Фаге Эмиль
Лабрюйер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Портреты:
    Богатый и бедный
    Об ученых женщинах    .
    Перевод под редакцией Августы Гретман (1912).

Эмиль Фогэ.
Лабрюйер

Портреты

   Лабрюйер наблюдал нравы времен короля Людовика XIV и их описал. Кроме того, у него встречаются интересные мысли, по большей части, опередившие его век.
   Большинство же его портретов представляют из себя сатиру. Некоторые из них доказывают, что он умел также отличать достоинства и их восхвалять. Приведем образцы его сатирических портретов, оригинальных мыслей и хвалебных портретов:

Богатый и бедный

   У Житона свежий румянец на полном лице, обвислые щеки, твердый смелый взгляд, широкие плечи, большой живот, свободная, непринужденная походка. Он говорит с уверенностью (самоуверенностью, самонадеянностью), заставляет собеседников повторять свои слова, а сам слушает невнимательно. Он развертывает большой платок и шумно сморкается; далеко плюет и громко чихает.
   
   Одним словом, он высокомерен, невежлив и заносчив от природы. Он заносчив без всякого усилия, ничего не подчеркивая; чувствуется, что таким он сделался с раннего детства, что он так воспитан.
   
   Он развертывает большой платок и шумно сморкается; далеко плюет и громко чихает. Он спит днем, спит ночью, спит крепко; храпит. За столом и на прогулке он занимает места больше всех: он держится середины дороги, идя с равными себе; он останавливается, и все останавливаются; он двигается дальше, и все двигаются; все сообразуются с ним.
   
   Новая черта: Житон не только заносчив, но его заносчивость не встречает отпора; не давая отпора, с ней как будто мирятся, а мирясь, ее поощряют. Почему? Без сомнения, мы узнаем это сейчас.
   
   Он перебивает, останавливает собеседника; но его не перебивают, его слушают, хотя бы он говорил очень долго; верят рассказываемым им новостям.
   
   Снисходительность заходит дальше. Тут уже преклонение перед Житоном. В чем же дело? Разве он царь? Посмотрим.
   
   Когда он садится, он откидывается к спинке кресла, закладывает ногу за ногу, хмурит бровь, надвигает шляпу на глаза, чтобы никого не видеть, или снимает ее, обнажая голову движением гордым и дерзким. Он шутник, весельчак, нетерпелив, высокомерен, вспыльчив, вольнодумец (неблагочестив), политик (любит рассуждать о политике), с таинственностью говорит о современных делах (подчеркивает, что посвящен во многие тайны правительства), считает себя талантливым и умным. Он богат.
   
   "Он богат", -- вот разгадка всему. Богатому разрешается быть заносчивым, дерзким, грубым, и все его поощряют, надеясь извлечь из этого какую-нибудь пользу или опасаясь, что он может понадобиться. Это сатира на глупого богача, но еще более на тех, кто ему льстит.
   
   У Федона ввалившиеся глаза, нездоровый цвет лица, тощее тело, худое лицо; он спит мало, и сон его легкий.
   
   Потому что забота, опасения, тревога мешают ему спать крепким сном, и о Федоне, как о зайце Лафонтена, можно сказать: "Он печален, и его гложет страх".
   
   ...Обладая умом, он имеет глупый вид; он забывает рассказать о том, что знает даже о событиях, ему хорошо известных; а если он иногда на это решится, то плохо справляется со своей задачей; он боится надоесть своим собеседникам; рассказывает кратко, но холодно; его не слушают, его слова не вызывают улыбки.
   
   Одним словом, он робок, очень робок, потому и не умеет пользоваться своими достоинствами, а только их обесценивает. А почему он робок уже понятно, так он выставлен противоположностью Житона.
   
   Он рукоплещет, улыбается тому, что говорят другие, разделяет их мнение; бегает, суетится, чтобы оказать им маленькие услуги; он услужлив, любезен, льстив.
   
   Он не только робок, он угодлив; без сомнения, он всегда одним из первых спешить согласиться с мнением Житона и верит его россказням. Впрочем, он старается угодить всем, потому что бедняку не приходится различать выше- и нижестоящих: ведь почти все стоят выше него.
   
   Он не любит рассказывать о своих делах; иногда лжет; он суеверен, боязлив, робок. Ходит тихо, осторожно, как будто опасаясь ступить на землю, всегда с опущенными глазами, не смея их поднять на встречных. Он совсем не занимает места: идет сжавшись, нахлобучив шляпу, чтобы не быть замеченным; запахивается и закутывается плащом.
   
   Лабрюйер снова упоминает о робости, как о главной черте, выражающей весь характер Федона; описывает ее забавными гиперболами: "Он совсем не занимает места", отмечая вечное стремление Федона остаться незамеченным, сделаться, если возможно, невидимым.
   
   Если его просят садиться ("если": его просят об этом не очень часто), он садится на краешек стула; он говорить тихо и неясно выражается; однако с друзьями свободно рассуждает о политике, мрачно смотрит на свое время, предубежден против министров (недоброжелательно относится к ним) и против министерства.
   
   Он робок и озлоблен. Когда Федон стряхивает с себя вечные опасения, -- что случается с ним редко и только в кругу близких друзей, -- он обнаруживает свое неудовольствие и изливает свою желчь. Он стоит в рядах оппозиции. Он не может; быть "доволен двором" и правительством: для этого нужна философия стоическая или оптимистическая, а он ими не обладает.
   
   Он открывает рот только для ответа; кашляет, сморкается за шляпой; плюет чуть не на самого себя.
   
   Картинка, рисующая современные нравы. В ту эпоху все плевали на пол, и невежливо было плевать далеко, как Житон. Федон плюет чуть не на себя, -- опять-таки из робости.
   
   Он чихает только когда остается один, но если ему случится чихнуть на людях, никто того не замечает, никто не обращается к нему ни с приветствием, ни с пожеланием.
   
   "Он чихает только, когда остается один", -- это опять гипербола, потому что от чиханья невозможно удержаться, и выждать, чтобы чихнуть, времени, пока останешься один, очень трудно.
   "Никто того не замечает, никто не обращается..." Он чихает так осторожно, что никто этого не слышит, никто не обращается к нему с приветствием, потому что по современному обычаю надо было бы, услыхав, что он чихает, сказать: "Да благословит вас Бог!" Или, по крайней мере, поклониться ему; но с ним это лишнее, никто не слыхал, или может сделать вид, что не слыхал, как он чихнул. Лабрюйер заканчивает словами: "Он беден", -- не составляющими ни для кого неожиданности.

Об ученых женщинах

   Лабрюйер высказал свое, мнение о вопросе, волновавшем в то время умы не менее, чем теперь: должна ли женщина получать образование. Он говорит:
   
   Зачем обвинять мужчин в том, что женщины не образованы.
   
   Действительно, Филаминта в "Ученых женщинах" Мольера обвиняла в этом мужчин. Она заявляла:
   
   Я думаю, по мере, средств и сил,
   Развить, проект. Невыносима даже
   Несправедливость та, с которой не хотят
   На здравый смысл нам выдать аттестат,
   Стараются убить в нас высшие стремленья
   И места не дают нам в храме просвещенья.
   
   Какими законами, -- продолжает Лабрюйер, -- какими указами, какими постановлениями им запрещают раскрывать глаза, читать, запоминать прочитанное и отдавать себе в том отчет? Не сами ли они установили обыкновение ничего не знать, благодаря слабости своего сложения, лености ума, заботе о красоте, легкомыслию, не позволяющему отдаться усидчивым занятиям; благодаря способностям и охоте только к рукоделиям или к развлечениям, доставляемым хлопотами по хозяйству; прирожденному удалению от вещей трудных и серьезных; любопытству, совершенно отличному от любознательности, удовлетворяющей их склонности к другим занятиям, кроме упражнения памяти.
   
   Лабрюйер приводит здесь без всякого порядка, -- не знаю почему, -- с одной стороны все причины, действительно мешавшие бы при своей наличности женщинам стать учеными, т. е. природную органическую невозможность; с другой стороны -- причины случайные, устранение которых находится во власти женщин:
   1. Причины, существование которых действительно мешало бы женщинам делаться учеными: слабость умственного строения (говорят, они не обладают достаточным умом); легкомыслие, препятствующее усидчивым занятиям. Собственно полного отсутствия ума женщинам приписать нельзя, но ум у них, говорят, легкомысленный, не позволяющий долго сосредоточиваться на умственной работе, и существует как бы прирожденное стремление уклоняться от вещей трудных и серьезных.
   2. Причины, устранение которых находится во власти женщин, потому что это недостатки, которые они могли бы исправить: забота о красоте, кокетство, пристрастие к рукоделию (чему они приносят в жертву таланты более возвышенные, которые могли бы развивать), заботы о хозяйстве, -- что не является недостатком, но, во всяком случае, занятием, пожалуй, поглощающим их слишком сильно; любопытство к разузнаванию новостей и сплетен; беспечность, вызывающая небрежное отношение к развитию памяти. Итак, весьма возможно, что женщины не имеют органических недостатков, действительно препятствовавших бы получению образования; а недостатки, усвоенные по привычке, -- поправимы. И мы снова возвращаемся к исходной точке: что мешает женщинам быть учеными? -- Ничто.
   Однако, Лабрюйер признает, что, хотя мужчины не мешают женщинам быть учеными, но они остались бы довольны, если бы этого не было.
   
   Какой бы причине мужчины не были обязаны невежеством женщин, они довольны, что женщина, властвующая над ними в стольких отношениях, не имеют преимущества хотя в этом.
   
   И Филаминта поэтому отчасти права: мужчины не "ограничивают" женщин в пределах пустяков, но одобряют, когда они сами ограничиваются пустяками. Когда же женщина достигает учености, то какого о ней мнения бывают мужчины? Они восхищаются ею, но делают вид, будто считают ее бесполезно-стью, прихотью:
   
   На ученую женщину смотрят как на прекрасное оружие; оно артистически вычеканено, удивительно отполировано, чрезвычайно тонкой работы; это -- кабинетная редкость, показываемая любопытным, но не пускаемая в обращение, не употребляемая ни на войне, ни на охоте, подобно манежной лошади, как бы прекрасно она ни была выезжена.
   
   Но какого мнения сам Лабрюйер. Вот его заключение:
   
   Если наука и мудрость совмещаются в одном человеке, я не справляюсь о поле, я восхищаюсь. Когда вы мне говорите, что умная женщина вовсе не хочет быть ученой, а ученая женщина -- вовсе не умная, это значит, что вы уже забыли только что прочитанное: что женщинам недоступна ученость только благодаря известным недостаткам. Придите же сами к выводу, что чем менее у них будет этих недостатков, тем умнее они сделаются, и таким образом, умной женщине тем легче будет сделаться ученой; а ученая женщина, достигшая учености, потому что сумела преодолеть много недостатков, сделается от того еще более умной.
   
   Заключение очень ясное: не противопоставляйте умную женщину ученой женщине, потому что ученая женщина одно-временно и умная женщина, сумевшая победить все недостатки, препятствовавшие ей сделаться ученой.
   Это заключение тем более определенное, что Лабрюйер, как мы видели выше, перечислял среди недостатков, мешающих женщинам делаться учеными, недостатки поправимые, уклонения; но наряду с ними он указывал на, может быть, существующие природные, органические недостатки (слабость ума, умственное легкомыслие и т. д.). Однако, в своем заключении он не признает таких недостатков, потому что говорит только о поправимых недостатках. Относительно природных, органических недостатков он думает, что их только предполагают в женщинах, но они навряд ли существуют. Исправить же уклонения -- вполне во власти женщин, и Лабрюйер поздравляет уже преодолевших эту задачу. Он, очевидно, стоит на стороне ученой женщины и не справляясь о поле, восхищается. Это ясно видно из портрета женщины, очаровавшей его сердце, и этот портрет, подтверждающий взгляд Лабрюйера на женщин, знакомит нас с Лабрюйером, писателем-панегиристом, но уже не писателем-сатириком.
   Лабрюйер сравнивает ум красавицы с бриллиантом в оправе и продолжает:
   
   Такое сочетание прелести и разума пленяет взор и сердце ее собеседника. Она слишком молода и цветуща (в расцвете юности), чтобы не нравиться, но слишком скромна, чтобы желать нравиться; она уважает в людях только их достоинства и видит во всех только друзей...
   
   Т. е. все питают к ней чувства большие, чем дружба, но она этого не замечает или не хочет замечать и думает, что ее окружают просто друзья. Живая и чувствительная, она захватывает и увлекает и, не упуская ничего, что может придать особую изысканность беседе, часто вставляет остроту, всегда избавляющую от возражения, помимо доставляемого ею удовольствия.
   Она умеет сделать разговор интересным, благодаря своему уму; кроме того, она обладает остроумием, оно блещет и сверкает, и избавляет от возражений, потому что на ее слова нечего возразить.
   
   Она: говорит с вами, как будто не обладает ученостью, сомневается, ищет просвещения (приобретения сведений) и слушает вас как человек много знающий, умеющий оценить ваши слова, не упускающий ни одного из ваших замечаний.
   
   Т. е. она обладает искусством делать людей интересными. Она говорит, как будто уже прислушиваясь к вашему ответу, вызывая его своей скромностью и жаждой познания. Она слушает с видом, доказывающим, что вас поняли, оценили, и ни одно ваше слово не пропало даром. Одним словом, она всегда или почти всегда слушает. Во-первых, этого требует вежливость и, кроме того, она получает таким образом от своего собеседника все, что он может дать. Вот это создает приятную беседу. Первый талант собеседника заключается в умении слушать.
   Как она отвечает?
   
   Она не старается вам возразить и не стремится подражать Эльвире, предпочитающей прослыть женщиной остроумной, чем обнаруживать здравый смысл и правильное суждение; она усваивает себе ваши чувства, их распространяет, развивает, вы остаетесь довольны собой, своими мыслями, высказанными удачнее, чем вы предполагали.
   
   Другими словами, вызвав вас на ответ, выслушав вас с видом, доказывающим, насколько она дорожит вашим мнением, она говорит, все еще слушая вас, усваивая ваши мысли, сливаясь с вами, обращаясь в ваше эхо, но эхо, усиливающее голос. Эта самая очаровательная женщина. В скобках надо заметить, что Лабрюйер здесь немного выдает себя. Он любил, чтобы его ценили, и женщина, его очаровавшая, -- именно женщина, лучше всех его оценившая. Во времена еще Людовика XIII был второстепенный поэт Гомбервилль, очень ухаживавший за одной дамой. "Почему, -- спросили у него, -- вы так любите госпожу X? Она не красива. -- Да. -- Не умна. -- Да. -- Не изящна. -- Да. -- Так за что же? -- Уверяю вас, она очень хорошо слушает".
   В портрете Артенисы Лабрюйер обнаружил некоторое сходство с Гомбервиллем.
   
   Она всегда выше тщеславия, говорит ли, пишет ли; забывает об остроумии, где нужны, доводы; она уже поняла, что простота красноречива.
   
   Отсутствие тщеславия, если и не придает здравого смысла, то, по крайней мере, сохраняет весь имеющийся у нас здравый смысл и, не заходя так далеко, как Декарт, утверждающий, что здравый смысл -- вещь, наилучше распределенная на свете, все-таки можно сказать, что пользуйся каждый всем, имеющимся у него здравым смыслом, у многих бы его оказалось очень много, и во всяком случае у всех понемногу. Только, благодаря тщеславию, почти все обнаруживают его очень мало. "Простота красноречива", т. е. убеждает, а истинное красноречие заключается в умении убеждать.
   
   Если надо помочь кому-нибудь и заинтересовать вас, Артениса предоставляет Эльвире красивые речи и изящную словесность, к которой та всегда прибегает; она же действует на вас искренностью, страстностью, горячностью и убеждением. Преобладающее чувство в ней -- любовь к чтению и к обществу выдающихся людей, не для того чтобы показать себя, но чтобы познакомиться с ними.
   
   Чтение и беседы с выдающимися людьми действительно со-действуют истинному воспитанию хорошо одаренной женщины. В случае отсутствия выдающихся людей, что часто бывает, достаточно чтения, потому что чтение, по выражению Декарта, -- "постоянная беседа с самыми славными людьми прошлых веков". Обратите внимание: "Не для того, чтобы показать себя, а чтобы познакомиться с ними".
   Большой недостаток женщин, как, впрочем, и многих мужчин, заключается в желании познакомиться с знаменитыми людьми, чтобы похваляться таким знакомством и на него ссылаться. Это тщеславие и тщеславие ребяческое. Надо знакомиться, когда есть возможность, с людьми достойными (встречающимися во всех классах общества), чтобы их познавать, т. е. изучать все, что в них хорошего.
   Именно это имел в виду остроумный Фонтенель, говоря о Мальбранше, великом философе: "К нему стекались посетители со всех концов Европы. Он прекрасно отличал тех, кто хотел его видеть, от желавших на него посмотреть".
   
   Ее можно заранее восхвалить за всю мудрость, какую она при-обретет со временем, и достоинство, какое она подготовляет в себе годами, потому что при прекрасном поведении, она полна наилучших намерений.
   
   Здесь Лабрюйер определяет цель хорошего и серьезного воспитания, полученного путем бесед и путем чтения. Надо развить в себе действительные достоинства к годам зрелости и старости. Красота увядает, и даже прелесть ума ослабевает, потому что остроумие до известной степени связано с жизне-радостностью молодости; не исчезает только сила серьезного мышления и твердо сложившегося характера. Именно это дает нам воспитание путем поучительных бесед и чтения. Даже на характере отзывается такое воспитание, полученное в молодости. Жубер сказал: "Кто отказывался от серьезных мыслей, впадает в мрачные мысли". Совершенно верно. Ум, питаемый пустяками, оказывается пустым, когда минует возраст пустяков, и им овладевают мрачные мысли, грусть и печаль.

-------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Чтение хороших старых книг / Акад. Э. Фагэ ; Под ред. А.Ф. Гретман. -- Москва: "Звезда" Н. Орфенов, 1912. -- 368 с.; 28 см. -- (Наука, искусство, литература; No 17).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru