Дорошевич Влас Михайлович
"На дне" Максима Горького

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Гимн человеку

В. Дорошевич

"На дне" Максима Горького

Гимн человеку

  
   Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
   Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
   OCR Бычков М. Н.
  

"Человек вот правда! Что такое человек? Это не ты, не я, не они... нет! Это ты, я, они, Наполеон, Магомет. Понимаешь? Это огромно. В этом все начала и концы. Все в человеке, все для человека, все же остальное дело его рук и его мозга. Человек! Это великолепно. Это звучит гордо. Человек! Надо уважать человека. Не жалеть, не унижать его жалостью. Уважать надо! Выпьем за человека, барон!"

Сатин. "На дне". 4-й акт.

   На дне гниют утонувшие люди.
   В ночлежке живут какой-то барон, прошедший арестантские роты, "девица", гуляющая по тротуару, спившийся актер, телеграфист, сидевший в тюрьме за убийство, вор, "наследственный вор", еще отец его был вором и умер в тюрьме.
   От них смердит.
   Бывший барон за рюмку водки становится на четвереньки и лает по-собачьи. Пьющий телеграфист занимается шулерничеством. Девица "гуляет". Вор ворует.
   И они принюхались к смраду друг от друга. Барон пропивает деньги "девицы", актер пропивает деньги шулера. Вор у них первый человек.
   -- Нет на свете людей лучше воров!
   -- Им легко деньги достаются.
   -- Многим деньги легко достаются, да немногие легко с ними расстаются.
   Им не смердит друг от друга. Чему возмущаться? Совести?
   -- Всякий человек хочет, чтоб сосед его совесть имел.
   -- Все слиняло, один голый человек остался. Люди, как видите, "конченые".
   Бывшие люди. Все сгорело. Груды пепла.
   Но дотроньтесь. Пепел теплый. Где-то под пеплом теплится огонек. Теплится.
   -- У всех людей души серенькие, -- все подрумяниться хотят.
   Вот это "подрумянить душу" и есть человеческое, вечно человеческое, "das ewig menschliches" {Вечно человеческое (нем.).}.
   Барон подрумянивает себе душу тем, что вспоминает, как он "благородно" пил по утрам кофе со сливками, как у него были предки и лакеи.
   Актер подрумянивает душу тем, что с гордостью произносит "громкое" название своей болезни:
   -- Мой организм отравлен алкоголем!
   Не просто пьяница, а нечто звучное:
   -- Организм отравлен алкоголем!
   Звучит "благородно".
   "Девица" читает благородные романы. Где все самая возвышенная любовь и самопожертвование. И воображает себя на месте героинь. И верит этому.
   Телеграфист произносит "необыкновенные слова":
   -- Органон... Транс-цен-ден-тальный.
   -- Надоели мне, брат, все человеческие слова. Все наши слова надоели. Каждое из них слышал я, наверное, тысячу раз!
   Глупы эти люди, не правда ли? И румяна у них грошевые?
   И вдруг эти "серенькие души" вспыхивают ярким румянцем. Не румянцем грошевых румян. А настоящим, человеческим румянцем.
   Что случилось?
   В ночлежку пришел старик бродяга Лука.
   И раздул пламя, которое таилось под грудою пепла.
   И из этой груды грязи, навоза, смрада, отрепьев, гнусности, преступления вызвал человека.
   Человека во всей его красоте.
   Человека во всей его прелести мысли и чувства.
   Как случилось такое чудо?
   Лука не проповедник.
   Лука суетливый старикашка, он говорит забавно и наивно.
   Но каждое его слово сейчас же переходит в дело.
   Он проповедует делами, и в этом, как в толстовском Акиме, его сила.
   Лука с полицейской точки зрения -- темная личность. С нашей -- обыкновенный:
   -- Потерял всякую нравственную брезгливость.
   Он входит со словами:
   -- Мне все равно. Я и жуликов уважаю. По-моему, ни одна блоха не плоха. Все черненькие, все прыгают.
   Лука полон веры в человека.
   -- А как ты думаешь, добьются люди правды?
   -- Да уж раз взялись, -- как же не добиться. Люди добьются.
   Мира будущего человеку бояться нечего:
   -- Ты, Анна, не бойся. Ты неба не бойся. Преставишься ты, и скажет Господь: "Приведите ко мне Анну. Я эту Анну знаю. Эта Анна много страдала, много мучилась в жизни. Отведите Анну теперь на покой. Пусть Анна отдохнет".
   У Луки религия человека. Всегда во всем у него прежде всего "человек". На него, когда он был сторожем, напали с топором беглые каторжники. Он "осерчал за топор". Из ружья нацелился.
   -- Бросай топор. Наломай веток. Пори друг друга по очереди. Зачем на человека с топором кидаетесь!
   Они падают на колени перед направленным на них дулом.
   -- Покорми нас. Мы с голода.
   Лука кормит их, берет к себе. Беглые живут у него до весны, работают, весной прощаются и уходят бродяжить:
   -- Славные люди.
   Эта любовь к человеку ведет его, и ведет правильно, даже там, где он, как в тумане, ничего не понимает.
   Спившийся актер старается припомнить стихотворение:
   -- Самое любимое стихотворение! Я всегда его со сцены читал! Забыл! Забыл!
   И это, казалось бы, непонятное для Луки горе сразу находит в его сердце самый настоящий, человеческий отклик.
   -- Как не понять? Легко ли! Даже самое любимое для человека забыть!
   "Девица" рыдает:
   -- Верно это, все верно написано! Со мной это было! Со мной! Студент он был. Гастошей звали!
   Барон хохочет:
   -- А в прошлый раз звала Раулем!
   -- В лаковых сапожках он был! С бородкой!
   Лука слушает с сочувствием.
   -- Гастошей, говоришь? В лаковых сапожках? Скажи, пожалуйста!
   "Религия человека", который он весь пропитан, инстинктивно подсказывает ему:
   -- Здесь, в этих мечтах, самое дорогое для человека.
   "Религия человека" подсказывает Луке, что какому человеку сейчас нужно.
   Болен человек, -- его надо отвести на воздух. Умирает человек, -- его надо успокоить, чтоб не боялся. Убить человек хочет, -- ему нужно как-нибудь невзначай помешать.
   Актер в отчаянье:
   -- Отравлен алкоголем.
   Лука рассказывает ему о больнице, где от этого лечат. Есть такая больница:
   -- Только приходи! Узнаем, где, -- и иди.
   Он ничего не проповедует. Он суетится и делает.
   Он говорит делая.
   Он и говорит и делает весело, с шутками, поет песни.
   Ему, полному "религии человека", светло и радостно. Он в храме своего божества. Кругом столько людей. И каждому можно помочь.
   Для него нет ни дурных, ни плохих, ни ужасных, ни страшных. Для него есть люди. Просто люди. Только люди.
   И оттого он со всеми одинаков. И оттого он весел, говоря с человеком.
   -- Что-то я тебя не знаю! -- говорит ему мрачно городовой.
   -- А других-то людей разве всех знаешь? -- весело шутит с ним Лука.
   -- В моем околотке всех.
   -- Ну, так это, значит, оттого, что не вся земля в твоем околотке.
   Лука начинает песню.
   -- Не вой! -- останавливает его один из ночлежников.
   -- А разве не любишь, когда поют?
   -- Люблю, когда хорошо.
   -- А я, значит, плохо? Скажи, пожалуйста! А я думал, хорошо. Всегда вот так-то. Человек думает, что хорошо делает. А другим-то видать, что плохо.
   И перестает петь.
   Потому что он не может стеснять человека. Не может нарушать прав человека. Не может доставлять неприятности человеку.
   Как на светлом пиру, он и в ночлежке. Потому что кругом есть люди.
   К вору относились все как к вору.
   Барону кололи глаза:
   -- Барином был!
   "Девице" говорили только:
   -- Ты кто? Ты вот кто!
   Актеру:
   -- Ты пропойца!
   Телеграфисту:
   -- Шулер, -- и больше ничего.
   И вот пришел человек, который отнесся к ним, как к людям. Только как к людям. Увидел в них людей. Только людей. К каждому подошел:
   -- Человек.
   Что этому человеку сейчас нужно? И что для этого человека сейчас сделать?
   -- Человек!
   И от этого обращения "человек", дремавший человек проснулся и поднялся во всей гордости своей, во всей своей прелести мысли и чувства.
   Как видите, и чуда здесь никакого не было.
   Лука не создавал здесь человека.
   Человек здесь был. Человек спал. Человек проснулся.
   И только.
   И только душа его, вместо грошевых румян, залилась, зарделась настоящим, человеческим румянцем.
   И страшно, и радостно, и гордо было пробуждение человека.
   Актер не захотел больше жить среди грязи, смрада, падения и удавился.
   Вор готов было бросить свое воровское дело:
   -- Мне с детства твердили: вор, воров сын. Я и говорил: я и покажу, какой я вор. И показывал.
   Теперь человек в нем потребовал человеческого к себе отношения.
   -- Относись, -- говорит он любимой девушке, -- ко мне по-человечески, и я человеком буду.
   И когда Сатин, бывший арестант, шулер, в ночлежном дому, поднялся со своим тостом:
   -- Выпьем за человека, барон!
   Вы, зритель, почувствовали, что он, бывший арестант, шулер, ночлежник, выше вас в эту минуту и умственно и нравственно.
   Потому что в вас человек спит, а тут человек встал, поднялся во весь свой рост, во всей красоте мысли и чувства.
   Кто пробудил эти мысли? Кто заставил эти умы и чувства работать?
   Лука.
   Солнце заглянуло в ночлежку.
   И пол залился солнцем, и веселые зайчики заиграли по стенам. И все стало радостно. И много-много всего осветило солнце. И светлы стали закоулки душ.
   Что из этого получилось?
   Ничего.
   Ничего реального.
   Девица пойдет на тротуар. Иначе ее из ночлежного дома прогонят. Васька Пепел, отсидев в остроге, опять воровать примется. Что ж ему другое делать? Сатин, после монологов: "человек, это звучит гордо", -- будет шулерничать по-прежнему.
   Жизнь этого требует.
   Жизнь так сложилась, что они не могут быть иными.
   Только разве удавиться, как актер.
   Ничем не кончилось, ничем не могло кончиться. В жизни ничто не кончается ничем.
   Жизнь идет, идет, идет кругом, как колесо!
   Но среди беспросветного мрака была минута, -- когда ярко светило солнце.
   Но по щекам бледным, исхудалым, мертвым, -- была минута, -- разлился яркий, живой, горячий, радостный румянец.
   Мгновенье! Будь благословенно! Ты было прекрасно.
   Что принесла несчастным эта "религия человека".
   Спросите у религиозного человека:
   -- Можно ли, прочитав молитву, освободиться ото всех грехов?
   Он вам скажет:
   -- Надо всю жизнь изменить и молиться.
   -- Значит, прочитать молитву бесполезно? Не нужно?
   -- Нет. Нужно! Нужно! Нужно! Пусть даже среди грехов, на одну минуту в сердце человека воскреснет Бог! И наполнится душа его Богом! Значит, в этой душе живет Бог! Это важно! Это нужно! Это важнее! Это нужнее всего! Без этого нельзя!
   На минуту проснулся человек.
   Во всей своей человеческой прелести, во всем своем человеческом совершенстве.
   И дивное зрелище неописанной красоты представилось нашим глазам.
   Под грязью, под смрадом, под гнусностью, под ужасом, в ночлежке, среди отребьев:
   -- Жив человек!
   Это пьеса -- песнь. Это пьеса -- гимн человеку. Она радостна и страшна. Страшна.
   Видя "на дне" гниющих, утонувших людей, вы говорите своей совести:
   -- Что ж! Они уж мертвые. Они уж не чувствуют.
   Вы спокойны, что бы с ними ни делалось.
   И вот вы в ужасе отступаете:
   -- Они еще живые!
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905--1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
   Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.--М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы -- очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, -- впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге -- сам Дорошевич, как журналист и литератор".
   В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" -- сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
   Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
   В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики -- "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова".
   Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
   Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
  

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

  
   Старая театральная Москва. -- В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.--М., "Петроград", 1923.
   Литераторы и общественные деятели. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
   Сцена. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
   ГА РФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва).
   ГЦТМ -- Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
   РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
   ОРГБРФ -- Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
   ЦГИА РФ -- Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
  

"НА ДНЕ" МАКСИМА ГОРЬКОГО

Гимн человеку

  
   Впервые -- "Русское слово", 1902, 19 декабря, No 349. Печатается по изданию -- Литераторы и общественные деятечи.
   Рецензия опубликована на второй день после премьеры пьесы М. Горького "На дне" (1902), состоявшейся в Художественном театре 18 декабря 1902 г.
   ...как в толстовском Акиме... -- Аким -- персонаж пьесы Л.Н. Толстого "Власть тьмы".
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru