Чеботаревская Анастасия Николаевна
Французская лирика в XIX столетии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Французская лирика въ XIX столѣтіи *).

*) Русская Мысль, кн. VIII.

VII.

   Приступая къ характеристикѣ Сентъ-Бёва, Брюнетъеръ называетъ его "самымъ сложнымъ романтикомъ и единственнымъ, дѣйствительно мыслящимъ". Вслѣдствіе крайне разнообразнаго и трудно уловимаго характера его произведеній, его нелегко понять и опредѣлять. Въ настоящее время поэтическія произведенія Сентъ-Бёва читаются мало. Онъ не обладалъ, подобно Ламартину и Гюго, качествами, способными обезсмертить поэта. Но многія его стихотворенія художественны, остроумны и изящны, такъ что онъ имѣлъ нѣкоторое право съ горечью жаловаться на тотъ вредъ, который, по его словамъ, "прозаикъ нанесъ въ немъ поэту". Но если бы даже въ его стихахъ и не было ничего, кромѣ неясныхъ намековъ на тѣ высокія качества, которыми мы восхищаемся въ его произведеніяхъ въ Port-Royal или Causeries du lundi, то и тогда его значеніе и вліяніе не были бы забыты въ исторіи эволюціи лиризма.
   Благодаря поэтическимъ произведеніямъ Сентъ-Бёва и его раціональному пониманію поэзіи, лиризмъ пришелъ къ полному сознанію самого себя и той тѣсной связи, которая соединяетъ его съ личностью поэта. Въ Сентъ-Бёвѣ опредѣлились два направленія, изъ которыхъ одно влекло лиризмъ въ внутренней работѣ, въ духѣ Méditations, а другое -- въ направленіи Orientales, въ виртуозности. И, наконецъ, въ Pensees d'août и еще болѣе въ Joseph Delorme лиризмъ Сенѣ-Бёва доходитъ, если можно такъ выразиться, до патологическаго состоянія и тѣхъ самымъ уясняетъ намъ условія, необходимыя для его нормальнаго развитія.
   Брюнетьеръ лишь мимоходомъ касается дѣятельности Сентъ-Бёва, какъ критика, сначала въ Globe, гдѣ онъ приготовлялъ путь для новой романтической школы, затѣмъ въ другихъ журналахъ и въ его Tableau de la poésie franèaise au XVI siècle, гдѣ, связавши съ именемъ Ронсара романтизмъ, онъ далъ послѣднему если не болѣе славныхъ, то болѣе древнихъ, а, слѣдовательно, и болѣе почтенныхъ предковъ, чѣмъ тѣ, которыми хвастались псевдо-классики 1828 г. Отъ "предковъ", прежде всего, требуется, чтобъ они были "древними", а Ронсаръ, по крайней мѣрѣ, на шестьдесятъ лѣтъ старше Малерба. Многіе упрекаютъ Сентъ-Бёва въ излишнемъ "ронсардизмѣ" и въ святотатственномъ намѣреніи уничтожить цѣлый періодъ литературной исторіи, обнимающій собою двѣсти пятьдесятъ лѣтъ. Но каковы въ этомъ случаѣ были намѣренія Сентъ-Бёва,-- говорить Брюнетьеръ,-- лучше всего можетъ разъяснить замѣчаніе, высказанное имъ въ его Joseph Delorme, гдѣ знаменитый критикъ, посредствомъ остроумнаго сравненія, знакомитъ насъ съ истинными стремленіями романтической школы.
   "Поэзія древнихъ,-- говорить онъ,-- по крайней мѣрѣ, поэзія грековъ, возвышалась надъ прозою и разговорнымъ языкомъ въ видѣ балкона. Французская поэзія съ самаго начала была на одномъ уровнѣ съ землею и представляла, относительно прозы, какъ бы нижній этажъ. Ронсаръ и поэты Возрожденія попробовали выстроить балконъ, но они слишкомъ выдвинули его впередъ и пытались помѣстить его такъ высоко, что балконъ рухнулъ вмѣстѣ съ своими строителями. Затѣмъ наша поэзія очутилась, болѣе чѣмъ когда-либо, на одномъ уровнѣ съ землею. Благодаря Буало, она устроила себѣ тротуаръ дюйма на два выше улицы. Но тротуары, по которымъ часто ходятъ, скоро портятся, что произошло и въ данномъ случаѣ. Поэзія, съ своими напыщенными, но безсодержательными словами, очутилась вновь на обычномъ уровнѣ и въ одномъ этажѣ съ прозою. Теперь идетъ рѣчь о передѣлкѣ заново тротуара и даже имѣется въ виду опять выстроить балконъ".
   Лично Сентъ-Бёвъ не имѣлъ честолюбія "выстроить балконъ"; предоставляя это дѣло другимъ смѣльчакамъ, онъ ограничился попыткой "подновить тротуаръ". Эта скромная мысль выражена у него въ стихотвореніи La Promenade, напоминающемъ произведенія англійскихъ поэтовъ Коупера, Брабба и Вордсворта, которыхъ Сентъ-Бёвъ изучилъ въ совершенствѣ и которые часто служили для него предметомъ подражанія и восхищенія. Въ одиннадцатомъ томѣ его Causeries du lundi есть три статьи о Коуперѣ, въ которыхъ Сентъ-Бёвъ знакомитъ французскихъ читателей съ искренностью и простотою этихъ поэтовъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ съ ихъ индивидуалистическимъ и глубоко гуманнымъ направленіемъ. Въ Joseph Delorme мы находимъ подражанія Вордсворту, вполнѣ характеризующія поэзію Сентъ-Бёва. Въ этой поэзіи нѣтъ ни великихъ честолюбивыхъ замысловъ, ни мечтаній о славѣ, счастіи и любви. Напротивъ, спокойная умѣренность, скромныя радости и мелкое личное горе составляютъ общій фонъ этой поэзіи. Мансарда подъ крышей въ одномъ изъ людныхъ кварталовъ, нѣсколько старыхъ книгъ въ пожелтѣвшихъ переплетахъ, бѣдная студенческая обстановка, несложные и легко удовлетворимые вкусы, кувшинъ свѣжаго молока на столѣ -- вотъ первая мечта Жозефа Делорма или Сенть-Бёва. Интересъ, участіе и состраданіе, которые онъ, какъ художникъ и какъ человѣкъ, обнаруживаетъ по отношенію "въ бѣднымъ людямъ", были совершенною новостью во французской поэзіи описываемаго времени, и это стремленіе Сентъ-Бёва поближе узнать и "воспѣть" маленькій, неизвѣстный до тѣхъ поръ, міровъ, на который не пришлось обратить своихъ взоровъ ни Гюго, ни Виньи, ни Ламартину, увѣнчалось полны въ успѣхомъ.
   Вдохновеніе, направленное въ этотъ мірокъ, заслуживаетъ величайшей похвалы, и надо быть благодарнымъ Сентъ-Бёву за его усиліе привить, или, скорѣе, создать во Франціи "народную поэзію". Французская литература долгое время была черезъ-чуръ аристократическою или черезъ-чуръ буржуазною. Между тѣмъ, страданія людей низшихъ классовъ не менѣе реальны и, можетъ быть, болѣе глубоки, чѣмъ страданія тѣхъ, которыхъ до сихъ поръ съ такимъ искусствомъ изображали поэты. Допустимъ даже, что въ радостяхъ бѣдняковъ встрѣчается много грубаго и пошлаго, но воспроизводились же много разъ эти самые сюжеты въ живописи голландцами, а въ романахъ и поэзіи -- англичанами, и Сентъ-Бёвъ былъ правъ, сдѣлавъ, въ свою очередь, попытку въ этомъ направленіи. Классическихъ героевъ Корнеля и Расина -- Августовъ, Помпеевъ, Андромахъ и Клитемнестръ -- упрекали въ томъ, что они стоятъ слишкомъ высоко, что ояі слишкомъ чужды тревогамъ, печалямъ и заботамъ, лежащимъ въ основѣ нашей повседневной жизни. То же самое можно сказать и объ Эвдорахъ, Манфредахъ, Рюи-Блазахъ, Эрнани, Отелло и Гамлетахъ. Если полезно и даже необходимо,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- устремлять иногда наши взоры вверхъ, то не мспѣе необходимо опускать ихъ внизъ или оглядываться вокругъ.
   Понятно, что автору Méditations и, пѣвшему гимнъ Богу въ природѣ, или автору Voix intérieures и Chants du crépuscule, пытавшемуся разгадать тайны міра, дозволялось если не пренебрегать формой, то подчинять ее содержанію, или считать ее второстепенною, отводя первое мѣсто высотѣ сюжета. Но подобная вольность не можетъ быть терпима въ поэтѣ, изображающемъ обыденные предметы. Въ виду того, что въ этомъ случаѣ вся задача состоитъ именно въ изображеніи предмета, которое одно только даетъ возможность отличить этотъ предметъ отъ его каррикатуры, отдѣлка получаетъ здѣсь первенствующее значеніе. А затѣмъ, такъ какъ поэзія сюжета всецѣло обусловливается степенью симпатіи, съ которою авторъ къ нему отнесся, то исполненіе должно свидѣтельствовать объ этой симпатіи. Сентъ-Бёвъ все это хорошо понималъ и видѣлъ, и потому не слѣдуетъ думать, будто его склонность въ сюжетамъ, о которыхъ сказано было выше, стояла въ противорѣчіи съ его ролью критика и законодателя романтизма. Напротивъ, если бы опять понадобилось формулировать то, что можно назвать техническимъ идеаломъ романтической школы, то никто не могъ этого сдѣлать лучше автора Consolations и Joseph Delorme.
   Сентъ-Бёвъ не изобрѣлъ новаго ритма, но за то установилъ три главныя правила для романтическаго стиха: подвижность цезуры, свободный переносъ словъ въ слѣдующій стихъ и богатство риѳмы. Онъ первый, еще задолго до парнасцевъ, нашелъ, что важнѣйшій даръ поэта заключается въ счастливомъ подборѣ риѳмъ, что эта способность не пріобрѣтается упражненіемъ и что недостатокъ ея препятствуетъ проявленію другихъ достоинствъ поэта. Между тѣмъ, въ XVIII вѣкѣ объ этомъ совсѣмъ позаБеіи. Фенелонъ, напримѣръ, въ Lettre sur les occupations de franèaise говорилъ о риѳмѣ, какъ о затрудненіи или помѣхѣ, стѣсняющее свободу поэта. Вольтеръ, постоянно защищая риѳму, сожалѣлъ, однако, о невозможности обойтись безъ нея. Возстановивши риѳму во всѣхъ ея правахъ, Сентъ-Бёвъ оказалъ французской поэзіи самую большую услугу, какую только можно было ей оказать, около 1830 года. Что Гюго творилъ безсознательно, повинуясь своей геніальности, то Сенѣ-Бёвъ подвелъ подъ извѣстные законы; онъ былъ для этого новаго Ронсара какъ бы вторымъ дю-Беллэ и, подобно послѣднему, но съ гораздо большею точностью, установилъ правила для обновленія слога и ритма. Сенѣ-Бёвъ много работалъ надъ слогомъ и способствовалъ побѣдѣ, одержанной конкретнымъ и образинъ выраженіемъ надъ выраженіемъ отвлеченнымъ и общимъ.
   "Способы,-- говорить Сентъ-Бёвъ,-- которыми Андре Шенье и его послѣдователи достигли блеска и колоритности стиля, почти ограничиваются слѣдующими двумя:
   "1) Вмѣсто отвлеченныхъ, неясныхъ, метафизическихъ и сантиментальныхъ словъ, слѣдуетъ употреблять точныя и образныя выраженія. Такъ, напримѣръ, вмѣсто разгнѣваннаго неба, слѣдуетъ писать темное небо, облачное небо; вмѣсто меланхоличнаго озера -- голубое озеро; нѣжнымъ пальцамъ слѣдуетъ предпочитать длинные бѣлые пальцы. Только аббатъ Делилль могъ сказать, предполагая, что онъ что-то изображаетъ:
   "Упадите, высокомѣрныя колоннады, разрушьтесь, гордыя капители, надменные своды..."
   "2) Употребляя постоянно точныя и изобразительныя слова, нужно при случаѣ вставлять, гдѣ это умѣстно, одно изъ неопредѣленныхъ и необъяснимыхъ словъ, которыя заставляютъ читателя угадывать мысль, напримѣръ: желанныя прелести и т. д.".
   Въ этихъ двухъ правилахъ, могущихъ теперь показаться довольно банальными, заключалось начало переворота въ языкѣ, или, скорѣе, въ самой манерѣ видѣть и чувствовать. Въ 1830 году явилась потребность обновятъ языкъ XVIII вѣка, измѣнить его, возвратить ему способность передавать съ одинаковою легкостью какъ чувства и мысли, такъ и ощущенія, и невозможно было указать лучшаго способа, чѣмъ тотъ, который придумавъ Сентъ-Бёвомъ.
   Сентъ-Бёвъ, соединявшій въ себѣ, какъ мы видѣли, любовь въ искуствѣ и любовь къ бѣднымъ людямъ, былъ далекъ, однако, отъ Коупера или Вордсворта, у которыхъ, по его словамъ, онъ черпалъ свое вдохновеніе. Главною причиной этому служило то обстоятельство, что Сентъ-Бёвъ никогда не имѣлъ ни искренности, ни нравственной высоты, которыми отличались съ эти два англійскихъ лирика. Воспѣвая радости и горе маленькихъ людей, онъ всегда думалъ не столько о нихъ, сколько о самомъ себѣ и о своей литературной репутаціи. Будучи, прежде всего, литераторомъ, Сентъ-Бёвъ относился къ описываемымъ имъ бѣднякамъ скорѣе съ любопытствомъ, нежели съ любовью. Дхъ ничтожество или ихъ скромность интересовалъ его, какъ художника, а не трогала, какъ человѣка. Говоря словами Мюссе, въ немъ ме хватало того "голоса сердца, который одинъ имѣетъ доступъ къ другому сердцу". И дѣйствительно, едва только Сентъ-Еёвъ вышелъ изъ этой среды, какъ совершенно позабылъ о ея существованіи и, поглощенный исключительно заботами о своей литературной и свѣтской карьерѣ, предоставилъ другимъ идти дальше по проложеннымъ имъ путямъ.
   Сентъ-Бёвъ, по словамъ Брюнетьера, не избѣжалъ погрѣшностей, связанныхъ часто съ такъ называемою "интимною" поэзіей. Постоянное и восторженное созерцаніе самого себя заставляетъ его посвящать читателя въ мельчайшія подробности его повседневной жизни. Такъ, вернувшись съ бала у г-жи Тастю или у г-жи Дебордъ-Вальморъ, гдѣ онъ танцовалъ, онъ описываетъ это въ стихотвореніи La contredanse. По поводу любезностей, вызванныхъ его Жозефомъ Делормъ, онъ пишетъ извѣстные стихи A madame..., qui avait lu avec attendrissement les poésies d'un jeune homme, qu'elle croyait mort. Онъ идетъ гулять и, возвратясь домой въ любовномъ настроеніи, тотчасъ передаетъ его въ стихахъ подъ заглавіемъ: En venant un soir d'été, vers neuf heures et demie. Но главный недостатокъ Сенѣ-Бёва заключается въ томъ, что онъ рисуетъ черезъ-чуръ болѣзненныя и потому ненормальныя картины въ своихъ произведеніяхъ. Желая, напримѣръ, познакомить читателя съ своею музой, Сеагь-Бёвъ изображаетъ ее въ видѣ больной дѣвушки, которая не знала ни радостей, ни любви и всю жизнь была обременена тяжелою работой, прерываемою удушливымъ кашлемъ и свистомъ, вылетающимъ изъ ея больной груди... По поводу этого стихотворенія, замѣтивъ, что это не муза поэзіи, а скорѣе муза туберкулеза, Брюнетьеръ разсуждаетъ о томъ, что слѣдуетъ считать здоровымъ и нездоровымъ въ искусствѣ. Имѣютъ ли эти понятія какое-нибудь значеніе въ литературѣ, или же это не болѣе, какъ иллюзія критика? Пользуясь ими, не смѣшиваемъ ли мы, совершенно незаконно и неосторожно, нравственность и эстетику?... Извѣстно, однако, что въ человѣкѣ существуетъ "нормальная температура", измѣняющаяся лишь въ предѣлахъ нѣсколькихъ градусовъ, и переходъ за эти предѣлы означаетъ или лихорадку, или алгидное состояніе. Существуетъ нормальное и, слѣдовательно, здоровое состояніе легкихъ или желудка, и уклоненія отъ этого нормальнаго состоянія носятъ названіе "болѣзней", причиняютъ человѣку страданія и грозятъ смертью. Существуетъ, наконецъ, хорошее или плохое состояніе функцій нашихъ органовъ. То же самое мы видимъ въ сферѣ нравственности. И здѣсь діагностика не менѣе вѣрна. Каждый разъ, когда человѣкъ, считая себя центромъ или цѣлью, видитъ въ подобныхъ себѣ лишь "средства" и не стѣсняется эгоистически пользоваться ими,-- онъ нездоровъ, болѣнъ и, будучи таковымъ, нуждается въ уходѣ, присмотрѣ и въ томъ, чтобъ его остерегались. Не трудно догадаться,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- что названіе этой болѣзни -- индивидуализмъ. Идя дальше, можно и излишнюю странность назвать болѣзнью. Если человѣкъ горбатъ или хромъ, то едва и онъ станетъ утверждать, что не другіе, а онъ сложенъ правильно, такъ какъ извѣстно, что горбъ или хромота не входятъ въ анатомическое опредѣленіе человѣческаго тѣла. Это уродливости въ объективномъ и звучномъ значеніи слова, то-есть атрофія одного органа или гипертрофія другого, съ одной стороны недостатокъ, съ другой -- излишекъ. Нравственныя особенности человѣка представляютъ собою также "немощи" или "уродливости", которыя такъ же ненормальны и неестественны, какъ шестой палецъ на рукѣ или отсутствіе одного легкаго. Однако, не нужно заурядность и посредственность дѣлать мѣркою умственнаго или нравственнаго здоровья. Равнымъ образомъ, не слѣдуетъ слѣпо подчиняться толпѣ, всегда думать и чувствовать, какъ она, или же разрѣшать вопросы искусства на основаніи "среднихъ чиселъ" и статистическихъ данныхъ. Существуютъ эпохи, когда личность должна выдѣляться и, въ случаѣ надобности, возставать противъ требованій обычая и рутины. Всѣ эти оттѣнки и границы нужно помнить каждый разъ, когда мы поддаемся соблазну развивать въ себѣ, подъ видомъ оригинальности, эксцентричность, часто вредную.
   Возвращаясь къ Сентъ-Бёву, Брюнетьеръ упрекаетъ его въ томъ, что онъ именно съ излишнимъ усердіемъ и, такъ сказать, отеческою заботливостью развивалъ въ себѣ причудливость. Говоря болѣе грубымъ языкомъ, Сенть-Бёвъ любилъ "обнажать свои язвы" и бередить ихъ. Онъ находитъ удовольствіе въ анализѣ и изображеніи странныхъ и болѣзненныхъ ощущеній. Примѣромъ этому можетъ служить стихотвореніе, описывающее, какъ однажды, во время прогулки по берегу рѣки, у него возникла мысль даже цѣлый плацъ самоубійства, а также другія причудливыя стихотворенія: Bayons jaunes, La Veillée, Le Rendez-vous и т. п.
   Есть у Сентъ-Бёва недочеты и въ самомъ выполненіи поэтическихъ замысловъ, Даръ подбора риѳмъ, который онъ такъ хорошо воспѣлъ, былъ не великъ у него, равно какъ и чувство ритма, которымъ мы такъ восторгаемся въ произведеніяхъ Гюго.
   Но еслибъ у Сентъ-Бёва были и болѣе крупные недостатки, чѣмъ тѣ, которые отмѣчены выше, все же это не уменьшило бы его вліянія на литературу. Въ исторіи лирической поэзіи XIX вѣка, пожалуй, можно было бы обойти его молчаніемъ или достаточно было бы упомянуть его имя, но въ эволюціи лиризма это невозможно. Въ поэтическихъ произведеніяхъ Сентъ-Бёва легко отыскать источники вдохновенія Теодора де Банвиля, Шарля Бодлэра и автора Les Humbles и Les Intimités -- Франсуа Коппе. Таковъ, по словамъ Брюнетьера, законъ исторіи искусства, заключающійся въ томъ, что великіе мастера, Гюго и Ламартины, не являются настоящими "учителями", хотя бы цѣлая литература обогатилась ихъ шедёврами, а главою школъ дѣлаются тѣ, у которыхъ было больше мыслей и дара предвидѣнія, чѣмъ шедёвровъ, оставленныхъ ими потомству. Таковъ былъ и Сентъ-Бёвъ.
   

VIII.

   Альфредъ Мюссе родился въ Парижѣ. Парижане не производятъ впечатлѣніе людей, склонныхъ къ лиризму. Въ нихъ слишкомъ много свойствъ, несовмѣстимыхъ съ нимъ. Таковъ, напримѣръ, ихъ здравый смыслъ, практическое направленіе ума, способность подмѣчать все смѣшное, свѣтскій образъ жизни, установившійся въ свою очередь благодаря ихъ врожденной ловкости и склонности въ повѣсничанью, легкій скептицизмъ или презрительное равнодушіе въ серьезнымъ вопросамъ и пристрастіе къ внѣшности, титуламъ, чинамъ, состоянію, громкимъ фразамъ и чувствамъ. Этотъ скептицизмъ уживается, однако, съ наивнымъ и тѣмъ болѣе глубокимъ убѣжденіемъ, что Парижъ -- очагъ просвѣщенія и центръ вкуса. Такой же скептицизмъ и то же убѣжденіе мы встрѣчаемъ у Мюссе. Брюнетьеръ находитъ въ немъ и другія типическія черты парижанина: оттѣнокъ развязности или даже шаловливости, иронію, умѣнье болтать, шутить, занимательно разсказывать и часто, говоря много и хорошо, не сказать ничего или мало.
   Этотъ парижанинъ, знакомый съ природою только по Люксембургскому саду или Версальскому парку,-- что очень замѣтно въ его произведеніяхъ,-- принадлежалъ къ буржуазному семейству, жившему въ довольствѣ. Его отецъ, Hasset Pathay, очень свѣдущій и добросовѣстный издатель Руссо, воспиталъ сына въ вѣрованіяхъ XVIII вѣка. Цѣлый міръ личностей, исчезнувшихъ со сцены, міръ Руссо,-- г-жа Удето, г-жа д'Эпинэ, Сенъ-Ламберъ, Дюпенъ, г-жа Варенсъ, Тереза Левассёръ, о которыхъ Ламартинъ, Гюго и даже Сентъ-Бёвъ услыхали уже будучи взрослыми,-- былъ извѣстенъ Альфреду Мюссе еще въ раннемъ дѣтствѣ. Онъ слышалъ разговоры о нихъ въ родительскомъ домѣ за семейнымъ столомъ; ихъ исторіи возбуждали его дѣтское любопытство, и ему чудились ихъ тѣни. Онъ даже слишкомъ коротко и слишкомъ рано познакомился съ этимъ изящнымъ, фривольнымъ и развратнымъ міромъ, начавъ свое чтеніе съ романовъ Дюкло, Кребильона-сына и Лакло.
   "Вернувшись домой,-- разсказываетъ онъ самъ,-- я нашелъ посреди своей комнаты большой деревянный ящикъ. Одна изъ моихъ тетокъ умерла, завѣщавъ мнѣ незначительную часть своего имущества. Этотъ ящикъ заключалъ въ себѣ, между прочимъ, массу старыхъ, запыленныхъ книгъ... По большей части это были романы, относившіеся къ вѣку Людовика XV. Тетка моя, женщина очень набожная, сама, по всей вѣроятности, получила ихъ отъ кого-нибудь въ наслѣдство и сохраняла ихъ, не читая, такъ какъ это были сплошь катехизисы разврата...
   "Я глоталъ ихъ.съ безграничною горечью и грустью, съ разбитымъ сердцемъ и улыбкой на губахъ: "Да, вы правы,-- говорилъ я имъ,-- вамъ однимъ извѣстны тайны жизни, вы одни осмѣливаетесь сказать, что истинны только развратъ, лицемѣріе и испорченность" (La Confession d'um enfant du siècle, chap. VII).
   Изъ его признаній и нѣкоторыхъ его произведеній мы можемъ заключить, что онъ слишкомъ увлекался чтеніемъ чувственныхъ, до распущенности, Элегій Андре Шенье, слишкомъ рано познакомился съ жизнью, благодаря
   Liaisons dangereuses илй Les Egarements du coeur et de l'esprit. Разсѣянный образъ жизни, превышавшій его средства, сдѣлалъ остальное. Изъ этой смѣси распущенности и типическихъ чертъ парижанина и образовался дэнди.
   "Дэнди -- человѣкъ изысканной жизни", таково опредѣленіе, которое хаетъ Литтре въ своемъ словарѣ; см полный аффектированныхъ манеръ и тона", добавляютъ англійскіе лексиконы. По мнѣнію Брюнетъера, въ этомъ опредѣленіи не хватаетъ еще одного -- дерзости. Дэндизмъ всегда соединяется съ нѣкоторою долей наглости. Но дэндизмъ, независимость, изящество, дерзость, высокомѣріе,-- все это идетъ къ человѣку молодому. А Мюссе въ эпоху Contes d'Espagne и Spectacle dans un fauteuil едва исполнилось двадцать лѣтъ. Эти качества дэнди и парижанина важно отмѣтить въ Мюссе какъ потому, что они помогли ему отдѣлиться отъ романтизма, отъ школы богатой риѳмы и отъ суевѣрнаго поклоненія, которое Сенть-Бёвъ воздавалъ еще въ это время В. Гюго, такъ и потому, что слѣды дэндизма встрѣчаются почти на каждомъ шагу въ его стихахъ, въ Mardoche, въ хорошенькой пьескѣ A quoi rêvent les jeunes filles, въ Namouna.
   Постараемся, однако, уловить настоящій характеръ первыхъ произведеній Мюссе. Никогда, можетъ быть, гордость существованія, радостное сознаніе своей молодости и ощущеніе, какъ сказалъ бы Готье, "избытка крови въ жилахъ", никогда полная беззаботность по отношенію во всему, кромѣ наслажденія, и, наконецъ, никогда потребность любви не выражались болѣе наивно и болѣе смѣло. Эпиграфомъ въ произведеніямъ Мюссе могло бы служить извѣстное изреченіе: "Я не любилъ еще, но мнѣ нравилось любить, и я искалъ, кого бы мнѣ полюбить". Единственное содержаніе поэмъ Мюссе: Bon Paëz, Portia, Mardoche, Les Marrons du feu, Namouna, La Coupe et les Lèvres -- любовь. Уже въ этихъ произведеніяхъ обрисовывается сильное чувство и крупный талантъ; но, не взирая на то, Поссе, какъ думаетъ Брюнетьеръ, не сдѣлался бы тѣмъ Альфредомъ Мюссе, какимъ мы его знаемъ, если бы съ нимъ не случилось того, что не случилось ни съ Ламартиномъ, ни съ Гюго, ни съ Сентъ-Бёвомъ, ни даже, можетъ бытъ, съ самимъ Донъ-Жуаномъ, -- словомъ, если бы Мюссе въ одинъ прекрасный день не встрѣтилъ той любви, какую онъ искалъ.
   Однако,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- дѣло не въ лицѣ и не въ имени, а потому излишне повторять романтическую хронику этой любви, рыться въ перепискѣ и тревожить могилы умершихъ.
   Говоря о любви Мюссе, приходится смотрѣть на это чувство съ точки зрѣнія его мучительной и трагической дѣйствительности, его неумолимо-рокового характера и тѣхъ безконечныхъ страданій, которыми нерѣдко расплачиваются люди за минутные восторги, доставляемые этимъ чувствомъ.
   Подобно всѣмъ другимъ страстямъ, подобно честолюбію или скупости, любовь дѣлаетъ человѣка рабомъ чего-то болѣе сильнаго, чѣмъ онъ самъ, а, слѣдовательно, ставить его въ положеніе жертва Если Шей докъ, Гарнагонъ и Макбетъ, по-своему, были несчастливы, то же самое можно сказать и о Герміонѣ, Романѣ и Федрѣ, Судьба не могла придумать для нихъ болѣе ужасной пытки, какъ заставить ихъ жить и вѣчоо ощущать рану ихъ не удавшейся любви. Съ этою пыткой познакомился и Мюссе. Въ его стихахъ слышится крикъ страданій, искренность же и выразительность это то крика обезсмертили его Lettre à Lamartine, его Nuits и Souvenir.
   Въ нихъ нѣтъ ничего историческаго,-- нѣтъ ничего, кромѣ правдиваго изображенія души поэта. И, притомъ, какая неподражаемая смѣсь отвращенія и наслажденія, гордости и удивленія, ненависти и умиротворенія! Для характеристики Мюссе остановимся на Nuits de Decembre. Языкъ этого стихотворенія по простотѣ граничить почти съ пропою; образы я метафоры въ немъ отсутствуютъ. Но замѣчательнѣе всего здѣсь то, что воспоминаніе,! составляющее сюжетъ этого стихотворенія, не вызвано искусственнымъ образомъ. Поэтъ не приводитъ себя въ особенное состояніе для того, чтобъ описать или перечувствовать что-нибудь. Нѣтъ, онъ просто сидѣлъ въ своей комнатѣ передъ каминомъ, не имѣя никакого намѣренія писать; онъ мечталъ, машинально перебиралъ бумаги и перечитывалъ старыя письма, і какъ вдругъ его взглядъ поразили строки нѣкогда дорогого для него почерка. Толчокъ отозвался въ сердцѣ, и старая рана открылась. Изъ нея полилась кровь и вылилась въ стихи. Ничего не можетъ быть проще я непринужденнѣе. Но, терзаемый своимъ горемъ, Мюссе чувствовалъ, что истиннымъ источникомъ его вдохновенія была любовь. Онъ понимать, что страсть, давшая ему такую поэтическую силу, какой у него раньше не существовало, была сама чѣмъ-то необыкновеннымъ,
   И дѣйствительно, послѣдніе годы его поэтической дѣятельности, когда огонь этой необыкновенной отрасти угасъ, представляютъ печальное зрѣлище. Онъ какъ бы разомъ упалъ съ высоты, на которую былъ вознесенъ любовью. Напрасно онъ искалъ въ новыхъ привязанностяхъ остраго и мучительнаго наслажденія прежней любви и источника новыхъ вдохновеній; онъ не нашелъ ихъ. Такъ любятъ только одинъ разъ въ жизни. И хотя поэтъ не исчезъ въ немъ, но "великій" поэтъ, poeta sovrano, угасъ, потонулъ во мракѣ своего прошлаго, вмѣстѣ съ великимъ любовникомъ. Въ послѣднихъ стихотвореніяхъ Мюссе мало лиризма, она полны здраваго смысла и часто ума; въ пахъ опять появляется искусство болтать, умѣнье разсказывать, изящество и врожденная легкость Мюссе. Но они не носятъ печати индивидуальности ихъ автора и одинаково могутъ быть приписаны и А медею Помньо, и Эмилю Ожье.
   Эти послѣднія стихотворенія вызвали много упрековъ и нападокъ, между прочимъ, и со стороны Флобера. Въ это время противъ Мюссе уже готовилась реакція. Такъ какъ онъ въ своихъ шедеврахъ довелъ проявленіе "я" до послѣднихъ предѣловъ, то явился вопросъ, не сдѣлаются ut вскорѣ эгоизмъ и поэзія синонимами? Стали думать, что на свѣтѣ есть, можетъ быть, многое, болѣе интересное, чѣмъ горести, радости и наслажденія отдѣльнаго человѣка. И какое намъ дѣло до человѣка, жизнь котораго такъ "коротка"?!-- роптали Готье, Флоберъ и Леконтъ-де-Лиль. И такъ какъ въ эту эпоху почти вездѣ,-- въ философіи, политикѣ, морали и искусствѣ,-- начинали сознавать опасность индивидуализма, то общественное пѣніе сочувствовало этой реакціи. Между 1840 и 1850 годами лиризмъ, Какъ проявленіе "я", падаетъ подъ тяжестью своихъ собственныхъ излишествъ, умираетъ и снова возрождается въ иной формѣ. Прослѣдить это перерожденіе лиризма всего удобнѣе въ произведеніяхъ Жоржъ Зандъ.
   

IX.

   Между 1840 и 1350 годами во французской литературѣ произошелъ переворотъ. Съ этого времени она измѣнила свой характеръ, порвавши, хотя не безъ затрудненій и не безъ сожалѣнія, но за то безъ возврата, а чисто-романтическою традиціей. Отыскать, прослѣдить и установить послѣдовательную связь между отдѣльными моментами этого преобразованія было бы трудно, если бы на выручку не явилась Жоржъ Зандъ съ своими многочисленными произведеніями. Отъ 1830 до 1860 года ея произведенія служили какъ бы отраженіемъ общественнаго мнѣнія. Они содержатъ въ себѣ не только исторію ея собственной жизни и мысли, но и исторію идей и жизни ея современниковъ. Поэтому рядъ ея романовъ раскрываетъ передъ вами въ послѣдовательности движеніе идей и смѣну литературныхъ явленій того времени.
   Едва ли нужно доказывать, -- говорить Брюнетьеръ,-- что мы имѣемъ полное право причислить къ лирикамъ автора Valentine и Marquis de Villemer, несмотря на то, что этотъ авторъ въ теченіе своей жизни не написалъ и двухъ риѳмованныхъ строкъ. Деревенскія идилліи Жоржъ Зандъ, вродѣ La Mare au diable или La petite Fadette, ея поэмы изъ мѣщанской или quasi-феодальной жизни, какъ Valentine или Mauprat, являются лирическими произведеніями и но содержанію, и но глубокому и наивному чувству природы, которымъ она дышатъ; завязка ихъ отличается отсутствіемъ "сочиненія", необыкновенною простотой и легкостью, а также красотою, богатствомъ и изяществомъ языка,-- свойствами, которыя присущи лиризму. О языкѣ Жоржъ Зандъ, между прочимъ, можно сказать то же самое, что о языкѣ лучшихъ стихотвореній Ламартина; у нѣкоторыхъ писателей слогъ точнѣе или ярче, пластичнѣе или утонченнѣе, но со слогомъ Жоржъ Зандъ не можетъ сравниться никто, даже авторъ.
   Другая причина, заставляющая васъ отвести очень видное мѣсто Жоржъ Зандъ въ эволюціи, или, вѣрнѣе, въ метаморфозѣ современнаго лиризма, заключается въ слѣдующемъ: Жоржъ Зандъ писала почти исключительно романы, а романъ, какъ бы онъ ни стремился сдѣлаться лирическимъ, все: да, въ силу своего внутренняго начала, сводится къ болѣе или менѣе идеализированному подражанію жизни. Напрасно онъ пытается взбѣжать этой близости къ жизни и даже въ этихъ видахъ принимаетъ въ настоящее время тысячу разныхъ формъ,-- онъ постоянно долженъ возвращаться къ причинѣ своего существованія и къ своему назначенію. Въ десяткахъ и томовъ, какъ Клелія или Кларисса, въ двухъ ли сотняхъ страшись, какъ Манокъ Леско или Адольфъ,-- во всякомъ случаѣ, романъ выражаетъ и удовлетворяетъ то любопытство, съ которымъ человѣкъ относится къ другимъ людямъ; онъ помогаетъ намъ выйти изъ самихъ себя, онъ насъ "обезличиваетъ", такъ сказать, онъ призываетъ насъ къ той совокупности, къ тому обществу людей, отъ котораго лиризмъ, наоборотъ, удаляетъ насъ. Поэтому-то произведенія Жоржъ Зандъ получаютъ въ высшей степени поучительный интересъ.
   Жоржъ Зандъ начала свою писательскую дѣятельность съ романовъ личныхъ или лирическихъ (Индіана, Валентина, Леліа. Жакъ), которые, по замыслу и содержанію, не отличаются отъ поэмъ Мюссе или драмъ Гюго. Подъ вымышленными поэтическими именами она выводитъ самоё себя; передаетъ разочарованія и печали своей супружеской жизни, повѣряетъ свои мечты и пытается заинтересовать насъ своими несчастіями или законностью своихъ требованій; употребляемыя ею при этомъ средства являются верхомъ индивидуализма.
   Подобно Мюссе и Гюго, она воспѣваетъ, какъ извѣстно, право любви: право индивидуума, въ силу своего чувства, стать противъ цѣлаго общества. Исключительныя созданія, которыхъ исключительный характеръ обусловливается ихъ любовью, ея Раймонды и Индіаны, Бенедикты и Валентины, Жаки и Сильвіи, представляются дѣйствительно избранными существами, которымъ дано право дѣлать все и не подчиняться законамъ, стѣсняющимъ ихъ. Послушаемъ, что говорить авторъ въ одномъ изъ лучшихъ своихъ романовъ:
   "Не видна ли въ сближеніи Бенедикта и Валентины рука высшаго Промысла, который дѣйствуетъ повсюду, наперекоръ людямъ?... Они были созданы другъ для друга... Но между ними стояло общество, считавшее этотъ взаимный выборъ безсмысленнымъ, преступнымъ и беззаконнымъ. Провидѣніе создало дивный законъ природы, -- люди его уничтожили. Чья вина? Неужели необходимо, чтобы, щадя толщину нашихъ ледяныхъ стѣнъ, всякій солнечный лучъ отъ насъ прятался?" (XVII).
   Въ другомъ романѣ, пожилой и утомленный Какъ собирается жениться на молоденькой дѣвушкѣ, и когда старый другъ указываетъ ему на неосторожность его намѣренія, онъ выражаетъ желаніе, чтобы Фернанда была скорѣе несчастна съ нимъ, чѣмъ счастлива съ другимъ. Ни Дюма, ни Гюго, ни Мюссе, ни Сентъ-Бёвъ не заявляли такъ энергично о правахъ личности и не требовали съ такою суровостью этихъ правъ. Нигдѣ еще "я" не возставало съ большею отвагой противъ оковъ, налагаемыхъ на него правамя другихъ, какъ въ этихъ лирическихъ романахъ Жоржъ Зандъ. Въ нихъ индивидуализмъ не побоялся выступить открыто.
   Индивидуализмъ представляетъ собою не болѣе, какъ "интензивную культуру "я". Сдѣлавъ это опредѣленіе, Брюнетьеръ пытается разрѣшить вопросы: слѣдуетъ ли въ этой культурѣ видѣть нравственную цѣль и потому стремиться въ ней? И слѣдуетъ ли возводить ее въ правило поведенія?
   Индивидуализмъ самъ по себѣ не заслуживаетъ осужденія. Во-первыхъ, свобода ума и достоинство мысли требуютъ, чтобы мы не принимали ничего на вѣру, безъ личной нашей провѣрки; во-вторыхъ, извѣстно, и въ случаѣ надобности можетъ быть доказано, что людямъ всегда приноситъ пользу то, что мы дѣлаемъ для нашего личнаго развитія, и, въ-третьихъ, общество людей есть сумма индивидуумовъ, входящихъ въ его составъ, и личное совершенствованіе кажется намъ необходимымъ условіемъ соціальнаго прогресса: съ увеличеніемъ одного изъ слагаемыхъ сумма, какъ извѣстно, всегда увеличивается.
   Но, съ другой стороны, сдѣлавъ культуру "я" одной изъ задачъ воспитанія, не слѣдуетъ забывать, что въ каждомъ изъ насъ существуетъ столько же сѣмянъ зла, сколько зародышей добра, столько же низкихъ инстинктовъ, грубыхъ и вредныхъ желаній, сколько добродѣтельныхъ побужденій.
   Поэтому, когда, подъ предлогомъ развитія индивидуальности, у насъ является соблазнъ дать волю нашимъ инстинктамъ и изъ силы нашихъ страстей вывести право на ихъ удовлетвореніе, то мы должны предложить себѣ вопросъ: чѣмъ, какъ, для чего и для кого мы живемъ?
   Мы живемъ на средства, оставленныя намъ родителями, или на средства, добытыя нашимъ трудомъ. Какъ въ первомъ, такъ и во второмъ случаѣ обществу мы обязаны тѣмъ, что оно обезпечиваетъ намъ возможность пользоваться нашими доходами или результатами нашихъ трудовъ. Равнымъ образомъ оно же создаетъ досугъ, который необходимъ для того, чтобы мы свободно могли предаться развитію нашего ума или какого-либо таланта, и беретъ на себя всю, такъ сказать, черную работу человѣчества, пока мы занимаемся философіей, еврейскимъ языкомъ или высшею математикой. Наша жизнь коротка. А такъ какъ одна часть насъ самихъ есть ни что иное, какъ наслѣдіе долгаго прошлаго, то другая часть является какъ бы залогомъ будущаго. Слѣдовательно, и развитіе языка или мысли, и культура "я" возможны только въ обществѣ, благодаря обществу и для общества.
   Такимъ образомъ, каждый разъ, когда мы забываемъ, что прежде, чѣмъ быть кредиторами, мы состоимъ должниками передъ обществомъ, индивидуализмъ представляется лишь названіемъ, прикрывающимъ чистый эгоизмъ. "Человѣческое общество,-- говоритъ Ламеннэ въ своемъ прекрасномъ Essai sur l'indifférence, -- основано на взаимномъ дарѣ, или на жертвѣ, приносимой человѣкомъ человѣку, или человѣкомъ -- всѣмъ людямъ, и жертва эта составляетъ сущность всякаго правильно сложившагося общества".
   Это самое долженъ былъ рано или поздно понять и авторъ мы и Индіаны. Дѣйствительно, около 1836 года въ Жоржъ Зондъ обнаруживается перемѣна, что доказываютъ ея Sept cordes de, символическая драма, написанная подъ вліяніемъ Фауста, Lettres à Marde, le Dieu inconnu и относящаяся къ этому времени переписка ея, въ которой мы, между прочимъ, читаемъ: "Самый крупный недостатокъ, котораго ты долженъ остерегаться,-- пишетъ Жоржъ Зандъ сыну 3 января 1836 года,-- это излишняя любовь къ самому себѣ. Она составляетъ порокъ всѣхъ мужчинъ и всѣхъ женщинъ. Въ однихъ она является источникомъ хвастовства чинами, въ другихъ -- страсти въ деньгамъ и во всѣхъ -- источникомъ эгоизма. Вы одинъ вѣкъ такимъ возмутительнымъ образомъ не проповѣдывалъ эгоизма, какъ нашъ. Эту любовь къ себѣ необходимо обуздывать, ограничивать я направлять... Помни, что съ начала міра тѣ люди, которые работали исключительно для своей славы или для удовлетворенія своего честолюбія, дѣлали преступное употребленіе изъ собственныхъ высокихъ качествъ. А тѣ люди, которые не думали ни о чемъ, кромѣ наслажденій, уподобляются животнымъ".
   Эту перемѣну въ Жоржъ Зандъ Брюнетьеръ объясняетъ отчасти тѣмъ, что она была принуждена руководить воспитаніемъ сына и къ этому времени созвала опасность, къ которой привело бы ребенка излишнее развитіе въ немъ его "я". Съ другой стороны, изъ ея біографіи извѣстно, что она находилась въ то время подъ сильнымъ вліяніемъ человѣка, который велъ самую ожесточенную борьбу съ индивидуализмомъ. Этотъ человѣкъ былъ Ламеняэ, только что написавшій свои Paroles d'un Croyant (1833) и собиравшійся выпустить въ свѣтъ свои Affaires de Rome (1836). Отъ него повѣяло на всю Францію духомъ соціализма, и хотя это слово не было еще придумано, но движеніе, давшее ему начало, уже существовало.
   Въ то время начинали уже понимать, что у людей, кромѣ страданій несчастной любви или оскорбленной гордости, есть другія страданія, есть горести болѣе тяжелыя, нежели горести Чатертоновъ, Индіанъ и Рюи-Блазовъ. Общество увидѣло, что возростающій успѣхъ индивидуализма влекъ за собою увеличеніе бѣдствій; что съ нимъ вмѣстѣ какъ бы вошло въ міръ что-то жестокое, какой-то "желѣзный законъ", и что самое состраданіе уменьшилось среди людей. Начали подозрѣвать, наконецъ, что наши права имѣютъ другія границы, кромѣ границъ нашей власти, и каждый шагъ, дѣлаемый въ этомъ направленіи, отражаясь въ литературѣ, естественно, удалялъ драму или романъ отъ романтическаго идеала.
   Жоржъ Зандъ съ необдуманностью, но за то и съ великодушіемъ и безкорыстіемъ женщины, со всѣмъ жаромъ своей горячей и страстной натуры, отважно бросилась въ борьбу. Въ этой эпохѣ относятся ея такъ называемые соціальные романы: Consuelo, la Comtesse de Rudolshtadt, le Compagnon du tour de France, le Péché de М. Antoine и le Meunier d'Angibault.
   Они длинны, скучны и представляютъ странную смѣсь великодушныхъ чувствъ и ошибочныхъ идей, безразсудства и искренняго состраданія, равно какъ смѣсь таланта и высокопарныхъ разсужденій. Эти романы не имъ. и особеннаго успѣха во Франціи, но за то съ жадностью читались за границей, въ Англіи и Россіи, гдѣ они, полагаетъ Брюнетьеръ, послужили источникомъ вдохновенія для пѣвцовъ "людскихъ страданій" и вродѣ Джоржа Эліота или Достоевскаго.
   Въ предисловіи къ одному изъ нихъ, а именно къ Compagnon du tour de France, Жоржъ Зандъ говоритъ:
   "Можно было бы создать цѣлую литературу на основаніи народныхъ нравовъ, въ которыми такъ мало знакомы остальные классы общества. Эта литература уже зарождается и въ скоромъ времени появится во всемъ своемъ блескѣ. Въ нѣдрахъ народа суждено обновиться романтической музѣ. Въ этихъ сильныхъ людяхъ она найдетъ духовную юность, которая дастъ ей крылья". Благодаря этимъ романамъ Жоржъ Зандъ, во французской литературѣ впервые получаетъ право гражданства цѣлый классъ людей, о которыхъ, повидимому, никогда особенно не заботились ни Мери не, ни Бальзакъ. Эти люди -- рабочіе, крестьяне, столяры и слесаря -- обычные герои современнаго натуралистическаго романа, зачатки котораго Брюветьеръ находитъ въ соціальныхъ романахъ Жоржъ Зандъ.
   Затрогивая вопросъ о неравенствѣ общественныхъ классовъ, но будучи далеки отъ того, чтобы возстановлять ихъ друга противъ друга, эти романы производятъ скорѣе впечатлѣніе идиллій на соціальныя темы. Въ одномъ изъ нихъ (Meunierd'Angibault) Жоржъ Зандъ рисуетъ намъ рабочаго-механика, который отказывается жениться на любящей его дѣвушкѣ только вслѣдствіе того, что она слишкомъ богата. Въ другомъ (Le Compagnon du tour de Franeè) богатая и знатная Изё де Вильпрё по собственной волѣ выходить замужъ за простого столяра. Находя подобное разрѣшеніе соціальнаго вопроса нѣсколько наивнымъ, Брюкетьеръ говоритъ, тѣмъ не менѣе, что мы должны быть благодарны Жоржъ Зандъ за ея попытку въ этомъ направленіи.
   Къ этому слѣдуетъ прибавить, что художественная сторона ея произведеній ничего не потеряла отъ того, что Жоржъ Зандъ, по выраженію Брюнетьера, пережила соціальную утопію. Наоборотъ, ея талантъ отъ этого только выигралъ. Описывая несчастія и радости другихъ людей, она отвыкла заниматься собой и ея романы утратили мало-помалу ихъ "личный" характеръ.
   Около 1848 года мы замѣчаемъ новую перемѣну въ характерѣ произведеній Жоржъ Зандъ. Къ этому третьему и послѣднему періоду ея художественной дѣятельности относятся слѣдующіе романы: Franèois le Champi, Jean de la Moche, Mont-Mevêche и Le Marquis de Villeiner.
   Писатель, занимающійся соціальными вопросами,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- не можетъ не чувствовать себя обязаннымъ въ большей точности наблюденія. Онъ долженъ прислушиваться къ разговору крестьянъ и рабочихъ, нравы и языкъ которыхъ хочетъ воспроизвести въ своемъ разсказѣ, долженъ видѣть ихъ въ полѣ или въ мастерской. Мало того, ему нужно умѣть стать на ихъ точку зрѣнія, тѣсно войти въ ихъ радости и страданія. А для этого необходимо забыть о самомъ себѣ и научиться уважать тѣ скромныя добродѣтели, которыя онъ раньше презиралъ. Онъ постоянно долженъ стремиться къ пріобрѣтенію опыта и всесторонняго, широкаго знанія жизни. Такимъ образомъ, онъ не долженъ повиноваться капризу своей фантазіи и обязанъ подчиниться внушеніямъ дѣйствительности. Доказательствомъ этому могутъ служить романы Жоржъ Зандъ, относящіеся въ третьему періоду ея дѣятельности. Сравнивая ихъ съ первыми произведеніями талантливой писательницы, мы находимъ въ нихъ только одну общую черту, а именно склонность морализировать или заставлять искусство служить другимъ цѣлямъ, кромѣ чисто-художественныхъ.
   "Великіе артисты,-- говорить Жоржъ Зандъ въ своемъ предисловіи къ Mare au diable,-- писали мощныя сатиры, имѣвшія цѣлью указать на недостатки ихъ вѣка и страны. Мы не хотимъ оспаривать у художника право изслѣдовать язвы общества и обнажать ихъ передъ нашими глазами, но развѣ въ настоящее время нѣтъ другого дѣла, какъ описывать ужасы? Въ этихъ произведеніяхъ, полныхъ таинственности и вымысла, которыя вошли въ моду, благодаря крупнымъ дарованіямъ, мы болѣе любимъ мягкіе и кроткіе образы, чѣмъ драматическихъ злодѣевъ. Первые могутъ совершать перевороты, вторые же внушаютъ только страхъ, а страхъ не излечиваетъ эгоизма, но, наоборотъ, увеличиваетъ его.
   "Но нашему мнѣнію, миссія искусства -- возбуждать чувства, любовь... Цѣль художника должна заключаться въ томъ, чтобы заставить читателя полюбить изображаемые имъ предметы и, въ случаѣ надобности, онъ можетъ даже слегка прикрасить ихъ. Искусство есть не изученіе голой дѣйствительности, а исканіе идеальной правды, и такія произведенія, какъ Векфильдскій священникъ, полезнѣе, чѣмъ Le Paysan perverti и Les aisons dangereuses".
   Эти слова,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- характеризуютъ направленіе, принятое съ этихъ поръ талантомъ Жоржъ Зандъ. Тщательное изученіе жизни, симпатія, согрѣвающая изображаемые предметы и возбуждающая въ читателѣ сочувствіе къ нимъ; устраненіе своей личности и полное "подчиненіе предмету" -- таковы характерныя черты третьяго и послѣдняго періода писательской дѣятельности Жоржъ Зандъ, уже не измѣняющія ей до послѣдняго дня ея жизни.
   Около 1850 года,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- когда Ламартинъ покинулъ литературное поприще, Мюссе влачилъ послѣдніе годы своей жизни въ развратѣ и недовольствѣ собою, а Гюго временно былъ погруженъ въ политику,-- только двое. Жоржъ Зандъ и Сентъ Бёвъ: первая -- въ наблюденіи и изученіи жизни, а послѣдній -- въ изученіи исторіи, переживали вторую молодость" черпали въ чистыхъ источникахъ новыя силы. Романтизмъ отжилъ, и въ исторія литературы начиналась новая эпоха. Уступая давленію обстоятельствъ, индивидуализмъ постепенно, изъ года въ годъ, терялъ захваченную имъ власть; въ искусствѣ подготовлялась новая доктрина,-- доктрина объективизма. "Я", въ теченіе двадцати пяти лѣтъ наполнявшее собою литературу, становилось "ненавистнымъ", и его начинали скрывать. Это движеніе замѣчалось не только въ литературѣ, но повсюду: въ философіи (гдѣ позитивизмъ въ это время одержалъ побѣду надъ эклектизмомъ), въ живописи, въ политикѣ. Для полнаго торжества доктрины объективизма въ поэзіи недоставало, однако, еще нѣкоторыхъ условій. Жоржъ Задъ, превосходная писательница, мучимая потребностью творчества, по ея собственнымъ словамъ, была неспособна въ е сочиненію"; и, дѣйствительно, мы видимъ изъ ея произведеній, что когда она бралась за перо, то перо увлекало ее за собою, вслѣдствіе чего планъ ея разсказовъ какъ бы постоянно колеблется, романы ея какъ бы идутъ на удачу и часто приходятъ къ совершенно случайной развязкѣ. Порядокъ, планъ, система были чужды талантливой писательницѣ. Эта особенность, подмѣченная нами раньше у Ламартина, является въ Жоржъ Зандъ остаткомъ лиризма. Необходимо было, чтобы послѣ Жоржъ Зандъ на смѣну этого вдохновеннаго, т.-е. инстинктивнаго искусства явилось искусство болѣе сознательное, болѣе увѣренное въ своихъ средствахъ, своихъ пріемахъ и своемъ вліяніи. Другой крупный не, достатокъ Жоржъ Зандъ -- это отсутствіе въ ней опредѣленныхъ идей, эстетическихъ, соціальныхъ, моральныхъ и политическихъ. Будучи неспособна глубоко вникать въ доктрины, воспринимаемыя ею скорѣе сердцемъ, нежели умомъ,-- говоритъ Брюнетьеръ,-- она не докапывалась до принциповъ, ея чувства не вращались въ идеѣ. У нея не было собственнаго, ею самою выработаннаго взгляда на жизнь. Ей недоставало идеала, въ силу котораго она имѣла бы право проповѣдывать или рекомендовать тотъ, а не иной способъ дѣйствій или поведенія. Благодаря этому, Жоржъ Зандъ въ теченіе своей жизни постоянно находилась подъ чьимъ-либо вліяніемъ, которое неизбѣжно отражалось на ея произведеніяхъ.
   Пополнить эти недостатки и тѣмъ способствовать торжеству доктрины объективизма въ литературѣ предстояло преемникамъ Жоржъ Зандъ -- Теофилю Готье и Альфреду Виньи.
   Этимъ заканчивается первый томъ сочиненія Брюнетъера, въ которомъ талантливый критикъ рисуетъ намъ картину развитія лиризма, останавливаясь на главнѣйшихъ его моментахъ и ставя его въ тѣсную связь съ развитіемъ индивидуализма. Девятнадцатый вѣкъ, характерная черта котораго заключается, по словамъ Брюнетьера, въ излишнемъ развитіи индивидуализма, благопріятствовалъ, какъ мы видѣли, пышному разцвѣту лиризма, дошедшаго въ послѣднихъ своихъ представителяхъ до крайности и, наконецъ, около 1850 года подвергшагося преобразованію, началомъ котораго послужили романы Жоржъ Зандъ.

А. Ч.

"Русская Мысль", кн.X, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru