страсть к скучным, утомительным описаниям на нескольких страницах почтенный издатель занял у своего покойного, как увидим ниже. Он описывает, в каком порядке размещены были плодовитые деревья, какие цветы и как расположены были в партере. Я пропускаю описание утреннего туалета Горянова и глубокомысленные его рассуждения (вслух, с самим собой), по поводу каприфолии, обвивающейся вокруг дома. Горянов был человек пожилой, а старики вообще болтливы. Я пропускаю его разговор с ключницею Ольгою и богатые подарки на водку своей прислуге, талерами и рублевиками. Горянов был человек щедрый и благодетельный. Равным образом, я пропускаю описание кабинета Горянова, которое, конечно, длиннее и поэтичнее описания Армидина сада у Тасса.⁴ Но вот к Горянову приходит друг его, Н. П. Малов, и между ними начинается преглубокомысленный разговор о "животворящем духе великого разумения, как силах действующих и страдательных; о веществе, как составе формы, органах, и об общем законе -- рождении, жизни и смерти". Этот разговор так мудрен, что я ни слова не понял в нем, потому что в нем есть такие вещи, которых

Нехитрому уму не выдумать и ввек.⁵

За сими глубокими мыслями следуют нападки на ум, на этого гордеца здешнего мира. Уж достается ж ему от обоих друзей -- и поделом мука! -- Вдруг входит мальчик весь в слезах, докладывает, что какой-то проезжий избил его и требует налицо самого хозяина. Горянов надел звезду и пошел к проезжему. Едва переступил он через порог, как проезжий проревел: "Так это ты!", вонзил ему в бок охотничий нож, выскочил из комнаты, и след простыл. Истинная сцена из испанской жизни! Только охотничий нож, вместо кинжала, разрушает немного очарование. Но вы, пожалуй, скажете, что на Руси таких романических убийств не бывает, а если и случаются, то не остаются безнаказанными; погодите, еще не то увидите: увидите похищения среди белого дня, удары кинжалами, не в грудь, а... Но после скажу, и тогда вы сознаетесь, что русская жизнь ничем не разнится от итальянской или испанской. Бедный Горянов умирает и завещевает свои тетради Н. П. Малову.

Каждая тетрадь начинается сентенциями о том и о сем, а чаще ни о чем. Если сентенции выкинуть, то двух частей романа как не бывало. Но где же роман, и что же он? Постойте -- сейчас. Горянов не есть герой романа, он в нем лицо аксессуарное; его постоялый дом тоже не играет в романе никакой роли. Впрочем, очень трудно найти настоящего героя романа; в трех первых частях его роль играет, если не ошибаюсь, дочь генерала Катенева, Катерина Михайловна. Горянов купил у ее отца землю и через это познакомился с ним. Описание физических и нравственных примет отца и дочери составляет несколько страниц. Здесь скажу кстати и однажды навсегда, чтобы избежать повторений, что Горянов не скупился на описания, и если бы их выкинуть, то еще части романа как не бывало. Чуть появится новое лицо, он описывает его с ног до головы и с головы до ног; он ничего не упустит, ничего не забудет, начиная от цвета глаз и волос до устройства ноги, от формы головы до бородавки на щеке. И нечего сказать, в этом отношении труды его не тщетны: стоит только заучить описание кого-нибудь из действователей, так узнаешь его, не читая его паспорта. Но этим всё и оканчивается: как ни подробно рисует автор физиономию души, как ни тщательно анализирует характер того или другого лица, это лицо для вас всегда -- привидение бесплотное! -- У генерала есть еще сын; он в полку, украшен двумя ранами и несколькими орденами. Катерина Михайловна любит Долинского, ловкого, умного и храброго офицера, поляка по происхождению, русского по обстоятельствам жизни и по службе. Генерал полюбил молодого Долинского за его личные достоинства, но когда узнал о любви его к своей дочери, то запретил ему вход в свой дом. Генерал ненавидел поляков, а о любви имел самые военные идеи. Но свидания продолжаются, любовь гнездится в ущельях сердец⁶молодых людей. Ах! кто может повелевать сердцу? оно не признает над собой никакой власти, ни отцовской, ни генеральской!.. Генерал знал о свиданиях, знал о переписке и, почитая всё это за вздор, не обращал на это никакого внимания. Чудак! он не знал, что подливает масло на огонь, и без того сильно пылавший. Наконец, он наотрез сказал своей дочери, что ей не бывать за Долинским. Упрямый старик! жестокий старик! Но как вы ни сердитесь на него, а всё сознаетесь, что он лицо необходимое: без тирана, что за роман, чт_о_ за драма? а Катенев тиран очень добрый, очень милый во всех других отношениях. Надобно вам сказать, что Катерина Михайловна предостойная девица; она создана автором по образцу шиллеровских героинь, этих идеальных, небесных созданий, и только один раз, как увидим ниже, сбивается на тон и характер польдекоковских гризеток, этих созданий чисто земных и магазейных. Но кто из рожденных от жены не падал?.. Дочь в отчаянии, но сила духа ее превозмогает тяжесть страдания: она исторгает у отца своего позволение остаться, как выражается автор, в девках и устроить гостеприимный дом из семи помещений для бесприютных семейств. Генерал согласился на то и на другое. Правда, первое-то условие было слишком для него тягостно, потому что ему, как аристократу, хотелось видеть в будущем распространение своей фамилии; но у него оставался еще сын, бравый молодец, который мог постоять за себя. Виноват! первая просьба была сделана дочерью и утверждена отцом гораздо после второй, когда уже генерал пригласил⁷ гостить к себе в дом графа Чижова, который страстно влюбился в Катерину Михайловну и за которого генералу страстно хотелось отдать свою дочь. Граф Чижов... но о нем после. Теперь остановим наше внимание на богоугодном заведении сердобольной девицы Катеневой.

Когда уже принято было несколько бесприютных женщин, мамзель Катенева, принявшая на себя звание и должность президента своего заведения (формы -- дело прекрасное, их не мешает соблюдать и девицам), открыла совет о принятии новых несчастных. Совет происходил со всею торжественностию, приличною присутственному дому: президент сидел в углублении залы, за большим столом, покрытым до пола зеленым сукном; над ним висел портрет ее отца, а вокруг стола члены совета, состоявшие из призренных женщин.

-- Здравствуйте, Алексей Павлович! -- сказала она мне (Горянову).-- Садитесь возле меня. Мы работаем в первый день праздника (Пасхи); но работа наша посвящена Ему, как молитва. Мы судим и рядим о принятии новых семейств, потому что еще три отделения не замещены.-- Она обратилась к молодой Картуковой, которая сидела у противоположного конца стола и занимала должность секретаря.-- Прочтите,-- сказала она,-- выписки из бумаг, нужных для нашего сведения.

И секретарь прочел известие о лишившейся мужа, разорившейся от пожара и других несчастных случаев и обремененной детьми купчихе Сысоевой.

Катенева повела глаза (??..) по членам совета.-- "Что скажете?" -- спросила она. -- "Принять! принять!" -- был ответ. Картукова продолжала: "Анна-Мирль Герценсбуле, девица из Тапсала, по просьбе госпожи Меловой. Местопребывание в здешней губернии, в городе Н..."

-- Что же ты, Настенька, остановилась?-- спросила девица Катенева: -- пороки других не касаются до нас. Помнишь, как привели к Спасителю на суд женщину дурного поведения? Неужели бы ты не стала читать этой притчи? Продолжайте, Настенька!

-- Анна-Мирль имеет двух детей...

А, так вот в чем дело! Секретарь был застенчивее председателя; оно так и следует: подчиненные всегда застенчивы в присутствии начальников. Впрочем, как ни странно слышать, что идеальная девица, с возвышенною душою и любящим сердцем, так храбро рассуждает о человеческих слабостях известного рода и не краснея дает знать, что она имеет о них ясное понятие, но мы нисколько не поставляем этой опытности и знания к стыду идеальной девы. Мы выписали это место потому, что оно привело нас в истинное умиление. Теперь обратимся назад.

Приезжает граф Чижов; в это же время был в отпуску и сын Катенева. Чтобы дать понятие о наружности и характере графа, надобно было списать слово в слово несколько страниц, а у нас для этого не достало бы ни времени, ни места. Граф был двадцати осьми лет, пригож собою, с лукавыми глазами, и очень умен и образован, хотя из его разговоров и поступков этого и не видно; но мы верим на слово автору. Как ни бился граф, с которой стороны ни заходил он к Катеневой, но успел приобресть только ее дружбу и заставить ее полюбить себя, как брата. Катерина Михайловна, назло отцу и брату, к отчаянию графа, была верна Долинскому, как и должно героине романа. Вдруг получает она письмо от Долинского, который уведомляет ее, что он женился, и разрешает ее от клятв. С бедной девушкой сделалась апоплексия, продолжавшаяся несколько дней; она была при смерти и умерла бы, если бы лекарь Крузе не спас ее. Этот Крузе, несмотря на свою молодость, был очень искусен, и если автор романа доводит кого-нибудь из героев до гроба, но не хочет совсем уморить, то Крузе творит чудеса. Упомяну об одном действии его чудесного искусства воскрешать мертвых. Хотя генерал и был палачом своей дочери, но в прочих отношениях был, как я уже и сказал, прекрасный человек, только с большими странностями. Так, например, он был чрезвычайно недоверчив и подозрителен, и за ним водился грешок -- подслушивать. У него гостил племянник Ершов, промотавшийся повеса, а впрочем, добрый малый; этот Ершов растворил со всего размаха дверь и поразил подслушивавшего разговор своей дочери с Горяновым в висок костыльком замка. Старик чуть не умер, дочь его также, но чудотворный гений Крузе всё поправил.

Итак, Катенева чуть не умерла. Брат ее, тотчас по прочтении рокового письма, вскричал: "Смерть!" -- и решился ехать в Вильно, чтоб убить Долинского. Отец еще больше подстрекал его ко мщению, и тщетно добрый Горянов читал им длинные и поучительные диссертации; безумцы не опомнились, a bon homme {добрый малый (франц.).-- Ред.} понапрасну сорил цветы своего красноречия, доводы ума и убеждения чувства. Между тем, Катенева была спасена, но, избавившись от физической болезни, она впала в нравственную, да в какую! стыдно уж сказать. Из шиллеровской девы она сделалась польдекоковскою девкою. Будучи свидетельницею ласк, оказываемых облагодетельственной ею девушке женихом ее, и потом супружеских ласк четы Маловых, которые при людях не очень женировались, она почувствовала какое-то преступное любопытство и, выдумывая средства, как удовлетворить ему, вступила в разговоры с своею горничною. Мы выше видели, что Катенева и без того была довольно сведуща in rerum natura, {в мире природы (латин.).-- Ред.} но, видно, горничная была еще опытнее. Но послушаем саму Катерину Михайловну:

-- Мой ум начинает расстроиваться. Я боюсь мужчин: взгляд на них заставляет меня трепетать всеми членами. Я боюсь сама себя; боюсь собственных глаз своих, языка, рук: этих обличителей моего безумия. Целомудренная еще телом, я готова утратить всё при первом удобном случае.

Какова?.. О, покойный Горянов хорошо знал людей, и особенно молодых идеальных девушек!.. Итак, есть надежда, что Катенева далеко уйдет; но, к счастию, ее спасает другой врач, уже духовный -- Горянов. Он же узнал случайно, что письмо Долинского было подложное, что всё это были штуки Чижова; граф уезжает от Катеневых с яростию в душе и планами о мщении. Молодой Катенев в окрестностях Полоцка. Он получает чин полковника, встречается случайно с Долинским, который был уже бригадным генералом, и дружится с ним. Граф Чижов чуть было не убил исподтишка Катенева, но Долинский спас его. Однажды генерал Катенев читал "Северную пчелу" и увидел из ней, что Долинский спас двадцать четыре человека от потопления, подвергая опасности собственную свою жизнь; старик пришел в умиление и сказал своей дочери, что Долинский -- ее! Надо прибавить здесь, для ясности, что Долинский принужден был выдавать себя за сына часового мастера, когда свел знакомство с Катеневыми; потом открылось, что он принадлежит к хорошей фамилии: генералу это было известно еще прежде. Итак, веселым пирком да и за свадебку? Оно так, но сперва надо было преодолеть множество препон. Чижов с сообщником своим, беглым солдатом, нашел средство проникать, когда ему было нужно, в одну пустую залу генеральского дома и по ночам, подобно домовому, пугал всех жителей его. Когда приехал Долинский, он хотел его убить, но провидение не попустило восторжествовать злодею. В доме генерала ночевал однажды Тараторин... Но позвольте познакомить вас с этим лицом: оно очень оригинально.

Тараторин -- глупец, мать его -- дура, отца у него нет, но он наследник большого имения. Ему хочется жениться, так же как хотелось жениться Митрофанушке. Он волочится за всеми девицами, и все над ним смеются. Он говорит наизнанку; например, он хотел сказать: "Точно как теленок облизал", а сказал: "Точно как лизенок обтелял". Неправда ли, что это очень мило? О! покойный Горянов мастер был рисовать характеры

Девица Картаулова отвечала Тараторину: "Вы надо мною шутите, мне, бедной, безродной сироте, можно ли быть вашею женою?" -- Как это, Федосья Андреевна (отвечал Тараторин), быть мне вашею женою:.. что вы над этим разумеете?

Ну, теперь имеете ли вы понятие о г. Тараторине? -- Однако ж он добрый малый: когда граф похитил Катеневу, он смело бросился в воду, ухватился за лодку, и только добрый удар по руке не допустил его свершить рыцарского поступка. Но этим, как увидим ниже, не кончились его беды. Прибавлю еще последнюю характеристическую черту к изображению Тараторина. Он, наконец, женился на одной из призренных Катеневой девиц; а Ершов, которому удалось спасти свою кузину от Чижова, женился на сестре Тараторина. И вот что говорил Ершов насчет семейственных дел своего шурина:

-- Что вы думаете? (говорил Ершов) заметили вы, как бедная Марья Андреевна похудела в два месяца! Это недаром -- от болезненных припадков душевных и телесных. Он больше, чем зверь: не знает ни времени, ей места; не имеет ни соображения, ни жалости; как заладит свое, ничто не может остановить его.

Итак, этот-то Тараторин остался однажды ночевать в доме генерала; спать ему досталось в одной комнате с Долинским, который, положив его на свою постель, пошел спать в комнату молодого Катенева. Вдруг оба друга услышали ужасный крик; прибегают, и что же видят?.. Ведь вздумалось же судьбе сыграть такую плоскую шутку! Тараторин лежал весь в крови и плескал ее рукою. Рана была не на голове и не на груди, а пониже немного спины; удар был нанесен кинжалом, и так как Тараторин, вероятно, спал на боку, то имел четыре раны. Фуй!.. Крузе его вылечил, однако ж он долго не мог сидеть.

Наконец мамзель Катенева сделалась мадам Долинская. Муж ее, в угождение генералу, вышел в отставку и остался жить при нем. Он перевел на ее имя свои две тысячи душ; молодой Катенев отказался, в пользу сестры, от Крутых Верхов; словом, все сражаются взапуски великодушием, плачут, рыдают, целуют, обнимают друг друга и говорят сентенции и речи, вопреки мнению доброго Горянова, что кто много чувств имеет, тот мало говорит.

Но Катенева нашла в браке только душевное блаженство, в своем откровенном разговоре с Горяновым, которого мы не выписываем, потому что и так боимся, за эти выписки, негодования со стороны наших читателей, призналась ему, что "одни только обязанности жены могут ее принудить пользоваться земными наслаждениями".

А граф Чижов? Он получил достойную награду за свои злодеяния: свалился с моста через Оку, сперва попал на кол ляжкою, потом сорвался и снова попал на него, на манер как казнят в Турции преступников. Fi donc! {Фи! (Франц.).-- Ред.}

Третьею частью оканчиваются похождения Катерины Михайловны; в четвертой она играет второстепенную роль и только делает, что ораторствует о преимуществе небесной любви перед земною. Героинею четвертой части является княжна Серпуховская. Как ни устал я сам, как ни утомил вас но -- делать нечего -- познакомлю вас и с этою гисториею которая весьма поучительна.

Княгиня Серпуховская знакома и дружна с семейством Катеневых. У ней дочка лет четырнадцати, ангел собою, умница неописанная. Мать ее воспитывает прекрасно, только убила в ней волю и, в этом отношении, сделала ее автоматом.

-- Как я люблю, мама, эту мимозу! -- прошептала княгиня.

-- А как ты смеешь любить? -- сказала княгиня, шутя, и дочь в одну секунду перепорхнула с кушетки в объятия матери.

Княжна имеет чувствительное сердце. Горянов рассказал историю об одном несчастном семействе:

-- Мама, друг мой, мама! что хотите со мной делайте, только позвольте выкупить это бедное семейство.

А вот другой случай:

-- Мама! милая мама! -- сказала Аннета матери, сложа свои ручонки,-- пустите меня к Харламовне! Страх как хочется проститься с нею и с Парашею.

-- Давно ли ты была больна, мой друг? хочешь еще простудиться и огорчить мать?

-- Ежели бы вы знали, голубчик мой мама! у Параши нет ни шубки, ни тепленьких ботинок. В чем она поедет?

-- Пошли к ней всё это с своею горничною. Послушай, что я тебе скажу! Тебе хочется самой любоваться ее благодарностию.

И Анюты не было уже в комнате. Она воротилась не прежде как через полчаса и кинулась на шею к матери.

-- Мама! дружочек мой! -- сказала она,-- я послала еще Параше два платьица; а старушке штучку домашнего полотна и сто рублей.

Мать поцеловала ее в лоб и в глаз".

Какая милая девушка! А посмотрите, как она невинна, как наивна!

-- Скажите, Борис Михайлович, кто из нас богаче?

-- У нас четыре тысячи душ.

-- Так я богаче.

-- Мама,-- спросила Анюта,-- на что это богатство?

-- Чтоб делать пособие другим,-- отвечала мать.

-- Разве так! а я могла бы прожить, как живет Лугина.

-- Кто это такая? -- спросил Катенев.

-- Бедная дворянка,-- отвечала княгиня.-- Денежный ее доход ограничивается тысячью рублями... Она, впрочем, родственница какой-то знатной фамилии.

-- Что такое, мама, знатной?

-- Человек, известный родом и заслугами или одними заслугами.

-- В таком случае, я уважаю лучше последнего.

-- Поэтому вы любите славу?-- спросил капитан.

-- Мама, что такое слава?

Княгиня увезла свою дочь в Москву и начала ее учить всем наукам. Княжне уже шестнадцать лет, и, по свидетельству профессора Чумакова, ее учителя, она прошла уже полный курс геометрии и алгебры; через год она прослушала курс эстетики и историю философии и занималась даже механикою, физикою и химиею. Может быть, вам не понравится это, может быть, вы, подобно мне, не можете терпеть академиков в чепце и семинаристов в желтых шалях;⁸ но не беспокойтесь, княжна не сделалась педантом; ее обширные познания в естественных науках помогли ей сделаться эклектическою кухаркою и домоводчицею; она применяла свои знания к стряпне, к крашенью ниток и пр. Также она довольно успела и в анатомии, посредством гипсовых и анатомических слепков. Последнее знание, как увидим ниже, очень пригодилось ей. Когда княжна была столько учена, что могла уже выдержать докторский экзамен, она отправилась с матерью путешествовать по Европе. Разумеется, путешествие еще более возвысило достоинства этого идеального существа. И вот они возвратились из путешествия; княжне было тогда девятнадцать лет, а Катерина Михайловна Катенева давно уже была госпожою Долинскою. Княжна прекрасна, рост ее мал, но талия прелестна, характер живой, огненный, страстный. Она любит всё необыкновенное, всё гигантское, особенно высоких и складных мужчин; идеал ее мужа -- стройный гренадир, и неудивительно: сама она мала, а противоположности нравятся. Мать ее, видя, что дочка давно уже на возрасте, и притом утомившись заботами о поддержании своего имения, хочет видеть ее замужем. Ей нет нужды, кто будет мужем ее дочери, дурак ли, урод ли, был бы богат. Да, княжна очень переменилась, возвратясь из путешествия! В княжну влюблен молодой Катенев, полковник, увешанный орденами и крестами, украшенный ранами, и какой умница, боже мой, какой умница! Что ни шаг, то проповедь, что ни слово, то сентенция. Но бедный напрасно вздыхает, напрасно томится -- ему сулят братскую любовь, а всё оттого, что он обыкновенного росту. Потом княгиня выписала князя Таракутова; этот князь генерал и, несмотря на то, большой дурак и скряга. Как ни хотелось матери упрятать свою дочку за этого молодца, но не тут-то было! На подставку князю нашелся камергер, действительный статский советник Шебаров, человек ловкий, светский и чрезвычайно умный, но такой дурной собою, что на него нельзя было смотреть без отвращения. Он толковал с княгинею о тайне плодородия природы, идею которой древние обожали под именем Изиды. Вдруг с княжною совершается чудо чудное, диво дивное... Но послушаем самого автора:

Княжна Серпуховская начала совершенно отливаться в формы порока... Свежесть ее исчезла, румянец обратился в бледность: глаза помутились, под глазами легли свинцовые полосы. И всё это в несколько дней! Как быстро этот огонь разрушает прелести земные! Высокая грудьее беспрестанно волнуется; походка приняла вид сладострастный; все поступки сделались решительны; в одежде открылась неопрятность соблазнительная небрежность... Она не может ничего делать и ничем заняться: одни только мечты нечистые в груди ее, одни желания неукротимые.

Как не поверишь, после этого, что от высокого до смешного один только шаг! Наполеон прав; но не менее его прав и Державин, который сказал:

Каких ни вымышляй пружин,

Чтоб мужу бую умудриться,--

Не можно век носить личин,

И истина должна открыться.⁹

Да! кто создан Поль де Коком, тому не бывать Шиллером!..

Все дело в том, что княжна повстречалась с мужчиною в 14 1/2 вершков, стройным и гибким: этого ей было достаточно, чтоб влюбиться без памяти. Пламенное воображение княжны любило меры большие, количества огромные. Но кто же был этот мужчина? Убийца, делатель фальшивой монеты, несколько раз наказанный кнутом, заклейменный несколькими печатями позора. Он бежал (не помню, в который раз) из Сибири и убил Горянова, который, находясь в службе, судил его за одно уголовное преступление и способствовал его ссылке в Сибирь. Этого злодея звали Зарембским; на его атлетическом теле была голова Антиноя; на лице -- байроновская улыбка; глаза -- глаза змея райского; он быстро и правильно объяснялся на французском, немецком и английском языках. Так описал его Горянов, который знал его еще двадцатидвухлетним юношею и отставным майором одного кирасирского полка. Зарембский воровал, грабил, жег и резал людей, основывал раскольничьи секты, и пр., и пр. И в этом-то широкоплечем, длинном и статном герое, украшенном тремя клеймами на лице, нашла свой идеал юная, прекрасная, пламенная сердцем, возвышенная душою, украшенная всеми дарами природы и воспитания княжна Серпуховская! Горянов объясняет это психическое явление тем, что княжна много училась, и всю вину кладет на науки. "Довольно религии!" -- говорит он добродушно, не понимая, что только при просвещенном разуме и образованном сердцечеловек способен постигать вполне высокие истины христианской религии; что у невежд религия превращается или в фанатизм, или в суеверие. И чем же всё это кончилось? Княжна ввела своего друга в итальянскую ферму в саду, подкупила дворецкого и через горничную пересылала ему пищу и необходимые вещи, не забывая и сама как можно чаще посещать его. Тот открылся ей во всем и тем еще более выиграл в ее к нему расположении. Наконец, она бежала с ним и поселилась в каком-то раскольничьем ските -- и слух о ней пропал навечно... Вот вам несколько строк, вырванных там и сям из оставленного ею нарочно своего журнала:

Я лежала в это время на его тюфяке, опершись рукою на подушку. Он хотел меня обнять и закинулся на меня всею грудью. Я вздрогнула, прижалась в угол и, сжавши руки на груди моей, смотрела на него глазами, в которых изображался страх.

Он смотрел внимательно: я захохотала.

-- Не сердись на меня, друг мой!-- вскричала я, бросившись к нему на шею,-- не думай, чтоб это было какое-нибудь ощущение, кроме внезапного страха. Я все еще не могу привыкнуть к твоей великанской стати.

Он улыбнулся.

-- Наказывай меня теперь, как тебе хочется, не балуй моих порывистых прихотей.

...Он отбросил со мною все пустые ужимки. Он муж в полном смысле этого слова. С этих пор, я не имею своей воли и не желаю даже иметь ее: мое наслаждение предупреждать, исполнять все его прихоти. Нет ничего низкого там, где всё облагороживается любовью.

Ну, вот вам по возможности полный очерк этого романа: довольны ли вы им? Я старался схватить самые характеристические черты и потому о многом не сказал. Сколько тут характеров, и какие характеры! Об одном Н. П. Малове, издателе записок Горянова, можно написать большую отдельную статью: так занимателен этот характер! А его супруга, Аделаида Францовна -- это, как выразился покойный Горянов, вочеловеченное сладострастие снаружи и благочестие внутри!..

Постойте, потешу вас еще одною выписочкою, которая должна довершить характеристику романа:

-- ...Что же? -- подхватила англичанка,-- смерть неважное дело.

-- Смотрите, мисс, я вам отплачу.

-- Конечно, смерть ничего,-- подхватила француженка,-- но г. доктор прежде сделает водяную.

-- То есть, вы хотите сказать, как у бедной Марьи, к которой призвали меня за неделю до смерти. Постойте, мамзель Фуше, я с вами справлюсь.

-- А что вы сделаете, доктор?

-- Во-первых, пущу кровь.

-- Во-вторых?-- спросила мамзель Фуше.

-- Волью в вас большое количество тизана из алтеи.

-- Потом?-- спросила безотвязная француженка.

-- Потом, потом,-- отвечал Крузе,-- сделаю вам водяную.

Литератор прибавил: "То есть удвоит ваше существование".

Теперь мне должно познакомить вас с внешними качествами этого романа. Язык, надо признаться, очень плох. Горянов -- человек старинного покроя и грамоте, как видно, учился на железные гроши. Как, например, покажется вам эта фраза: "Вице-губернатор, великий знаток в винах, пил их с большим удовольствием, смакуя на губах и журча ими между зубами - прокурор глотал безусловно (?)". Вообще покойный Горянов придерживался какого-то жаргона, непонятного для нас - так, например, есть ли в русском языке подобные слова - исконно (т. е. древне); заготовя себе загодя (заблаговременно заранее?); подлюбливатъ плоды; капитан собирался было говорить докапо, и т. д.? А что за правописание? Чем объяснить это уважение, которое Горянов питал к иностранным словам? Стадия, кредитор, каста, идеал, гастрономия, гумористика - в начале всех этих слов автор ставил прописные буквы. Расстановка знаков препинания обнаруживает ужасную безграмотность: дополняемые слова везде отделены от дополнительных запятыми, как, например, в этой фразе, которою оканчивается роман: "По степени приближения к чистейшему началу есть возможность постигать единственно дух, истинного Изящества".

Мы охотно прощаем покойнику и бестолковость, и безграмотность, и непристойность его романа, но мы не можем ему простить той убийственной скуки, которою проникнут его роман от первой страницы до последней...¹⁰

Бедный Горянов! сперва он был убит злодеем, а потом сам зарезал себя! Успокой, господи, душу страдальца!..

В одном журнале "Постоялый двор" превознесен до небес; там найдены в этом романе такие места, которых, будто бы, нельзя встретить ни на каком языке земного шара. Не спорим: у всякого свой вкус: ссылаемся на тульские стальные печати с забавною эмблемою, о которых упоминает Горянов в своих записках (ч. I, стр. 152).¹¹

6. Библиотека полезных сведений о России. Часть первая. С картинкою, изображающею дворец императрицы Елисаветы Петровны, сломанный императором Павлом I. Санкт-Петербург, в типографии Н. Греча. 1836, XVI, 216. (12).¹²

В одном журнале было сказано, что эта книга есть плод трудов какого-то молодого человека, успевшего, в самое короткое время, составить себе огромную славу своими трудами по части отечественной истории и своим светлым взглядом на этот предмет.¹³ Это объявление могло бы показаться нам истинною сфинксового загадкою, если б мы не знали слишком хорошо, как скоро и как легко приобретаются у нас огромные славы, что они дешевле пареной репы, что у нас почти их столько же, сколько людей, пишущих и печатающих. Поэтому никто не удивится, если мы скажем, что нам неизвестен огромный авторитет, которому обязана своим существованием "Библиотека полезных сведений о России", Итак, мы взглянем прямо и смело на это новое литературное светило, не зажимая глаз и не боясь ослепнуть.

"Библиотека полезных для России сведений" есть не иное что, как довольно неудачная компиляция. Она назначается издателем для молодых людей от 13 до 16 лет, а не годится даже для детей 6 и 7 лет. Для первых она не годится потому, что не может сообщить никаких основательных сведений решительно ни о чем. Вообще энциклопедические познания вредны для молодых людей; отрывчатые статейки без начала и конца не могут показать предмета во всей его обширности, и притом такого предмета, каковы: Петр Великий, Суворов, Троицкая лавра и т. п. Притом же, молодые люди сами могут прочесть тех авторов, из которых заимствовался г. компилятор. Для вторых компиляция не годится потому, что она не одушевлена ни мыслию, ни чувством, что она лишена всякой заманчивости, всякой прелести, без которых ребенок не возьмется за книгу. Представьте себе приставника, который бы, например, провел всю жизнь свою в Грановитой палате и говорит вам, без всякого одушевления, без всякого движения, слова, сделавшиеся для него привычкою жизни: "Вот посох Иоанна Грозного, вот сапоги Петра Великого!" и проч. Г-н компилятор точно с таким же равнодушием излагает разные факты. Только один раз он одушевился чувством и наговорил вот каких фраз:

И вот поднялась над ним (Петербургом) чья-то огромная, как небо, чья-то нерушимая, как время, и могучая, как природа, воля; вы еще не очнулись, а город сделался уж столицей обширной, уважаемой и мощно утвержденной империи; гордыня врагов подавлена, и первый воитель века разбит; внутренний порядок, как стройная дева -- обручен с новым перерожденным народом: на месте, где воздымался болотный туман, в ясном воздухе воцарился орел, владычествующий четырьмя морями; гражданственность, ум, доблести, богатство, слава, величие -- всё явилось как бы очарованием! -- Шереметев, Меньшиков, Остерман, Апраксин, Кантемир, Долгоруков, Феофан! -- Прут! -- Полтава! -- Нейштат! Какой ряд великих видений; какой чудный сон... не бойтесь, это сущность! (Автор, верно, хотел сказать существенность??).¹⁴

Язык этой книжки вообще не очень удовлетворителен. Нередко попадаются фразы, подобные следующей: "Царь сидел в первом ряду на больших креслах, драгоценно украшенных, имея на голове шапку". Что это за имея? Оно напоминает презабавный стих из одной переведенной с итальянского оперы, напечатанной в царствование Анны Иоанновны:

Уже имеется вблизи заря утрения.¹⁵

Впрочем, эта книжка написана с смыслом и при всей несоответственности своей цели может быть небесполезна. По крайней мере, цель ее составления и издания похвальна, а это много значит.

8. Песни, романсы и разные стихотворения. Занятие в свободные часы А. П. Москва. В типографии М. Пономарева. 1836. 70. (16).¹⁶

Да не приводит вас, читатели, в смущение ни безграмотное заглавие этой крохотной книжки, ни таинственные буквы, которые должны означать собою имя ее автора: таинственный автор этих стихотворений есть не кто иной, как известный г. Пуговошников, а безграмотность заглавия нисколько не унижает ни достоинства безграмотных стихотворений, ни таланта г. Пуговошникова: он гений самородный, а грамматика гениям не нужна. В самом деле, оставя все шутки, в стихотворениях г. Пуговошникова недостает только грамматики и не соблюдены правила версификации, а во всем прочем они ни на волос не уступают стихам истинного переводчика "Вастолы". На стороне стихотворений г. Пуговошникова еще то преимущество, что они чужды неблагопристойности. Чем, например, худы эти стихи?

К моему гению

Должно ли лире золотой

Быть рано мной забытой?

И жалкою остаться сиротой!

Ужель крылатый гений мой

Останется сокрытый

В пустыне гробовой?

Ужель мне не блеснет

Отрадный его луч

Сквозь жизни грозных туч?

Ужели оный пропадет

С приветною звездой;

Как яркая зорница

На своде сумрачных небес

Ужели вечно он исчез?

И заперта его темница

И развалился как утес,

Увял как юная вдовица.

Скажем в заключение, что стихотворения г. Пуговошникова имеют и другое преимущество пред "Вастолою", что, превосходя ее в художественном достоинстве, стоят только "два рубля".

11. Естество мира, или Вечность во времени, а пространство в объеме. А. Т. Москва. В университетской типографии. 1835. 17--65. (12). С эпиграфом:

"Должно все правила извлекать из опытности, под руководством разума. Суждение только соединяет и приводит в порядок впечатления, получаемые чувствами, потому что они доставляют душе сведения".

"Опыт руководства к истории философии" И. Д.

Устроение вселенной, или Расположение естественных видов по их проявлениям. А. Т. Москва. В университетской типографии. 1835. 80. (12). С эпиграфом:

"Высочайшая цель умственного образования человека состоит в совершенном развитии врожденного ему самосведения, на котором основывается происшествие его жизни, касательно внешних обстоятельств, общего мира и внутренних принадлежностей особого пребывания".

Из предисловия "Физики" г. Велланского.

Очертательность естества, или Наружная форма проявлений. А. Т. Москва. В университетской типографии. 1835. VIII -- 45. (12). С эпиграфом:

"Умозрение выходит из начала, признанного за истину, и идет через ряд последствий по законам мысления к истине, для поверки же заключений обращается к природе и, когда в сей последней находит подтверждение, причисляет их к сведениям, которыми по праву гордится ум человеческий, открыв их собственными средствами".

Физика г. Павлова, стр. 244, ї 81.

Движимость естества, или Устремление видов к равности отношений по их проявлениям. А. Т. Москва. В университетской типографии. 1835. 72. (12). С эпиграфом:

"Что есть вселенная?-- Порядок".

Пифагор.¹⁶

Брошюрки г. А. Т. возбудили против себя самое ожесточенное гонение со стороны наших журналов. "Библиотека для чтения" осмеяла их по двум причинам: они претендуют на умозрение или высшие философические взгляды и преисполнены сими и оными. Известно глубокое чувство антипатии и омерзения, которое возбуждает в "Библиотеке для чтения" одно слово "философия", известна и ее ожесточенная ненависть к проклятым сим и оным.¹⁸ "Северная пчела" ненавидит и боится всего, что выходит из границ золотой посредственности, по одному подозрению, что тут может скрываться "философия"; но сии и оные она жалует и горячо, хотя очень неловко, отстаивает от нападений "Библиотеки для чтения". Впрочем, брошюрки г. А. Т. родились, видно, не в добрый час: не защитили их от нападений "Пчелы" сии и оные. Я, с своей стороны, не уступаю "Библиотеке" в ненависти к сим и оным, считая, по уважению прав собственности, делом беззаконным похищать сии местоимения у подьячих, которым оные толико любезны и вожделенны, и притом не видя в них ни малейшей надобности; но к "философии" питаю род какого-то суеверного уважения, будучи убежден, что только в ходе человеческой мысли заключается исторический прогресс. Поэтому, хотя сии и оные и возбуждали меня против г. А. Т., но его претензии на мыслительность мирили меня с ним: за хорошее и хорошо выполненное намерение, за мысль, можно простить сии и оные. Итак, я взял в руки одну из брошюрок г. А. Т., желая увидеть, как фантазирует человек о предметах, так близких, так любезных человеку, какие задает он себе вопросы и как решает их. Я хотел даже и в таком случае, если б не нашел ничего необыкновенного, ничего нового или новым образом, новым путем объясненного, хотел защитить г. А. Т. против ожесточенных врагов "философии". С первого раза мне показалось очень трудно читать эту книгу, хотя писанную и русскими словами; но, решась на благое дело, я старался преодолевать все трудности. Несколько страниц -- и терпение мое лопнуло. Нет, г. А. Т., воля ваша, а так по-русски не пишут!

Но как природа всегда действует одними положительными и непреодолимыми законами, то и при сем случае, то есть при совокуплении степеней начал, веществящих оными природу, процесс совокупления оных совокупляется, вероятно, так же, как в доступной нам наблюдательности совершается оный при химических сродствах и соединениях естественных тел друг с другом в природе, ибо при совокуплениях или химических смешениях тел оные так же совершенно изменяются в проявительности своей как в виде, так и в качествах или в свойствах своих и представляются как бы новыми совершенно проявительными в природе естества, то есть механическим воздействием одного начала против другого или степеней оных друг против друга учреждается равновесие в природе между разными частями ее состава, или каждый вид по степени начал совокупления своего стремится с другими придти в равность или располагается по оным между другими относительно и пока не придет в равность отношений с прочими, то движется или переменяет места своего существования, что производит замечаемую нами беспредельную движимость в природе между частями ее состава; придя же в равность отношений с прочими, каждый вид остается в покое или существует, так сказать, под охранением равного воздействия начал на его проявительность, в том виде и качестве, какой свойствен его природе проявления или степеням начал его состава, которые до тех пор в нем сохраняются, или оный вид не изменяется (??!!..), пока воздействие окружающих его предметов не пересилит своими степенями его степеней начал совокупления или пока сила союза его степеней начал соединения в силах противодействовать напряженности противу него других видов, пересиление коей (кого именно?) делает видоизменность или разрушает химический состав степеней начал соединения в оном и переводит его в новую проявительность или вид, в котором уже другие степени начал совокупления находятся, по коим он в природе проявляется в новой форме и с отличными свойствами от прежнего его очертания и свойств, что мы беспрестанно можем наблюдать и видеть в природе при всех химических сродствах и соединениях тел, совершенных даже человеком (,) чрез познание свойств и отношений одного вида к другим, то есть чрез механическое воздействие начал (,) оные (кто?) размещаются между собою в природе относительно проявительностей каждого в приличных местах, или (,) по закону равновесия (,) стремясь к оному (к чему?), воздействуют друг на друга разностями своих проявлений, чем формируют стройность бытия и существование вселенной, производя своим перемещением движимость.¹⁹

Довольно! Это один период!.. В книжке, напечатанной средним шрифтом, он занимает всего на всё четыре страницы без нескольких строк. Истинно философский язык, но только совсем не русский! Воля г. автора, а мне кажется, что изучению философии должно предшествовать изучение грамматики, так же как изложению философии должно предшествовать умение ясно, понятно и толковито изъясняться на своем языке. Вы хотите писать для людей светских, вы посвящаете вашу книгу даме: тем более должны вы стараться говорить живым, народным словом, а не мозаикою школьных и подьяческих слов, согласованных между собою синтаксисом волостных правлений; этого мало, вы должны дойти до педантизма в отделке слова. Кто много знает и у кого знание есть род верования, у кого ум и чувство сливаются вместе, тот имеет право не уважать грамматики, потому что, взамен этого, в его речи будет жар, энергия, движение, могущество, следовательно у того слог будет прекрасен, без всякого старания с его стороны сделать его прекрасным. Но кто о высоких истинах говорит так же спокойно и хладнокровно, как

О сенокосе, о вине,

О псарне и своей родне,²⁰

тому надо крепко держаться грамматики, надо обтачивать свои периоды, задумываться над словом, размышлять над фразою. Так и делают все люди без дарования: посмотрите, каков язык в сочинениях гг. Булгарина, Греча и проч. Это просто паркет. Да и глубокость мысли нисколько не мешает ясности изложения: что хорошо понятно, то легко и свободно излагается, как бы высоко ни было. Философия есть знание истины: а истина есть: свет!

12. Виктор, или Следствия худого воспитания. П.... С.......ва. Санкт-Петербург. Печатано при императорской Академии наук. 1835. 189. (8).²¹

Автор этого романа, ужасного по вымыслу, по безмыслице, безграмотности и убийственного по скуке, хотел доказать, как опасно вверять иностранцам воспитание детей. Старая, очень старая песня! Скажем за тайну почтенному романисту, что гораздо безопаснее поверить воспитание ребенка грамотному немцу или французу, чем безграмотному русскому, хотя бы этот русский и сочинял плохие романы.

Виктор, герой романа, воспитан французом и сделался пьяницей, плутом, наконец разбойником: он выезжает с своими холопьями на разбои, держит у себя в подземелье трех благородных девушек, похищенных им с трупов их родителей и пепла их жилищ; наконец, он ранит своего родного сына, который ехал к нему в отпуск из полку, и сам умирает от сыновней руки. Ай, какая старая, перестарая песня! Неужли и теперь всё это делается на Руси? Неужли у нас нет ни правительства, ни законов? Не понимаем, как такие книжонки доходят до типографских станков?..

13. Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни. Сочинение Фаддея Булгарина. Санкт-Петербург. В типографии Александра Смирдина. 1835. Две части: I -- XXV, 241; II -- 234. (12).²²

Падший авторитет нельзя ни поднять, ни уронить -- так тяжел он. Поэтому мы не хотим ни защищать знаменитого романиста двадцатых годов,²³ ни вооружаться против него критическим пером. Теперь наше дело -- сторона! Почтенный автор уверяет читателей, в своем предисловии, со всею искренностью, свойственною одному гению, что его новое произведение есть чуха:²⁴ мы прочли несколько страниц и увидели, что скромный автор совершенно прав.

15. Собрание рифм по алфавиту. Москва. В типографии Семена Селивановского. 1834--1836. Две части: I -- 230; II -- 202. (12).²⁵

Вот что говорит автор этой курьезной книги в своем предисловии:

1. Предмет сего собрания рифм, был единственно, чтоб услужить юношам, кои имеют желание писать стихи, то чтоб менее им затрудняться и обременять себя в приискании рифм, от чего иногда зависит даже перемена смысла в сочинении, а не токмо в одном окончательном стихе подбирая его в рифму.

2. Собранные здесь рифмы, на три литтеры оканчивающиеся, могут соединяться с другими тремя, где случится, что придет в рифму и правильное ударение, например ана и яна, Алкорана No 1 и багряда No 274 и тому подобное; также на две литтеры в конце постановленные: дка и тка, бородка No 16 и глотка No 169; или на одну только, например: ва и са, глаза No 1 и власа No 2, равно бое, вое, рое, ба, па, и прочее, что видим и в избранных стихах.

3. Посему многие из полурифм могут соединяться с правильными рифмами, взяв только не три, а две последние литтеры, например: изба, люба, ряба; и одному, например: за и са, жа и та, га и ха, а также они послужат с пользою для собственных имен и названий.

4. Ссылка на литтеры: а, е, и, и прочее, при коих назначены номера, где из чего приискивать сходственные рифмы, сделаны для того, чтоб избавиться от слишком огромного печатания, и большей удобности иметь при себе собрание рифм, и менее обременить того, кому угодно будет подбирать рифмы, и чтоб не повторять одни и те же слова в разных падежах, склонениях, временах, лице и тому подобном.

5. Где случится, что собственное имя, глагол и прилагательное или тому подобное написаны не порознь, а вместе, то это для того, чтоб не ставить их отдельно, и что они приходятся с правильными рифмами, Например: адмирала, адресовала, зелена, звена, и прочее.

6. Ежели на литтеру а покажется много излишних и мало употребляемых слов, то сие сделано, чтоб, ссылаясь с прочих литтер на а, в остальных не повторять одно и то же слово в разных видах, где они будут необходимы.

7. Причастия и деепричастия помещены в разных временах глаголов в женском роде (смотри ла), например: горюючи, бывшая No 1, на ала: горевала, бывала; также: бываючи, будучи No 213, на ыла: была, и так дале о прочих частях речи.

Автор так умно и так отчетливо объяснился с публикою насчет издания своей книги, что нам ничего не остается сказать от себя.

17. Прекрасная астраханка, или Хижина на берегу реки Оки. Роман, взятый из истинного происшествия. Российское сочинение. В двух частях. Москва. В университетской типографии. 1836. Две части: I -- IV, 42; II -- 76. (12).²⁶

Хотя "Прекрасная астраханка" принадлежит к одной и той же категории с "Провинциальными бреднями", но несравненно лучше их и потому заслуживает большего внимания. Чтение этого романа после "Записок" Дормедона Васильевича²⁷ есть истинное отдохновение от труда тяжкого, утомительного. "Прекрасная астраханка" принадлежит к числу лучших российских романов, и только излишняя пышность воображения автора мешает ей несколько превзойти даже самую "Черную женщину",²⁸ это произведение воображения, уже остывшего и сдружившегося с холодным рассудком. Мы хотим познакомить наших читателей с этим прекрасным романом, пересказав, сколько возможно короче, его содержание.

К роману, как водится, приложено предисловие, отличающееся необыкновенною цветистостью слога и глубокою ученостью; в нем автор уведомляет своих читателей, что город Астрахань стоит на берегу Волги и что в нем можно в один час встретить разных наций народов, и пр.²⁹

Было утро. На берегу реки Кутума стоял дом купца Огурева. На балконе с вызолоченными перилами, под зеленым зонтом или навесом, сидела прелестная Анастасия в легкой летней одежде цвета невинности и любовалась природою. Анастасия была единственное детище купца Огурева. Вдруг она увидела шлюпку, на которой сидело шесть гребцов, с веслами в руках, в красных рубахах, у коих врота были обшиты золотым галуном, с чернобархатными шапочками на головах, которые были украшены багряными перьями (вероятно, строусовыми). На корме сидел и правил рулем и парусом молодой прекрасный юноша с величественною осанкою, с огненным и вместе диким взором, "умеренным неподражаемою улыбкою при встрече со взорами прекрасной Анастасии". Поравнявшись с балконом, он стал на одно колено и, простри свои руки к Анастасии, а потом на небо (но не к небу), с выразительностию сказал громко: "Клянусь! ты будешь моею, или сия река будет моею могилою!"

Сей прекрасный, страстный и злополучный юноша, который произнес оные патетические слова, был сын знаменитого Стеньки Разина!

Шлюпка начала скрываться из глаз пленительной Анастасии, которая услышала "громкий звук гобоя и вскоре сей куплет, пропетый хором чистых голосов":

Душа красная девица,

Ангел милой красотой!

Взор твой -- светлая денница --

Вдруг пленил меня собой!

Итак, во времена Стеньки Разина, в России, не только прекрасно играли на гобое, но и сочиняли прекрасные куплеты, которым позавидовал бы сам г. Пуговошников: этот факт надлежит принять к сведению.

"Боже, кто сей незнаемый юноша, который невольно влечет к себе мое сердце и душу? Неужели это мне суженый, коего судьба нарочно привлекла в места сии, чтоб я его увидела и полюбила! -- сказала сама себе Анастасия.-- Ах! если это не сон, но одна мечта моего воображения, занятого романами, мною читанными..."

Видите ли, каким прекрасным, витиеватым стилем объясняется прелестная Анастасия! По сим речам тотчас можно догадаться, что оная девица воспитанна и образованна. Пусть невежды вооружаются против романов, но романы и во времена Стеньки Разина приносили девицам большую пользу! Так как я не читал романов, сочиненных во времена Стеньки Разина, то и не могу судить о достоинстве оных, но думаю, что сии романы были благопристойнее "Постоялого двора",³⁰ забавнее "Черной женщины" и нравственнее "Провинциальных бредней" г. Прутикова.

Я пропускаю интересный разговор Анастасии с ее горничною, Анетою (а не Анютою), которая умна и лукава, как все горничные; если б я вздумал выписывать все красоты сего романа, то моя рецензия вышла бы больше оного. Однако я не могу не выписать поэтического описания, сделанного Анастасией) возлюбленному ее сердца:

Он прекрасен, как майский день, величествен, как кедр ливанский!..

Творец небесный! как красноречиво выражали девицы свои чувства, во время Стеньки Разина! ай! ай! как красноречиво!..

-- Где это вы, сударыня, были? -- спросила мать у Анастасии.-- Верно, изволили заниматься чтением прекрасных романов, коими набита голова и сердце ваше до такой степени, что вы даже забыли должное почтение к вашим родителям, поздравить их с добрым утром, и по нескольку часов заставляете ждать их до чаю!

Эти строки мне кажутся немного странными: я нимало не сомневаюсь в том, что, во времена Стеньки Разина, чай был во всеобщем употреблении, точь в точь, как теперь, что дочери тогда, как и теперь, поздравляли своих родителей с добрым утром, особенно дочери купецкие, что матери, в ироническом штиле, с дочерьми говорили во множественном числе; но я с трудом могу верить, чтобы романы тогда были в таком гонении. Очевидно, что это еще вопрос, вопрос исторический и литературный, который должно исследовать. В ожидании, пока явится ученый, который разрешит этот вопрос, будем следовать за нитью рассказа.

Мать упрекает мужа, что он позволяет дочери читать романы, "без чтения которых она была бы невинна, как ангел, и добродетельна, как мать ее!.." Муж отвечает жене, что она сама смолоду до того любила романы, что забывала для них обед и ужин. Но это читателю и без того видно, потому что мать объясняется слогом книжным и ораторским, которого купчихе времен Стеньки Разина нельзя было приобрести без чтения романов. Но жене не понравилось возражение мужа. "Сею насмешкою,-- говорит она,-- думаешь ты поселить в единственной нашей дочери неуважение к своей матери". Пошло слово за слово, и старики побранились; в этой ссоре мать Анастасии от романического и книжного языка постепенно перешла к слогу простому, разговорному, который употребляется и теперь не токмо купцами и мещанами, но и чиновниками, в домашних объяснениях с их сожительницами.

Вдруг входит Стефан (сын Стеньки Разина).

-- Боже! -- вскрикивает Анастасия.-- Это он!-- и упадает в обморок.

Так и должно! если девицы, во времена Стеньки Разина, читали романы, то, без сомнения, должны были уметь падать в обморок. Конечно, нынче это выходит из моды, но, во времена Стеньки Разина, сей обычай существовал во всей силе.

Стефан, как образованный молодой человек, бросился помогать своей возлюбленной.

-- Прочь, прочь!-- кричит Мария (мать Анастасии: в порядочных и истинно классических романах никогда не называют по отчеству героев и особенно героинь, хотя бы сии были и купчихи). Что ты за птица, взлетевшая в высокие хоромы? Если ты лекарь, то не нужны твои пособия; у нас есть лучшее лекарство: святая вода, антидор, воскресная молитва от врагов и супостатов, коих поручения ты, может быть, принимаешь, и будучи столь прекрасен, думаешь соблазнить нас, как святых отцов в пустыне, и посеять здесь клевету и раздор? Но и того хуже, если ты сын убийцы и разбойника, проливающего невинную кровь, ищущего случая излить яд свой в недра добродетельного семейства!.. Удались, исчезни, яко дым и прах!

Каков образчик красноречия?.. Знаете ли, что я в нем вижу? -- А что?.. Да уж, верно, то, чего никто не видит. Коротко и ясно: я сделал историческое открытие, нашел новый факт.

О! недаром я давно подозревал в себе историко-критическую способность, дар соображения и богатых выводов из самых бедных данных. Да, в этом случае, я не уступлю самому г. Скромненку,³¹ который так много уже открыл нового в нашей истории, хотя и не очень давно ею занимается. Дело вот в чем: по сей красноречивой речи матери Анастасии я заключаю, что во времена Стеньки Разина преподавание риторики было в самом цветущем состоянии, что ей учили даже женщин. Заметили ль вы, что Мария, мать Анастасии, выражается всеми тремя родами слога: с Стефаном высоким, с дочерью средним, а с мужем низким. Кому не известно, что оное остроумное разделение слога на высокий, средний в низкий -- относится к отдаленным временам и всеми нашими учителями и законодателями красноречия, от Ломоносова до гг. Плаксина и Глаголева,³² признается необходимым? Но посмотрим, какое действие произвела на Стефана громовая выходка Марии.

Ужасное!.. Он затрепетал всеми членами и побледнел...

-- Что это значит, государь мой?-- спросил его Владимир (отец Анастасии).-- Следовательно слова жены моей справедливы... Отчего вы так трепещете?

-- От несправедливых ее упреков! -- отвечал Стефан, стараясь принять на себя спокойный вид.

-- А мне кажется,-- возразил Владимир, поглаживая свою лысину,-- они не несправедливы; ибо честный человек оных не боится и с равнодушием переносит все насмешки и ругательства и, почитая себя непричастным таковым укоризнам, еще более возвышается в душе своей, а вы... вы... молодой человек... ах! право ужасаюсь за вас -- и мне кажется, что слова жены моей справедливы! Скажите: кого я имею честь видеть в моем доме, т. е. кто вы именно.

Как очевидно различие мужчины от женщины! Красноречие второй пламенно и бурно, дышит чувством; красноречие первого спокойно, тихо, но глубоко и кипит мыслями. Вот каковы были русские бородатые купцы во времена Стеньки Разина; да -- не то, что нынешние, которых в красноречии загоняет всякий сельский дьячок, доходивший в семинарии хоть до синтаксического класса, и у которых красноречивы только окладистая борода, румяные ланиты, толстые чрева и туго набитые карманы. Неоспоримо, что свет день ото дня становится хуже, как уверяет в этом Дормедон Васильевич Прутиков!..

Наконец, Стефан прибегает к ловкой увертке, одной из тех гениальных выдумок, которые вы можете найти в народной русской сказке в лицах, под названием "О бабьих увертках и непостоянных документах"³³ -- и мир восстановился. Мать шепнула что-то дочери, и сия вышла.

-- Верно, сударыня,-- сказал Стефан,-- вы почитаете неприличным прекраснейшей вашей дочери быть в обществе с незнакомым человеком и чрез сие лишаете как меня, так и самих себя удовольствия ее видеть: если я здесь лишний, сию же минуту оставлю вас в покое.

Quelle galanterie! quelle politesse! {Какая галантность! какая учтивость! (Франц.).-- Ред.} Молодые щеголи и франты XIX века, краснейте: что вы в сравнении с денди XVII века? то же, что нынешние титулярные советники в сравнении с рыцарями средних веков!..

-- Ах, помилуйте, помилуйте! -- отвечает Мария...-- Я сказала дочери, чтоб она переменила платье, ибо на ней надето утреннее неглиже, а это платье не годится при постороннем человеке.

Боже мой! какое знание приличий! какое строгое исполнение требований хорошего тона! И в ком же? в купчихе времени Стеньки Разина!.. О bon vieux temps! {О доброе старое время! (Франц.).-- Ред.} Тогда тоже был в употреблении французский язык, и даже в большем, чем ныне: можно побиться об заклад, что теперь ни одна купчиха, с бумажною или парчового повязкою на голове, в целой Астраханской губернии, не поймет слова "неглиже".

-- А мне кажется, сударыня,-- возразил Стефан,-- что сия одежда более делает прелестною девицу, ибо ближе к натуре и не принужденна. Если б я когда-нибудь вздумал жениться,-- продолжал он,-- то никогда бы не позволил жене моей заключать в тесные пределы стройную и природную свою талию, разве только в таком случае, когда б дражайшая моя половина была так толста, как ваша приходская попадья.

Какие аркадские понятия о прелести, придаваемой женщинам костюмом! Верно, во времена Стеньки Разина издавался какой-нибудь чувствительный "Дамский журнал"!.. И потом, какое остроумие со стороны молодого человека XVII века!.. О! этот молодой человек знал толк!..

-- Однако ж вы здесь, верно, не новичок и не последний насмешник? -- сказала Мария...-- Извините меня, сударыня, в сем неуместном сравнении,-- отвечал Стефан. Произнеся сии слова, целует еще руку Марии, совершенно им обвороженной; но он имел другую цель, ибо знал, что от приобретения благорасположения Марии зависело его счастие.

Владимир, которому эти нежности показались смешны, начал подшучивать над своею женою, которая, оставив высокий слог, отвечала ему низким: "Не сойди-ка с ума, плешивая обезьяна!" За сим Владимир рассказал Стефану, как его сожительница, в продолжение тридцатилетней их брачной жизни, осыпала его бранью, оделяла толчками и сделала его плешивым, вцепляясь, как кошка в крысу, в его курчавые волосы, когда он увещевал ее плетью меньше скалить зубы с молодыми мужчинами и не бесчестить себя. Признаюсь откровенно, это мне не понравилось, и воля ваша, г. неизвестный, но тем не менее знаменитый автор "Прекрасной астраханки", а тут есть противоречие. Если Мария иногда выражалась немного сально, так это потому, чтобы разнообразить свой слог, вследствие предписаний риторики; но чтобы она, начитанная романами, знавшая французский язык, соблюдавшая строго bon ton, {хороший тон (франц.).-- Ред.} обладавшая таким красноречием,-- чтобы она, говорю, могла доходить до такого mauvais genre {до таких дурных манер (франц.).-- Ред.} -- это, право, неестественно. Впрочем, может быть, такое обращение супругов между собою во времена Стеньки Разина почиталось за хороший тон? В таком случае, не спорю, но зато не хочу быть согласным с Дормедоном Васильевичем Прутиковым, чтобы в старину всё было лучше нынешнего.

Супруги скоро помирились, и вошла Анастасия в белом атласном платье, опоясанном зеленым бархатным поясом с бриллиантовою пряжкою, с пукетом роз, приколотых к груди, с зеленою лентою, унизанною крупным жемчугом, и бриллиантовым склаважем³⁴ на голове, с браслетами на руках. Как прекрасна она была в этом костюме, почти не изменившемся со времен Стеньки Разина до нашего времени!..

Но этим не всё кончилось: по приказанию матери, Анастасия принесла арфу, настроила ее и, сделав несколько аккордов, запела следующий романс, сочиненный ею экспромтом:

Сияет солнце над востоком

В лазуре -- золотым лучом!

Пловец в челне, ведомый роком,

В одежде рыцарской, с мечом;

Пристал к сим берегам Кутума,

Вступил в незнаемый чертог!

Какая быть должна владельцев дума?..

Об нем?.. Но верно его бог

Руководил в пути избранном,

Эгидой ангел осенял!

И он хотя сюда незванный --

Гостеприимство здесь спознал!

Хлеб, соль ему здесь предлагают,

Все ласки и смиренный кров;

Но мысль его не постигают?

Им небо лучший всем покров!--

Скажи, скажи, пришлец незнамый! --

Зачем пристал к сим берегам?

Коль хочешь быть теперь упрямый,--

Иди, оставь спокойство нам?

Вот чувства, сердца выраженья!..

Скажи, скажи -- ты мне в ответ,

Зачем пришел в чужи селенья?

Какой намерений -- завет?

Сначала импровизация Анастасии привела Стефана в большое затруднение, но -- говорит автор --

Оборотливый ум, просвещенный воспитанием, недолго остается в бездействии и находит скоро ответы на самую трудную задачу. Я знаю отечественных поэтов, которые, нимало не думавши, говорят то в одну минуту, что наш брат-сочинитель должен решить в течение целого месяца; но, щадя их, я не смею здесь наименовать, ибо публика очень известна об их талантах.

Мы думаем, что наши знаменитые поэты должны быть очень благодарны автору "Прекрасной астраханки" за его комплимент, а более за пощаду, которую он им дает, за его скромность насчет утайки их имен.

Мой Стефан (продолжает автор), будучи из числа не последних в своем роде, сейчас нашел или приискал скоро на заданную ему Анастасией задачу ответ. Взявши у ней арфу и акампанируя, пропел следующее объяснение:

На что, красавица прелестна!

Ты ищешь объясненья слов?

При мудрости твоей чудесной

Я чту гостеприимный кров,

В которой принят я с приязней,

Не как пришлец, но как родной;

Твой взор, твой ум всего опасней,

Но клятвы я держусь одной,--

Она навек язык связала:

Не смеет сердце говорить!

Природа чувства мне те дала...

Но мыслю, что могу излить!

Тобой пленен я с перва взгляда,

С тобой хочу счастливым быть.

Когда ж отнимется отрада...

Не стану я на свете жить!

Оставь до время изъясненья:

Тебе, клянусь!.. откроюсь я!--

Прерви души моей мученья...

Иль кончу жизнь я -- здесь стеня.

-- Каков ответ!-- вскричала Мария:-- не ангельской ли голос проник в мою душу! О, сколь он очарователен, любезен, и какую прелестную гармонию вливает в сердца наши!-- О! дочь! милая моя Анастасия! Вот лучший учитель, могущий образовать твои способности! Что эти надутые эгоисты? Эти сребролюбцы, ищущие своей выгоды, которые, занимаясь один час твоим учением, стараются только превознести себя похвалами к талантам, коих они никогда не имели! Они превозносят тебя до небес, в надежде более получить от нас платы, но незнакомец, в первый раз нас видевший, доказал нам, как они ничтожны! Бери, дочь моя! бери от сего господина уроки, и ты будешь идеалом для всех образованных дам в нашем городе!

Нужно ли говорить, что Стефан согласился? Сын Стеньки Разина был отличный виртуоз и любил Анастасию -- чего ж лучше! Но довольно! прочтите сами роман, а я не хочу отнимать у вас удовольствия, рассказав вам вполне содержание этого прекрасного романа. Да не та была и цель моя: я хотел только дать понятие о неслыханных красотах сего произведения. Когда же вы прочтете его сами, тогда я напишу на него настоящую критику, в которой докажу, как 2x2 = 4, что современная русская литература совсем не так бедна, как думают некоторые беспокойные крикуны, что если она теперь немножко и вздремнула, зато часто грезит, и "Прекрасная астраханка" есть одна из самых поэтических, самых пленительных ее грез.

Во второй части есть ужасно высокая сцена, сцена свидания Стефана с отцом своим, Стенькою Разиным: в этой сцене они оба говорят высоким слогом. Вообще этот роман напоминает собою лучшее произведение гениального Дюкре-Дюмениля, сперва сосланного неблагодарным потомством в лакейскую, а потом в подвалы: "Виктор, или Дитя в лесу"; но, почтенные читатели, "Прекрасная астраханка" только напоминает "Виктора", а не есть подражание оному, хотя и обретаются такие невежды, которые думают, что сие российское сочинение есть будто бы пародия на оное французское произведение, что будто бы "Прекрасная астраханка" есть тот же самый "Виктор", перетесанный топором и скобелью на российские нравы. Вообще надо заметить, что у Дюкре-Дюмениля слог прелестный, а у нашего автора высокий, и потому пальма первенства должна остаться за российским сочинителем.

19. Библиотека романов и исторических записок, издаваемая книгопродавцем Ф. Ротганом, на 1835 год. Санкт-Петербург. 1835. Томы: XVI -- VI, 238; XVII -- 204; XVIII -- 202; XIX -- 224; XX -- 205; XXI -- 214; XXII -- 173; XXIII -- 133; XXIV -- 145. (12).³⁵

Терпение, постоянство и твердость характера -- дело великое, признак души глубокой! Тщетно толковали г. Ротгану некоторые журналы, что книжка в пять, шесть или семь листов не составляет тома, что надо не так держать свое слово перед публикою; тщетно насмехались они над микроскопическими томиками "Библиотеки романов":³⁶ г. Ротган остался непоколебим, шел твердо своей дорогой, никого не слушал, никому не отвечал и продолжал выдавать крохотные книжки за огромные томы. Наконец, он уже и кончил их за 1835 год и обещает такое же число и в такой же толщине за 1836. Даруй Феб ему успех и награди его прежним постоянством и твердостию в исполнении своих намерений! -- "Записки доктора", помещенные в этой "Библиотеке", прелесть, наслаждение, очарование? Правда, не все пьесы доктора Гаррисона равного достоинства, между ними есть посредственные и даже плохенькие, но зато сколько превосходных! "Государственный человек", "Страшная гроза", "Богатый и бедный",³⁷ "Вдова Клана" и многие другие -- выше всех похвал! Если бы томики г. Ротгана превратились каким-нибудь чудом в томы, если бы он не переводил скучных и бездарных романов мисс Эджеворт³⁸ то его "Библиотека" была бы порядочною книгою!

20. Басни Крылова. В восьми книгах. Тридцатая тысяча.

Санкт-Петербург, в типографии Экспедиции заготовления государственных бумаг. 1835. 410. (64).³⁹

Мы не будем говорить о достоинстве этой книжки в литературном отношении; в нем никто не сомневается; притом же тридцатая тысяча, выставленная на заглавии, служит самым красноречивым фактом в подтверждение и без того уже всеми признанной истины. Да, народ знает и любит Крылова так же, как Крылов знает и любит народ. Итак, скажем об этой книжке несколько слов, в отношении к ее типографическому достоинству. С этой стороны она возбуждает живейшее удивление и живейшую радость, как доказательство, что у нас начинает распространяться вкус к красивым изданиям, а вместе с ним и успехи книгопечатания. Теперь вы можете носить "Басни Крылова" и в кармане и в ридикюле; даже в руках детей эта книжечка будет казаться миниатюрною игрушкою; представьте только себе -- в шестьдесят четвертую долю листа! И вместе с этим издание красиво до изящности_; мелко до невозможности и, для крепких и молодых глаз, очень четко. В рассуждении мелкости, красивости и четкости, буквы, право, не уступят английским и французским. Конечно, люди с слабыми глазами должны отказаться от чтения этой книжки, даже люди с здоровыми глазами не могут слишком долго читать ее, но это неизбежный и неотвратимый недостаток. Это издание Крылова радует нас еще и в том отношении, что может произвести у нас наклонность к миниатюрным изданиям. У нас вообще любят книги in 8R, крупным шрифтом и особенно стихи, с ужасными пробелами, так что стихотворения, которые вместились бы на пяти листах, издаются на десяти или двадцати. У нас еще не было попыток издавать книги, как у иностранцев, так, чтобы они могли составлять дорожную библиотечку и, занимая небольшой шкап, представляли бы всё, что есть лучшего оригинального или переводного по части изящной литературы. К этой книжке приложен прекрасно выгравированный на стали портрет Крылова, деланный в Лондоне. Не почитаем за нужное присовокуплять, кому публика обязана этим прекрасным изданием: у нас только один книгопродавец занимается изданием наших лучших поэтов и литераторов.⁴⁰

21. Кальян. Стихотворения А. Полежаева. Издание второе. Москва. В университетской типографии. 1836. 130. (12).⁴¹

"Кальян" есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой.⁴² Но и в "Кальяне" еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом. Лучшим стихотворением в "Кальяне" нам показалось "Раскаяние". Вот оно:

Я согрешил против рассудка,

Его на миг я разлюбил:

Тебе, степная незабудка,

Его я с честью подарил!(?)

Я променял святую совесть

На мщенье буйного глупца,

И отвратительная повесть

Гласит безумие певца.

Я согрешил против условий

Души и славы молодой,

Которы демон празднословий

Теперь освищет с клеветой!

Кинжал коварный сожаленья,

Притворной дружбы и любви,

Теперь потонет, без сомненья,

В моей бунтующей крови;

Толпа знакомцев вероломных,

Их шумный смех, и строгий взор

Мужей, значительно безмолвных,

И ропот дев неблагосклонных --

Всё мне и казнь и приговор!

Как чад неистовый похмелья,

Ты отлетела, наконец,

Минута злобного веселья!

Проснись, задумчивый певец!

Где гармоническая лира,

Где барда юного венок?

Ужель повергнул их порок

К стопам ничтожного кумира?

Ужель бездушный идеал

Неотразимого разврата

Тебя, как жертву казамата,

Рукой поносной оковал!

О, нет! свершилось!.. жар мятежный

Остыл на пасмурном челе:

Как сын земли, я дань земле

Принес чредою неизбежной;

Узнал бесславие, позор

Под маской дикого невежды;

Но пред лицом Кавказских гор

Я рву нечистые одежды!

Подобный гордостью горам,

Заметным в безднах и лазури,

Я воспарю, как фимиам,

С цветов пустынных к небесам

И передам моим струнам

И рев и вой минувшей бури!

Мы не советовали бы г. Полежаеву переводить более Ламартина и Делавиня: от французских поэтов плоха пожива для перевода лирическому поэту.⁴³ А фразами и декламацией) наша литература и без того богата.

23. Очерки Константинополя. Сочинение Константина Базили. Санкт-Петербург. В типографии Н. Греча. 1835. Две части: I -- XV, 276; II -- 285. (8). С эпиграфом:

Le seul moyen de voir un pays tel qu'il est, c'est de le voir avec ses traditions et ses souvenirs.

Chateaubriand. {*}⁴⁴

{* Единственное средство видеть страну такою, какова она есть, это видеть ее с ее традициями и воспоминаниями. Шатобриан. (Франц.).-- Ред.}

Г-н Базили дарит публику уже другим сочинением, знакомящим ее с европейским юго-востоком. "Очерки Константинополя" кажутся нам несравненно лучшими, нежели "Архипелаг и Греция".⁴⁵ Главное их достоинство заключается, без сомнения, в том, что они читаются с интересом, ни на минуту не ослабляющимся. Он не представляет нам почти ничего нового или неизвестного; но у него, как у очевидца, и старое делается новым. Он остался вполне верным избранному им эпиграфу, и в его книге мы видим не сухой скелет, а живую Турцию, с ее угасшим, но еще по временам вспыхивающим фанатизмом, ее невежеством, варварским устройством, борьбою старого с новым, предрассудков с реформою и, наконец, ее дивным Махмудом,⁴⁶ на которого книга г. Базили смотрит с своей точки зрения. Одним словом, книга г. Базили есть приятный подарок нашей публике: она представляет чтение и полезное и приятное. Если кто-нибудь бросит ее, не дочитавши, будучи не в состоянии выносить отвратительного и ужасного зрелища кровопролитий, казней, униженного, поруганного человеческого достоинства, гордого и фанатического невежества -- в этом будет виноват не г. Базили, а та страна, которую нам некоторые представляют обетованною и единственно блаженною на земле...⁴⁷ Слог этой книги вообще недурен, но мог бы быть лучше, мог бы менее щеголять подьяческими словцами. Издание слишком скромно.

24. Стелло, или Голубые бесы. Повести, рассказанные больному Черным доктором. Сочинение графа Альфреда де Виньи. С французского. Санкт-Петербург. В типографии Н. Греча. 1835. Две части: I--XXI, 184; II--172. (12).⁴⁸

Плохой перевод одного из лучших сочинений современной французской литературы!⁴⁹ В нем не видно и тени Альфреда де Виньи. В "Московском телеграфе" была переведена почти вся эта книга,⁵⁰ и переведена прекрасно: как бы хорошо было, если бы переводивший для "Телеграфа" издал вполне свой перевод и восстановил бы славу Альфреда де Виньи, запятнанную дюжими дланями петербургского переводчика!..

25. Бетти и Томс, или Доктор Эннер и его открытие. Нравоучительная повесть для детей и родителей. Перевел с немецкого С. П. Дерпт. Печатано в типографии И. Шюнмана. 1838. 125. (8). С пятью картинками.⁵¹

Прекрасная, хорошим языком переведенная и красиво напечатанная книжка! Она полезна и для родителей и для детей; для тех и других она будет занимательна и увлекательна. Мы прочли ее с живейшим наслаждением и от души благодарили и автора и переводчика. При редкости хороших детских книг в нашей литературе, эта есть истинное сокровище. Мы не сомневаемся, что она будет иметь большой успех.

26. Детская книжка на 1835 год, которую составил для умных, милых и прилежных маленьких читателей и читательниц Владимир Бурнашев. С.-Петербург, в типографии Департамента внешней торговли. 1835. 417. (16).⁵²

Мы взяли эту книжку с полною уверенностию, что найдем в ней пошлый вздор,-- и приятно обманулись в своем ожидании. Г-н Бурнашев обещает собою хорошего писателя для детей -- дай-то бог! Его книжка -- истинный клад для детей. Первая повесть, "Русая коса",⁵³ бесподобна. Именно такие повести должно писать для детей. Питайте и развивайте в них чувство; возбуждайте чистую, а не корыстную любовь к добру, заставляйте их любить добро для самого добра, а не из награды, не из выгоды быть добрыми; возвышайте их души примерами самоотвержения и высокости в делах и не скучайте им пошлою моралью. Не говорите им: "Это хорошо, а это дурно, потому и поэтому", а покажите им хорошее, не называя его даже хорошим, но так, чтоб дети сами, своим чувством, поняли, что это хорошо; представляйте им дурное, тоже не называя его дурным, но так, чтобы они по чувству ненавидели это дурное. Помните, что основание евангелия есть любовь, а любовь проявляется самоотвержением своего эгоизма, готовностию жертвовать собою и своим счастием для добра и правды. Развивайте также в них и эстетическое чувство, которое есть источник всего прекрасного, великого, потому что человек, лишенный эстетического чувства, стоит на степени животного. Но как должно развивать в детях эстетическое чувство? Вот вопрос, на который должны обращать особенное внимание писатели для детей. Мы думаем, что для этого одно средство: давать детям произведения, сколько возможно доступные для них, но изящные, но согретые теплотою чувства и ознаменованные большею или меньшею степенью истинного таланта. Из этого видно, как редки должны быть люди, обладающие талантом, необходимым для детского писателя, и как глупы люди, презирающие этим родом литературной славы! Мы очень рады, что можем отдать г. Бурнашеву должную справедливость и уверить его, что мы почитаем себя в праве многого надеяться от него. Думаем, что он и на 1836 год подарит своих читателей такою же книжкою, которая, разумеется, должна быть еще лучше первой и в которой мы найдем не одну повесть в роде и достоинстве "Русой косы".⁵⁴

28. Всеобщее путешествие вокруг света, содержащее извлечения из путешествий известнейших доныне мореплавателей, как-то: Магеллана, Тасмана, Дампиера, Ансона, Байрона, Валлиса, Картерета, Бугенвиля, Кука, Лаперуза, Блея, Ванкувера, Антркасто, Вильсона, Бодена, Флиндерса, Крузенштерна, Портера, Коцебу, Фрейсине, Биллинсгаузена, Галля, Дюперре, Паульдинга, Бичея, Литке, Диллона, Лапласа, Морелля и многих других, составленное Дюмон-Дюрвилем, капитаном французского королевского флота, с присовокуплением карт, планов, портретов и изображений замечательнейших предметов природы и общежития во всех частях света, по рисункам Сен-сона, сопровождавшего Дюмон-Дюрвиля в его путешествии вокруг света. Часть вторая. Москва. В типографии Августа Семена, при императорской Медико-хирургической академии. 1835. 355. (8). Виды, портреты и изображения замечательнейших предметов природы, общественного быта различных народов и исторических памятников разных стран, принадлежащие к "Всеобщему путешествию", сочинению Дюмон-Дюрвиля, составленные Сенсоном, сопровождавшим Дюмон-Дюрвиля в его путешествии вокруг света в 1826, 1827 и 1828 годах. Отделение второе. Рисунки ко второму и третьему томам "Всеобщего путешествия". Москва. В типографии Августа Семена. 1836.⁵⁵

Труд г. Полевого идет успешно: {Его разошлось уже тысяча экземпляров.} в то время когда петербургская компания не может еще управиться с первым томом, он выдает уже второй и, кроме того, рисунки к третьему, который оканчивается печатанием и скоро выйдет в свет.⁵⁶ Вторая часть Дюмон-Дюрвиля несравненно занимательнее первой: в ней описывается Индия, эта чудная страна, предмет изучения нашего времени. Одно изложение этой многочисленной религии с такими гигантско-чудовищными формами и такими простыми и естественными идеями -- заслуживает величайшего внимания. Конечно, в этом изложении нет большой учености, нет излишней глубины, но оно ясно и понятно, а это и лучше: книга Дюмон-Дюрвиля для всех. Предрассудки, изуверство индийцев, сила феократии над ними, туземные обычаи, их отношения к своим завоевателям, борьба и победа англичан над французами, могущество ост-индской компании -- всё это представляет такую живую, разнообразную и занимательную картину, что нельзя оторваться от чтения этой книги. В самом деле, приятно, сидя в своем кабинете, в домашнем дезабилье, не подвергаясь никаким опасностям, не испытывая никаких трудностей, ездить по белому свету и видеть все его чудеса!..

30. Сорок одна повесть лучших иностранных писателей (Бальзака, Бальоль, Блюменбаха, доктора Гаррисона, Е. Гино, Гофмана, А. Дюма, Ж. Жанена, Вашингтона Ирвинга, Кинда, Крузе, И. Люка, Сентина, Тика, Цшокке, Ф. Шаля и других). Изданы Николаем Надеждиным. Москва. В типографии Н. Степанова. 1836. В двенадцати частях: I -- 287; II -- 261; III -- 259; IV -- 287; V -- 275; VI -- 276; VII -- 262; VIII -- 263; IX -- 227; X -- 246; XI -- 251; XII -- 236. (12).⁵⁷

Целая библиотека повестей! Запас на целую зиму для иного семейства, погребенного в глуши провинции! В самом деле, есть чего почитать! Мы не боимся нисколько нарушить приличия и показаться нескромными, сказавши, что эти повести имеют достоинство: издатель "Телескопа" их только издал, а не сочинил. Ему принадлежит выбор, а хороший выбор для человека образованного не большая заслуга. Другое дело достоинство перевода: но и здесь ответственность лежит не на издателе, потому что повести переводились разными лицами, а им самим переведены только немногие. Все эти повести были помещены в "Телескопе" и частик" в других журналах; иные были переведены с старанием, другие наскоро, отчего и достоинство перевода не равно: между переводами превосходными (к которым можно отнести "Вендетту" и "Завещание дилетанта"),⁵⁸ есть и посредственные. Как бы то ни было, это издание есть хороший подарок для любителей чтения.

31. Темные рассказы опрокинутой головы. Соч. Бальзака. С французского. Санкт-Петербург. В типографии Конрада Вингебера. 1836. Две части: I--282; II--173. (12).⁵⁹

Эти "Темные рассказы опрокинутой головы" суть не что иное, как "Contes bruns", одно из самых неудачных произведений Бальзака. Мы уже неоднократно имели случай говорить, что фантастическое не дается французам:⁶⁰ эта книга может служить самым лучшим доказательством этой истины. Бальзак писатель с большим дарованием, а что он сделал, когда вздумал представить в форме повестей народные предания о мертвецах, о разной чертовщине?.. Его сказки не только не страшны, даже не смешны, а просто убийственно скучны, что всего хуже. Перевод довольно плох.

35. Летопись факультетов на 1835 год, изданная в двух книгах А. Галичем и В. Плаксиным. Санкт-Петербург, печатано в типографии И. Глазунова. 1835. Две части: I -- IV, 237; II -- 218. (8).⁶¹

Нам очень неприятно, что после прекрасного произведения г. Полевого мы должны говорить, для полноты библиографии, о "Летописи факультетов"; но что ж делать, когда у нас рецензент, обязанный читать всё, что только издается и печатается, за наслаждение, доставленное ему одною хорошею книгою, должен поплатиться казнию от ста дурных книг! У нас вообще не любят резких приговоров и часто жалуются на бранчивый тон критики, но что ж делать, если у нас о редкой только книге можно сказать доброе слово? Хулить и нападать не так легко и не так приятно, как думают: это, напротив, занятие самое неприятное, самое тяжелое, и человек, посвящающий себя на него, приносит себя на жертву оскорбленных авторских самолюбий, которые щекотливее всех других родов самолюбий. В природе человеческой есть странная черта: назовите человека подлецом, негодяем -- он еще может простить вас за это; назовите же его существом ограниченным, бездарным -- и он никогда вам не простит этого. "Но зачем же вам нападать на других, зачем называться самим на неприятности, что вам за дело, что тот или другой написал глупую книгу, издал пошлый альманах, составленный из тек или классных сумок учеников приходского училища? -- не можете хвалить, так, по крайней мере, ничего не говорите о них, промолчите! Вольно вам придавать важность пустым вещам и из ничего навлекать на себя нарекание и неприязнь!" Всякий волен думать, как ему угодно,-- мы, в свою очередь, тоже, и поэтому мы вот как думаем и вот как ответили бы, если бы нам предложили подобный вопрос: если в человеческой природе есть побуждение лезть из кожи, чтобы казаться больше, чем бываешь, и делать всё худо и бесталанно, то в той же человеческой природе есть свойство оскорбляться всем дурным и мстить за свое оскорбление: если правы <первые>, то, по крайней мере, не виноваты и последние. Мы не говорим уже о публике, которую преимущественно имеет в виду рецензент, мы не говорим уже об общей пользе, о вреде для вкуса читателей, происходящем от дурных книг,-- об этом и так уже много говорили. А мы, вместо этого, вот что скажем: вы цените свое время, хотите читать или для пользы, или для наслаждения, берете книгу и с тяжким трудом, насилуя свое внимание и теряя свое драгоценное время, прочитываете от начала до конца и вместо истины или идеи красоты, которых вы в ней искали, видите одну ложь, одно безобразие, видите истины, которые для вас могли быть новостию, когда вы еще черпали мудрость из нравоучительных повестей с картинками и из детских прописей -- что вы тогда скажете! Не бросите ли вы с негодованием этой книги под стол, проклиная и бездарного бумагомарателя и ленивого журналиста, который ничего не хотел сказать вам об этой книге или сказал правду вполовину, снисходительно. Прежде нежели я рецензент, я читатель, и вот я беру в руки и начинаю читать какую-нибудь книгу, хоть, например, "Летопись факультетов". Пробегаю предисловие, чтобы узнать цель ее издания, и узнаю, что она состоит из разных "дельных" статей, рассуждений, взглядов, трактатов петербургских господ литераторов и ученых,-- сочинений, которые слишком пространны для журнала и слишком коротки для того, чтоб составить книгу.⁶² Хорошо! -- думаю я,-- это статьи ученые: они потребуют всего моего внимания, но зато я прочту их с пользою. Итак, благословясь, приступаю к чтению; первая книга начинается стихами. Что ж это за стихи, когда они писаны и в какое время? Вот вопросы, которые прежде всего пробуждают во мне эти стихи. Кажется, они писаны недавно, а по складу, тону и содержанию относятся ко временам Капниста и В. Пушкина.⁶³ Странно!.. Потом следует критическая статья г. Плаксина "Взгляд на последние успехи русской словесности 1833 и 1834 годов". Хорошо -- посмотрим, как судят о ходе нашей словесности "ученые" люди! Читаю -- и что ж узнаю?.. То, что у нас есть словесность, вопреки людям, отрицающим ее существование. Положим, что и так -- но чем это доказывается? Г-н Плаксин отвечает, не задумываясь, тем, что "последние два года ознаменованы счастливым (?) появлением сильных талантов, украшенных (?) новым (?) просвещением, талантов деятельных". Очень хорошо -- положим, что и так, но кто же эти таланты? -- Во-первых, г. Сенковский; но что он написал особенно талантливого? статью "Скандинавские саги"! Потом Барон Брамбеус, написавший "Фантастические путешествия"; потом Безгласный -- но разве он явился только в последние два года?⁶⁴ -- Потом, потом... гг. Кукольник, Тимофеев и Ершов -- три, как говорит автор статьи, решительно самостоятельные пиитические таланта!.. "Дай бог,-- прибавляет он,-- чтоб мы со временем могли назвать их гениями, но это пока останется желанием, надеждою!.." После этого автор говорит, что Пушкин подарил нам чудную "Пиковую даму", которая невольно напоминает "Черную женщину"! Ну уж точно чудная дама! А нам суждение г. Плаксина невольно напоминает стихи Крылова:

Хотя услуга нам при нужде дорога,

Но за нее не всяк умеет взяться!⁶⁵

Ну уж подлинно, чудные эти стихи Крылова! За этим читаем статью г. Галича "Роспись идеалам греческой пластики", что в переводе на русский язык значит: перечень произведений греческой пластики по разным родам ее идеалов. Впрочем, это статья, несмотря на произвольные схоластические подразделения и тяжелый язык, не без достоинства. Потом следует статья Плаксина "Вступление в историю театра", из которой мы ничего не узнаем о театре. За оною последуют две главы из педагогического романа г. Плаксина "Женское воспитание":⁶⁶ не посмотрев на подпись, мы сперва подумали было, что эти главы принадлежат г. Борису Федорову -- этого достаточно для их оценки. За двумя главами из педагогического романа следует "Взгляд на Историю и преимущественно Русскую" г. Вознесенского; из этого взгляда мы ровно ничего не узнаем о русской истории. В первой части есть и еще несколько "ученых" статей, взглядов и рассуждений, но мы не имели храбрости читать их. Заглядывали в некоторые во второй части, но как ни бились, ничего не могли от них добиться, даже того, о чем говорят гг. авторы этих статей.⁶⁷ Журнальная или альманачная ученая статья не может изложить никакого знания во всей полноте его, но может представить его сущность и результаты, но для этого нужно занимательное и ясное изложение и хороший язык; в чем же нет ни того, ни другого -- того, поверьте, никто читать не будет. И вот, бог знает почему так названная и бог знает что означающая "Летопись факультетов"! Читайте ее и браните рецензентов!..

36. Страсть и мщение. Роман. Сочинение Александра Долинского. Москва. В университетской типографии. 1836. Две части: I -- 124; II -- 109. (12). Русская Шехеразада. Повести, изданные SS. Москва. В университетской типографии. 1836. Три части: I -- 276; II -- 243; III -- 238. (12).⁶⁸

Эти два сочинения принадлежат к тому разряду книг, о которых мы, из уважения к публике и для соблюдения приличия, не намерены больше говорить подробно. Скажем коротко и ясно: первая из них отличается детским неумением выразиться складно даже в двух строках и, при совершенной бездарности, обличает смертельную охоту марать бумагу. Вторая же книга, кроме безграмотности в высочайшей степени, отличается еще неблагопристойностями. Кстати -- хотите ли иметь понятие о франте-лакее, который старается говорить языком господ? -- вот вам по коротенькому отрывочку из того и другого романа.

Г-на Долинского.

Было уже поздно. Под свинцовым мраком ночи, под приветливым звуком стаканов, несколько молодых людей в разноцветных фраках, т. е. мундирах, громко разговаривали и еще громче смеялись. В подобных собраниях обыкновенно чувствам не дадут разгуляться, но зато шутки прыгают, как бесеняты, или как винные пузырьки в стакане. И в это время бутылочная роса (извините новое сравнение!) была так плодотворна в головах собеседников, что если бы воздух имел свойство насыщаться острыми словами и пр., и пр.

Г-на SS.:

Посмотри: сквозь форму золотых очков смотрит он на полную, выставку здешних красот так безучастливо, как будто бы все тепленькие и мякенькие сердечки женские хочет превратить в сосуды с мороженым в пр., и пр.

Это романы, и еще с большими претензиями на талант и остроумие!

37. <Примечание к стихотворениям К. Эврипидина>⁶⁹.

Наши предчувствия не обманули нас, а наши пророчества не обманули публику: г. Эврипидин быстро идет вперед! Читатели могут видеть из этих четырех стихотворений всю силу, гибкость и разнообразие его могучего таланта. Желая испробовать себя во всех родах, он не забыл и классического, опыт которого есть его прекрасная баллада. Было время, когда баллада была передовою колонною юного романтизма и первая вышла на бой, держа в руках его победоносное знамя; но теперь она перешла в произведение чисто классическое, как в парламентах левая сторона переходит в правую. Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени "Эврипидина", потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики, как оставалось долгое время тайною для английской публики имя Вальтера Скотта. Но извините! заговорившись, мы и забыли было о главном: на нас лежит приятная обязанность обрадовать публику радостным известием, что г. Эврипидин издает полное собрание своих стихотворений. Любезный поэт, извещая нас особенным письмом о своем благом намерении, со всею тонкостию и деликатностию, свойственною истинному таланту, очень ловко дает нам стороною знать, что "он надеется на нашу благосклонность и дорожит нашим мнением гораздо более, нежели мнением всех татарских и иных наций критиков". Вот что отвечали мы г. Эврипидину: "Не беспокойтесь, любезный поэт, насчет нашего отзыва о ваших прекрасных стихотворениях: мы станем за вас горою, мы наденем на вас лавровый венок бессмертия, во что бы то ни стало, хотя бы на счет здравого смысла. Мы докажем, как 2X2 = 4, что вы первый вносите в русскую поэзию и мысль и идею, что до вас в русской поэзии был век материализма и изящных форм, что сам Пушкин был когда-то примечателен только тем, что первый начал писать гладкими стихами, а теперь, когда уже все навострились писать гладкими стихами и когда являетесь вы, г. Эврипидин, и с гладким стихом на бумаге, и с глубокою мыслию в очах, и с чувством целомудрия на челе, теперь Пушкин должен занять место в ряду забытых и бездарных стихотворцев. Если же, сверх всякого чаяния, нам скажут, что мы судим слишком детски, что ваши стихотворения немного надуты, немного на ходульках, что в них видно не вдохновение, - а одно умение, приобретенное навыком, нанизывать звонкие рифмы на гладкие стихи без мысли и без чувства, что, одним словом, ваши прелестные стихотворения, г. Эврипидин, суть ни больше, ни меньше, как стихотворные игрушки, годные лишь для забавы "светских" людей, то таким крикунам мы ответим и коротко и ясно, что они люди движения, люди беспокойные, которым не сидится на одном месте, которым скучно, когда на улицах нет драк и пожаров. Поверьте, любезный поэт, что такой "светский" ответ заставит замолчать всех крикунов, и венец бессмертия останется за вами!"⁷⁰

38. Русская литературная старина.⁷¹

Нет ничего приятнее, как созерцать минувшее и сравнивать его с настоящим. Всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую всё стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны. Как бы ни нелепа была книга, как бы ни глуп был журнал, но если они принадлежат к сфере идей и мыслей, уже не существующих, если их оживляют интересы, к которым мы уже холодны,-- то эта книга и этот журнал получают в наших глазах такое достоинство, какого они, может быть, не имели и в глазах современников: они делаются для нас живыми летописями прошедшего, говорящею могилою умерших надежд, интересов, задушевных мнений, мыслей. Вот почему всякая книга, напечатанная у Гари, Любия и Попова гуттенберговскими буквами, в кожаном переплете, порыжелом от времени, возбуждает всё мое любопытство; вот почему, увидевши где-нибудь разрозненные номера "Покоющегося трудолюбца", "Аглаи", "Лицея", "Северного вестника", "Духа журналов", "Благонамеренного" и многих других почивших журналов, я читаю их с какою-то жадностию и даже упоением. Не худо иногда напоминать старину в пользу и поучение настоящего времени; не худо, к слову и кстати, воскрешать черты прошедшего, иногда для смеха, а иногда и для дела. Недавно попались мне в руки две старинные книги. Одну из них я знал когда-то наизусть: это знаменитая трагедия Сумарокова "Димитрий Самозванец";⁷² другую увидел в первый раз: это перевод Шекспирова "Юлия Цезаря", сделанный прозою в 1789 году,⁷³ то есть почти за пятьдесят лет назад, когда на Руси о Шекспире знали меньше, чем теперь о китайских и индийских поэтах, и когда в самой Европе этот венчанный царь поэтов почитался за пьяного дикаря и варвара.⁷⁴ Как первая книга показывает, что и в старину было не меньше нынешнего этих посредственных голов, этих жалких рутиньеров, которые не боятся ходить только по избитым и протоптанным дорогам и верят на слово то г. Вольтеру, то г. Буало, так вторая книга показывает, что и в старину были головы светлые, самостоятельные, которые не почитали за пустой призрак своего ума и чувства, данного им богом, которые своему уму и чувству верили более, нежели всем авторитетам на свете, любили мыслить по-своему, идти наперекор общим мнениям и верованиям, вопреки всем господам Вольтерам, Буало, Баттё и Лагарпам, этим грозным и могущим божествам своего времени. Такие факты драгоценны для души мыслящей и сердца чувствующего, и их должно откапывать в пыли прошедшего и показывать настоящему. Поэтому-то мы представляем здесь "предисловия" из обеих книг, как пресловутому "Димитрию Самозванцу", трагедии Александра Сумарокова, так и к переводу "Юлия Цезаря" безвестного переводчика. Первое покажет нам в Сумарокове плохого литератора, бездарного и самохвального стихотворца, бессильного и ничтожного мыслителя в деле искусства, хотя, в то же время, человека с здравым смыслом и благородным образом суждения в обыкновенных предметах человеческой мысли;⁷⁵ а второе покажет человека, который, своими понятиями об искусстве, далеко обогнал свое время и поэтому заслуживает не только наше внимание, но и удивление. Здесь заметим кстати, что его перевод сделан, кажется, с французского, изданного в 1776 году, под титулом: "Chakespeare traduit de l'Anglois, dedie au roi. Paris. 1777".

Вот предисловие Сумарокова к "Димитрию Самозванцу":

Слово Публика, как негде и г. Вольтер изъясняется, не знаменует целого общества; но часть малую оного: то есть людей знающих и вкус имущих. Естьли бы я писал о вкусе Дисертацию; я бы сказал то, что такое вкус, и изъяснил бы оное; но здесь дело не о том. В Париже, как известно, невежд не мало, как и везде; ибо вселенная по большой части ими наполненна. Слово чернь принадлежит низкому народу: а не слово: Подлой народ; ибо подлой народ суть каторжники и протчие презренные твари, а не ремесленники и земледельцы. У нас сие имя всем тем дается, которые не дворяня. Дворянин! великая важность! Разумной священник и проповедник Величества Божия, или кратко Богослов, Естествослов, Астроном, Ритор, Живописец, Скульптор, Архитект и протч., по сему глупому положению члены черни. О несносная дворянская гордость, достойная презрения! Истинная чернь суть невежды, хотя бы они и великие чины имели, богатство Крезово, и влекли бы свой род от Зевса и Юноны, которых никогда не бывало, от сына Филиппова победителя или паче разорителя вселенныя, от Июлия Цесаря, утвердившего славу римскую, или паче разрушившего оную. Слово Публика и тамо, где гораздо много ученых людей, не значит ничево. Людовик XIV дал Парнасу золотой век в своем отечестве: но по смерти его вкус мало-помалу стал исчезать. Не исчез еще; ибо видим мы оного остатки в г. Вольтере и во других Французских писателях. Трагедии и комедии во Франции пишут, но не видно еще ни Вольтера, ни Молиера. Ввелся новый и пакостный род слезных комедий: ввелся там; но там не исторгнутся семена вкуса Расинова и Молиерова: а у нас по Теятру почти еще и начала нет; так такой скаредной вкус, а особливо веку Великия Екатерины не принадлежит. А дабы не впустить оного, писал я о таковых драмах к г. Вольтеру: но они в сие краткое время вползли уже в Москву, не смея появиться в Петербурге: нашли всенародную похвалу и рукоплескание, как скаредно ни переведена Евгения и как нагло Актриса под именем Евгении Бакхаиту ни изображала; а сие рукоплескание переводчик оныя драмы, какой-то подьячий, до небес возносит, соплетая зрителям похвалу и утверждая вкус их. Подьячий стал судиею Парнаса и утвердителем вкуса московской публики! -- Конечно скоро преставление света будет. Но не уже ли Москва более поверит подьячему, нежели г. Вольтеру и мне: и не уже ли вкус жителей Московских сходняе со вкусом сево подьячего! Подьячему соплетать похвалы вкуса Княжичей и Господичей Московских, толь маловместно, коль непристойно лакею, хотя и придворному, мои песни, без моей воли, портить, печатать и продавать, или против воли еще пребывающего в жизни автора портить ево Драмы, и за порчу собирать деньги, или съезжавшимся видеть Семиру, сидеть возле самого оркестра и грызть орехи, и думати, что когда за вход заплачены деньги в позорище, можно в партере в кулачки биться, а в ложах расказывати истории своей недели громогласно, и грызть орехи; можно и дома грызть орехи: а публиковать газеты весьма малонужные можно и вне теятра; ибо таковые газетчики к тому довольно времени имеют. Многие в Москве зрители и зрительницы не для того на позорища ездят, дабы им слушать не нужные им газеты: а грызение орехов не приносит удовольствия, ни зрителям разумным, ни актерам, ни трудившемуся во удовольствие Публики автору: ево служба награждения, а не наказания достойна. Вы, путешествователи, бывшие в Париже и в Лондоне, скажите! грызут ли там во время представления Драмы орехи; и когда представление в пущем жаре своем, секут ли поссорившихся между собою пьяных кучеров, ко тревоге всего партера, лож и Теятра. Но как то ни есть: я жалею, что я не имею копии с посланного к г. Вольтеру письма, быв тогда в крайней расстройке, и крайне болен, когда Князь Козловской отъезжавший к г. Вольтеру по письмо ко мне заехал: я отдал мой подлинник ниже ево на бело переписав; однако ответное письмо сего отличного автора и следственно и отличного знатока несколько моих вопросов заключает: что до скаредной слезной комедии касается. А ежели ни г. Вольтеру ни мне кто в этом поверить не хочет; так я похвалю и такой вкус, когда щи с сахаром кушать будут, чай пити с солью, кофе с чесноком: и с молебном совокупят панафиду. Между Талии и Мельпомены различие таково, каково между дня и ночи, между жара и стужи, и какая между разумными зрителями Драмы и между безумными. Не по количеству голосов, но по качеству утверждается достоинство вещи: а качество имеет основание на истине.

Достойной похвалы невежи не умалят:

А то не похвала, когда невежи хвалят.⁷⁶

Вот предисловие к переводу "Юлия Цезаря":

При издании сего Шекеспирова творения почитаю почти за необходимость писать предисловие. До сего времени еще ни одно из сочинений знаменитого сего Автора не было переведено на язык наш; следственно и ни один из соотчичей моих, не читавший Шекеспира на других языках, не мог иметь достаточного о нем понятия. Вообще сказать можно, что мы весьма незнакомы с Английскою Литературою. Говорить о причине сего почитаю здесь не кстати. Доволен буду, естьли внимание читателей моих не отяготится и тем, что стану говорить собственно о Шекеспире и его творениях.

Автор сей жил в Англии во времена королевы Елисаветы и был один из тех великих духов, коими славятся веки. Сочинения его суть сочинения драматические. Время, сей могущественный истребитель всего того, что под солнцем находится, не могло еще затмить изящности и величия Шекеспировых творений. Вся почти Англия согласна в хвале, приписываемой Мужу сему. Пусть спросят упражнявшегося в чтении Англичанина: каков Шекеспир?-- Без всякого сомнения будет он ответствовать: Шекеспир велик! Шекеспир неподражаем! Все лучшие Английские Писатели, после Шекеспира жившие, с великим тщанием вникали в красоты его произведений. Мильтон, Юнг, Томсон и прочие прославившиеся творцы пользовалися многими его мыслями, различно их украшая. Немногие из Писателей столь глубоко проникли в человеческое естество, как Шекеспир; немногие столь хорошо знали все тайнейшие человека пружины, сокровеннейшие его побуждения, отличительность каждой страсти, каждого темперамента и каждого рода жизни, как удивительный сей живописец. Все великолепные картины его непосредственно натуре подражают; все оттенки картин сих в изумление приводят внимательного рассматривателя. Каждая степень людей, каждый возраст, каждая страсть, каждый характер говорит у него собственным своим языком. Для каждой мысли находит он образ, для каждого ощущения выражение, для каждого движения души наилучший оборот. Живописание его сильно, и краски его блистательны, когда хочет он явить сияние добродетели, кисть его весьма льстива, когда изображает он кроткое волнение нежнейших страстей: но самая же кисть гигантскою представляется, когда описывает жестокое волнение души.

Но и сей великой Муж, подобно многим, не освобожден от колких укоризн некоторых худых критиков своих. Знаменитый Софист, Волтер, силился доказать, что Шекеспир был весьма средственный автор, исполненный многих и великих недостатков. Он говорил: "Шекеспир писал без правил; творения его суть трагедии и комедии вместе, или траги-коми-лирико-пастушьи фарсы без плана, без связи в сценах, без единств; неприятная смесь высокого и низкого, трогательного и смешного, истинной и ложной остроты, забавного и бессмысленного; они исполнены таких мыслей, которые достойны мудреца, и притом такого вздора, которой только шута достоин; они исполнены таких картин, которые принесли бы честь самому Гомеру, и таких карикатур, которых бы и сам Скаррон устыдился". Излишним почитаю теперь опровергать пространно мнения сии, уменьшение славы Шекеспировой в предмете имевшие. Скажу только, что все те, которые старались унизить достоинства его, не могли против воли своей не сказать, что в нем много и превосходного. Человек самолюбив; он страшится хвалить других людей, дабы, по мнению его, самому сим не унизиться. Волтер лучшими местами в трагедиях своих обязан Шекеспиру; но, не взирая на сие, сравнивал его с шутом, и поставлял ниже Скаррона. Из сего бы можно было вывести весьма оскорбительное для памяти Волтеровой следствие; но я удерживаюсь от сего, вспомня, что человека сего нет уже в мире нашем.

Что Шекеспир не держался правил театральных, правда. Истинною причиною сему, думаю, было пылкое его воображение, не могшее покориться никаким предписаниям. Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять тою мерою, которою измеряют полет воробья. Не хотел он соблюдать так называемых единств, которых нынешние наши драматические авторы так крепко придерживаются; не хотел он полагать тесных пределов воображению своему: он смотрел только на натуру, не заботясь впрочем ни о чем. Известно было ему, что мысль человеческая мгновенно может перелетать от запада к востоку, от конца области Моголовой к пределам Англии. Гений его, подобно Гению Натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С равным искусством изображал они Героя, и шута, умного и безумца, Брута и башмашника. Драмы его, подобно неизмеримому театру натуры, исполнены многоразличия; всё же вместе составляет совершенное целое, не требующее исправления от нынешних театральных писателей.

Трагедия, мною переведенная, есть одно из превосходных его творений. Некоторые недовольны тем, что Шекеспир, назвав Трагедию сию Юлием Цезарем, после смерти его продолжает еще два Действия; но неудовольствие сие окажется ложным, если с основательностию будет всё рассмотрено. Цезарь умерщвлен в начале третьего Действия, но дух его жив еще; он одушевляет Октавия и Антония, гонит убийц Цезаревых, и после всех их погубляет. Умерщвление Цезаря есть содержание трагедии; на умерщвлении сем основаны все Действия.

Характеры, в сей трагедии изображенные, заслуживают внимание читателей. Характер Брутов есть наилучший. Французские переводчики Шекеспировых творений говорят об оном так: "Брут есть самый редкий, самый важный и самый занимательный моральный характер. Антоний сказал о Бруте: вот муж! а Шекеспир, изобразивший его нам, сказать мог: вот характер! ибо он есть действительно изящнейший из всех характеров, когда-либо в драмматических сочинениях изображенных".

Что касается до перевода моего, то я наиболее старался перевести верно, стараясь притом избежать и противных нашему языку выражений. Впрочем, пусть рассуждают о сем могущие рассуждать о сем справедливо. Мыслей Автора моего нигде не переменял я, почитая сие для Переводчика непозволенным.

Естьли чтение перевода доставит Российским любителям литературы достаточное понятие о Шекеспире; естьли оно принесет им удовольствие: то Переводчик будет награжден за труд его. Впрочем он приготовился и к противному. Но одно не будет ли ему приятнее другого?-- Может быть.-- Октября 15, 1786.

Мы нарочно сохранили правописание авторов; впрочем, как их правописание, так и язык не слишком далеко отстали от нашего времени: и теперь некоторые "светские" журналы горою стоят и отчаянно отстаивают подьячизм в языке и не хуже какого-нибудь Сумарокова кланяются большими буквами не только князьям и графам, но и литераторам, и гениям, и поэзии, и читателям...

39. Метеорологические наблюдения над современною русскою литературою⁷⁷

Было бы слишком трудно и почти невозможно передать нашим читателям все наблюдения, сделанные нами в последнее время над русскою литературою; но, не желая лишить их удовольствия быть свидетелями такого интересного зрелища; мы хотим довести до их сведения хоть один или два феномена, которые, без всякого спора, любопытнее и поучительнее всех атмосферических явлений, самых необыкновенных. Итак, благословись, приступаем к делу.

О м_и_р_н_о_м и д_р_у_ж_е_л_ю_б_н_о_м н_а_п_р_а_в_л_е_н_и_и н_а_ш_е_й ж_у_р_н_а_л_и_с_т_и_к_и.-- Нашу журналистику обыкновенно упрекают в бранчивом тоне, духе неуважения, неприличия и недружелюбия. И добро бы еще, если бы подобные обвинения происходили со стороны только публики; нет, сами журналы беспрестанно обвиняют самих себя во всем этом. Но это явная несправедливость. Конечно, есть споры, ссоры и даже битвы, но где ж не бывает всего этого? Зато, посмотрите, какие умилительные, исторгающие слезы восхищения примеры непамятозлобия, доброжелательства, дружбы! Не на нашей ли памяти и не перед нашими ли глазами один журнал превознес до небес один драматический талант, поставил его наровне с Байроном, Гёте, Шекспиром; и потом, давно ли этот же самый драматический талант был осмеян, уничтожен, по поводу одной его драмы восточного содержания, тем же самым журналом? Наконец, давно ли этот драматический талант был принужден довольно неловко защищаться против вероломного журнала и хвалить самого себя? И что ж? Недавно, очень недавно, в этом самом журнале была помещена целая драма, столько же скучная, сколько и длинная, драма того же самого автора?..⁷⁸ Как вам покажется этот редкий пример христианского умения прощать врагам?.. Недавно один "светский" журнал, издаваемый в Москве, объявил с каким-то торжеством и какою-то гордостию, что с ним живут ладно, мирно и братски только "Литературные прибавления к Инвалиду", которых никто не читает и о которых никто и знать не хочет. Потом другой "светский" журнал, издаваемый в Петербурге под щитом знаменитого и громкого, но совершенно невинного в этом издании имени, превознес до небес эти же самые "Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"", а этот плохенький журналец в восторге от обоих "светских" журналов.⁷⁹ Странное и удивительное зрелище! Журналы "светские", журналы бонтонные, разодетые, раздушенные, обнимаются с журналом-неряхою, журналом, самым нечистоплотным, самым оборванным, печатаемым на оберточной бумаге, от которой пахнет типографскими чернилами и подвальною сыростию... И это еще не пример дружелюбия, столь редкого в наше эгоистическое время!.. И после этого еще можно упрекать наши журналы в духе вражды и недоброжелательства?..

Ж_у_р_н_а_л_ь_н_а_я п_о_л_и_т_и_к_а.-- К числу самых свежих новостей нашей журналистики принадлежит торжественное открытие имени настоящего редактора "Библиотеки для чтения": это г. профессор Сенковский, известный своими прекрасными переводами арабских сказок, помещавшихся в разных альманахах. Он сам объявил, что "все, которые носили звание редакторов "Библиотеки для чтения", слишком невинны в ее недостатках, чтобы отвечать за них перед публикою, и слишком благородны, чтобы требовать для себя похвалы за достоинства, в которых они не имели никакого участия"; что "весь круг их редакторского действия ограничивался чтением третьей, последней корректуры уже готовых, оттиснутых листов, набранных в типографии по рукописям, которые никогда не сообщались им предварительно".⁸⁰ Это объявление для нас очень важно: по крайней мере, мы теперь знаем, вследствие каких "тягостных трудов, неразлучных с званием редактора "Библиотеки для чтения"", отказался И. А. Крылов от редакторства этого журнала.⁸¹ В этой же (июльской на 1836 год) книжке "Библиотеки для чтения" находится очень интересное известие о ее отношениях к одному петербургскому журнальцу, который... Но позвольте, мы расскажем этот любопытный факт словами самой "Библиотеки для чтения".

У нас есть один такой журналец свой, проданный⁸² нам телом и душою, с которым мы заключили формальный <контракт>,⁸³ на весьма выгодных для него условиях, чтобы он, под видом литературных заметок или как-нибудь другим образом, бранил "Библиотеку для чтения" в каждом своем листочке: однажды этот журналец -- уж не скажем который! какая нужда вам знать его имя?-- в исполнение договора излив всю свою желчь на наше издание, забранился из усердия до того, что напечатал, будто бы мы в нынешнем году потеряли полторы тысячи подписчиков, и,-- что ж вы думаете,-- на другой день лишних полторы тысячи человек подписалось на "Библиотеку для чтения"! Похвали же он хоть раз, хоть в шутку, мы бы наверное потеряли тысячи три читателей. Скажут, что это с нашей стороны нехорошо, что мы поддеваем публику. Что ж делать! Aide-toi, le ciel t'aidera, {Помогай себе сам, и небо тебе поможет (франц.).-- Ред.} говорит пословица; надо пользоваться всем и брать у этаких журнальцев, что у них есть. В их лавочке нет другого товару, кроме брани: мы берем у них брань, для себя, для своей пользы и своего удовольствия. Это позволительная сделка.⁸⁴

Не посвященные в таинства петербургской журналистики, мы не знаем, позволительная ли это сделка; впрочем, говоря выражением городничего Сквозника-Дмухановского, "может, оно там так и нужно". Мы не ручаемся также и за достоверность этого факта, чтобы у какого бы то ни было журнала могло явиться полторы тысячи подписчиков в один день -- и вследствие чего же? -- брани журнальца, у которого нет и полутора подписчиков и который самим литераторам известен только по имени. Между тем, для курьезу, мы как-то заглянули в неопрятный листок "Литературных прибавлений к Инвалиду" тотчас после прочтения последней книжки "Библиотеки для чтения" и вычитали там известие об одном отаитском журналисте, будто бы переведенное из "Quarterly Review" -- будто бы, говорим мы, потому, что слог и манера этого известия совсем не отзываются европеизмом, но ясно обнаруживают нашу родную самодельщину. Вот оно, это известие;

Один отаитский журналист чрезвычайно загордился перед своею собратиею, поднял нос на 90 градусов и стал точь-в-точь индейский петух с брыжами, начал обо всем судить и рядить, задирать тех, кто постарше его бабушки (нечего сказать -- важное преимущество!) и подтрунивать над теми, кто его умнее, выказывать свою ученость перед теми, которые учились и прилежнее и основательнее. Надоело, наконец, такое хвастовство его товарищам. Вот они уговорились поколотить его. На беду его, в одно воскресенье, когда сердитые на своего спесивого собрата журналисты уже были навеселе от английского джина, встретились они с ним в королевской кокосовой роще; один начал тузить его по голове, другой под сердце: журналист не охнул. И не чудно!-- ведь у него медный лоб, а вместо сердца природа сунула ему камень за пазуху. Тут один старый газетчик (травленый волк!) догадался и ударил по карману: заревел скряга, как бык, которого режут: откуда взялся голос у него. Их обступила толпа зевак -- и сцена кончилась всеобщим хохотом.⁸⁵

Откуда бы ни было получено это известие, оно, во всяком случае, очень любопытно, и мы верим ему на слово. Только желательно бы знать: этот прибитый журналист и газетчик-травленый-волк, кто-нибудь из них, не тот ли, о котором на Руси была сложена песня на голос "Лишь только занялась заря", где между прочим сказано про него:

Одной рукой объемлет стан,

Другою норовит в карман.

Или не тот ли кто-нибудь из них, о котором, тоже на Руси, была сложена другая очень забавная песня, которой голос мы забыли и из которой мы помним только вот эти стихи:

Я жену продам,

Детей так отдам!

. . . . . . . . . .

Мне в глаза наплюй,

По щекам отдуй,

По лицу трезвонь --

Лишь карман не тронь:

В нем чувствительность,

Раздражительность...

Во всяком случае, как битый журналист, так и журналист-травленый-волк, очень интересны, и к ним обоим очень пристали эти стихи...

Л_и_т_е_р_а_т_у_р_н_ы_е известия.-- Русская литература, столь бедная прошедшим и настоящим, очень богата будущим... Говорят, г. Кони готовит к печатанию новый маленький водевиль с большим предисловием... Слышали мы также, что в "Московском наблюдателе" будет помещено несколько мадригалов кн. Шаликова, несколько критических статей гг. Лихонина и Авенира Народного и много других интересных новостей... Дай-то бог!.. Но занимательнее всего давно уже известное объявление о новом творении Ф. В. Булгарина: "Россия, в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях, ручная книга для русских, всех сословий".⁸⁶ Знаменитый наш нравоописатель и романист, по примеру отца всех романистов, великого шотландца, хочет замкнуть свое блистательное поприще большим историческим творением и в скромном своем объявлении уверяет, что всякий истинный патриот, не-предатель и не-ренегат, должен непременно подписаться на его книгу, которая скоро выйдет, смотря по деятельности сотрудников; и так как подписка на эту книгу безденежная, то, слышали мы стороною, г. Булгарин приобрел уже до десяти тысяч подписчиков... У нас на Москве А. А. Орлов готовит полное издание своих романов... Боже мой! сколько надежд, сколько сладостных надежд!.. Если они исполнятся, пусть тогда ренегаты и безбородые Шеллинги и Гегели доказывают, что у нас нет литературы!..⁸⁷

41. Хвалебное приношение веры новопрославленному святителю Митрофану, епископу Воронежскому. Стихотворение в пяти песнях. Москва. В университетской типографии. 1836. 119. (8).⁸⁸

Это пятипесенное стихотворение отличается хорошими стихами, которых так много, что мы не можем их выписывать; но лучше всех показались нам следующие, которые и выписываем, по их краткости:

Умолкни, лира немощная;

Тебе ль хвалой того венчать,

Кто, как достойный житель рая,

Причтен мир горний украшать?⁸⁹

43. Письма леди Рондо, супруги английского министра при российском дворе, в царствование императрицы Анны Иоанновны. Перевел с английского М. Санкт-Петербург. 1836. В типографии III отделения собственной е. и. в. канцелярии. 128. (8).⁹⁰

Мы прочли с большим удовольствием "Письма леди Рондо". Между многими пустыми вещами и болтовнёю, в них есть несколько характеристических черт старого времени. Конечно, истории нечем поживиться от этих писем, но они имеют большую важность для русской публики, как записки, в которых можно найти несколько любопытных фактов касательно нравов русского общества в царствование Анны Иоанновны и тиранию ужасного Бирона. Сверх того, любезный и игривый ум сочинительницы этих писем придает им столько занимательности, что их можно читать, по крайней мере, без скуки и принуждения. Приводим отрывок из одного письма, который дает некоторое понятие о том времени:

Я расскажу вам теперь об одной даме, которая, думаю, вас очарует собою. Она родом благородная венецианка, жена старого мужа, уроженца Рагузского, который за несколько лет поселился здесь. Он послан был Петром Первым с важным поручением в Венецию и женился здесь на этой женщине, или, лучше сказать, купил ее, потому что он чрезвычайно богат. Ей теперь 25 лет, она высока, стройна, мила, благородна и грациозна; черты лица чрезвычайно выразительны, особенно прекрасны ее большие, черные глаза; вообще, смотря на ее наружность, я представляю тех идеальных красавиц, которых описывают в романах. Старый ее муж держит ее взаперти и с трудом дозволяет ей выезжать кроме двора, при котором она является во всем блеске, каким только могут окружить такую прекрасную женщину великолепная одежда и драгоценные камни; она носит на себе столько прекрасного жемчугу, что многие особы из нашего пола стали подозревать, что он поддельный, и естественно мучились желанием узнать, справедливо или ложно это подозрение. Так как здесь в моде глупые забавы, в продолжение которых особы обоего пола имеют право делать и говорить тысячи глупостей, то одна дама решилась воспользоваться этим обстоятельством для открытия тайны. Вследствие этого, в первое такое собрание при дворе, она говорила с восторгом о прелестях венецианки и, наконец, как бы желая поцеловать ее в шею, схватила зубами одну жемчужину. Она, приметив это, ударила ее в щеку и сказала: "Вот вам на память, что благородная венецианка никогда не носит поддельных камней!" Женщина, оглушенная ударом, закричала, что будет жаловаться ее величеству. Государыня была в это время в соседней комнате. Венецианка отвечала спокойно: "И если вы это делали по приказанию ее величества, то вы должны бы были мне сказать; ежели же нет, то я думаю, что государыня будет очень довольна тем, что я сама наказала вас за вашу дерзость, не беспокоя ее формальною жалобою". Эта женщина (которая?) уже с сих пор не являлась при дворе, и поступок (чей?) предан забвению.

Вообще все описанные подробности нравов и обычаев относятся более или менее к придворной сфере, в которой обращалась леди Рондо; но тогда только один двор и представлял любопытное зрелище, потому что один он сосредоточивал в себе всю жизнь народа, который в то время не имел ни смысла, ни образа, ни лица. Особенно любопытны подробности о бракосочетании принцессы Анны, бывшей, по низвержении Бирона, регентшею России, с герцогом Брауншвейгским. Вообще появление этой книги в русской литературе очень приятно. Перевод, как сами читатели могут судить из приведенного отрывка, недурен, хотя и мог бы быть лучше; жаль особенно, что переводчик беспрестанно употребляет обветшалые слова, нередко ошибается в правописании и в расстановке знаков препинания. Что касается до последнего обстоятельства, то, в приведенном нами отрывке, мы должны были сами, для соблюдения смысла, расставить запятые. Издание очень хорошо.

44. Стенька Разин. Историческая повесть из времен царствования царя Алексея Михайловича, с приложением современных исторических актов и грамот. Соч. Николая Фомина. Москва. В типографии Августа Семена, при императорской Медико-хирургической академии. 1836. 65. (8).⁹¹

В этой - "исторической повести" нет никакой повести: это просто вздор, сколько бессмысленный, столько и дорогой, потому что стоит четыре рубли. Боже великий! Четыре рубли за четыре листа чепухи, тогда когда том Дюмон-Дюрвиля, состоящий с лишком из двадцати листов, и еще с приложением до пятидесяти прекрасно гравированных картинок стоит пять рублей!.. Посмотрите, как хитра литература толкучего рынка: она уже начинает сбрасывать типографические лохмотья гг. Кузнецова и Пономарева, она уже начинает печататься в типографии г. Семена!..⁹²

47. Святочные вечера, или Рассказы моей тетушки. Москва. В типографии М. Пономарева. 1835. Две книжки: I -- 65; II -- 50. (12).⁹³

Чудно устроен белый свет, как подумаешь! Не напрасно говорит русская пословица: "По платью встречают, по уму провожают!" Вот катится по звонкой мостовой великолепная карета, которую мчит, как ветер, шестерня лихих лошадей; форейтор кричит громко "пади"; сановитый кучер с окладистой бородой ловко правит рьяными бегунами; две длинные статуи в ливреях горделиво стоят назади; треск, гром, пыль; мелкие экипажи сворачивают, прохожие бегут. И что ж? -- Вы думаете, там, за полированными стеклами, на сафьянных подушках, сидит какое-нибудь божество, доблесть, слава, гений?.. Нет! там часто зевает пресыщенное честолюбие, самолюбивая глупость, дряхлое ничтожество, которое не стоит сбруи, дешевле позолоты! -- А вот мчится легкая, воздушная коляска на паре вороных; мостовая с дробным ропотом вырывается из-под ней; Аполлон, светозарный бог искусств, с охотою променял бы ее на свою дрянную колесницу в древнем вкусе; в ней сидят мужчина и женщина: вы думаете, это чета влюбленных, упивающаяся всею роскошью, всем избытком и душевных и вещественных благ, чета, дышащая атмосферою из радостей, восторгов и наслаждений жизни?.. Нет, это не то, это лохматая борода, черные зубы, слои белил и румян, это барыш и торговля, обман и бессовестие, словом, это те же лыки, те же мочала, только в позолоте другого рода, это та же ветошь, тот же отсед жизни, только под лаком другого цвета! Куда ж обратиться? Где искать и находить без ошибки, без разочарования? -- Э, постойте! вот едет, или, лучше сказать, вот ползет на смиренной кляче какая-то умиленная фигура, с свертком бумаг в руке, в одежде служителя Фемиды. Пойдем к нему, поговорим с ним. Может быть, это один из тех людей, которые могли бы ездить в карете, но ездят на калибере, потому что мысль и чувство всегда предпочитали общественному мнению, а долг человека и христианина мишурным выгодам жизни, которые в сознании своего человеческого достоинства находят для себя достаточное вознаграждение за все лишения и страдания, добровольно ими на себя наложенные?.. О нет! это просто подьячий, человек, который никогда и не думал ни о чувстве, ни о мысли, ни о долге, ни о человеческом достоинстве; чувство всегда полагал он в сытном обеде и рюмке водки, мысль для него заключалась в удобствах жизни, долг в повторении нескольких пошлых правил, затверженных им с юности, а человеческое достоинство в чине коллежского асессора и выгодном месте; едет он на калибере из трактира, где его угощал по силе возможности, чем бог послал, усердный проситель... Но я вижу, мы несчастливы во всех наших наблюдениях над разъезжающими на лошадях: попытаем счастия над пешеходами. Вот стоит нищий: подойдем к нему, скажем ласковое слово, подадим копейку -- он наш брат по Христе; узнаем, почему он нищий, зачем он нищий. Может быть, это одна из тех горделивых и непреклонных душ, которая хочет или всего, или ничего, один из тех крепких и гордых кедров человечества, которые, стоя на величайшей вершине мысли и чувства, могут скорее переломиться, нежели погнуться от бури несчастия; один из тех людей, который любил людей, хотел им добра, требовал от них сочувствия и, не получив его, захотел жить на их счет, ничего не делая им, презирая и их хвалой и их осуждением; или, может быть, это человек выстрадавшийся, падший под бременем несчастия, для которого нет ни добра ни зла, ни чести ни бесчестия, ни гордости ни унижения, живой автомат, в котором не погас один инстинкт жизни и разве сознание своей нравственной смерти; или, может быть, это одно из тех дивных существ, которых называют дервишами, юродивыми, для которых нет на земле ни отечества, ни родных, ни благ, ни горестей, ни радости, которые не умеют трех перечесть и знают, что нас ждет за гробом, словом, один из этих великих поэтов, которые не пишут в жизнь свою ни одной строки и которые, тем не менее, великие поэты? -- Нет -- всё не то: это просто разврат, прикрытый лохмотьями, живая спекуляция на сострадание и милосердие ближних, леность, прикрывающаяся гримасою убожества и несчастия! -- Где ж люди-то? В чем же они ездят, как они ходят, во что одеваются? Где ж люди? -- Везде и нигде, если хотите; иногда и в каретах, иногда и в рубище на перекрестке. Везде: только помните, что это явления необыкновенные, редкие, исключительные. "Бочка дегтю, ложка меду": вот вам великий мировой закон в пошлой форме!

То же самое представляет и книжный мир: "Бочка дегтю, ложка меду"! -- Было время, когда книгопечатание почиталось чем-то святым и таинственным, когда им занимались со страхом и трепетом, как делом не житейским. И тогда печатались дурные книги, но от неуменья, от невежества, от бездарности, а не от недобросовестности, не от умышленного и сознательного желания сделать из житейских выгод дурное дело. Теперь же, когда люди поддались коммерческому направлению, когда они спекулируют и религиею, и совестью, и правосудием,-- теперь книгопечатание ни больше, ни меньше, как фабрикация сбыточного товара; так извольте ж после этого судить о книгах по их внешней, типографской красоте и достоинству? Здесь так же можно ошибиться, как и в людях. Что это такое, так изящно, просто и красиво изданное? -- Это стихотворения Пушкина, того поэта, который первый объяснил для нас тайну поэзии. По заслуге честь! -- А это что такое, так же хорошо, так же тщательно изданное? -- Это роман г. Булгарина -- это "Александроида" г. Свечина! Видите: не одни господа ходят в модных фраках: в них щеголяют и иваны...⁹⁴ А это что за книга, напечатанная так скромно, как все книги, печатанные в типографии г. Греча, на такой сероватой бумаге, с таким множеством опечаток? -- Это "Арабески" г. Гоголя, в них помещены "Невский проспект" и "Записки сумасшедшего"!.. Теперь видите: не одни иваны ходят в байковых сертуках с медными пуговицами: в них иногда рядятся и господа, иногда от нужды, иногда по прихоти или беспечности. Что ж остается тут делать?.. По платью встречать, по уму провожать, как гласит мудрая русская пословица...

Перед нами лежит теперь книжка, или, лучше сказать, книжонка, напечатанная на бумаге, в которой отпускаются товары "авошных" лавочек, кривыми, косыми, слепыми буквами с ужаснейшими опечатками, грамматическими ошибками, словом, изданная в типографии г. Пономарева. И что же? Чтение этой книжонки порадовало нас и доставило больше удовольствия; нежели чтение многих "светских" романов и "светских" журналов. Мы, может быть, и не увидели бы этой книжонки, потому что она, может быть, и не дошла бы до нас. Но нам о ней было говорено, как о редкости;⁹⁵ и мы ее достали. Надобно сказать, что мы читаем все доходящие до нас книги хотя до половины, хотя по нескольку страниц, смотря по тому как сможется: это наше святое правило, это наше добровольное мученичество, за которое мы надеемся получить отпущение хотя в половине наших грехов, разумеется, литературных. Итак, мы развернули эту книжку с конца и прочли на пробу, что попалось. И вот что нам попалось прежде всего:

Чудная встреча

Рассказывают, конечно, мало ли что говорят! да не всякому слуху верь, но всё-таки рассказывают. Не ручаюсь, впрочем, правда то или нет, потому что в наших деревнях городят иногда и господь ведает какие небывальщины; однако ж рассказывают, и именно наши старики родной моей деревушки; а нужно сказать, что едва где любят больше поговорить, как у нас в деревне. Но пора за дело: рассказывают, что в нашей деревне был дьячок, имя ему... ох забыл... кажется Федот, точно -- а по батюшке Макарыч, если не ошибаюсь. Этот самый Федот Макарыч был презнаменитый сновещатель, или толкователь снов, а пуще сновидений; наша деревня вся к нему, как к оракулу, прибегала, мужички и бабы шли к нему на поклон, господа слали и присылали за Федотом Макарычем, и ему было житье хорошее, так что уж у Федота Макарыча и домик получше не токмо дьяконского, но и поповского, и в домике почище, да и на жене и на детях подороже да побогаче, чем, например, даже и на самой матушке попадье. Так велико ценили искусство Макарыча; но заметьте, дорогие читатели, что при всем своем уменье в снотолковании Федот Макарыч был, как бы сказать, не так чтобы трус, но и не совсем смелый человек, даже скорее похож был на первого. Случилось одному помещику пригласить Федота Макарыча разгадать один сон; он явился, и в минуту сон был разгадан. Толкование сна в добрую сторону расшевелило сердце помещика. "Пей, брат Макарыч, пей!" -- так раздавался голос хозяина.-- "Ох, отец мой! не пью я,-- кланяясь в пояс, отвечал Макарыч,-- закаялся, сударь, увольте-с, право, увольте-с!" -- "Нет, брат, пей, не отговаривайся,-- говорил помещик!-- Подайте-ка стакан пуншу еще!" -- "Что с вами делать, милостивец!" -- и принялся Макарыч за пунш. -- "Без троицы и дом не строится! да дайте-ка еще Макарычу пуншу", -- крикнул помещик. -- "Воля ваша, батюшка, невмоготу, право, сударь, домой не доплетусь!" -- отговаривается Макарыч. -- "Ну, вздор, братец, что за важная вещь! есть с чего опьянеть? давайте ему скорей стакан!" -- "Пора, сударь, и домой, прощения просим!" -- говорил Макарыч, откланиваясь помещику. -- "Да погоди, брат Макарыч, или ты боишься, чтоб тебя не обидели нечистые на дороге?" -- возражал помещик. -- "Эх! сударь! не тут бы мне молвить об нечистых, они тож знают, кого им надобно! а я с роду моего ничего не боялся, да и с помощию моего мастерства надеюсь..." И умолк Макарыч.

-- Впрочем,-- начал один из гостей,-- я не люблю с недавнего времени этой дороги, что мимо кладбища идет; я вам скажу, со мной тому назад с неделю случилась довольно неприятная история; поехал я к зятю, откуда, немного запоздавши, и еду себе помаленьку домой: вот подъезжаю уж к тому березничку, что у самого конца погоста; лошади мои всхрапнули и разом в сторону, я глядь в бок... что ж, вы думаете, это было?

-- Волчище, небось!-- отвечал Макарыч.

-- Какой тебе волчище? Кто-то длинный, сухой, тощий и весь в белизне, так вот чуть и не схватил меня за голову; лошади мои по пашне, да около рощи; и насилу-то уж к гумну доскакали... ну набрался ж я тогда страху!

-- И, да чего ж тут пугаться!-- возразил Макарыч;-- а я бы себе просто... ну потихоньку бы и уехал от него...

Помещик расхохотался. Наконец Федот Макарыч после низких поклонов убрался, вот вышел со двора за ворота, а там и в поле.

Сначала, пока еще кое-как светлело на небе и по дороге не было ни мрака, ни страху, ни туч, ни привидений, Федот Макарыч шел бодро и скоро, только его приговорки: марш! марш! право! лево! и снова марш! марш! право! лево! и слышны были по дороге; а как начало темнеть, начало густеть на небе, и по дороге, впереди Макарыча, то стон пробежит, то лес зашатается, груды снега заходят, ему и стало жутко и страшно. "Что, если,-- думает он,-- да попадется мне покойник, как я пойду мимо погоста?" -- Так и обомлел Макарыч при этой мысли. "Страсть да и полно! а обойти нельзя!" -- Нечего делать: пошел кое-как Макарыч... а всё левей, то к пашне, то дальше от погоста. "Их, когда б другую-то половину так же перейти, авось!" И идет Макарыч, чуть глядит стороною на могилы да на кресты... Только вот и развалилась одна могила, и выходит оттуда кто-то белый... Макарыч вскрикнул и стал, как пень: ни вперед, ни назад от страху: в глазах у него только рябело да золотые звездочки прыгали, пособу (?) белого привидения не стало. Макарыч что ни есть духу пустился бежать по пашне, так и задыхается, а до конца погоста еще не добежал. "Еще вот шага три, и я буду ж за погостом",-- думает Макарыч, и еще пуще. Вдруг белый покойник из последней могилы да к нему навстречу. Макарыч как-то уж осмелился, и ну от него в сторону, а белая тень то за ним, то перед ним, так и вьется клубом.-- "Вот сейчас за погост, вот-вот только шаг!" -- и еще повернул налево. Макарыч перебежал что-то, как окоп, и застучал по камню ногами: тук! тук! тук! Только сбежал с него, камень разом приподнялся, и оттуда белая тень тоже вышла... Макарыч дальше, чугунная плита завыла под его ступнями, и оттуда вышла встревоженная тепь. "Стой!" -- заревел могильный голос из-под обрушенного камня. Макарыч оглянулся назад, и встревоженные тени перед ним; он тут понял, что он был на самом погосте, среди гробов и могил.-- Нет, любезные читатели, он ничего не понял!.. Знакомые покойники, тени, облеченные в белые саваны, разверзтые гробы -- вы можете себе представить, в какое положение всё это привело Макарыча!..

-- Узнал ли ты меня, Макарыч? -- спросила его тень, сидевшая на подножии великолепного памятника. Макарыч был безответен; он не пришел еще в себя. -- Да, мудрый сновещатель, разгадай мне сон: я спал вот под этим мрамором целых три года; и мне снился ужасный сон, редкий сон... разгадай мне ты, знаменитый твоим искусством! Но не забудь, мой сон совсем иной, он отрешен всего земного, в моем сне было пять сновидений.-- Только при магических словах "сон, сновидение", мог образумиться Макарыч; он вслушивался в рассказ таинственной тени.-- В первый год моего вечного сна я видел сон, что, предавши земле мое тело, люди поставили меня между светом и тмою; всё радовало дух мой в первом, всё тяготило меня во второй!.. Долго был я посреди их, пока напоследок мне стали слышны последние удары грома, разодравшего тму и проявившего свет в настоящем его блеске; меня окружил он; помню, мне было сладко, легко! Разгадай мне этот сон!

Макарыч молчал; ответ его был изумление. -- Ну я сам скажу тебе: я разгадал в этом сне суд людей надо мною, суд страшный света над останками могилы, над прахом моим.

Этот суд иногда проходит сквозь хладную могилы сень, этот суд часто тревожит бедные кости.

Во второй год я видел сон, что приходили на мою могилу люди и тревожили меня, повторяя свету мое имя. Тут было много голосов надо мною, мне безызвестных. Я видел сон, как имя мое было с дружиной (?), с искусствами, в той светлой стороне, в которую перенесен я был минувшим годом. Ты не отгадываешь моего сна?-- Это было сооружение надо мною памятника...

Макарыч был попрежнему нем и неподвижен.

-- Наконец, в последний год, я видел третий сон: я был унизан перлами, и душа моя горела чистою звездою.

В этом сне я узнал святые слезы детей-младенцев моих и их молитву, которая была чистою звездою души моей, светившею мне и в мраке подземном, в могильной моей ночи!-- Вот тебе сны, из которых научись познавать жизнь смертного. Обман, коим ты приобрел титло сновещателя, порукою за твою темную судьбу?-- Взгляни, если хочешь, на свой ум и свое бедное сердце, и увидишь сам, как ты ничтожен, если ты только понять это можешь. Смотри на самого себя"...

И белая тень сорвала череп с головы Макарыча и отделила сердце его от других внутренних частей... Макарыч взглянул и ужаснулся самого себя!.. Я не досказываю вам, читатели, остального...

По этой пьесе могут понять, почему "Святочные вечера" так удивили нас. Здесь виден если не талант, то зародыш таланта. Мы выписали не лучшую, а кратчайшую пьесу. Автор, очевидно, не большой грамотей, еще новичок в своем деле; и оттого его язык часто в разладе с правилами, часто в его рассказах встречаются обмолвки против характера простодушия, который он на себя принял; он прикидывается простым человеком, хочет говорить с простыми людьми, и между тем употребляет слова "фантазия, тени умерших" и тому подобное. Но несмотря на всё это, какое соединение простодушия я лукавства в его рассказе; какая прекрасная мысль скрывается под этою русско-простонародно-фантастическою формою! Это не сказка казака Луганского, в которой часто нет ни мысли, ни цели, ни начала, ни конца. Советуем неизвестному автору обратить внимание на свой талант и видеть в нем не одно средство к приобретению тех жалких и ничтожных выгод, которые могут доставить ему Мурраи и Лавока толкучего рынка. Мы, с своей стороны, почтем для себя за долг следить за развитием его таланта и быть посредниками между им и публикою. Талант дело великое! Мы готовы идти отыскивать его не только на толкучем рынке, но даже в грязи Михонского болота, куда г. профессор Сенковский посылал А. С. Пушкина за "Библиотекою для чтения".⁹⁶

48. О жителях Луны и о других достопримечательных открытиях, сделанных астрономом Сир-Джоном Гершелем, во время пребывания его на Мысе Доброй Надежды. Перевод с немецкого. Санкт-Петербург. В Гуттенберговой типографии. 1836. XIV. 93. (12).⁹⁷

Вот что говорит переводчик этой книжки:

Утверждают, что описание всех открытий, содержащихся в этой книжке (,) есть не иное что (,) как мистификация, мастерски составленная одним из известнейших нынешних германских сочинителей, или, как полагают другие, одним из французских астрономов. Мы не беремся разрешать это сомнение, ибо помним, что "Гулливерово путешествие" при своем появлении было принято за истину и что рассказы о первых опытах над пароходами считались за басню. Пока придут новые известия с Мыса Доброй Надежды (,) наши читатели (может быть!) поблагодарят нас за знакомство с книгою, наделавшею больше шума в Европе, нежели все когда-либо выходившие замечательные сочинения, и кто впоследствии и останется в обмане, тот может сказать себе в утешение, что он был обманут вместе с половиною Европы.⁹⁸

Переводчик этой книжки должен быть человек очень пожилой; он помнит еще, как "Гулливерово путешествие" было принято за истину;⁹⁹ поэтому-то он и решился перевесть эту книжонку. Он еще не уверен, что это нелепость. Впрочем, если и нелепость, для него беда не велика: половина Европы была обманута этою нелепостью; и неудивительно: ведь везде не без добрых людей, даже и в просвещенной Европе.

Можно не знать той или другой науки, можно не знать даже никакой -- и быть человеком; но нельзя ругаться наукою, нельзя кощунствовать над нею -- и быть человеком. Есть, однако, люди, которые довольно образованы, даже несколько учены, и которые, несмотря на то, находят какое-то удовольствие, даже наслаждение в кощунстве этого рода. Есть люди, которые подделывают грамоты, хроники и которым иногда удается обманывать людей, истинно ученых. Все обманщики гадки; но обманщики этого рода -- особенно; святотатство есть ужаснейший из грехов.

Брошюрка "О жителях Луны" написана одним из этих остроумных кощунов и приписана знаменитому Гершелю. Наш переводчик, помнящий, как было принято за истину "Гулливерово путешествие", обрадовался новой истине такого рода и поспешил передать ее русской публике в довольно плохом переводе.

49. Бедность и любовь. Сочинение П. Фуше. Перевод с французского. Санкт-Петербург. В типографии Н. Греча, 1836. 239. (12).¹⁰⁰

Давно уже не читали мы таких плохих иностранных романов, как эта "Бедность и любовь": но перевод еще лучше романа. Вот несколько фраз для образчика: "Но счастие Георга, быть обязанным такой доброй женщине, которую можно было назвать ангелом доброты в образе человеческом... Без сомнения, что ничего не может быть величественнее и более желаемое (,) как видеть себя окруженным существенною славою, происходящею от высоких мнений людей"... Мы могли бы выписать подобных фраз более тысячи, но к чему бы это послужило? -- Переводчик не знает ни русского, ни французского языков; так, например, фразу: "Votre future est a Paris deja" -- что значит: "Ваша невеста уже в Париже", он переводит "Ваша будущность уже в Париже".¹⁰¹ Нечего сказать -- с большим чувством перевел!

50. Черный паук, или Сатана в тюрьме. Фантастико-волшебная повесть небывалого столетия, соч. Гофмана. Переделанная с немецкого А. Пр -- ом. Москва. В типографии Эрнеста. 1836. 62. (12).¹⁰²

Назад тому лет десять или больше эта повесть была помещена в блаженной памяти "Новостях русской литературы", довольно плохом журнале, издававшемся г. Воейковым, а теперь выдается книжонкой величиною в два с половиною листа, а ценою в три рубли. Впрочем, не пугайтесь: это только так напечатано для большей важности, а продается она, вероятно, по пятаку серебра, не дороже.

51. Всеобщее путешествие вокруг света, содержащее извлечения из путешествий известных доныне мореплавателей, как-то: Магеллана, Тасмана, Дампиера, Ансона, Байрона, Валлиса, Картерета, Бугенвиля, Кука, Лаперуза, Блея, Ванкувера, Антркасто, Вильсона, Бодена, Флиндерса, Крузенштерна, Портера, Коцебу, Фрейсине, Биллинсгаузена, Галля, Дюперре, Паульдинга, Бичея, Литке, Диллона, Лапласа, Морелля и многих других, составленное Дюмон-Дюрвилем, капитаном французского королевского флота, с присовокуплением карт, планов, портретов и изображений замечательнейших предметов природы и общежития во всех частях света, по рисункам Сенсона, сопровождавшего Дюмон-Дюрвиля в его путешествии вокруг света. Часть третья. Москва. В типографии Августа Семена, при императорской Медико-хирургической академии. 1836. 367. (8).¹⁰³

Читателям "Молвы" должно быть известно наше мнение об этой книге: она представляет чтение сколько полезное, столько интересное и увлекательное.¹⁰⁴ Нам остается сказать только, что третья часть переведена и издана с тем же достоинством и тою же тщательностью, какими отличались и первые две части. В ней преимущественно содержится описание Кохинхины и Манильских островов, описание занимательное и мастерски сделанное. Четвертая часть выйдет в непродолжительном времени.

52. Надежда, собрание сочинений в стихах и прозе. Изд. А. Кульчицкий. Харьков. В университетской типографии. 1836. 284. (12).¹⁰⁵

Книжка эта есть собрание сочинений не одного, а разных лиц; следовательно, это -- альманах! -- Альманах в 1836 году есть почти то же, что эпическая поэма, написанная шестистопными ямбами, с заветным "пою". Редкий, давно небывалый гость -- добро пожаловать!

Альманах начинается длинною, предлинною повестью самого издателя, г. Кульчицкого: "Воспоминания юности". Посмотрим на эти воспоминания.

Один из студентов Харьковского университета едет домой, в провинцию, для свидания с родственниками, и приглашает с собою своего товарища. У студента была хорошенькая сестрица, а товарищ его имел весьма чувствительное сердце; из этого завязалась предлинная история, которой пересказывать у нас нет ни сил, ни охоты.

Уже был день на дворе, когда я пробудился от каких-то сладостных, гармонических звуков... Прислушиваюсь... в отдаленной комнате кто-то играет на фортепьяно. "О это она, ранняя, милая птичка!" -- подумал я и с поспешностию начал одеваться. Когда мой туалет был окончен, я взглянул в зеркало и, уверившись, что был чрезвычайно авантажным, (авантажен?), хлопнул дверью и вошел в залу. "Точно... она! и как мила! милее вчерашнего!" -- снова подумал я и подошел к Катеньке.

-- Здоровы ли вы, после вчерашней усталости?-- спросил я.

-- Очень здорова,-- отвечала она.-- Вы каково провели ночь?

-- О, божественно, сударыня!

-- Божественно? Разве вы молились? -- спросила она с очаровательной улыбкой.

-- Я поклонялся... божеству.... в образе девушки...-- робко отвечал я ей пошлым каламбуром.

После этого Катенька, мечтательно склонив головку, запела пошлый романс, начинающийся таковыми стихами:

Вокруг тебя луч радости светлеет,

В тебе дары ума и красоты,

И если кто душой моей владеет,--

Ах, это ты...

Это пение и "задумчивые глазенки Катеньки раскрыли в душе студента глубокие, очаровательные чувства и зажгли светильник любви"... Галантерейное, чорт возьми, обращение!¹⁰⁶

Послушайте, господа! пусть в провинции студенты влюбляются в продолжение каких-нибудь двух дней: оно чем скорее, тем лучше; пусть в провинции девушки слушают добродушно пошлые канцелярские комплименты и восхищаются ими; пусть в провинции пишут плохие повести и читают их: но нам-то, столичным, какое дело до всего этого; мы-то, столичные, зачем должны принимать в чужом пиру похмелье?..

Все прочие прозаические статьи под пару этой: это просто детские пародии на слог, язык и замашки взрослых писателей. Стихов бездна, и всё прекрасные; имена поэтов все новые: г. И........ъ, г. Кульчицкий, г. Лавр, г. Полев, г. Д. Л....ъ, г. Редкий, г. Неизвестный. А какие стихи, боже мой, какие стихи! Не понимаем, как очутился между ними перевод из "Макбета" г. Кронеберга. Г-н Кронеберг переводил Шекспира, вероятно, для того, чтоб его перевод читали: зачем же он бросил его в детский альманах?

Мы могли бы еще много сказать об этом альманахе; но, право, нам больше грустно, чем забавно. И эти господа писали, печатали и ожидали суда публики! О, провинциальное простодушие!¹⁰⁷

53. Умные, острые, забавные и смешные анекдоты Адамки Педрилло, бывшего шутом при дворе императрицы Анны Иоанновны, во время регентства Бирона. Москва. В типографии Н. Эрнста. 1836. С портретом. Две части: I -- 37; II -- 47 (12). С эпиграфом:

Умен, злодей!..¹⁰⁸

Однажды Педрилло (,) увидя человека, стоявшего у позорного столба, "просил, в чем состоит его преступление?

-- Я сочинил пасквиль на министров,-- отвечал преступник.

-- Э, братец? что бы тебе сочинить на меня! тебе бы ничего не сделали!-- сказал Педрилло.

Неужели это остро? Может быть, это и казалось острым в те времена, когда шутов звали Адамками; но теперь, когда их величают Адамами и даже, пожалуй, Адамычами, это просто и тупо и плоско. И все остроты Педрилло точно таковы же. Безграмотное заглавие книжонки ясно показывает, что это за штука, и потому мы об ней умалчиваем.

ПРИМЕЧАНИЯ

Данный том охватывает труды В. Г. Белинского, относящиеся к 1836-1838 гг.

В 1836 г. Белинский продолжал сотрудничать в "Телескопе" и "Молве", издателем и редактором которых был Н. И. Надеждин. Наиболее значительными статьями этого года являются "Ничто о ничем" и "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"".

К борьбе, которую вел Белинский в 1834--1835 гг. против продажных петербургских изданий, охранявших устои самодержавно-крепостнического государства ("Сев. пчела", "Сын отечества", "Библ. для чтения"), прибавилась борьба против "Моск. наблюдателя" и его основного критика, С. П. Шевырева. Белинский беспощадно разоблачил "светские" антидемократические тенденции московского журнала. Вместе с тем он продолжал разрабатывать теоретические основы реалистического демократического искусства.

После закрытия "Телескопа" -- осенью 1836 г., из-за "Философического письма" Чаадаева, помещенного в No 15 этого журнала,-- Белинский некоторое время не имел возможности печататься. Участие в "Современнике", куда приглашал его Пушкин, не состоялось вследствие смерти поэта. В начале 1837 г. Белинский сделал попытку сотрудничать в "Литер. приб. к Русск. инвалиду", которыми с этого года стал руководить А. А. Краевский. Белинский послал Краевскому рецензию на "Повести" А. Мухина и статью о романах и повестях В. Нарежного. Однако эти работы Белинского в печати не появились, и мы знаем о них только по упоминаниям в письмах Белинского к Краевскому от 14/I и 4/II 1837 г. (см. ИАН, т. XI).

Весной 1837 г. Белинский закончил работу над книгой "Основания русской грамматики для первоначального, обучения", над которой работал уже в 1834 г. Летом 1837 г. он напечатал ее за свой счет, отдельным изданием.

Осенью 1837 г. Белинский начал работать над философским сочинением, которое предполагал назвать "Перепиской двух друзей". Сведения об этой незаконченной и несохранившейся работе имеются лишь в письмах Белинского к М. А. Бакунину от 6/VIII и 1/IX 1837 г. (см. ИАН, т. XI).

В связи с отъездом в Петербург Н. А. Поеового в конце 1837 г. для руководства литературными отделами "Сев. пчелы" и "Сына отечества", Белинский предполагал сотрудничать во втором из них. Однако его участие в петербургских изданиях ограничилось помещением в "Сев. пчеле" начала его статьи: ""Гамлет". Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета". Печатать статьи Белинского Полевой отказался.

С марта 1838 г. Белинский взял на себя руководство журналом "Моск. наблюдатель", редактором которого лишь формально являлся В. Андросов. Вместе с Белинским в журнал вошла группа молодых писателей-гегельянцев (М. Бакунин, М. Катков, К. Аксаков). Статьи Белинского этого времени также отражают его интерес к философии Гегеля, что особенно заметно в идеалистической трактовке вопроса о природе искусства. Учение Гегеля о "разумности" действительности до некоторой степени повлияло и на политические взгляды Белинского этого времени, на признание необходимости для России в данный исторический период самодержавия. Однако в основном это признание объяснялось тем, что Белинский в данный период не видел реальных сил и путей для борьбы с самодержавием. В 1840--1841 гг. эта ошибочная политическая позиция Белинского была им окончательно преодолена (см. ИАН, т. III, IV).

В статьях Белинского, помещенных в "Моск. наблюдателе" за 1838 г., значительное место уделено борьбе за русский реалистический театр. Особенно велико значение статьи: ""Гамлет". Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета". Она не только глубоко раскрыла смысл гениального произведения Шекспира, увековечила образ великого русского актера, указала на те пути, по которым далее развивалось русское сценическое искусство, но и разрешала ряд проблем реалистической эстетики.

Статьи и рецензии Белинского, составляющие основное содержание тома, расположены в хронологическом порядке. "Основания русской грамматики" вынесены в особый раздел в конце книги.

¹. "Молва" 1836, ч. XI, No 1 (ценз. разр. 2/I), стр. 7--8. Подпись -- см. примеч. ¹².

². "Молва" 1836, ч. XI, No 1 (ценз. разр. 2/I), стр. 8--31. Подпись -- см. примеч. ¹². Автор "Постоялого двора" -- Александр Петрович Степанов.

³. Неточная цитата из "Графа Нулина". У Пушкина:

Роман классический, старинный,

Отменно длинный, длинный, длинный,

Нравоучительный и чинный.

⁴. Белинский имеет в виду "Освобожденный Иерусалим" Торквато" Тассо, где в ч. II (песня 18-ая) описан волшебный "сад чудес", в котором Армида является Ренальду.

⁵. Источник цитаты не установлен.

⁶. См. в стихотворении Бенедиктова "Золотой век":

Когда и тела их и души сливая,

Любовь не гнездилась в ущельях сердец.

⁷. В "Молве" -- "пригласивший" (повидимому, опечатка).

⁸. См. "Евгения Онегина" Пушкина (гл. III, строфа XXVIII):

С семинаристом в желтой шале

Иль академиком в чепце!

⁹. Цитата из оды Державина "Вельможа".

¹⁰. В 1838 г., по поводу другого романа А. П. Степанова (см. выше примеч. ²), Белинский писал, что это "мерзость безнравственная, яд провинциальной молодежи, которая все читает жадно..." (ИАН, т. XI, письмо И. И. Панаеву от 10/VIII 1838).

¹¹. В "Библ. для чтения" (1835, т. XII, отд. V, стр. 1--18) в рецензии на "Постоялый двор" был приведен отрывок о супружеской любви и следующая оценка: "Мы не читали ничего лучшего ни на каком языке. И подобных мест в "Постоялом дворе" -- множество". В указанном далее Белинским месте романа (ч. I, стр. 152) читаем: "Но чего нет на свете? Видели вы стальные печати в Туле с эмблемою довольно забавною и с надписью: у всякого свой вкус. Усач засмеялся во все горло и затопал ногами..."

¹². "Молва" 1836, ч. XI, No 1 (ценз. разр. 2/I), стр. 42--44. Общая подпись к статьям NoNo 2--6: (В. Б.).

Автор рецензируемой книги -- Сергей Строев (псевд. Скромненко), бывший студент Московского университета, входивший в кружок Станкевича. Он был хорошо известен Белинскому.

¹³ С. М. Строев, последователь "скептической школы", издал в 1834 г.: "О недостоверности древней русской истории и ложности мнения касательно древности русских летописей", а в 1835 г.: "О мнимой древности, первобытном состоянии и источниках наших летописей". Сенковский назвал первую из этих книг "манифестом юной исторической школы" ("Библ. для чтения" 1835, т. VIII. Литер. летопись, стр. 50--52). Белинский, вероятно, имел в виду рецензию не в журнале, а в газете "Сев. пчела" (1835 г., No 266), в которой о Строеве, с намеком на его псевдоним, писалось: "Хотя ни в заглавии, ни в предисловии к этой книге не выставлено имени ее автора, который скромно называет себя издателем, но эта скромность и достоинство самой книги дают нам право догадываться, что она принадлежит одному молодому ученому, пламенному защитнику новой исторической школы, в короткое время показавшему и критический светлый взгляд свой на науку и сведения свои".

¹⁴. В цитате курсив Белинского.

¹⁵. Метастазио "Артаксеркс": драм. опера, пер. с итал. Петра Медведева, изд. 1738. На стр. 9:

...уже имеется

В близости заря утренняя...

¹⁶. "Молва" 1836, ч. XI, No 2 (ценз. разр. 22/II), стр. 64--65. Подпись -- (В. Б.).

Поставленные, вместо имени автора А. М. Пуговишникова, инициалы А. П. должны были ввести в заблуждение неопытного читателя, который мог заподозрить авторство А. Пушкина, А. Полежаева. Сенковский прямо указывал на обычность такого приема для распространения низкопробной литературы ("Библ. для чтения", т. XIV. Литерат. летопись, стр. 68). Поэтому Белинский и поспешил раскрыть "таинственные буквы", назвав фамилию автора.

¹⁷. "Молва" 1836, ч. XI, No 3 (ценз. разр. 5/III), стр. 87--92. Подпись -- см. примеч. ²⁵.

Автор рецензируемых брошюрок -- Алексей Тихменев.

¹⁸. Издевательские по тону рецензии на брошюрки А. Т. см. в "Библ. для чтения" 1835, т. X. Литер. летопись, стр. 22--23; т. XII, Литер. летопись, стр. 10 и стр. 46--47. Приводя большую цитату из брошюры А. Т., Сенковский всюду выделял курсивами сие, ибо, оные и т. п. Отрицательные рецензии на брошюры А. Т. были напечатаны также и в "Сев. пчеле" (1835, No 273 и No 282).

¹⁹. В цитате -- курсив и вставки в скобках Белинского.

²⁰. Цитата из "Евгения Онегина" Пушкина (глава II, строфа XI).

²¹ "Молва" 1836, ч. XI, No 3 (ценз. разр. 5/III), стр. 92--93. Подпись -- см. примеч. ²⁵.

²². "Молва" 1836, ч. XI, No 3 (ценз. разр. 5/III), стр. 93. Подпись -- см. примеч. ²⁵.

²³. Белинский, отмечая курсивом наименование Булгарина "знаменитым романистом двадцатых годов", указывал на то, что из романов Булгарина имел успех лишь первый -- "Иван Выжигин", вышедший в 1829 г., после чего "авторитет" Булгарина как романиста совершенно упал.

²⁴. Чуха -- чушь, чепуха. "Книга моя есть чуха,-- писал Булгарин,-- и я, подобно баронам средних веков, приняв название по имению, по моей книге назвался Чухин..."

²⁵. "Молва" 1836, ч. XI, No 3 (ценз. разр. 5/III), стр. 95--96. Общая подпись к статьям NoNo 10--15: (В. Б.)

²⁶. "Молва" 1836, ч. XI, No 4 (ценз. разр. 17/III), стр. 118--131. Без подписи.

²⁷. "Провинциальные бредни и записки Дормедона Васильевича Прутикова" (см. н. т., No 16).

²⁸. "Черная женщина" -- роман Н. И. Греча, многократно упоминаемый Белинским, в период "Телескопа" и "Молвы", как образец безвкусия и бездарности. В 1838 г., разбирая сочинения Н. И. Греча, Белинский отнесся к нему с большей снисходительностью (см. н. т., No 111).

²⁹. Курсивом как здесь, так и далее, в пересказе и цитатах, а также замечаниями, заключенными в скобках, Белинский выделяет наиболее курьезные и безграмотные выражения, взятые из текста романа.

³⁰. "Постоялый двор" -- роман А. П. Степанова (см. н. т., No 3).

³¹. О Скромненко (псевдоним С. М. Строева) см. н. т., примеч. ¹² и ¹³.

³². В. Т. Плаксин -- автор "Руководства к познанию истории литературы", 1833 г., и "Краткого курса словесности, приспособленного к прозаическим сочинениям", 2 изд., 1835. А. Г. Глаголев -- автор "Умозрительных попыток основания словесности", в четырех частях, 1834.

³³. Так называется первая часть сказки "О купцовой жене и о приказчике", выходившей во многих лубочных изданиях, начиная со второй половины XVIII и до второй половины XIX века.

³⁴. Склаваж -- название головного убора, имеющего вид цепи; произведено от французского слова: esclavage -- рабство.

³⁵. "Молва" 1836, ч. XI, No 4 (ценз. разр. 17/III), стр. 132--133. Без подписи.

³⁶. В объявлении о "Библиотеке романов и исторических записок на 1835 г." было сказано, что она составит от 24 до 30 больших томов. ("Моск. ведомости" 1835, No 28, стр. 1419). Белинский ранее дал рецензии сперва на I--XIII части, а затем на XIV и XV части (см. ИАН, т. I, No 91 и No 106). В последней рецензии он также писал иронически о размере томов "Библиотеки".

³⁷. К этому месту в "Молве" имеется примечание Надеждина: "Были помещены в "Телескопе".-- Изд.". Повести помещались в "Телескопе" под общим заголовком: "Из записок медика" (см. "Телескоп" 1831, ч. V, стр. 473--537 -- "Государственный человек"; 1833 г., ч. XIII, стр. 387--400, 484--516 -- "Страшная гроза"; 1834 г., ч. XVIII, стр. 201--230 -- "Богатый и бедный").

³⁸. В первых пяти частях "Библиотеки романов и исторических записок" был помещен перевод романа Эджеворт "Елена".

³⁸. "Молва" 1836, ч. XII, No 5 (ценз. разр. 21/III), стр. 111--112. Подпись -- см. примеч. ⁵².

⁴⁰. Имя издателя на книге не указано. В рецензии "Библ. для чтения" на то же издание указано, что издателем был А. Ф. Смирдин (т. XIV, Литер. летопись, стр. 31).

⁴¹. "Молва" 1836, ч. XII, No 5 (ценз. разр. 21/III), стр. 112--114. Подпись -- см. примеч. ⁵².

⁴². "Стихотворения А. Полежаева", М., 1832.

⁴³. В сборнике "Кальян" находятся переводы: "Троянки. Кантата (Из Делавиня")" и "Бонапарте (Из Ламартина)".

⁴⁴. "Молва" 1836, ч. XII, No 5 (ценз. разр. 21/III), стр. 124--125. Подпись -- см. примеч. ⁵².

⁴⁵. К. М. Базили, служивший в 1830--1833 гг. в Греции, издал в 1834 г. книгу в двух частях: "Архипелаг и Греция в 1830 и 1831 годах", СПб., тип. Греча.

⁴⁶. Махмуд II, турецкий султан (1808--1839), предпринявший ряд реформ с целью европеизации Турции.

⁴⁷. Имеется в виду статья Сенковского "Способности и мнения новейших путешественников по Востоку" ("Библ. для чтения" 1836, т. XIII, отд. III и IV, стр. 112--145). См. высказывания Белинского о ней в "Ничто о ничем" (н. т., стр. 35--36).

⁴⁸. "Молва" 1836, ч. XII, No 5 (ценз. разр. 21/III), стр. 125--126. Подпись -- см. примеч. ⁵².

⁴⁹. Об отношении Белинского к А. де Виньи см. н. т., примеч. 153¹.

⁵⁰. Анонимный перевод "Стелло" А. де Виньи был напечатан в "Моск. телеграфе" за 1832 год (часть 46, NoNo 13--15, часть 47, No 16).

⁵¹. "Молва" 1836, ч. XII, No 5 (ценз. разр. 21/III), стр. 126. Подпись -- см. примеч. ⁵².

⁵². "Молва" 1836, ч. XII, No 5 (ценз. разр. 21/III), стр. 126--128. Общая подпись к статьям NoNo 20--26: (В. Б.).

Рецензия запоздавшая: уже в No 1 "Моск. ведомостей" за 1835 г. было объявлено о продаже этой книги в магазине К. А. Полевого.

⁵³. Первая повесть называется "Белокурая коса". В ней рассказывается о девочке из богатого семейства, давшей остричь себе косу, чтобы помочь беднякам деньгами, полученными от парикмахера. "Русая коса" -- повесть М. П. Погодина, которая очень нравилась студенту Белинскому (см. "Литер. наследство", т. 56, стр. 336). Перепечатана в "Повестях" Погодина, М., 1832, т. 1, стр. 1--23.

⁵⁴. Белинский вскоре изменил свое отношение к В. Бурнашеву и дал отрицательную оценку его книг, выпущенных под псевдонимом Виктора Бурьянова (см. н. т. No 68).

⁵⁵. "Молва" 1836, ч. XII, No 6 (ценз. разр. 17/IV), стр. 155--157. Под-пись -- см. примеч. 122².

⁵⁶. Об этом издании Н. Полевого и его конкуренции с изданием Плюшара см. н. т., примеч. 70².

⁵⁷. "Молва" 1836, ч. XII, No 6 (ценз. разр. 17/IV), стр. 158--159. Подпись -- см. примеч. ⁵⁹.

⁵⁸. "Мщение (La Vendetta), эпизод из летописей современной жизни" -- с франц. перевел Н. П. -- ъ -- была напечатана в "Телескопе" 1831, ч. II, NoNo 5--8. "Завещание дилетанта. Повесть из XVI столетия" Россе Сент-Илера была напечатана в "Телескопе" 1834, ч. XXII, NoNo 27, 30, 31.

⁵⁹. "Молва" 1836, ч. XII, No 6 (ценз. разр. 17/IV), стр. 159--160. Общая подпись к статьям NoNo 27--31: (В. Б.).

⁶⁰. В статье "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"" Белинский писал, что фантастические попытки и психологические опыты у французов "всегда неудачны" (н. т., стр. 153).

⁶¹. "Молва" 1836. ч. XII, No 7 (ценз. разр. 30/IV), стр. 197--202. Подпись -- см. (В. Б.).

⁶². Белинский кратко излагает следующий начальный абзац "Предисловия", подписанного обоими издателями: "Открытые для редакции портфели с.-петербургских г-д литераторов и ученых наполнены дельными статьями, рассуждениями, взглядами, трактатами, из которых, однако ж, многие с одной стороны слишком пространны и серьезны для журнального, или так называемого легкого чтения, с другой стороны, кратки, мелки, брошюрны, чтобы могли составлять собственно книги, а между тем всё, по нашему мнению, так любопытно, что грешно держать их под спудом" (стр. 1).

⁶³. В "Летописи факультетов" помещены стихотворения: "Пловец" -- А. Григорьева; "Семейство роз, элегия" -- П. Ершова; "Слеза" -- С. Добровольского.

⁶⁴. В "Летописи факультетов" с похвалами упоминаются произведения B. Ф. Одоевского (псевдоним Безгласный): "Бригадир", "Катя", "Княжна Мими", "Бал" и др.

⁶⁵. Цитата из басни Крылова "Пустынник и Медведь".

⁶⁶. Две главы из романа "Женское воспитание" помещены в отделе "Педагогия".

⁶⁷. В "Летописи факультетов" были помещены, кроме названных Белинским, статьи по политической экономии, правоведению, статистике, сельскому хозяйству, естественной истории, математике, философии и богословию.

⁶⁸. "Молва" 1836, ч. XII, No 7 (ценз. разр. 30/IV), стр. 202--203. Общая подпись к статьям NoNo 34--36: (В. Б.).

⁶⁹. "Телескоп" 1835, ч. XXIX, No 17--20 (ценз. разр. 1/V 1836), стр. 241--243. Подпись: Б.

Примечание относится к стихотворным пародиям: "Русская легенда", "Степь", "Орел и поэт" и "Гроза", автором которых был К. С. Аксаков (псевдоним: К. Эврипидин, К. Эврипидин-Бюргеров). Подобные шуточные примечания Белинского к ранее напечатанным пародиям см. в ИАН, т. I, No 65 и No 127.

⁷⁰. Ирония Белинского направлена против Шевырева, статью которого о стихотворениях Бенедиктова (см. примеч. 148¹) Белинский пародирует, восхваляя "мысль" и "целомудрие" в стихотворениях Эврипидина (Эврипидин-Аксаков пародировал Бенедиктова). Далее Белинский цитирует статью Шевырева "Перечень наблюдателя" (см. примеч. 161¹), приводя его выпад против "людей движения, людей беспокойных" и вскрывая тот характер полицейского окрика, доноса, которым пользовался "светский" критик Шевырев, чтобы заставить поневоле замолчать противников (см. о том же примеч. 163²).

⁷¹. "Телескоп" 1835, ч. XXIX, NoNo 17--20 (ценз. разр. 1/V 1836), стр. 378--386. Без подписи.

⁷². В статье -- ряд автобиографических сведений. Интерес Белинского к изданиям 18-го века, особенно журналам, подтверждается их наличием в его библиотеке, упоминаниями в переписке (см. "Литературное наследство", т. 55, стр. 431--572; т. 57, стр. 72, письмо К. Г. Белинского к В. Г. Белинскому от 16.VII 1831 г.: "Ты пишешь, чтоб я тебе прислал книгу "Покоющийся трудолюбец", которую ты видел валявшейся в пренебрежении в доме Петра Петровича..."). Об увлечении Белинского в юности трагедией Сумарокова "Димитрий Самозванец", шедшей на сцене Пензенского театра, свидетельствуют мемуаристы Н. Иванисов 2-й и Д. П. Иванов ("Белинский в воспоминаниях современников", 1948, стр. 26 и 56).

⁷³. Переводчиком "Юлия Цезаря" Шекспира и автором перепечатанного Белинским предисловия к нему был Н. М. Карамзин, о чем Белинский в 1836 г., вероятно, не знал, так как на книге имя Карамзина отсутствовало.

⁷⁴. См. ИАН, т. I, примеч. 66¹.

⁷⁵. Замечание о "благородном образе суждения" Сумарокова, вероятно, относится к рассуждениям Сумарокова о словах: чернь, подлый народ и дворянин. В тексте предисловия Сумарокова отсутствует одно слово, возможно изъятое цензурой или редактором. У Сумарокова: "О несносная дворянская гордость, достойная презрения и поругания!" Редактор "Телескопа" неоднократно получал выговоры за нападки на аристократию.

⁷⁶. Цитата из басни Сумарокова "Соловей и Кукушка".

⁷⁷. "Телескоп" 1835, ч. XXIX, NoNo 17--20 (ценз. разр. 1/V 1836), стр. 386--392. Без подписи.

⁷⁸. Белинский коротко излагает отношения между "Библ. для чтения" и Н. В. Кукольником. В 1834 г. Сенковский расхвалил "Торквато Тассо" Кукольника (т. I, отд. V, стр. 37), а в 1835 г. резко отрицательно отнесся к его "Роксолане" (т. IX, отд. V, стр. 44--90). Н. В. Кукольник защищался в "Сев. пчеле" (1835, No 159--161). Сенковский ответил ему ядовитыми "притчами" ("Библ. для чтения", т. XI, отд. VI, стр. 31--32), а в 1836 г. поместил в своем журнале "драматическую фантазию" Кукольника "Джулио Мости" (т. XV, отд. I, стр. 7--194).

⁷⁹. Первый "светский" журнал -- "Моск. наблюдатель", второй -- "Современник" Пушкина. В книге 1 "Современника" Гоголь сочувственно отозвался о борьбе "Литер. приб. к Русск. инвалиду" с "Библ. для чтения" ("О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году").

⁸⁰. "Библ. для чтения" 1836, т. XVII, июль, Литер. летопись. Разные известия", стр. 23--24. В первых двух случаях курсив Белинского. Там же Сенковский сообщал, что во все время издания журнала "никто в свете", кроме него, "не имел ни малейшего влияния на состав и содержание "Библиотеки для чтения", т. е. что все редакторы были фиктивными. В связи с отъездом Е. Ф. Корша из Петербурга в 1836 г., Сенковский "решился соединить с званием директора Б. д. ч. звание ее редактора, которого по-настоящему он нес все главные обязанности".

⁸¹. И. А. Крылов, отказался от редакторства в мае 1835 г. В "Библ. для чтения", т. XII, стр. 58, читаем: "Еще с мая месяца... "Библ. для чтения" лишилась лестного руководства, которое принял было на себя знаменитый наш поэт И. А. Крылов. Преклонность лет не дозволила ему продолжать мучительных занятий редактора, которым сделался с того времени Е. Ф. Корш".

⁸². Так в цитируемом тексте и в тексте "Телескопа".

⁸³. Исправлено по цитируемому тексту. В "Телескопе" -- "трактат" (опечатка).

⁸⁴. "Библ. для чтения" 1836, т. XVII, июль, Литературная летопись, стр. 1--2.

⁸⁵. Белинский цитирует "Литературную заметку" из "Литер. приб. к Русск. инвалиду" 1836, No 57 от 15 июля, стр. 455. Отаитский зазнавшийся журналист -- Сенковский; старый газетчик, травленый волк -- А. Ф. Воейков.

⁸⁶. Объявление о книге Булгарина появилось впервые в "Сев. пчеле" за 1835 год, No 245, в качестве добавления к номеру.

⁸⁷. Упоминание о "предателях и ренегатах" и о "безбородых Шеллингах и Гегелях" взято из статьи Булгарина, направленной в основном против Белинского, но написанной по поводу сочинения бар. Розена "Петр Басманов". На эту статью Белинский ответил "Журнальной заметкой" (см. ИАН, т. I, No 125).

⁸⁸. "Молва" 1836, т. XII, No 8 (ценз. разр. 6/VI), стр. 214. Подпись -- см. примеч. ⁹¹.

⁸⁹. Приведенная цитата вскрывает ироническое отношение Белинского к рецензируемой книжке, высмеять которую открыто он не мог по цензурным соображениям.

⁹⁰. "Молва" 1836, No 8 (ценз. разр. 6/IV), стр. 223--225. Подпись -- см, примеч. ⁹¹.

⁹¹. "Молва" 1836, No 8 (ценз. разр. 6/IV), стр. 225--226. Общая подпись к статьям NoNo 40--44: (В. Б.).

⁹². Об издании Н. Полевым "Всеобщего путешествия" Дюмон-Дюрвиля см. н. т., No 5 и No 28 и прим. 68¹, 69¹, 70². Это издание печаталось в одной из лучших типографий эпохи Белинского -- Августа Семена. Типографии Кузнецова и Пономарева поставляли дешевые издания для рыночной торговли.

⁹³. "Молва" 1836, т. XIII, No 11 (ценз. разр. 31/VII), стр. 300--310. Подпись -- см. примеч. ¹⁰².

⁹⁴. Подразумеваются лакеи, слуги.

⁹⁵. Очень положительный отзыв о "Святочных вечерах" дал Сенковский, который, охарактеризовав неопрятный внешний вид книги, продолжал: "Но вообразите себе радостное удивление, если бы вы стали читать эту книжонку и сквозь все пошлые формы ее увидели в ней ум, шутку, проблеск чувства и воображения и, что всего лучше, что-то русское, национальное, что-то слышанное вами в народе! Это удивление испытали мы, читая "Святочные вечера"", и оно заставило нас порадоваться появлению "Святочных вечеров""... ("Библиотека для чтения" 1836 г., т. XVI, Литер. летопись, стр. 45).

⁹⁶. См. примеч. ¹⁰². "Михонское болото" находилось, по преданиям греков, у подножия горы Геликон.

⁹⁷. "Молва" 1836, ч. XIII, No 11 (ценз. разр. 31/VII), стр. 311--312. Подпись -- см. примеч. ¹⁰².

⁹⁸. Историю мистификации Сенковский, также негодовавший на издание этой брошюры, изложил в своей рецензии на нее так: "Первоначальная выдумка этой дурной мистификации вышла из Нью-Йорка, которого газеты давно уже пробавляются подобными шутками. В Европе сперва господин Гейне пустил ее в ход в брошюрке, которая вышла под заглавием "Die Seleniten", "Луножители", по крайней мере она приписана была ему без всяких оговорок в Брокгаузовых листках. Вскоре явился особою брошюрою и французский перевод нью-йоркской статьи с разными прибавлениями... С этого же сочиненьица сделан немецкий перевод, который послужил основанием русскому..." ("Библ. для чтения", т. XVI, Литер. летопись, стр. 66--79). Указание на авторство Гейне неверно.

⁹⁹. "Путешествие Гулливера" Дж. Свифта появилось в печати в 1726 году, первый русский перевод в 1772 г.

¹⁰⁰. "Молва" 1836, ч. XIII, No 11 (ценз. разр. 31/VII), стр. 312--313. Подпись -- см. примеч. ¹⁰².

¹⁰¹. По-французски -- la future -- невеста, futur -- будущее.

¹⁰². "Молва" 1836, ч. XIII, No 11 (ценз. разр. 31/VII), стр. 313. Общая подпись к статьям NoNo 47--50: (В. Б.).

¹⁰³. "Молва" 1836, ч. XIII, No 12 (ценз. разр. 15/VIII), стр. 326--327. Подпись -- см. примеч. ¹⁰⁸.

¹⁰⁴. Два отзыва Белинского на это издание см. в н. т., No 5 и No 28.

¹⁰⁵. "Молва" 1836, ч. XIII, No 12 (ценз. разр. 5/VIII), стр. 327--329. Подпись -- см. примеч. ¹⁰⁸.

¹⁰⁶. Не совсем точная цитата из "Ревизора" Гоголя (действие II, явл. I). Слова Осипа: "Галантерейное, чорт возьми, обхождение!"

¹⁰⁷. Издатель альманаха А. Я. Кульчицкий в начале 1840-х годов стал близким знакомым Белинского, но и тогда Белинский отмечал как характерную его черту "провинциализм" (см. ИАН, т. XII, письмо Белинского к В. П. Боткину от 17/III 1842 г.).

¹⁰⁸. "Молва" 1836, ч. XIII, No 12 (ценз. разр. 15/VIII), стр. 329--330. Общая подпись к статьям NoNo 51--53: (В. В.).

Оставить комментарий Белинский Виссарион Григорьевич (yes@lib.ru) Год: 1836 Обновлено: 06/09/2017. 192k. Статистика. Статья: Критика Рецензии и заметки	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: 38 рецензий. См. содержание

Белинский Виссарион Григорьевич Рецензии, январь - апрель 1836 г

Содержание

ПРИМЕЧАНИЯ

Белинский Виссарион Григорьевич
Рецензии, январь - апрель 1836 г