Б. м.: Salamandra P.V.V., 2020.-- (Библиотека авангарда, вып. XXXIX).
Дилетант (H. Ф. Чужак-Насимович)
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ ПОЭТЫ
ФАИН
Если от великого до смешного один шаг, то от смешного до великого значительно большее расстояние.
Эта немудрящая, конечно, истина пришла нам в голову, когда мы прочитали последнее стихотворение начинающего дальневосточного поэта Фаина.
Захотелось сказать о нем несколько слов...
...Совсем беспризорно среди старшей поэтической братии и, видимо, без всякого участия и даже тени руководительства, подрастает и мечется на местном "базаре литературной суеты" этот отнюдь не бездарный поэт.
"Метания духа" -- основная черта его юного творчества.
Шаблонная, конечно, фраза, но в отношении Фаина она определяюща: так этот слабый, неорганизованный юноша надсадно извивается пред Духом в своей жалкой комнатушке,-- третий этаж направо, минуя помойную яму,-- угрожая небу детскими кулачками:
"Ледяная лестница с провалами в ступенях --
Символ нашей жизни.
Кому бы броситься, молиться на коленях,
Жадно землю грызть?
Зарыдать, что дальше невозможно
Нам, завязанным в мешке,
Жить в таком противно-ложном
Пошлом мире-кабаке?
Эй, на небе! Если так продлится,
Если нет исхода --
Знайте, на земле родится
Месть безумного урода!.."
Два обстоятельства обращают на себя внимание в этом стихотворении; две черты -- формальная и идеальная (по содержанию) внушают уже серьезное опасение за поэта.
В формальном отношении характерное малозвучие приведенных 12-ти строчек строчек, наряду с бессильным, нервическим срывом на торопливый хорей каждой второй и четвертой строки -- отличают этот выкрик молодого поэта, сближая его только видимо с житейским "человеческим документом", но лишая некоторых художественных предпосылок способствующих эстетическому восприятию.
Малозвучие и деревянность звуков, извлеченные из общего оркестра красок, где они понятны, т. е. художественно правдивы, как выражение определенной смены настроений, будучи преподнесены сольным номером, теряют внутреннее свое оправдание, как произведения художества, нисколько не выигрывая в то же время и в отношении жизненной заразительности отображенного бунта.
Поэтически недоношенное, художественно скороспелое, обеззвученное, обескрашенное стихотворение, снабженное типично газетными ("символ нашей жизни", "если нет исхода"), куцыми, невыразительными вторыми-четвертыми строчками, оно лишается значения и чисто реального "человеческого документа".
Титаническая сила, бунт против извечного тупого Равнодушия, каковыми представляются в воображении поэта заключительные строчки, выливаются в действительности лишь в бессильный истерический выкрик, над которым только посмеются там "на небе".
Полное бессилие содержания, с слабосилием и обесцененностью формы -- окончательно характеризуют это стихотворение, не лишенное, однако, и некоторых скромных отрицательных достоинств (вроде того, хотя бы, что, взяв характерно надсоновскую тему, поэт не сбился на Надсона) и кое-каких положительных (раскрепощенность мысли, несомненная искренность)...
Опасения за развитие дарования поэта и направление этого развития в сторону истеричности, возникшие у нас при чтении приведенных 12-ти строк, к сожалению, не только не рассеялись, но сильно укрепились, когда появилось второе характерное стихотворение Фаина:
НА НЕБЕ
"Я ту редкую ночь не забуду:
В бледном свете мечтательных песен,
Наклоняясь к мечте своей чутко,
Я молил и молился вопросом.
Умолял я, как женщина, Бога
В мою детскую душу войти
И рассыпать из тайн хоть немного
На моем необычном пути.
Ведь сказал Он "стучите -- открою!"
Обещал Он "ищите -- найдете!"
Задыхаюсь рыдающей кровью
Кровью сердца и выжатой плоти,
Задыхаюсь, вцепляюсь зубами,
Свою мысль иссушу, задушу...
Слушай, Бог! Подкрадусь небесами
Прямо в сердце Тебя укушу".
Может быть, именно потому, что количество частных формальных достоинств в этом стихотворении уже значительно больше; может быть, как раз потому, что молитвенная мягкость некоторых строчек, соединенная с трогательной искренностью, а следовательно и ненарочитостью поэта, открывают перед ним хорошие возможности,-- может, именно поэтому таким печальным, обесценивающим ляпсусом и кажется последний нервический выкрик, и запугивающий и нестрашный одновременно.
Неужели так-таки, за всеми этими импровизациями, конкурсами и журналами, не оказалось ни единого элементарно грамотного и благожелательного человека, который указал бы еще совсем, совсем зеленому поэту, что отмеченные строчки конца смешны и что неслучайная повторяемость их ставит под угрозу молодое дарование?..
...Истерические выверты, параллируя с безыскусственной искренностью неустановившегося еще поэта, неизбежно приведут к его засилью, а потом к открытой победе выверта вообще, и -- мы боимся, что изрядный намек на это уже имеется в последнем появившемся на днях стихотворении Фаина:
"Ночью, когда все спит,
Я подкрадусь к моей душе...
Со мной лопата, лом и динамит
И чуткость творческих ушей..."
Здесь перед нами новое титаническое поползновение, требующее титанических творческих сил, но ставящее под серьезное подозрение "чуткость творческих ушей" такого скромного, эмбрионального поэта, как г. Фаин, у которого смешное фатально превалирует над титаническим.
Если от великого до смешного только один шаг, то от смешного до великого значительно большее расстояние.
Только основательно уяснив себе эту немудрящую истину, только решительно отказавшись от мысли "укусить Бога" в то или иное место, сдвинется наш не лишенный дарования поэт с своего настоящего, детского этапа развития.
А сколько их -- так и застрявших на этом первом этапе!