Эта литературоведческая работа Державина была впервые напечатана в "Чтении в Беседе любителей русского слова": первая часть в кн. 2 в 1811 г. и кн. 6 в 1812 г.; отрывок из второй части, посвященный опере и песне, -- в кн. 14 за 1815 г. Значительная часть второй половины работы до сих пор остается неизданной. Она находится в 5-м томе бумаг Державина в ГПБ им. Салтыкова-Щедрина и согласно описанию (см.: Лит. наследство, т. 9--10. М., 1933, с. 386--387) содержит в себе: рассуждение о кантате, мадригале, сонете, триолете, рондо, серенаде, оратории (следующий за этим отрывок об опере издан в 1815 г.), романсе, балладе, стансе (затем идет напечатанная в 1815 г. главка о песне); новый раздел посвящен иной классификации лирической поэзии, основанной не на жанровом, а на тематическом признаке (например, во французской литературе -- деление оды на духовную, героическую, философскую и общежительную) с объяснением терминологии и примерами из самих од. Далее следует разделение од еще по новым основаниям (которые Державин, впрочем, не поддерживает): генетлиаческие -- на день рождения, эпиталамические -- на брачное сочетание и т. д. Две зачеркнутых страницы посвящены возможной систематизации од по именам знаменитых творцов: пиндарические, оссианские и проч. Затем помещен исторический обзор форм композиции и стиха лирики с приложением метрических схем, от древнееврейской и древнегреческой поэзии до современной Державину германской, а также индийской, арабской, персидской, грузинской, скандинавской и даже китайской. Наконец, исследование завершает краткий очерк русской метрики. Вся эта ненапечатанная часть "Рассуждения" несомненно должна быть издана1; однако ограниченные рамки настоящего сборника позволили поместить в нем лишь уже опубликованную половину "Рассуждения". Она печатается по 7-му тому "Сочинений Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота" (Спб., 1878, с. 530--618), с исправлением незначительных опечаток, введенным Гротом сокращением цитат по сравнению с текстом "Чтения", а также выпуском двух графических иллюстраций -- поддельного "славенорусского" текста и старофранцузского нотного. Античные авторы и мифологические и исторические персонажи в отличие от отечественных не комментируются.
Хотя еще в 1752 году покойный профессор Тредьяковский писал о сем предмете, но весьма кратко, показав только слегка свойство, назначение и главные черты Оды; а о красотах ее, или прямом достоинстве, равно и о противном тому, не изъяснил в подробности. Здесь сочинитель, почерпнув из лучших писателей и из собственных своих долговременных в сем роде поэзии опытов, показывает все принадлежности изящной лиры. Но чтобы представить с одной стороны обилие и силу, а с другой гибкость и способность российского языка к изображению ясно и сладкозвучно всех чувств сердца человеческого, привел в примеры несколько в переводах из древних, а более из подлинных произведений отечественных лириков, избегая притом елико возможно собственных. В необходимых же только случаях, когда не знал в чужеземных и не находил в русских, или думал, что они вполне не объясняют его мыслей, употребил свои. Слово οδιε, по-Гречески пою, происходит от места, называемого Οδιεου, где в Афинах певали рапсодии или отрывки Гомеровой Илияды и Одиссеи)2.
Ода, слово греческое, равно как и псальм, знаменует на нашем языке песнь. По некоторым отличиям, в древности носила на себе имя Гимна, Пеана, Дифирамба, Сколии, а в новейших временах иногда она то же, что Кантата, Оратория, Романс, Баллада, Станс и даже простая песня. Составляется строфами, или куплетами, мерным слогом, разного рода и числом стихов; но в глубоком отдалении веков единообразных в ней строф не примечается. В древнейшие времена препровождаема была простою мелодиею; певалась с лирою, с псалтирью, с гуслями, с арфою, с цитрою, а в новейшие и с прочими инструментами, но более, кажется, со струнными. По лире, или по составу, к музыке способному, называется Ода лирическою поэзиею.
Лирическая поэзия показывается от самых пелен мира. Она есть самая древняя у всех народов; это отлив разгоряченного духа; отголосок растроганных чувств; упоение, или излияние восторженного сердца. Человек, из праха возникший и восхищенный чудесами мироздания, первый глас радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим воскликновением. Все его окружающее: луна, звезды, моря, горы, леса и реки напояли живым чувством и исторгали его гласы. Вот истинный и начальный источник Оды; а потому она не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огнь, жар, чувство.
Кто первый ввел ее в употребление, определить трудно. Некоторые по Священному Писанию присвояют то Иувалу, сыну Ламехову, показателю гуслей и певницы*; язычники Аполлону, научившему пастырей играть на свирели и сочинившему, после поражения Тифона, хор, называемый Номос. Иные же Меркурию, сделавшему из черепахи лиру. Новейшие писатели полагают корень вообще поэзии в совокупном составе человека духовного и телесного, снабженного творческою силою воображения и гармонии. В самом деле, человек, а особливо ума пылкого, наполненный мыслями, будучи в уединении и в полной свободе, обыкновенно в задумчивости своей предавшись мечтанию, говорит с собою, насвистывает или напевает что-нибудь. Самые грубые народы, во всех временах и во всех странах света, даже не знавшие употребления огня, в Мексике, в Перу, в Бразилии, в Канаде, в Камчатке, в Якутске и в других почти необитаемых местах, носили и носят на себе сие отражение лучей Премудрого Создателя. Они самую дикость свою оставили и начали собираться в общества не чрез что другое, как чрез пение и лиру, под которою разумею всякое музыкальное орудие.
Впрочем, как бы то ни было, но поелику не знаем мы старее лирической поэзии еврейской, видимой нами в боговдохновенных песнях Пророков, то и должно отдать в изобретении Оды преимущество сему народу, не токмо по древности его сочинения, но и по высокому образу мыслей, каковых в самых древнейших и славнейших языческих лириках не встречаем. Но положим, что всякого другаго низшего рода песнопения могут источником своим иметь страсти, обстоятельства, природу; однако высокие, священные псальмы3, не что иное суть, как вдохновение Божие.
Таковая первостепенная, священная Ода есть самое выспреннее, пламенное творение. Она быстротою, блеском и силою своею, подобно молнии объемля в единый миг вселенную, образует величие Творца. Когда сверкает в небесах, тогда же низвергается и в преисподнюю; извивается, чтобы скорее цели своей достигнуть; скрывается, чтобы ярчее облистать; прерывается и умолкает, дабы вновь внезапно и с вящщим явившись устремлением, более звуком и светом своим удивить, ужаснуть, поразить земнородных. Вот пример:
Гимн парением своим несколько ниже Оды. Хотя и можно бы сей последней предоставить в отличительное свойство ужас и удивление могуществу, а первому благодарность и славословие за благодеяние и покровительство; но по всегдашнему их смешению определить прямую черту между ими трудно. Гимнами Евреи в разных случаях воспевали истинного Бога и чудеса Его, а язычники -- поклоняемых ими богов и человеков, прославившихся знаменитыми подвигами. Возносили их при жизни, славословили и по смерти. Гробы их, когда умолкала зависть, делались у язычников алтарями, а песни гимнами. Сие находим у всех народов и во всех веках. Гимны содержали в себе часть религии и нравоучения. Они певались при богослужении, ими объясняемы были оракулы, возвещаемы законоположения, преподаваемы, до изобретения письмен, славные дела потомству и проч.
Лира, или псалтирь, согласовались их предметам. Пели Гимны при восхождении солнца, при наступлении нощи, при новомесячии и ущербе луны, при собирании жатвы и винограда, при заключении мира и при наслаждении всякого рода благополучием, а равно и при появлении войны, морового поветрия и какого-либо иного бедствия, не от одного или нескольких молебщиков, но от лица всего народа. Чрез Гимны возносились благодарения, славословия, моления и жалобы божествам. Гласы их были гласы благоговения, наставления, торжественности, радости, великолепия, или вопли негодования, сетования, мщения, уныния, плача и печали. Вот что были в глубокой древности Оды и Гимны, и что в храмах, на театрах, в чертогах и на стогнах народных ими воспевалось. Они были иногда подсказываемы конархистом (декламатором), как у нас стихиры, или провозглашаемы самим поэтом при звуке струнном. Видно сие из многих псалмов Давида:
"Исповедайтеся Господеви в гуслех: в псалтири десятоструннем пойте Ему". Псал. 32, ст. 2
Из од Пиндара:
Златая арфа Аполлона,
Подруга чернокудрых Муз!
Твоим в молчаньи звукам внемлет
Монарх веселья, пляска, лик.
Когда же, хором управляя,
Даешь к совосклицанью знак, --
Огнь быстрый, вечный, вседробящий,
Ты можешь молньи потушить!4
Из песни Игоря:
"Едва Баян вещие персты на струны вкладаше, и абие они сами славу князей рокотаху"5.
Наконец, при распространившемся общежитии, из собраний народных перешло песнопение и в круги семейств. Там воспевалось им все житейское: любовь, ненависть, дружба, вражда, всякая охота, сельския упражнения, жизнь пастушья и тому подобное, из коих последняя, по некоторым писателям, берет у всех первенство. Сочинители их и купно певцы были у Египтян, Финикиян, Индейцев, Греков, Римлян, Аравитян и прочих народов, которые в Южной Европе назывались бардами6, а на Севере скальдами. Некоторые причисляют к ним и друидов; но другие называют их только провещателями при жертвоприношениях7. То же ли, по дару вдохновения, были у Евреев пророки, а у Славянороссов, по глаголу баю, баяны? -- оставляю на рассуждение искуснейших в древности, но скажу только, что все их песни, по содержанию своему, были почти у всех одинаковы; а по свойству (характеру) их, или выражениям чувств, совсем различны. Климат, местоположение, вера, обычай, степень просвещения и даже темпераменты имели над всяким свое влияние. Но вообще примечается, что чем народ был дичее, тем пламеннее было его воображение, отрывистее и короче слог, менее связи, распространения и последствий в идеях, но более живописной природы в картинах и более вдохновения. Напротив того, у образованных обществ более разнообразия, распространения, приятности, блеску в мыслях и мягкости в языке. Израильский пророк, проповедуя единство Божие, движет силою Его холмы, обращает реки к вершинам, касается горам и дымятся. Греческий бард, восхищенный славою своих витязей, гремит на ипподроме с бегом колесниц, мчится с преспеянием коней, увеличивая или украшая о них свои понятия блеском двусоставных слов, называя Юпитера громовержцем, Нептуна землепрепоясателем, Венеру голубоокою, Диану быстроногою и пр. Скальд Шкотов видит на облаках летающия тени своих предков, мечи на их бедрах из северного сияния, мрачную, безмолвную природу и кровавые брани. Славянороссийский баян изображает ратное воспитание и ревность свою к службе князя, что на конце копья он взлелеян, доспехами повит и вычерпает шлемом своим быстрые реки. Словом, всякий древний народ, а особливо северные, воспевая свои подвиги и свои упражнения, изъяснялись, относительно чувств своих, в их гимнах и одах своим образом; ставили славу свою в героических своих песнях, гордились ими и, не имея их, почитали себя несчастливыми.
Но Ода или Гимн изображают только чувства сердца в рассуждении какого-либо предмета, а не действия его. Где же останавливаются на действии, тут уже сближаются к Эпопее. Слог имеют твердый, громкий, возвышенный, благородный, однако сходственный всегда с предметом; в противном случае теряют свою изящность. Доказывается сие одою "На счастие" Жан-Баптиста Руссо, переведенною г. Ломоносовым и Сумароковым. Последняго слог не соответствует высокому содержанию подлинника. И так Гимн и Ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от воспеваемого ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не дозволяют, разве в таком роде будут писаны; но здесь таковые не имеют места. Впрочем, качество или достоинство высоких од и гимнов составляют: вдохновение, смелый приступ, высокость, беспорядок, единство, разнообразие, краткость, правдоподобие, новость чувств и выражений, олицетворение и оживление, блестящия картины, отступления или уклонения, перескоки, обороты, околичности, сомнения и вопрошения, противоположности, заимословия, иносказания, сравнения и уподобления, усугубления или усилия и прочия витийственные украшения, нередко нравоучение, но всегда сладкогласие и вкус.
Хотя из вышеупомянутых украшений многие в особенности принадлежат риторике и объяснены там под именами разных тропов и фигур, но покажем, что такое они у лирика и как он их употребляет.
Вдохновение не что иное есть, как живое ощущение, дар Неба, луч Божества. Поэт, в полном упоении чувств своих разгорался свышним оным пламенем или, простее сказать, воображением, приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце. Не разгорячась и не чувствуя себя восхищенным, и приниматься он за лиру не должен. Вдохновение рождается прикосновением случая к страсти поэта, как искра в пепле, оживляясь дуновением ветра; воспламеняется помыслами, усугубляется ободрением, поддерживается окружными видами, согласными со страстью, которая его трогает, и обнаруживается впечатлением, или излиянием мыслей о той страсти, или ее предметах, которые воспеваются. В прямом вдохновении нет ни связи, ни холодного рассуждения;
оно даже их убегает и в высоком парении своем ищет только живых, чрезвычайных, занимательных представлений. От того-то в превосходных лириках всякое слово есть мысль, всякая мысль картина, всякая картина чувство, всякое чувство выражение, то высокое, то пламенное, то сильное, то особую краску и приятность в себе имеющее. Но вдохновение может быть не всегда высокое, а чаще между порывным и громким посредственное, заемлемое от воспеваемого предмета, обстоятельств, или собственного состава и расположения поэта; а потому и может быть у всякого свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры, или по наитию гения. Исчислять все его виды было бы весьма пространно. Но вот некоторые примеры: