Булгарин Фаддей Венедиктович
Корсер, Романтическая Трагедия ... Сочинение В. Н. Олина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Корсеръ, Романтическая (?) Трагедія въ трехъ дѣйствіяхъ съ хоромъ, романсомъ и двумя пѣснями, Турецкою и Аравійскою, заимствованная изъ Англійской Поэзіи Лорда Байрона подъ названіемъ: The Corsair. Сочиненіе В. Н. Олина. С. П. б., въ типогр. Экспедиціи Заготовленія Государственныхъ бумагъ. 1817 {Нынѣ завелась мода, напечатать книжонку; и разсылать при письмахъ къ чиновникамъ по губерніямъ, не отдавая въ книжныя лавки, и скрывать появленіе книги передъ столичною публикою, Журналистами и Критиками. Мы уже нѣсколько мѣсяцевъ получаемъ письма отъ нѣкоторыхъ нашихъ читателей съ вопросами о достоинствѣ сей Трагедіи, и не могли достать ея у книгопродавцевъ. Наконецъ оставшіяся отъ разсылки экземпляры поступили въ продажу, и мы, удовлетворяя желанію спрашивающихъ насъ, объявляемъ, что мы не виновны въ томъ, что не могли прежде удовлетворить ихъ желанію. Изд.}, въ 8, 124 стр.
   Наступило время мудрости. Въ самомъ заглавіи Авторъ научаетъ насъ, объявляя, что Лордъ Байронъ писалъ Англійскія поэмы. Новость!-- И такъ, Турція, Аравія и Англія соединенными силами навѣвали вдохновеніе на романтическую литературу Г. Олина, а изъ этого произошла такая литературная кутерьма, что развѣ какой нибудь Турецкій Дервишъ или Аравійскій Шейхъ поймутъ что либо въ этой Трагедіи. Дѣйствія въ ней нѣтъ никакого, а разговоры написаны такимъ языкомъ, для котораго нѣтъ даже имени. Слогъ можно уподобить сердитому пѣтуху -- на ходуляхъ. Читатели наши тотчасъ удостовѣрятся въ томъ, что со времени введенія въ Россію книгопечатанія не выходило у насъ сочиненія, которое заключало бы въ себѣ болѣе галиматьи.
   Трагедія начинается хоромъ морскихъ разбойниковъ; не знаемъ какова музыка для этаго хора, но но текстъ ужасно смѣшонъ. Бѣдныхъ разбойниковъ заставили выпѣвать такія выспренности, что безъ комментаріевъ и грамотѣямъ не понять смысла!-- Начало (стр. 1):
   
   Когда по хлябямъ океана
   Плывемъ мы въ легкомъ корабль,
   Душа полна отваги рьяной
   И дерзость дышитъ на челѣ.
   
   Улитки плаваютъ въ своей раковинѣ, люди же на корабляхъ, а не въ корабляхъ. Желательно знаніи, какая это отвага рьяная? Дерзость дышитъ на челѣ -- нечего сказать: высокопарные разбойники! Прекрасенъ также и послѣдній куплетъ:
   
   Мы гибнемъ быстро и безпечно;
   За то слезъ огненныхъ ручей
   Кипитъ о насъ, отъ сердца вѣчно,
   И имъ намъ лучшій мавзолей!
   
   Послѣ этого пускай намъ толкуютъ о краснорѣчіи! Что можетъ бытъ возвышеннѣе какъ: огненныхъ слезъ ручей кипитъ вѣчно? И что болѣе: этотъ ручей, не взирая на вѣчное кипѣнье превращается въ мавзолей. Если это не мудрено, такъ мы не знаемъ, что назвать мудрымъ. Смирись, Лонгинъ!-- Вотъ что называется высокостью слога!
   Но при галиматьѣ въ слогѣ необходимо нужна галиматья въ дѣйствіи, и въ этомъ удовлетворяетъ насъ въ полной мѣрѣ Авторъ. Одинъ разбойникъ завидѣлъ вдали парусъ, и извѣстилъ о томъ своихъ товарищей. Жуанъ, другой разбойникъ, смотритъ въ телескопъ, и первый разбойникъ спрашиваетъ у него: "что говоритъ телескопъ?" -- (Стр. 10). Едва Жуанъ успѣлъ сказать ему въ отвѣтъ ровнехонько двѣнадцать строкъ; ужъ корабль, на который надлежало смотрѣть въ телескопъ, чтобъ распознать его -- очутился на рейдѣ и "ладія его уже врѣзалась носомъ въ береговой песокъ", какъ говоритъ Жуанъ, и уже товарищъ ихъ Гонзалвъ -- передъ ними, какъ листъ передъ травой. Да и впрямь, чего медлить, скорѣе къ концу: жаль только, что Трагедія не такъ скоро кончится!
   Но хотите ли узнать, кто таковъ самъ Корсеръ, Атаманъ Конрадъ! Послушайте, какъ его описываетъ разбойникъ Гонзалвъ, товарищу своему Жуану: (стр. 13). "Я прожилъ довольно, видѣлъ много, испыталъ еще больше; былъ на моряхъ, обходилъ сушу, и нигдѣ не встрѣчалъ подобнаго Конраду.-- Онъ очертилъ около себя какой-то таинственный кругъ, за который никто перешагнутъ не смѣетъ. На какой нибудь нескромный вопросъ, отвѣтомъ его всегда бываетъ одинъ только взоръ гнѣвный, или улыбка презрительная; улыбки, правда, но разбивающая параличемъ того, къ кому она обращается.-- Обыкновенно онъ бываешь тихъ; но куда обращается нахмуренная отъ ненависти бровь его, тамъ исчезаетъ надежда, и пощада, вздохнувъ, говоритъ -- прости! -- Онъ гордъ, гордъ до безконечности; ненависть къ человѣку (?), какъ страшный полипъ, впилась въ его сердце -- Нравится ли вамъ, любезные читатели, этотъ Конрадъ, стоящій въ таинственномъ кругу, и улыбаясь разбивающій параличемъ зрителя?-- Для насъ этотъ Конрадъ -- безподобенъ.
   Юпитеръ у Гомера движеніемъ броней потрясаетъ небо и землю, а у Г. Олина, Конрадъ, нахмуривъ одну только бровь, заставляетъ надежду исчезать, а пощаду вздыхать и кричать пардонъ!-- это не бездѣлица, и нашъ Конрадъ едва ли не сильнѣе Юпитера. Жаль мнѣ бѣднаго Корсера, что у него на сердцѣ страшный полипъ!
   Медора, любовница Конрада, такая скромница, какихъ мы еще не видывали ни въ трагедіяхъ, ни въ романахъ. Въ явленіи 8 перваго акта, (стр. 25) она, увидѣвъ Конрада: "вскакиваетъ, бросается къ нему на шею, и цѣлуетъ его въ голову." -- Конрадъ также въ 5 актѣ (на стр. 131) "склоняетъ колѣна и цѣлуетъ ее въ голову." Благодаримъ Автора; это и нѣжно и благопристойно. Только то досадно, что нѣжная Медора поетъ весьма дурные романсы:
   
   Любовь въ душѣ моей живетъ;
   Она мнѣ жизнь и восхищенье!...
   Но что же сердце не цвѣтетъ
   Въ ея небесномъ упоеньѣ!--
   Любовь, увы! сіяетъ въ немъ, (?)
   
   Какъ лучъ привѣтливый денницы,
   Во всѣмъ блистаніи своемъ
   Закравшійся во мракъ гробницы. (Стр. 22).
   
   Кудревато, нечего сказать. Только мы хотѣли бы побывать къ такомъ мракъ, гдѣ лучъ привѣтливой денницы сіяетъ ко всемъ своемъ блистаніи. Это должно быть прекрасно, и безъ сомнѣнія въ такомъ мракѣ, не нужно свѣчей. Можетъ ли быть, что трогательнѣе этого куплета?
   
     Звѣзда пусшынная моя!
   Прелестный другъ, и вѣчно милой!
   Люблю тебя -- но вяну я
   Какъ цвѣтъ надъ хладною могилой.
   
   Не такъ ли изъяснялись въ любой наши прабабушки? О драгоцѣнное воспоминаніе старины! Прелестный другъ и вѣчно милый -- какъ нѣжно! Это такъ и называется поэзіею счастливыхъ временъ Тредьяковскаго! Но не думайте, любезные читатели, чтобы Медора не умѣла говорить прозою, такъ же надуто, какъ разбойники. Нѣтъ! она научилась высокому краснорѣчію въ этой школѣ, отъ своего друга прелестнаго и вѣчно милаго. Когда Конрадъ хочетъ отправиться въ море, она говоритъ ему, между прочимъ: "Каждое вѣяніе вѣтерка, едва струящаго поверхность воды, {Ужъ лучше бъ выписать стихъ И. И. Дмитріева, изъ басни: Дубъ и Трость;
   Легчайшій вѣтерокъ, едва струящій воду,
   Ужасенъ для тебя какъ буря бъ непогоду.} кажется мнѣ ревомъ бури, вздымающей громады клубящаяся волкъ: въ каждомъ удареніи волны о береговой камень, стонетъ для меня прелюдія погребальная -- звукъ ужасный! -- горе, горе мнѣ, если тогда море бушуетъ: каждая, вставшая на дыбы волна поглощаетъ мое сердце! -- (Стр. 24). Пусть послѣ этого говорятъ злые языки, что прекрасный полъ неспособенъ къ высокому роду краснорѣчія. Авторъ оправдалъ его и устранилъ всѣ недоумѣнія. Гдѣ вы найдете погребальнуіо прелюдію, гдѣ найдете волну, встающую на дыбы, какъ медвѣдь, чтобъ проглотитъ нѣжное сердце? А Конрадъ? о Конрадъ -- сама нѣжность. Онъ говоритъ: "За всѣ вѣнцы Эдема надзвѣзднаго, я не рѣшился бы оскорбитъ малѣйшаго волоса на головѣ твоей." -- (Стр. 29). До сихъ мы думали, что Эдемъ или Эденъ есть земной рай -- но Авторь перенесъ его надъ звѣзды. Чему дивиться? въ высокомъ слогъ, все должно быть высоко. А какова вамъ покажется, любезные читатели, рѣшительность Конрада, не оскорблять малѣйшаго волоса на головъ своего прелестнаго друга (онъ называетъ ее также этимъ именемъ)?-- Малѣйшіе волосы на головъ у женщинъ бываютъ на вискахъ, и такъ Конрадъ клянется не оскорблять пуклей Медоры, но какъ оскорбляются волосы? Этого мы не знаемъ. Не то ли это, что по-Русски говорится: за всѣ свитые; только это уже слишкомъ по-разбойничьи. Жаль, что не достаетъ мѣста въ Пчелѣ для выписанія цѣлаго разговора Медоры съ Конрадомъ, передъ его отъѣздомъ. Это совершенство въ родъ галиматьи. Сперва Медора не вѣритъ что Конрадъ хочетъ ѣхать, и говоритъ весьма наивно (стр. 17): "Нѣтъ, милый Конрадъ, ты шутишь; ты вѣрно хочешь плѣняться моею нѣжною о тебѣ заботою." И послѣ кончитъ рѣчь словами: "И ты всегда прелестно меня обманывалъ; ты возвращался." А Конрадъ надувшись отвѣчаетъ (стр. 27): "И всегда, всегда Конрадъ къ тебѣ возвратится: всегда, пока въ сердцѣ моемъ будетъ тлѣть малѣйшая искра бытія. Конрадъ твой, твой навсегда -- до послѣдняго удара пульса." -- Но мы думаемъ, что и у читателей нашихъ забился пульсъ сильнѣе отъ чтенія красотъ сей романтической Трагедіи. Отдохнемъ до слѣдующаго нумера Пчелы. Тамъ увидимъ кое-что посильнѣе.

(Продолженіе впредь).

"Сѣверная Пчела", No 27, 1828

   

О Корсерѣ, соч. Г. Олина.

(Продолженіе.)

   Хотители послушать, любезные читатели, какъ нѣжная Медора, приглашаетъ Конрада къ ужину: "летучій нектаръ," говоритъ она, "ее плѣняетъ твоего вкуса: онъ (?) противнѣе для тебя чѣмъ для самаго строгаго Мусульманина; за то шербетъ твой ужъ кипитъ и звѣздится въ хрустальной чашѣ, и серебряная лампа, на бѣлоснѣжной скатерти, разливаетъ уже свой розовый пламень. Пойдемъ за трапезу -- (Стр. 28). Какъ бы, казалось, не согласиться на такое краснорѣчивое приглашеніе красавицы, истощившей всѣ возможные эпитеты для приманки своего прелестнаго и вѣчно юнаго друга къ ужину, и позабывшей даже о стаканѣ, о лампѣ и скатерти?-- Но Конрадъ не ужиналъ, и намъ жаль его.-- Нѣжность Медоры не ограничивается подчиваніемъ Конрада ужиномъ съ замысловатыми эпитетами. Авторъ говорить, на той же стр. 28: "Медора становится предъ нимъ на колѣни, легко опирается руками своими о колѣни Конрада и можно смотритъ ему въ глаза?" -- Не правда ли, что эти самое романическое положеніе?-- За то Конрадъ ужасно разнѣжился и говоритъ ей между прочимъ:, Конрадъ безъ тебя развалина!" -- Послѣ того онъ обнимаетъ ее и цѣлуетъ голову. См. стр. 39 -- Вообще, если бъ когда нибудь вздумали играть эту Трагедію, хотя на Алеутскихъ островахъ, то Актерамъ не надобно было бы ломать голову, чтобъ вникая въ характеры лицъ, изображать театральныя положенія. Авторъ положилъ на музыку каждое почти слово своихъ героевъ, и подробно описалъ каждое театральное положеніе. Раздается выстрѣлъ, и Медора говоритъ: "что прозвучалъ этотъ выстрѣлъ? Кровъ леденѣетъ подъ сердцемъ! Конрадъ отвѣчаетъ съ притворнымъ равнодушіемъ: "Это -- знакъ къ отъѣзду -- прости, Медора!" -- "Медора, съ тономъ укоризны нѣжной, но сильной. -- И такъ ты не обманулъ меня! ты ѣдешь! (мрачное молчаніе; потомъ взглядываетъ на него и бросается ему на шею): Конрадъ, Конрадъ!" Видите ли, что Авторъ все расчиталъ: онъ научаетъ Актера каждому движенію и мрачному молчанію, и тону нѣжной и сильной укоризны, и даже какъ опираться легко руками на колѣни, чтобъ не обременить другъ друга, и не измять костюма. О чувствительности ни слова. Мы сами плачемъ горько! Наконецъ, когда Конрадъ отвѣчалъ Медорѣ по своему, она: "повиснувъ ему на шею и лишаясь чувствъ" -- восклицаетъ: "Конрадъ мой, Конрадъ!" -- Нѣжный разбойникъ вопіетъ:-- О Боже! глаза ея закрылись, ланиты блѣднѣютъ, уста холодны; она лишается чувствъ..... Медора! моя Медора!" -- Что же дѣлаетъ бѣдный Конрадъ?-- Авторъ говоритъ: "онъ садитъ ее въ креслы." -- А послѣ того, поговоривъ объ обширной вселенной -- "бросается передъ нею на колѣни и нѣсколько разъ цѣлуетъ у ней руки." -- О нѣжный и чувствительный разбойникъ! Конрадъ, думая, что его поцѣлуи въ руки исцѣлятъ Медору, оставляетъ ее въ креслахъ, и, какъ говоритъ Авторъ: убѣжитъ, но въ дверяхъ останавливается и оборотясь еще разъ, восклицаетъ съ пронзительнымъ отчаяніемъ: Медора -- прости!-- О пронзительная чувствительность!
   Первое дѣйствіе были на островѣ, обитаемомъ разбойниками; второе происходитъ во дворцѣ Сеида Паши; и въ главномъ города его Пашалыка. Дѣйствіе начинается громко, весело и богато. Пиръ горой!-- Авторъ непремѣнно требуетъ, чтобъ зала была освѣщена великолѣпно, и чтобъ Паша съ своею любовницею, Гюльнарою, сидѣлъ на парчевомъ диванѣ. Ужъ это впрямь по восточному; но за то Авторъ отбросилъ всѣ восточные обычаи, какъ лишніе и отяготительные для его пламеннаго воображенія. Онъ заставляетъ важныхъ Турокъ плясать, чего до сихъ поръ они чуждались, а придворныхъ Паши и всю его стражу принуждаетъ присутствовать на праздникѣ въ гаремѣ! Авторъ мастеръ обрисовывать характеры: вы съ перваго слова узнаете въ Гюльнарѣ романическую и сентиментальную даму à la Turque, хотя и непохожую на Одалыкъ; -- но это не бѣда въ Трагедіи. Она, по словамъ Автора: "дѣлаетъ благодарственный знакъ рукою (танцующимъ поющимъ) "-- и потомъ обращаясь къ Сеиду, говоритъ: "Тебѣ, твоимъ ко мнѣ милостямъ; обязана я, великій Паша; за всѣ тѣ лестныя привѣтствія, которыя получаю я отъ великолѣпнаго Двора твоею. Гюльнара тебѣ благодарна" -- Каково? Этакъ не всякой Парижанкѣ удастся поблагодарить Англіискаго Лорда. За то и Паша вѣжливъ, какъ истиннный рыцарь плачевнаго образа. "И кто не долженъ похитить тебя съ безпредѣльнымъ благоговѣніемъ?" говоритъ Паша: "тебя, Царицу моего гарема, и отдавать полную справедливость очаровательнымъ прелестямъ моей несравненной и блистательной Гюльнары." -- Пусть послѣ этого называютъ Турокъ варварами: это самые вѣжливые Селадоны -- Въ Трагедіи Г. Олина. Сказавъ комплиментъ, Паша объявляетъ, что онъ завтра отправляется на истребленіе Пиратовъ и говоритъ: "и тотъ, кто представитъ мнѣ въ оковахъ ихъ Атамана тотъ, клянусь моею чалмою, получитъ отъ меня въ награду -- драгоцѣнный алмазъ и много золота." -- Мы думали, что Турки клянутся своимъ Пророкомъ -- теперь видѣли, что чалмою. По хотите ли знать, какъ величаютъ Пашей на Востокъ? Загляните на ту же 45 страницу: "Невольникъ, склонивъ голову и сложивъ крестообразно на грудь руки, говоритъ: Могущественный Повелитель правовѣрныхъ!" -- Это новость: мы до сихъ поръ думали, что Повелителемъ правовѣрныхъ называють одного Султана.-- Входитъ Конрадъ и разбойникъ, въ одеждъ Дервиша, и вѣжливый Паша велитъ подать ему табуретъ Авторъ полагалъ, вѣроятно, что въ романтической Трагедіи неприлично садится на полу и поджавъ ноги, по восточному обычаю. Вмѣсто того, чтобъ сказать просто: корабль плылъ къ острову Сціо (Хіо), Конрадъ, по внушенію Г. Олина, говоритъ: "корабль поднималъ парусы въ островъ Сціо." -- Это можетъ быть по-Турецки, -- но только не по-Русски. Конрадъ, представляя Дервиша, бѣжавшаго изъ плѣна отъ разбойниковъ говоритъ: "Я чувствовалъ, что только тотъ день изсушитъ кипучій источникъ горькихъ слезъ моихъ, въ который я буду въ состояніи разорвать мои цѣпи." -- За этотъ кипучій источникъ слезъ Паша хочетъ накормить его и проситъ, чтобъ Конрадъ вкусилъ у него трапезу, -- но бѣда въ томъ, что Авторъ не хочетъ кормить Конрада. Онъ не далъ ему поужинать съ Медорою за ея трапезою, и теперь велитъ также отказаться отъ трапезы, предлагаемой Пашею. Вмѣсто того, чтобъ безъ церемоніи сѣсть, да поужинать: -- "Конрадъ смотритъ на всѣхъ его окружающихъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ, смѣшаннымъ съ нетерпѣніемъ и сильною досадою." (Стр. 47). -- Мы бы дорого заплатили, чтобы увидѣть на лицѣ нѣкоторое презрѣніе, смѣшанное съ нетерпѣніемъ и сильною досадою. Эти должно быть весьма занимательно для наблюдателя физіономій, и хорошо бы отлить маску въ такомъ видѣ. Господа драматическіе артисты! Вотъ вамъ камень преткновенія: учитесь!-- Конрадъ не хочетъ ѣсть -- отъ чего же это? Мы тотчасъ увидимъ. Сеидъ говоритъ: "Какъ, Дервишъ? ужели ты думаешь, что я предлагаю тебѣ трапезу иновѣрныхъ? Уже ли ты считаешь друзей моихъ (?) своими врагами? Какъ, ты отвергаешь соль, этотъ священный символъ, который однажды принятый (символъ принятый!) притупляетъ лезвіе сабли (чудо!) соединяетъ узами тишины и мира племена между собою враждующія, и дѣлаетъ враговъ братьями?" Конрадъ отвѣчаетъ: "Соль, Государь, входитъ въ приправу яствъ, изыскиваемыхъ чувственностью; а я питаюсь одними только дикими кореньями и проч." -- И такъ, видите ли, любезные читатели, какое здѣсь вышло неудомѣнѣе между Пашею и Конрадомъ. Одинъ толкуетъ ему о символѣ, притупляющемъ лезвіе сабли, а Конрадъ, попросту сказать, не любитъ кушать ни кислаго, ни соленаго. Да и что за подчиваніе солью? У насъ одну соль даютъ только дойнымъ коровамъ: ужъ не для символа ли какого?
   Вдругъ дѣлается пожаръ; бьютъ въ набатъ; невольникъ вбѣгаетъ и говоритъ: "Пираты, пираты, державный Паша!" Женщины убѣгаютъ въ безпорядкѣ шумъ, хлопоты, а Паша вопіетъ: "О ярость!" кличетъ своихъ пажей, (ибо Авторъ благоволилъ дать пажей для прислуги державному Пашѣ) и кричитъ: "Мое оружіе, мою саблю!" -- Паша, какъ изволите видѣть, слишкомъ разнѣжился и вопреки Турецкимъ обычаямъ, отбросилъ свое оружіе. Вдругъ Паша взбѣсился: "Дервишь! ты мнѣ подозрителенъ. Къ стражѣ. Схватите его -- и бросьте сей часъ же голоднымъ псамъ на съѣденіе!" -- Помилуйте, Г. Авторъ -- по одному подозрѣнію? Не слишкомъ ли опрометчиво для такого краснорѣваго чтителя красоты, каковъ державный Сеидъ-Паша? Но Конрадъ не плохой дѣтина: онъ не дастъ себя укусить собакамъ. Вотъ что говоришь объ немъ Авторъ (стр. 50): "Конрадъ сбрасываетъ съ себя одежду Дервиша и обнажаетъ свою саблю. Небольшой токъ на головѣ его, за поясомъ пистолеты, на груди блестящій панцырь. Стража останавливается." -- Не правда ли, что Авторъ прекрасно нарядилъ Конрада? Только удивительно, какъ все это онъ могъ скрытъ подъ одеждою Дервиша! Начинается сраженіе: Авторъ большой мастеръ описывать битвы. Вотъ какъ онъ говоритъ: "Конрадъ бьется отчаянно, продолжаетъ ранитъ и отражать удары замѣтьте: (ранить удары!); стрѣляетъ изъ пистолетовъ и трубитъ въ свой рогъ." И рубитъ, и трубитъ, и ранитъ и стрѣляетъ -- молодецъ!-- Паша между тѣмъ прикрикиваетъ на своихъ воиновъ: "Смѣлѣе, мои Мусульмане, смѣлѣе! драгоцѣнный тому алмазъ и груды золота, кто сорветъ голову съ этого демона!" -- Но хотя Конрадъ дерется одинъ, въ комнатахъ, съ толпами воиновъ, драгоцѣнный алмазъ и груда золота -- обойдется дорого Туркамъ. По словамъ Автора: "Конрадъ многихъ ранитъ, которые тотчасъ и уходятъ со сцены, шатаясь и опираясь на свои сабли." -- Какъ все предусмотрѣно! Но если кто раненъ въ руку, неужели и тому шататься и опираться на свою саблю?-- Гг. Актеры -- не ошибитесь: слушайтесь расчетливаго Автора. Но, что дѣлаетъ Сеидъ Паша, во время сей битвы? Бѣдненькій, онъ мечется вокругъ своихъ воиновъ, какъ насѣдка вокругъ цыплятъ, которыхъ стремится пожрать лютый коршунъ, и кричитъ, какъ иступленный: "Саблю, мою саблю!-- Пашаликъ мои за мою саблю! {"Коня, коня! царство мое за коня!" Шекспиръ.} -- Ну, чтобы кому нибудь изъ тѣхъ воиновъ которые шатаются и опираются на саблю, опереться на что другое, отдашь саблю и взять Пашаликъ?-- Но нѣтъ. Автору это неугодно, а онъ имѣетъ право приказывать въ своей Трагедіи.
   Хотя мы боимся наскучить и ли имъ читателямъ, говоря долго о сей Трагедіи, но признаемся, что мы не можемъ разстаться съ нею: это прелестія Столь комическаго произведенія не появлялось къ свѣтъ отъ изобрѣтенія Драматическаго Искуства, т. е. отъ того времени, когда Рапсоды бѣгали по Греціи, измазавъ себѣ лице дрожжами, и предъ начатіемъ своихъ представленій на рынкѣ, пѣли и закалали въ жертву богамъ козла, отъ чего сіе искустово и названо трагедіей или козлопѣніемъ. Мы, кажется, возвращаемся къ самой колыбели козлопѣнія, или трагедіи. Въ слѣдующемъ нумерѣ читатели увидятъ такія вещи, о которыхъ вѣрно имъ никогда не снилось и не мерещилось. О романтическое вдохновеніе!

(Окончаніе съ слѣд. нумерѣ.)

"Сѣверная Пчела", No 28, 1828

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru