Д-Аннунцио Габриеле
Новая книга Г. д'Аннунцио - Военные гимны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ("Canzoni della Gesta d'Oltremare")
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", 1912, No 6.

Новая книга Г. д'Аннунцио -- Военные гимны

   Д'Аннунцио написал семь томов стихотворений, не считая небольших брошюр, и ничто или почти ничто не переведено на русский и другие языки. Романы и драмы легко переводятся и читаются, и исключительно по ним судят о писателе. А между тем, чтобы иметь правильное представление о личности этого интересного человека, необходимо быть знакомым именно с его стихами. Но они до того индивидуальны, а красота их до такой степени зависит от ритма и от звучности языка д'Аннунцио, что перевод их представляет громадные трудности.
   Обычная участь -- остаться без стихотворного перевода ждет, вероятно, и появившуюся в 1912 году книгу поэта "Canzoni della Gesta d'Oltremare", посвященную триполитанскому походу. Но она интересный документ для изучения творчества д'Аннунцио, содержит немало новых мотивов, и нам представляется нелишним посвятить этим "военным гимнам" особый очерк.
   Книга состоит из десяти песен, "канцон", написанных терцинами. Они появлялись в разное время -- с октября по январь месяц -- в итальянских повременных изданиях и затем были собраны в особый том. Но тут с ними произошел инцидент: книга была конфискована и допущена к продаже только после того, как из нее было выпущено несколько терцин. Дело заключалось вот в чем: Италия, а вместе с нею и "изгнанник" д'Аннунцио с нетерпением ждали отплытия флота к берегам Малой Азии, к Дарданеллам. Д'Аннунцио, мечтающий о господстве родины на Средиземном море, был болезненно поражен неожиданным изменением плана кампании, флот будет конвоировать госпитальные суда. Моряки будут -- "сражаться на суше". Какое разочарование! Чья вина? Вина правительства, позволяющего "воспитателям" юного королевства слишком далеко заходить в своей опеке, и главным образом вина друзей-союзников. Их лицемерие, даже предательство, возбуждает его негодование. "О ненависть, ты питаешь месть и заставляешь бродить кровь, тебя пою я. Знамя мести, тебя я потрясаю"! И он обрушивается на Властелина морей--Англию, на немцев, на этих завоевателей, презревших всякую доблесть, поправших своими грязными каблуками страдания побежденных, а теперь чувствующих братскую жалость к мусульманам. Дальше идет черед Австрии. И д'Аннунцио начинает: "Но больше всех других удручен один" -- и следует 14 строчек многоточий и заметка: "Эта песнь обманутой родины была искалечена рукою полиции по приказанию кавалера Джованни Джиолитти, главы итальянского правительства, 24 января 1912 года. Г. д' А. Запрещенные терцины заключали в себе резкие нападки на императора Франца-Иосифа.
   "Песнь о Дарданеллах" одна из самых злободневных. Она слишком часто обращается к итальянским и иностранным дипломатам, и в этих местах поэзия уступает место довольно неприятным нападкам. В остальных же песнях мы встречаем только славословие. Воспеваются скромные солдаты, погибшие при высадке десанта, на позициях. Воскрешаются в памяти подвиги предков, полководцев мореплавателей; одна канцона посвящена герцогине Аостской, дочери герцога Орлеанского, и служит предлогом для восхваления Франции. Большинство фактов, послуживших мотивами для песен, отысканы в старинных хрониках и едва ли говорят много сердцу и уму самих итальянцев. Во всяком случае поэт счел необходимым присоединить к тексту обширный комментарий, составляющий около четверти всей книги. Без него, конечно, было бы обойтись трудно. Так, например, как понять терцину; "Слушай меня, Генуя, во имя одинокой гробницы твоего Ламбы, погребенного в церкви Св. Матфея, вдали от сына, которому достался другой саван"? В сражении с венецианцами генуэзец Ламба Дориа бросил труп своего сына в море (другой саван), а сам был потом похоронен в Генуе.
   Только есть ли особый интерес в таких подробностях?
   В других местах воспеваются моменты сражения или воскрешается какой-либо поход предков, описывается отправка людей, лошадей и припасов на театр войны.
   Но не в этом одном заключается содержание книги. Д'Аннунцио выразил в ней свой взгляд на потаенное значение турецкой войны и мобилизовал все свои знания и весь свой пыл для доказательства своей идеи. Именно той идеи, что настоящая война итальянцев с турками есть продолжение вековой борьбы Италии за обладание Средиземным морем, его южных и восточных берегов, и островов Архипелага. И подобно тому, как в средние века эта борьба была тесно связана с крестовыми походами, так и теперь он старается видеть в столкновении соперников борьбу Христа с Магометом. Со-гласно легенде, генуэзцы в 1101 г. привезли с Востока чашу, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа (Грааль). И при каждой новой победе в Святой Земле кровь эта начинала кипеть. То же самое представляется поэту и теперь. Мы присутствуем при борьбе "серебряного креста с полумесяцем". Турки должны понести наказание за бесчисленные бедствия, которые они причинили. "Помните! -- восклицает он, -- это не люди, а собаки. Вспомните столетия ужасов! Они калечат раненых, душат безоружных; запах трупов привлекает их, они вырывают из земли погребенных п уродуют мертвых, ругаются над ними. Они издеваются над ранеными, над безоружными, над пленниками, над нашими павшими братьями". "О, Триполис, город предательства, ты узнаешь, как давит бронзовая пята Рима и тяжесть его железного ярма!" Но если война оправдывается своим священным характером, этим не ограничивается ее значение, "так как Африка не более, как оселок, на котором заостряется меч для великих завоеваний, для борьбы с неизвестной судьбой; и в раскрывающемся вдали будущем светит счастье, достижение которого стоит страстей второго Христа". И поэт с воодушевлением возвращается к своей давней мечте: владычеству Италии на Средиземном море, восстановлению могущества великого Рима. Мечта эта никогда не покидала его; она постепенно принимала все более определенные очертания, пока наконец война не дала ей окончательной формы.
   Можно сказать, что с детских лет д'Аннунцио был певцом моря. Он не только восхищался им, как поэт (вспомните страницы "Триумфа Смерти", "Огня", его новеллы), но уже в одном из своих первых сборников стихов он воспевает "Море -- славу и силу Италии" ("Canto Novo"). Великая будущность Италии не представляла для него ни малейшего сомнения. "Ах, отец мой, говорит герой романа "Девы Скал", кто может отчаиваться в судьбах мира, пока под небесами существует Рим". И хотя большинство его героев держатся вдали от толпы и презирают ее, они тем не менее стремятся к великим подвигам, которые прославят их родину. У нее есть неисчерпаемая сила, -- юношество, которое поэт редко, но с восторгом прославляет, противопоставляя его старому поколению, измельчавшему и изменившему заветам борцов за независимость. И теперь он обращается к молодым итальянцам: "Привет тебе, юноша! Слава тебе на небе, слава на море, слава на суше".
   Предшественниками этого молодого поколения он считает всех тех венецианцев, генуэзцев, сицилийцев, пизанцев, что в средние века ходили на своих быстрых кораблях по Средиземному морю, основывали колонии, образовывали богатейшие торговые компании, которым принадлежали острова Архипелага. А главное--и тогда их главными врагами были мусульмане, а Малая Азия -- исконным предметом вожделений.
   Изображая в "Корабле" основание Венеции -- цель драмы прославить морское могущество Италии -- д'Аннунцио вложил в уста своих героев такие слова: "О благословенный народ, мои товарищи и я, мы измерим дикое море нашей юной силой и величием нашего духа; мы устремимся вдаль исследовать обетованные владения. Мы будем предтечами, которые уж не возвращаются, посланцами, которым нет возврата, ибо они понесли свою весть так далеко, что в сумерки быстротекущего дня переступили за пределы вечности и бессознательно вступили в царство смерти". А потом, благодаря жертве первых исследователей, родина станет "совершенно прекрасной, неспособной вместить все богатства свои, все паруса; все гребцы, все мореходы устремятся к ней; и она будет владеть зарубежными странами и во всех гаванях, на Латинском море и за Геркулесовыми столбами, у нее будут дворцы, и на всех морях прославится ее имя". И в своей молитве Богу поэт просит: "Сделай из всех океанов наше море"! Латинское море -- вот его мечта. Устранить Австрию, вырвать власть у Англии, поделиться с сестрой -- Францией: предоставить ей небо, а себе взять волны. "Моряки, моряки, восклицает он: теперь на кораблях и за окопами, на море и на суше, во всех опасностях бесстрашные, закаленные для войны бурями, достойные восхищения в тишине и в шуме битвы, вечно неутомимые, пусть ваша слава осветит и пробудит к жизни все уголки Италии, в то время, как я запечатлеваю ее для будущей, более великой Италии!" Они, эти моряки, завоюют родине четвертый берег. Они обратят свое оружие в плуги и серпы, сделают латинской ту громадную страну, которая некогда признавала владычество Рима и которая влекла к себе не удавшегося поэту, но дорогого ему героя драмы "Сильнее Любви".
   Наконец мечта д'Аннунцио осуществилась. Он все время ждал случая воспеть славное настоящее своей родины. Посторонние зрители могут быть другого мнения о характере происходящей войны, но д'Аннунцио видит в ней только славные стороны. И он горд, что может выступить певцом этой славы, еще раз возвысить "благородную латинскую кровь".
   После смерти короля Гумберта он обратился к его молодому преемнику с вдохновенной поэмой, в которой призывал его осуществить великое назначение Италии и смыть позор поражения. "Знаешь ли ты бесчисленные источники, которыми она питается, и силу новых и древних течений, которая увлекает ее? Любишь ли ты ее божественное Море?.. Судьба избрала тебя для крылатого подвига--натяни лук, зажги факел, рази, освещай, о латинский герой, покланяйся лавру и прославляй храбрых! Ведь если преступление и позор будут продолжаться, когда наступит час возмущения, ты среди восставших увидишь и того, кто сегодня приветствует тебя". Молодой король оправдал эти надежды. Но только что за новая нота звучит в предпоследнем гимне? Кругом расцветает новая весна, какой-то таинственный бог воодушевляет и бодрит всех, -- но почему же он, д'Аннунцио, не может сбросить с себя оковы, которые наложила на него его прежняя жизнь? Молодежь ждет вождя: почему же в его груди не зажигается возвышенное и чистое пламя, которое объединит вокруг него сильное поколение, связанное с ним великою клятвой? Но нет, не ему быть этим вождем. Молодежь сама пробьет себе дорогу; а поэт, умирая, может только прославить ее. Его мечта, как яркая звезда, медленно закатывается за морем Будущего. И, угасая, он приветствует новую жизнь Италии, в которой ему уже не будет места.
   Такое заключение удивляет. Никогда еще д'Аннунцио не изменял себе, не разочаровывался в своей силе. Только пять лет назад он спрашивал своих врагов: "Чья власть может быть противопоставлена моему искусству, если оно всегда прославляло и прославляет на самом точном и самом мощном языке в Италии самые возвышенные и самые святые силы жизни?" Упадок духа, который он за последние десять лет допускал только в своих героях, да и то, чтобы заменить его усиленным воодушевлением, теперь овладел и им -- надо надеяться, что ненадолго. Но после полных восторга первых восьми гимнов тон девятого и особенно последнего поражает своим контрастом. "Последняя песнь" начинается словами, в которых уже сквозит разочарование: "Ах, не десять песен, а десять кораблей, из стали выкованных с такою же силой любви, нужны были тебе, о Родина!" И последние терцины заслуживают быть переведенными, так как певец "Неба, Моря, Земли и Героев" ["Хвала Небу, Морю, Земле и Героям" -- под таким заглавием собраны поэмы д'Аннунцио за последние восемь лет] представляется нам здесь в совершенно новом свете.
   "... Увы, только страдания и песни остались мне в удел. Краткий миг забвения миновал, и сердце сжимается от тоски. Я похож теперь на раненого, который вдали, на границе великой пустыни, открывает глаза, а из безмолвной бездны на него глядят мерцая звезды, и предстают перед ним дорогие образы, раздирается завесь, заслонявшая всю его жизнь, и он читает ее на черном своде неба, и холодеющая душа просветляется и становится твердой, как алмаз...
   "... В одно мгновение он познал то, чего не мог узнать годами. И застывая он просветляется, а ночь окутывает его своим покрывалом. На глазах у него роса, а не слезы, а в руке горсть песку вместо сабли. Кругом все чисто и тихо. Нет молний, нет ешф зари. Какое-то ровное сияние озаряет невозмутимую пустыню...
   "... Так же просыпаюсь и я, после опьянения неожиданно наступившей весной, одинокий в жизни, чуждый кровавых потрясений, погруженный в мрак старых страданий, под молчаливым сиянием звезд, приносящих несчастие, без движения па чужой стороне. И ненужная кровь, которою я не пожертвовал, жжет "мои жилы, казавшиеся мне молодыми, и лихорадка трясет мое малодушное тело.
   "... О мои песни, вы казались мне полными воодушевления, когда вы устремились в первую схватку, во всеоружии моей мысли. Для каждой из вас с неослабным усердием создал я лицо героини, орлиные крылья, когти львицы. В моей кузнице кипела работа, восторг любви не давал мне покоя, и я не чувствовал в сердце боли от старой раны, и кошмар, который сны мои обращает в мрачное умирание, оставлял меня в покое. Я слышал только, как бушует огонь, и рвался к работе, как в битву, а за стеной, из ночной тьмы глядели, как звезды, горящие глаза, глаза моих братьев... "Гори, гори, огонь, работай! Слава, сверкай! Певец народов к победе"! И песни -- сестры, еще красные от огня разносились по ветру, когда над тоскующим Океаном потухали звезды и буревестник кричал над ландами и вся душа моя провожала их в великий путь, и только тело оставалось на бесцветном берегу. Расстояние уничтожалось словом, как пустая помеха, а теперь оно растекается во все уголки синей ночи, по равнинам, по горам, по поверхностям вод. И страдания мои не в силах измерить его.
   "... Рев Океана умолк, ветер утих. И во внезапной тишине снова восстал мой ночной кошмар. Никто не слышит меня. Я похож на раненого, который вдали, на границе великой пустыни, открывает глаза, и в далеком небе звезды мерцают над его холодеющим телом, и он слышит все слабее, все дальше плач того, что ему было дорого в жизни.
   "... Разве я не воспел тебя, о незнакомый мой брат? Разве я не спросил, как твое имя, чтобы оно прозвучало в моей песни? Ты одинок, ты обречен на смерть, ты уже окутан вечным забвением, ты плаваешь в своей собственной крови. И у тебя не будет могилы. О, если бы я мог быть для тебя тем, кто прибегает на стоны упавших, в самый ад битвы, и взваливает товарища на плечи, чтобы спасти его от ужасной мести врага-изувера, и у порога палатки падает мертвый. Но мне кажется, что я должен пережить тебя, как будто обреченный на какое-то таинственное наказание, и что я не тень, не человек -- без цели блуждаю по берегу моря"...

-------------------------------------------------------------------

   Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", 1912, No 6.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru