Б. О.
Эркманн-Шатриан. История школьного учителя ...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Эркманнъ-Шатріанъ. Исторія школьнаго учителя (Исторія одного помощника школьнаго учителя. Бумаги г-жи Жаннеты. Ораторы моей деревни. Доброе старое время) съ приложеніемъ "Польскій жидъ", драмы въ 3-хъ дѣйствіяхъ и критической статьи Жюля Кларети. Изданіе Гриднина и Рождественскаго. СПБ. 1871 г.
   Нѣтъ ничего скучнѣе на свѣтѣ честной ограниченности людей, проникнутыхъ добродушнымъ желаніемъ помогать своимъ ближнимъ своей избитой, азбучной моралью: они назойливо лѣпятъ вѣчно одинъ и тотъ-же пластырь на всѣ раны общественнаго организма, какъ-бы ни были разнообразны причины недуга, за врачеваніе котораго они берутся. Выслушивая ихъ совѣты, съ которыми васъ познакомили еще школьныя прописи, вы соглашаетесь съ ними и одобрительно киваете головой, но взаключеніе васъ одолѣваетъ невольная зѣвота и досада на то, что пришлось въ сотый разъ выслушать, какъ какое-нибудь новое открытіе, старую, какъ міръ божій, истину, отъ которой людямъ ни тепло, ли холодно.
   Въ настоящее время эти добродушные глашатаи школьныхъ истинъ, глядя на бѣдствія Франціи, надрываются отъ крика о пользѣ образованія. Оли считаютъ его единственнымъ спасительнымъ лекарствомъ, излечивающимъ, подобно какому-нибудь мальцъ-экстракту, народы и государства отъ всѣхъ болѣзней, какія только извѣстны въ обширной области соціальной патологіи. Въ развитіи народныхъ массъ путемъ распространенія образованія видятъ они для Франціи возможность оправиться отъ суровыхъ ударовъ минувшей войны, подняться изъ той пропасти, въ какую ввергли ее цезаризмъ и невѣжество городского и особенно сельскаго ея населенія. Пруссія, но мнѣнію этихъ доктринеровъ, обязана своими военными успѣхами широкому уровню народнаго образованія, безчисленному множеству сельскихъ школъ и обязательной системѣ обученія. Въ концѣ-концовъ выходитъ, что франко-прусская бойня оказывается невиннымъ и, можетъ быть, даже похвальнымъ состязаніемъ двухъ образованностей, въ которомъ перевѣсъ заслуженно склоняется на сторону болѣе солидной. Такъ думаютъ недальновидные друзья французскаго народа даже въ самой Франціи, а наши доморощенные либералы прокричали объ этомъ ужь давно. По мнѣнію тѣхъ и другихъ, только невѣжествомъ народа объясняются плебисцисты, создавшіе вторую имперію, унизительныя войны и даже послѣдняя революція, вызванная парижской коммуной.
   Никто, разумѣется, не станетъ оспаривать того, что образованіе вещь очень хорошая, полезная и необходимая для націи: это всякому извѣстно и ни въ комъ не возбуждаетъ сомнѣній. Но когда видишь, что образованіемъ народа считаютъ не только, что затверживанье опробованныхъ учебничковъ, но даже и простую грамотность,-- когда говорятъ, что образованіе есть краеугольный камень національнаго благосостоянія, что все остальное является само-собой вслѣдъ за образованіемъ, что оно служитъ единственнымъ средствомъ для достиженія всѣхъ политическихъ и соціальныхъ благъ,-- когда всѣ вынесенныя Франціей невзгоды объясняютъ только невѣжествомъ массы народа, тогда, просто, становится смѣшно. Извѣстно, что французское сельское населеніе, при всемъ его невѣжествѣ, рѣшительно высказалось противъ войны съ Пруссіей. Какъ видно, невѣжество не помѣшало націи правильно понимать свое экономическое положеніе и отнестись несочувственно къ бойнѣ людей. Если она согласилась выносить на своихъ плечахъ тяжесть второй имперіи, то виной тому экономическій гнетъ, который заставляетъ забывать все на свѣтѣ, лишь-бы не переполнялась чаша существующихъ бѣдствій: вѣдь и у такъ-называемыхъ образованныхъ націй онъ нисколько не лучше дѣйствуетъ какъ на отдѣльныя личности, такъ и на цѣлыя массы. Конституція VIII года оставляла по-прежнему французскій народъ въ когтяхъ буржуазіи, точно такъ-же, какъ и послѣдовавшая затѣмъ диктатура Наполеона I. Подъ гнетомъ соціальнымъ и экономическимъ народъ почти не замѣчалъ и не думалъ о гнетѣ политическомъ. Революцію 48 года смѣнило 2-ое декабря потому, что отъ соціальныхъ ея проектовъ народъ не могъ ждать ничего хорошаго. Ея безсильные коноводы были людьми мысли и теоріи, но не дѣла; они не имѣли достаточно энергіи настолько провести чрезъ революцію дѣло народа, чтобы наконецъ привлечь его на свою сторону; въ концѣ-концовъ народъ приходилъ къ убѣжденію, что ему незачѣмъ подвергаться всѣмъ случайностямъ революцій, которыя не хотятъ знать о его нуждахъ, и онъ апатично раздавалъ свои плебицисты творцу второй имперіи. Что-жъ въ томъ мудренаго, что и теперь народъ съ недовѣріемъ относится ко всѣмъ переворотамъ, въ которыхъ заставляютъ его принимать участіе, -- если отъ всѣхъ переворотовъ ему становилось ничуть не легче. Такимъ образомъ не недостатокъ образованія игралъ главную роль въ исторіи застоя Франціи, какъ стараются доказать это Эркмэі.въ и Шатріанъ въ своемъ новомъ разсказѣ: "Исторія одного помощника школьнаго учителя". Одно образованіе безсильно поднять Францію изъ той бездны соціальныхъ золъ, въ которой она прозябаетъ ничуть не менѣе Пруссіи. Не образованіе, но болѣе глубокій соціальный метаморфозъ здѣсь нуженъ,-- метаморфозъ, который оживилъ-бы всѣ фибры народныхъ массъ, подавленныхъ въ борьбѣ съ общественными неурядицами.
   И въ чемъ-же заключается въ этомъ случаѣ преимущество образованной Пруссіи предъ невѣжественной Франціей? Если невѣжествомъ французовъ объясняютъ ту легкость, съ какою имперія исторгала у народа плебицисты, утверждавшіе ея господство, такъ вѣдь и въ Пруссіи такъ-называемое широкое образованіе народа не спаслобы этого народа отъ вредныхъ послѣдствій примѣненія такого фальшиваго принципа, какъ suffrage universel, если-бы она пережила то, что пережито Франціей, и если-бы прусская конституція допускала что-нибудь похожее на всенародное голосованіе. Но въ Пруссіи никто даже и не думалъ-анодировать къ народу -- и всѣ, грамотные и неграмотные, оставались равно безправными; политическое рабство Пруссіи ничуть не привлекательнѣе рабства Франціи: оно, быть можетъ, даже хуже, потому-что старѣе, хроничнѣе и, пожалуй, еще тѣмъ упорнѣе, что утверждается на sui generis образованіи, а то образованіе, какимъ обладаетъ населеніе Пруссіи, только закрѣпляетъ съ одной стороны диктатуру, а съ другой безправіе: націю тамъ заставляютъ изучать только катихизисъ ея обязанностей.
   Если Пруссія, посредствомъ обязательной системы обученія, ухитряется насильственно привлекать народъ къ начальному образованію, то отсюда выигрываетъ не народъ, такъ-какъ это образованіе развиваетъ и поддерживаетъ въ умѣ народа лишь піэтизмъ и узкій, односторонній патріотизмъ, пригодный только для административныхъ цѣлей. При несуществованіи закона объ обязательности начальнаго обученія, низкій уровень экономическаго благосостоянія не позволяетъ массѣ французскаго народа тратить свой досугъ на изученіе исторіи; народъ плохо знакомъ съ этими вещами, но за-то, благодаря отсутствію обязательной системы обученія, въ этомъ отношеніи онъ, конечно, много выигрываетъ въ сравненіи съ Пруссіей. Зимою французскіе крестьяне еще рѣшаются посылать своихъ дѣтей въ школу, но за-то лѣтомъ нѣкоторые изъ учениковъ дѣлаются пастухами, другіе -- дровосѣками, третьи -- торговцами. Развѣ лучше было-бы, если-бы эти дѣти оторваны были отъ своихъ работъ и не оставляли школъ до тѣхъ поръ, пока не удовлетворятъ требованіямъ мертвой буквы закона, которой, конечно, и дѣла нѣтъ до того, что дѣлается съ желудками гражданъ, окруженныхъ его просвѣщеннымъ вниманіемъ? Неужели справедливо ухудшать и безъ того въ конецъ разстроенный экономическій бытъ народа для того, чтобы научить его грамотѣ, съ которою онъ впослѣдствіи не знаетъ, что дѣлать. Мы говоримъ "грамотѣ", потому-что объ образованіи, которое выходило-бы за предѣлы простой грамотности и знанія катихизиса, народу, при настоящемъ экономическомъ его состояніи, и мечтать нельзя, такъ-какъ у него не хватитъ на это даже досуга, того самаго досуга, на счетъ котораго живетъ само государство: всѣ попытки поднять уровень образованія народа останутся безплодными до тѣхъ поръ, пока государство не возьметъ на себя заботы объ улучшеніи его матеріальнаго быта.
   Обративъ вниманіе на фальшивость основной тенденціи "Исторіи одного помощника школьнаго учителя", поговоримъ о самомъ разсказѣ этомъ. Въ содержаніи и изложеніи его много художественной правды и простоты. Разсказъ ведется отъ лица помощника сельскаго учителя, который избралъ свою карьеру ради того, чтобы избѣжать военной службы. Онъ сообщаетъ о всѣхъ своихъ педагогическихъ соображеніяхъ и наблюденіяхъ, сдѣланныхъ имъ во время пребыванія въ двухъ лотарингскихъ школахъ. О предметахъ, преподаваемыхъ учащимся, можно судить по тѣмъ знаніямъ, которыя требовались отъ самихъ учителей, а между ними рѣдко находился мудрецъ, смыслившій что-нибудь больше письма, чтенія и католическаго катихизиса, составлявшаго основу образованія. Пріемы преподаванія и вообще отношенія учителей къ ученикамъ поражаютъ своей первобытной грубостью. Вотъ что говорилъ, напр, старшій учитель школы, куда опредѣлился разсказчикъ. "Въ этой мѣстности дѣти не стоятъ двухъ полушекъ: это -- школьники, птицеловы, лѣнивцы, шалуны, драчуны, грабители, -- однимъ словомъ, это соединеніе всевозможныхъ недостатковъ; въ этомъ они подобны своимъ родителямъ, которые, конечно, не стали-бы посылать ихъ въ школу, если-бы позволялось обучать ихъ какому-нибудь ремеслу до первой исповѣди. Не будь этой исповѣди, они оставались-бы круглый годъ въ своихъ горахъ, лѣсахъ и пастбищахъ, рыли-бы свою морковь, картофель и рѣпу и не отличались-бы ничѣмъ отъ дикарей. Если-бы не требовалось отъ нихъ религіи, всѣ эти люди глумились-бы надъ нами, и учитель и его помощникъ умерли-бы съ голоду! Къ счастію, требуется религія, и вслѣдствіе этого они принуждены обучаться "продолженіе двухъ-трехъ лѣтъ катихизису, и мы можемъ держать ихъ въ своихъ рукахъ и наставлять по своему усмотрѣнію. Ихъ наставляютъ ударами хлыста. Видите-ли вы этотъ пукъ орѣховыхъ прутьевъ, который стоитъ за стѣнными часами: объ ихъ спины я обламываю ежегодно два-три подобныхъ пука. Экономить этими прутьями нѣтъ никакой надобности, такъ-какъ въ этой мѣстности ихъ болѣе, чѣмъ достаточно. Если кто-нибудь изъ этихъ дрянныхъ негодяевъ не будетъ къ вамъ достаточно почтителенъ, если онъ будетъ дѣлать знаки руками или глазами, если, наконецъ, онъ будетъ смѣяться для того, чтобы возбудить смѣхъ въ другихъ, -- во всѣхъ этихъ случаяхъ, бросайтесь на него и лупите его, сколько хватитъ силъ... Бейте его до тѣхъ поръ, пока онъ не завопитъ, пока зала, слушающая его вопль, не подумаетъ:-- Э! да это не г. Жанъ и не г. Филиппъ (бывшіе учителя); это настоящій помощникъ учителя! Тогда они будутъ васъ уважать, и вамъ придется взглянуть только вправо или влѣво, какъ всѣ будутъ трепетать и поспѣшать уставлять свои носы въ книгу. Понимаете вы меня?" Помощникъ учителя быстро, разумѣется, постигъ методы своего опытнаго товарища и постоянно входилъ въ классъ вооруженный страшнымъ хлыстомъ. Главный надзоръ за преподаваніемъ принадлежалъ приходскому священнику, отъ котораго зависѣла участь учителей и выборъ преподаваемыхъ предметовъ. Приходскій священникъ въ свою очередь подчинялся высшему эпархіяльному духовенству и безпрекословно повиновался его инструкціямъ, направленнымъ къ систематическому подавленію всякаго образованія. По всей Франціи духовенство разставило своихъ шпіоновъ, обязанныхъ слѣдить за ходомъ народнаго образованія и доносить о всякой попыткѣ совратитъ его съ религіознаго пути. Горе учителю, который почему-бы то ни было отступалъ отъ программы обученія, данной духовенствомъ. Онъ терялъ свои несчастные 5 франковъ въ мѣсяцъ и получалъ аттестатъ, съ которымъ его могли принять развѣ только въ солдаты. Духовенство, чтобы сдѣлать учителей болѣе пригодными для его цѣлей и лишить ихъ всякой возможности вредить его намѣреніямъ, перенесло свой контроль изъ школы и въ домашнюю жизнь учителей и зорко наблюдало за ихъ поведеніемъ. Учительская библіотека могла вмѣщать въ себѣ только книги, вышедшія изъ-подъ цензуры служителей церкви. Учителя или ничего не должны были читать, и.III-же поучаться твореніями строго религіознаго и школьнаго характера. Старшій учитель не смѣлъ держать ничего, кромѣ Историческаго катихизиса аббата Флерщ Христіансто ученія его-же, Исторіи Францій преподобнаго отца Лорике, Трактата о звукахъ французского языка аббата Бульота и т. д. Чтеніе такихъ книгъ, какъ "Эмиль" и "Соціальный Договоръ" Руссо запрещалось учителямъ строжайшимъ образомъ. Впрочемъ, они таки и сами затруднялись пониманіемъ подобныхъ сочиненій. Разъ какъ-то помощнику учителя удалось достать двѣ указанныя выше книги отъ мѣстнаго доктора. Сколько огорченій перенесъ онъ по поводу этихъ двухъ произведеній и сколько разъ упрекалъ самъ себя въ непониманіи французскаго языка! Онъ читалъ и перечитывалъ; переставлялъ въ умѣ слова и фразы, но никакъ не могъ уразумѣть ясно ни одной мысли. Наконецъ, онъ объяснилъ свои муки старшему учителю, а тотъ на это замѣтилъ: "Э, мой бѣдный Жанъ-Батистъ, -- не огорчайтесь этимъ! Подобныя сочиненія, въ родѣ, напр. "Духа христіанства," которымъ меня снабдилъ священникъ, какъ лучшимъ произведеніемъ школы Боссюэта, пишутся для королей, принцевъ, вельможъ и ученыхъ; нужны года, цѣлые года изученія прежде, чѣмъ вы поймете, что такое скрывается въ этихъ произведеніяхъ. О насъ, маленькихъ людяхъ -- ремесленникахъ, крестьянахъ, мелкихъ буржуа -- никто не заботится; быки, влекущіе колесницу, не имѣютъ надобности въ пониманіи, лишь бы они тянули, тянули и исполняли свое дѣло." Впослѣдствіи онъ и самъ понялъ, что во Франціи существуетъ два языка, языкъ большого свѣта и языкъ народа, и что художественныя произведенія пишутся для большого свѣта, а для народа не пишется ничего. Огорченный тѣмъ, что народу нельзя понимать учено-литературнаго языка, онъ высказываетъ рѣзкое обвиненіе: "Къ несчастью, этого-то именно и не желаютъ; чѣмъ болѣе я живу, тѣмъ болѣе убѣждаюсь въ томъ, что народъ хотятъ держать въ невѣжествѣ; передъ Богомъ объявляю, что въ этомъ именно заключается тайная мысль тѣхъ, которые нами заправляютъ". Взаключеніе считаемъ нелишнимъ обратиться къ издателямъ разсказа, о которомъ мы только что говорили, и спросить ихъ, съ какою цѣлью вздумали они дополнить его ни къ чему не ведущими и безсодержательными повѣстями въ родѣ "Бумаги г-жи Жаннеты" или "Доброе старое время". Эти повѣсти рѣшительно не стоятъ ни въ какой связи съ "Исторіей одного помощника школьнаго учителя" и легко могли бы остаться не прочитанными. Наконецъ, зачѣмъ понадобился гг. Гридни ну и Рожденственскому "Польскій Жидъ", самое нелѣпое и незрѣлое изъ всѣхъ произведеніи Эркманна-Шатріана? Вѣдь всѣ эти приложенія составили почти 10 печатныхъ листовъ и, конечно, благодаря имъ, цѣна книги возрасла на половину. Почему бы не выбрать матеріала, болѣе удобнаго для чтенія?..

Б. О.

"Дѣло", No 6, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru