Браунер Александр Матвеевич
Современная "Молодая Германия"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Современная "Молодая Германія".

"Das Alte stürzt, es ändert sich die Zeit,
Und neues Leben blüht aus den Ruinen..."
Шиллеръ: Вильгельмъ Телъ.

   Лѣта десять тому назадъ горсть молодыхъ людей изъ юнѣйшаго поколѣнія Германіи издала сборникъ стиховъ, подъ громкимъ заглавіемъ "Jungdentschland". Нельзя сказать, что появленіе этого сборника положило начало новой нѣмецкой литературѣ. Но заглавіе сборника дало имя всему современному движенію, движенію молодыхъ, жаждущихъ жизни, реформы, свободы.
   Въ отличіе отъ наименованія другого движенія, движенія сороковыхъ годовъ (Börne, Heine, Gutzkow, Laube etc...), названнаго "das junge Deutschland", названіе, выставленное на сборникѣ молодыхъ поэтовъ, было видоизмѣнено, и новое движеніе, еще не развернувшееся, уже имѣло свое имя: das jüngste Deutschland.

* * *

   Первые представители "юнѣйшей Германіи" выступили прежде всего не какъ созидатели чего-нибудь положительнаго, но какъ неистовые, неукротимые критики всего существовавшаго до нихъ. Въ сущности, они сами не знали, чего хотѣли. "Молодая Германія" пережитой эпохи требовала политической свободы, эмансипаціи женщины, свободной любви. Молодая Германія нашего времени ничего подобнаго не требовала,-- не потому, конечно, чтобы ея отечество могло хоть сколько-нибудь удовлетворить ее въ этихъ отношеніяхъ. Предшествующее поколѣніе -- наши отцы -- застало, по крайней мѣрѣ, литературу, которая могла удовлетворять ихъ, которая была выраженіемъ ихъ либеральныхъ стремленій, выраженіемъ духа того времени. Молодое поколѣніе послѣ 1870 года ничего подобнаго не застало. Можно сказать, что къ этому времени въ Германіи не было абсолютно никакой литературы! Въ самомъ дѣлѣ, то, что они застали, нельзя было назвать литературой: до того безцвѣтны, водянисты, пусты, заурядны были почти всѣ произведенія изящной литературы того времени. Національная война 70-го года не создала ни одного новаго поэта, который былъ-бы въ состояніи выразить настроеніе своихъ современниковъ хоть съ какой-нибудь стороны. Ни Густавъ Фрейтагъ, ни Фридрихъ Шпильгагенъ, самые популярные писатели того момента, не дали въ этотъ періодъ ничего капитальнаго, а, напротивъ, показали свою полную несостоятельность. Фрейтагъ хотѣлъ дать картину развитія Германіи отъ начала до нашего времени въ своемъ романѣ "Die Ahnen". Но ему это абсолютно не удалось: подъ конецъ, въ послѣдней части серіи, герой не только не является выразителемъ современности, но, подобно фигурамъ въ египетскихъ романахъ Эберса, говорящимъ и дѣйствующимъ безъ всякаго соотвѣтствія съ настроеніями исторической эпохи, ведетъ себя совершенно такъ же, какъ наши предки 1000 лѣтъ тому назадъ. Шпильгагенъ своимъ романомъ "Sturm-fluth" показалъ такое-же полное непониманіе того времени, какъ однимъ изъ послѣднихъ своихъ произведеній "Was will das werden" показалъ непониманіе сильнѣйшаго движенія нашего времени -- соціализма. И онъ, и Фрейтагъ, и масса другихъ извѣстныхъ нѣмецкихъ писателей остались до того неподвижными въ своихъ буржуазно - либеральныхъ идеяхъ, что не замѣтили, какъ наросло другое время, съ другими требованіями и нуждами, съ другими идеалами красоты и свободы...
   И вотъ именно это обстоятельство -- что новое поколѣніе не нашло подходящей литературы, было однимъ изъ главныхъ рычаговъ послѣдняго движенія литературы современной Германіи. Нельзя упустить изъ виду, что иностранное искусство, а также естественно-научныя идеи вѣка, сильно повліяли на умы, тщетно искавшіе пищи въ родной литературѣ. Въ новой литературѣ можно найти слѣды Дарвина и Зола, Достоевскаго и Ибсена, Толстого и Бьернсона. Можно прямо сказать, что произведенія "юнѣйшей" Германіи лишены характера національной исключительности, что всѣ запросы и стремленія новой литературы не имѣютъ ничего общаго съ патріотическимъ духомъ прошлыхъ временъ. Содержаніе современнаго творчества -- воспроизведеніе широкой общечеловѣческой или внутренней личной жизни, бѣшеной, кипящей, полной неутолимой, неукротимой тоски. Основные вопросы современности -- вопросы психологическіе, моральные, эстетическіе.
   Изъ безчисленнаго множества именъ, которыя встрѣчаются въ печати въ началѣ движенія, болѣе рѣзко выдѣляются четыре: М. Г. Конрадъ, Карлъ Блейбтрей, Конрадъ Альберти и Германъ Конради. Объ этихъ четырехъ дѣятеляхъ литературы уже настало время дать законченное сужденіе, такъ какъ они дали все, что могли дать, и больше отъ нихъ ждать нечего.

* * *

   М. Г. Конрадъ старше всѣхъ. Онъ долгое время писалъ въ обычномъ духѣ и стилѣ нѣмецкихъ фельетонистовъ, хотя не такъ банально, съ большими знаніями. Затѣмъ, поживъ въ Парижѣ, онъ началъ агитировать за Зола, проповѣдывать реалистическое искусство. Первыя произведенія Конрада, фельетоны и essais, въ чисто французскомъ духѣ, написаны съ умомъ, жаромъ, силой -- иногда даже черезчуръ кричаще. Многіе считаютъ его въ настоящее время лучшимъ нѣмецкимъ фельетонистомъ. Въ изящной литературѣ онъ выступилъ впервые въ 1883 году. Но новелла и романъ не сильная сторона его таланта. Несмотря на острый взглядъ, на умѣніе подмѣчать слабости людей, онъ недостаточно художникъ, чтобы стоять на высотѣ въ этой области. Онъ то вдается въ грубый натурализмъ, то даетъ блѣдныя, недостаточно пластичныя фигуры. Но съ первыхъ-же страницъ его произведеній въ немъ чувствуется агитаторъ, человѣкъ нетерпимый, отстаивающій свои убѣжденія, негодующій на всѣхъ, несолидарныхъ съ нимъ. Таковъ характеръ его романовъ: "Was die Jsar rauscht" и "die klugen Jungfrauen". Они страдаютъ также длиннотами, незаконченностью, и только отчасти передаютъ картину нашего времени. По все скрашиваетъ его чудный, здоровый юморъ, его жизнерадостность, красота его картинъ, настроеніе которыхъ неотразимо захватываетъ читателя. Лучшее, что онъ написалъ, это короткія новеллетки и этюды. Какъ драматургъ, онъ совсѣмъ слабъ. Но эти вещи, представляютъ изъ себя нѣчто дѣйствительно совершенное, единственное въ своемъ родѣ. За послѣднее время Конрадъ ничего не писалъ, кромѣ фельетоновъ, но недавно появилось въ печати заявленіе, что скоро появится лучшее изъ всѣхъ его произведеній. Правъ-ли онъ въ этихъ упованіяхъ на самого себя, покажетъ будущее.
   Конрадъ основалъ журналъ "die Gesellschaft", первый нѣмецкій журналъ съ новыми въ свое время, реалистическими взглядами на жизнь и литературу.
   Одной изъ самыхъ странныхъ фигуръ не только нѣмецкой, но, какъ намъ кажется, и всѣхъ литературъ новаго времени является Карлъ Блейбтрей. Онъ самый талантливый и въ то-же время самый несовершенный изъ всѣхъ молодыхъ писателей. Во всѣхъ его книгахъ можно возлѣ чисто-поэтическихъ высокихъ идей встрѣтить такія грубыя банальности, что минутами начинаешь сомнѣваться въ присутствіи у него какого-либо дарованія. Однако, несмотря на все это, онъ истинно талантливъ: въ немъ есть искра божественнаго генія, поэтическій жаръ и художественная сила. Въ немъ есть что-то родственное байроновской натурѣ, ненасытной, непонятой, вѣчно скитающейся, вѣчно скорбящей. Его первыя новеллы изъ норвежской жизни достойны Бьернсона. Его романъ "Der Nibelunge Not" прекрасная картина изъ средневѣковой жизни. Его "Исторія англійской литературы", написанная подъ вліяніемъ Тэна въ двадцатипятилѣтнемъ возрастѣ и обнаруживающая большія знанія и оригинальность сужденія, доказываетъ, что въ области исторіи литературы онъ тоже обѣщалъ очень многое. Романы "Grüpen wahn" и "Propaganda der Thai" недостаточно художественны и зрѣлы: Блейбтрей нападаетъ на общество и людей, не какъ свободно мыслящій поэтъ-философъ, а въ лучшемъ случаѣ, какъ народный демагогъ. Ярость, ругань, замѣчательныя мысли и рядомъ глупо-грубыя выходки, а иногда чисто личные нападки мѣшаютъ вѣрной характеристикѣ и серьезной обрисовкѣ современной жизни. Изъ его 12 драмъ ни одна не пригодна для сцены, ни ебъ одной нельзя сказать, что она хороша, несмотря на то, что всѣ онѣ написаны съ большимъ талантомъ. Какъ критикъ, онъ также выступалъ неоднократно. Но его критическія статьи недостаточно спокойны, совершенно субъективны -- все дико и грубо, онъ лишенъ самокритики, строгости къ себѣ и проникнутъ страшной строгостью къ другимъ. Чѣмъ ближе къ нашему времени, тѣмъ хуже: онъ страдаетъ настоящей маніей величія, трактуетъ себя какъ великаго генія, ругаетъ и ненавидитъ всѣхъ. Художникъ въ немъ совсѣмъ пропадаетъ. Впрочемъ, за послѣднее время онъ ничего не пишетъ. Иногда только появляются -- странно сказать -- какія-то стратегическія сочиненія, о которыхъ говорятъ, что они написаны съ большимъ пониманіемъ военнаго дѣла.
   Нѣтъ, кажется, ни одной области литературы, на которой-бы не выступалъ Блейбтрей. Во всемъ видны глубокія познанія при отсутствіи самообладанія и чувства мѣры. Онъ до невозможности продуктивенъ: кто-то пошутилъ по его адресу, сказавъ, что онъ пишетъ за одну недѣлю одинъ романъ, двѣ драмы, двѣ -- три новеллы и нѣсколько критическихъ статей. Онъ дѣйствительно написалъ больше всѣхъ изъ молодыхъ писателей -- и все теперь уже забыто публикой: стихи, и драмы, и романы... А когда-то онъ считался сильнѣйшимъ талантомъ новой школы! Теперь ему всего 36 лѣтъ...
   Внѣшняя участь Конрада Альберти похожа на участь Блейбтрея. Вмѣстѣ съ нимъ онъ лѣтъ десять тому назадъ былъ первымъ въ новой литературѣ. Его критическія статьи, его новеллы и романы восхищали молодежь, которая не замѣчала, что у Альберти все искусственно, что Альберти не поэтъ. Онъ писалъ съ такимъ апломбомъ, такимъ прекраснымъ языкомъ, съ такой силой, что все приходилось но душѣ жаждущей новизны молодежи. Всѣ были недовольны существующимъ, всѣмъ хотѣлось ругаться; никто не умѣлъ дѣлать это такъ, какъ это дѣлалъ Альберти. Но хотя нѣкоторыя изъ его вещей, какъ "Wer ist der Stärkere", "Plebs", "Alte und Junge", дѣйствительно имѣютъ много хорошихъ сторонъ -- всѣ онѣ холодны, искусственны, составлены по извѣстной программѣ. Къ тому-же онъ имѣетъ несчастную привычку постоянно говорить о самомъ себѣ, какъ о замѣчательномъ новаторѣ, какъ объ истинномъ заслуженномъ основателѣ литературы "Блейбтрей и я", говоритъ онъ часто, "открыли законъ, который показываетъ, что послѣ сорокалѣтней эпохи мѣняется направленіе литературы, и появляется новая литература"... Онъ говоритъ объ этомъ въ такомъ тонѣ., какъ будто ему стоитъ только взять патентъ на свое "открытіе" -- и подъ его искусными руками, въ зависимости отъ него одного, тотчасъ-же начнется какое-то новое литературное производство. Его драмы "Brot", "Vorurtheile" (Gatterecht) имѣютъ, въ особенности послѣдняя, здоровую тенденцію, но тенденція эта слишкомъ бросается въ глаза, драмы недостаточно сценичны, не художественны и производятъ впечатлѣніе дѣланности. За послѣднее время онъ пишетъ романы для семейныхъ журналовъ, фельетоны и пасквили,-- иначе нельзя назвать его наброски, печатаемые подъ названіемъ "Charakter Köpfe". Разница между Альберти и Блейбтреемъ та, что у Блейбтрея глубокій природный, а у Альберти болѣе внѣшній, какъ бы привитый талантъ, что Блейбтрей -- при всѣхъ своихъ странностяхъ -- истинный поэтъ, тогда какъ Альберти только виртуозъ своего искусства.

* * *

   Германъ Конради самый талантливый изъ всѣхъ четырехъ названныхъ нами писателей. Но ни количество, ни внѣшнія качества его сочиненій не обнаруживаютъ этого, и если бы кто-нибудь осмѣлился открыто назвать его выдающимся поэтомъ, то это вызвало бы общія насмѣшки точно такъ-же, какъ въ свое время вызывалъ насмѣшки самъ Конради. Эстетики филистеровъ станутъ высчитывать его ошибки, станутъ увѣрять, что всѣ его книги, несмотря на все стараніе Конради быть серьезнымъ, только комичны, и когда благоразумный читатель согласится съ ними, они будутъ очень довольны собою, какъ люди, добросовѣстно исполняющіе задачу отрезвленія общества. Но ихъ эстетика основана на ложныхъ началахъ, ихъ тупой взглядъ видитъ только внѣшность и не въ состояніи пробить грязную поверхность, чтобы узрѣть красоты и тайны исключительной, геніальной души.
   При жизни Конради никому и въ голову не приходило, что въ его туманныхъ разсказахъ, въ его незаконченныхъ романахъ высказывается истинный поэтъ, тоскуетъ жаждущая высокихъ радостей и свободы душа; что въ этомъ дѣтскомъ, болѣзненномъ литературномъ бредѣ скрытъ зародышъ новаго искусства,-- искусства грядущихъ временъ. Онъ вызывалъ негодованіе однихъ, грубую брань другихъ. Общество было не въ состояніи понять его, чувствовать и возмущаться вмѣстѣ съ нимъ. Только послѣ его смерти начали понимать, что потеряла въ немъ литература. А при жизни этотъ худой, блѣдный, болѣзненный поэтъ, вѣчный студентъ, у котораго не хватало денегъ, чтобы сдать экзамены -- онъ долженъ былъ еще содержать свою старуху-мать -- въ буквальномъ смыслѣ слова писавшій своею кровью, напрасно искалъ хоть одного одобряющаго слова. И прежде чѣмъ люди поняли его, онъ умеръ, чуть-ли не съ голоду...
   Ни одну изъ его книгъ нельзя назвать выдержанной, вполнѣ достойной его таланта. Исключеніе составляютъ лишь его стихотворенія: "Lieder eines Sünders": между ними найдутся перлы, по чистой красотѣ равныя лучшимъ стихотвореніямъ Гёте. Въ нихъ сила соединяется съ красотой, идеи удивительно сочетаются съ формой. Его романы: "Phrasen", "Adam Mensch" далеко не совершенны. Но, несмотря на всѣ ихъ недостатки, это единственные документы начала движенія нашего переходнаго времени. Въ нихъ можно найти все поколѣніе 80-хъ годовъ, съ его желаніями, съ его тоской, съ его презрѣніемъ и даже пренебреженіемъ къ жизни и вмѣстѣ съ тѣмъ -- съ жаждой жизни. Все, что волновало интеллигенцію въ этотъ періодъ, можно встрѣтить въ "Adam Mensch". Теперь, когда литература начинаетъ нащупывать новую вѣрную дорогу, когда народились сильные таланты, которымъ обстоятельства болѣе благопріятствовали, чѣмъ несчастному Конради, ясно виденъ кладъ, скрытый въ полу-дѣтскихъ, поду-философскихъ книгахъ его. Весь новый стиль современной литературы, вся ея психологія встрѣчается на каждой страницѣ его романовъ. Онъ принадлежалъ къ тѣмъ рѣдкимъ натурамъ, которыя пренебрегаютъ утоптанными дорогами и ищутъ собственнаго пути...
   Нужно, однако, повторить, что несмотря на всю новизну движенія, оно не имѣло опредѣленныхъ границъ, не выступало съ извѣстными теоретическими требованіями, которыя были бы діаметрально противоположны взглядамъ стараго, отживающаго поколѣнія. Какъ я уже сказалъ: новые люди даже не задавались цѣлью низвергнуть старыхъ съ литературнаго трона, но утверждали, что у старыхъ совсѣмъ не было литературы, что съ прежней литературой новымъ людямъ не стоитъ даже считаться. Всѣ чувствовали, что находились въ переходномъ времени; и всякій старался помочь прогрессу пробраться впередъ, всякій старался дать этому прогрессу извѣстное направленіе, направленіе къ свѣту, къ правдѣ, къ свободѣ. Единственное, что всѣхъ связывало, была идея постояннаго развитія.
   
   "Wir sind die schaffenden Kinder der Zeit!
   Wir singen die Shuld, wir singen das Leid.
   Wir singen der Welt ihre Sünden!...
   
   Въ этихъ трехъ строкахъ, довольно слабаго въ общемъ, стихотворенія лежитъ вся программа движенія: мы дѣти нашего времени, мы поемъ объ его скорби и винѣ, мы поемъ о грѣхахъ свѣта. Всѣмъ хотѣлось только обличить несостоятельность настоящаго общества -- несостоятельность темныхъ жизненныхъ теорій и разсужденій прошлаго періода. Обличительныя стремленія шли здѣсь впереди всѣхъ другихъ. Однако, только четыремъ выше названнымъ писателямъ удалось произвести что-нибудь болѣе или менѣе выдающееся; только они проявили, кромѣ живого возмущенія и протеста, извѣстную дозу творческаго таланта. Правда, и они не имѣли достаточно силъ, чтобы создать произведенія съ вѣчными красотами, произведенія, которыя можно было-бы признать воплощеніемъ новаго направленія мысли, новаго искусства, но и въ старой, иногда приторной и неуклюжей формѣ, они сумѣли возбудить въ публикѣ, особенно въ молодой публикѣ, желаніе имѣть новую литературу. Разбить старую форму они не могли. Но, какъ всѣ піонеры новаго дѣла, съ ихъ недостаточными средствами, они указали другимъ, по какой дорогѣ надо итти, чтобы освободиться отъ оковъ старыхъ предразсудковъ.

* * *

   Одновременно съ литературнымъ движеніемъ дѣйствовало на умы также экономическое, соціальное движеніе. Не стану отыскивать и развивать здѣсь причины послѣдняго, но необходимо отмѣтить тотъ фактъ, что ученіе соціализма сильно повліяло на произведенія молодыхъ литераторовъ, не призванныхъ къ чисто художественной дѣятельности. Очень многіе убѣдились въ "минимальной пользѣ" литературы вообще и, бросивъ ее, начали заниматься агитаціей. Другіе, въ которыхъ художникъ сочетался съ убѣжденнымъ разрушителемъ настоящаго общественнаго строя, старались при помощи поэзіи пропагандировать извѣстныя реформы. Появился особый родъ литературы: нѣчто въ родѣ передовыхъ статей въ стихотворной формѣ. Появился рядъ драмъ съ чисто политическими тезами. Лишнее доказывать, что такая узко-тенденціозная поэзія была жалкимъ подобіемъ этого божественнаго искусства -- стоитъ только вспомнить драму "Францъ фонъ Сикингенъ" Фердинанда Лассаля. Но нѣкоторымъ талантливымъ людямъ и въ этомъ неестественномъ родѣ искусства удалось сдѣлать кое-что достойное вниманія. Выдающіеся изъ нихъ: Карлъ Генкель, Бруно Вилле, John Henry Mackay и Арно Гольцъ.
   Генкель написалъ нѣсколько томиковъ стиховъ и до сихъ поръ считается поэтомъ "партіи", въ то время какъ всѣ другіе скоро оставили путь партійной поэзіи. Нельзя сказать, чтобы Генкель обладалъ сильнымъ талантомъ, хотя нѣкоторыя вещи ему весьма задаются. Любопытно отмѣтить, что именно его лучшіе стихи не имѣютъ ничего общаго съ доктринами его партіи, а какъ всякое истинно-художественное произведеніе, хороши и человѣчны независимо отъ политическихъ убѣжденій автора. Талантъ Генкеля движется въ очень скромныхъ границахъ, но въ этихъ границахъ онъ настоящій мастеръ. Къ сожалѣнію, онъ не знаетъ размѣровъ своего таланта и мнитъ себя звѣздой первой величины, въ то время какъ онъ является лишь скромной планеткой, получающей свой свѣтъ отъ другихъ свѣтилъ. Все его значеніе зиждется на отсутствіи другого болѣе сильнаго таланта между соціалистами.
   Болѣе серьезный талантъ -- Бруно Вилле. Онъ болѣе философъ, чѣмъ поэтъ, хотя его стихи "Einsiedler und Genosse" представляютъ иногда далеко не обыкновенную работу. Но во всякомъ случаѣ большее значеніе имѣетъ его философскій опытъ: "die Philosophie des reinen Mittels". Это не та оригинальная, коренная философія, которая раскрываетъ новые горизонты передъ человѣческимъ сознаніемъ, но особая, болѣе индивидуальная философія нашего времени, напряженная и стремительная. Вилле не подходитъ ко всякому вопросу спокойно, чтобы разрѣшить его по извѣстнымъ законамъ логики; въ книгѣ чувствуется борьба, чувствуется, какъ ему иногда трудно порвать съ старыми предразсудками... Онъ читалъ и понялъ Фридриха Ницше, пѣвца "Заратустры" и это замѣтно чувствуется въ его произведеніяхъ. Въ настоящее время Вилле оставилъ партію, въ которой онъ былъ представителемъ болѣе индивидуальнаго направленія, и сталъ, какъ говорятъ соціалисты, "индивидуальнымъ анархистомъ".
   John Henry Mackay (онъ шотланскаго происхожденія, отсюда это странное для нѣмца имя) причисляютъ также къ радикально-соціалистическому крылу. Но онъ не чистый соціалистъ. Онъ слишкомъ самостоятельно думаетъ, у него слишкомъ много таланта, слишкомъ много сомнѣній, слишкомъ мало вѣры въ человѣка, чтобы подчиниться программѣ соціализма. Какъ поэтъ, онъ любитъ всѣхъ униженныхъ и оскорбленныхъ -- оттого, вѣроятно, ему приклеили ярлыкъ соціализма. Онъ единственный изъ всѣхъ молодыхъ поэтовъ, вещи котораго написаны въ философскомъ духѣ; въ то время какъ Бруно Вилле пишетъ стихи и философскіе трактаты отдѣльно, у Mackay все неразрывно связано въ одно цѣлое. Самое характерное изъ его произведеній романъ "die Anarchisten", лучшее, что когда-либо было написано въ этомъ духѣ. Едва-ли удастся кому-либо другому обработать подобную нехудожественную тему такимъ художественнымъ образомъ. Онъ анархистъ во всѣхъ своихъ склонностяхъ: свобода воли и дѣйствія для него дороже всего. Но онъ не анархистъ марки Ravachol; онъ никогда не посягнетъ на свободу и жизнь другого, именно оттого, что ищетъ во всемъ собственной самостоятельности. Онъ первый заговорилъ объ индивидуальномъ анархизмѣ и, если я не ошибаюсь, онъ первый нашелъ забытаго всѣми Макса Штирнера, философа "der Einzige und sein Eigenthum", отца индивидуальнаго анархизма, предшественника Ницше.
   Одна изъ характернѣйшихъ фигуръ новой нѣмецкой литературы несомнѣнно -- Арно Гольцъ. И, несмотря на то, что онъ очень мало писалъ, да и это малое еще въ сообществѣ съ Іоганнесомъ Шлафомъ, онъ уже успѣлъ создать цѣлое направленіе.
   Началъ онъ въ соціалистическомъ духѣ. 20-лѣтнимъ юношей онъ уже писалъ въ этомъ духѣ, правда, подъ чужимъ вліяніемъ, хотя въ немъ и тогда уже сказывался необыкновенный талантъ. Но онъ скоро покончилъ съ соціализмомъ: это не лежало въ его натурѣ. Онъ не могъ писать на извѣстную тему, ему нельзя было сказать, "этимъ возмущайся, а это превозноси". Эпоха его личнаго развитія совпала съ эпохой вліянія на общество иностранной литературы. Когда въ обществѣ почувствовали, что необходимо новое направленіе, но что оно еще не обладаетъ продуктивными силами, всѣ набросились на иностранныя литературы. Это было въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ. Тогда-то нѣмцы впервые серьезно познакомились съ Зола, съ Достоевскимъ, Толстымъ, Ибсеномъ. Но оттого-ли, что Зола болѣе другихъ доступенъ пониманію, а потому и поддѣлкѣ,-- А актъ тотъ, что золаизмъ, какъ называли въ началѣ натуралистическое направленіе, заполонилъ всю молодую литературу. И какъ это обыкновенно бываетъ, подражатели видѣли только внѣшній характеръ произведеній Зола, но до его иногда глубокихъ идей никто не добирался. Новымъ лозунгомъ стала правда,-- правда во что бы то ни стало. Реалисты, какъ называли себя Конрадъ, Блейбтрей и др., также искали правды, хотя не съ такой интенсивностью, какъ это дѣлала берлинская школа натуралистовъ... Въ общемъ нужно сказать, что молодая литература, увлекаясь своими идейными стремленіями, не умѣла различать понятій: правда и дѣйствительность. Какъ бы то ни было, подъ вліяніемъ иностранныхъ образцовъ, въ Германіи появилась цѣлая группа писателей-натуралистовъ. Между ними были, какъ всегда, абсолютно неспособные люди; они обратили на себя мимолетное вниманіе людей, интересующихся литературой, но ихъ очень скоро забыли. Между ними были такъ-же, какъ и во всякой средѣ, даже ложно-художественнаго направленія люди и выдающіеся художники, которые примѣняли натуралистическую манеру къ произведеніямъ чисто-литературнымъ. Таковъ Цезарь Флайшленъ, молодой ученый, написавшій по истинѣ замѣчательную драму "Toni Stürmer", которая, къ сожалѣнію, мало извѣстна въ большихъ кругахъ, хотя заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія, не только какъ продуктъ извѣстной литературной эпохи, но и какъ художественное произведеніе съ высоко моральной тенденціей. Таковъ Германъ Баръ, о которомъ еще рѣчь будетъ впереди, съ своимъ романомъ "die gute Schule", первымъ натуралистическимъ романомъ нѣмцевъ.
   Но то, чѣмъ другіе занимались только между прочимъ, Арно Гольцъ возвелъ въ особое искусство, даже науку. Онъ такъ систематически, такъ логично писалъ свои разсказы и драмы, свою эстетику и свои стихи, что это нельзя уже было назвать фотографіей жизни, отпечаткомъ буднихъ дней. въ его манерѣ много искусства, въ его системѣ и психологіи цѣлая полоса науки. Благодаря тому обстоятельству, что онъ все создала, по ранѣе начерченной программѣ, возможно и это необыкновенное явленіе -- за исключеніемъ Гонкуровъ и Эркмана-Шатріана -- единственное въ своемъ родѣ: онъ все написалъ вмѣстѣ съ Іоганнесомъ Шлафомъ, даже отдѣльныя стихотворенія! "Papa Hamlet", изданпый обоими подъ скандинавскимъ псевдонимомъ, было первымъ натуралистическимъ произведеніемъ нѣмцевъ вообще. За этимъ послѣдовали драма "Familie Selicke "и "Papierné Passion". Эти три вещи они издали впослѣдствіи йода, заглавіемъ "Neue Gleise". Въ своей книгѣ о новомъ искусствѣ Гольцъ изложилъ теорію своего творчества. Появленіе Гольца въ роли натуралиста въ нѣмецкой литературѣ, вызвало истинную бурю въ филистерской критикѣ, бурю, которая имѣетъ себѣ подобную развѣ только за" періодѣ Sturm und Drang конца прошлаго столѣтія, когда такъ-же страстно и ожесточенно спорили объ эстетическихъ и моральныхъ вопросахъ. Филистерская критика отрицала въ Гольцѣ всякій художественный талантъ, всякое поэтическое творчество: она увѣряла, что она" ничто иное, какъ фотографъ самыхъ грязныхъ картинъ жизни, полу-сумасшедшій, безъ всякаго пониманія эстетическихъ началъ искусства. Подѣііствовало-ли таіи. сильно на Гольца это обстоятельство, либо онъ -- что очень невѣроятно -- исписался, но съ тѣхъ поръ онъ больше ничего не печаталъ. Когда, года два тому назадъ, редакція одной газеты, разспрашивая всѣхъ писателей объ ихъ планахъ и т. д., обратилась къ нему съ вопросомъ о томъ, что онъ въ настоящее время пишетъ, онъ отвѣтилъ, что для порядочнаго писателя нашего времени нѣтъ публики, а для этой глупой толпы онъ не намѣренъ писать.
   Нѣмецкая литература потеряетъ въ немъ, если онъ сдержитъ свое слово, очень много, такъ какъ она давно уже не обладала такимъ оригинальнымъ, самобытнымъ талантомъ, какъ Арно Гольцъ.
   Прямымъ послѣдователемъ Гольца можно считать его друга Іоганнеса ІІІлафа. Но хотя Шлафъ и писалъ постоянно вмѣстѣ съ Гольцомъ, и какъ говорятъ, по его указанію, онъ все-таки вполнѣ, самостоятельная личность. Мнѣ даже кажется, что въ ихъ общихъ сочиненіяхъ Гольцъ завѣдывалъ въ большинствѣ случаевъ -- если можно такъ выразиться -- исполнительной стороной дѣла, а на долю Шлафа выпадала, въ такихъ случаяхъ. роль иниціатора содержанія. Его натура болѣе поэтическая, болѣе задушевная, чѣмъ строго теоретическая натура Гольца; въ немъ больше чисто-нѣмецкаго, мягкаго. Драма "Meister Oelze", первое, что онъ самостоятельно написалъ, написана въ чисто натуралистическомъ духѣ. Но сборникъ "In Dingsda" ("Гдѣ-то") -- собраніе этюдовъ, которые уже ничего общаго съ натурализмомъ не имѣютъ и служатъ доказательствомъ того, что Шлафъ истинный поэтъ, много обѣщающій въ будущемъ.

* * *

   Подъ вліяніемъ Гольца и Шлафа, развился также Гергартъ Гауптманъ,-- какъ онъ это самъ говоритъ въ "Vor Sonnenaufgang", посвящая свою первую драму авторамъ "Papa Hamlet". Такъ какъ русская публика уже успѣла познакомиться съ нимъ и его творчествомъ {См. "Сѣв. В." за іюль 95 года.}, то я могу ограничиться только самымъ необходимымъ. Первое что Гауптманъ написалъ, было эпическое стихотвореніе "Promethidenlos", безъ направленія, безъ особой тенденціи, но съ оттѣнкомъ міровой скорби. При появленіи этой вещи никому не пришло въ голову, что въ этомъ 22-хъ лѣтнемъ юношѣ, съ порывами безкровныхъ эпигоновъ, скрывается выдающійся представитель литературы конца 19-го столѣтія. Но уже въ своей первой драмѣ "Vor Sonnenaufgang" (1889), написанной подъ вліяніемъ натурализма, соціализма и естественныхъ наукъ, Гауптманъ выступаетъ на литературную сцену готовымъ писателемъ, несмотря на многіе свои слабыя стороны и недочеты. Съ каждымъ годомъ талантъ его замѣтно ростетъ. "Friedensfest" (1890), въ своемъ родѣ chef-d'oeuvre. Авторъ отдалъ въ этой драмѣ дань послѣдовательному натурализму, но за рельефными реалистическими образами чувствуется душа автора -- душа поэта первой величины. Мотивъ, который Гауптманъ ощупью, неумѣло проводилъ въ "Vor Sonnenaufgang", въ совершенствѣ удался ему въ "Einsame Menschen" (1891). Всѣ лица драмы такъ безподобно нарисованы и психологически доказаны, что ее можно назвать однимъ изъ лучшихъ произведеній нѣмецкой натуралистической школы. Если-бы въ "Einsame Menschen" не было ни одной хорошей фигуры, кромѣ художника Брауна, этого типичнаго характера fin de siècle, безъ почвы подъ ногами, безъ солидныхъ знаній, безъ силы воли, человѣка, бросающагося на все и но производящаго ничего,-- уже этого одного было-бы достаточно, чтобы считать Гауптмана очень замѣчательнымъ художникомъ.
   Въ 1892 г. появилось "die Weber" -- лучшее, что сдѣлано въ области драмы Гауптманомъ и всѣмъ молодымъ поколѣніемъ. Въ извѣстномъ отношеніи -- съ точки зрѣнія чисто художественной, многіе вправѣ оспаривать красоту и искусство этой драмы. Но, какъ выраженіе извѣстной тенденціи, высокоморальной, человѣколюбивой, какъ выраженіе извѣстнаго рода искусства, это произведеніе должно быть признано стоящимъ на необыкновенной высотѣ. Нужно, впрочемъ, признать, что при всей драматичности своего содержанія, оно совсѣмъ не сценично. Режиссеръ долженъ быть большимъ артистомъ, чтобы изъ отдѣльныхъ, очень сценичныхъ картинъ, сдѣлать одно цѣлое, тогда какъ напр. Фридрихъ Шиллеръ, этотъ сильнѣйшій драматическій писатель нѣмцевъ, сцениченъ независимо отъ постановки и искусства режиссера. При чтеніи "Weber" производятъ болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ въ театрѣ, уже по той причинѣ, что ни актеры, ни публика не могутъ привыкнуть къ драмѣ такого своеобразнаго построенія. Но что представляетъ замѣчательное свойство "Ткачей", это художественная объективность автора, его умѣнье производить впечатлѣніе самыми простыми человѣческими средствами, его способность въ нѣсколькихъ словахъ выразить цѣлый характеръ. Я не знаю ни одного человѣка съ воспріимчивой душой, чуткимъ сердцемъ шумомъ качества, необходимыя для самаго обыкновеннаго читателя,-- который-бы не отдался впечатлѣнію отъ "Ткачей". Эта драма -- герой которой не единичное лицо, съ извѣстными наклонностями и законченнымъ характеромъ, а умирающій съ голоду народъ, стихійно волнующійся при видѣ куска мяса и бутылки вина,-- стихійно дѣйствуетъ и на читателя. Мы сожалѣемъ, мы страдаемъ вмѣстѣ съ этой массой голодныхъ людей, они трогаютъ до слезъ, мы возмущаемся вмѣстѣ съ ними, мы готовы вмѣстѣ съ ними пойти разбивать фабрики филистеровъ...
   Своимъ "Коллегой Крамптономъ" Гауптманъ доказалъ, что онъ видитъ свѣтъ не только черезъ темные очки натуралиста, что онъ способенъ также написать юмористическую драму, какъ всякій настоящій поэтъ, соединяющій въ себѣ, въ извѣстномъ смыслѣ, всѣ темпераменты, понимающій всякое выраженіе человѣческой души: все равно смѣхъ это, или слезы. Комедія "der Biberpelz" также есть только моментъ въ развитіи творческаго таланта молодого поэта. Здѣсь его юморъ достигаетъ апогея и переходитъ въ сатиру, какъ напр. въ послѣдней сценѣ, въ которой судья, воображающій, что его никто не надуетъ, что онъ видитъ "насквозь" каждаго человѣка, совѣтуетъ всѣмъ окружающимъ брать примѣръ съ воровки бобровой шубы: въ своей глубокой проницательности онъ считаетъ ее добродѣтельнѣйшей изъ смертныхъ. Это очень зло и игриво.
   Послѣднее произведеніе Гауптмана "Hannele" надѣлало много шуму; соціалисты, считавшіе поэта "die Weher" своимъ поэтомъ, отреклись отъ него, находя, что "Ганнеле" есть выраженіе христіанскаго піэтизма. Они не замѣтили, что "Hannele" могъ написать только поэтъ "Ткачей".
   Изъ новеллъ Гауптмана, только "Bahnwachter Thiel" имѣетъ нѣкоторое значеніе; "Apostel" сравнительно слабое произведеніе и доказываетъ, что Гауптманъ драматическій, а не эпическій талантъ.
   Въ настоящее время Гергартъ Гауптманъ признанъ всѣми, какъ главный представитель новаго направленія въ драмѣ; даже противники допускаютъ, что у него недюжинный талантъ. Но они не признаютъ, конечно, того, что онъ на нѣсколько головъ выше и на цѣлую человѣческую жизнь впереди ихъ.
   По стопамъ Гауптмана пошли Максъ Гальбе, и за послѣднее время Георгъ Гиршфельдъ и отпасти Эрнестъ Розмеръ.
   Первое выдающееся произведеніе Гальбе -- драма "der Eisgang", написанная подъ очень сильнымъ вліяніемъ Гауптмана. Но драма эта только по формѣ не оригинальная работа. Что касается ея идейнаго содержанія, то она вполнѣ самостоятельное произведеніе. Знаменитымъ сдѣлала Гальбе его драма "die Tugend", поставленная болѣе ста разъ на сценѣ берлинскаго "Residenz-Teater", имѣвшая большой успѣхъ и запрещенная за "безнравственность" вѣнскимъ намѣстникомъ. "Die Tugend" -- лирическая драма, и за малыми исключеніями, какъ напр., недостаточно логическая развязка, вполнѣ классическое произведеніе. Даже Людвигъ Шпайдель, папа вѣнской критики, сказалъ по поводу этой драмы слѣдующее: "говорятъ, что авторъ драмы принадлежитъ къ школѣ натуралистовъ. Не знаю, вѣрно-ли это; но я знаю, что "Die Tugend" -- произведеніе поэта", А это много значитъ, если Шпайдель назоветъ кого нибудь поэтомъ! Передать содержаніе драмы невозможно, не потому что въ ней нѣтъ его, а потому, что не въ содержаніи одномъ вся прелесть этой свѣжей, жизнерадостной поэзіи. Герою и героинѣ всего по 19 лѣтъ, но что въ этомъ: Ромео и Юлія также не старше. Прелесть заключается именно въ молодости, неподдѣльной, живой, жаждущей жизни. Несмотря на то, что послѣдняя драма Гальбе "der Amerikafahrer" далеко не достигаетъ совершенства "die Jugend", это не роняетъ репутацію автора. Кто въ состояніи написать "die Jugend", тотъ несомнѣнный поэтъ.
   Georg Eirschfeld еще очень молодъ и теперь, послѣ того какъ онъ уже написалъ нѣсколько книгъ, а ему всего около 22 лѣтъ. Онъ единственный изъ молодыхъ писателей, который все еще находится подъ полнымъ вліяніемъ Гауптмана. Въ этомъ виновата, вѣроятно, его молодость, не допускающая большой самостоятельности, ни въ формѣ, ни въ образѣ мышленія. Уже его первая вещица "Zu Haus" обратила на себя вниманіе, но еще большее вниманіе обратилъ на себя психологическій этюдъ "Dämon Kleist" появившійся, какъ вообще все новое и живое въ современной нѣмецкой литературѣ, въ журналѣ "Freie Bühne". Большой успѣхъ имѣла его послѣдняя драма "die Mütter": въ ней онъ выступаетъ уже самостоятельною, рѣзко очерченою индивидуальностью. Говорить о будущемъ художника -- трудно, но вѣдь онъ, можно сказать, еще не началъ жить и уже успѣлъ проявить творческій талантъ.
   На первый взглядъ никто не сказалъ бы, что Эрнестъ Розмеръ, авторъ драмы "Dämmerung" -- женщина: драма въ нѣкоторомъ отношеніи очень натуралистична Но когда узнаешь, что авторъ женщина,-- очень многое въ драмѣ становится болѣе понятнымъ: и мягкость, и замѣтная сентиментальность и недостаточная послѣдовательность. На Э. Розмера также оказалъ сильное вліяніе Гауптманъ. Подъ вліяніемъ "Hannele" написана прекрасная сказка-драма Розмера "die Künigskinder". Розмеръ, также какъ всѣ другія пишущія женщины новой литературы, напр. Адина Гембергъ, доказываютъ очень интересный фактъ. Никто больше женщинъ не противится новому направленію, никто не консервативнѣй ихъ; но если какое либо направленіе одержитъ побѣду, никто не бросается такъ въ крайности этого направленія. Теперь,-- когда натурализмъ почти всѣми оставленъ, какъ недостаточно художественное направленіе, сослужившее правда свою полезную службу, но уже не удовлетворяющее чуткія души свободныхъ художниковъ -- теперь именно всѣ женщины пишутъ въ сильно-натуралистическомъ духѣ, какъ разъ теперь онѣ уже вполнѣ овладѣли всѣми средствами натуралистическаго искусства.
   То же запаздываніе женщинъ-художницъ въ разныхъ боевыхъ направленіяхъ сказалось и въ анти-католическомъ направленіи Австріи послѣмартовскаго періода: оно нашло себѣ выразителей въ настоящее время только въ лицѣ двухъ выдающихся женщинъ: Emil Mariot и Ebner Eschenbach. То же можно сказать и о баронессѣ Сутнеръ съ ея къ сожалѣнію еще далеко не анахроническимъ романомъ "die Waffen nieder",-- выступившей со своими гуманными протестами лишь много спустя послѣ "Войны и мира" гр. Толстого.
   Вокругъ журнала "Freie Bühne" -- журналъ этотъ появляется теперь подъ названіемъ "Nene Deutsche Bundschan" и все еще идетъ во главѣ новаго направленія -- выросли также Гейнцъ Товоте, Отто Эрихъ, Гартлебенъ, Юліусъ и Гейнрихъ Гартъ, Вильгельмъ Белыпе, Феликсъ Голендеръ, Stanislav Przibyszewski, отчасти Отто Юліусъ Бирбаумъ, Рихардъ Демель и много другихъ беллетристовъ средней величины, а также два критика: Отто Брамъ, въ настоящее время директоръ "Deutsche Theater" въ Берлинѣ и Пауль Шлентеръ. Эти послѣдніе основали журналъ и "открыли" Гауптмана.
   Гейнцъ Товоте не принадлежитъ никакому направленію. Писатель этотъ обладаетъ несомнѣннымъ талантомъ, но въ общемъ долженъ быть признанъ лишь хорошею посредственностью. Въ началѣ движенія онъ выступилъ съ своимъ -- по тогдашнимъ понятіямъ -- хорошимъ романомъ "Liebesrausch" и нѣсколькими очень милыми новеллами, изъ которыхъ "das schlafende Mädchen",-- одна изъ лучшихъ новеллъ новой литературы. Онъ имѣлъ большой успѣхъ потому, что на публику подѣйствовала новизна содержанія и стиля; ему удавались вещи, которыя въ состояніи выдержать сравненіе съ [новеллами -- правда не лучшими -- Мопассана. Вообще своей манерой Тавоте напоминаетъ скорѣе новѣйшихъ французскихъ писателей. Но въ немъ нѣтъ большой силы, нѣтъ серьезности, онъ недостаточно выдержанъ, нѣсколько слащавъ, иногда саленъ. Господствующее направленіе перемѣнилось, ярые натуралисты превратились въ талантливыхъ поэтовъ. Не перемѣнился только Товоте: онъ пишетъ въ томъ же духѣ, какъ и пять лѣтъ назадъ и забываютъ, что литература, а съ нею лучшая часть публики пошли впередъ и требуютъ болѣе глубокихъ произведеній. До сихъ поръ Товоте не написалъ ни одного крупнаго, талантливаго романа. Онъ все еще тратитъ свою силу и способности на этюдики изъ жизни проститутокъ или дамъ и кавалеровъ полусвѣта,-- такъ что въ концѣ концовъ начинаешь сомнѣваться въ значительности его таланта.
   Совершенно иначе дѣйствуетъ на публику Отто Эрихъ Гартлебенъ. Въ немъ всѣ силы, весь умъ, всякая частица его существа дышатъ сатирой и поэзіей. Все, что онъ написалъ, очень талантливо. Недавно появившійся томъ его стиховъ "Meine Verse" произвелъ настоящій фуроръ: все такъ изящно, такъ ярко, такъ просто написано, что удивляешься универсальности его натуры. Своими драмами: "Angele", "Hannajagert" и "Die Erziehung zur Ehe". Гартлебенъ доказалъ не только свой драматическій талантъ вообще, но также свою способность быть обличителемъ нашего общества, серьезность своихъ побужденій. Какимъ юморомъ дышитъ его: der Frosch von Henrik Ipse" -- геніальная сатира на великаго Ибсена; онъ вовсе не хочетъ развѣнчать Ибсена,-- ему просто хочется посмѣяться надъ поэтомъ, котораго онъ глубоко уважаетъ. Трудно передать тенденцію и содержите его юмористическихъ новеллъ "Die Geschichte vom abgerissenen Knopf" "Wie der Kleine zum Teufel wurde", "Der gastfreie Pastor" и его послѣдней вещи: "Der Einhornapotheker", такъ какъ юмора вообще передать нельзя. Но подъ этими комическйы фигурами скрывается серьезное содержаніе, такъ-же какъ подъ злыми шутками гейневской "Harzreise" скрывается больше чѣмъ намѣреніе посмѣшить невзыскательную публику. Гартлебенъ является апогеемъ нѣмецкой литературы нашего времени: его не волнуютъ больше страсти, и возмущенія молодости, онъ смотритъ на людей и на событія съ настоящимъ олимпійскимъ спокойствіемъ. Братья Гартъ, Вильгельмъ Бедьше и Феликсъ Голендеръ, хотя не походятъ другъ на друга своими сочиненіями, но общее ихъ состоитъ въ томъ, что они были очень полезны для развитія новой литературы. Своими критиками и романами они постоянно стояли на стражѣ новой школы, постоянно боролись за нее -- и теперь, когда литература пробила себѣ дорогу, они уже могутъ подать въ отставку. Только Голендеръ, пожалуй, напишетъ еще одинъ, другой романъ, подобно его хорошимъ, но далеко не выдающимся романамъ: "Iesns und Indas", хорошо рисующему начало соціалистическаго движенія, во время "Socialisten-Gesetz" бисмарковской эры, "Magdalena Dornis", роману "всеразрушающей" любви и, наконецъ, "Frau Ellin Riitlie", его лучшему послѣднему роману. Голендеръ прекрасно наблюдаетъ людей и время, но его творческій даръ слишкомъ слабъ: его романы производятъ на человѣка съ тонкими, литературными нервами впечатлѣніе чего-то дѣланнаго, не пережитаго художникомъ.
   Единственный представитель сатанизма въ новой литературѣ нѣмцевъ, полякъ Przybiszewski, писатель несомнѣнно талантливый, но находящійся еще въ началѣ своего развитія. Его первыя вещи "Todtenraesse" и "Vigilien" производятъ поистинѣ удручающее впечатлѣніе. Повидимому, Prgybiszewski убѣдился самъ въ томъ, что настоящее поколѣніе еще не въ состояніи сжиться съ его уже черезчуръ тонкимъ стилемъ, съ его новеллами безъ положительныхъ лицъ, съ его психологіей безъ объекта. Впрочемъ, его послѣдній романъ "Untewegs" написанъ болѣе земнымъ стилемъ, имѣетъ героя,-- авторъ проявляетъ въ немъ иногда нѣкоторые признаки возмущенія. Теперь онъ закончилъ новое произведеніе -- драму: значитъ Prgybiszewski совсѣмъ сошелъ на землю и. можетъ быть, теперь его не трудно будетъ понять. ІТо сатанизмъ не подходитъ къ нѣмецкому характеру; нѣмцы болѣе спокойный народъ, съ здоровыми нервами, съ солиднымъ складомъ ума. Ихъ типическія качества не исключаютъ геніальности, но исключаютъ всякую экстравагантность, болѣзненность, неположительность. Символизмъ, единственное поэтическое направленіе изъ всѣхъ другихъ направленій новой литературы, не могъ здѣсь долго удержаться даже въ лицѣ Метерлинка. Настоящій символизмъ нѣмцевъ начинаетъ переходить въ символизмъ Гете и Ибсена, въ вѣчный символизмъ, который можно встрѣтить въ геніальныхъ произведеніяхъ всѣхъ литературъ, но не какъ отдѣльное направленіе, а какъ необходимую часть поэзіи, искусства вообще. И не только проза начинаетъ становиться здѣсь все болѣе и болѣе конкретной, но даже лирическая поэзія. Самый сильный лирическій талантъ молодой Германіи -- баронъ Детлевъ фонъ-Лиліенкронъ. Онъ пишетъ все: драмы, романы, новеллы, но лучшее изъ всего, что онъ написалъ, это его стихотворенія. Въ нихъ онъ достигаетъ совершенства, походитъ на Гете по силѣ своихъ образовъ, картинъ, по красотѣ формы. О немъ и его ученикахъ, Бирбаумѣ, который также отличается какъ новеллистъ и критикъ, и Демелѣ, трудно говорить, такъ какъ нельзя приводить примѣровъ изъ ихъ произведеній для русской публики: они обладаютъ, въ особенности Лиліенкронъ, очень выдающимся талантомъ и творческой силой и служатъ доказательствомъ тому, что новая литература во всѣхъ своихъ отдѣлахъ имѣетъ талантливыхъ представителей и что всѣ опасенія стариковъ по меньшей мѣрѣ преждевременны: всѣ признаки подтверждаютъ существованіе новой литературы, литературы живыхъ людей.
   Но есть также нѣкоторые писатели, начавшіе свою литературную дѣятельность въ границахъ старыхъ формъ и взглядовъ на искусство. Волѣе выдающіеся изъ нихъ: Максъ Кретцеръ, Эрнстъ фонъ-Вольцогенъ, Рихардъ Фоссъ, Людвигъ Фульда, Германъ Зудерманъ и Эрнстъ фонъВильденбрухъ. Кретцеръ началъ довольно талантливо: его романы отличались не только свѣжестью, но также своими типами, взятыми изъ круга рабочихъ или мѣщанъ. Лучшій его романъ "Meister Timpe" показываетъ побѣду капитализма надъ мелкими мастерами и написанъ въ соціалистическомъ духѣ, умѣло, съ хорошими характеристиками. За послѣднее время онъ совершенно исписался, такъ какъ сталъ писать одинъ романъ за другимъ. Вольцогенъ производитъ болѣе интеллигентное впечатлѣніе, чѣмъ Кретцеръ; его романы изъ свѣтской жизни, въ своемъ родѣ, очень хороши, хотя и страдаютъ растянутостью. За послѣднее время онъ началъ все больше и больше приставать къ новому направленію; драма это "Lumpengesindel" ("Сволочь") служитъ этому явнымъ доказательствомъ. Симпатичная черта его таланта, это -- свѣжій юморъ. До сихъ поръ онъ не написалъ еще ничего особенно выдающагося, а ему уже 40 лѣтъ.
   Рихардъ Фоссъ началъ свою литературную дѣятельность съ успѣхомъ. Его новеллы, написанныя повидимому подъ вліяніемъ Пауля Гейзе, очень хороши; его первыя драмы напоминаютъ драмы эпигоновъ классическаго періода. Талантъ его былъ видѣнъ повсюду. Въ началѣ новаго движенія онъ вдругъ почему-то открылъ въ себѣ жилку новаго и пошелъ писать драмы изъ жизни нашего времени: "Ема", "Alexandra", "Schnldig" и т. д., въ невозможномъ стилѣ, безъ всякаго знанія новыхъ наукъ и требованій, постоянно разсчитывая на внѣшніе эффекты: выстрѣлы, смерть, убійства играютъ у него главную роль. У него есть талантъ, но какой-то болѣзненный, который во что бы то ни стало хочетъ казаться новымъ, хотя въ немъ нѣтъ ничего новаго. Если-бы Фоссъ остался при новеллѣ, короткой, задушевной, онъ-бѣі принесъ извѣстную пользу; своими драмами онъ только портитъ вкусъ и такъ уже достаточно грубый, театральной публики.
   Сильнымъ внѣшнимъ талантомъ обладаетъ Людвигъ Фульда, одинъ изъ самыхъ популярныхъ драматурговъ настоящаго времени. Его драмы, несмотря на всю ихъ внутреннюю пустоту, имѣли громадный успѣхъ: этотъ печальный фактъ также характеристиченъ для нѣмецкой публики, камъ и для самого Фульда. Фульда поэтъ толпы "Dort wo der Schunkelvalzer ("Ты рыбачка милая..."). Musik ist, dort ist Ludwig Fulda Dichter", сказалъ о немъ Германъ Баръ, и на этотъ разъ Баръ совершенно правъ. Фульда обладаетъ особымъ талантомъ вынюхивать вкусъ толпы, буржуазіи; онъ плыветъ постоянно по теченію. Сентиментально настроенныя вещицы въ началѣ его дѣятельности понравились; въ періодъ соціализма и натурализма онъ написалъ "Das verlorene Paradies" и "Die Sclavin", потому что публика тогда этимъ очень интересовалась. Драмой "Der Talisman", за которую онъ чуть-чуть не получилъ "Schillerpreis", онъ хочетъ будто-бы смѣяться надъ абсолютичестскими порывами Вильгельма II, но выходятъ только благозвучные стихи безъ внутренняго содержанія, съ нѣкоторыми внѣшними красотами. Послѣдняя драма Фульда: "Die Kameraden" издѣвается надъ новымъ направленіемъ -- только оттого, что это по вкусу филистеровъ, безъ внутренней надобности; но здѣсь автору удалась только внѣшность.
   Какъ остатокъ прежняго величія дѣйствуетъ талантъ Вильденбруха. Изъ всѣхъ молодыхъ писателей, онъ единственный національный поэтъ, единственный трагическій драматургъ. Начало его дѣятельности совпадаетъ съ началомъ объединенія Германіи. Во всѣхъ своихъ героическихъ драмахъ онъ воспѣваетъ Германію вообще и Гогенцолерновъ въ особенности; въ этихъ драмахъ можно еще найти паѳосъ пятистопныхъ ямбовъ и начинающую надоѣдать красоту героевъ, обреченныхъ уже въ первомъ актѣ на неизбѣжную смерть. Но онъ очень сильный талантъ, который, къ сожалѣнію, запоздалъ своимъ появленіемъ на цѣлое столѣтіе^ Когда народилось вѣяніе, подъ вліяніемъ котораго всѣмъ почему-то захотѣлось имѣть новаго Шиллера, нѣмцамъ казалось, что именно въ лицѣ Вильденбруха они нашли преемника великаго поэта,-- но они ошиблись: геній Шиллера, несмотря на свою національность, обладаетъ громадной дозой интернаціональности: въ этомъ причина его популярности между всѣми народами. Паоосъ Вильденбруха ограничивается панегирическими изображеніями Гогенцолерновъ и героевъ прусской исторіи; и хотя его драмы написаны съ большимъ талантомъ и силой, въ нихъ нѣтъ ничего, что могло-бы согрѣть сердца иноплеменниковъ. Только его психологія и пророческій даръ -- атрибуты всякаго истиннаго поэта -- дѣлаютъ его доступнымъ и понятнымъ для другихъ націй.
   Для вѣрнаго пониманія современныхъ явленій у Вильденбруха нѣтъ достаточнаго чутья. Это доказываютъ его драмы: "Die Haubenberche" и "Das heilige Lachen", обѣ написанныя противъ новаго направленія въ литературѣ и философіи, но съ своимъ романомъ "Schwesterseele" онъ начинаетъ все-таки сближаться съ новыми теченіями и ихъ эстетическими требованіями. Въ немъ нѣтъ легкости, нѣтъ легкомысленной геніальности, нѣтъ тонкаго пониманія времени: онъ весь еще погруженъ въ воспоминанія древняго величія, думаетъ, что герои уже покинули арену исторіи и въ наше время уже не могутъ на ней вновь появиться. Другими словами: Вильденбрухъ хочетъ вернуть славныя, старыя времена, по тому что только тогда было возможно истинное величіе; поэты-же новаго направленія хотятъ освободиться отъ оковъ старыхъ традицій и жить для себя и для своего времени.
   Но, не смотря на всѣ свои недостатки -- въ глазахъ многихъ эти недостатки составляютъ его истинныя достоинства -- Вильденбрухъ поэтъ.

* * *

   Самый популярный нѣмецкій писатель нашихъ дней Германъ Зудерманъ, рядомъ съ Гауптманомъ -- сильнѣйшій талантъ новой литературы въ Германіи. Уже своими романами "Fran Sorge" и "Katzensteg" онъ завоевалъ себѣ симпатіи всей публики. Но ни у какого писателя не было столько враговъ, притомъ представителей самыхъ различныхъ воззрѣній, какъ у Зудермана: для молодыхъ онъ былъ очень старъ, для старыхъ -- очень реалистиченъ, молодъ. И хотя это не совсѣмъ вѣрно, онъ все-таки не можетъ освободиться отъ нѣкоторыхъ обвиненій. Зудерманъ старается сблизить противоположности, онъ устраиваетъ нѣчто нехудожественное, некрасивое, родъ компромиса въ искусствѣ. Но какъ онъ это дѣлаетъ! Никакой писатель молодой школы не понимаетъ такъ "дѣда", въ чисто техническомъ смыслѣ, какъ онъ, никто не владѣетъ такъ собой, своимъ талантомъ, своимъ паѳосомъ! Если съ его убѣжденіями, съ его взглядами на цѣль искусства многіе несогласны, то это еще не доказываетъ, что онъ не талантъ, какъ увѣряли сами приверженцы новаго направленія. Зудерманъ убѣжденъ, что въ старомъ искусствѣ очень много такого, чѣмъ-бы слѣдовало позаимствоваться новому; во всѣхъ его вещахъ можно встрѣтить старое содержаніе въ новой формѣ, иногда-же новизна въ равной мѣрѣ относится и къ тому и другому. Его драмы имѣли нѣсколько странную участь: ихъ истинное поэтическое достоинство не помѣшало имъ сдѣлаться весьма популярными, что не соотвѣтствуетъ нашему скептическому взгляду, въ силу котораго мы перестаемъ вѣрить тому, что имѣло большой успѣхъ въ толпѣ. Тѣмъ не менѣе, сочиненія Зудермана писаны не для толпы; но, къ счастью, въ нихъ столько содержанія, что каждый можетъ извлечь изъ нихъ что-нибудь для себя. Первыя его вещи были написаны подъ вліяніемъ -- Марлитъ: сладкія, сентиментальныя, длинныя, безъ глубокаго содержанія: напр. "Der Günstling der Presidentin"; но теперь, когда извѣстны его послѣднія произведенія, можно въ этихъ старыхъ вещахъ замѣтить слѣды новаго Зудермана. Тогда его еще никто не замѣчалъ.
   Но въ одинъ прекрасный день, послѣ постановки его первой драмы "Die Ehre" (1890), Зудерманъ получилъ внезапную извѣстность, начали доискиваться и открыли, что въ печати появились уже два его романа: "Frau Sorge и (1887) и "Katzensteg" (1889), что эти романы далеко не обыкновенный литературный товаръ, и что уже они могли-бы доставить славу автору. Вслѣдъ затѣмъ появились "Sodoms Ende", новеллы, "Die Heimath", романъ "Es war" и комедія "Die Schmetterlingsschlacht -- одинъ тріумфъ за другимъ! Хотя яростныя нападки на него не прекращались все время.
   Его романы и драмы слишкомъ извѣстны, чтобы разсказывать ихъ содержаніе, но что въ нихъ есть особенно интереснаго,-- то, конечно, не сразу было замѣчено, такъ сказать ускользнуло отъ общаго вниманія, которое было поглощено внѣшними сторонами предмета, массой фактическаго содержанія, богатствомъ дѣйствія. Такимъ образомъ, это богатство фактическаго содержанія его произведеній съ одной стороны содѣйствовало ихъ общедоступности, съ другой -- замаскировало истинныя ихъ достоинства. Зудерманъ не сумѣлъ выразить въ болѣе сжатыхъ чертахъ богатство внутренняго содержанія, доступнаго чувствамъ другихъ. Въ этомъ именно состоитъ недостатокъ его таланта; подмѣтивъ эту особенность, легче понять причины его феноменальнаго успѣха.
   Кромѣ того, Зудерманъ имѣлъ лишній шансъ на успѣхъ: въ то время, какъ другимъ, очень талантливымъ писателямъ нѣтъ доступа къ придворнымъ театрамъ, ему удалось за короткое время его дѣятельности завоевать сердца строжайшихъ директоровъ.
   Какъ я уже сказалъ, драма "Die Ehre" была его первымъ успѣхомъ. Въ ней поражаетъ крайній натурализмъ, соединенный съ самымъ сантиментальнымъ идеализмомъ, въ ней проглядываетъ очень нездоровая тенденція: для того, чтобы извинить недостатки четвертаго и пятаго сословія, Зудерманъ рисуетъ, яркими красками, иногда совершенно невѣрно, недостатки буржуа, такъ что публика а priori предубѣждена -- это правда прекрасное средство для достиженія цѣли, но оно не особенно художественно и честно. Поэтъ не нуждается въ подобныхъ средствахъ.
   Гораздо выше въ художественномъ и философскомъ отношеніи стоитъ "Sodoms Ende". Она должна была больше удаться Зудерману уже въ силу того, что характеры лицъ, дѣйствующихъ въ драмѣ, въ большей мѣрѣ выражаютъ его собственныя моральныя представленія и складъ его понятій. Этотъ Вилли Яниковъ, человѣкъ -- fin de siècle чистѣйшей воды, со всѣми своими грѣхами, своей геніальностью, своими невольными подлостями, продуктъ растлѣвающей буржуазіи. Только въ обществѣ конца 19-го столѣтія возможенъ подобный человѣкъ. Въ "Sodoms Ende" начинаетъ развиваться широкая объективность Зудермана, замѣчается вліяніе Ницше, которое еще больше замѣтно въ "Heimath", единственной драматизаціи одной изъ идей замѣчательнаго философа, во всей новой литературѣ.
   Героиня драмы, Магда, не распутная женщина, которая, по мнѣнію нѣкоторыхъ, требуетъ для себя большой свободы дѣйствія, для удовлетворенія своихъ прихотей и своей ненормальной чувственности. Кто это утверждаетъ, тотъ не только не понимаетъ Зудермана и его замысла, но онъ не понимаетъ также всего нашего времени, не понимаетъ той новой женщины, которая пока можетъ существовать только въ идеѣ. Но Магда есть этотъ идеалъ, Магда -- принципъ, Магда воплощеніе возмущенной и воспрянувшей отъ сна угнетенной долгими вѣками женщины; видѣть въ Магдѣ только проститутку значитъ проституировать весь талантъ, всю мораль Зудермана. Резонеръ Риманъ въ "Sodoms Ende", соотвѣтствующій графу Трасту, какъ представитель Зудерманской морали, говоритъ.... "Besonders mit dem alleinselig machenden Laster bleihe nur gefälligst vom Halse"...-- Это не прописная мораль, если Зудерманъ въ грѣхахъ не видитъ очищающей силы; можно и безъ грѣховъ дойти до высокаго достоинства человѣка, человѣка будущихъ временъ. Но если Магдѣ не повезло въ ея молодости, если она и должна была пройти всѣ грязныя дороги для осуществленія своихъ высокихъ взглядовъ, то она отъ этого ничего не проигрываетъ въ глазахъ Зудермана: человѣкъ пострадавшій скорѣе очищается отъ предразсудковъ, въ немъ больше ненависти ко всему, въ чемъ онъ видитъ причину своихъ страданій. Родина, отчій домъ,-- вотъ причины упадка нашей индивидуальности. Въ кругу старыхъ привычекъ и понятій пропадаетъ свободная душа, которой хочется жить такъ, какъ подсказываетъ ей ея убѣжденія, а не по приказу отцовъ, которые уже не могутъ больше вжиться въ духъ нашего чуднаго времени, проникнутыя вѣяніями будущаго. Художнику Зудерману особенно по душѣ пришлось сопоставленіе человѣка прошлаго столѣтія -- полковника Шварца -- съ человѣкомъ будущихъ столѣтій, съ его дочерью Магдой, потому что въ этомъ сопоставленіи лежитъ конфликтъ всей драмы, въ которой люди олицетворяютъ время -- прошлое, настоящее и будущее.
   "Будь твердъ и жестокъ", требуетъ Заратустра. Магда тверда и жестока -- только подъ конецъ! Но вся суть въ концѣ, а не въ жалкой канители дѣйствительности, гдѣ мы не принадлежимъ намъ самимъ.
   Романы "Frau Sorge" и "Katzensteg", хотя самые старые, но не смотря на это, лучшія эпическія произведенія Зудермана, потому что въ нихъ онъ выражаетъ себя съ полной оригинальностью. Въ "Frau Sorge" насъ поражаетъ умѣніе автора завоевать весь нашъ интересъ для своего бѣднаго, очень не оригинальнаго героя. Пауль такъ простъ, такъ неинтересенъ, что въ концѣ читатель удивляется, какъ онъ могъ имъ интересоваться. Успѣхъ и прелесть романа состоятъ въ томъ, что Зудерману удаюсь затронуть романическую и сантиментальную жилку, которая осталась еще во всѣхъ насъ и отъ которой нельзя намъ освободиться. Поэтическій лиризмъ и гуманныя настроенія вотъ достоинства "Frau Sorge".
   "Katzensteg" производитъ иное впечатлѣніе, такъ какъ онъ болѣе драматиченъ, болѣе новъ, болѣе подходитъ къ новымъ убѣжденіямъ и къ новой, вѣчной морали: живи свободной жизнью и тѣмъ, что она тебѣ даетъ! Только послѣ смерти Регины узнаетъ Болеславъ Шранденъ, что онъ въ ней потерялъ: безсознательная, чудная, все пожирающая любовь, безъ которой человѣкъ не можетъ жить, которую онъ хоть разъ долженъ пережить, чтобы познать всю прелесть земной жизни. Я не знаю ни одного нѣмецкаго романа, который-бы во всѣхъ отношеніяхъ такъ удовлетворялъ нашимъ потребностямъ и вкусамъ, какъ "Katzensteg": Зудерману удалось создать въ этомъ романѣ одно изъ лучшихъ произведеній изящной литературы.
   Хороши также новеллы Зудермана: "Im Zwielicht" и "Geschwister", написанныя подъ вліяніемъ Моцассана, тонкій юморъ проникаетъ его "Iolanthes Hochzeit". Въ своихъ послѣднихъ произведеніяхъ, романѣ "Es war" и драмѣ "Schmetter Ungeschlacht" Зудерманъ немного спустился съ высоты своей славы, не оттого, чтобы они были плохи, а оттого, что отъ него ожидали большаго. "Es war" очень интересный романъ, проникнутый моралью Ницше. Но выполненіе его недостаточно художественно, съ страшными длиннотами, и вообще весь романъ въ качествѣ художественнаго произведенія недостаточно кратокъ.
   Комедія "Schmettelingsschlacht" страдаетъ также большими недостатками, напр. нѣкоторыми невѣроятностями и возвращеніемъ къ старымъ, некрасивымъ формамъ. Но commis-voyageur Кеслеръ, веселая фигура комедіи и до нѣкоторой степени ея "deus ex machina", одинъ изъ лучшихъ типовъ нЬмецкой драмы. Въ одномъ отношеніи Зудерманъ поднялся въ своемъ творчествѣ: всепрощающая мораль драмы показываетъ, ма какой высокой ступени стоитъ этотъ поэтъ. Что можно требовать отъ этихъ маленькихъ, бѣдныхъ людей, весь интересъ которыхъ сосредоточивается на вопросѣ о томъ, что стоитъ фунтъ мяса или маргарина. Изъ философа-сатирика въ "Sodoms Ende" Зудерманъ преобразился въ смѣющагося философа...

* * *

   Подъ конецъ еще нѣсколько словъ о "молодой Австріи".
   Она имѣетъ много общаго съ молодой Германіей, но между ними также одна существенная разница: въ то время, какъ приверженцы молодой Германіи чуть-ли не отказываются отъ прошлаго своихъ отцовъ и отъ своей національности,-- по крайней мѣрѣ, большинство изъ нихъ гордится своей интернаціональностью,-- "молодая Австрія" носится со своимъ "австрійствомъ", подчеркиваетъ свою вѣнскую ноту. Она не развилась изъ возмущенія, изъ-за недостатка литературы; австріецъ вообще не возмущается, у него, собственно говоря, никогда не было своей литературы. За цѣлое девятнадцатое столѣтіе въ Австріи не было и дюжины настоящихъ поэтовъ. Только Грильпарцеръ, Ленау и Раймундъ, Бауерифельдъ, Анценгруберъ, Эбнеръ-Эшенбахъ и Фердинандъ ф. Зааръ принадлежатъ истинной литературѣ. Но нужно замѣтить, что во всей нѣмецкой литературѣ нѣтъ болѣе субъективныхъ писателей, чѣмъ австрійскіе; нигдѣ не чувствуется такъ специфическій духъ страны, какъ въ книгахъ австрійскихъ поэтовъ. Оттого "молодая Австрія" такъ любитъ своихъ поэтовъ, хотя сознаетъ ихъ ошибки: отчасти она находитъ уже у старыхъ то, чего такъ жаждетъ ея тоскующая душа.
   Я не говорю объ австрійцѣ вообще, котораго ѣда всегда интересуетъ гораздо больше, чѣмъ литература; я говорю о литературной Австріи, о кучкѣ молодыхъ людей, живущихъ въ Вѣнѣ: они знаютъ другъ друга, читаютъ другъ другу свои вещи, хвалятъ другъ друга и рады, когда кто-нибудь изъ нихъ имѣетъ успѣхъ. Но ихъ успѣхъ ограничивается маленькимъ кругомъ, широкою популярностью почти никто изъ нихъ не пользуется. Только Германа Бара знаютъ хорошо -- за черно-желтымъ рубежомъ, пожалуй, даже лучше, чѣмъ въ самой Австріи. Шницлеръ за послѣднее время пріобрѣлъ нѣкоторую извѣстность. Говорятъ изрѣдка о Лорисѣ и удивляются ему, но также больше за-границей, въ Германіи. О другихъ представителяхъ австрійской "Moderne" ни въ Австріи, ни въ Германіи почти не имѣютъ понятія.
   Германъ Баръ извѣстенъ потому, что онъ самъ о себѣ много говоритъ. Но онъ. дѣйствительно, написалъ больше всѣхъ своихъ товарищей и притомъ очень интересенъ,-- не какъ поэтъ (онъ, но моему, вовсе не поэтъ), но какъ художникъ, какъ рѣдкая индивидуальность! Чѣмъ онъ только ни былъ! Будучи еще студентомъ, Баръ слылъ антисемитомъ; затѣмъ, когда въ Австріи началось соціалистическое движеніе, его всѣ считали соціалистомъ, такъ какъ онъ принималъ активное участіе въ разрѣшеніи соціальнаго вопроса и нападалъ на враговъ соціализма: въ отвѣтъ на книгу Шэфде "Die Aussischtslosigkeit des Socialismns" онъ написалъ брошюру "Die Einsichtslosigkeit des Herrn Schaeffle", которая произвела фуроръ. Дальше считали его натуралистомъ, символистомъ и т. д., и т. д.,-- онъ мѣнялъ направленія, какъ мѣняютъ носовые платки. Но самъ Баръ отрекается отъ всѣхъ этихъ направленій: онъ говорить, что никогда не принадлежалъ къ какому-бы то ни было направленію, онъ только перечувствовалъ на себѣ сладости всѣхъ направленій. Возможно и это, но тѣмъ не менѣе чуть-ли не каждая изъ его книгъ можетъ послужить образчикомъ направленія, въ духѣ котораго онѣ написаны, какъ напр. "Die gute Schule" -- романъ, о которомъ я уже говорилъ -- типичнѣйшій образецъ натуралистическаго романа, "Die neuen Menschen". Серьезно онъ ни къ чему не относится и всего касается поверхностно; въ техническомъ отношеніи Баръ владѣетъ пріемами каждой изъ школъ, въ духѣ которыхъ онъ писалъ, что-же касается до внутренняго содержанія его произведеній, то желающій оцѣнить его неминуемо разочаруется: оно у него всегда равно самому себѣ, т. е. читатель не знаетъ, чего авторъ хочетъ -- издѣвается-ли онъ надъ нимъ, или дѣйствительно вѣритъ въ то, что говоритъ. Честнаго, прямого убѣжденія ни въ какой изъ книгъ Бара нельзя встрѣтить. Оттого у него нѣтъ ни одной хорошей книги, несмотря на то, что онъ много -- даже ужъ черезъ-чуръ много писалъ,-- несмотря на то, что онъ сильный талантъ. "Unehrliche Kunst kann nicht wirken", говоритъ онъ по поводу нѣкоторыхъ стиховъ. Если примѣнить эти слова къ нему, то понятно, почему его романы, драмы и др. не производятъ сильнаго впечатлѣнія. Только одно исключеніе можно допустить: оно относится къ его драмѣ "Die grosse Sünde"; въ ней столько силы, столько таланта, что ее можно сравнить съ вещами бѣднаго Германа Конради. Великій грѣхъ отнять у человѣка вѣру въ его идеалы, въ людей и ихъ чистоту -- вотъ идея драмы. Хотя она написана подъ вліяніемъ Ибсена, но въ ней столько оригинальности, столько самостоятельности, что всякій читающій ее чувствуетъ, что имѣетъ дѣло съ выдающимся талантомъ. Все, что онъ писалъ послѣ этого, обмануло всѣ ожиданія: онъ сталъ настоящимъ экспериментаторомъ въ литературѣ, вѣроятно ему хотѣлось знать "wie viel sich die Lente von einem Talente gefallen lassen", какъ онъ самъ говоритъ. "Dora", "Neben der Liebe" и "Caph" -- послѣднія вещи Бара; ими онъ какъ беллетристъ доказалъ всю свою несостоятельность. "Apporteur du neuf", какъ онъ себя охотно называетъ, не далъ въ этихъ книгахъ ничего новаго; все тотъ-же старый "треугольникъ брака" -- она, онъ и другъ дома -- только еще въ болѣе некрасивой формѣ. Ему хочется подражать французамъ и все-таки остаться вѣнцемъ. Ему хочется создать вѣнское искусство и выходитъ какая-то плохая французская поддѣлка. "Neben der Liebe" въ общемъ очень блестящій романъ, съ прекрасными мѣстами, съ чудной идеей, но мѣстами такой пустой, такой банальный, такъ явно бьющій на эфектъ, что читатель выходитъ изъ терпѣнія, тѣмъ болѣе, что когда-то мы всѣ вѣрили въ талантъ Бара. Теперь даже враги новаго направленія убѣждены, что у него большія способности, но въ его талантъ -- за исключеніемъ нѣсколькихъ очень молодыхъ людей, которымъ импонируетъ его французская манера, которыхъ ослѣпляетъ блескъ его фразъ, шумъ его многословія -- почти никто не вѣритъ. Въ немъ мы не видимъ какъ разъ того, чего онъ такъ часто требуетъ отъ другихъ: вѣчнаго, красиваго, возвышеннаго.
   Но Баръ не только беллетристъ, онъ также критикъ. Онъ написалъ три тома критическихъ этюдовъ: "Zur Kritik der Moderne", "Die UeberWindnng der Naturalismus" и "Studien zur Kritik der Moderne"; въ нихъ столько-же замѣчательнаго, сколько просто глупаго, смѣшного. Баръ постоянно ищетъ чего-то -- это его лучшая черта; но онъ сдѣлалъ изъ этого спортъ, онъ играетъ этимъ, какъ какой-нибудь глупый, тщеславный актеръ "играетъ" Гамлета: ни тотъ, ни другой не интересуются ролью, важнѣе всего для нихъ обратить на себя вниманіе публики. Онъ самъ чувствуетъ это. Въ "Studien zur Kritik der Moderne" онъ говорить о себѣ: "Man wird durch Posen betrogen, welche ich liebe, um die guten Leute zu verblüffen, épater les bourgeois... Doch darf ich mich trösten, weil es immerhin ein hübscher Gedanke ünd schmeichelhaft ist, dass zwischen Wolga und Loire, von der Themse zum Guadalquivir heute nichts empfunden wird, dass ich nicht verstehen, theilen und gestalten könnte, und dass die europäische Seele keine Geheimnisse vor mir hat...
   Но это большая ложь: говоря о себѣ, онъ такъ-же рисуется, какъ говоря о другихъ. Что европейская душа для него нигдѣ не загадка -- просто хвастовство: онъ самъ говорилъ, что напр. русскую литературу онъ знаетъ только по книгѣ de Vogué "Roman russe", что онъ читалъ всего нѣсколько русскихъ романовъ въ переводѣ и что онъ русскихъ вообще не знаетъ. За исключеніемъ французовъ -- онъ жилъ въ Парижѣ нѣсколько лѣтъ -- вѣроятно, можно то-же самое сказать о его знакомствѣ съ другими націями, т. е. что ихъ души для него книги за семью печатями. Онъ даже нѣмцевъ не особенно хорошо понимаетъ; доказательствомъ этому служатъ его мнѣнія о Гауптманѣ, который для него только выраженіе прусскаго искусства, филистерства, натуралистъ интерпретъ эстетики Гольца и больше ничего, и о Зудерманѣ, о которомъ онъ сказалъ, что если кому ничего болѣе умнаго не придетъ на мысль, то онъ пишетъ "die Heimath". Онъ говоритъ это только потому, что Гауптманъ и Зудерманъ пользуются успѣхомъ, потому что они, по мнѣнію всѣхъ разумныхъ людей -- талантливые поэты. Но Баръ отрицаетъ постоянно то, что другіе утверждаютъ, это его принципъ, причина его успѣха. Онъ помогъ этимъ новой литературѣ, защищая ее, потому что филистеры нападали на все, что ново; Рихардъ Мутеръ говоритъ въ своей исторіи искусства 19-го столѣтія, что Баръ одинъ изъ піонеровъ новаго направленія въ критикѣ искусства. Но если для исторіи безразлично, какимъ образомъ писатель помогаетъ идеѣ пробить себѣ дорогу, все равно, что писателя побудило его принесть извѣстную пользу, то это безразлично только съ утилитарной точки зрѣнія, съ художественной-же это отнюдь не безразлично! Люди, подобные Герману Бару, несмотря на весь свой талантъ, только дискредитируютъ новое направленіе, развращаютъ подростающее поколѣніе, такъ какъ имъ совершенно недостаетъ моральныхъ началъ.
   Не такъ талантливо, но честно, просто, законченно дѣйствуетъ Артуръ Шницлеръ. Русскимъ онъ извѣстенъ по недавно появившемуся переводу его послѣдняго сочиненія "Sterben". Талантъ Щницлера не отличается многосторонностью; но тѣмъ не менѣе все, что онъ написалъ, очень талантливо. Онъ не требуетъ отъ своего искусства больше, чѣмъ оно въ состояніи ему дать; онъ знаетъ границы своего таланта, онъ измѣрилъ свои силы. Но его талантъ милый, простой, соединяется съ истинной интеллигентностью, съ юморомъ, съ нѣсколько сатирической жилкой. Таковы всѣ его вещи. Только въ своей драмѣ "das Märchen" онъ выходитъ изъ границъ вѣнскаго искусства, искусства души и тѣла, и становится революціонеромъ, нападая на филистеровъ и ихъ предразсудки. Сказкой онъ называетъ устарѣлое понятіе о падшихъ женщинахъ; онѣ вовсе не потеряны навсегда, случай не имѣетъ права рѣшать участи человѣка.
   Лучшія его вещи: "Anatol" и "Sterben". Шницлеръ не принадлежитъ къ новаторамъ литературы, въ немъ нѣтъ ничего, что-бы могло понравиться толпѣ: онъ художникъ, выражающій стремленія и желанія маленькаго общества артистовъ, съ глубокой душой и впечатлительнымъ разумомъ.
   Немного похожъ на Шницдера почти никому неизвѣстный Рихардъ Бееръ-Гофманъ; онъ написалъ всего двѣ новеллы: "Das Kind" и "Camélias", но въ нихъ онъ такъ хорошо изобразилъ человѣка нашихъ дней что можно было-бы надѣяться на нѣчто лучшее. Однако Бееръ-Гофманъ, повидимому, соединяетъ лучшія качества вѣнскаго человѣка съ его недостатками: бездонной лѣнью. "Das Kind" специфически вѣнское произведеніе, написанное съ такой выразительностью, что даже люди, не знающіе Вѣны, чувствовали все, что поэтъ хотѣлъ: чувство неудовлетворенія, вліянія внѣшняго человѣка на внутренняго -- "Sind wir ein Spiel vom leichten Druck der Luft": эти слова изъ "Фауста" поставилъ Бееръ-Гофманъ въ началѣ своей книги, полной исканія чего-то неизвѣстнаго, и въ то-же время бурнаго желанія жить...
   
   Und die Veigern die blühen
   Aufs nen jedes Jahr;
   Und der Mensch lebt nur eiumal.
   Und nacher is gar...
   
   "Das Kind" Бееръ-Гофмана -- философія и художественный анализъ этой вѣнской пѣсни, въ каждой строкѣ которой чувствуется страсть жизни, безумное желаніе жить, пока живется.
   Иначе дѣйствуетъ этюдъ Леопольда Андріана "Der Garten der Erkenn tniss". Андріану всего 20 лѣтъ. Открылъ его Баръ, которому опять захотѣлось "epater les bourgeois". Какъ всегда, Баръ и здѣсь чувствовалъ новизну: онъ всегда днемъ раньше живетъ, чѣмъ другіе смертные. Тяжелымъ воздухомъ вѣетъ на васъ отъ этой странной, наивной, плохо сдѣланной, но сильно прочувствованной книги: атмосфера сомнѣнія, смерти. Авторъ, еще почти ребенокъ, доискивается смысла жизни, задаетъ вопросы, на которые никто, какъ и онъ самъ, не въ состояніи отвѣтить. "Князь умеръ не познавши"... Этими словами заканчивается этюдъ. Сколько въ немъ тоски, сколько правды! Андріану удалось выразить чувства нашего времени. Насъ не должна вводить въ заблужденіе неуспѣшность его попытки художественно рѣшить вопросъ, онъ повидимому и не хочетъ этого: онъ все время повторяетъ, что не знаетъ, для чего живетъ, для чего люди вообще живутъ. Гдѣ радость, гдѣ счастье? Можетъ, оно вовсе не въ самой жизни, а въ воображеніи; жизнь есть, можетъ быть, только символъ чего-то- другого, чего мы не знаемъ.
   Мнѣ нравится только одинъ писатель изъ всей вѣнской шкоды: Лорисъ (Hugo von Hofmannsthal). Лорису теперь 22 года, но онъ уже готовый поэтъ; ему нечему больше учиться, многіе, очень многіе могутъ у него поучиться. Ни одна литература не обладала такимъ зрѣлымъ талантомъ въ такомъ чуть-ли не дѣтскомъ возрастѣ; онъ уже около пяти лѣтъ пишетъ: 17-ти лѣтъ онъ дебютировалъ статьей о драмѣ Бара "die Mutter". Статья очень понравилась Бару и онъ началъ агитировать въ пользу Лориса: это самая большая заслуга его критической дѣятельности, такъ какъ Лорисъ будущность нѣмецкой литературы, самый талантливый писатель "молодой Австріи". Онъ уже писалъ и критическія статьи, и стихи, и драматическіе этюды. Только къ его критическимъ статьямъ можно отнестись менѣе довѣрчиво; всѣ-же другія его вещи стоятъ выше всякой критики. По крайней мѣрѣ, нѣмцы не обладаютъ ни однимъ критикомъ, который былъ-бы въ состояніи оцѣнить поэтическій талантъ Лориса, во всемъ его совершенствѣ. Его стихи, за малыми исключеніями -- я не сравниваю ихъ, конечно, съ иногда геніальными произведеніями Лиліенкрона -- лучшія стихотворенія молодой Германіи и Австріи, какъ по формѣ, такъ и по содержанію, какъ по красотѣ, такъ и по глубинѣ смысла. Его драматическіе этюды производятъ впечатлѣніе зрѣлыхъ произведеній истиннаго поэта. Сколько таланта уже въ первомъ изъ его этюдовъ "Gestern", который онъ написалъ 18-ти лѣтъ. Содержанія, фабулы тамъ нѣтъ -- содержаніе не самое главное въ немъ; но сколько красоты въ этихъ легкихъ стихахъ, сколько смысла, сколько настроенія: что вчера было, того не забудешь; все напоминаетъ тебѣ объ этомъ: каждое слово, каждый взглядъ, каждое движеніе; мы стали однимъ цѣлымъ съ нашимъ "вчера", оно преслѣдуетъ насъ, оно никогда больше не оставитъ насъ... Это поэзія чувствъ, только чувствъ. Персоналъ этюда -- люди итальянскаго ренессанса. Все въ этюдѣ сдѣлано въ стилѣ ренессанса, духъ возрожденія человѣчества вѣетъ изъ каждой строки этого чуднаго поэта.
   "Tizian's Tod" называется незаконченная драма Лориса, его второе болѣе крупное сочиненіе. Такъ какъ драма остается фрагментомъ, то нельзя, конечно, говорить о ней, какъ о законченномъ произведеніи; но я не знаю ничего болѣе красиваго, чѣмъ стихи пролога къ "Tizian's Tod": настроенія, цвѣта, музыка... все въ этихъ стихахъ.
   Его послѣдняя вещь: драматическій этюдъ "der Thor und der Tod",-- написанный раньше, чѣмъ "Garten der Erkenntnis" Андріана, но является какъ-бы отвѣтомъ на него: глупецъ, который никогда не жилъ, не чувствовалъ ни радости ни печали, а все "понималъ", постигаетъ только передъ смертью смыслъ жизни. Вмѣсто того, чтобы жить съ душою открытою для всего живущаго, онъ только все спрашивалъ и резонерствовалъ,-- а жизнь шла себѣ, безостановочно и мѣнялась, глупецъ-же все ждалъ чего-то. Только тогда, когда пришла смерть, онъ перестаетъ "понимать" и начинаетъ чувствовать все, что онъ потерялъ. "Потерянныя радости и непролитыя слезы" -- идея не прожитой жизни вотъ сущность этой юной, но глубокой вещи.
   И все это написалъ мальчикъ! Какъ странно время, въ которомъ мы живемъ!

* * *

   Я не знаю удалось-ли мнѣ дать картину развитія молодой литературы, удалось-ли доказать, что нѣмецкая литература переживаетъ періодъ возрожденія, что всѣ нападки филистровъ и любителей "славнаго, стараго времени" лишены всякаго основанія, что литература современной Германіи и Австріи вѣчная литература, литература живыхъ людей и ихъ времени,-- надѣюсь, что это мнѣ хоть отчасти удалось. Кажется, достаточно такихъ талантовъ, какъ Зудерманъ, Гауптманъ, Лиліенкронъ и Лорисъ, чтобы доказать не только состоятельность, но и разносторонность новой нѣмецкой литературы.

А. Браунеръ

   Вѣна, сентябрь 1895 г.

"Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 11--12, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru