Lib.ru/Классика: Дальмерт Михаил Васильевич. Фальшивый мотив

ФАЛЬШИВЫЙ МОТИВЪ.

Въ августовской книгѣ "Отечественныхъ Записокъ" окончилось печатаніе новаго романа г. Рѣшетникова "Свой хлѣбъ". Какъ кажется, ни публика, ни критика не обратили на это произведеніе особеннаго вниманія, вѣроятно, немногіе и прочли его до конца, а между-тѣмъ, это шероховатое созданіе искуства интересно. Интересъ его, разумѣется, не въ художественной обстановкѣ, не въ томъ, что г. Рѣшетниковъ оставляетъ въ немъ среду, которую онъ изображалъ до-сихъ-поръ, и принимается за новую,-- не въ вѣрности изображенія этой среды,-- а въ странномъ измышленіи, на которомъ построенъ этотъ романъ.

Измышленіе это явствуетъ изъ заглавія и сюжета.

Гдѣ-то надъ Волгой находится городокъ Ильинскъ, нѣчто въ родѣ тѣхъ поселеній, которыя основываются племенами, переходящими изъ кочевого въ осѣдлое состояніе; жители его живутъ первобытными животными инстинктами и, по правамъ и стремленіямъ, могутъ быть отнесены къ дикимъ, хотя изъ того, что одни изъ нихъ называются мѣщанами и враждуютъ съ другими, которые называются чиновниками, можно заключить, что они находятся на той степени цивилизаціи, гдѣ появляется уже раздѣленіе на касты. Въ этой, неимѣющей и проблеска человѣческой мысли или человѣческаго чувства, средѣ является человѣкъ и не только просто человѣкъ, но настоящая "путеводная личность".

Какъ ни дико кажется такое появленіе, но оно понятно съ точки зрѣнія искуства. Если искуство дѣйствуетъ и на мысль, все-таки оно дѣйствуетъ черезъ чувство; чувство поражается контрастомъ. Поэтому ни одинъ романъ, до сихъ поръ, не можетъ обходиться во-первыхъ, безъ привлекательной добродѣтели, во-вторыхъ, безъ омерзительнаго порока, ставящаго преграды добродѣтели, а въ-третьихъ -- безъ непонятно-чудеснаго сцѣпленія обстоятельствъ, которое потомъ дѣлается понятнымъ совершенно непонятнымъ образомъ. Это неизмѣнная основа всѣхъ романовъ, съ той разницей, что прежде романы писались на мотивъ добродѣтели торжествующей, а теперь они пишутся на мотивъ добродѣтели самозарождающейся; прежде добродѣтель боролась, поборала порокъ и торжествовала; теперь она хотя и не всегда побораетъ и торжествуетъ, но зато является съ пеленокъ во всеоружіи борьбы. Переходъ отъ стараго мотива къ новому объясняется требованіями времени, и превосходство его очевидно безъ доказательствъ. Онъ даетъ, между прочимъ, мысли и чувству спокойствіе и сознательную увѣренность въ будущемъ. Нечего думать о томъ, какъ-бы намъ устроиться, обставить свою жизнь, опредѣлить свои отношенія такъ, чтобы изъ той слякоти, которая двигается по улицамъ и, неизвѣстно почему, называется людьми, дѣйствительно выходили люди; нечего хлопотать о такъ-называемыхъ общественныхъ вопросахъ. Если мы уже очень порочны, если между нами нѣтъ ни одного характера и всюду дряблость, лѣнь, чревоугодіе, боязнь за себя и свою копейку, низкопоклонство и полное обезличеніе ради порядка, -- это ничего не значитъ; въ концѣ концовъ выйдетъ такъ, что вдругъ гдѣ-нибудь въ гнили, въ какомъ-нибудь звѣриномъ семействѣ окажется прелестная женская душа; потомъ въ другой навозной кучѣ появится молодецъмужчина, а тамъ еще гдѣ-нибудь заблеститъ свѣтлое явленіе и такъ далѣе, и такъ далѣе... Хотя и не съ поражающей быстротой, но и не особенно медленно станутъ "нарождаться" люди... Ничего не значитъ, что эти люди будутъ жить при тѣхъ-же условіяхъ, при какихъ мы живемъ; тѣ вліянія, которыя превращаютъ насъ въ прокисшія дрожжи, будутъ безсильны надъ ними,-- судьба приготовитъ ихъ въ видѣ консервовъ. Такова своеобразная теорія прогресса нѣкоторыхъ русскихъ романистовъ. Когда такой теоріи еще не существовало, когда сколько-нибудь сообразовались съ дѣйствительностью, если нужно было вывести энергическаго человѣка въ нашей средѣ, -- его брали со стороны, напримѣръ, болгара; теперь, при увѣренности, что люди "нарождаются", довольствуются своими, какіе ни наесть.

Слѣдовательно, сообразно съ условіями романа, совершенно понятно, что въ городѣ Ильинскѣ появилась свѣтлая личность, появилась въ семьѣ виннаго пристава Яковлева,-- въ семьѣ, члены которой, точно также, какъ и всѣ ихъ близкіе, родные и знакомые, ничѣмъ не отличаются отъ остальныхъ жителей города и совершенно похожи другъ на друга, какъ двѣ капли воды, своими отличительными качествами; корыстью, злобой, взаимной ненавистью, эгоизмомъ и проч. Эта свѣтлая личность, героиня романа,-- дочь виннаго пристава Яковлева, Дарья Андреевна.

Читатель знакомится съ нею очень скоро и съ первыхъ-же страницъ романа начинаетъ подозрѣвать, что передъ нимъ прекрасная личность. Убѣжавъ изъ монастыря, куда она была отдана родителемъ, въ угоду ея мачихѣ (и какъ вамъ кажется, просто затѣмъ, чтобы она испытала мученія, потому-что какая-же это героиня, если она не помучилась достаточно еще до начала романа), она является въ родной городъ на разсвѣтѣ одного весенняго дня и, проходя по пустыннымъ улицамъ, смотритъ на знакомыя мѣста, мечтаетъ, вспоминаетъ и высказываетъ благородныя мысли.

Вотъ отцовскій домъ. Она тихо пробирается въ него. Всѣ спятъ; она не хочетъ никого будить; несмотря на усталость, не ложится сама спать и отправляется бродить по двору и саду... Читатель все ближе и ближе знакомится съ ней: она пробирается въ огородъ, созерцаетъ овощи, огурцы, тыквы, арбузы... "но вотъ застучали копытами, лошади, промычала корова, пропѣлъ пѣтухъ"... Она задумывается. ее поражаетъ контрастъ между безмолвнымъ огурцомъ и мычащей коровой; она говоритъ: "здѣсь тихо, здѣсь растенія... а тамъ жизнь съ заботами и безпокойствами! ("От. Зап." No 3, 1870 г. 46 стр.). При этомъ размышленіи, читатель знакомится не только съ героиней, но и съ пріемами новаго реальнаго поэта... Онъ не встрѣчаетъ уже надоѣвшихъ ему контрастовъ между покоемъ природы и суетой жизни въ видѣ изображенія съ одной стороны какого-нибудь мирнаго, смѣющагося пейзажа съ ручейкомъ, или безбрежной, молчаливой степи съ ковылемъ-травой, а съ другой -- движенія шумной столицы; предъ нимъ картина дѣйствительности самой дѣйствительной. Впрочемъ, мы не разбираемъ романа съ художественной стороны, да и совсѣмъ его не разбираемъ, а только слѣдимъ за измышленіемъ автора, которое олицетворяется въ его героинѣ...

Побродивъ по городу, она находитъ, наконецъ, въ саду, въ бесѣдкѣ своего родителя, который съ похмѣлья томится жизнью... Между ними начинается бесѣда, въ концѣ которой Дарья Андреевна, къ немалому изумленію своего отца, объявляетъ ему, что она хочетъ "шить на сторону"...

Въ этомъ стремленіи "шить на сторону" -- вся героиня, со всѣми ея стремленіями. Читатель знаетъ теперь основной мотивъ, на которомъ построенъ весь романъ и который заправляетъ всѣми событіями, разсказанными въ романѣ.

Какъ намъ кажется, мы можемъ допустить, что иной недогадливый человѣкъ можетъ подумать: "почему-же и не шить на сторону, если это нужно? только что-же тутъ особенно героическаго и причемъ здѣсь романъ?" Недогадливый человѣкъ подумаетъ такъ потому, что будетъ введенъ въ заблужденіе неловкой фразой Дарьи Андреевны... Героическаго здѣсь довольно, потому-что ей вовсе не нужно "шить на сторону"; семья ея обезпечена и ея рѣшимость шить на сторону не вызвана ни необходимостью, ни голодомъ. За этой простой фразой скрывается стремленіе жить самостоятельнымъ трудомъ, жить, -- какъ говоритъ названіе романа, -- "своимъ хлѣбомъ",

Кто не знаетъ той среды, въ которой родилась и выросла Дарья Андреевна? Главный основной мотивъ жизни большинства этой среды просто борьба изъ-за куска хлѣба. Въ этой борьбѣ изъ-за куска и обезпеченія человѣкомъ руководятъ такіе инстинкты, удовлетвореніе которыхъ необходимо прежде всего; мысль работаетъ только той стороной, которая полезна въ борьбѣ и можетъ доставить побѣду надъ оплошавшимъ или недогадливымъ соперникомъ,-- и уже, конечно, здѣсь нѣтъ мѣста ни понятію о солидарности людей, ни чувству справедливости... При такихъ жизненныхъ условіяхъ, понятія о чужомъ и своемъ хлѣбѣ едвали могутъ развиться въ ясныя, опредѣленныя понятія, а тѣмъ болѣе въ стремленіе -- не брать ничего чужого и довольствоваться своимъ. Винить отдѣльныя личности этой среды безмысленно; онѣ -- естественный, необходимый и неизбѣжный продуктъ всей суммы жизненныхъ условій. По позволительно сомнѣваться, чтобы могла явиться въ такой корыстной, недѣлающей и неспособной дѣлать никакого различія между чужимъ и своимъ хлѣбомъ, средѣ -- личность, стремящаяся жить самостоятельнымъ трудомъ. Явленіе это до такой степени исключительное, до такой степени выходящее изъ ряда ожидаемыхъ, естественныхъ явленій, что рождаются вопросы: какъ развивалась эта дѣвушка? Какимъ образомъ зародилось и развилось въ ней это стремленіе?

Какъ мы уже сказали, такіе вопросы безполезны, если принять во вниманіе условія романа. По настоящій романъ построенъ на измышленіи, которое слишкомъ близко касается нѣкоторыхъ болѣзненныхъ сторонъ нашей умственной жизни, или, лучше сказать, нашихъ увлеченій, на которыя тратятся лучшія, дорогія силы. Поэтому, признавая, съ точки зрѣнія романа, нравственный характеръ героини, ея стремленія и всѣ ея похожденія совершенно естественными, мы все-таки имѣемъ право предлажить эти вопросы, чтобы рѣшить -- будутъ-ли они естественными, или, по крайней мѣрѣ, возможными съ точки зрѣнія здраваго смысла?

II.

Съ точки зрѣнія здраваго смысла, романъ все-таки долженъ имѣть хоть какое-нибудь отношеніе къ дѣйствительности. Слѣдовательно, героиня его не сверхъестественное существо, а человѣкъ, дѣйствующій не подъ вліяніемъ наитія, а въ силу своихъ внутреннихъ побужденій и подъ вліяніемъ жизни.

Отъ предковъ, отца и другихъ родныхъ по восходящей линіи она не могла унаслѣдовать ничего, кромѣ чичиковскихъ инстинктовъ. Ея братья и сестры вполнѣ унаслѣдовали черты того типа, къ которому принадлежатъ, унаслѣдовалнихъ до мельчайшихъ подробностей. Но такъ-какъ она ни на кого изъ нихъ не похожа, значитъ, черты ея характера были ея индивидуальными, чисто ей принадлежавшими чертами. И эти черты, сами по себѣ, представляютъ громадное уклоненіе отъ всего ей родственнаго,-- враждебное уклоненіе. Чтобы понять, какъ онѣ могли развиться, надо предположить, что въ ея жизни были какія-нибудь особенно-крупныя внѣшнія вліянія, благопріятныя развитію ея характера, и были такъ сильны, что помогли этимъ чертамъ устоять среди враждебной обстановки и развиться въ великое, чисто-человѣческое стремленіе -- жить самостоятельной жизнію, не отнимая ни у кого ничего. Необходимость такой помощи знаютъ многіе по собственному опыту, знаетъ всякій, видѣвшій случаи разлада съ окружающимъ; наконецъ, наука доказываетъ намъ, какъ трудно пробиться въ жизнь всякому уклоненію отъ наслѣдственнаго характера.

Самыя сильныя вліянія -- вліянія дѣтства. Изъ разсказа мы узнаемъ, что Дарья Андреевна жила, въ дѣтствѣ, въ какомъ-то отчужденіи; братья и сестры обижали ее; отца она боялась (неизвѣстно почему, такъ-какъ онъ любилъ ее больше остальныхъ дѣтей) и не довѣряла ему. Подобныя жизненныя условія могли вызвать или забитость, приниженность или злобу, подозрительность, зависть, -- однимъ словомъ, свойства, всегда вызываемыя такими условіями, самыя естественныя свойства подобныхъ взаимныхъ отношеній. Но такъ-какъ этихъ качествъ у Дарьи Андреевны не оказывается, то, значитъ, зародыши иныхъ, ея личныхъ качествъ были слишкомъ сильны и имъ помогло развиться иное, не семейное вліяніе... Авторъ, какъ кажется, даетъ понять читателю, что такимъ вліяніемъ было -- вліяніе мѣщанскихъ дѣтей; но какого рода оно было, какъ сильно и въ какую сторону оно вліяло, чему помогло -- изъ разсказа видѣть нельзя; авторъ ограничивается опредѣленіемъ контраста между чиновничьимъ и мѣщанскимъ воспитаніемъ; съ одной стороны, чиновничьей -- строгій порядокъ, вставанье въ одно время, запрещеніе бѣгать босикомъ по полу, необходимость умываться, зубренье уроковъ, съ другой стороны -- дѣти, предоставленныя самимъ себѣ, имѣющія право выражаться, не стѣсняясь, не мыться, если не хочется... Насколько такой контрастъ глубокъ, насколько онъ характеризуетъ оба воспитанія, и насколько онъ что-нибудь выясняетъ -- рѣшить трудно, но намъ кажется, что читатель можетъ самъ сообразить, во-первыхъ, что лучше для воспитанія -- умыванье или неумыванье, а во-вторыхъ, все это нисколько не касалось развитія дѣвицы Яковлевой. Впрочемъ, изъ отношеній ея къ мѣщанскимъ дѣтямъ мы узнаемъ слѣдующее. Ее занимало и мучило общественное неравенство; сходясь съ мѣщанскими дѣтьми, она задавала поэтому поводу вопросы, на которые они отвѣчали, "что все происходитъ отъ того, что они родились мѣщанами и бѣдны потому, что есть богатые и бѣдные"... Какъ-бы ни былъ чудесенъ сюжетъ романа и какими-бы сверхъестественными условіями онъ ни былъ обставленъ, но мы не думаемъ, чтобы и въ такомъ романѣ -- не говоря о дѣйствительности -- можно было признать какое-нибудь значеніе за такими объясненіями и за людьми, которые до нихъ додумались и которые не могли ни до чего другого додуматься. Дарью Андреевну очень любилъ отецъ ея первой мачихи, старикъ протопопъ; она его тоже очень любила. Мы думаемъ, что вліяніе его должно было быть самымъ сильнымъ именно потому, что ее никто больше не любилъ и она никого больше не любила. Что могъ дать ей протопопъ и какъ онъ могъ помочь ея стремленіямъ къ самостоятельности, видно изъ ихъ отношеній другъ къ другу. Она часто ходила къ нему; онъ занималъ ее, разсказывая ей житія святыхъ и сказки; онъ училъ ее и... втеченіи пяти лѣтъ даже (это "даже" принадлежитъ автору романа) обучилъ первымъ правиламъ армфметики и грамматики! "Дальнѣйшее преподаваніе онъ считалъ безполезнымъ", потому-что, какъ онъ говорилъ, "дѣвочекъ не для чего утруждать науками, такъ-какъ имъ не быть ни священниками, ни стряпчими, а назначеніе ихъ состоитъ въ томъ, чтобы помогать мужьямъ или быть въ домѣ хозяйками w воспитывать дѣтей въ послушаніи и страхѣ божіемъ"... Когда она обратилась къ нему за разрѣшеніемъ мучившихъ ея вопросовъ о "подраздѣленіяхъ", онъ сказалъ ей съ неудовольствіемъ: откуда это у тебя въ головѣ такія мысли бродятъ? и далъ ей прочитать одну изъ книжекъ житія святыхъ. Ясно, что не слыша никогда ничего другого, она должна была принять слова и мнѣнія любимаго ею, опытнаго въ жизни старика за непогрѣшимую, святую истину; тѣмъ болѣе, что эти мнѣнія подтверждались всѣмъ окружающимъ, всѣми мелочами. Но она не приняла этихъ мнѣній. Такимъ образомъ, ни мѣщанскія дѣти, ни отецъ протопопъ не имѣли и, очевидно, не могли имѣть никакого положительнаго вліянія на развитіе человѣческихъ свойствъ и благородныхъ стремленій Дарьи Андреевны; вмѣстѣ съ тѣмъ они не имѣли положительнаго вліянія и въ другую сторону; они не заставили ее принять ихъ фаталистическое воззрѣніе на міръ: "есть богатые и бѣдные, такъ тому и надо быть"...

Положительное вліяніе и прямая помощь нужны для развитія такой натуры, гуманные задатки которой, влекущіе ее впередъ, ея стремленіе и собственная иниціатива хотя и сильны, но не исключительно сильны, -- не настолько сильны, чтобы бороться противъ всей враждебной обстановки. И чѣмъ обстановка нелѣпѣе, чѣмъ она дальше отъ сколько-нибудь разумныхъ основъ, тѣмъ внутреннее стремленіе и иниціатива должны-быть сильнѣе, чтобы побѣдить, а не спасовать. Натура, обладающая болѣе счастливыми силами, обходится безъ прямой помощи; внѣшнія вліянія помогаютъ ея развитію, дѣйствуя отрицательно, толкая противорѣчіями человѣческіе инстинкты къ развитію въ человѣческое чувство и мысль.-- "Сильная душа", "энергическая натура" (модныя слова наши, вѣроятно потому, что у насъ такихъ душъ и натуръ мало въ обращеніи), конечно, не удовлетворяется тѣмъ, что ей станутъ говорить, чему ее станутъ учить; если ей преподнесутъ такое объясненіе жизни, такое нравственное ученіе, которое не можетъ принять ея инстинктъ добра и правды, если они оскорбятъ этотъ инстиктъ,-- вся она подымется протестомъ и станетъ сама отыскивать себѣ дорогу; тотъ-же инстинктъ поможетъ ей; она станетъ пытать и разбирать окружающее, анализировать, сравнивать и дѣлать выводы; во многихъ второстепенныхъ выводахъ она ошибется, но схватитъ непремѣнно правдивый основной мотивъ, потому-что тотъ-же инстинктъ правды будетъ руководить ею, потому что съ каждымъ днемъ нелѣпость обстановки и фальшивость мотива, заправляющаго этой обстановкой, будутъ для нея виднѣе,-- нелѣпость имѣетъ неоцѣненное свойство раскрываться во всей полнотѣ передъ всякимъ, кто разъ серьезно усомнится въ ея фальши; потому, наконецъ, что натура сильная стремленіемъ къ правдѣ не запутается въ фальшивыхъ измышленіяхъ, ее не допуститъ къ этому здравый разсудокъ, дающій всегда самые простые, самые понятные отвѣты тѣмъ, кто хочетъ отъ жизни, "не мудрствуя лукаво", только правды.

Зная обстановку жизни Дарьи Андреевны, съ одной стороны,-- зная, съ другой, характеръ ея стремленій, слишкомъ рѣзко противорѣчащихъ стремленіямъ всего, что жило вокругъ нея,-- зная, что она не могла ждать помощи и сочувствія этимъ стремленіямъ ни откуда, мы должны предположить, что она изъ тѣхъ богатыхъ силами натуръ, которыя, руководясь инстинктомъ правды и непреклоннымъ стремленіемъ къ добру, сначала чувствуютъ, потомъ понимаютъ нелѣпость окружающаго и наконецъ, анализируя осаждающіе ихъ вопросы, доходятъ до пониманія своей роли въ жизни, выбираюся на прямую дорогу и остаются на ней до смерти. Дѣйствительно, Дарья Андреевна пытала окружающее; ее занимали вопросы о "подраздѣленіяхъ", о томъ, отчего есть богатые и бѣдные люди -- и другіе вопросы въ этомъ нѣсколько мечтательномъ родѣ... По, какъ говоритъ авторъ, "всѣхъ этихъ вопросовъ она не могла разрѣшить" и, разумѣется, только мучила себя ими, путалась въ нихъ и, поневолѣ, должна была обращаться за разрѣшеніемъ ихъ къ мѣщанскимъ дѣтямъ и отцу протопопу... Хотя для рѣшенія всѣхъ этихъ вопросовъ ненужно особенной міровой работы, а именно только простое чувство справедливости, но мы не можемъ ее винить за немощь разрѣшенія, потому-что и свѣтила науки не могутъ или не хотятъ разрѣшать ихъ,-- но она, какъ и всякій стоящій такъ близко къ страждущимъ и гибнущимъ подъ гнетомъ соціальной неправды, могла, по крайней мѣрѣ, догадаться о безплодности этихъ общихъ вопросовъ и обратиться къ другимъ. Къ несчастію, она не догадалась и эти вопросы такъ и занимали ее "продолженіе всей, извѣстной намъ, ея карьеры.

Не умѣя отдѣлаться отъ мучившихъ ее вопросовъ, не умѣя разрѣшить ихъ, она тѣмъ не менѣе пыталась дѣлать выводы изъ того, что видѣла вокругъ себя... Дикость и тяжесть ея семейной жизни давятъ ее; она сравниваетъ эту жизнь съ жизнью бѣдныхъ мѣщанъ, и это сравненіе вызываетъ въ ней слѣдующее удивительное раздумье: "отчего у нея въ домѣ все дѣлается не такъ, какъ у людей бѣдныхъ?" Въ этомъ раздумья видна увѣренность, что жизнь бѣдныхъ лучше, видна какъ-будто зависть къ этой жизни. Чему она завидовала? Чему могла завидовать? Дома се возмущали невѣжество, дикость нравовъ и взаимныхъ отношеній. Но у тѣхъ, кому она завидовала, было то-же невѣжество и та-же дикость взаимныхъ отношеній, и только суровая нужда и непосильный трудъ еще болѣе отравляли эту злобу?.. Гдѣ же выходъ этой злобѣ?.. Разумѣется, во взаимныхъ отношеніяхъ...

Эта зависть героини къ жизни бѣдныхъ обрисовываетъ ее; читатель все ближе и ближе знакомится съ характеромъ ея стремленій и съ ея способностью понимать жизнь. Героиня видитъ передъ собой страданье, дикія отношенія, злобу и всюду зависимость людей другъ отъ друга или отъ случая. Она не задаетъ себѣ самаго естественнаго вопроса, который невольно, самъ собою долженъ придти въ голову при видѣ всего этого: отчего это страданіе... эта тяжкая зависимость?.. Она не догадывается даже о неизбѣжномъ отвѣтѣ на этотъ неизбѣжный вопросъ,-- отвѣтѣ, который даетъ сама жизнь всею своею совокупностію и всѣми своими мельчайшими подробностями: причины страданія, дикости, злобы, корысти -- гнетущая бѣдность и непосильный трудъ. Причина зависти -- та-же бѣдность, потому-что бѣдность безсильна, безпомощна, и потому завистлива. Дарья Андреевна предпочитаетъ нянчиться съ своими вопросами: "почему бѣдные люди -- бѣдные" или: "почему существуютъ люди, которыхъ называютъ работниками, и почему обращаются съ ними невѣжливо?" Вопросы, конечно, неразрѣшаются и она кончаетъ тѣмъ, что завидуетъ бѣдности.-- Разумѣется, она не знала, что эта благородная зависть изобрѣтена досужей фантазіей лѣнивыхъ и праздныхъ людей,-- что эта зависть долго была поэтическими мотивами для забавы этихъ людей, которымъ хотѣлось, ради успокоенія своей совѣсти, думать, что тамъ, въ хижинѣ, внизу подъ нами, истинное аркадское счастье,-- но какъ она, жившая тоже внизу, въ хижинѣ, видѣвшая эту Аркадію, въочію, могла завидовать ей? чему она завидовала, -- это непонятно... Какъ кажется, авторъ не хотѣлъ писать сатиры на чиновничьихъ дочерей, стремящихся къ самостоятельности; весь тонъ его романа говоритъ противъ этого; онъ относится къ героинѣ съ искреннимъ сочувствіемъ и всѣ разобранныя нами черты и мнѣнія героини старается выставить симпатичными. Но онъ попадаетъ не туда, куда метитъ; онъ путается въ противорѣчіяхъ, бродитъ въ потемкахъ собственнаго измышленія... по перейдемъ къ дальнѣйшему знакомству съ героиней.

Стремленіемъ опредѣляется дѣятельность человѣка, и въ стремленіи выражается человѣкъ; но стремленіе регулируется мыслительною способностью, безъ помощи которой оно безполезная сила, идущая, ощупью и въ разбродъ, и никогда недостигающая цѣли. Стремленіе Дарьи Андреевны мы знаемъ, -- но нѣкоторымъ, взятымъ нами изъ разсказа автора, чертамъ ея характера и ея мнѣніямъ мы можемъ нѣсколько судить и о ея мыслительныхъ силахъ. Но для полнаго и окончательнаго знакомства съ нею мы должны знать вполнѣ характеръ и степень ея умственныхъ силъ (кстати г. Рѣшетниковъ даетъ на этотъ счетъ довольно положительныя свѣденія),-- тогда, можетъ быть, и разрѣшатся оставшіеся до сихъ поръ нерѣшенными вопросы: какъ развивалась эта дѣвушка? какимъ образомъ зародилось и развилось въ ней ея благородное стремленіе?

III.

Какъ извѣстно, Дарью Андреевну мучили вопросы. Со стороны -- отвѣта не было; въ ней самой пока были только неопредѣленные порывы: "противна мнѣ эта жизнь, уйду... уйду". Какъ мы могли уже убѣдиться, предположеніе наше о томъ, что она принадлежала къ личностямъ, одареннымъ громаднымъ запасомъ внутреннихъ силъ, было бы неосновательно. Окружающая обстановка, которою она возмущалась, въ сущности не дѣйствовала на нее ни прямо, ни отрицательно; выводы. которые она дѣлала въ своей и чужой жизни, ограничивались идиллическими мечтаніями. Значитъ, она нуждалась въ помощи. Иначе ей приходилось провести всю жизнь въ безплодныхъ мечтаніяхъ, гуляя по огороду и поражаясь контрастомъ между коровой и тыквой. Въ такомъ безвыходномъ положеніи инстинктъ толкнулъ ее, -- на этотъ разъ, въ хорошую сторону: она попробовала обратиться къ помощи чужой мысли, къ книгамъ... Но... приводимъ слова автора: "чѣмъ больше подростала Дарья Андреевна, тѣмъ больше у нея являлось желаніе знать, и она съ жадностью хваталась за всякую книгу, но и въ этихъ немногихъ книгахъ ей приходилось читать преимущественно о любви; серьознаго же чтенія она не понимала: оно было до того тяжело для нея, что она дремала и въ головѣ чувствовалась или пустота или тяжесть, и когда она мучилась безсонницей, то какія то непонятныя слова то-и-дѣло роились въ ея головѣ."

Человѣкъ, обладающій способностью мыслить, т. е. какъ слѣдуетъ устроеннымъ для этого здоровымъ аппаратомъ,-- разумѣется, можетъ мыслить; трудно предположить, чтобы были такіе субъекты, которые въ здоровомъ состояніи, не будучи кретинами, могли мыслить вполовину или полусерьезно. Конечно, очень часто случается, что человѣкъ и способный мыслить съ трудомъ справляется съ серьезной мыслью, но тутъ вся трудность происходитъ только при первой встрѣчѣ съ серьезной мыслью, отъ непривычки. Потомъ мозгъ привыкаетъ къ работѣ. У однихъ, болѣе счастливо обставленныхъ, это случается въ дѣтствѣ, у другихъ, менѣе счастливыхъ, это случается позже. Но всѣ, способные мыслить, обладающіе умомъ, мыслятъ потомъ безъ труда. Иначе и быть не можетъ; всякій здоровый органъ исполняетъ свое дѣло, всякій больной или ненормально устроенный органъ не можетъ его исполнять. Читатель извинитъ насъ за эти vérités à la Pallisse. По тѣмъ патологическимъ признакамъ, которые приводитъ г. Рѣшетниковъ, говоря объ умственныхъ силахъ своей героини, мы должны заключить, что мысль вообще была несродна съ ея организмомъ, что она потрясала его весь и вызывала въ немъ мучительныя. болѣзненныя ощущенія. Авторъ не говоритъ, что эти болѣзненныя ощущенія Дарья Андреевна испытывала при первомъ знакомствѣ съ мыслью; напротивъ, она жадно пыталась мыслить и каждый разъ должна была платиться безсонницей и "какія-то непонятныя слова то и дѣло роились въ ея головѣ", т. е. каждый разъ у нея появлялись ясные признаки умопомѣшательства. Что мы не преувеличиваемъ, въ этомъ можетъ убѣдиться всякій, спросивъ о значеніи этихъ признаковъ у любого доктора, не говоря уже о психіатрѣ.

Дальше г. Рѣшетниковъ какъ-будто раскаивается; ему стало жаль бѣдную дѣвушку, которую онъ ради своего измышленія вывелъ, какъ медвѣдя, на потѣху почтенной публики; онъ старается смягчить сужденіе, которое могутъ вызвать разсказанные имъ факты, и говоритъ: "она больше всего любила описанія простой жизни, похожей на ихъ ильинскую, очерки и начинавшіеся въ то время печатные разсказы и сцены (!!!) изъ простонародной жизни. Сочиненія Гоголя она читала съ упоеніемъ и нѣсколько разъ и даже помнила изъ него очень многое." Шаль, что авторъ не прибавилъ: "наизусть" -- тогда бы и слогъ его достигъ нужнаго совершенства и мысль была-бы понятнѣе. Но извѣстно, что всякая "свѣтлая личность" русскихъ романовъ непремѣнно должна читать Гоголя съ упоеніемъ: это ея обязанность; слѣдовательно авторъ говоритъ здѣсь о Гоголѣ такъ-сказать офиціально, не смѣя отступить отъ рецепта,-- странно только, что онъ не признаетъ за твореніями Гоголя серьезной мысли; а если онъ признаетъ и упомянулъ о немъ не по разсѣянности, а намѣренно, то какъ-же Дарья Андреевна могла читать его съ упоеніемъ, какъ она, страдавшая отъ призрака серьезной мысли, могла открытъ серьезную мысль, скрытую подъ смѣхомъ?.. Что касается до "печатныхъ сценъ", то предпочтеніе къ нимъ Дарьи Андреевны, не ослабляя мнѣнія объ ея умственномъ убожествѣ, только подтверждаетъ его. Большинство сценъ, почти всѣ "печатныя сцены "изъ нашей народной жизни просто зубоскальство надъ народомъ; эти сцены могутъ занять и, дѣйствительно, очень занимаютъ и развлекаютъ людей, для которыхъ "народъ" -- забавная, совершенно иная, чѣмъ они, порода, но людямъ, стоящимъ близко къ народу и знающимъ значеніе и смыслъ комизма этихъ сценъ, онѣ должны быть, но малой мѣрѣ, омерзительны.

Теперь мы можемъ подвести итогъ умственнымъ и инымъ достоинствамъ Дарьи Андреевны и опредѣлить ея характеръ и ея личность, во-первыхъ, какъ художественное созданіе г. Рѣшетникова, во-вторыхъ, какъ живую личность. Но стоитъ-ли подводить итогъ и опредѣлять? Съ той и другой точки зрѣнія, она ясна и понятна сама собою.

IV.

Далѣе выяснять и разрѣшать вопросъ, какъ развилась эта дѣвушка,-- какимъ образомъ зародилось и развилось въ ней благородное стремленіе,-- было-бы теперь, когда мы знаемъ героиню и знаемъ, чего отъ нея можно ожидать,-- покрайней мѣрѣ, безполезно. По все таки, стремилась-же она къ чему-нибудь, ради чего-нибудь? Иначе, изъ-за чего-же она прошла всѣ мытарства? Для какой жизненной цѣли и литературнаго смысла она явилась въ головѣ г. Рѣшетникова?

Разумѣется, она не стремилась и не могла стремиться къ самостоятельности я независимости, въ широкомъ смыслѣ этихъ словъ; для этого у нея не было задатковъ, какъ не было ихъ ни въ комъ изъ окружавшихъ ее, на которыхъ она, въ сущности, совершенно походила по силѣ пониманія и мысли, отличаясь отъ нихъ только неопредѣленными порывами... Но мы можемъ допустить, что она просто, безсознательно хотѣла уйти отъ надоѣвшей ей жизни; она, можетъ быть, хотѣла избавиться, во-что бы то ни стало, отъ ожидавшей ее участи. Она знала, что единственное назначеніе ея, какъ и всякой дѣвушки ея среды,-- выйти замужъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ говоритъ авторъ, и "она знала многихъ дѣвушекъ изъ чиновнаго класса, вышедшихъ за некрасивыхъ и пожилыхъ чиновниковъ, часто бывала на свадьбахъ и слушала сужденія барышень, которыя находятъ въ томъ или другомъ женихѣ множество недостатковъ; въ городѣ было два случая, что два купца женились на чиновничьихъ дочеряхъ и били ихъ; она видала много сценъ такого рода, что мужья часто бьютъ своихъ женъ, которыя отъ этого плачутъ, терпятъ отъ нихъ всякія непріятности, потому-что онѣ неумѣютъ защищаться; видала она также многихъ мѣщанокъ, заработывающихъ хлѣбъ для своихъ семействъ, тогда-какъ ихъ мужья ничего не дѣлаютъ, а только пьянствуютъ, и все это ее возмущало." Говоря откровенно, трудно упрекнуть приведенную нами тираду въ послѣдовательности и ясности мысли, а автора въ умѣньи выражать свои идеи и образы, но мы можемъ догадываться изъ этого невиннаго лепета" что Дарью Андреевну больше всего пугала ожидавшая ее участь выйти замужъ за чиновника или купца, который будетъ ее бить, "отчего она будетъ плакать". Такая перспектива возмущала ея натуру и стремленіе героини избавиться отъ этой участи совершенно понятно. Оно могло зародиться и во всякой средѣ: для этого ненужно было имѣть ни высокихъ чувствъ, ни громадныхъ силъ, ни крѣпкаго ума, достаточно простого человѣческаго чувства самосохраненія. Но избавиться отъ такой участи можно, избавившись отъ окружающаго, т. е. бросивъ все и всѣхъ и перемѣнивъ обстановку, т. е. волей-неволей очутиться на дорогѣ голодныхъ, ищущихъ своего хлѣба...

При такихъ условіяхъ, при такомъ душевномъ настроеніи героини было-бы совершенно понятно ея стремленіе къ "своему хлѣбу". Только "свой хлѣбъ", т. е. самостоятельный трудъ могъ ей помочь,-- конечно, не достигнуть независимости, а лишь перемѣнить зависимость, т. е. выбрать такую, какая ей казалась болѣе сносною и которая, главное, не угрожала-бы ей впереди узами гименея съ человѣкомъ, который только пьянствуетъ...

Тогда-бы и самая личность Дарьи Андреевны освѣтилась инымъ свѣтомъ; еслибы она и не явилась "путеводной личностью", то все-таки осталась бы энергической, симпатичной дѣвушкой, инстинктивно протестующей противъ порядка, которому даже звѣри не подчиняются. И романъ-бы тогда былъ написанъ съ измышленіемъ, понятнымъ каждому честно и правдиво думающему человѣку.

По, во-первыхъ, Дарья Андреевна, если не хотѣла выходить замужъ, могла и не выходить. Ее неособенно принуждали къ этому, какъ видно изъ того, что она сама, не справляясь съ волею родителя, отказала двумъ, очень выгоднымъ, съ родительской точки зрѣнія, женихамъ. Родитель, узнавъ объ отказѣ, отнесся къ нему совершенно спокойно.

Во-вторыхъ, авторъ говоритъ, что Дарья Андреевна только сначала возмущалась перспективой замужества, "но потомъ, слушая разсказы, какъ такая-то женщина не нахвалится своимъ житьемъ, видя, какъ жены рыдаютъ, провожая своихъ покойниковъ-мужей до могилы, она уже не прочь была выйти замужъ, но за такого мужчину, который бы хотя былъ и мѣщанинъ, зато (значитъ ей нужно было вознагражденіе за мѣщанство?) молодъ, красивъ, любилъ бы ее, не пьянствовалъ и не билъ. Чѣмъ дольше она думала и разсуждала съ Настей и Анисьей Осиповной объ этомъ, тѣмъ больше ей хотѣлось такой жизни; она даже не прочь была выйдти замужъ за человѣка бѣднаго, но честнаго.

Этой прелестной цитатой мы можемъ съ спокойной совѣстью заключить наши безплодныя попытки опредѣлить личность дѣвицы Яковлевой и уяснить себѣ ея стремленія. Пытаться дальше было-бы, по нашему мнѣнію, равносильно рѣшенію теоремы,-- открытой, кажется, г. Тургеневымъ: дважды два -- стеариновая свѣчка.

Дѣвица Яковлева не подходитъ подъ законъ вмѣняемости и значитъ неотвѣтственна за свои поступки; покорная волѣ автора, она обязана доказать справедливость его измышленія, поэтому обратимся къ самому измышленію и посмотримъ, какъ оно развивается и къ чему приводитъ?

Дарья Андреевна хочетъ "своего хлѣба". Она хочетъ не просто хлѣба: она не голодна и даже обставлена нѣкоторыми удобствами жизни, т. е. она имѣетъ хлѣбъ,-- но она считаетъ этотъ хлѣбъ чужимъ и хочетъ своего. Она стремится къ "своему хлѣбу" не изъ необходимости, а по принципу.

Принципъ этотъ, по необходимости, долженъ былъ имѣть для нея ограниченный, узкій смыслъ. Она считала хлѣбъ родителей имъ принадлежащимъ хлѣбомъ, не сомнѣвалась въ этой принадлежности, но считала его чужимъ по отношенію къ себѣ, лично къ себѣ...

Что такое: "чужой хлѣбъ"; что такое: "свой хлѣбъ",-- конечно и мы опредѣлять не будемъ по самой простой причинѣ: первѣйшее условіе, главная основа почти всѣхъ человѣческихъ обществъ, признавать эти вопросы рѣшенными разъ навсегда; кромѣ того, такое опредѣленіе намъ и ненужно. Но мы можемъ, безобидно для всѣхъ, заняться этими вопросами въ частномъ, мелкомъ случаѣ, по приложенію ихъ, напримѣръ, къ той-же Дарьѣ Андреевнѣ.

Почему она считала родительскій хлѣбъ чужимъ? На это можетъ быть только одинъ отвѣтъ: потому-что онъ доставался ей даромъ, потому-что за часть его, получаемую на свою долю, она не давала въ обмѣнъ ничего, не оплачивала его трудомъ. Другого отвѣта быть не можетъ; другой причины считать хлѣбъ отца чужимъ она не могла имѣть; другой причины придумать нельзя.

Если Дарья Андреевна... Впрочемъ, Дарья Андреевна здѣсь не причемъ. Если авторъ сколько-нибудь думалъ о своемъ измышленіи, если онъ дѣйствительно хотѣлъ что-нибудь имъ доказать,-- онъ долженъ былъ сообразить, что онъ будетъ доказывать людямъ, живущимъ дѣйствительной жизнью, а не созданіями его жалкой фантазіи. Если хочется что-нибудь доказать людямъ и притомъ доказать въ формѣ искуства, образами, то надо, чтобы эти образы хотя сколько-нибудь исходили на людей, т. е. чтобы въ ихъ поступкахъ былъ хотя намекъ на логику и человѣческую совѣсть.

А въ такомъ случаѣ, Дарья Андреевна должна была подумать, не можетъ-ли она чужой для нея хлѣбъ, которымъ она, все-равно, уже пользовалась, сдѣлать своимъ, то-есть платить своимъ трудомъ за удобство своего существованія. Разумѣется, такая мысль примиренія не могла-бы придти ей въ голову, еслибы она по стремленіямъ, характеру, развитію, уму была совершенно чужда окружающей жизни; тогда, конечно, она не могла бы жить въ ней, какъ въ чуждомъ, враждебномъ элементѣ, а должна бы была выбраться изъ него, такъ или иначе, безъ раздумья, но мы видѣли, что она не была такъ далека отъ окружавшаго ея. Такая мысль не пришла-бы ей въ голову, а еслибы и пришла, она не поддалась-бы ей, еслибы она чувствовала просто неодолимую антипатію къ близкимъ лицамъ, съ которыми приходилось жить вмѣстѣ съ утра до вечера,-- но она.побила отца, не чувствовала никакой антипатіи къ сестрѣ, съ любовью относилась къ маленькимъ дѣтямъ своего отца отъ ея мачихи. Одну мачиху она но любила, но вполнѣ была готова примириться и съ нею, потому-что, однажды въ разговорѣ съ отцомъ, она сказала: "Я, папаша, буду стараться всѣмъ угодить, особенно мамашѣ". Значитъ, она вполнѣ была расположена особенно угождать даже самымъ антипатичнымъ для нея лицамъ изъ близкихъ,-- даже такимъ, которые ее оскорбляли. Кромѣ того, она вообще любила "простую ильинскую жизнь" и между лицами не родными, а чужими, находила друзей. Она имѣла возможность остаться. И такъ-какъ она не просто чиновничья дочь, одна изъ сотенъ тысячъ чиновничьихъ дочерей, которыя могутъ думать и дѣлать что имъ угодно, безъ всякаго отношенія къ литературѣ, а нѣкоторымъ образомъ воплощенный принципъ, личность, зовущая на подражаніе, то она обязана была подумать, не можетъ-ли она хлѣбъ, которымъ питалась, обратить въ свой. Она обязана была подумать въ силу самыхъ простыхъ соображеній... Соображенія эти до такой степени просты, что до нихъ ненужно даже додумываться, а просто смотрѣть на то, что само назойливо бросается постоянно въ глаза; и вмѣстѣ съ тѣмъ, эти соображенія такъ важны, что обойти ихъ нельзя ни при единомъ измышленіи о чужомъ и о своемъ хлѣбѣ. Г. Рѣшетниковъ въ одномъ мѣстѣ своего романа говоритъ о какомъ-то бревнѣ, которое раздѣлаетъ два міра -- Сытый и голодный и которое его героиня должна была перескочить; не знаемъ, что подъ сей фигурой онъ понимаетъ, но намъ кажется, что именно соображенія, о которыхъ мы говоримъ, должны были быть не только бревномъ, черезъ которое можно перескочить, но скалой, передъ которой и авторъ съ своимъ измышленіемъ и его героиня должны были остановиться и крѣпко подумать.

Если Дарья Андреевна желала бросить все и всѣхъ, съ кѣмъ она жила до сихъ поръ, и перемѣнить обстановку, ей оставался одинъ выходъ -- очутиться на дорогѣ тѣхъ несчастныхъ, у которыхъ никакого хлѣба нѣтъ, ни чужого, ни своего и которые, по чувству самосохраненія должны добывать его въ неизбѣжной борьбѣ за свое существованіе. Въ этой борьбѣ, какъ мы уже говорили, не можетъ быть и рѣчи о солидарности между борцами; борьба идетъ въ самыхъ рядахъ, между отдѣльными субъектами изъ-за права сидѣть повыше на "пиру природы".

У мѣста-ли всѣ эти разсужденія по такому поводу, какъ желаніе дочери виннаго пристава "шить на сторону?" Но, повторяемъ, дочь виннаго пристава здѣсь нипричемъ; она выражаетъ только измышленіе автора. Кажется, нечего доказывать, что измышленія, построенныя на фальшивомъ мотивѣ, имѣютъ особенную привилегію распространяться быстро и уживаться долго; такія измышленія тѣмъ легче находятъ отголосокъ и сочувствіе, чѣмъ больше за ними видится героизма. И разоблачать это ненужное геройство никогда не мѣшаетъ... Никогда не мѣшаетъ, нигдѣ, при всякой жизненной обстановкѣ; но при такихъ жизненныхъ условіяхъ, гдѣ индивидуумы живутъ не дѣйствительностью, а только стремленіями, надеждами и пожеланіями, гдѣ люди геройствуютъ только въ мечтахъ, разоблачать его мишурность -- прямая обязанность каждаго, понимающаго эту мишурность... Фальшивыя измышленія мѣшаютъ всякой дѣятельности, потому-что дѣятельность, построенная на нихъ, даетъ такіе результаты, которые обращаются потомъ врагами здоровой мысли, противъ здоровой дѣятельности.

Итакъ Дарья Андреевна, прежде чѣмъ выдти на арену труда, должна была подумать, могла:іи она найти трудъ для себя и обезпечить этимъ трудомъ такую жизнь, которая-бы никого не обременяла, никого не обездоливала.

У отца ея были дѣти отъ третьей жены. Семья жила безобразно, безтолково; отецъ пилъ и ни на что не обращалъ вниманія; мачиха дѣтьми не занималась; они росли безъ призора "предоставленныя самимъ себѣ" (какъ намъ кажется, г. Рѣшетниковъ не считаетъ послѣдняго обстоятельства дурнымъ для развитія), т. е. предоставленныя всѣмъ вліяніямъ окружающаго. Дарья Андреевна понимала безобразіе жизни своей семьи, понимала положеніе дѣтей, сожалѣла о нихъ и готова была помочь. Кажется, даже у нея является сознаніе, что она можетъ и должна позаботиться о дѣтяхъ, потому-что однажды она сказала отцу:

-- Я, папаша, буду жить въ дѣтской и займусь съ дѣтьми.

Отецъ ей отвѣчаетъ: "боже избави -- чуть заболѣютъ, мачиха на тебя свалитъ!" Этого было достаточно: она перестаетъ думать о дѣтяхъ. Потомъ опять ей приходитъ мысль о нихъ. Она узнаетъ, что кормилица ея маленькой сестры совсѣмъ не кормитъ ее; она, конечно, поражена, обличаетъ кормилицу и предлагаетъ мачихѣ заботиться о ея дочери. На этотъ разъ ея услуги принимаются безъ возраженія и, надо думать, безъ всякаго ехидства, потому-что и "волчица любитъ своихъ дѣтой". Героинѣ предстоялъ такимъ образомъ трудъ, не безплодный уже потому, что она имъ могла доказать свою полезность семьѣ и быть въ числѣ ея членовъ не паразитомъ, а дѣйствительно полезнымъ членомъ; она могла принести положительную пользу дѣтямъ. На этой заботѣ, наконецъ, могли сойтись "два мѣдвѣдя въ одной берлогѣ" и могли быть предупреждены тѣ несчастія, дикія сцены и событія, которыя потомъ случились.

По, какъ видно, Дарья Андреевна только на словахъ хотѣла быть полезной. Какъ-только къ ребенку приставили какую-то дѣвочку, въ видѣ няньки, она перестала о немъ и думать; ребенокъ умеръ, какъ заброшенный звѣренышъ. Героиня продолжала мечтать и сожалѣть объ отцѣ, о семьѣ, возмущаться жизнью и ничего не дѣлала... Мачиха, не любившая ее, тяготилась ея присутствіемъ. Дѣла семьи шли плохо; отецъ запивалъ... Наконецъ разыгралась страшно дикая сцена: отецъ прибилъ мачиху... Мачиха бросила семью, отецъ спился съ кругу, попался подъ судъ, сошелъ съ ума и умеръ.

Семья осталась въ ужасномъ положеніи, но она не осталась безъ куска хлѣба: кое-какіе достатки сбереглись; можно было устроиться; луженъ былъ только человѣкъ, который-бы спокойно взглянулъ, обсудилъ, что дѣлать, и возстановилъ порядокъ.

Какъ-то, незадолго передъ смертью отца, Дарья Андреевна очень разсудительно совѣтовала ему открыть лавку и торговать. Отецъ отвергъ такой проектъ,-- какъ оскорбительный для чиновнаго званія. На это она, не менѣе разсудительно, замѣтила ему, что торговать все-же лучше, чѣмъ брать съ откупа взятки... На этомъ дѣло и покончилось.

По смерти отца, мачиха возвратилась въ домъ. Отношеніе ея, какъ говорить авторъ, къ Дарьѣ Андреевнѣ совершенно измѣнилось. Она была съ ней добра, ласкова; не было и тѣни преслѣдованія или какихъ-нибудь ехидствъ. Обстоятельства заставили ее признать то, признанія чего добивалась Дарья Андреевна,-- т. е. необходимости жить самостоятельнымъ трудомъ. Она предлагаетъ героинѣ открыть лавку... Если-бы это предложеніе было небольше, какъ ехидствомъ, конечно, героиня должна бы была отказаться, но изъ словъ автора видно, что оно было сдѣлано искренно (если онъ не хотѣлъ показать этого, не мы виноваты, что онъ именно это показываетъ); вѣроятно, мачиха поняла, хотя инстинктивно, честную натуру героини.

Дарьѣ Андреевнѣ предстоялъ свой хлѣбъ, предстояла возможность жить своимъ, независимымъ трудомъ и своимъ трудомъ помогать ближнимъ, дѣтямъ своего отца. Мало того, если ей нужно было возмездіе за прошлое униженіе и страданіе,-- она могла сознавать, что роли ея съ мачихой перемѣнились, что мачиха живетъ отчасти ея трудомъ и находится отъ нея хотя въ какой-нибудь зависимости...

По для того, чтобы взяться за этотъ трудъ, надо быть послѣдовательной. однимъ словомъ, быть такой, какой ее, можетъ быть, хотѣлъ выставить авторъ, а не такой, какою онъ ее выставилъ, надо было ограничиться скромной ролью порядочнаго человѣка съ сердцемъ и практическимъ умомъ, а не являться олицетвореніемъ фальшивыхъ измышленій.

По послѣ смерти отца, Дарья Андреевна, какъ говоритъ авторъ, "вздохнула свободнѣе" и положительно рѣшила воспріять вѣнецъ мученическій "за идею". На предложеніе мачихи устроить торговлю, она какъ-будто соглашается, но про себя разсуждаетъ: "нѣтъ, матушка, ты меня не поддѣнешь!" Почему авторъ счелъ нужнымъ прибавить эту черту ненужнаго лицемѣрія къ прочимъ чертамъ, обрисовывающимъ его героиню,-- неизвѣстно; вѣроятно, ради возбужденія симпатіи и въ примѣръ другимъ Дарья Андреевна рѣшается вступить въ міръ безпріютныхъ; ее не останавливаютъ даже мнѣнія людей этого міра о ея поступкѣ. Надо замѣтить, что она сама вызывала эти мнѣнія, обращаясь за ними къ тѣмъ изъ бѣдныхъ, которыхъ она любила, уважала и которымъ не имѣла никакого основанія не довѣрять...

Одна старуха, на которую героиня смотрѣла, какъ на идеалъ работающей и живущей независимымъ трудомъ женщины, -- прямо ей говорила: "а ты присмотрись сперва, какъ бѣдные люди живутъ... Да и я, право, не понимаю, что у тебя за охота мучить себя прежде времени?" Въ другой разъ у нея вырывается болѣе откровенная фраза: "надъ вами смѣяться будутъ".

Другъ ея, сапожникъ Василій Мировымъ -- тоже идеалъ -- на слова ея о работѣ, съ весьма нелестнымъ изумленіемъ, сказалъ: "и какая это работа? Все это однѣ мечты?.."

Слышала она мнѣнія и о томъ, что даетъ работа тѣмъ, кто исключительно живетъ своимъ трудомъ.

Идетъ она мимо крестьянки и у нея вырывается наивный вопросъ, возможный только въ устахъ барышни-чиновницы.

-- "А что тяжело работать?

Та съ изумленіемъ посмотрѣла на нее и сказала: что за тяжело! Коли робить не будешь, ѣсть нечего будетъ. Мы тѣмъ и живемъ, что робимъ и другихъ еще кормимъ работой. Ничего. Скверно только, что ничего въ хозяйствѣ не прибавляется, а изъ хозяйства идетъ прочь".

Но она и не задумывалась надъ этими мнѣніями; да и не могла задумываться. Ее тянуло увлеченіе и она идетъ въ ряды бѣдныхъ, оставляя свой міръ и унося изъ него только одинъ принципъ, -- жизненный принципъ чиновничества -- убѣжденіе въ необходимости протекціи. Авторъ говоритъ, что "она, прежде чѣмъ поступитъ въ бѣдный міръ, хотѣла пріобрѣсти изъ него благодѣтельницъ, которыя-бы полюбили ее и рекомендовали кому-нибудь".

Затѣмъ начинается ея карьера.-- Она поступаетъ въ кабалу къ модницѣ Петерсонъ и все совершается такъ, какъ нужно, т. е. она мучится, страдаетъ и такъ далѣе. Разсказывать о дальнѣйшихъ похожденіяхъ героини мы не будемъ. Мы обязаны сказать одно, что романъ выдержанъ до конца. Выдержанъ, не въ обыкновенномъ смыслѣ выдержанности, а въ смыслѣ, примѣнимомъ только къ одному этому роману: всѣ дѣйствующія лица его, всѣ характеры, главные и побочные, сначала до конца непослѣдовательны и постоянно опровергаютъ другъ друга и самихъ себя; такую выдержанность постоянныхъ противорѣчій и разныхъ психическихъ и иныхъ загадокъ трудно встрѣтить въ какомъ-хотите другомъ произведеніи русской литературы, разумѣется, исключая московскую стряпню...

Напримѣръ (послѣдній примѣръ, въ заключеніе), героиня добилась своего, "шьетъ на сторону", добываетъ свой хлѣбъ, и должна быть довольна. По крайней мѣрѣ, она попала въ ту жизнь, о которой мечтала, и ей остается только смѣло смотрѣть въ глаза невзгодамъ и энергично, не падая духомъ, пробиваться впередъ. Ничуть не бывало. Авторъ говоритъ: "какъ ни нравилась Дарьѣ Андреевнѣ эта жизнь, а утромъ она вставала нехотя. Она чувствовала въ это время тоже самое, что чувствуетъ школьникъ, которому нужно повторитъ заданный урокъ".

Въ этихъ послѣднихъ словахъ -- разъясненіе всего романа. Дарья Андреевна продѣлывала урокъ, заданный ей г. Рѣшетниковымъ.

VI.

Одинъ изъ нашихъ критиковъ писалъ о романѣ "Свой хлѣбъ", когда романъ еще не былъ конченъ, слѣдующее:

"Романъ "Свой хлѣбъ" посвященъ вопросу о самостоятельности женщины. Г. Рѣшетниковъ беретъ этотъ вопросъ, по своему обыкновенію въ его, такъ-сказать, первоначальной формѣ, со стороны экономической и переноситъ въ такую среду, гдѣ онъ имѣетъ не теоретически-моральный характеръ, а чисто-практическій. Среда эта -- полуобразованное мелкое провинціальное чиновничество. Героиня г. Рѣшетникова весьма простая дѣвушка изъ чиновнической семьи, неимѣющая за собой никакихъ рутинныхъ героическихъ качествъ эманципированныхъ дѣвицъ. Стремленіе стать на самостоятельный путь, высвободиться изъ-подъ гнета обычной рабской обстановки, является въ ней не подъ вліяніемъ тѣхъ искуственныхъ, рутинныхъ стимуловъ, которыми обыкновенно мотивируютъ пробужденіе эманципаціонныхъ стремленій въ своихъ героиняхъ романисты, придерживающіеся прогрессивно-лживаго направленія".

Задачу романа критикъ объясняетъ такъ: "изображеніе постепенныхъ усилій этой простой и честной души выбраться Тизъ путъ ненормальной и рабской обстановки на свѣтъ божій, на путь личной свободы и самостоятельности, борьба ея съ мелкими, но убивающими условіями среды и дѣйствительности, ея окружающей -- вотъ что составляетъ идею романа".

Если-бы героиня г. Рѣшетникова дѣйствительно не имѣла за собой никакихъ рутинныхъ героическихъ качествъ эманципированныхъ дѣвицъ, если-бы въ ней было дѣйствительно ясно стремленіе стать на самостоятельный путь, высвободиться изъ-подъ гнета обычной рабской обстановки и это стремленіе явилось бы въ ней не подъ вліяніемъ тѣхъ искуственныхъ рутинныхъ стимуловъ, которыми обыкновенно мотивируютъ пробужденіе эманципаціонныхъ стремленій въ своихъ героиняхъ романисты, придерживающіеся прогрессивно-ложнаго направленія, -- и главное, если-бы авторъ дѣйствительно взялъ вопросъ о самостоятельности женщины въ первоначальной его формѣ, со стороны экономической, и если-бы вопросъ этотъ въ романѣ имѣлъ характеръ чисто-практическій, а не теоретически-моральный, тогда романъ могъ-бы оставаться не художественно-цѣлостнымъ произведеніемъ, а только подготовительными, черновыми матеріалами, форма его могла быть еще неряшливѣе,-- но все-таки, тогда-бы это созданіе "первобытнаго и наивнаго творчества" г. Рѣшетникова могло быть такимъ созданіемъ, которымъ русская литература стала-бы на ноги.

Мы не имѣемъ намѣренія полемизировать поэтому поводу и убѣждать г. критика въ ошибочности его взгляда. Мы думаемъ, что взглядъ его на произведеніе г. Рѣшетникова, какъ на произведеніе съ "правдивостью содержанія и вѣрностью дѣйствительности", вызванъ какъ реакція, тѣмъ непреодолимымъ отвращеніемъ къ ненужнымъ, надоѣвшимъ произведеніямъ русской литературы съ "сочувственнымъ порываніемъ къ невѣдомому общему дѣлу",-- отвращеніемъ совершенно попятнымъ. Мы привели здѣсь мнѣніе этого критика на слѣдующемъ основаніи: сужденія его о произведеніяхъ русской литературы обыкновенно отличаются замѣчательной вѣрностью взгляда, остроуміемъ и талантомъ. Если онъ расположенъ видѣть въ романѣ "Свой хлѣбъ" и правдивость содержанія, и вѣрность дѣйствительности, то можно заключить, что и многіе изъ читающей публики будутъ расположены видѣть въ этомъ романѣ то-же самое. И это совершенно понятно: старые мотивы надоѣли; фальшивость ихъ рѣжетъ ухо и раздражаетъ нервы... При такомъ не расположеніи къ старымъ мотивамъ, всякій новый мотивъ покажется гармоничнымъ... Но и новому мотиву ничто не мѣшаетъ быть фальшивымъ...

Г. Рѣшетниковъ дѣйствительно затрогиваетъ вопросъ о самостоятельности женщины и затрогиваетъ его съ существенной стороны: героиня его стремится къ самостоятельности и выбираетъ для этой цѣли путь самостоятельнаго труда. Въ литературѣ не можетъ быть поставленъ вопросъ о томъ, можетъ-ли такая или другая отдѣльная личность, Анна или Марья, Иванъ или Степанъ, -- достигнуть такихъ или иныхъ своихъ личныхъ цѣлей. Это слишкомъ мелкіе вопросы и появленіе въ литературѣ такихъ произведеній, въ которыхъ-бы разсказывались интимныя исторіи отдѣльныхъ личностей безъ всякаго отношенія къ вопросамъ общественной жизни, -- было-бы грандіозной нелѣпостью. Въ литературѣ ставятся болѣе или менѣе общіе вопросы и если они рѣшаются фактами ихъ жизни, то берутся факты характеризующіе жизнь не отдѣльныхъ личностей, а многихъ, живущихъ при одинаковой жизненной обстановкѣ и модъ одинаковыми условіями. Г. Рѣшетниковъ ставитъ вопросъ о самостоятельности женщины чиновническаго класса. Она хочетъ идти къ самостоятельности по дорогѣ труда. Само собой понятно, что для правильнаго рѣшенія вопроса нужно, съ одной стороны, знать всѣ трудности дороги, всѣ препятствія, которыя встрѣчаются на ней, съ другой -- всѣ силы и средства личности, которая пойдетъ по этой дорогѣ; т. е. авторъ обязанъ былъ выставить передъ нами эти препятствія и снабдить свою героиню всѣмъ, что могла имѣть или получить женщина, при ея обстановкѣ и при ея условіяхъ. Скрыть нѣкоторыя препятствія дороги, снабдить героиню такими средствами успѣха, которыхъ не могло у нея существовать, или лишить ее такихъ, которыя могли у нея быть, -- значитъ, поставить вопросъ неправильно, поставить его въ неразрѣшимыя противорѣчія. Героиня г. Рѣшетникова является въ такихъ условіяхъ, что нѣкоторыя возможныя для женщины, ея среды, формы труда, являются для нея недоступными. Съ дѣтьми, напримѣръ, она не?можетъ заниматься, потому-что чувствуетъ къ такому труду антипатію; найти занятія, напримѣръ, при телеграфѣ или что-нибудь въ этомъ родѣ, она не можетъ потому, что не имѣетъ протекціи, а безъ протекціи, говоритъ авторъ, дойти до этихъ занятій невозможно. Однимъ словомъ, для нея совершенно невозможенъ, такъ-сказать, общій для мужчинъ и женщинъ трудъ, и она волею автора поставлена въ фатальную необходимость отыскивать чисто-женскаго труда. А такой чисто-женскій трудъ, какъ явствуетъ изъ всего романа и особенно изъ разсужденій послѣдней его части, -- ограничивается шитьемъ на сторону или ремесломъ повивальной бабушки. Другого выхода нѣтъ. Пробиваться при такихъ условіяхъ, разумѣется, трудно. Личность, которой осталось только двѣ такихъ тропинки, разумѣется, много настрадается. Разсказъ о ея страданіяхъ можетъ быть -- у талантливаго художника -- поразительнымъ разсказомъ; читатели могутъ его принять, вообще, какъ протестъ противъ тиранническихъ границъ, назначаемыхъ женской дѣятельности, -- но такой разсказъ все-таки не послужитъ къ рѣшенію вопроса о женской самостоятельности.

И дѣйствительно, разсказъ не даетъ ни рѣшенія, ни средствъ къ рѣшенію, ни даже намека на рѣшеніе. Это ясно, если прослѣдить "изображеніе постепенныхъ усилій этой простой и честной души" выбраться на путь лчной свободы и самостоятельности. Простая и честная душа не выбирается, -- но читатель, слѣдя за измышленіемъ автора и дѣлая выводы, изъ усилій честной души забирается въ дебри непроходимыя. Слѣдите за измышленіемъ:

Герогипя можетъ работать небезплодно, не выходя изъ своего круга; она можетъ заработывать свой хлѣбъ у себя-же, не дѣлая конкуренціи бѣднымъ. Мы это видѣли. Мачиха предлагаетъ ей завести торговлю. Занятіе это приходится ей по душѣ, потому-что она однажды мечтаетъ: "будь-бы у меня деньги, я-бы сама или свой магазинъ завела, или стала-бы торговать". Но она хотѣла непрѣменно, во что-бы то ни стало, труда, который приходится на долю бѣдныхъ, со всей его грустной обстановкой. Она ясно говоритъ объ одной изъ швей въ магазинѣ Петерсонъ: "вы меня, Катя, совсѣмъ не понимаете; вы не знаете причинъ, которыя заставили меня бросить праздную жизнь, разссориться съ родными, порвать всѣ сношенія съ міромъ, въ которомъ на бѣдныхъ смотрятъ, какъ на какихъ-то лишнихъ людей. Я захотѣла рабочей жизни, И знаете, почему я приравняла себя къ вамъ? а потому, что я хотя получаю больше васъ, но переношу лишеній не меньше васъ? Объясненіе это произошло потому, что Катя, забитая, дѣвушка, намекнула ей, что она не на своемъ мѣстѣ...

То-есть,-- дѣлаетъ выводы: личность довольная своею жизнію, устыдившись своего довольства, должна стремиться къ труду и притомъ не къ такому труду, который можетъ доставить ей довольство, а другихъ обездолить, -- а къ "настоящему" труду, который кромѣ лишеній и зависимости не даетъ ничего. При этомъ, конечно, и можетъ случиться, что въ міръ безпріютныхъ вы перейдете съ привилегіями, недоступными людямъ этого міра, напр. какъ Дарья Андреевна, которая въ своемъ мірѣ научилась хорошо шить. Такія привилегіи, конечно, дадутъ вамъ возможность получать больше, чѣмъ получаютъ бѣдные, и хотя по этому самому бѣдные получатъ еще меньше, потому-что вамъ придется ихъ часть, -- но это ничего. Вы все-таки будете переносить лишенія, потому-что вы все-же явились съ потребностями иного міру: они въ васъ врождены, -- а удовлетворить вы ихъ не можете. Тутъ начинаются страданія, совершенно безполезныя и никому ненужныя.

Разумѣется, тутъ слышатся отголоски стараго, престараго мотива -- отреченія отъ благъ міра сего, добровольнаго аскетизма, платоническаго страданія ради страданій...

Возникаетъ вопросъ: "кому я приношу пользу?..

Является отвѣтъ: "Эмиліи Карловнѣ".

То-есть, продолжаемъ выводы,-- личность самодовольнаго міра, устыдившись своего довольства, должна стремиться къ труду и страданію страдать и терпѣть лишенія, чтобы принести пользу первой встрѣчной нѣмкѣ, хозяйкѣ моднаго магазина.

Если такое положеніе поразить своею нелѣпостью, можно успокоиться тѣмъ, чѣмъ успокоивала себя Дарья Андреевна: "не одна она приноситъ пользу Эмиліямъ Карловнамъ!"

Представьте себѣ всю громадную пользу такого успокоенія для общественнаго порядка. Если такое успокоеніе возможно -- философскій камень, разгадка жизни открыта. Эмиліи Карловны хлопочутъ только о томъ, чтобы доказать своимъ наемникамъ, что они должны приносить имъ пользу.

Но измышленіе идетъ дальше. Героини страдаетъ; вышесказанная мысль несовсѣмъ ее успокоила: она заболѣваетъ и идетъ въ больницу. Выздоровѣвъ, она, разумѣется, очутилась въ прежнемъ положеніи, и у нея начинаетъ сжиматься сердце "при мысли о томъ, что ей снова нужно работать и быть въ зависимости." Дѣлать нечего: она опять поступаетъ къ прежней хозяйкѣ,-- правда, на лучшихъ условіяхъ. Авторъ тянетъ старую пѣсню: "ей было пріятно, что она хоть и бѣдна, но живетъ своимъ трудомъ:" по и эта жизнь начала надоѣдать." Она задаетъ себѣ опять вопросы, которые уже рѣшила: "зачѣмъ я изнуряю себя? для кого это я стараюсь и для чего?" На этотъ разъ, находится такой отвѣтъ: "а квартира, кушанье, одежда!" Вотъ куда свелась цѣль стремленія..

Дѣлаемъ краткій выводъ: личность сытаго міра должна стремиться къ труду. Добиваясь самостоятельности, она добьется зависимости и лишеній. Ей будетъ пріятна эта жизнь, -- но она ей будетъ надоѣдать; у личности будетъ сжиматься сердце при одной мысли объ этой жизни,-- т. е. ей непріятна будетъ эта жизнь.

Переходимъ къ измышленію. Героиня бросаетъ, наконецъ, трудъ шитья и мѣняетъ его на трудъ ухаживанья за выжившей изъ ума старухой. За этотъ случайный, нелѣпый самъ по себѣ трудъ, она вдругъ получаетъ, въ короткое время, гораздо больше, чѣмъ за весь свой долгій трудъ, на который она пошла сознательно и съ разсчетомъ. Она получаетъ шестьдесятъ рублей и собирается ѣхать въ Петербургъ учиться повивальному искуству.

То-есть,-позволяемъ себѣ послѣдній выводъ: личность довольнаго міра, устыдившись своего довольства, должна стремиться къ самостоятельности черезъ трудъ; трудъ этотъ она находитъ между бѣдными; она должна переносить страданія и лишенія,-- при самыхъ лучшихъ условіяхъ, добиться возможности имѣть квартиру, кушанье и одежду -- (но это не общее правило: можно и не добиться!), находиться и отъ людей и отъ случая въ зависимости, равной зависимости негра отъ плантатора,-- быть въ невозможности перемѣнить рудъ,-- но не унывать. Можетъ случиться какой-нибудь счастливый случай; можетъ быть, удастся ухаживать за подагрикомъ или за собаками старой брезгливой барышни, или чесать пятки какому-нибудь старому помѣщику, -- и тогда можно будетъ добыть средство и перемѣнить занятіе.

Можетъ быть, г. Рѣшетниковъ не хотѣлъ этого доказать. Его романъ, какъ видно, не конченъ. Онъ обѣщается разсказать дальнѣйшія похожденія своей героини.. Можетъ быть, онъ докажетъ, что "шить на сторону" еще не даетъ независимости, а акушерство его доставляетъ. Можетъ быть, онъ докажетъ, что и акушерство не доставляетъ. Кто его знаетъ?

Но... какъ бы тамъ ни было, -- при чемъ тутъ вопросъ о самостоятельности, о трудѣ, о своемъ и чужомъ хлѣбѣ?.. Кчему это добровольное отреченіе отъ обезпеченной жизни, которая только и можетъ дать средства для полезной и благотворной дѣятельности? Насиловать себя, свою человѣческую природу хотя бы и ради высокаго принципа также вредно и неестественно, какъ и противъ принципа. Не въ міръ бѣдныхъ должна была идти героиня г. Рѣшетникова, а постараться переселить бѣдныхъ въ свой довольный міръ; не самоистязанію и фарисейскому героизму ей слѣдовало отдаться, а нормальной и здоровой практической дѣятельности.

-----

Измышленіе г. Рѣшетникова, переданное въ шероховатой формѣ, представленное въ неловкихъ образахъ -- фальшиво. Но оно не открытіе г. Рѣшетникова,-- оно отголосокъ явленій нашей общественной жизни. Оно, если хотите, увлеченіе такого-же рода, какъ и увлеченія, породившія старые мотивы "порыванія къ невѣдомому дѣлу..." Но тѣ увлеченія и порожденные ими мотивы, дѣйствительно, принадлежатъ къ сферѣ "теоретическо-моральной"; настоящее-же увлеченіе стоитъ ближе къ практической сферѣ, къ ежедневной дѣйствительности. Тѣ увлеченія могли породить странныя личности въ жизни, но больше всего породили нелѣпыхъ романовъ и повѣстей, въ которыхъ выводимыя личности, созданіе фантазіи, такъ-сказать, pia desideria въ образахъ, выдавались за дѣйствительно-существующія и приводили въ ужасъ мирныхъ гражданъ, а разумнымъ людямъ надоѣли...

Настоящее увлеченіе ближе къ жизни. Въ литературѣ, -- по разнымъ независящимъ обстоятельствамъ, какъ говорили въ доброе старое время,-- оно породить особенной фальши не можетъ, но зато въ дѣйствительной жизни оно можетъ оставить болѣе глубокіе слѣды, чѣмъ прежнія увлеченія.

Зародилось это увлеченіе подобно прежнимъ, какъ всегда зарождаются увлеченія такого рода.

Когда появляется мысль, высказывающая сомнѣніе въ разумности старыхъ основъ жизни, когда эта мысль выражается и въ дѣйствительности, въ реформахъ, въ попыткахъ перестроить общественное зданіе,-- тогда естественно является сравненіе стараго съ тѣмъ, что обѣщаетъ новая мысль... Но мысли данъ толчокъ, мысль возбуждена, она не останавливается на однихъ попыткахъ перестройки и идетъ дальше.

Отдѣльныя личности дѣйствуютъ въ это время различно, смотря по темпераменту и силѣ умственныхъ способностей. Одни -- относятся серьезно къ новой мысли, продумываютъ ее, потомъ принимаютъ или отвергаютъ. Принявъ ее, они провѣряютъ все, что она подвергаетъ сомнѣнію, и разъ убѣдившись въ ея негодности идутъ туда, куда ведетъ ихъ убѣжденіе, стараясь устроить свою жизнь и свои отношенія къ людямъ сообразно этому убѣжденію; если это имъ не удается, если они и гибнутъ,-- самая ихъ гибель служитъ той мысли, которой они служили. Другіе, болѣе страстные, и менѣе послѣдовательные, а можетъ быть, болѣе изстрадавшіе подъ гнетомъ того, что отвергается, хватаются за новую мысль не какъ за якорь спасенія, а какъ за орудіе борьбы, не разбирая, не думая, протестуютъ, бросая старыя формы и не имѣя предъ собою ничего. Они большею частью гибнутъ; гибель ихъ вредитъ иногда дѣлу мысли, но они встрѣчаютъ и во врагахъ даже симпатію.

За ними идетъ большинство, обыкновенные люди,-- ни страстные, ни особенно страдавшіе,-- идетъ изъ-за подражанія, изъ-за новизны, изъ-за самолюбія; въ большей части случаевъ трудно бываетъ и опредѣлить руководящіе ими мотивы. но съ новой мыслью они познакомились мелькомъ; своихъ умственныхъ силъ, которыя-бы помогли выйдти на дорогу, нѣтъ; нѣтъ характера на полный разрывъ, и они держатся за старыя формы, живутъ ими и хотятъ создать себѣ что-то новое... Протестъ противъ стараго и стремленіе къ новому принимаетъ у нихъ иногда каррикатурныя формы... Конечно, эти личности для дѣла мысли, въ концѣ концовъ, ни полезны, ни вредны; но въ то время, когда мысль прокладываетъ себѣ дорогу, они, обыкновенно, оказываютъ ей медвѣжью услугу... Большинство стараго порядка любитъ покой и держится за него; оно ненавидитъ все, что можетъ нарушить его, не разбирая дѣйствительнаго и призрачнаго врага;-- разумѣется, ловкіе люди этого большинства очень рады, если ихъ мнимые противники даютъ сами имъ въ руки такое орудіе, какъ насмѣшка...

Разумѣется, всѣ жизненныя явленія отражаются въ литературѣ съ одной стороны въ видѣ произведеній, въ которыхъ ловкіе люди очень ловко или глупо, -- это все равно, -- пользуются даннымъ имъ орудіемъ, съ другой -- въ видѣ апотеозъ разныхъ фальшивыхъ увлеченій.

Предсказывать мы не беремся, но судя по тому, какъ было съ прежними фальшивыми "теоретически-моральными" мотивами и къ чему они привели, можно, кажется, ожидать подобнаго конца и съ практическими" мотивами.

"Вѣроятно, скоро уже изчезнутъ съ литературной сцены герои съ "порываніями къ невѣдомому общему дѣлу", но очень можетъ быть, что намъ придется читать какой-нибудь романъ, написанный на такой сюжетъ: прекрасный, честный и добрый молодой человѣкъ, сынъ отставного ротмистра Рубакина, восчувствовавъ омерзеніе къ давящей его обстановкѣ, поступилъ въ трубочисты... Совѣсть его успокоилась, ибо онъ зарабатывалъ свой хлѣбъ, дѣлая огромный подрывъ конкурентамъ, такъ-какъ онъ учился въ дѣтствѣ гимнастикѣ и поражалъ въ своемъ новомъ занятіи удивительною ловкостью. Отецъ его, при смерти, завѣщалъ все свое состояніе въ монастырь, дабы вѣчно молились за отпущеніе грѣховъ его блудному сыну. Или что-нибудь въ этомъ родѣ.

М. Tap--ць.

"Дѣло", No 1, 1871

Оставить комментарий Дальмерт Михаил Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1871 Обновлено: 31/07/2023. 70k. Статистика. Статья: Критика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Дальмерт Михаил Васильевич Фальшивый мотив

ФАЛЬШИВЫЙ МОТИВЪ.

Дальмерт Михаил Васильевич
Фальшивый мотив