Когда на послѣднемъ, на прощальномъ спектаклѣ Драматическаго Театра я видѣлъ Вѣру Ѳедоровну въ "Норѣ", я испытывалъ жгучее чувство невыразимой грусти и злобы. Смотрѣлъ на сцену, съ которой я сроднился, слушалъ Вѣру Ѳедоровну, которую я любилъ, какъ никого изъ современныхъ артистокъ, твердо зналъ, что это прощальный спектакль, перебиралъ въ умѣ слова прощальной рѣчи, которую я долженъ былъ сказать отъ лица труппы, и все таки никакъ не могъ понять, не могъ примириться съ той мыслью, что этотъ Театръ, Театръ имени большой русской актрисы, Театръ, въ который она вложила всю свою душу, этотъ самый дорогой мнѣ Театръ прекратитъ свое существованіе, хотя бы временно, хотя бы только на одинъ годъ. Но вотъ начался III-ій актъ "Норы", быть можетъ одинъ изъ лучшихъ актовъ Ибсеновской драматургіи. Нора разставалась съ Гельмеромъ. И странно!-- эти слова прощанія Норы какъ будто вывели меня изъ моего тяжелаго оцѣпенѣнія. Я какъ-то сразу понялъ, что Вѣра Ѳедоровна не можетъ здѣсь остаться, должна уѣхать отъ этой публики. Послѣднія слова прощанія Норы съ близкимъ человѣкомъ -- да! близкимъ и такимъ чужимъ, въ концѣ концовъ,-- эти слова въ моемъ сознаніи превращались въ горькія слова къ толпѣ, которая взывала къ ней теперь съ мольбой остаться. "Мнѣ очень прискорбно, говорила Нора, вы всегда относились ко мнѣ раньше такъ дружески, такъ привѣтливо, но... я не люблю васъ больше"... "и вы никогда не любили меня. Вамъ только доставляло удовольствіе быть въ меня влюбленнымъ"... -- "Развѣ это неправда?" "Дома, у отца, со мной обращались какъ съ маленькой" куклой, здѣсь -- какъ съ большой"... "Когда я теперь думаю о своемъ прошломъ, мнѣ кажется, что я жила здѣсь, какъ бѣднякъ, обязанный забавлять пріютившаго его господина". "Прощайте!... То, что принадлежитъ мнѣ, я возьму съ собою. Отъ васъ я не желаю получать ничего ни теперь, ни послѣ. Я не принимаю отъ чужихъ ничего". "Я оставляю васъ, такъ какъ знаю, что для меня это необходимо".
Она ушла. Она сказала наболѣвшую правду и ушла навсегда.-- Когда послѣ финальнаго акта ей говорили длинныя и трогательныя рѣчи, она кланялась, благодарила, но ничего существеннаго не прибавила ко прощальнымъ словамъ Норы.
И какъ Нора не нашла силъ остаться хотя бы ради дѣтей, любимыхъ ею и любившихъ ее, такъ и Коммиссаржевская не могла остаться хотя бы ради той молодежи, которая дѣйствительно любила ее, не мудрствуя лукаво, любила просто, безъ всякой примѣси буржуазной сентиментальности, свойственной господамъ Гельмерамъ. Ей было слишкомъ тяжело. Имѣть общеніе съ господиномъ Гельмеръ ради дѣтей... О! "цѣлыхъ восемь лѣтъ я терпѣла эту муку", сказала Нора-Коммиссаржевская. "Прощайте".
И Нора, и Коммиссаржевская -- каждая по своему, совершенно различно. но обѣ во имя высшаго блага -- поступили вопреки коснымъ мнѣніямъ толпы и обѣ въ критическій моментъ не получили той поддержки, на которую имѣли право разсчитывать.
Еслибъ Вѣра Ѳедоровна, вмѣсто того, чтобы броситься въ бурное море исканій, спокойно продолжала свою работу на тихомъ берегу бытовой драмы, толпа осталась-бы ей вѣрна, здоровье нерастраченнымъ, деньги пріумноженными.
Но она ушла изъ Александринки, она не приняла условій Малаго Театра, отреклась отъ рутины, отъ устарѣвшаго быта, разсталась со всѣмъ, что было дорого толпѣ консервативныхъ Гельмеровъ. И вмѣсто стараго, такого "вѣрнаго", понятнаго, привычнаго искусства она вдругъ предпочла то новое, что словно жупелъ пугаетъ и смѣшитъ нечуткихъ и необразованныхъ. Ибсенъ, Матерлинкъ, Пшибышевскій, Габріель д'Аннуниіо, Гуго фонъ Гофмансталь, Оскаръ Уайльдъ, Ѳедоръ Сологубъ, Александръ Блокъ и Леонидъ Андреевъ -- вотъ драматурги, исканіямъ которыхъ она привѣтливо открыла врата своей сцены, отдавъ на помощь имъ свой мощный и плѣнительный талантъ. Художкиками-декораторами ея душа избрала Бакста, Ал. Бенуа, Добужинскаго, Денисова, Судейкина, Сапунова, Анисфельда и Калмакова, словомъ, всѣхъ тѣхъ, молодыхъ и дерзкихъ, кого толпа зоветъ упорно декадентами. Измѣнивъ старой режиссурѣ съ ея просторомъ для личныхъ прихотей актера, она отдала свой талантъ во власть тѣхъ режиссеровъ-новаторовъ, которые, худы-ли они, хороши-ли, но домогались новаго и создавали спектакль, проникнутый единствомъ исполненія.
Она нашла въ себѣ достаточно воли, чтобы подчинить свой геній новой дисциплинѣ, и тѣмъ явила, между прочимъ, примѣръ исключительнаго уваженія къ исканіямъ другихъ. Всѣмъ этимъ она измѣнила толпѣ, измѣнила ея вкусамъ, привычкамъ, бросила ей дерзкій вызовъ и... была за то наказана равнодушіемъ къ ея "декадентскому" искусству.-- Толпѣ некогда разбираться, кто правъ въ конечномъ результатѣ; -- ея лозунгъ "кто не съ нами, тотъ противъ насъ".
В. Ѳ. Коммиссаржевская освѣтила свѣточемъ своего таланта и освятила правдою своей души тѣ пути исканія прекраснаго, къ которымъ зоркіе изъ насъ такъ страстно и такъ непреклонно тяготѣли, задыхаясь въ пошлостяхъ натурализма.
Ея участіе въ этой "революціи искусства" было глубоко важно по своей авторитетности. Вѣдь если неоперившійся новаторъ вѣщаетъ новый лозунгъ,-- толпа не встрепенется, не задумается и не обратитъ вниманія, полуглухая къ дѣтской правдѣ и ребяческимъ капризамъ. И точно также, если зрѣлый мужъ, ничѣмъ себя не заявившій въ глазахъ толпы, изречетъ правду, противуположную "правдѣ" толпы,-- она нисколько не смутится, принявъ парадоксальное за непремѣнно ложное, за заблужденіе въ лучшемъ случаѣ и за кривляніе -- въ худшемъ.
Но здѣсь за новое искусство раздалось слово не ребенка, не неизвѣстнаго "оригинала", а знаменитой и прославленной артистки, той самой, предъ которой даже талантъ Савиной, огромный талантъ Савиной, тускнѣлъ, подчасъ терялъ свой ароматъ, казался многимъ скучнымъ, вдоль и поперекъ извѣданнымъ, а кое-кому и досмѣшного старомоднымъ.-- Заговорила Вѣра Ѳедоровна Коммиссаржевская! Сама Коммиссаржевская!
О! если толпа любитъ новенькое, это не значитъ, чтобъ она прощала безнаказанно "глумленіе" надъ своимъ "истиннымъ искусствомъ". Толпа забастовала. Возникъ какой-то tasutus consensus, въ силу котораго "благоразумные" и ,правовѣрные' не стали посѣщать театръ новой драмы, новой режиссуры, новой сценической дисциплины. Начался какой-то нелѣпый, непонятный, возмутительный бойкотъ...
Прекрасная душа несла толпѣ цвѣты своихъ стремленій...-- толпа смѣялась. Свободный умъ дарилъ толпѣ свои раздумья...-- толпа съ презрѣніемъ отвергала даръ. Большое сердце на глазахъ толпы точилось кровью... -- толпа не тронулась,-- не вѣрила, отвѣтила насмѣшкой, отвернулась... И пресса уличныхъ газетъ вмѣстѣ съ солиднымъ "Новымъ Временемъ" поддерживала этотъ черносотенный бойкотъ позорнѣйшими разсужденіями о "начинаніяхъ г-жи Коммиссаржевской". То, что писалъ о ея дѣлѣ, напримѣръ, Юрій Бѣляевъ, просто-напросто неповторимо по своей безграмотности, грубости и абсурдности. А вѣдь извѣстно, что наша богатая "интеллигентная" публика учится музыкѣ у М. М. Иванова, литературѣ у Буренина, живописи у Кравченко и сценическому искусству у Юрія Бѣляева: "Новое Время" въ своемъ родѣ "академія изящныхъ искусствъ" для нашей буржуазіи. И вотъ эта "академія" сдѣлала, разумѣется, все возможное, чтобъ оттянуть простодушныхъ отъ театра на Офицерской въ театръ на Фонтанкѣ, гдѣ гг. Суворины отлично знаютъ, что нужно "представлять" толпѣ и какъ "представлять". О другихъ газеткахъ, гдѣ долгое время путали стилизацію со стерилизаціей, и говорить не стоитъ: имъ самъ Богъ велѣлъ. Побѣда осталась на сторонѣ большинства: Театръ Исканій Вѣры Ѳедоровны Коммиссаржевской, несмотря на дружную работу ея сотрудниковъ, несмотря на изысканный репертуаръ, участіе лучшихъ художественныхъ силъ, творческій геній артистки и огромныя деньги, затраченныя на предпріятіе, этотъ, несмотря на всѣ свои недочеты, примѣрный въ исторіи сценическаго искусства Театръ былъ обреченъ на голодную смерть.
И она уѣхала отъ этой неблагодарной толпы, уѣхала, бросивъ ей со сцены горькія слова прекрасной и неоцѣненной Норы. Долго и горько плакала она, разставаясь съ близкими. Вѣдь ее прогнали! ей не дали жить. Ее заставили уѣхать! Да, ее прогнали!..
Усталая, она пыталась расправитъ надломленныя крылья въ провинціи, но видимо терпѣніе ея было въ конецъ истощено, а силы надорваны. И быть можетъ достаточно было одной безтактной рецензіи провинціальнаго хулигана, одной какой нибудь неловкости, случайности, чтобы она, уже измученная и затравленная, рѣшила разстаться со сценой и театръ пересталъ ей казаться нужнымъ...
Надо знать Коммиссаржевскую, чтобъ понять, какихъ трудовъ, какой борьбы, какой муки стоили ей слова отреченія отъ сцены. И какъ-бы боясь за силу ея воли, чрезмѣрно уступчивой къ мольбамъ своихъ близкихъ, безжалостная въ своей мудрости и справедливости судьба послала Ангела смерти, который подчеркнулъ слова ея отреченія черной чертой. Она умерла. Юріи Бѣляевы могутъ успокоиться: имъ ужъ не будетъ досаждать теперь своею "декадентщиной" артистка, которой они нѣкогда поклонялись, какъ богинѣ. О заблужденіе!-- они приняли ее тогда за свою, "бытовую", безсильные угадать подъ старинной личиной новый ликъ свободнаго искусства.
Она умерла... и ничто не дрогнуло въ русскомъ театрѣ, ничто въ немъ не оборвалось. Напротивь! ко дню ея похоронъ нашъ театръ словно пріосанился: -- черезъ нѣсколько часовъ послѣ траурной процессіи премьерша Малаго театра помпезно справила свой бенефисъ, въ день похоронъ артисты веселились на балу "Сатирикона", черезъ три дня премьерша изъ премьершъ Александринки публично праздновала юбилей, а черезъ полторы недѣли въ театрѣ имени покойной, тамъ, гдѣ, мнѣ кажется, витаетъ еще скорбный духъ ея, начнется разухабистая оперетка Брянскаго...
Преступная толпа!-- на ея совѣсти великій, тяжкій грѣхъ! и этотъ грѣхъ не искупить ей своими грошевыми вѣнками!.. Коммиссаржевская не первая. Припомнимъ, сколькихъ при жизни не признала толпа, ее облагодѣтельствовавшихъ! сколькимъ постлала терніи!... -- Поистинѣ не стоитъ жить тамъ, гдѣ ея смрадное дыханіе гаситъ священные огни, гдѣ она равнодушно топчетъ ослиными копытами чудесные ростки творческой жизни! Поистинѣ хорошо уйти отъ толпы.
Но тѣнь Коммиссаржевской можетъ успокоиться -- ея завѣты живы, а ея трагическая смерть разожгла во многихъ такой огонь, такое рвеніе, что рано или поздно она будетъ отомщена.