Чернышевский Николай Гаврилович
Эстетические отношения искусства к действительности. Сочинение Н. Чернышевского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Эстетическія отношенія искусства къ дѣйствительности. Сочиненіе Н. Чернышевскаго. Санктпетербургъ. 1855. Въ 8-ю д. л. 103 стр.
   Читатель, котораго интересуютъ критическія статьи нашихъ журналовъ, такъ часто слышитъ слова: "поэзія и дѣйствительность", "искусство и дѣйствительность", "художественность и дѣйствительность", "романъ и жизнь", "повѣсть и ея отношеніе къ жизни", "воспроизведеніе жизни и дѣйствительности" и тысячу подобныхъ фразъ, можетъ-быть, съ ужасомъ прочтетъ новыя "Эстетическія отношенія искусства къ дѣйствительности" -- заглавіе книги г. Чернышевскаго. Опять на 103 страницахъ (подумаетъ читатель) разсуждаютъ объ отношеніяхъ искусства къ дѣйствительности... не много ли это? не, слишкомъ ли пространно? Нѣтъ, скажемъ мы: на этой сотнѣ страницъ разсказано и доказано столько истинъ, что у инаго писателя не достало бы на это и десятка томовъ in-quarto. Подумайте только, что г. Чернышевскій, говоря объ эстетическихъ отношеніяхъ искусства къ дѣйствительности, между-прочимъ доказалъ:
   1) Что опредѣленіе прекраснаго: "прекрасное есть полное проявленіе общей идеи въ индивидуальномъ явленіи" не выдерживаетъ критики; оно слишкомъ-широко, будучи опредѣленіемъ формальнаго стремленія всякой человѣческой дѣятельности; 2) истинное опредѣленіе прекраснаго таково: "прекрасное есть жизнь; прекраснымъ существомъ кажется человѣку то существо, въ которомъ онъ видитъ жизнь, какъ онъ ее понимаетъ; прекрасный предметъ тотъ предметъ, который напоминаетъ ему о жизни; 3) это объективное прекрасное, или прекрасное по своей сущности, должно отличать отъ совершенства формы, которое состоитъ въ единствѣ идеи и формы, или въ томъ, что предметъ вполнѣ удовлетворяетъ своему назначенію (?); 4) возвышенное дѣйствуетъ на человѣка вовсе не тѣмъ, что пробуждаетъ идею абсолютнаго: оно почти никогда не пробуждаетъ ея...
   Читатель, кажется, начинаетъ съ нами соглашаться, что дѣйствительно на сотнѣ страницъ трудно доказать всѣ эти мудреныя предположенія; но пусть онъ подождетъ. Тамъ же доказывается, что
   5) Возвышеннымъ кажется человѣку то, что гораздо-больше предметовъ или гораздо-сильнѣе явленій, съ которыми сравнивается человѣкомъ; 6) трагическое не имѣетъ существенной связи съ идеею судьбы или необходимости: въ дѣйствительной жизни трагическое большею частью случайно, не вытекаетъ изъ сущности предшествующихъ моментовъ. Форма необходимости, въ которую облекается оно искусствомъ, слѣдствіе обыкновеннаго принципа произведеній искусства: "развязка должна вытекать изъ завязки", или неумѣстное подчиненіе поэта понятіямъ о судьбѣ; 7) трагическое, по понятіямъ новаго европейскаго образованія, есть "ужасное въ жизни человѣка"; 8) возвышенное (и моментъ его, трагическое) не есть видоизмѣненіе прекраснаго; идеи возвышеннаго и прекраснаго совершенно различны между собою; между ними нѣтъ ни внутренней связи, ни внутренней противоположности; 9) дѣйствительность не только живѣе, но и совершеннѣе фантазіи; образы фантазіи -- только блѣдная и почти всегда неудачная передѣлка дѣйствительности; 10) прекрасное въ объективной дѣйствительности вполнѣ прекрасно; 11) прекрасное въ объективной дѣйствительности совершенно удовлетворяетъ человѣка; 12) искусство рождается вовсе не отъ потребности человѣка восполнить недостатки прекраснаго въ дѣйствительности; 13) созданія искусства ниже прекраснаго въ дѣйствительности, не только потому, что впечатлѣніе, производимое дѣйствительностью, живѣе впечатлѣнія, производимаго созданіями искусства: созданія искусства ниже прекраснаго (точно также, какъ ниже возвышеннаго, трагическаго, комическаго) въ дѣйствительности и съ эстетической точки зрѣнія; 14) область искусства не ограничивается областью прекраснаго въ эстетическомъ смыслѣ слова, прекраснаго по живой сущности своей, а не только по совершенству формы: искусство воспроизводитъ все, что есть интереснаго для человѣка въ жизни; 15) совершенство формы (единство идеи и формы) не составляетъ характеристической черты искусства въ эстетическомъ смыслѣ слова (изящныхъ искусствъ); прекрасное есть единство идеи и образа, или какъ полное осуществленіе идеи есть цѣль стремленія искусства въ обширнѣйшемъ смыслѣ слова или "умѣнья", цѣль всякой практической дѣятельности человѣка; 16) потребность, рождающая искусство въ эстетическомъ смыслѣ слова (изящныя искусства), есть та же самая, которая очень ясно выказывается въ портретной живописи. Портретъ пишется не потому, чтобъ черты живаго человѣка не удовлетворяли насъ, а для того, чтобъ помочь нашему воспоминанію о живомъ человѣкѣ, когда его нѣтъ передъ нашими глазами, и дать о немъ нѣкоторое понятіе тѣмъ людямъ, которые не имѣли случая его видѣть. Искусство только напоминаетъ намъ своими воспроизведеніями о томъ, что интересно для насъ въ жизни, и старается до нѣкоторой степени познакомить насъ съ тѣми интересными сторонами жизни, которыхъ не имѣли мы случая испытать или наблюдать въ дѣйствительности; 17) воспроизведеніе жизни -- общій характеристическій признакъ искусства, составляющій сущность его; часто произведенія искусства имѣютъ и другое значеніе -- объясненіе жизни; часто имѣютъ они и значеніе приговора о явленіяхъ жизни...
   И все это -- подумайте только -- доказалъ г. Чернышевскій на какой-нибудь сотнѣ страницъ!
   Отдохнемъ, соберемся съ силами и подумаемъ: о чемъ намъ должно говорить, какъ бы все это сказать покороче, и что мы поняли изъ всего выше напечатаннаго?
   Какъ ни перебирайте семнадцать истинъ, доказанныхъ г. Чернышевскимъ, но, послѣ долгаго разсмотрѣнія, вы должны будете согласиться, что всѣ онѣ хороши, то-есть съ каждой изъ нихъ можно или согласиться, или много сказать противъ каждой. Сверхъ-того, прибавьте, что въ промежуткахъ между семнадцатью истинами попадается столько же, если не больше, истинъ добавочныхъ, но не менѣе интересныхъ; напримѣръ:
   
   "Итакъ должно сказать, что новое понятіе (т.-е. то, которое доказываетъ г. Чернышевскій) о сущности прекраснаго, будучи выводомъ изъ такихъ общихъ воззрѣній на отношенія дѣйствительнаго міра къ воображаемому, которыя совершенно различны отъ господствовавшихъ прежде въ наукѣ, приводя къ эстетической системѣ, также существенно различающейся отъ системъ, господствовавшихъ въ послѣднее время, и само существенно различно отъ прежнихъ понятій о сущности прекраснаго" (стр. 14).
   
   Слѣдовательно, совершенно-новыя понятія г. Чернышевскаго не находятъ ничего себѣ подобнаго ни между новѣйшими, ни между древними писателями. Но на страницѣ 90-й мы разувѣряемся въ этомъ:
   
   "Воззрѣніе на искусство, нами принимаемое, проистекаетъ изъ воззрѣній, принимаемыхъ новѣйшими нѣмецкими эстетиками, и возникаетъ изъ нихъ чрезъ діалектическій процессъ, направленіе котораго опредѣляется общими идеями современной науки {Замѣтимъ кстати, что подобнаго "направленія" мы не видимъ въ брошюрѣ г. Чернышевскаго; діалектическій же процесъ замѣтенъ на каждомъ шагу.}. Итакъ непосредственнымъ образомъ оно связано съ двумя системами идей -- начала нынѣшняго вѣка съ одной стороны, послѣднихъ десятилѣтіи съ другой. Всякое другое соотношеніе -- только простое сходство, неимѣющее генетическаго вліянія."
   
   И на той же страницѣ:
   
   "Но если понятія древнихъ и старинныхъ мыслителей не могутъ при настоящемъ развитіи науки имѣть вліянія на современный образъ мыслей; то нельзя не видѣть, что во многихъ случаяхъ современныя понятія оказываются сходны съ понятіями предшесгивующихъ вѣковъ. Особенно часто они сходятся съ понятіями греческихъ мыслителей. Таково положеніе дѣла и въ настоящемъ случаѣ. Опредѣленіе формальнаго начала искуства, нами принимаемое, сходно съ воззрѣніемъ, господствовавшимъ въ греческомъ мірѣ, и находимымъ у Платона, Аристотеля, и по всей вѣроятности, высказаннымъ у Демокрита. Ихъ mimêsis соотвѣтствуетъ нашему термину "воспроизведеніе".
   
   Какъ согласить всѣ эти истины въ новой системѣ г. Чернышевскаго?
   Попробуемъ помирить хоть Аристотеля и г. Чернышевскаго, такъ какъ ихъ воззрѣнія сходны. Посмотримъ, къ какимъ результатамъ привела ихъ теорія:
   2200 лѣтъ назадъ, Аристотель говорилъ: Историкъ и поэтъ не тѣмъ различаются, что говорятъ -- одинъ мѣрною рѣчью, другой немѣрною; вѣдь сочиненіе Геродота можно было бы переложить въ метры, и все-таки въ метрахъ, какъ и безъ всякихъ метровъ, это была бы исторія. Различаются они тѣмъ, что одинъ излагаетъ случившееся, а другой, что можетъ случиться. Поэтомгу поэзія глубже и значительнѣе исторіи. Поэзія излагаетъ болѣе -- общее, исторія -- частное.
   2200 лѣтъ спустя, г. Чернышевскій сказалъ:
   
   "Искуство относится къ жизни совершенно также, какъ исторія: различіе по содержанію только въ томъ, что исторія говоритъ о жизни человѣчества, искусство о жизни человѣка, исторія о жизни общественной, искусство о жизни индивидуальной."
   
   Не думаемъ, чтобъ кто-нибудь изъ этого вполнѣ убѣдился, что выводы г. Чернышевскаго не противорѣчатъ Аристотелю.
   Но не въ этомъ дѣло. Г. Чернышевскій, употребилъ всѣ усилія на доказательство, что "прекрасное -- сюжетъ всѣхъ искусствъ -- есть не что иное, какъ жизнь". Въ такомъ случаѣ, что будетъ эстетика? Наука о жизни? Но это опредѣленіе годится и для физіологіи, и для философіи, и для исторіи, и вообще для всѣхъ наукъ. Однакожь, вы не ограничиваетесь этимъ опредѣленіемъ, вы прибавляете: "прекраснымъ существомъ кажется человѣку то существо, въ которомъ онъ видитъ жизнь, какъ онъ ее понимаетъ". Это уже совершенно вето. Мало ли что можетъ казаться человѣку прекраснымъ: лекистамъ казались прекрасными только озера да пейзажи; г-жѣ Дезульеръ -- барашки; они видѣли въ жизни, какъ они ее понимали -- прекрасное; но вѣдь это никому и ничего не доказало. Мало этого: вы прекрасному даете третье опредѣленіе: "прекрасный предметъ тотъ предметъ, который напоминаетъ о жизни".-- Это еще хуже: мумія напоминаетъ о жизни; отрытый черепъ напоминаетъ о жизни; кирпичъ, найденный въ развалинахъ Ниневіи, на которомъ изображены какіе-то непонятныя для насъ гвозди, тоже напоминаетъ о жизни цѣлыхъ народовъ -- развѣ все это прекрасно?... Мы все это говоримъ къ тому, что опредѣленіе г. Чернышевскаго можетъ возбудить еще больше возраженій, нежели старинное опредѣленіе прекраснаго, которому нашъ авторъ положилъ такъ много камней преткновенія.
   А въ-сущности, что новаго въ мысли, что прекрасное есть жизнь? Не говорилъ ли мы на каждомъ шагу, что литература народа должна быть выраженіемъ его жизни? что романъ, напримѣръ, выражаетъ эту жизнь полнѣе, повѣсть -- не такъ полно?... На этомъ словѣ мы всѣ и безпрестанно вертимся. Дѣло другое, когда мы ставимъ это слово во главу системы: тогда мы подвергаемся и всѣмъ требованьямъ системы, совершенно-законнымъ и справедливымъ. Тогда опредѣленіе основнаго понятія должно бытъ полно, несбявчиво, ясно; выводы должны вытекать послѣдовательно и въ своихъ крайнихъ результатахъ удовлетворять современную науку. Ваше опредѣленіе, какъ мы видѣли, и неполно и неясно; выводъ и того хуже. Кто когда-нибудь соглашался, кромѣ людей, непонимающихъ искусства, будто-бы цѣль всѣхъ искусствъ слѣдующая:
   
   "Вотъ единственная (?!) цѣль и значеніе очень многихъ (большей части) произведеній искусства: дать возможность хотя въ нѣкоторой степени познакомиться съ прекраснымъ въ дѣйствительности тѣмъ людямъ, которые не имѣли возможности наслаждаться имъ на самомъ дѣлѣ; служить напоминаніемъ, возбуждать и оживлять воспоминаніе о прекрасномъ въ дѣйствительности у тѣхъ людей, которые знаютъ его изъ опыта и любятъ вспомнить о немъ... Отношеніе ихъ (искусствъ) къ соотвѣтствующимъ сторонамъ и явленіямъ дѣйствительности таково же, какъ отношеніе гравюры къ той картинѣ, съ которой она снята, какъ отношеніе портрета къ лицу, имъ представляемому. Гравюра снимается съ картины не потому, чтобы картина была не хороша, а именно потому, что картина очень хороша; такъ дѣйствительность воспроизводится искусствомъ не для сглаживанія недостатковъ ея, не потому, что сама по себѣ дѣйствительность не довольно хороша, а потому именно, что она хороша. Гравюра не думаетъ быть лучше картины, она гораздо хуже ея въ художественномъ отношеніи; такъ и произведеніе искусства никогда не достигаетъ красоты или величія дѣйствительности; но картина одна, ею могутъ любоваться только люди, пришедшіе въ галлерею, которую она украшаетъ; гравюра расходится въ сотняхъ экземпляровъ по всему свѣту, каждый можетъ любоваться ею, когда угодно, не выходя изъ своей комнаты, не вставая съ своего дивана, не снимая своего халата; такъ и предметъ прекрасный въ дѣйствительности доступенъ не всякому и не всегда; воспроизведенный (слабо, грубо, блѣдно -- это правда, но все-таки воспроизведенный) искусствомъ, онъ доступенъ всякому и всегда. Портретъ снимается съ человѣка, который намъ дорогъ и милъ, не для того, чтобъ сгладить недостатки его лица (что намъ за дѣло до этихъ недостатковъ? они для насъ незамѣтны или милы), но для того, чтобы доставить намъ возможность любоваться на это лицо даже и тогда, когда на самомъ дѣлѣ оно не передъ нашими глазами; такова же цѣль и значеніе проггзведеній искусства: они не поправляютъ дѣйствительности, не украшаютъ ее, а воспроизводятъ, служатъ ей суррогатомъ".
   
   Въ какой неподдѣльный и справедливый ужасъ долженъ прійдти каждый, въ комъ есть капля эстетическаго чувства, отъ этого перваго вывода изъ теоріи г. Чернышевскаго! Убійственная теорія! Какъ? гравюра и картина, портретъ и живое лицо, дѣйствительность и суррогатъ ея -- искусство (какъ картофель въ Ирландіи служитъ суррогатомъ хлѣбу)... вотъ все, что мы выносимъ изъ этой теоріи, которая всю нашу жизнь называетъ прекрасною?... Справедливо сказалъ авторъ въ другомъ мѣстѣ, что его эстетическія воззрѣнія возникаютъ изъ новѣйшихъ нѣмецкихъ эстетикъ чрезъ діалектическій процесъ... Что въ брошюрѣ г. Чернышевскаго видѣнъ діалектическій процесъ -- это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію; но на столько же не подлежитъ сомнѣнію, что этотъ діалектическій процесъ совершенно-ложенъ... Нѣтъ, лучше оставить прежнее опредѣленіе эстетики и говорить, что предметъ ея -- прекрасное, чѣмъ идти по слѣдамъ брошюры!
   Нужно ли перебирать мысль за мыслью въ этомъ первомъ выводѣ изъ новой теоріи эстетической жизни, чтобъ потомъ опровергать ихъ?.. Кажется, простой смыслъ каждаго, безъ всякаго діалектическаго процеса, возстанетъ на подобную теорію... Пусть каждый, у кого есть любимые авторы, любимыя стихотворенія, затверженныя наизустъ и часто-повторяемыя, у кого есть любимые музыкальные мотивы, кто надѣленъ счастьемъ понимать и восторгаться дорогими для него произведеніями живописи, пусть каждый, говоримъ мы, повѣритъ свои ощущенія и объяснитъ ихъ этою теоріею! Теорія говоритъ, что единственная цѣль большей части произведеній искусства: дать возможность познакомиться съ прекраснымъ въ дѣйствительности тѣмъ людямъ, которые не имѣли возможности насладиться имъ на самомъ дѣлѣ. Но вотъ вамъ картина, на которой изображены сосны, глыбы снѣга, русская деревня -- предметы мнѣ совершенно-знакомые, которые я могу видѣть на всѣхъ концахъ обширной Россіи, и, однакожь, я не промѣняю этой моей любимой картины на другую, хотя бы на ней изображены были бананы, мною никогда невиданные, коралловые берега моря, о которыхъ я не имѣю ни малѣйшаго понятія, тропическое небо, африканскіе пески -- все, что вамъ угодно. Второй картины я не люблю, положимъ, по какимъ бы то ни было причинамъ; но у меня есть любимый мотивъ изъ оперы, давнымъ-давно мнѣ извѣстный и всегда мною одинаково-любимый; у меня есть мотивъ народной пѣсни, повторяемый мною безпрестанно и, слѣдовательно, неимѣющій прелести новизны не только для меня, но и ни для кого: однакожь, я не считаю его какимъ-то суррогатомъ дѣйствительности, потому-что въ дѣйствительности, въ ревѣ бури и шумѣ моря не нахожу ничего подобнаго... Много зла въ теоріяхъ эстетикъ происходитъ оттого, что авторы слишкомъ-отвлеченно говорятъ о предметахъ почти-осязаемыхъ. Есть въ этой наукѣ множество словъ, которыя губятъ здравый смыслъ; особенно, если пуститься въ діалектику и, при повѣркѣ своихъ выводовъ, не опираться на вкусъ, эстетическое чутье, эстетическій тактъ. Но такъ-какъ эти способности даются очень-немногимъ, то отсюда и происходитъ такое странное явленіе, что эстетикъ со временъ Аристотеля и до нашихъ дней существовало, вѣроятно, во сто разъ болѣе, нежели поэтическихъ и художественныхъ произведеній. Но между этимъ множествомъ критиковъ искусства и литературы, настоящихъ людей со вкусомъ, съ тактомъ и, талантомъ было очень-немного, меньше, нежели поэтовъ, и даже всѣ они извѣстны наперечетъ. Ничего нѣтъ легче, какъ пускаться въ діалектическія тонкости человѣку, одаренному умомъ гибкимъ и имѣющимъ передъ собою множество словъ темныхъ, сбивчивыхъ, неопредѣленныхъ; несомнѣнно, что выводы будутъ одинъ другаго оригинальнѣе; но собственно наука объ искусствѣ отъ этого ничего не выиграетъ. Пробный камень для такихъ теорій -- повѣрка ихъ при объясненіи произведеній искусства. Тутъ онѣ и оказываются несостоятельными.
   Вотъ второй выводъ, сдѣланный посредствомъ того же діалектическаго процеса:
   
   "Существенное значеніе искусства -- воспроизведеніе того, чѣмъ интересуется человѣкъ въ дѣйствительности. Но интересуясь явленіями жизни, человѣкъ не можетъ, сознательно или безсознательно, не произносить о нихъ своего приговора; поэтъ Или художникъ, не будучи въ состояніи перестать быть человѣкомъ вообще, не можетъ, еслибъ и хотѣлъ, отказаться отъ произнесенія своего приговора надъ изображаемыми явленіями; приговоръ этотъ выражается въ его произведеніи -- вотъ новое значеніе произведеній искусства, по которому искусство становится въ число нравственныхъ дѣятельностей человѣка... Наука и искусство (поэзія) -- Handbuch для начинающаго изучатъ жизнь; ихъ значеніе -- Приготовитъ къ чтенію источниковъ, и потомъ отъ времени до времени служитъ для справокъ."
   
   Скажите, сдѣлайте милость, не-уже-ли мальчикъ лѣтъ десяти, видя, напримѣръ, бѣдняка, который бредётъ въ жаркій лѣтній день, не пожалѣетъ его? Какъ вамъ кажется: мысль эту можно внести въ Handbuch для начинающаго жить? Но, скажите тоже, отчего мы знаемъ людей возраста очень-зрѣлаго, которые безъ восторга не могутъ читать слѣдующаго стихотворенія Тютчева (мы беремъ самый близкій примѣръ, чтобъ не перебирать, одного за другимъ, нашихъ лучшихъ поэтовъ):
   
   "Пошли Господь свою отраду
   Тому, кто въ лѣтній жаръ и зной
   Какъ бѣдный нищій мимо саду
   Бредетъ по жаркой мостовой"... и т. д.
   
   Поэзія -- Handbuch для начинающаго изучать жизнь; ея значеніе -- приготовить къ чтенію источниковъ и потомъ отъ-времени-до-времени служить справочнымъ словаремъ... Нѣтъ, лучше будемъ ужь повторять избитую фразу, что предметъ эстетики -- прекрасное... Это объясненіе, какъ ни односторонне оно, имѣетъ, по-крайней-мѣрѣ, то преимущество, что указываетъ на форму, какъ на главное условіе эстетическихъ произведеній... Старая теорія не называла поэзіи суррогатомъ дѣйствительности, и, вѣроятно, по той же причинѣ не считала портрета картиной, не говорила, что поэтъ пишетъ для того, чтобъ познакомить насъ съ чѣмъ-то до-сихъ-поръ невиданнымъ и неслыханнымъ... Напротивъ, она считала тѣхъ поэтовъ истинными, которые умѣли выражать паши задушевныя чувства и мысли, намъ извѣстныя, только еще необлеченныя въ форму. Она не говорила намъ: пишите романы изъ эскимосскихъ нравовъ, потому-что мы не знаемъ этихъ нравовъ; она не заставляла насъ воспѣвать малайскіе гимны, потому-что мы ихъ не пѣвали. Она не любила скучныхъ умствованій вмѣсто живыхъ лицъ и разсказовъ, и популярнаго изложенія науки не считала поэзіею. Нѣтъ, добрая старая теорія прекраснаго или изящнаго, какъ ни смѣшна она бывала подъ-часъ своею приторностью и постояннымъ восторгомъ передъ поэтомъ, вдохновеніемъ, прекраснымъ, изящнымъ, идеаломъ и мечтой -- все-таки хотѣла чего-то больше элементарнаго Handbuch'а. Если въ той теоріи поэтъ походилъ на существо фантастическое, за-то по вашей теоріи онъ смахиваетъ на смышленаго заводчика или фабриканта, который знаетъ, какой товаръ кому нуженъ, и этотъ товаръ приготовляетъ.
   Обо всемъ остальномъ изложеніи того, что дѣйствительность выше искусства, мы говорить не будемъ. Предметъ этотъ слишкомъ обширенъ. Скульптура, музыка, живопись должны быть извѣстны коротко тому, кто хочетъ о нихъ разсуждать. Мы же не считаемъ себя такими знатоками всѣхъ искусствъ, чтобъ позволяли себѣ дѣлать приговоры -- строгіе или снисходительные -- какіе бы то ни было. Эстетика, какъ паука обо всѣхъ искусствахъ, совсѣмъ не такая поверхностная наука, какою кажется съ перваго взгляда. Справедливы въ брошюрѣ г. Чернышевскаго нѣкоторыя мѣста о нѣмецкихъ эстетикахъ, которыя (эстетики) доказываютъ обыкновенно, что все изображенное искусствомъ лучше, прекраснѣе тѣхъ же предметовъ въ дѣйствительности, то-есть въ жизни общественной и въ природѣ. Для нихъ роза, нарисованная лучше розы живой, голубое небо на картинѣ лучше голубаго неба въ природѣ... Но такъ-какъ эти отдѣльныя мысли и справедливыя замѣчанія г. Чернышевскаго имѣютъ назначеніе служить ложнымъ выводамъ, то онѣ вполнѣ и не развиты.
   Насъ извинятъ, что мы не успѣли поговорить и о десятой долѣ того, о чемъ говорится въ брошюрѣ г. Чернышевскаго... Но вѣдь тамъ обо всемъ говорится -- de omni re scibile... Мы удовольствовались изложеніемъ одного главнаго вывода изъ теоріи, и то исписали много страницъ, совершенно противъ нашего желанія.

"Отечественныя Записки", No 5, 1855

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru