Брик Осип Максимович
О книге В. Шкловского "Чулков и Левшин"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Ос. Брик

О КНИГЕ В. ШКЛОВСКОГО "ЧУЛКОВ И ЛЕВШИН"

   Во всяком технологическом анализе наступает момент, когда иссякает творческая работа, когда прекращается накопление научного опыта и исследовательская мысль засаривается мелким эмпирическим в мусором. Это значит, что пора выбираться из технологической ограниченности, пора взглянуть на свою к работу с некиих более перспективных высот. Кто этого во-время не поймет, неизбежно превратится в скучнейшего педанта и крохобора.
   В. Шкловский не захотел стать ни скучным, ни педантом и написал книгу о Толстом, в которой вышел далеко за пределы чисто технологического анализа. То же проделал он в ряде статей и публичных высказываний.
   Однако, читая и слушая В. Шкловского, ясно видишь, откуда он хочет уйти, но куда он хочет притти, не видишь той высоты, с которой можно заново увидеть всю свою работу, он еще не нашел и, кажется, не очень усердно ее ищет. Шкловский пытается выйти из о технологической узости другим путем: путем привлечения материала из "соседних", "внелитературных" областей. Он усиленно ищет аналогий фактам литературным -- в истории, в политических учениях, в общественной жизни, в литературном быту. В работах Шкловского в появляются цитаты и высказывания по вопросам, очень далеко от литературы отстоящим. Появляются они с неожиданно, как бы впечатанные в основной контекст, и связь их с литературоведческим текстом не совсем ясна. Отсюда -- случайность и эклектичность.
   Есть такие, которые непрочь злорадно похихикать над потугами бедного формалиста, пытающегося овладеть социологическим методом. Есть и такие, которые со вздохом сожалеют о прежнем "цельном" Шкловском, гордо презиравшем все, что не "прием". Такие умники злее всяких вредителей тормозят перестройку многих советских писателей.
   Эклектизм Шкловского (и не я только одного Шкловского, то же у Эйхенбаума) -- следствие недооценки общего мировоззренья для всякой, в том числе и литературоведческой работы. Не зная, для чего ты работаешь, не зная, какова ценность твоей работы, не зная, что представляет собой об'ект твоей работы, нельзя работать продуктивно, -- ничего, кроме вороха эмпирических фактов и фактиков, от такой работы не получится.
   Последняя работа Шкловского называется "Чулков и Левшин". В книге имеются биографические сведения о Чулкове и Левшине, двух русских писателях конца XVIII века. Но помимо этого в книге говорится о том, что "развитие России имело не ту последовательность, как развитие Англии", что "значение хлебного вывоза XVIII века даже для 80-х годов должно быть уменьшено", что "у нас была довольно крупная промышленность текстильная и крупная своя металлургия", что "карамзинисты не победили и что реакция Шишкова была вызвана именно тем, что положение классов внутри страны, взаимоотношение классовых сил, резко изменилось", и еще о многом другом. Но самого главного не сказано: какое отношение друг к другу имеют все эти обширные цитаты и разнообразные высказыванья?
   В предисловии В. Шкловский пишет: "Книга -- не однородна. Вначале она построена как книга историческая, далее мне приходится давать две биографии, и кончаю я теоретико-литературными статьями. Этот способ построения книги не принципиален, но и не случаен". Какой же это в таком случае способ? Угадать не трудно. Это -- своз строительного материала, заготовленного без ясной мысли о том, что собираешься строить. Отсюда и "хрестоматийность", за которую Шкловский извиняется в том же предисловии.
   Но строительство литературоведения дело трудное, и добросовестно собранный материал всегда ценней наспех состряпанного картонного домика.
   Шкловский начинает свою книгу с социально-экономической характеристики России XVIII века. Он утверждает, что Россия в XVIII веке была государством с большой торговлей и промышленностью, с растущим городским населением, с интенсивным спросом на наемный труд, с преобладанием оброчной системы над барщиной, с оживленным экспортом и не сырья, а фабриката, с крепким "третьим сословием", -- словом со всеми атрибутами растущего буржуазного строя, -- и что обычное представление об отсталости России XVIII века не верно. Отстала она позже и отстала потому, что "не принимала участия в промышленной революции... технически не переоборудовалась". Вопрос этот не нов. В майской книжке "Современного мира" за 1910 год напечатан доклад Е. В. Тарле "Была ли екатерининская Россия экономически отсталой страной?", прочитанный им в заседании в Исторического общества. Тарле пытается доказать, что в царствование Екатерины Россия вовсе не была отсталой страной сравнительно даже с наиболее передовыми к странами европейского материка, например, с Францией. Н. Чечулин, наоборот, утверждает в своих "Очерках по истории русских финансов в царствование императрицы Екатерины II", что Россия находилась в то время на чрезвычайно низком экономическом уровне. Г. Плеханов, подробно разбирая обе точки зрения, приходит к выводу, что истина скорее на стороне к Чечулина (см. главу "Взаимная борьба общественных сил в эпоху Екатерины II" в "Истории русской общественной мысли"). М. Н. Покровский прямо говорит: "Сходство того, что происходило в России в начале XVIII века, с тем, что знакомо западноевропейской истории " XVI века, -- иногда фотографическое", т. е. отсталость России того времени равна, по мнению Покровского, 200 годам.
   Может быть, Плеханов и Покровский ошибаются, а правы Тарле и Шкловский? Но никаких тому доказательств в книге "Чулков и Левшин" нет. И о самой дискуссии даже не упоминается.
   Кроме того Шкловский явно ошибается, отождествляя русское купечество XVIII века с третьим сословием Франции, носителем промышленного прогресса и идей грядущей буржуазной революции. Русское купечество очень мало заботилось тогда о развитии производительных сил страны и вполне удоветворялось весьма прибыльной торговлей кустарными и ремесленными изделиями. И еще меньше мечтало оно о свободе, равенстве, братстве, о вольном труде и вольнонаемных рабочих. Единственно, чего оно добивалось -- это охраны своих гильдейских привилегий и права иметь рабов наряду с дворянами. Купечество боролось с дворянством не за уравнение сословий, а за расширение своих сословных прав. Революционного в этом было немного.
   Шкловский прав, отмечая, что Россия не принимала участия в промышленной революции. Но именно потому она и не принимала в ней участия, что не было тогда еще класса, кровно в этой революции заинтересованного.
   О технической отсталости и незаинтересованности русских имеется любопытная работа А. Щапова "Социально-педагогические условия умственного развития русского народа".
   Третье сословие понадобилось: Шкловскому для того, чтобы противопоставить читательский круг Чулкова читательскому кругу Левшина. Левшина читали дворяне, Чулкова -- купцы и торгующее крестьянство. Левшин "обслуживал" аристократию, Чулков -- буржуазию. Сначала буржуазия была в силе, и Левшин слегка поработал и на нее. А потом победила аристократия, и Чулков переметнулся на сторону дворянства и был внесен в дворянские книги Московской губернии. Победа реакционного дворянства над передовой буржуазией задержала развитие России. Она стала отставать.
   Получается очень гладко, но неверно.
   Никакой передовой буржуазии в России XVIII века не существовало. Вольнодумные, освободительные идеи, шедшие из Франции, воспринимались отнюдь не купцами и не торгующими крестьянами, а дворянами и были ими приспособлены и переиначены в своих классовых интересах. Идеи эти были использованы в попытках ограничить самодержавную власть, в борьбе с церковью, в борьбе с притязаниями купечества на право владеть рабами. Ярый защитник дворянства, князь Щербатов восклицал: "Прилично ли, с чтобы равный равного мог иметь у с себя в неволе!" И доказывал, что неприлично. Но равен мужику купец, и ему иметь рабов неприлично. А дворянин мужику неравен, и ему иметь рабов прилично вполне.
   Купцы с этим не соглашались и ссылались на Петра, который их уважал и в рабах не отказывал.
   Но не вдаваясь в дискуссию о том, какой класс был "передовее", и дворянство или купечество, уместно спросить: какое это имеет отношение к литературной деятельности Чулкова и Левшина?
   Из опубликованных В. Шкловским материалов до очевидности ясно, в что ни тот, ни другой убежденными идеологами своего класса не в были. Из перечня их произведений видно, что были они добросовестными переводчиками и компиляторами, обслуживали самого разнообразного читателя и принадлежали к разряду литераторов-ремесленников, работающих не на социальный заказ, а на рыночный спрос.
   Шкловский пишет: "Чулков был писателем вне группировки. Вернее, ему не удалось ее создать"... "Левшин не создал своей школы"... "Левшин становится сперва литературным профессионалом, а потом с литературным ремесленником". Все правильно: такие ремесленники никаких школ и группировок никогда и не создавали. Но в чем тогда принципиальное различие между ремесленником Чулковым и ремесленником Левшиным? Стоит ли на нем останавливаться? И очень ли удивительно, что сборник русских сказок приписывается Чулкову, а не составителю его, Левшину? Не трудно спутать людей, если они на одно лицо.
   Шкловский говорит про Чулкова: "Он должен был бы вырасти в Бомарше". Очевидно, потому что Чулков составил по заказу купца Голикова "Историческое описание русской коммерции".
   Но вопрос о русском читателе XVIII века, поднятый Шкловским, вопрос интересный и существенный для понимания истории русской литературы. На этот счет в работе Шкловского имеются любопытные цитаты и соображения. Однако и путаницы здесь немало.
   "Чулков обслуживал купечество", -- говорит Шкловский. Но русское купечество XVIII века в массе своей было религиозно и едва ли с увлечением читало такие произведения, как "Краткий мифологический лексикон" или "Словарь русских суеверий". А "Собранье российских песен", изданное Чулковым официально, внесено архиепископом Платоном в реестр книгам "сумнительным и могущим служить к разным вольным мудрованиям". Не проще ли отказаться от формулы "Чулков -- Бомарше" и признать, что Чулков немало написал книг для господ и для господских дворов, которые и составляли в то время основную массу светского вольнодумного читателя. Для них же писал и Левшин.
   Шкловский, оперируя такими суммарными понятиями, как дворянство, буржуазия, крестьянство, упустил из виду ряд социальных прослоек, сыгравших большую роль в создании русской литературы. И прежде всего крепостную интеллигенцию, которая была уже налицо в XVIII веке. Презрительный термин "лакейская литература" -- не случайность. И неслучайно применялся он в литературных спорах вокруг Гоголя.
   В заключительной, третьей части книги Шкловский публикует ряд своих заметок и догадок о Пушкине, о Карамзине, о литературном языке пушкинской эпохи, о плавности и пр., представляющих большой литературоведческий интерес. Но о них можно говорить отдельно, так как с основным материалом книги в они связаны весьма случайно.
   Единой, цельной работы у Шкловского не получилось. Не получилось, во-первых, потому что неясна была основная проблема; во-вторых, потому что слишком по-завсевательски отнесся Шкловский к "соседним" областям и, в-третьих, в потому что не оказалось у Шкловского той общей мировоззренческой концепции, которая единственно дает в руки исследователю твердый метод и план работы.

"Литературная газета", No 34, 1933

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru