Добролюбов Николай Александрович
Записки об осаде Севастополя Н. Берга. Два тома. Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера. Соч. Е. Р. Ш-ова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
 Ваша оценка:

H. А. Добролюбов

Записки об осаде Севастополя Н. Берга. Два тома. М., 1858

Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера
Соч. Е. Р. Ш--ова. СПб., 1858

   H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
   М., ГИХЛ, 1962
   Том второй. Статьи и рецензии. Август 1857-май 1858
  
   Обе книги, заглавия которых мы выписали, уже известны нашей читающей публике: "Воспоминания" г. Ш--ова недавно напечатаны были вполне в "Библиотеке для чтения", а из "Записок" г. Берга1 помещались в наших журналах довольно значительные отрывки. Оба автора имели в виду рассказать как очевидцы великий заключительный эпизод нашей последней войны. Г-н Ш--ов рассказывает преимущественно как очевидец и участник дела; он не дополняет своих воспоминаний даже общими сведениями, почерпнутыми из газет, а просто рассказывает, что делал и видел он с своего поста. Эта особенность придает его рассказу характер большей живости, простоты и откровенности; но нам кажется, что занимательность его воспоминаний много выиграла бы, если бы он пополнил их и другими сведениями, которые так легко было собрать на месте. Например, он не участвовал в деле 4 августа2 и потому говорит только, что он и его товарищи долго ждали сигнала, чтоб начать условленную канонаду, но не дождались и наконец узнали, что наши отступили. Затем он прибавляет только: "Ни пламенное желание сразиться с врагом, ни мужество, ни отчаянная храбрость наших войск, возбудившая удивление даже в самих неприятелях, ничто не помогло. Все разбилось о случайность, о неприступную местность. Вот что говорили о дне четвертого августа люди, знакомые с делом". И более никаких подробностей о битве. От очевидца, от севастопольца читатель вправе потребовать более подробных объяснений: что это были за случайности, повредившие нам? Что заставило наших идти на неприступную местность, которая была им, конечно, хорошо известна? Отчего мужество солдат было бессильно против случайности? На все это нетрудно было бы ответить г. Ш--ову, слышавшему, без сомнения, все подробности дела от тех, которые в нем участвовали и хорошо его понимали. Но, верный своему намерению передавать только то, что сам видел, он ничего не говорит о деле при Черной речке. За его молчание вознаграждает нас довольно подробный рассказ г. Берга, бывшего при штабе и потому имевшего возможность узнать более г. Ш--ова. Признавая всю важность события 4 августа, г. Берг приложил к своей книге даже "план к сражению на Черной речке". Сведения, находящиеся в его книге, состоят в следующем. Решено было произвести наступательное движение на неприятеля, и несколько раз собирались военные советы для определения местности, куда направить атаку. Большинство одобряло движение на позицию, которую занимал неприятель на Федюхиных горах. Хрулев с немногими был против этого и подал главнокомандующему, от 25 до 30 июля, четыре записки, в которых предлагал другие движения, доказывая бесполезность атаки на Федюхины горы и предсказывая цифру нашей потери, если нападение будет туда направлено. Но его убеждения не могли поколебать большинства. Решено было в ночь на 4 августа произвести атаку на Федюхины горы. Г-н Берг сообщает и подробную диспозицию войск, назначенных для этого; но мы оставляем ее, как по причине ее обширности, так и потому, что она не совсем понятна без плана местности. Более интересно для читателей подробности самого дела. Оно началось под неблагоприятными предзнаменованиями, из которых одно сообщает г. Берг относительно генерала Реада на стр. 245 в первой части:
  
   Отряд генерала Реада, дойдя до места, называемого "Новым", остановился. В это время светил еще месяц.
   Генерал Реад, лежа на траве, спросил у адъютанта начальника штаба, ротмистра Столыпина:
   -- С которой стороны вы увидели месяц?
   -- С правой, ваше высокопревосходительство!
   -- А я так с левой, -- сказал Реад, -- говорят, это нехорошо!
  
   Оказалось, что для генерала Реада действительно знамение было нехорошо: он убит был в сражении, и потом оказалось, что он был едва ли не главным виновником нашей неудачи. По крайней мере вот что рассказывает г. Берг на стр. 249--252 первой части:
  
   Генерал Реад, услыша выстрелы в отряде Липранди, также открыл артиллерийский огонь (как сказано было в диспозиции), но, не причиняя почти никакого вреда неприятелю, вскоре прекратил бесполезную стрельбу, по совету своего начальника артиллерии генерал-лейтенанта Гагемана.
   Между тем главнокомандующий послал к нему своего адъютанта с приказанием "начинать". В ту минуту, когда адъютанта отправляли, Реад не открывал еще огня, но когда адъютант поскакал, действие артиллерии правого фланга уже началось.
   Адъютант подъехал к Реаду и сказал:
   -- Главнокомандующий приказал начинать.
   -- Что значит "начинать"? -- спросил Реад.
   -- Я не знаю, -- отвечал тот, -- мне только передано это слово.
   -- Стало быть, начинать атаку? -- продолжал Реад. -- Потому что предписанное в диспозиции нами уже начато, да за этим и не посылают. Скажите же князю, что я начинаю атаку, пускай посылает резервы!
   Адъютант ускакал, а к Реаду подъехал Веймарн (генерал-майор, начальник его штаба), бывший до того времени впереди, у артиллерии.
   -- Надо атаковать! -- сказал ему Реад.
   -- Как атаковать? Зачем?
   Реад рассказал ему о приезде адъютанта. Напрасно Веймарн уверял, что тут есть какая-нибудь ошибка, и говорил, что боевой фронт еще не готов, не прибыл уланский полк, которому следовало поддержать правое крыло отряда. Реад и сам понимал, что дело что-то не так и вести атаки не должно, но он был человек точный, немного свежий в Крыму, не знавший наших порядков; к тому же он уведомил главнокомандующего, что начинает атаку... дело приняло другой смысл, и потому, сообразив все это, двинул 12-ю дивизию на мост.
   Она легко заняла предмостные ложементы неприятеля и перешла речку частию по мосту, частию вброд, потому что французы обрубили спуски и приготовленные нами мосты оказались короткими.
   Наши неслись под огнем картечи, по выражению самих французов, "как лавина, свергаемая бурей с высоты гор"; разница была только в том, что этой лавине пришлось не свергаться с горы, а лезть в гору.
   Французы спрашивали после, как называются полки, шедшие в эту славную атаку, и записали их имена. Эти полки, заслужившие честную похвалу столь же храбрых и стойких противников, были Украинский, Одесский и Азовский.
   Первые колонны неприятелей опрокинуты. Это был генерал Фальи со 2-ю бригадою дивизии Фоше (а частию и 1-я бригада той же дивизии). Но, получив в подкрепление 73-й линейный полк (стоявший в резерве с генералом Клером), он двинулся вперед и снова оттеснил наших к мосту.
   Мы понесли при этом огромные потери. Больше половины офицеров выбыло из фронта. Убит командир Одесского полка полковник Скюдери.
   7-я дивизия также перешла реку и обводный канал (иные уверяют, что перешла только часть, а другая, большая, все время оставалась на этом берегу, под сильнейшим огнем неприятеля) и встречена штыками 50-го линейного и 3-го зуавского полков. 82-й линейный, спустившись с заднего холма, ударил 7-й дивизии во фланг.
   В то же время слева (от них справа) стали наступать 2 батальона 62-го и батальон 73-го линейных полков (остальной резерв) под командой самого Клера и, соединясь с первой бригадой дивизии Фоше, обошли наших.
   21-я дивизия бьется невдалеке от моста (по ту сторону речки), ожидая помощи... Один солдат прибежал оттуда к Реаду, стоявшему близ Екатерининской мели по сю сторону реки, в 450 шагах от моста, и сказал: -- Ваше превосходительство, дайте нам резервы: неприятель одолел совсем!
   Каково услышать это от простого солдата и не иметь средств помочь! Реад отвечал ему грустно: -- Я сам ожидаю резервов, а теперь, видишь, ничего нет!
   Резервы были еще далеко.
   Главнокомандующий, получив донесение от посланного, что Реад атакует, удивился.
   -- Так он атакует? Ну, нечего делать... остается поддержать!
   Он послал, как рассказывали после, штабс-капитана генерального штаба барона Мейендорфа привесть 5-ю дивизию. Мейендорф, помня, что эта дивизия идет с Мекензиевой горы, поскакал туда и, встретив первые попавшиеся ему колонны, закричал: "За мной! приказал главнокомандующий". Но потом, уже на дороге, спохватился, что это не 5-я дивизия, а 4-я (5-я прошла уже этим местом и направилась влево, к отряду Липранди), -- он бросился туда и, видя, что потерял много времени, велел людям бежать бегом. Они прибыли на место чрезвычайно утомленные и все-таки поздно: 12-я дивизия почти не существовала; в рядах ее послышался отбой... Тогда Веймарн сказал окружающим:
   -- Ну, теперь сражение проиграно!
   Разумеется, уже нечего было и думать о занятии Гасфортовой горы: минута прошла, оставалось спасать разбросанные клочки отступающих полков.
  
   Мы остановились на эпизоде 4 августа не только потому, что он действительно имел весьма важное значение, но и потому, что нам кажется замечательным спокойствие и откровенность, с которыми мы можем уже теперь говорить о наших неудачах и даже ошибках. Вообще, как в "Воспоминаниях" г. Ш--ова, так и в "Записках" г. Берга господствует тон уважения, даже сочувствия к храбрости и искусству неприятелей. Нигде не высказывается нетерпимости, ожесточения, подобного тому, с каким отзывались мы, например, о французах после 1812 года. Конечно, здесь большая разница в цели и значении самой войны. Тогда была война народная; враг был внутри страны; всякий защищал свой дом, свое имущество, всякий во враге общем видел и своего личного врага. Последняя война имела, конечно, другой характер: она решена была политическими соображениями и дипломатическими переговорами, которые не могли быть известны всему народу; во всем своем ходе она имела характер более местный, так как ее важнейшие события разрешились на южных наших границах, не простираясь внутрь страны. Самая цель врагов -- уничтожение нашего преобладания на Востоке -- не могла быть для народа столь осязательною в своей неприязненности, как ближайшая цель врагов 1812 года, опустошавших нашу страну, забравшихся в самое сердце России. Все это много объясняет ту сравнительную мягкость и беспристрастие наших отзывов о неприятеле, какая замечается в военных рассказах о последней войне. Но нельзя не заметить тут еще и другой важной причины, именно той, что мы вообще возвысились в своих понятиях. Известно, что сорок лет тому назад у нас представляли Наполеона "антихристом", а войска его "окаянными полчищами богопротивных галлов". В то время между множеством ругательных книг на французов вышла, например, вот какая книжка, о которой понятие дает ее заглавие: "Анекдоты нынешней войны, или ясное изображение мужества, великодушия, человеколюбия, привязанности к богу, вере и государю российского народа; трусости, подлости, бесчеловечия, бессмыслия, зверства и непримиримого коварства французов". Ныне ничего подобного нельзя и ожидать; разве только от поэтов, подобных г. Татаринову. Ныне на врагов своих мы смотрим как-то более человечески, более спокойно. Мы поняли, что если уж случилась необходимость воевать, то обязанность воина -- наносить сколько можно более вреда своему врагу, и если он хорошо делает свое дело, то нечего обвинять его в зверстве. Еще раньше наши солдаты поняли, что послушные массы, двигавшиеся на нас, не были одушевлены чувствами личной вражды. Оттого-то солдаты при первом удобном случае завязывали самые добродушные, можно сказать, дружеские, отношения с неприятелями. Они потешались бомбами и ядрами, как игрушками. В светлое воскресенье раскрасили бомбу в виде пасхального яйца и отправили к неприятелю; в другой раз офицер, узнав, что девять бомб послано, сказал: "Валяй десятую для четного числа". И это четное число взорвало у неприятеля пороховой погреб. Здесь, хотя не совсем кстати, мы не можем удержаться, чтобы не указать на одно забавное обстоятельство, показывающее, как мало значили для севастопольцев пули и бомбы в сравнении даже с маленькими неприятностями обыденной жизни. Г-н Ш--ов рассказывает о первой ночи, проведенной им на бастионе, в блиндажике, который вскоре был разбит бомбою, разорвавшеюся на той самой постели, на которой он спал. "После тревог дня я улегся, -- говорит он. -- Уже дремота начала одолевать меня. Вдруг я соскочил и нетерпеливо начал расстегиваться. Казалось, тысячи булавок прогуливались по мне. В первую минуту я не мог даже хорошенько сообразить весьма простой тому причины. Судорожно зажегши свечу, отдернул я свое одеяло, и моя догадка оправдалась совершенно: передо мной запрыгала, заскакала целая орда так называемых черкесов". Несчастие г. Ш--ова вызвало сочувствие офицеров, и они уделили ему персидской ромашки, которою все запасались для защиты "от внутреннего врага бастионов, допекавшего здесь хуже пуль", по словам г. Ш--ова. Обстоятельство это, разумеется, только курьезно само по себе; оно ничего не доказывает. Но, говоря вообще, нельзя не заметить, что привычка к канонаде удивительно развилась у севастопольских офицеров обеих армий, и в этом опять была новая причина, почему враги менее ожесточались друг против друга. Г-н Ш--ов рассказывает, как во время одного перемирия для уборки тел поручик П., разговаривая с французами, объявил себя, на вопрос одного из французов, капитаном Тадэ, командиром батареи 5-го бастиона, особенно допекавшего французов, работавших в траншеях.
  
   При ответе П** со стороны французов посыпались любезности.
   -- Мы вообще заметили, -- продолжал другой француз, поручик, -- что вы более всего угощаете нас бомбами и bouquet'ами перед вечером.
   -- Ah, c'est que je vais goûter alors l'eau-de-vie: je dine à cette heure. {Это потому, что я хочу тогда отведать водки; я в это время обедаю (франц.). -- Ред.} Французы приняли это за чистую монету.
   И долго потом, когда упомянутая батарея 5-го бастиона (слыхом не слыхавшая ни о каком capitaine Thadot) бросала порой перед вечером бомбы, слышался из французских траншей против этого бастиона крик: "Capitaine Thadet va prendre de l'eau-de-vie. Hourraa, capitaine Thadet" {Капитан Тадэ сейчас будет пить водку. Ура, капитан Тадэ (франц.). -- Ред.} (стр. 173).
  
   Это радушие и добрые отношения только и нарушались во время битвы, когда чувство долга, наложенного войною, заставляло каждого заглушать свои личные чувства.
   Что касается до французов, то у них решительно, кажется, не было неприязни к русским. Война для них не была делом народным. Может быть, много страшных драм разыгралось в частной жизни и в душе наших врагов, прежде чем они решились отправиться на войну. Г-н Берг в своих записках рассказывает об одном французском офицере, который был взят нами в плен и которому медики сказали, что он плох, но что все-таки нужно сделать операцию. "Нет, уж не надо, -- перебил их француз, -- оставьте меня в покое. Я еще могу теперь думать о своей матери, которая умирает, может быть, с голоду, когда я умираю здесь от пули. Я пошел служить, чтоб достать ей кусок хлеба, и вот..." Вероятно, не один этот француз ухватился за восточную войну просто как за средство достать кусок хлеба, и даже не для себя, а для матери.
   Другой анекдот, о другом французе, рассказывает г. Ш--ов. Смертельно ранивши нашего офицера Т., француз этот был взят в плен. Увидевши раненого Т., он закричал: "А, это ужасно... Да, я вспоминаю... это тот русский офицер!" и потом предался самым страшным порывам отчаяния. Его стали утешать, говоря, что во всем виновата война, что это печальная необходимость и т. п. Но француз ничего не хотел слушать и, грустно смотря на раненного им Т., повторял: "Боже мой... какая ужасная вещь эта война... Ведь он мог бы быть моим сыном. У меня и есть такой, почти его лет..." При этом он даже заплакал.
   Подобных сцен, разумеется, было немало во все продолжение осады, и они могли действовать только примиряющим образом. Таким образом, в самих воевавших не было неприязненных чувств друг к другу. Тем менее законны были бы они у писателей, рассказывающих публике о великом событии, и особенно в то время, когда уже дело кончено и когда мы видим даже благодетельные следствия войны. Да, теперь уже никто не сомневается в том, что восточная война имела последствия, весьма благодетельные для нас: она научила нас многому. Самая неблистательность ее конечного исхода была полезна для нас в том отношении, что заставила нас обратить внимание на многие недостатки наши. Во время войны оказались бесполезными многие формальные упражнения, которыми прежде занимали солдат с особенным усердием; оказались недостатки в оружии, недостаток в людях, хорошо развитых и основательно приготовленных к стратегическим соображениям, некоторые злоупотребления, неприметно вкравшиеся среди покоя мирного времени и не укрывшиеся под громами войны. Мало того, не одни военные отношения обратили на себя внимание вследствие событий войны. Так, например, известно, что вопрос об устройстве лучших путей сообщения вызван был войною; вопрос о значении специального и общего образования также возбужден был по поводу войны. Но самое важное следствие ее было то, что она вообще расшевелила наш величавый покой и заставила взглянуть повнимательнее на ту систему жизни, которой до того мы следовали. К этой войне именно можно приложить то, что вообще высказано в известной речи г. Бабста:3 "Тяжкие народные борьбы и страдания заставляют народы осматриваться, проверять свою пройденную жизнь, проверять учреждения, изменять их и поправлять свои ошибки".
   Время прагматической истории и полной оценки восточной войны еще не наступило. Теперь возможны только материалы, собрание фактов и частные соображения. К числу материалов, довольно живых и любопытных, нужно причислить и книги г. Ш--ова и Берга.
   Мы ничего не говорим о великолепном "Севастопольском альбоме" г. Берга, предполагая, что он уже знаком всем нашим читателям.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

   Аничков -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I--IX, СПб., изд-во "Деятель", 1911--1912.
   Белинский -- В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I--XV, М., изд-во Академии наук СССР, 1953--1959.
   Герцен -- А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I--XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954--1961 (издание продолжается).
   ГИХЛ -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934--1941.
   Гоголь -- Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1--XIV,
   М., изд-во Академии наук СССР, 1937--1952.
   ГПБ -- Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
   Изд. 1862 г. -- Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I--IV, СПб., 1862.
   ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
   Лемке -- Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I--IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. -- 1912).
   Лермонтов -- М. Ю. Лермонтов. Сочинения в шести томах, М.--Л., изд-во Академии наук СССР, 1954--1957.
   Летопись -- С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.
   ЛИ -- "Литературное наследство".
   Материалы -- Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861--1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).
   Салтыков -- H. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. I--XX, М.--Л., ГИХЛ, 1933--1941.
   "Совр." -- "Современник".
   Указатель -- В. Боград. Журнал "Современник" 1847--1866. Указатель содержания. М.--Л., Гослитиздат, 1959.
   ЦГИАЛ -- Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
   Чернышевский -- Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I--XVI, М., ГИХЛ, 1939-1953.
  
   В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные им с августа 1857 по май 1858 года включительно. В это время Добролюбов выступает уже как профессиональный литератор и журналист, вырабатывает свойственные ему жанры и приемы критического анализа. С июля 1857 года Добролюбов становится постоянным сотрудником библиографического отдела в "Современнике", а с января 1858 года -- руководителем и редактором отдела критики и библиография, своим участием определяя, наряду с Некрасовым и Чернышевским, идейные позиции журнала. С марта 1857 года Добролюбов сотрудничает также в "Журнале для воспитания".
   Все рецензии, помещенные в отделах библиографии обоих журналов, печатались без подписи. Те из них, которые включены Чернышевским в Сочинения Добролюбова, изданные в 1862 году, не нуждаются в атрибуции. Принадлежность остальных рецензий настоящего тома Добролюбову устанавливается на основании дополнительных данных. 7 июля 1858 года в письме к А. П. Златовратскому Добролюбов писал: "Прочти последовательно и внимательно всю критику и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в "Современнике", -- там тоже почти все писано мною, исключая трех или четырех рецензий, которые нетрудно отличить" (Материалы, стр. 433). Это утверждение корректируется данными гонорарных ведомостей "Современника", которые свидетельствуют, что в отделе библиографии четырех последних номеров журнала за 1857 год помещено шесть рецензий, принадлежащих не Добролюбову, а Пекарскому, Пыпину и Колбасину. Значит, Добролюбову принадлежат в этих номерах остальные шестнадцать рецензий. В тех случаях, когда показания письма к Златовратскому в сопоставлении с данными гонорарных ведомостей не дают бесспорного решения вопроса об авторстве Добролюбова, дополнительные данные приводятся в примечаниях в соответствующем месте.
   Что касается отдела критики и библиографии в первом -- пятом номерах "Современника" за 1858 год, то утверждение Добролюбова, что все статьи и рецензии принадлежат ему (исключая статьи Костомарова в первой книжке), полностью подтверждается гонорарными ведомостями и конторской книгой журнала. Поэтому в примечаниях к статьям и рецензиям первых пяти номеров за 1858 год авторство Добролюбова не мотивируется, за исключением тех случаев, когда оно почему-либо ставилось под сомнение советскими текстологами.
   Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в "Журнале для воспитания", устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым.
   Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками; звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием -- Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
  

"ЗАПИСКИ ОБ ОСАДЕ СЕВАСТОПОЛЯ" Н. Берга
"СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ АРТИЛЛЕРИЙСКОГО ОФИЦЕРА"
Соч. Е. Р. Ш--ова

   Впервые -- "Совр.", 1858, No 4, отд. II, стр. 171--179, без подписи.
   В изд. ГИХЛ помещена в Dubia. На основании данных гонорарной ведомости С. А. Рейсер установил принадлежность рецензии Добролюбову (ЛН, No 53--54, стр. 280). Это подтверждается также и неизвестным до недавнего времени списком статей Добролюбова, составленным Чернышевским (Указатель, стр. 549).
   Е. Р. Ш--ов -- псевдоним участника севастопольской обороны А. И. Ершова; его "Севастопольские воспоминания" печатались в "Библиотеке для чтения" (1857, NoNo 3, 4, 6, 11).
  
   1. "Записки" Н. В. Берга (1824--1884) до выхода отдельного издания публиковались отрывками в 1854--1855 годах в "Москвитянине".
   2. Имеется в виду сражение при Черной речке 4 августа 1855 года, предпринятое по решению нового (сменившего А. Меньшикова) главнокомандующего М. Горчакова.
   3. Имеется в виду речь профессора Казанского университета И. Бабста "О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала", произнесенная 3 июня 1856 года и затем дважды опубликованная отдельным изданием -- одна из первых либеральных деклараций о необходимости реформ и промышленного развития России.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru