Боборыкин Петр Дмитриевич
Русский театр

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

РУССКІЙ ТЕАТРЪ.

I.

   Намъ уже приводилось не разъ говорить про чисто-искуственный характеръ русскаго репертуара. Онъ не можетъ нисколько служить мѣриломъ нормальной производительности русскихъ драматурговъ; другими словами, крупные признаки нашего общественнаго развитія вовсе не проявляются въ немъ. Даже при отсутствіи талантовъ, самая жизнь могла-бы придать болѣе смысла драматическому творчеству и болѣе интереса сценѣ, если-бы репертуаръ былъ менѣе казеннымъ.
   До тѣхъ поръ, нока будетъ существовать на нашихъ театрахъ система бенефисовъ, не прекратится эта фальшь, этотъ обманъ публики, заставляющій иного наивнаго наблюдателя думать, что, въ самомъ дѣлѣ, наша сцена привлекаетъ къ себѣ множество силъ, что жизнь наша неудержимо просится на подмостки. Но та-же система бенефисовъ, быть можетъ, и дала-бы нѣсколько лучшіе результаты, если-бъ, помимо талантовъ, умственный строй театральныхъ поставщиковъ былъ иного сорта. По крайней мѣрѣ, тогда на сценѣ имѣли-бы мы послѣдовательную картину умственнаго и нравственнаго движенія нашего общества. По крайней мѣрѣ, чисто-умственный интересъ поддерживался-бы рядомъ попытокъ, неудовлетворительныхъ въ художественномъ смыслѣ, но представляющихъ для извѣстнаго меньшинства нѣкоторый интересъ новизны.
   И этого не находимъ мы въ текущемъ репертуарѣ. Мыслительная скудость также поражаетъ, какъ и скудость дарованій: замыслы или вертятся около безцвѣтныхъ мотивовъ семейной жизни, совершенно изъѣзженныхъ беллетристикой, или сводятся къ азбучнымъ правиламъ наивнаго и выдохшагося либерализма. Такое нищенство творчества и мышленія должно было-бы привести авторовъ къ болѣе выполнимой для нихъ задачѣ: составлять пьесы съ чисто-внѣшнимъ, сценическимъ интересомъ. Они могли-бы, такимъ образомъ, хоть сколько-нибудь двигать впередъ ремесло и мастерство драматурга, вводить новые эфекты, очищать дѣйствіе отъ всякой посторонней примѣси, съ большей силой и ловкостью сосредоточивать развитіе пьесы къ главному ея центру. Но и въ этомъ отношеніи продолжаетъ царствоватъ неумѣлость, безпорядочность, умышленная небрежность, рутина; въ результатѣ получается нестерпимая скука и зѣвота.
   

II.

   Изъ всѣхъ новостей текущаго сезона, самая крупная по размѣрамъ и претензіямъ замысла, есть комедія г. Минаева: "Либералъ". Она не была новостью для читающей публики, напечатанная еще въ прошломъ году въ "Отечественныхъ Запискахъ". Но тамъ она прошла незамѣченною нашей журналистикой и критикой, что было крайне неудобно для г. Минаева, потому-что онъ могъ воспользоваться дѣльными указаніями и, вѣроятно, дать ей нѣсколько другой характеръ на сценѣ.
   Не понимаемъ, почему комедія г-на Минаева называется "Либералъ"? Правда, есть въ ней персонажъ, который долженствуетъ нести на своихъ плечахъ заголовокъ пьесы. Онъ долженствуетъ также лже-либеральничать и примѣромъ своимъ поучать зрителя: какъ постыдно предаваться постояннымъ противорѣчіямъ между словомъ и дѣломъ. Но въ чемъ же (спрошу я каждаго, кто видѣлъ комедію г. Минаева) заключается самый лже-либерализмъ героя пьесы -- Ростовскаго? Съ первыхъ явленіи мало-мальски привычный зритель видитъ уже, что этотъ Ростовскій -- слишкомъ блѣдная фигура даже для лже-либерала. Ростовскій, запутавшійся въ дѣлахъ домовладѣлецъ, не платитъ жалованья лакею, прижимаетъ жильцовъ, желаетъ воспользоваться крайностью одной изъ жилицъ своихъ, красивой вдовы; все это -- чрезвычайно антипатичные факты, но факты мелкіе, неимѣющіе крупнаго общественнаго или психологическаго интереса.
   Въ дальнѣйшемъ ходѣ пьесы эта лже-либеральная кукла дѣлаетъ еще болѣе грязныя вещи: интригуетъ, съ цѣлью возвратить въ свой домъ разъѣхавшуюся съ нимъ жену изъ грубо-эгоистическихъ видовъ, и, наконецъ, обманомъ увозитъ отъ нея сына. Но при чемъ-же тутъ либерализмъ такого пошляка, какъ Ростовскій? Его нѣтъ въ пьесѣ. Авторъ не позаботился даже заставить его побольше либеральничать на словахъ, такъ чтобы, по крайней мѣрѣ, обѣ половины взятой имъ темы были уравновѣшены; Если-бы Ростовскій втеченіе одного или двухъ актовъ ловко либеральничалъ и такъ-же ловко прикрывалъ передъ зрителями свою нравственную пошлость, комедія имѣла-бы современный смыслъ, и сатира -- хоть какое-нибудь значеніе. Наивная публика могла-бы почувствовать нѣкоторое душевное удовлетвореніе послѣ того, какъ она втеченіе двухъ актовъ принимала героя пьесы за порядочнаго человѣка, особенно если-бъ онъ былъ достодолжнымъ образомъ наказанъ. Да даже и безъ всякаго торжества добродѣтели, умно изображенная исторія какого-нибудь плута можетъ интересовать зрителей, когда въ ней есть психологическая правда и характеристика той среды, гдѣ ловкій плугъ-фразеръ обдѣлываетъ свои дѣлишки. Примѣръ на лицо изъ русскаго-же репертуара.
   "Свадьба Кречинскаго" написана, такъ сказать, случайнымъ литераторомъ, который этой комедіей и покончилъ свою карьеру; но въ ней именно соблюдены условія сценическаго произведенія, потому-что есть анализъ внутренняго психическаго состоянія нравственнопадшаго человѣка, и вы, слѣдя съ напряженнымъ вниманіемъ за его судьбой, съ нетерпѣніемъ ждете, чѣмъ кончится житсйски-драматическая развязка этой поучительной судьбы. Личность Кречинскаго безусловно заинтересовываетъ, то-есть, выполняетъ первое условіе драматическаго творчества. Во второмъ актѣ мы попадаемъ въ логовище тонкаго мошенника, и контрастъ съ впечатлѣніемъ перваго еще рельефнѣе обрисовываетъ личность. Но и въ самомъ этомъ логовищѣ продолжается все та-же занимательность. Зритель ждетъ чего-то. Ему хочется, съ одной стороны, убѣдиться въ томъ, что Кречинскій дѣйствительно "кавалеръ индустріи", а съ другой -- онъ съ возбужденнымъ любопытствомъ ожидаетъ: какъ вывернется свѣтскій плутъ изъ тисковъ, будетъ-лы онъ или нѣтъ пораженъ подобающей карой? И вмѣстѣ съ интересомъ, завязаннымъ въ интригу комедіи, идетъ, своимъ чередомъ, картина извѣстной общественной среды, не предумышленно, не по программѣ резонера и моралиста, а въ непосредственной связи съ исторіей главнаго лица.
   

III.

   Имѣя передъ собой такой сценическій типъ, какъ Кречинскаго, автору "Либерала" легко было дать своему герою тотъ или другой общественный смыслъ. По, признаемся, герой г. Минаева, ни въ смыслѣ идейномъ, ни въ смыслѣ простой занимательности, не можетъ быть поставленъ на ряду ни съ Кречинскимъ, ни даже съ такимъ главнымъ лицомъ, какъ герой "Мишуры" г. Потѣхина. Новаго вида либерализма онъ собою не выражаетъ. Ростовскій ни чиновникъ, ни литераторъ, ни дѣлецъ, ни свѣтскій мошенникъ, ни присяжный резонеръ. Онъ -- все и ничего, и потому онъ такъ безличенъ въ драматическомъ смыслѣ; онъ не принадлежитъ ни къ одной общественной группѣ, ни къ одному соціальному типу. Это лишаетъ драматическій характеръ всякой энергіи и опредѣленности. Тутъ безсильно самое мощное творчество, чтобы приковать интересъ зрителя къ какому-то безкровному и безплотному существу, созданному по волѣ капризной фантазіи либеральнаго автора.
   Не въ обиду будь сказано г. Минаеву, онъ сильно обезцвѣтилъ содержаніе своего "Либерала" и тѣмъ, что не столько заботился о конкретной обрисовкѣ дѣйствующихъ лицъ, о содержаніи пьесы, сколько о дешевомъ остроуміи нашего обличительнаго жанра. Это вышло тѣмъ неудачнѣе, что на подмосткахъ Александринскаго театра онъ встрѣчаетъ себѣ сильныхъ соперниковъ, успѣвшихъ надоѣсть даже верхамъ этой театральной залы. Онъ, конечно, знаетъ, какъ пріѣлось всѣмъ доморощенное остроуміе господъ Каратыгина, Григорьева перваго и графа Соллогуба. По тѣ, по крайней мѣрѣ, знали, куда вставлять каламбуры собственнаго издѣлія. Они вставляли ихъ въ водевили пятидесятыхъ годовъ и вдобавокъ въ такое время, когда пьесы съ серьезнымъ замысломъ съ величайшимъ трудомъ пробивали себѣ путь на сцену.
   Какъ ни хромаютъ наши драматическіе писатели но части умѣнья вести дѣйствія, но все-таки большинство ихъ соблюдаетъ кое-какую экономію въ постройкѣ своихъ пьесъ. По г. Минаевъ и въ этомъ отношеніи скорѣе сшивалъ, чѣмъ творилъ, заваливъ свою пьесу множествомъ сценъ, неимѣющихъ между собою ни малѣйшей органической связи. Пожалуй, въ шекспировское время можно было не стѣсняться требованіями сообразности и гармоніи и вставлять въ главное дѣйствіе многое множество постороннихъ эпизодовъ. То была шекспировская эпоха, т.-е. шестнадцатый вѣкъ; а мы живемъ въ концѣ девятнадцатаго. Тогда зрители въ своей наивной непосредственности терпѣли и не то. Тогда можно было поставить шестъ и на немъ прикрѣпить доску съ надписью: "сцена изображаетъ море или поле сраженія". Воображеніе зрителя дополняло полное отсутствіе декорацій. Мы-же -- дѣти девятнадцатаго вѣка -- унаслѣдовавшіе всѣ пріемы двухсотлѣтій драматургіи, знающіе, до какого мастерства дошли въ лей даровитѣйшіе изъ нашихъ современниковъ, и на Западѣ, и у насъ, не можемъ терпѣть такого сценическаго хаоса, какой, къ сожалѣнію, мы видимъ у г. Минаева.
   Въ самомъ дѣлѣ,.зачѣмъ вставилъ, авторъ въ свою комедію двѣ трети дѣйствующихъ лицъ? Не только совершенно эпизодическія, но я тѣ, которыя какъ будто-бы принадлежатъ къ дѣйствію, оказываются вполнѣ безполезными. Выкиньте изъ пьесы двухъ героевъ, служащихъ рупорами какого-то либеральнаго резонера, и не только ея смыслъ, но и самая интрига выиграли-бы на сценѣ. Адвокатъ не нуженъ ни для оттѣненія личности жены лже-либерала, ни для борьбы ея съ нимъ, такъ-какъ начало этой борьбы разрѣшается ничѣмъ, т. е. возвращеніемъ жены на лоно супружеское. Братъ жены, резонеръ безъ званія, даже и не начинаетъ борьбы, а только говоритъ длинные и банальные монологи. Дѣйствуетъ-же онъ всего одинъ разъ вначалѣ пьесы, но -- въ эпизодѣ, которому нѣтъ уже никакого оправданія въ экономіи пьесы. Этотъ просвѣщенный и цѣломудренный здравомыслъ преподаетъ урокъ нравственности молодой барынѣ, написавшей ему ни съ того, ни съ сего, любовное письмо. Письмо это читаетъ она въ присутствіи мужа, сопровождая его будто-бы остроумными комментаріями. Какъ ни мелокъ этотъ сценическій эфектъ, но онъ имѣлъ-бы какой-нибудь смыслъ, если-бъ находился хоть въ отдаленной связи съ дѣйствіемъ. Но объ этомъ нѣтъ и помину! Барыня, получивши аффронтъ, совершенно стушевывается и не исчезаетъ тотчасъ-же потому только, что къ ней авторъ пристегнулъ, въ званіи мужа, каррикатуру, которую онъ нѣсколько разъ выпускаетъ неизвѣстно для чего на сцену...
   Поэтому намъ хотѣлось-бы посовѣтовать г. Минаеву употребить свой талантъ болѣе производительно и экономно. Знать свои силы и умѣть примѣнить ихъ къ дѣлу -- это великое достоинство писателя. Г. Минаевъ, по складу своего умственнаго темперамента -- лирикъ, а не драматургъ, и потому драматическая дѣятельность совершенно не въ его характерѣ. Точно также, какъ г. Костомарову было-бы не подъ силу написать хорошій фельетонъ, такъ г. Минаеву было-бы трудно создать глубоко-продуманное и выхваченное изъ самой жизни драматическое произведеніе. Кажется, мы въ этомъ не ошибаемся и вовсе не думаемъ огорчать несомнѣнно-талантливаго лирика.
   

IV.

   Можно-ли послѣ этого критически относиться къ бенефиснымъ нокамъ, состряпаннымъ анонимными дебютантами? Вотъ, напримѣръ, сцены какого-то г. А. И. подъ названіемъ "Я васъ буду имѣть въ виду"! которыми г. Сазоновъ имѣлъ несчастіе угостить публику въ свой бенефисъ. Смотря на это упражненіе, мы пришли къ тому выводу, что г. Сазоновъ получилъ въ даръ одну изъ рукописей, затерявшихся въ портфеляхъ какой-нибудь редакціи, рукопись, попавшую туда лѣтъ десять-двѣнадцать назадъ. Вообразите себѣ, читатель, что насъ обращаютъ къ послѣднимъ днямъ откупной эпохи и заставляютъ сочувствовать благодѣянію акцизной реформы. 11 вотъ авторъ, найдя наконецъ свои сцены, затерявшіяся въ портфеляхъ редакціи, поспѣшилъ приправить ихъ аттическою солью уже совершенно новѣйшаго вкуса. Такъ, напримѣръ, у него говорится о кассѣ судъ Карповича и о парижскихъ petits crevés (прозвище, существующее всего три-четыре года); а дѣйствіе продолжаетъ происходить въ послѣдніе дни откупной эпохи. Лично вамъ эта наивность очень понравилась; она выставляетъ еще сильнѣе на показъ все безобразіе системы бенефисовъ. Конечно, г. Сазоновъ, если-бъ могъ,-- взялъ-бы что-нибудь получше для своего бенефиса; по лучшаго ничего не представилось, и онъ схватился за рукопись, найденную на какомъ-нибудь редакціонномъ чердакѣ.
   Читатель, надѣюсь, избавитъ меня отъ труда разсказывать подробно содержаніе этой наивной обмолвки анонимнаго автора. Фраза, служащая ей заглавіемъ, вмѣстѣ съ тѣмъ "сатира и мораль" пьесы. Это обыкновенный припѣвъ, который выслушиваютъ люди, ищущіе мѣста въ Петербургѣ отъ высокопоставленныхъ особъ. Дальше заглавія авторъ и не пошелъ. Его искатель мѣста кончаетъ женитьбой на богатой наслѣдницѣ, племянницѣ своего начальника. Вотъ и финалъ,-- достойный героя и автора вмѣстѣ. Будемъ надѣяться, что начинающій авторъ написалъ свои сцены въ простотѣ сердечной и дальше этого перваго опыта не пойдетъ.
   О чемъ слѣдуетъ сказать еще два слова -- это о пониманіи и вкусѣ бенефисной публики Александринскаго театра. Мы видѣли, что цѣлая: группа зрителей усердно вызывала автора. Онъ появлялся до двухъ разъ и оказался, какъ мы и ожидали, человѣкомъ такихъ лѣтъ, что могъ уже въ до-акцизную эпоху писать сатирическо-изобличительныя сцены. Если предположить даже, что аплодировали и усиленно вызывали пріятели автора или шутники, желавшіе издѣваться надъ нимъ то все-таки поучителенъ тотъ фактъ, что имъ удалось вызвать его два раза. Въ другой залѣ масса публики не допустила-бы ихъ до такого неприличнаго поведенія.
   

V.

   Почти какъ новую пьесу, публика смотрѣла (передѣланную г. А. Потѣхинымъ по цензурнымъ соображеніямъ) комедію "Въ мутной водѣ"), называвшуюся прежде "Современные рыцари".
   Г. А. Потѣхинъ писалъ прежде гораздо больше, но и теперь еще не отказался отъ сцены. Онъ сдѣлалъ, въ послѣднее время, своей спеціальностію пьесы съ направленіемъ. Въ нихъ онъ не пошелъ дальше, чѣмъ въ своихъ бытовыхъ вещахъ, какъ художникъ. Намъ кажется даже, что онъ утратилъ значительную долю своихъ драматическихъ пріемовъ и навыковъ съ тѣхъ поръ, какъ началъ ставить исключительно тенденціозныя пьесы. При всей грубости, его драма "Чужое добро въ прокъ нейдетъ" есть самая цѣльная и сценическая вещь его репертуара. Въ ней также сказывается преднамѣренность моралиста; но эта мораль простая, житейская и завязана въ дѣйствіе, гдѣ играютъ живыя страсти, нужды и радости простого люда. Все развитіе драмы держится за инстинкты совершенно реальнаго хорактера, за отношенія, выработанныя народнымъ бытомъ. Всѣ признаки (употребляя этотъ терминъ въ нашемъ смыслѣ), какіе встрѣчаются въ этой драмѣ, не сочинены авторомъ, а даны дѣйствительностью и въ добавокъ сгрупированы безъ натяжекъ. Поэтому впечатлѣніе, не смотря на томительность пьяной психологіи героя и значительную растянутость всей пьесы, бываетъ всегда сильное на массу. Я скажу даже, что для народа въ тѣсномъ смыслѣ слова такія драмы гораздо поучительнѣе (если уже стоять за поучительность), чѣмъ большинство комедій Островскаго, гдѣ авторъ предается диллетантизму художника и наполняетъ пьесу мозаичными монологами разныхъ самодуровъ и кумушекъ, занимательными для одного образованнаго меньшинства, а вовсе не для массы, которая не придаетъ вовсе никакого сценическаго значенія этой фотографіи замоскворѣцкихъ нравовъ и замоскворѣцкаго жаргона. Въ добавокъ, мужика изображаетъ г. Потѣхинъ гораздо лучше Островскаго, потому-что онъ больше жилъ съ нимъ. Онъ даже вдается въ своихъ народныхъ драмахъ въ провинціализму языка. Повторяемъ еще разъ: по строю и общему тону, драмы въ родѣ "Чужое добро въ прокъ нейдетъ" всего пригоднѣе для дѣйствія на массу.
   

VI.

   Пьесы, съ такъ-называемымъ направленіемъ пріобрѣли себѣ у насъ право гражданства. Самое слово, бывшее когда-то для эстетиковъ какимъ-то пугаломъ, потеряло свое одностороннее значеніе. Теперь нельзя уже писать комедіи и драмъ изъ современной жизни, не служа той или иной идеѣ, двигающей или задерживающей общественное развитіе. Разница состоитъ лишь въ преднамѣренности произведенія, т. е. въ большей или меньшей тенденціозности противухудожественнаго характера.
   Для того чтобы просвѣтительная идея пьесы вытекала изъ нея сама собою, надо автору имѣть крупный творческій талантъ. Такихъ произведеній во всей нашей драматургіи -- весьма немного. Чисто-же интеллигентныя вещи, въ которыхъ тенденція или развитіе какой-нибудь покой идеи преобладаетъ надъ реальнымъ изображеніемъ жизни, должны быть преисполнены мыслительнаго почина, дѣйствительно говорить въ данную минуту новое слово, никѣмъ еще неслыханное со сценическихъ подмостокъ.
   Г. Потѣхинъ приближался, на сколько могъ, къ такому типу драматическихъ произведеній, гдѣ изображеніе бытовой стороны жизни служитъ непосредственно извѣстной руководящей идеей, вложенной авторомъ въ свою пьесу. Но онъ все болѣе и болѣе переходилъ къ другому роду литературной работы, къ пьесамъ, въ которыхъ задачка моральнаго или общественнаго характера рекомендуется зрителямъ съ несомнѣнной авторской преднамѣренностью. Въ этихъ пьесахъ г. Потѣхина русское общество получаетъ уроки во имя началъ гражданской честности, гуманности и нравственнаго изящества. Авторъ идетъ путемъ изобличителя и поучаетъ притчами. Нельзя сказать, чтобы у г. Потѣхина была страсть къ прогрессивнымъ монологамъ, вставленнымъ въ пьесу съ единственной цѣлью блеснуть либерализмомъ; напротивъ, онъ старается вездѣ держаться реальной почвы и мотивировать фразы своихъ героевъ фактами и отношеніями, существующими въ дѣйствительности и перенесенными имъ въ пьесу. Какъ обличитель и моралистъ, г. Потѣхинъ, выражаясь чиновничьимъ слогомъ, заслуживаетъ всякаго одобренія. Мораль его комедіи никогда не бываетъ двусмысленна, а напротивъ весьма осязательна. Какъ художникъ, онъ способенъ на трезвое изображеніе жизни, какую изучалъ, владѣетъ пріемами опытнаго беллетриста и придаетъ своей наблюдательности довольно серьезный характеръ анализа.
   По несмотря на всѣ эти относительныя достоинства, г. Потѣхинъ не поднялся ни въ своемъ творчествѣ, ни въ своей чисто-мыслительной работѣ до того уровня, который даетъ писателю имя крупнаго двигателя сцены. И произошло это, по нашему мнѣнію, гораздо больше отъ бѣдности мыслительнаго почина, чѣмъ отъ бѣдности творческаго дарованія. При томъ-же самомъ талантѣ, при томъ-же самомъ знаніи жизни, при той-же комической жилкѣ, г. Потѣхинъ могъ-бы пріобрѣсти совсѣмъ иную писательскую физіономію, если-бъ его мыслительный синтезъ былъ повыше обыкновеннаго уровня. Конечно, художественное достоинство его произведеній поднялось-бы немногимъ выше; по ихъ значеніе въ данный моментъ было бы неизмѣримо знаменательнѣе.
   Возьму для примѣра двухъ современныхъ французскихъ драматурговъ: Александра Дюма-сына и Сарду. Литературной талантливости въ тѣсномъ смыслѣ слова у Сарду никакъ не меньше, чѣмъ у Дюма. Онъ весьма наблюдателенъ, очерчиваетъ лица бойко и рельефно, въ значительной степени обладаетъ комической жилкой, умѣетъ усвоить себѣ характерный языкъ различныхъ общественныхъ типовъ, способенъ вѣрными и ловкими штрихами изобразить цѣлую совокупность, цѣлую такъ-сказать жизненную формацію, выхваченную изъ того или иного быта. Какъ чисто-сценическій писатель, онъ талантливѣе Дюма. Какой вамъ угодно сюжетъ вставитъ онъ въ рамки быстраго и занимательнаго дѣйствія. Послѣдняя его комедія "Фернандо" можетъ служить образцомъ сценическаго мастерства: такъ умно, игриво и блистательно развита въ ней коллизія между двумя теченіями драматическаго дѣйствія.
   У Дюма-сына сила изобразительности гораздо туже. Онъ составляетъ свои лица послѣ кропотливаго анализа. Ему нужно заставлять ихъ много говорить, чтобы ихъ душевныя особенности врѣзались въ представленіе зрителей. Не мало у него и блѣдноватыхъ сценическихъ лицъ. Дѣйствіе его пьесъ идетъ путемъ почти повѣствовательнымъ. Если можно такъ выразиться, онъ діалектически, а не драматически развиваетъ свою тему, почему, при слабомъ или грубоватомъ исполненіи, пьесы Дюма, за исключеніемъ двухъ-трехъ вещей, не могутъ имѣть успѣха, тогда какъ большинство лучшихъ комедій Сарду и съ плохими исполнителями производитъ впечатлѣніе.
   А между тѣмъ, кто стоитъ выше въ драматургической іерархіи? Разумѣется, Дюма, а не Сарду. Его нельзя не признать вожакомъ современнаго французскаго театра. Почему-же это такъ? Потому-что онъ выказалъ въ цѣломъ рядѣ произведеній всего больше мыслительнаго почина. Онъ первый обратилъ свою наблюдательность на болѣе крупные признаки общественной патологіи. Его умъ работалъ аналитически затѣмъ, чтобы придти къ нѣсколькимъ знаменательнымъ обобщеніямъ. Словомъ, Дюма представляетъ собою высшій художественный синтесъ новой французской драматургіи.
   У Сарду вы находите бойкое сатирическое изображеніе буржуазной пошлости, въ которомъ проглядываетъ прежде всего желаніе автора позабавить публику, склеить изъ комическаго матеріала веселую и занимательную пьесу. По его театру нельзя прослѣдить различныхъ нравственныхъ болѣзней общественнаго организма. Много, много извлечете вы коллекцію полукаррикатурныхъ личностей, одинаково годныхъ для различныхъ сценическихъ сюжетовъ. Въ комедіяхъ-же Дюма-сына вы находите послѣдовательный рядъ обобщеній наблюдателя и моралиста, которыя въ то-же время представляютъ собою симптомы общественной патологіи.
   

VII.

   Я продолжаю параллель и говорю, что если сравнить Дюма-сына по его чисто-творческимъ дарованіямъ съ г. Потѣхинымъ, то онъ чуть-ли не окажется вдвое талантливѣе его. У г. Потѣхина найдутся и главныя, и второстепенныя лица, нисколько неуступающія по рельефности самымъ характернымъ лицамъ комедій Дюма. Но въ писательскомъ синтесѣ г. Потѣхинъ отойдетъ отъ Дюма на столько-же, на сколько и Сарду, причемъ конечно надо каждаго писателя брать въ связи съ его литературой, сравнивать не безусловно, а относительно ихъ народной и общественной почвы. Не только съ Дюма-сыномъ, но и съ Ожье нельзя сравнить г. Потѣхина по мѣсту, занимаемому имъ въ нашемъ театрѣ. И все это потому, что его мыслительный синтесъ слишкомъ мелокъ. Онъ или увлекался какимъ-нибудь временнымъ общественнымъ симптомомъ и торопился переносить его на сцену, или-же повторялъ уже пріѣвшіеся афоризмы либеральнаго кодекса. Ему ни въ одной пьесѣ не удалось, доставаясь писателемъ, ратующимъ за общественное движеніе, провести такую идею, которая въ то-же время была-бы выраженіемъ крупнаго признака нашего народно-соціальнаго тѣла. Его "сатира и мораль" обращена на частичное явленіе, когда онъ желаетъ гоняться за новизной, или на такіе общіе недуги, которые превратились въ избитѣйшихъ коньковъ всевозможныхъ изобличителей.
   

VIII.

   Въ передѣланной своей комедіи "Въ мутной водѣ" г. Потѣхинъ, по нашему мнѣнію, уже совершенно обмолвился. Прежнее ея заглавіе "Современные рыцари" еще сильнѣе выставляло промахъ автора. Заглавіе заключаетъ въ себѣ синтетическую мысль. Зритель въ правѣ ожидать, что комедія представитъ ему нѣсколько личностей, въ которыхъ сказались бы общія типическія черты современнаго рыцарства, понимая это слово въ сатирическомъ смыслѣ. И что-же находитъ онъ въ пьесѣ? Исторію какого-то управляющаго изъ нѣмцевъ, который дѣлается любовникомъ жены своего патрона, а потомъ женится на его дочери и прибираетъ къ рукамъ ея состояніе. Этотъ плутъ, если ему не придать игрой какого-нибудь мѣстнаго колорита, такъ сухо выполненъ, что онъ и какъ отдѣльная личность представляетъ мало занимательнаго, въ смыслѣ-же общественнаго типа -- никуда негоденъ. Такія личности нисколько не характерны для эпохи, переживаемой русскимъ обществомъ. Ихъ дѣятельность ограничивается составленіемъ себѣ карьеры въ томъ или иномъ видѣ, посредствомъ грубо-эгоистическихъ махинацій. Ихъ испорченность, ихъ личина и фраза вовсе не новѣйшаго происхожденія и не указываютъ на какіе-нибудь особенные признаки нашего общественнаго худосочія. Стало быть, ихъ литературное изображеніе представляетъ собою частичный фактъ, фактъ авторскаго диллетантизма. Озаглавливать такія исторіи обобщающимъ прозвищемъ, по меньшей мѣрѣ, безтактно. И если г. Потѣхинъ по собственному желанію измѣнилъ заглавіе своей комедіи, онъ удачно поправился, хотя пьеса отъ этого конечно выиграла немного.
   Здѣсь въ Петербургѣ она еще играется; но въ Москвѣ сразу не понравилась публикѣ. Этотъ неуспѣхъ на лучшемъ пашемъ русскомъ театрѣ долженъ былъ-бы показать г. Потѣхину, что пора перестать упражняться въ писаніи пьесъ съ тенденціей, непредставляющей ни пикантной новизны, ни крупнаго общественнаго значенія. Публика малаго театра, быть можетъ, приняла-бы пьесу лучше, если-бъ она нашла въ ней рядомъ съ личностью ни сколько незанимательнаго пошляка, обдѣлывающаго свои дѣлишки, болѣе свѣжее и новое лицо неизбѣжнаго молодого человѣка, долженствующаго громить на сценѣ порокъ. Этотъ молодой человѣкъ недалеко ушелъ отъ героя сценъ: "Я васъ буду имѣть въ виду". Быть можетъ и его отнесъ авторъ къ современнымъ героямъ, то есть, подвергнулъ его сатирическому обличенію. Онъ дѣйствительно очень плохъ; но все-таки не видно, чтобы авторъ хотѣлъ задѣть его бичомъ сатиры. Но такъ или иначе, какъ положительный или какъ отрицательный типъ, этотъ молодой человѣкъ не прибавляетъ ни единаго слова ко всему тому резонерству, въ какомъ упражнялись до него разные либералы русской драматургіи.
   И приходится сознаться что произведеніями въ родѣ "Въ мутной водѣ" такой почтенный литературный дѣятель, какъ г. Потѣхинъ, приближается къ драматургу Дьяченко, упражняющемуся какъ разъ въ изображеніи театральныхъ сюжетовъ, изобилующихъ житейской моралью, желающему возводить въ знаменательные типы мелкія личности будничной жизни, разводящему въ разводы прѣснаго либерализма, упражняющемуся въ общихъ мѣстахъ общественной морали.
   Выводъ -- весьма печальный. Мы готовы отказаться отъ него при первомъ доказательствѣ противнаго и будемъ ждать отъ г. Потѣхина чего-нибудь получше и посвѣжѣе его "Современныхъ рыцарей".
   

IX.

   Второй разъ приходится намъ говорить о молодомъ писателѣ, который въ прошлый сезонъ очень понравился театральной публикѣ Петербурга и Москвы и въ рецензентахъ возбудилъ нѣкоторыя надежды. Г-нъ Штеллеръ -- авторъ комедіи "Ошибки молодости", на полномъ безлюдьи, показался весьма даровитымъ, и нѣкоторое искуство, какое юнъ проявилъ въ веденіи третьяго акта этой комедіи, весьма выгодно оттѣнило его отъ общей неспособности русскихъ начинающихъ драматурговъ справляться съ ходомъ дѣйствія, придавать отдѣльнымъ сценамъ возрастающій интересъ.
   Въ театральномъ мірѣ говорятъ, что новая комедія г. Штеллера, поставленная въ бенефисъ г-жи Читау, есть не второе, а первое произведеніе, которое почему-то не попало на сцену раньше "Ошибокъ молодости". Мы охотно вѣримъ этому слуху. Новая комедія г. Штеллера "Приданое современной дѣвушки" гораздо болѣе преисполнена ошибками молодости, чѣмъ его прошлогоднее произведеніе. По кромѣ наивности разрѣшенія пьесы -- о чемъ мы будемъ говорить дальше,-- комедія задумана въ томъ некомическомъ нравственно-резонерскомъ тонѣ, который запрудилъ теперь всю нашу бенефисную драматургію.
   Удивительное дѣло; какъ это начинающимъ писателямъ не бросается въ глаза несносная прѣснота пьесъ, называющихся комедіями и задуманныхъ въ родѣ какихъ-то притчъ. Вмѣсто комическаго творчества зритель видитъ одно желаніе автора вложить какъ можно больше поучительныхъ и благородныхъ чувствъ въ безвкусныя интермедіи, связанныя между собою какимъ-нибудь однимъ заглавіемъ -- пьесы такого репертуара не могутъ производить никакихъ правильныхъ, яркихъ сценическихъ впечатлѣній. Ихъ основа -- тягучесть и скука. Ихъ цѣль -- жиденькое либеральничанье. Этотъ безобразный родъ произведеній насажденъ главнымъ образомъ г. Дьяченко и молодые писатели, нежелающіе оглядѣться и сообразить, какъ такая манера банальна" записываются въ цехъ насадителей драматургіи г. Дьяченко. И что всего печальнѣе: всѣ они уступаютъ ему въ извѣстнаго рода умѣньи вести дѣйствіе и фотографировать кое-какіе общественные типы.
   "Приданое современной дѣвушки" задумано, повидимому, на новую и интеллигентную тему, но въ сущности въ этой комедіи тянется та-же канитель всѣмъ пріѣвшагося благородства чувствъ и идей, для заявленія которыхъ авторъ и садится писать. Сфера дѣйствія -- семейная. У вдовы раззорившагося капиталиста -- двѣ незамужнія дочери. Старшая, воспитанная въ роскоши, нѣсколько поломавшись, соглашается идти за стараго богача. Меньшая живетъ своимъ трудомъ и составлять партію не желаетъ. Увѣщевать ее собирается родъ семейнаго совѣта, но она все-таки остается въ дѣвушкахъ и переѣзжаетъ на квартиру жить уроками и переводами. Сестра ея, получивши уже отъ жениха задатокъ на собственное приданое, узнаетъ, что у него есть незаконная семья, которую онъ совершенно бросилъ. Свадьба разстройвается и дѣвушка, рѣшившаяся продать себя, обращается на путь истинный, то есть, заводитъ модную мастерскую. Въ этомъ качествѣ она сходится опять съ молодымъ художникомъ, который въ первомъ актѣ говорилъ ей разныя жалостныя вещи, а меньшая ея сестра, пріискавшая себѣ также мужа но вкусу, завершаетъ пьесу слѣдующимъ изреченіемъ: -- "Нѣтъ за нами съ Зиночкой ни десятковъ, ни сотенъ тысячъ. Мужьямъ своимъ мы принесли съ собою только умѣнье глубоко сочувствовать ихъ интересамъ и стремленіямъ, крѣпкую волю, горячее сердце и способность къ труду. Вотъ наше приданое"!
   

X.

   Мы не имѣемъ привычки разсказывать подробно такъ называемую "фабулу" пьесы, но можемъ завѣрить читателя, что остовъ комедіи г. Штеллера ничего другого въ себѣ не заключаетъ. Эпизоды ея гораздо лучше и замысла, и въ особенности развязки. Такъ напримѣръ: сцена домашняго совѣта во второмъ актѣ ведена весьма недурно до того момента, когда благороднымъ изобличителемъ выступаетъ обманутый въ любви своей художникъ, нѣсколько хлебнувшій шампанскаго. Когда молодой драматургъ порядочно справляется съ коллективнымъ дѣйствіемъ, онъ этимъ заявляетъ свои сценическія способности сильнѣе, чѣмъ характеристикой отдѣльныхъ личностей. Въ третьемъ актѣ, гдѣ сцена раздѣлена на двѣ комнаты, замѣтно также нѣкоторое умѣнье заинтересовать зрителя. Если-бъ не излишняя наивность, сказывающаяся въ черезчуръ быстрыхъ психическихъ переворотахъ, вся коллизія третьяго акта удовлетворяла-бы зрителя, какъ толково и бойко веденное зрѣлище. По четвертый актъ, пропитанный слащавостью я азбучностью замысла, выходитъ невыносимымъ "сочиненіемъ", какой-то дѣтской сказкой, предназначенной размягчать сердца юныхъ питомцевъ и укрѣплять ихъ добродѣтели. Даже верхи Александринскаго театра скандализировались потѣшной сценой превращенія какой-то барыни, отдавшей свой капиталъ въ проценты, въ модистку. Четвертымъ актомъ г. Штеллеръ убиваетъ свою комедію и отнимаетъ у ней всякій серьезный интересъ.
   До сихъ поръ все, что можно сказать о г. Штеллерѣ въ смыслѣ дарованія, это то, что онъ наклоненъ къ отыскиванію не сценическихъ эфектовъ, а такъ сказать, сценическихъ задачъ, то есть, онъ старается задумывать отдѣльныя положенія, которыя позволяли-бы развить сцену или рядъ сценъ, не прибѣгая къ вмѣшательству случайностей. Въ такомъ родѣ его семейный совѣтъ во второмъ актѣ. Въ такомъ-же родѣ былъ и третій актъ его "Ошибокъ молодости".
   Творческаго дарованія, способности создавать яркія личности мы въ немъ рѣшительно не видимъ. Онъ по этой части ниже Дьяченко. Онъ облекаетъ въ подобіе личностей мотивы и положенія -- не больше. Характеровъ же въ его двухъ комедіяхъ нѣтъ, и еще менѣе общественныхъ типовъ. Въ "Приданомъ современной дѣвушки" эпизодическія лица лучше главныхъ; но и они нисколько не типичны. Они только не глупо приставлены къ дѣйствію, въ родѣ, напримѣръ, квартирной хозяйки, у которой проживаетъ дѣвица, выдержавшая борьбу съ семейнымъ совѣтомъ. Молодые мужчины прогрессивнаго пошиба, въ родѣ художника Авдѣева, такъ-же безличны и банальны у г. Штеллера, какъ и у остальныхъ бенефисныхъ драматурговъ. Наконецъ, дѣвушки, на которыхъ онъ сосредоточилъ свою авторскую работу, опять таки состоятъ изъ положеній, а не изъ органическихъ чертъ цѣльныхъ личностей. Одна изъ нихъ мѣстами говоритъ не глупо -- и только. Главная-же героиня комедіи составлена изъ кусковъ старомодной психологіи, какую вы находите въ повѣстяхъ сороковыхъ годовъ. Она сначала все отпускаетъ фразы, невозбуждающія никакого сочувствія, потому-что, продавая себя противному старику, она въ то-же время хочетъ во что-то драпироваться, а потомъ, обратившись на стезю труда и жертвы, такъ начинаетъ жаждать соединенія съ своимъ художникомъ, что никто изъ зрителей ея обращенію не вѣритъ.
   Словомъ, новая комедія г. Штеллера пропись, пропись и пропись! Она показываетъ также, что авторъ упражняется въ прогрессивномъ оптимизмѣ. Онъ не смѣетъ отнестись смѣло къ самому вопросу: можетъ-ли "приданое современной дѣвущки" состоять изъ тѣхъ невещественныхъ благъ, которыя значатся въ выписанной нами заключительной фразѣ. Отчего-же не быть и оптимистомъ; но зрѣлище борьбы новыхъ людей должно убѣждать зрителя, что они сидятъ на твердой почвѣ, что существуетъ уже цѣлая среда, поддерживающая ихъ вѣру, ихъ трудъ и стремленія. Единичные факты такъ и останутся единичными фактами. Перенося ихъ на сцену, вы не достигаете ни силы, ни знаменательности. Да если-бъ и была извѣстная полезность въ изображеніи такихъ единичныхъ фактовъ, то нужно опять-таки творчество, необходимость -- одно лицо, вмѣщающее въ себя идею произведенія, сдѣлать вполнѣ реальнымъ.
   Можетъ быть, г. Штеллеръ и доработается до такого умѣнья; но въ настоящій моментъ онъ еще путается въ тенетахъ своихъ авторскихъ програмокъ. Онъ думаетъ, что какая-нибудь либеральная идея, дошедшая до него изъ вторыхъ рукъ, сама по себѣ создаетъ и сильные характеры, и живые типы. Онъ еще не понимаетъ ничтожности поучительной драматургіи и въ художественномъ, и въ утилитарномъ смыслѣ.

П. Б.

"Дѣло", No 10, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru