Бибиков Петр Алексеевич
Как решаются нравственные вопросы французской драмой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Nos intimes - комедия Сарду)

  

П. А. Бибиков

Как решаются нравственные вопросы французской драмой

(Nos intimes - комедия Сарду)

"Время", No 2, 1862

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Febrar/frdrama.htm

Какъ рѢшаются нравственные вопросы французской драмой

(Nos Intimes, комедiя г. Сарду)

_____

   Современному передовому человѣку приходится иногда искренно позавидовать доктринеру-рутинеру. Посмотрите на послѣдняго: нѣтъ у него отравляющаго сомнѣнiя; онъ не знаетъ мукъ, сопровождающихъ страстное, ненасытное желанiе рѣшить, объяснить себѣ преслѣдующiй васъ вопросъ. У него готовы отвѣты на все, готово рѣшенiе, готова мораль и правила нравственности; подводите только подъ нихъ поразившiя васъ житейскiя явленiя. Онъ беззаботенъ, веселъ, счастливъ. Спокойно ложится онъ въ постель, завершить сномъ проведенный безъ тревогъ и волненiй день; такъ же спокойно встрѣчаетъ новый, въ полной увѣренности, что ничѣмъ не можетъ быть возмущено его спокойное теченiе. Всѣ его страданiя и непрiятности не выходятъ изъ узкой, тѣсной сферы эгоистическаго наслажденiя жизнью и ограничиваются только подчасъ оскорбленiемъ самолюбiя или долетѣвшимъ до его почтеннаго уха голосомъ изъ новой атмосферы, голосомъ раздавшимся изъ устъ непримиримаго врага его, человѣка иной жизни и закала, голосомъ, нарушающимъ его олимпiйское спокойствiе и рождающимъ въ душѣ сомнѣнiе въ твердости и прочности рѣшонныхъ имъ вопросовъ.
   Совсѣмъ иное дѣло жизнь для человѣка, мучимаго тревогой и сомнѣнiемъ, носящаго въ груди всѣ вопросы неразрѣшонными и всѣми силами души стремящагося къ ихъ уясненiю и разрѣшенiю. Ему нѣтъ покоя, ему нѣтъ пощады, нѣтъ отдохновенiя.
   Сознательное размышленiе о какомъ бы то нибыло вопросѣ жизни, повидимому пустомъ и неимѣющемъ особаго значенiя, втягиваетъ его въ самый кипятокъ жизни; для него всѣ понятiя перепутались, сплелись, зацѣпили другъ друга; ни одно неподходитъ подъ школьныя и всѣми принятыя опредѣленiя, всякое силится освободиться отъ узды, положенной на него рутинными нравственными и схоластическими прiемами: все перемѣшано, перетасовано какъ колода картъ: бывшее раздѣленiе всего по мастямъ, облегчавшее работу мысли, признано несостоятельнымъ; всѣ границы, всѣ предѣлы потеряны. Что одному ясно какъ день, вѣрно какъ дважды два, то для другого предметъ сомнѣнiя и страданiй. Ни въ области реальнаго знанiя, ни въ сферѣ нравственной опредѣленныхъ рѣшенiй, готовыхъ отвѣтовъ нѣтъ. А какъ легко было прежде: стоило сосчитать только количество пестиковъ и тычинокъ, чтобы отнести растенiе къ тому или другому виду и роду; смутилъ вашъ покой вопросъ изъ мiра нравственнаго, -- отправляйтесь къ Аристотелю или къ разнымъ древнимъ авторитетамъ, и все уяснено, опредѣлено, подведено подъ рубрику. Теперь не то: гдѣ кончается растенiе и начинается животное, гдѣ оканчивается животное и начинается человѣкъ? И уже не пойдешь къ Аристотелю справляться, чтобы онъ объяснилъ тебѣ das Ding an sich.
   Странныя эти мысли родились въ головѣ моей по выходѣ изъ Михайловскаго театра послѣ представленiя комедiи г. Сарду "Nos Intimes", встрѣченной съ такимъ всеобщимъ сочувствiемъ въ Парижѣ, а слѣдовательно и у насъ. Какое кажется имѣютъ отношенiе приведенныя мысли съ комедiей г. Сарду? а между тѣмъ вышло такъ. О чемъ ни задумайся, о скучномъ или о веселомъ -- богъ-знаетъ куда утянетъ. А между тѣмъ я намѣренъ объяснить, какъ родились въ головѣ мысли, которыя повидимому не имѣютъ никакого отношенiя ни къ какой комедiи.
   Одинъ изъ остроумнѣйшихъ нашихъ публицистовъ сказалъ когда-то, что о театрѣ говорить нельзя, въ особенности о французскомъ, непустившись въ глубокомысленныя разсужденiя à la Сiэсъ о томъ, ce que c'est que le tiers-état?
   Кстати, любезный читатель, не замѣчали ли вы надъ собою страннаго дѣйствiя, производимаго современной французской комедiей и драмой и состоящаго въ томъ, что какую бы пьесу ни давали, впечатлѣнiе всегда одного и того же рода. Я не говорю, чтобы оно одинаково было по количеству впечатлѣнiя: это зависитъ отъ большаго или меньшаго таланта автора пьесы; я говорю о качествѣ, которое (худо ли оно или хорошо, это другой вопросъ), но всегда одного и того же рода. Это замѣчательное явленiе, и объясненiе его должно открыть намъ многое, а главное, оно и приведетъ къ тѣмъ повидимому неотносящимся сюда мыслямъ, которыми я началъ.
   Если литература данной эпохи есть зеркало этой эпохи, то эта аксiома еще очевиднѣе въ вопросѣ о театрѣ. Припомните псевдоклассическую фрацузскую комедiю, заразившую всю Европу въ блестящее время подражанiя всему французскому. Но о классицизмѣ я не скажу ни слова. Я прошу только читателя мысленно пробѣжать за мной по той эпохѣ, въ которую аристократическая придворная Францiя наслаждалась старикомъ Расиномъ, принимавшимъ немалую долю участiя въ воспитанiи того могучаго, героическаго, энергическаго населенiя XVIII вѣка, которое и теперь поражаетъ насъ своимъ величiемъ. Никто изъ здраво-развитыхъ людей не станетъ искать греческихъ и римскихъ героевъ въ какомъ-нибудь Британикѣ или Федрѣ; напротивъ того, подъ римской тогой, надѣтой еще на французскiй манеръ, потомучто такъ казалось грацiознѣе, всякiй узнаетъ придворнаго аристократа памятнаго всѣмъ вѣка Людовика XIV, ставшаго моделью для подражанiя отъ Мадрита до молодого Петербурга. Духъ подражанiя и копированiя усвоился особенно хорошо высшими слоями на русской почвѣ. Съ тѣхъ поръ многое перемѣнилось во Францiи, но духъ подражанiя, привившiйся особенно глубоко къ екатерининской аристократiи, не замѣчалъ, что оригиналъ уже измѣнился, и не разъ, и не два, продолжалъ повторять копiи, утратившiя всякiй смыслъ и значенiе. Парижскiй дворъ переѣхалъ въ Кобленцъ во время передѣлки тюльерiйскаго дворца, какъ выражается одинъ езуитскiй учебникъ; Банапарте, фельдмаршалъ Людовика XVII, управлялъ Францiей отъ имени короля, классическая трагедiя уступила мѣсто безцвѣтной драмѣ временъ имперiи, -- подражанiе продолжалось; королевское семейство съ дворомъ возвратилось въ Тюльери, какiе-то новые, невѣдомые люди, неаристократическаго происхожденiя, избираютъ своего короля, гордящагося тѣмъ, что онъ не аристократъ, -- подражанiе прежнимъ временамъ продолжается; дворъ вмѣсто Кобленца переселяется въ окрестности Лондона, -- таже исторiя. Но есть вѣдь нѣкоторая разница между Расиномъ, Бомарше, В. Гюго и Скрибомъ. У насъ этого не замѣчаютъ. Театръ представляетъ историческую эпоху, ея стремленiя, надежды, упованiя, господствующiя идеи, силы, сословiя. Вѣдь въ Парижѣ всякiй разъ иная публика восхищалась смѣнявшими другъ друга писателями. Парижъ дворянскiй, аристократическiй и Парижъ буржуазный, мѣщанскiй -- столько не похожи другъ на друга, какъ Расинъ на Скриба. Въ нашей литературѣ такихъ перемѣнъ не было и дай-богъ, чтобъ никогда не было. Но чтó можно заключить объ обществѣ, въ которомъ единственное звено, связывающее столь разнородныя вещи -- духъ подражанiя!
   Современная французская сцена изображаетъ эпоху господства буржуазiи. По двумъ-тремъ авторамъ, по десяти комедiямъ, ими написаннымъ, будущему историку легко будетъ нарисовать всю эпоху со всѣми ея стремленiями, со всею ея нравственностью. Какимъ рѣзкимъ штрихомъ оттѣнитъ онъ двѣ эпохи, выраженныя Бомарше и Скрибомъ, рисовавшими портреты свои съ того же буржуа; но въ первой эпохѣ этотъ буржуа былъ за народъ; онъ былъ нацiоналенъ, золъ, остеръ, уменъ, онъ чувствовалъ силу, онъ готовъ былъ на бой, онъ не назывался даже буржуа: это былъ великiй, талантливый tiers. Теперешнiй буржуа, собственникъ, лавочникъ, рантье -- совсѣмъ другое. Загляните въ Скриба и позадумайтесь хорошенько, если вы небоитесь думать.
   Въ Парижѣ считается тридцать театровъ, расходы на нихъ громадные; вѣроятно таковы же и доходы. Кѣмъ они держатся? неужели блузниками или сотнею иностранцевъ? Нѣтъ, они существуютъ для буржуазiи, и буржуазiею, которая ими наслаждается, въ нихъ учится, выражаетъ свои стремленiя, свой уровень нравственности, и черезъ нихъ же высказываются представители ея мысли, ея таланты. И на первомъ планѣ стоитъ Скрибъ.
   Разумѣется я могъ бы указать на многiе романы Ж. Занда, изъ которыхъ можно кое-что узнать о современномъ французскомъ буржуа, но я не рекомендую ее, какъ женщину, отличающуюся пристрастiемъ и заражонную притомъ такими вредными мыслями, что ни одинъ порядочный буржуа не рѣшится дать ея книгу въ руки своей дочери. Но Скрибъ -- это офицiальный, патентованный, великiй талантъ буржуазiи; врать онъ не можетъ. Буржуа, тронутые списанною съ нихъ добродѣтелью, плачутъ, улыбаются, рукоплещутъ своему любимцу. Чѣмъ же являются фотографическiе съ нихъ снимки, раскрашенные по модной картинкѣ такимъ образомъ, что сквозь слой красокъ хорошо видны настоящiя черты оригинала? Занявъ по историческому праву наслѣдства мѣсто блестящей аристократiи, вышедшая изъ простого народа буржуазiя утратила добрые народные инстинкты и не прiобрѣла дворянскихъ добродѣтелей. Создать общественную нравственность она была не въ силахъ; въ преданiи государственныхъ чиновъ и древнихъ парламентовъ не оказалось исторической необходимости. И вотъ является нравственность, основанная на правилахъ политической экономiи, на конторской книгѣ, на силѣ денегъ, на любви къ порядку, на узкомъ, эгоистическомъ чувствѣ самосохраненiя. Всмотритесь хорошенько въ комедiи и драмы Скриба. Съ какимъ безпощаднымъ ожесточенiемъ преслѣдуетъ онъ искреннее чувство, благородное стремленiе; съ какою любовью силится онъ выставить ихъ за бредъ, за утопiи, за безплодное мудрствованiе; съ какою искренностью покрываетъ онъ позоромъ женщину за капризъ, за увлеченiе, за неподдѣльную страсть. И когда она опозорена, мужъ-буржуа торжествуетъ; когда она осмѣяна, онъ читаетъ ей мораль; когда она убита, онъ добиваетъ ее прощенiемъ. О, Скрибъ хорошо знаетъ мѣщанское сердце!
   Но для чего, спроситъ меня читатель, разговорился я о Скрибѣ, когда долженъ говорить о Сарду, комедiя котораго стоитъ въ заголовкѣ статьи этой? Да я уже сказалъ, что всѣ вопросы дотого перепутались, сцѣпились, смѣшались круговой порукой что о чемъ, бы ни вздумалъ заговорить, не знаешь съ какой стороны подойти и богъ-знаетъ куда заѣдешь. Я сказалъ, что въ какую бы современную драму или комедiю вы ни отправились, -- впечатлѣнiе вынесете одно и тоже. Причина этого заключается въ томъ, что публика, для которой онѣ пишутся, составляетъ что-то такое затянутое, ограниченное, со всѣми свойствами китайской неподвижности, что выходящiе изъ среды ея писатели и пишущiе для нея и не могутъ изобразить ничго внѣ этой замкнутости и ограниченности. Представитель, коноводъ ихъ Скрибъ; другiе съ бòльшимъ или меньшимъ успѣхомъ слѣдуютъ за нимъ. Въ числѣ ихъ находится и Сарду, съ тою впрочемъ разницею отъ великаго мастера, что Богъ не одарилъ его ни такимъ талантомъ, ни такимъ умомъ. Поняли ли вы меня, читатель? Теперь мнѣ можно бы было пояснить и первую мою мысль, почему однимъ людямъ чрезвычайно легко жить на свѣтѣ, а другимъ весьма тяжело и почему современному передовому человѣку подчасъ становится завидно смотрѣть на невозмутимое спокойствiе и олимпiйское величiе иного доктринера-рутинера, но я надѣюсь показать это мыслями, рожденными въ головѣ моей комедiей "Nos Intimes".
   Съ готовымъ кодексомъ нравственности, съ порѣшоными рубриками и опредѣленiями легко оцѣнить какую хотите комедiю. Есть въ комедiи добродѣтельные люди? Есть, какже, мужъ. Награжденъ, торжествуетъ? Какже, награжденъ, торжествуетъ. Есть порокъ или преступленiе? Есть, какже, жена. Наказана? Наказана. Гуманно, чѣмъ, какъ? Очень гуманно: прощена, ей не сдѣлано даже выговора, она просто оставлена наединѣ съ своею совѣстью; мужъ не хотѣлъ даже показать ей, что сомнѣвается въ ея добродѣтели, и наградилъ ея любовника, доставивъ ему выгодное мѣсто. Какъ очерчены лица? Ничего, недурно; есть правда и вовсе ненужныя, есть балаганныя, но общему ходу они не мѣшаютъ. Какъ идетъ само дѣйствiе? Ничего, не вяло. Если всего этого для оцѣнки еще недостаточно, то вызываютъ на сцену аристотелевскiя три единства и этими тремя аршинами измѣряютъ достоинство пьесы, которая, если выдержитъ всѣ эти испытанiя, получаетъ дипломъ на званiе прекрасной комедiи, а ея авторъ -- талантливаго писателя. Неправда ли, очень просто, читатель, и приводитъ къ положительной и справедливой оцѣнкѣ? И для чего тутъ вводить новые, непомѣщенные ни въ реторикѣ, ни въ пiитикѣ вопросы, мучиться, терзаться? А вѣдь есть такiе охотники!.. вѣрно имъ нечего дѣлать болѣе путнаго. Начнутъ выжимать, сосать, впиваться, докапываться и откопаютъ нивѣсть-богъ что. И къ чему это поведетъ? Если пьеса окажется изъ рукъ вонъ плоха, вѣдь ей отъ этого не меньше будутъ хлопать ни въ Михайловскомъ театрѣ, ни въ Водевилѣ, на которомъ она удостоилась всемiрной извѣстности. Если прославляемая ею нравственность окажется покоющеюся на весьма непрочныхъ основанiяхъ, возвѣщенныя ею истины окажутся не истинами, -- вѣдь отъ этого нравственность не выиграетъ ничего и останется тѣмъ, чѣмъ была; открытая истина только и останется на листкахъ "Времени"? Если вы, читатель, согласны съ тѣмъ, чтó я сейчасъ сказалъ, то не читайте остальныхъ страницъ; чтоже въ самомъ дѣлѣ терять понапрасну время?
   Въ прежнiя времена обращалось большое вниманiе на заглавiе книги или пьесы. Это имѣетъ нѣкоторое основанiе, особенно въ случаѣ если уже самимъ заглавiемъ авторъ высказываетъ свою мысль, свое мнѣнiе о своемъ произведенiи. Въ душѣ читателя или зрителя заранѣе складывается то или другое воззрѣнiе, онъ приготовляется къ извѣстному роду впечатлѣнiямъ. Nos Intimes -- наши закадычные, стало-быть авторъ намѣренъ выставить намъ дружбу, ея тревоги и волненiя, героическiя черты и самоотверженiе, или онъ хочетъ показать оборотную сторону медали: обманъ, себялюбiе, лицемѣрiе -- словомъ выразить избитую, но тѣмъ неменѣе въ высшей степени интересную и поучительную тему отъ Кастора и Полукса до Тартюфа включительно. Ничуть небывало. Это одно заглавiе; дальше его нейдите и ничего не требуйте. Мы готовы примириться съ этимъ полнымъ несогласiемъ содержанiя пьесы съ ея названiемъ: не все ли равно въ самомъ дѣлѣ, чтó стоитъ въ ея заголовкѣ? соглашаемся на это съ тѣмъ большею охотою, что съ первой же сцены поставленъ вопросъ неменѣе интересный. Въ душѣ нашей рождается только сомнѣнiе, что буржуазный авторъ нетолько не одолѣлъ его, но хоть бы съ честью только выпутался изъ него. Тема самая избитая въ мѣщанской комедiи становится авторомъ съ первой же сцены. Богатый рантье, милый и симпатичный типъ, выводимый въ примѣръ и поученiе парижскимъ мѣщанамъ, съ юношескимъ увлеченiемъ и теплотою, обезпеченною его возрастомъ, любитъ, обожаетъ свою супругу, несмотря нато, что старше ея двадцатью годами. Вы думаете, что авторъ выскажетъ свою антипатiю къ такому неровному браку? Жестоко ошибаетесь: вѣковой опытъ не окочательно еще убѣдилъ людей въ этой истинѣ. Въ той же комедiи одинъ весьма пожилой докторъ, влюбленъ въ падчерицу рантье и женится на ней, и вѣроятно повторитъ въ своей супружеской жизни тоже что случилось съ его тестемъ. Буржуа нашъ вполнѣ счастливъ, но счастлива ли его жена -- это другой вопросъ. Мы видимъ, что она скучаетъ, что окружающая среда неудовлетворяетъ ее, что молодая кровь кипитъ, нервы играютъ, молодыя силы требуютъ исхода, приложенiя, дѣятельности. Любитъ ли она мужа? На это существуетъ стереотипный отвѣтъ: да, она привязана къ нему какъ къ лучшему своему другу, она уважаетъ его какъ отца. Мы видимъ только, что маленькiя услуги и любезности, оказываемыя ей ея мужемъ, посвятившимъ всю свою дѣятельность садоводству и ухаживанiю за цвѣтами, мало ее занимаютъ и нисколько не трогаютъ. Въ самомъ дѣлѣ, можетъ ли молодая голова, въ которой вѣроятно бродитъ безчисленное множество мыслей, которыя поставили бы въ совершенный тупикъ ея мужа, удовлетвориться затѣей -- обсадить резедой или астрами такую-то клумбу?
   Съ пансiонскими, романтическими идеалами, незамѣненными, несмотря на всю ихъ сантиментальность и пошлость, никакими иными, болѣе простыми, реальными и стало-быть прочными, понятно, что она не позволяетъ подойти и приласкать себя мужу, отъ котораго за версту несетъ навозомъ.
   Для всякаго безпристрастнаго человѣка отношенiя между молодой женой и старымъ мужемъ неестественны, натянуты, непрочны. Семейное благополучiе, въ которомъ такъ увѣренъ супругъ, построено на такихъ ложныхъ основанiяхъ, что оно должно разлетѣться прахомъ при первомъ потрясенiи извнѣ, при первомъ обстоятельствѣ, которое объяснитъ молодой женщинѣ пустоту ея жизни и родитъ въ ней желанiе наполнить ее чѣмъ-нибудь. Но подобныя разсужденiя и выводы могутъ родиться только въ голосѣ безпокойнаго, опаснаго человѣка. У послѣдователя и подражателя генiальнаго Скриба такой простой и естественный вопросъ облекается въ иную форму. Да какъ же и быть иначе? Надо поддержать незыблемыя основы буржуазнаго благополучiя, надо показать, что всѣ опасности, грозящiя этому благополучiю, неосновательны, безнравственны, а то чего добраго, буржуа не заснетъ покойно, и впрямь подумаетъ, что ему грозитъ бѣда отъ всѣхъ этихъ идей, рапространяемыхъ вредными теорiями и книжками. И вотъ сомнѣнiе, болѣзненную тоску молодой женщины, ея стремленiя къ чему-то иному, что бы дало какое-нибудь содержанiе ея жизни, ея законныя и естественныя, хотя и не формулированныя еще желанiя, которыя намъ такъ понятны, низводятся на степень каприза, блажи, бредней.
   Родившееся въ душѣ вашей искреннее чувство замазывается ложью и неправдой ради поддержанiя условной мѣщанской нравственности, покоющейся на вѣковой рутинѣ. Въ голову буржуа уже брошены нервныя сѣмена, долженствующiя въ скоромъ времени разростись въ безапеляцiонное обвиненiе. Разумѣется, что мы не смѣемъ требовать отъ писателя буржуазiи, чтобы онъ вывелъ человѣка того или другого закала, тѣхъ или другихъ убѣжденiй, соприкосновенiе съ которымъ послужило бы къ скорѣйшей развязкѣ натянутаго положенiя между женой и мужемъ и показало бы шаткость мѣщанскаго семейнаго счастья. Не смѣемъ, потомучто при такихъ обстоятельствахъ выборъ въ первые любовники честнаго и благороднаго человѣка, который внушилъ бы къ себѣ дѣйствительную любовь -- встревожило бы всю парижскую публику, которую одну авторъ имѣлъ въ виду. Надо ему продолжать начатую работу и окончательно доказать, что тревога и тоска молодой женщины дѣйствительно не имѣютъ законнаго основанiя и вытекаютъ изъ каприза. И посмотрите, съ какою тщательностью все это дѣльце обдѣлано авторомъ. Мужъ даже и не подозрѣваетъ того, чтó происходитъ въ головѣ и сердцѣ его жены; ему и на умъ придти не можетъ ничего подобнаго, будто самъ онъ никогда не былъ молодъ, не былъ посѣщаемъ тревогами и сомнѣнiями, будтобы такъ сразу онъ отлился въ формы рантье, какъ Паллада вышла изъ расколовшагося черепа Зевса въ полномъ вооруженiи. Въ душѣ его все улеглось, успокоилось, покрылось тиной, имѣющей свойство втягивать въ себя все что только приблизится къ ней. По нашему мнѣнiю бѣдной женщинѣ грозила опасность съ перваго дня знакомства съ подобнымъ существомъ, и опасность тѣмъ бòльшая, чѣмъ менѣе имѣлось средствъ бороться съ ней. Но помилуйте! говорятъ моралисты: -- мужъ окружаетъ ее такимъ вниманiемъ, онъ такъ обожаетъ ее, что ей просто безсовѣстно не чувствовать и не цѣнитъ этого; нѣтъ, какъ хотите, это неблагодарно съ ея стороны и доказываетъ только ея пустоту и легкомыслiе. У буржуа достаетъ форменнаго благородства настолько, чтобы не показать и тѣни сомнѣнiя ни въ добродѣтеляхъ супруги, ни въ своемъ безмятежномъ счастiи, но недостаетъ сообразительности, догадки, умѣнья знать то, чтó происходитъ въ сердцѣ жены. Развѣ вы не видите, читатель, что авторъ не забывалъ ни на минуту публики, съ которой имѣлъ дѣло и которая должна оцѣнить его комедiю?
   Съ другой стороны, посмотрите чтó за молодой рыцарь выведенъ на сцену, съ которымъ придется вступить мужу въ бой; вѣроятно мы увидимъ что-нибудь въ pendant къ женскому капризу и легкомыслiю. И разумѣется, что подобный герой или jeune premier выведенъ не съ тою цѣлью, чтобы уличить очерченное семейное благополучiе. Начнемъ съ того, что прiемы имъ употребляемые для прiобрѣтенiя симпатiи молодой женщины, по истинѣ удивительны, какъ напримѣръ притворное паденiе въ обморокъ, и прямо говорятъ, чтò это за господинъ. Въ противномъ случаѣ была бы бѣда. Вообразите публику, которая съ сочувствiемъ взглянула бы на это лицо комедiи? Что было бы съ бѣднымъ мужемъ, съ его великодушiемъ, довѣрчивостью и во всѣми добродѣтелями, что было бы съ семейнымъ счастiемъ, съ покойнымъ, невозмутимымъ сномъ буржуа?
   Наконецъ съ третьей стороны, посмотрите во чтó обращено чувство женщины къ молодому человѣку. Назвать его любовью, естественнымъ и законнымъ стремленiемъ, было бы тоже опасно. Инстинктивно публика догадалась бы, что положенiе лицъ комедiи просто, невыдумано и должно было быть необходимымъ слѣдствiемъ всей обстановки замкнутой жизни, неимѣющей ни интересовъ, ни содержанiя. Такъ это правда, подумалъ бы буржуа, что пустили въ ходъ всѣ эти такъ называемые теорiи и утопiи? Чтобы сохранить мое благополучiе и человѣческое достоинство, нужно жить какою-то иною жизнью; недостаточно благосостоянiя и комфорта, которымъ я окружилъ себя и жену, недостаточно сельской, патрiархальной жизни, домашняго очага. Все это оказывается несостоятелнымъ при первомъ столкновенiи съ живымъ чувствомъ, съ здоровою мыслью, съ дуновенiемъ какой-то иной атмосферы. Нехорошо было бы, еслибы роль эту приняла на себя любовь; мѣщанское счастье не выдержало бы; буржуа остался бы недоволенъ ни комедiей, ни авторомъ, ни главное самимъ собою. И вотъ чувству придается сначала легкiй, потомъ густой оттѣнокъ чувственности.
   На этой почвѣ и спору быть не можетъ. Какъ! женщина ради чувственнаго влеченiя играетъ семейнымъ благополучiемъ, счастiемъ мужа, его спокойствiемъ и честью! Да какая же нравственность проститъ, оправдаетъ преобладанiе животныхъ инстинктовъ въ существѣ, одаренномъ разумомъ и свободной волей? Теперь смѣло можно вооружиться мѣщанской нравственностью, съ полною надеждою на успѣхъ и побѣду. Какой же человѣкъ рѣшится покрыть свою голову позоромъ и принять на себя защиту чувственной склонности?
   Какъ же тутъ не задуматься, читатель. Сами вы видѣли, какiя метаморфозы принимала основная мысль писателя. Съ полнымъ великодушiемъ соглашаетесь вы простить ему неумѣстное заглавiе, неимѣющее никакого ни логическаго, ни художественнаго отношенiя къ содержанiю пьесы; предъ вами довольно опредѣлительно ставится вопросъ иного рода, пожалуй хоть подводный камень буржуазнаго благополучiя, вопросъ, который вдругъ насильственно и цинически преобразуется въ оскорбительное для бѣдной женщины: on ne badine pas avec l'adultère. Зато какое обширное поле открыто для обнаруженiя душевнаго величiя и семейныхъ добродѣтелей мужа! Онъ положительно не вѣритъ ни въ разрушенное свое счастье, ни въ возможность измѣны со стороы жены. Какихъ трудовъ стоило друзьямъ уговорить его выѣхать изъ дому, чтобы возвратиться врасплохъ ночью и собственными глазами убѣдиться въ своемъ несчастiи; такъ и чувствуется вами, что по собственной, благородной природѣ своей онъ неспособенъ на такой низкiй подвигъ, -- все это напускное.
   Впрочемъ все взваливши на плечи бѣдной жертвы и на ея чувственность, Сарду, какъ впрочемъ и слѣдовало ожидать, не могъ не видѣть, что для полнаго достиженiя задуманной цѣли надобно положить границы самой этой чувственности, хоть бы это стоило новой измѣны самому себѣ. Поставить минуту рокового свиданiя за кулисами -- избави-богъ: публика богъ-знаетъ что подумаетъ, пожалуй и сомнѣваться станетъ. Гораздо лучше выставить сцену ночного свиданiя предъ ея глазами и борьбу долга съ чувственнымъ стремленiемъ остановить вовремя, когда послѣднее станетъ одерживать верхъ. Никакого сомнѣнiя не останется въ впечатлѣнiи зрителя: вѣдь не можетъ же подумать онъ, чтобы авторъ такiя скандалезныя вещи рѣшился выставить предъ его глазами. Спасибо здѣшней талантливой артисткѣ, которая, рѣшившись пожертвовать правдой всей пьесы, поняла вторую мысль автора и уже не хотѣла измѣнять ей. Мнѣ случилось слышать такое мнѣнiе: "да изъ-за чего же вся эта катавасiя и почему пьеса поступила въ разрядъ неудобосмотримыхъ для дѣвицъ? вѣдь между ними ничего особеннаго не случилось." Такимъ образомъ въ головѣ публики хотя и созрѣло рѣшенiе qu'on ne badine pas avec l'adultère, но все было прiостановлено вовремя, ничего особеннаго дѣйствительно не случилось; нравы не вышли изъ приличiя, нравственность осталась чистою и незапятнаною и публика получила только хорошiй примѣръ въ поученiе. Весь дальнѣйшiй ходъ пьесы и психическiе, въ высшей степени интересные мотивы покрыты такой же легой дымкой и подкурены благоуханiями, безъ которыхъ немыслима французская комедiя нашего времени. Что думаетъ неожиданно врзвратившiйся мужъ послѣ той сцены, въ которую любовникъ жены его прыгаетъ съ балкона? разсѣялись ли его подозрѣнiя, убѣдился ли онъ въ невинности жены? Въ какомъ состоянiи его жена? увѣрена ли она, что мужу что-либо извѣстно, оскорблена ли она его шпiонствомъ? -- все покрыто приличнымъ сомнѣнiемъ, публика находится въ совершенномъ невѣдѣнiи. Но автору до этого нѣтъ никакого дѣла; главная цѣль достигнута, публикѣ дана острастка и толстый буржуа многозначительно взглядываетъ на свою супругу, какбы говоря ей: "понимаешь ли къ чему ведетъ легкомыслiе и нарушенiе долга? смотри же у меня!" -- и спокойно засыпаетъ, увѣренный въ дѣйствительности урока, заданнаго въ тотъ вечеръ его женѣ.
   Можетъ-быть возразятъ мнѣ, что такое гуманное по мнѣнiю г. Сарду обращенiе мужа съ женою, эта щепетильность при выраженiи подозрѣнiй, это человѣческое желанiе обойти тяжолое объясненiе, которое по нашему мнѣнiю не можетъ быть честнымъ, если не будетъ прямымъ, вытекаетъ, какъ плодъ нашей цивилизацiи изъ его рыцарскихъ понятiй о чести и благородствѣ. Тяжкое заблужденiе: это дворянскiе замашки буржуа, который никогда не умѣлъ создать ни общественной нравственности, ни понятiй о чести; его рыцарство въ этомъ отношенiи не пошло далѣе долгового обязательства конторы, скрѣпленнаго подписью биржеваго маклера. Достаточно прослѣдить за всею его жизнью, въ ея различныя перiоды, чтобы показать, что рыцарство это напускное.
   Приходимъ къ послѣдней сценѣ и развязкѣ. Главная мысль, внушить публикѣ, что семейнымъ благополучiемъ шутить не слѣдуетъ, проведена до конца, а старый герой увѣнчанъ лаврами за великодушiе, благоразумiе и семейныя добродѣтели. Знаетъ ли онъ чтò случилось во время его отсутствiя, -- это остается неизвѣстнымъ. Вѣроятно знаетъ, ибо въ противномъ случаѣ онъ оказывается пошлѣйшимъ дуракомъ, а этого разумѣется не могъ имѣть въ виду талантливый подражатель Скриба. Но если ему кое-что извѣстно, чтò можно впрочемъ заключить только по особенному чувству, съ какимъ читаетъ онъ женѣ своей изъ газеты какое-то происшествiе, могущее служить намекомъ на ихъ отношенiя, то поведенiе его по истинѣ заслуживаетъ вниманiя. Онъ говоритъ: смотри-же, я все знаю и изъ чувства состраданiя къ тебѣ не хочу показать, что все знаю; всѣ говорящiя противъ тебя доказательства, ясныя для меня болѣе чѣмъ для моихъ друзей, я сваливаю на бѣдную лисицу, которая причастна дѣлу курятника, но вовсе не прыжка твоего любовника съ балкона; не буду я негодовать на тебя, не стану мстить моему сопернику: напротивъ того, я доставлю ему очень хорошее, прибыльное мѣсто; но да послужитъ этотъ случай тебѣ урокомъ; мое счастiе, мое спокойствiе, мою честь я снова ввѣряю тебѣ въ полной увѣренности, что ты не станешь играть ими изъ-за каприза, по легкомыслiю." Такимъ образомъ всѣ щели въ треснувшемъ семейномъ счастiи замазаны, все кончилось благополучно и довольный зритель спокойно выходитъ изъ театра съ размышленiемъ, какъ хорошо устроена природа вообще и жизнь человѣческая въ особенности, что подлѣ яду слѣдуетъ непремѣнно искать противоядiя, что зло съ добромъ, счастiе съ несчастiемъ, горе съ радостью перемѣшано и переплетено съ великою, мудрою предусмотрительностью.
   Вотъ и вся пьеса, читатель. Я не утруждалъ вашего вниманiя болѣе отчетливымъ ея изложенiемъ, я не упомянулъ ни про одно лицо, по поводу которыхъ впрочемъ названа она "Nos Intimes". Вѣдь вамъ извѣстны прiемы, ходули, афектацiи, несообразности, употребляемыя французской комедiей съ цѣлью легче и естественнѣе привести дѣйствiе къ развязкѣ. Все это есть и въ послѣдней комедiи Сарду: и проказы лисицы, и подставной всюду гдѣ понадобится докторъ, и переломъ руки молодого человѣка, и вовсѣ ненужные друзья, изъ которыхъ и забавенъ-то выходитъ всего одинъ, потому что онъ совершенно нечаянно и по ошибкѣ попалъ въ комедiю. Это впрочемъ нисколько не мѣшаетъ пьесѣ быть весьма занимательной и, какъ я старался показать, весьма поучительной и вызываетъ громъ рукоплесканiй и въ парижскомъ Водевилѣ и въ нашемъ Михайловскомъ, въ которомъ пьеса за зиму дана безчисленное множество разъ. Ну и слава богу!
   Не знаю поняли ли вы теперь, читатель, почему я сказалъ въ началѣ моей статьи, что современному передовому человѣку приходится иногда искренно позавидовать иному моралисту-рутинеру. Помилуйте! вмѣсто того чтобы съ дѣтскимъ простодушiемъ и наивностью упиваться наслажденiемъ, доставляемымъ талантливымъ писателемъ и игрою неменѣе талантливыхъ актеровъ, пошолъ копаться, доискиваться, разбирать тайные изгибы человѣческаго сердца, -- чтоже удивительнаго, что докопаешься до боли и страданiя, а наслажденiе пройдетъ свозь пальцы, а потомъ и станешь завидовать тому, кто подошолъ къ дѣлу проще, естественнѣе? Хотѣлъ бы вернуться назадъ, да нельзя: troppo tarde!

П. БИБИКОВЪ

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru