Валерій Брюсовъ. Далекіе и близкіе. Книгоиздательство "Скорпіонъ". Москва. 1912. Стр. VI+214. Ц. 2 р.
"Статьи и замѣтки о русскихъ поэтахъ отъ Тютчева до нашихъ дней", собранныя въ этой книгѣ -- тоже своего рода "пути и перепутья", только не поэтическіе, а критическіе. Внутренняя связь ихъ не въ системѣ, но въ исторической послѣдовательности, не въ догмѣ, но въ біографіи автора. Въ этомъ цѣнность книги -- не та, однако, "единственная цѣна", которую признаетъ за своими статьями самъ авторъ,-- не "цѣнность непосредственнаго впечатлѣнія". Непосредственность впечатлѣнія вліяла на отдѣльныя оцѣнки автора, которыя можно принять или отвергнуть, не отвергая этимъ значительности всей книги Брюсова -- перваго изъ четырехъ предположенныхъ имъ томовъ собранія его статей. Книга значительна, какъ показатель того пути, который прошелъ въ развитіи своихъ литературно-эстетическихъ взглядовъ центральный дѣятель русскаго декадентства. И оговоримся напередъ: важенъ именно путь, а не тѣ конечныя воззрѣнія, къ которымъ пришелъ Брюсовъ. Какъ ни близки намъ эти новыя и для многихъ неожиданныя въ Брюсовѣ воззрѣнія, они неожиданны лишь для того, кто не слѣдилъ за его путями, кто не подозрѣвалъ возможностей, скрытыхъ въ гибкости этого эклектическаго, но недюжиннаго ума. И съ другой стороны: какъ бы ни казались нѣкоторыя оцѣнки Брюсова преувеличенными и мнѣнія ошибочными, не чувствуется потребности вступать съ нимъ въ споръ; книга его есть свидѣтельство о непрерывномъ развитіи, онъ самъ въ ней не разъ отказывается отъ своихъ прежнихъ воззрѣній. Естественно ожидать, что въ дальнѣйшемъ онъ освободится еще кой отъ чего, характернаго для его прежней литературной физіономіи. Отъ многаго онъ, конечно, не откажется: слишкомъ много вложилъ онъ душевныхъ силъ въ свое литературное направленіе, слишкомъ многое съ нимъ связано. Но и тотъ путь, который онъ прошелъ, не можетъ не казаться знаменательнымъ.
"Разнообразны, разнолики стихи этихъ шестнадцати поэтовъ -- говоритъ Брюсовъ въ статьѣ о "Стихахъ 1911 года --... но есть одна черта, которая объединяетъ всѣхъ, черта вмѣстѣ съ тѣмъ глубоко характерная для всего нашего времени. Я говорю о поразительной, какой-то роковой оторванности всей современной молодой поэзіи отъ жизни. Наши молодые поэты живутъ въ фантастическомъ мірѣ, ими для себя созданномъ, и какъ будто ничего не знаютъ о томъ, что совершается вокругъ насъ, что ежедневно встрѣчаютъ наши глаза, о чемъ ежедневно приходится намъ говорить и думать". Вотъ какъ далеко ушелъ Брюсовъ отъ своихъ старыхъ взглядовъ. Уже въ 1908 году онъ находитъ возможнымъ съ безусловнымъ сочувствіемъ отнестись къ поэзіи А. М. Жемчужникова. Эта сочувственная оцѣнка стараго поэта-общественника важнѣе даже, чѣмъ общіе взгляды Брюсова, ибо не трудно сойтись въ теоретическихъ воззрѣніяхъ; трудно примириться въ оцѣнкахъ, въ которыхъ роль играютъ неуловимыя особенности вкусовъ и настроеній. Поэтому, быть можетъ, когда-нибудь Брюсовъ признаетъ, что ошибся, такъ характеризуя недавнее прошлое нашей литературы: "Было время, когда русская поэзія нуждалась въ освобожденіи отъ давившихъ ее оковъ холоднаго реализма. Надо было вернуть исконныя права мечтѣ, фантазіи. Надо было вновь указать поэзіи на ея задачу -- синтезировать данныя опыта, обобщать найденное умомъ въ художественныхъ и, слѣдовательно, идеальныхъ образахъ. Къ сожалѣнію, по этому необходимому пути пошли слишкомъ далеко. Молодая поэзія захотѣла летать въ странѣ мечты, отказавшись отъ крыльевъ наблюденія, захотѣла синтезировать, не имѣя за собой опыта, фактовъ. Отсюда ея безжизненность и ея подражательность". Едва ли авторъ сумѣлъ бы показать, когда и какъ русскую поэзію "давили оковы холоднаго реализма". Противоположность между поэзіей послѣдняго двадцатилѣтія и ей предшествовавшей поэзіей, разумѣется, не покрывается противоположностью реализма и идеализма. И совершенно непонятна та терминологія, по которой Жемчужниковъ и Бунинъ оказываются почему то реалистами; несомнѣнно, что въ лирикѣ эти термины схватываютъ лишь мелкую, несущественную черту.
Наиболѣе любопытны въ книгѣ Брюсова характеристики старыхъ поэтовъ: Тютчева, Фета, Случевскаго. Нѣсколько страннымъ въ статьѣ о первомъ является категорическое утвержденіе, что Тютчевъ "склоненъ видѣть въ человѣкѣ случайное порожденіе природы, ничѣмъ не отличающееся отъ существъ, сознаніемъ не одаренныхъ". Едва ли возможно это утверждать о поэтѣ-мыслителѣ, для котораго Колумбъ не открылъ, а создалъ Америку, объ авторѣ великолѣпныхъ строфъ:
Такъ связанъ, съединенъ отъ вѣка
Союзомъ кровнаго родства
Разумный геній человѣка
Съ живою силой естества.
Скажи завѣтное онъ слово --
И міромъ новымъ естество
Всегда откликнуться готово
На голосъ родственный его.
Очевидно, не "только съ горькой насмѣшкой называетъ Тютчевъ человѣка "царемъ земли". Безсильнымъ рабомъ высшей силы казался нерѣдко человѣкъ Тютчеву,-- но этотъ рабъ способенъ довершить "судебъ неконченное дѣло". Несомнѣнно, воззрѣніе Тютчева сложно -- и устранить въ немъ противорѣчіе долженъ тотъ, кто основательно возлагаетъ на обязанность критики не ссылаться на случайность, но объяснять изъ основъ міровоззрѣнія поэта, какъ возникло то, что намъ представляется въ немъ противорѣчіемъ.