Добролюбов Николай Александрович
Школа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Издание для юношества. Вып. I.


H. А. Добролюбов

  

Школа

Издание для юношества. Выпуск I. СПб., 1858

  
   H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
   Том третий. Статьи и рецензии. Июнь-декабрь 1858
   М.--Л., ГИХЛ, 1962
  
   Вот и еще издание с претензией поучать юношество. Сколько у нас учителей-то развелось! А всё жалуются на то, что не у кого учиться... Странно, право, как это у нас совмещается одно с другим: учителей множество бесчисленное, а учиться все-таки не у кого... Мы долго недоумевали, отчего это происходит, и наконец пришли вот к какому печальному заключению. Учителя наши обыкновенно проповедуют то, что нам или вовсе не нужно, или давно известно; а что нам нужно и неизвестно, того они и сами хорошенько не знают и даже не считают нужным знать. Мудрено ли, что при таких порядках толпы наставников не находят учеников, а толпы учеников не знают, к кому обратиться за дельным и истинно полезным наставлением... Ну вот хоть бы, например, выходит книжка под названием: "Школа". Издала эту "Школу" какая-то Наставница детей. На обертке книжки напечатано, что она назначается для учеников от 10 до 12 лет, но что потом она возрастет и созреет, по мере возрастания и созревания ее читателей, и что цель ее состоит в том, чтобы "раскрыть читателям в полном, по возможности, виде учение религии и пользу наук с их практической стороны". Для достижения этой цели "статьи "Школы" будут читаны вслух одним из учеников под руководством наставника или самим наставником". Прекрасно. Посмотрим же, какого рода статьи вошли в первый выпуск "Школы", назначенный для десяти- и двенадцатилетних читателей.
   Начинается с "Нескольких слов к ученикам моим". В нескольких словах этих объясняется, что всякий человек родится затем, чтобы выполнить известную обязанность, возложенную на него самим богом, что обязанность эта называется призванием человека, что в школу поступают затем, чтобы "угадать свое призвание", и что помощью при этом могут служить книжки, издаваемые г-жою Наставницею под именем "Школы". Надеемся, что никто не упрекнет это предисловие в излишней логичности и ясности, особенно для десятилетних читателей. Но все-таки в нем выражается взгляд Наставницы, довольно оригинальный, и потому мы позволим себе несколько остановиться на ее предисловии.
   По мнению г-жи Наставницы, каждый человек от самого рождения назначается к тому, чтобы выполнить известную какую-нибудь обязанность, "и обязанность эта не одна и та же для всех людей". Иначе сказать -- один человек от рождения призван к тому, чтобы быть лекарем, другой к тому, чтобы управлять министерством, третий к тому, чтобы шить сапоги. В школу детей отдают собственно затем, чтобы они угадали там, министрами, солдатами или портными родились они. Чтобы угадать это, нужно долго трудиться, но "наконец вы угадаете свое призвание, -- говорит Наставница своим ученикам, -- и тогда вам остается просить у бога сил к выполнению этого призвания". Не правда ли, отрадно прочесть такое предисловие, встретить такой взгляд после всех толков о значении общего и специального образования, которые так шумно раздавались в нашей литературе в последние два года? Кажется, кто не повторял известного эпиграфа известной статьи Пирогова, гласящей, что прежде нужно образовать людей, а потом уже солдат, портных, министров и так далее.1 Кто не толковал о том, как вредит ранняя специальность естественному, всестороннему развитию человека. Но, верно, все эти толки у нас, как говорится в русских сказках, по усам текли, а в рот не попали. Мы толковали о разумных преобразованиях, как будто и путные люди, а, в сущности, оказалось, что мы и не думали отставать от рутины старинных предрассудков. Видно, старая, бессмысленная привычка сильнее всех убеждений ума; индийские и вообще азиатские замашки сильно выказываются в наших руководителях и наставниках, будет ли то г. Орест Миллер или г-жа издательница "Школы". Г-н Орест Миллер восхваляет самоотверженное погружение своей личности в лоно Брамы,2 а г-жа Наставница намеревается восстановить учение о кастах. Частные обязанности каждого человека определяются, видите ли, не обстоятельствами, а самым рождением, и главная задача человека состоит в том, чтобы угадать, к чему он призван по своему рождению... Другими словами: кто в чем родился, в том и пребывай, знай сверчок свой шесток... Недурно для индийского брамина, хотя для парии и не совсем-то весело. К чему он, бедняк, должен прийти, отправляясь от той мысли, что само рождение уже определило его частные обязанности? Прежде всего он должен тут признать, что уже в его руках нет свободы располагать своей участью, что это уж дело судьбы, заранее определившей призвание человека, которому остается только угадать ее определение. Но как же угадать? Очень естественно -- по некоторым признакам, указанным самою судьбою в том состоянии, в котором человек родился. Следовательно, если пария родился париею, то с какой же стати вообразит он, что судьба готовила ему звание брамина? Нет никакого основания признавать судьбу столь глупою, если уж признать однажды ее влияние на человека. И вот -- смиренный, всеми отверженный пария поневоле должен успокоиться на том, что уже по самому своему рождению он обречен на нищету и презрение... Брамин должен быть этим очень доволен, потому что посредством таких премудрых убеждений сохраняется порядок в обществе, то есть права каст остаются незыблемы и ненарушимы. Но едва ли подобные рассуждения могут быть очень благотворны для нашего общества, в котором являлись Ломоносовы, Меньшиковы, Никоны и т. п. Сомнительно, чтоб крестьянский мальчик поступил безрассудно и преступно, изменивши тому призванию, которое определялось его рождением, и сделавшись русским патриархом. Может быть, читатели, желая взять сторону Наставницы, заметят, что именно патриаршество и было тем призванием, которое следовало угадать Никону, равно как государственное поприще было призванием Меньшикова и т. д. Но такое замечание будет совершенно несообразно с тем взглядом, какой высказан в предисловии Наставницы. Она именно говорит, что призвание человека есть не что иное, как обязанность, на него наложенная; а ведь никто, конечно, не скажет, что Никон был обязан быть патриархом или Ломоносов -- академиком. Кроме того, обязанность эта, по мнению Наставницы, дается человеку не им самим, а другими, да еще прежде его рождения; так ведь не думает же Наставница, что Меньшиков еще до рождения был уже государственным человеком. При всем своем пристрастии к разделению человечества на касты, она согласится, вероятно, что Меньшиков родился, не имея ни малейшего понятия об управлении государством, так же как Никон явился на свет незнакомый с церковными установлениями, и Ломоносов -- не умея читать и писать. Значит, весь вопрос теперь в том, мог ли Ломоносов, Меньшиков и пр. стремиться к тому, что не составляло прямой его обязанности, определенной его рождением, имел ли право пользоваться обстоятельствами всякого рода, расширявшими круг его деятельности, или нет? Если мы спросим об этом г-жу Наставницу, то она, чтобы не изменить взгляду, высказанному ею в предисловии к "Школе", должна, конечно, ответить: нет. Иначе она жестоко скомпрометирует принимаемые ею начала о врожденном призвании человека к частной деятельности всякого рода и вступит в безвыходный круг забавнейших противоречий. В самом деле, если судьба еще до моего рождения призвала меня к обязанности управлять государственными делами, то для чего она до двадцати лет оставляла меня шататься по улицам, продавая пироги? Если самым моим рождением судьба хотела обязать меня быть профессором и академиком, зачем она дала мне родиться в архангельской деревушке, в крестьянском семействе, где я до двадцати лет едва мог читать выучиться? Подобные вопросы хоть кого поставят в тупик, и мы сомневаемся, чтобы г-жа Наставница сумела удовлетворительно на них ответить. Их можно разрешить только с индийской точки зрения, которую едва ли согласятся принять читающие люди русского православного царства, хотя она и не чужда, кажется, г-же Наставнице и имеет стороны, весьма успокоительные для людей -- богатых и почетных. С этой точки зрения -- все, что есть на свете, имеет тайную, заранее определенную цель -- не в себе, а вне себя. Дождь идет для того, чтобы трава на земле росла; трава растет затем, чтобы скот мог пастись; скот существует, чтобы человек мог есть его; человек ест для того, чтобы иметь возможность отправлять ту обязанность, к которой призван своим рождением. В человеке и во всяком существе одушевленном цель, как видите, составляет вместе и обязанность. Таким образом, собака лает, чтобы воры на двор не вошли, и эта цель есть вместе обязанность собаки -- стеречь дом от воров. Лошадь имеет четыре ноги для того, чтобы облегчать человеку скорейшее переправление с места на место; другими словами -- четвероножность лошади есть не что иное, как обязанность ее -- возить на себе человека и его пожитки. Так точно и сам человек, во всяком положении и звании, имеет особые, внешние обязанности, составляющие цель его жизни и деятельности. Таким образом, богачи существуют затем, чтобы помогать бедным, нищие же -- для того, чтобы богачи имели на ком выказать свое великодушие и доброту сердца; преступники необходимы в мире затем, чтобы законы могли их наказывать; больные затем, чтобы лекарям было кого лечить, и т. д. Взгляд чрезвычайно успокоительный, именно в том отношении, что, на основании его, все оказывается необыкновенно ловко и мило поставленным на своем месте, все принимает такой розовый оттенок, дышит таким удобством и довольством... Мы серьезно пожелали бы такого спокойного, кроткого, покорного миросозерцания всякому из людей, если бы мы могли думать, что человек, не родившийся идиотом и не выросший под гнетом турецкого фатализма, может добиться такого отрадного, совершенно постороннего воззрения на собственную свою участь. Но, к крайнему прискорбию, мы должны сказать, что считаем решительно невозможным вдолбить такое воззрение русскому юношеству и потому вовсе не считаем нужным обманывать его восточными метафорами относительно призвания, судьбы, обязанностей, особых для каждого человека, и т. п. Полагаем, что и г-жа Наставница напрасно будет трудиться, если захочет свои понятия о врожденности частных обязанностей передать своим ученикам. Собственная рубашка ближе к телу каждого из нас, и теперь уж и пятилетнего ребенка трудно надуть уверениями, что цель его существования заключается не в нем самом, а в чем-то вне его, определенном ему еще до его рождения. А г-жа Наставница хочет уверить в этом десятилетних!..
   Только особенной склонностью Наставницы к восточным понятиям может быть объяснено то обстоятельство, что почти половина первой книжки "Школы" занята "Историею Иерусалима" и "Письмами из Иерусалима". Не удивительно было бы, если бы г-жа Наставница подробно рассказала детям христианское значение священного города. Но крайне странно давать детям краткое обозрение всей истории Иерусалима, с гергесеями, иевусеями, сирянами, вавилонянами и другими народами, один за другим воевавшими этот город; странно в истории Иерусалима вдалбливать десятилетним ученикам имена Гессия Флора, Цестия, Аль-Гакема и т. д. Еще страннее видеть, что, например, упомянув о том, что Иерусалим существовал еще при Аврааме, автор статьи, назначенной для десятилетних читателей, делает цитату: Josephus Flavius, Archeologia judaica, {Иосиф Флавий, "Иудейские древности" (лат.). -- Ред.} I, 1012. Мы понимаем, что такие вещи может делать какой-нибудь г. Ведров,3 желающий во что бы то ни стало озадачить своих взрослых читателей; но к чему же подниматься на такие штуки, когда пишешь для детей? Очевидно, что автор статьи проникнут основным взглядом издательницы "Школы": дети, дескать, и существуют с тою целию, чтобы изучать произведения старших и изумляться их глубокой учености...
   Чтобы дать понятие о "Письмах из Иерусалима", выпишем из них первые строки первого письма:
  

Иерусалим, 1/13 сентября 1857 года

   Благодарю моего Спасителя! Я снова в Иерусалиме!
   На пароходе все спали, и я спала. Было около двенадцати часов по полуночи, когда я проснулась и увидела в окошечко каюты мелькающие огни. Я вскочила и побежала на палубу: тут узнала я, что огни виднеются в Яффе и что пароход скоро подойдет к берегу. В самом деле, через четверть часа мы остановились. Я стала всматриваться, чтобы различить в глубоком мраке знакомые мне строения Яффы, и осталась на палубе до утра. О, с каким восторгом обняла я тогда берег святой земли, близкий, родственный душе моей! Я только и могла повторять: "Слава тебе, боже! Слава тебе, боже! Слава тебе, боже!" Собрав свои вещи, я съехала на берег с первым подъехавшим каюком. На берегу я стала на колени и жадно и с благоговением целовала землю. Это было в воскресенье, 11-го мая... и т. д. ("Школа", вып. 1, стр. 30).
  
   Издательница "Школы" полагает, по всей вероятности, что подобные сведения могут способствовать детям угадать их природное призвание. Оно так и выйдет, конечно, если призвание (иначе -- обязанность) детей состоит в том, чтобы быть покорными и внимательными слушателями всего, что вздумают сказать взрослые. Но если сообразить несколько призвание детей с потребностями их собственной натуры, то мы никак не можем понять, зачем было бы полезно им знать прекрасные чувствования госпожи, с таким неумеренным азартом рассказывающей в письме от 1-го сентября о том, что она чувствовала в воскресенье 11-го мая. Мы решительно не можем придумать, какую надобность имеют дети в том сведении, что в это достопамятное воскресенье на пароходе все спали, и она спала, а потом проснулась, вышла на берег и жадно целовала землю. Но издательница "Школы" нарочно, вероятно, попустила этим письмам украсить ее книжку, с целью практически приучить ими детей к терпению и покорности.
   За "Письмами" следует статья "Сельские хозяева", в начале которой объясняется, что "деятельные и просвещенные владельцы села Петровского, Алексей Иванович и жена его Анна Андреевна, завели у себя школу для образования детей своих соседей". Это очень похвально. Чему же поучают детей своих соседей деятельные и просвещенные Алексей Иванович и Анна Андреевна?4 А вот чему-с. Они сообщают детям, что "благодаря стараниям людей опытных в деле сельского хозяйства разведено в России, в некоторых питомниках (в пензенском, воронежском, орловском, вольском и одесском), очень порядочное число разных сортов фруктовых деревьев, а именно: яблонь -- до 308 разных сортов, груш -- до 185, вишен -- до 44, слив -- до 71, абрикосов -- до 26, персиков -- до 24, черешен -- до 49; в числе плодоносных кустарников: винограда -- до 47 сортов, крыжовника -- до 20; в числе огородных растений: гороха -- до 36, бобов -- до 34, капусты -- до 44, репы -- до 13, свеклы -- до 5, свекловицы -- до 5" и т. д., -- еще двенадцать растений... Читатель, само собой разумеется, не верит, чтоб деятельный и просвещенный Алексей Иванович и жена его Анна Андреевна в самом деле пичкали такими сведениями детей своих соседей. Но мы заверяем вас, читатель, честным своим словом, что все это не выдумано нами, а напечатано на 61--62 стр. "Школы". Издательница полагает, наверное, что сведения эти необходимы десятилетним детям для того, чтобы они могли угадать свое призвание.
   После "Сельских хозяев" идут "Статьи без заглавия". Они имеют в виду объяснить детям первые начала политической экономии, разумеется с точки зрения г-жи Наставницы. Начинаются они следующим образом: "Ученики ходят взад и вперед по классной комнате. При малейшем шорохе на лестнице они останавливаются и прислушиваются". Это значит -- шалят дети и смертельно боятся, чтобы учитель не застал их. Похвальные отношения между учителем и учениками! Впрочем, ученики очень милые дети; видно, что они росли под влиянием г-жи Наставницы. Когда учитель входит, они его спрашивают: "Зачем на нашем расписании уроков, вместо названия науки, поставили точки? Что это значит?" Учитель отвечает: "Это значит, что иногда хорошо молчать". Ответ очень логический и очень легкий для учителя, хотя и не совсем удовлетворительный для детского любопытства. Но идеальные дети, представленные в "Статьях без заглавия", действительно принимаются очень усердно молчать: что же им больше делать, когда учитель отвечает на их вопросы словом: молчать!
   Впрочем, учитель не только просто заставляет детей молчать, но и приводит их к тому разумными примерами. Он рассказывает им историйки, в которых, между прочим, два брата разговаривают так:
   "-- Антоний, -- сказал однажды Степан, -- мне бы очень хотелось знать, с какою целью бог наделил Иванова таким огромным богатством, а нам послал горькую бедность?
   -- Степан, -- отвечал Антоний, -- этих вопросов мы себе задавать не должны. Бог знает, что делает, -- этого должно быть для нас достаточно" (стр. 79).
   Кроме этих статей, в первом выпуске "Школы" помещено "Письмо старого русского человека к издательнице". В письме этом старый русский человек восстает, comme de raison {Как и следовало ожидать (франц.) -- Ред.} (скажем, в пику ему, по-французски), против французского воспитания, против недостатка в русских патриотизма, против роскоши, нелюбви к чтению и т. д., все как следует. Затем он рассказывает, как он рассуждал однажды с несколькими детьми, от 8 до 10 лет, и проповедывал им, между прочим, об обязанностях супруга и отца. Немножко, может быть, рано для осьмилетних мальчиков; но что до этого за дело старому русскому человеку? Притом же он говорил только о том, каким мужем и отцом не должно быть. Он говорил:
  
   У него (человека необразованного) самые дикие понятия о священнейших обязанностях: если у него дети, он не понимает, что значит их воспитывать, потому что сам не воспитан, а если его дети помещены где-нибудь на казенный счет, о! тогда он совершенно спокоен и думает, что ему о них больше и заботиться нечего; если он человек небогатый, то у жены его, может быть, нет ни чулок, ни рубашек, но зато, наверно, есть несколько шляпок и бархатных мантилий; и в этом хозяйстве, где недостает денег на покупку хороших книг, их есть всегда вдоволь для того, чтобы роскошно праздновать все именины, и т. д. (стр. 114).
  
   Ясно, что и "старый русский человек" глубоко проникнут взглядом г-жи Наставницы: цель существования на свете детей -- та, чтобы покорно выслушивать всякую чепуху, какую вздумают городить им взрослые.
   Эти-то статьи и читаются в школе г-жи Наставницы "вслух одним из учеников под руководством наставника или самим наставником". Не без назидания проводят время ученики в школе г-жи Наставницы!..
  

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

  
   Аничков -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I--IX, СПб., изд-во "Деятель", 1911--1912.
   Белинский -- В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I--XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953--1959.
   Герцен -- А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах тт. I--XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954--1961 (издание продолжается).
   ГИХЛ -- Н. А. Добролюбов Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ. 1934--1941.
   Гоголь -- Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I--XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937--1952.
   ГПБ -- Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
   Изд. 1862 г. -- Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I--IV, СПб., 1862.
   ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
   Лемке -- Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I--IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. -- 1912).
   ЛН -- "Литературное наследство".
   Материалы -- Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861--1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. I, М., 1890.
   Писарев -- Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1--4, М., Гослитиздат, 1955--1956.
   "Совр." -- "Современник".
   Указатель -- В. Боград. Журнал "Современник" 1847--1866. Указатель содержания. М.--Л., Гослитиздат, 1959,
   ЦГИАЛ -- Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
   Чернышевский -- Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I--XVI, М., ГИХЛ, 1939--1953.
  
   В том 3 включены статьи и рецензии, написанные Добролюбовым в мае -- декабре 1858 года и напечатанные в "Современнике" (в номерах с июня по декабрь включительно) и в "Журнале для воспитания" (в номерах с августа по декабрь); при жизни критика не публиковалась лишь "Статья Times о праве журналов следить за судебными процессами", запрещенная цензурой.
   Литературно-критические и публицистические выступления Добролюбова за эти месяцы охватывают широкий круг проблем общественной жизни. Историческому прошлому России, всегда рассматриваемому критиком в теснейшей связи с вопросами современности, посвященыдве большие статьи -- "Первые годы царствования Петра Великого" и "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым". К ним по проблематике (особенно по освещению роли и положения народных масс, по определению задач исторической и литературной науки) близко стоят рецензии на сборник "Народные русские сказки" А. Афанасьева и на "Историю XVIII столетия..." Ф. К. Шлоссера. К этим работам примыкают те рецензии, в которых Добролюбов подвергает острой критике реакционные идеи, узость и убожество научной мысли, бессодержательность ряда изданий и т. д. ("О нравственной стихии в поэзии" О. Миллера, "Очерки исторического исследования о царе Борисе Годунове..." Н. Полозова, "Исторический рассказ о литовском дворянстве" Порай-Кошица, "Указатель статей серьезного содержания" и др.).
   Значительное внимание Добролюбов продолжает уделять критике так называемой обличительной литературы с ее показным либерализмом, мелкостью тем, картин, образов (рецензии на комедии "Предубеждение..." Н. Львова, "Мишура" А. Потехина, "Уголовное дело" и "Бедный чиновник" К. Дьяконова).
   Ряд рецензий посвящен поэзии, за развитием которой Добролюбов всегда следил очень внимательно. В поле зрения критика не только передовая, демократическая поэзия ("Стихотворения" А. Н. Плещеева, "Песни Беранже", поэма "Кулак" И. С. Никитина), но также и явления литературы, которые вызывали его безусловное осуждение ("Стихотворения для детей" Б. Федорова, "Московские элегии" М. Дмитриева, "Стихотворения" Н. Я. Прокоповича).
   В ряду существенных работ Добролюбова за это полугодие следует отметить также значительную группу рецензий на педагогическую и детскую литературу; эти рецензии -- свидетельство непрекращавшегося пристального внимания критика к вопросам воспитания.
   Для характеристики руководящей роли Добролюбова в "Современнике" показательны его выступления от имени редакции журнала ("Торжество благонамеренности", "Известие", "Об издании "Современника" в 1859 году").
   Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в "Журнале для воспитания", устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым (Аничков, I, стр. 21--22).
   Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками; так же отмечаются переводы, сделанные редакцией, с указанием -- Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
  

ШКОЛА

Издание для юношества. Вып. 1

  
   Впервые -- "Совр.", 1858, No 9, отд. II, стр. 63--70, без подписи. Принадлежность рецензии Добролюбову устанавливается на основании списка его статей, составленного Чернышевским (Аничков, I, стр. 17, 18), и по связи с рецензией Добролюбова на то же издание в "Журнале для воспитания", 1858, т. IV, кн. II.
   В сохранившейся части корректуры рецензии (ИРЛИ) и в части тиража ноябрьской книжки "Современника" имеются разночтения по сравнению с основным журнальным текстом. Так, например, абзац "Издательница "Школы"... приучить ими детей к терпению и покорности" (см. стр. 229--230) в корректуре и в части тиража отсутствует.
   1. Имеется в виду следующий эпиграф к статье известного врача и педагога Н. И. Пирогова "Вопросы жизни":
   "-- К чему вы готовите вашего сына? -- кто-то спросил меня.
   -- Быть человеком, -- ответил я.
   -- Разве вы не знаете, -- сказал спросивший, -- что людей, собственно, нет на свете; это одно отвлечение, вовсе ненужное для нашего общества. Нам необходимы негоцианты, солдаты, механики, моряки, врачи, юристы, а не люди.
   Правда это или нет?" (Н. И. Пирогов. Собрание литературных статей. Одесса, 1858, стр. 3). О Пирогове см. также статью Добролюбова "О значении авторитета в воспитании (Мысли по поводу "Вопросов жизни" г. Пирогова)" в т. 1 наст. изд.
   2. Речь идет о сочинении О. Ф. Миллера "О нравственной стихии в поэзии на основании исторических данных" (СПб., 1858). См. далее рецензию Добролюбова на эту книгу.
   3. См. рецензию Добролюбова на книгу В. М. Ведрова "Поход афинян в Сицилию и осада Сиракуз" в т. 2 наст. изд.
   4. Вместо начала абзаца "За "Письмами" следует ... Алексей Иванович и Анна Андреевна?" в корректуре и в части тиража "Современника" дан другой текст: "За письмами из Иерусалима следует статья "Сельские хозяева". В начале этой статьи объясняется, что "деятельные и просвещенные владельцы села Покровского, Алексей Иванович и жена его Анна Андреевна, завели у себя школу для образования детей своих соседей". В школе этой занимались изучением разных наук: изучали в ней -- славянский язык, священную историю и арифметику. Но, не довольствуясь этим, "раз Алексей Иванович объявил, что намерен вести преподавание естественной истории, и то на открытом воздухе, между птичником и оранжереей". Читатели видят, что намерения "деятельного и просвещенного Алексея Ивановича" были весьма похвальны. В самом деле, что может быть лучше для детей, как не изучение естественных наук, -- не книжным образом, а практически, наглядно, на открытом воздухе, с живыми наблюдениями и опытами? Читатель готов подумать, что статья "Сельские хозяева" истинно полезна для детского чтения и составляет интересные страницы в "Школе". Но, прочитав самую статью, вы увидите, что и на этот раз ошиблись. Как вы полагаете, чему поучают детей на открытом воздухе, между птичником и оранжереей, деятельные и просвещенные Алексей Иванович и Анна Андреевна?" (ИРЛИ).
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru