Фомин Александр Александрович
Старое в новом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Отголоски комедии XVIII века в комедиях нашего времени).

   

Старое въ новомъ.

(Отголоски комедіи XVIII вѣка въ комедіяхъ нашего времени).

   "Изъ всѣхъ родовъ поэзіи слабѣе другихъ принялась у насъ комедія" {Соч. Бѣлинскаго. Изд. V. М., 1890 г., т. XII, стр. 264 -- 266. NB. Другихъ отзывовъ о комедіяхъ XVIII вѣка у Бѣлинскаго нѣтъ въ его критикѣ.}... "Множество комедій, написанныхъ въ стихахъ и прозѣ въ промежутокъ времени отъ Фонвизина до Грибоѣдова, не стоитъ упоминовенія"... "Участь нашей комедіи -- или что-нибудь необыкновенное, или меньше чѣмъ ничего"... Ботъ каковы отзывы Бѣлинскаго о русской комедіи начала XIX и конца XVIII вѣка. Слѣдовавшіе за нимъ критики, ученые и составители исторіи литературы, а за ними и вся образованная Россія къ комедіямъ Грибоѣдова и Гоголя прибавила комедіи Островскаго и только... Всѣ остальныя комедіи, и прошедшія, и настоящія, а, тѣмъ болѣе, комедіи XVIII вѣка считаются за ничто. А, между тѣмъ, и тѣ, и другія имѣютъ большое значеніе въ послѣдовательности развитія и роста русской комедіи и въ самомъ появленіи у насъ такихъ комедій, какъ "Горѣ отъ ума", " Ревизоръ" и комедіи Островскаго. Вѣдь, странно было бы предположить, что среди "менѣе чѣмъ ничего" у насъ вдругъ, какъ изъ морской пѣны, появляются двѣ-три геніальныя комедіи. Неужели нѣтъ никакой послѣдовательности въ развитіи нашей драматической литературы -- и Горе отъ ума, и Ревизоръ какія-то геніальныя ошибки или исключенія въ общей "темной массѣ" русской драматической литературы, какъ выражается г. Пыпинъ {Предисловіе къ сочиненіямъ Лукина и Ефимьева. Изд. Ефремова.}, или какъ говоритъ Бѣлинскій {Соч. Бѣлинскаго, т. XII, стр. 226.}, "среди широкой песчаной степи, гдѣ не видно ни дерева, ни былинки"? Какъ же могли въ подобной степи выроста такіе могучіе дубы, какъ Горе отъ ума, Ревизоръ и комедіи Островскаго?
   Занимаясь русскою комедіей XVIII вѣка, я встрѣтилъ нѣсколько комедій очень интересныхъ въ сравненіи съ комедіями писателей XIX вѣка. Какъ мы увидимъ ниже, между комедіями XVIII и XIX вѣковъ существуетъ громадная связь, какую врядъ ли читатель можетъ подозрѣвать, будучи совершенно незнакомъ съ забытыми произведеніями XVIII вѣка. Предлагаемое сравненіе комедій XVIII и XIX вѣковъ интересно и важно въ томъ отношеніи, что оно проливаетъ свѣтъ на постепенное развитіе нашей комической литературы и указываетъ на очень быстрый ростъ комедіи. Эти два положенія я и имѣлъ, главнымъ образомъ, въ виду при сравненіи.
   Мы знакомы съ сочиненіями Грибоѣдова, Гоголя и Островскаго, восхищаемся и мы и, повидимому, предполагаемъ, что эти писатели явились на Руси какъ бы первыми представителями русской комедіи. Но, не говоря уже о первостепенныхъ писателяхъ XVIII вѣка, Фонвизинѣ, Капнистѣ и др., мы не должны забывать тѣхъ скромныхъ тружениковъ литературы конца прошлаго столѣтія, которые также дали подготовку нашимъ геніямъ. Нужно отдать должную дань ихъ произведеніямъ, которыя, какъ мы увидимъ, имѣли очень большое вліяніе на произведенія первостепенныхъ писателей XIX вѣка, тѣмъ болѣе, что въ ихъ время шли еще на сценѣ и были, во всякомъ случаѣ, свѣжи въ памяти комедіи, которыя въ настоящее время совершенно заброшены и забыты.
   Мы, конечно, не имѣемъ никакихъ основаній указывать на сходство этихъ комедій, какъ на заимствованіе Грибоѣдовымъ, Гоголемъ или Островскимъ своихъ произведеній или отдѣльныхъ типовъ или сценъ у комическихъ писателей XVIII вѣка, но это сходство докажетъ намъ, что комедія XVIII вѣка вовсе не были такъ слабы, разъ въ нихъ встрѣчаются черты аналогичныя съ чертами тѣхъ комедій, которыя мы считаемъ образцовыми и совершенными.
   Л не буду останавливаться на произведеніяхъ первостепенныхъ писателей XVIII вѣка -- Екатеринѣ Второй, Фонвизинѣ, Капнистѣ и нѣкоторыхъ другихъ потому, что ихъ значеніе и мѣсто въ русской драматической литературѣ, и въ частности въ комедіи, достаточно выяснены другими. Я обращу вниманіе на такъ называемыхъ второстепенныхъ писателей, изъ произведеній которыхъ я выберу нѣсколько наиболѣе указывающихъ на сходство съ Ревизоромъ, Горе отъ ума и Бѣдность не порокъ. А разъ ихъ сходство будетъ очевидно, то это докажетъ намъ, что выбранныя нами комедіи далеко не "менѣе чѣмъ ничего", если онѣ имѣютъ сходство съ такими комедіями, какъ Ревизоръ или Горе отъ ума, а потому онѣ имѣютъ важность и значеніе для исторіи русской комедіи и, слѣдовательно, существуетъ постепенное развитіе русской комедіи.
   Читателя поразятъ, можетъ быть, имена дѣйствующихъ лицъ, вродѣ Пламена, Слабоумова, Вздоровой и друг., а также и тяжелый слогъ этихъ комедій, но не должно забывать, что онѣ писаны цѣлое столѣтіе тому назадъ и что болѣе изящныя и пріятныя для нашего слуха имена про; Чацкаго, Молчалина, Хлестакова и тому подобныя недалеко ушли впредь отъ стремленія въ имени выразить отличительную черту характера дѣйствующаго лица, а слогъ -- легкій и живой -- для насъ можетъ показаться дикимъ и грубымъ лѣтъ черезъ пятьдесятъ.
   Дѣло не въ этихъ мелочахъ,-- важна сама идея и оригинальность того или другого типа, сцены или самой темы комедіи. Возьмемъ, напримѣръ, изъ комедіи Свадьба Промоталова сцену чтенія письма. Промоталовъ, прокутившійся франтъ, хочетъ жениться для поправленія состоянія на купеческой дочери Акулинѣ. Въ руки родителей невѣсты случайно попадаетъ письмо, писанное женихомъ къ своему пріятелю:
   "Акулина (невѣста).-- Не изволишь ли прочитать-то?...
   Слабоумовъ (дядя ея).-- Согласенъ (читаетъ): "Наконецъ, любезный графъ, я сей вечеръ вхожу въ гнусную и подлую родню..."
   Слабоумова (мать невѣсты).-- Что ты за вздоръ читаешь, братецъ? Ежели не видишь, такъ надѣнь очки.
   Слабоумовъ (отдаетъ письмо).-- Читай же, сестрица, сама лучше.
   Слабоумова (читаетъ).-- "Вхожу въ гнусную, подлую и мерзкую родню..."
   Всѣ вмѣстѣ.-- Что такое? Что это значитъ?
   Слабоумовъ.-- Дочтемъ до конца: "Наконецъ, любезный графъ, я сей вечеръ вхожу въ гнусную, подлую и мерзкую родню. Пріѣзжай на мою свадьбу и привези всѣхъ нашихъ знакомыхъ: во-первыхъ, вы увидите нареченную мою тещу Слабоумову, которую вы, какъ и всѣ денежные заемщики, довольно знаете за проклятую жидовку..."
   Слабоумова.-- Какой безпутной!
   Слабоумовъ (читаетъ).-- "Во-вторыхъ, нареченную мою супругу Акулину Авдѣевну, которая глупостью и деревенскими ужимками васъ со смѣху уморитъ..."
   Акулина.-- Безсовѣстной!
   Слабоумовъ (читаетъ).-- "Въ-третьихъ, увидите вы почтеннѣйшаго моего дядюшку, который такъ тонко знаетъ деревенскую экономію, что высчитаетъ, сколько въ четверикѣ овса щетомъ овсяныхъ зеренъ, а, впрочемъ, дуракъ набитый..."
   -- Какой это бездѣльникъ!..." -- и т. д.
   Приводить чтеніе письма изъ Ревизора я считаю излишнимъ въ виду того, что оно достаточно извѣстно всѣмъ.
   Перейдемъ къ комедіи Клушина Смѣхъ и горе {Напечатана въ Россійскомъ Ѳеатрѣ, т. 40-й, 1793 г.}.
   Составители исторіи литературы обратили вниманіе на эту комедію исключительно потому, что въ ней выведены два смѣшныхъ дѣйствующихъ лица: Плаксинъ и Хохоталкинъ, соотвѣтстующіе классическимъ Демокриту и Гераклиту. Но эти типы слабѣе другихъ дѣйствующихъ лицъ и вовсе не на столько интересны, чтобы обращать на себя вниманіе. Гораздо интереснѣе эта комедія тѣмъ, что въ ней встрѣчаются сцены, которыя мы находимъ, конечно, въ большей отдѣлкѣ, или съ другими дѣйствующими лицами, или въ иной постановкѣ -- въ комедіяхъ Грибоѣдова и Гоголя.
   Извѣстно, какъ Гоголь носился съ своею "нѣмою сценой" изъ Ревизора: онъ передѣлывалъ ее на разные лады, заставлялъ артистовъ подчиняться балетмейстеру и т. д. Очевидно, эта сцена была ему особенно дорога и онъ хотѣлъ сдѣлать ее особенно эффектной, чего онъ и достигъ,
   Заглянемъ теперь въ комедію XVIII вѣка Смѣхъ и горе. Мы находимъ въ ней слѣдующую сцену: когда Вздорова, танцуя, вдругъ узнаетъ, что Пламенъ, въ котораго она влюблена, обвѣнчался тайно съ ея племянницей и что, вмѣсто племянницы, танцуетъ переодѣтый Андрей, происходитъ замѣшательетво и всѣ вдругъ останавливаются. "Только что Вздорова пройдетъ два ряда (тура), Андрей, поровнявшись съ ней, роняетъ съ себя маску. Вздорова останавливается въ удивленіи. Плаксинъ, позвыся руку, чтобы щелкнуть въ пальчики, и приподнявъ ногу, останавливается. Хохоталкинъ, сойдясь съ Анютой плечами и сдѣлавъ глаза одинъ на другого, занеся ноги и руки, останавливаются, а Андрей пристально смотритъ на Вздорову". Падете маски и послѣдствія этого произвели, какъ мы видимъ, почти такой же эффектъ, какъ и извѣстіе, сообщенное гоголевскимъ жандармомъ. Сравнивая то же Смѣхъ и горе съ Горе отъ, мы находимъ еще болѣе сходства. Не напомнитъ ли вамъ слѣдующая сцена разговоръ Чацкаго съ Фамусовымъ передъ приходомъ Скалозуба:
   "Старовѣкъ.-- Онъ измѣнилъ тебѣ?
   Пріята.-- Онъ... онъ и столь безчестно!...
   Любила-ль я его, вамъ было то извѣстно.
   Я знаю, вы его начнете защищать,
   Но будетъ все напрасно, и я васъ увѣряю,
   Что я его, сударь, взаимно презираю,
   Не говорите мнѣ о качествахъ его души,
   Что правила, сударь, въ немъ хороши, честны...
   Старовѣкъ.-- Да я молчу...
   Пріята.-- Что онъ и офицеръ примѣрный,
   И храбрый человѣкъ, и другъ нелицемѣрный...
   Старовѣкъ.-- Да я молчу...
   Пріята.-- Что онъ отечеству пріятенъ и полезенъ,
   И скроменъ, и ученъ, пріятенъ и любезенъ...
   Старовѣкъ.-- Да я молчу, молчу!" и т. д.
   Относительно этой сцены нужно замѣтить, что подобныя довольно эффектныя комическія сцены были въ большомъ ходу въ западной драматической литературѣ, откуда онѣ перешли къ намъ, появившись въ XVIII вѣкѣ у Клушина, а въ XIX вѣкѣ у Грибоѣдова; у того и другого онѣ очень умѣстны, прибавляя живости и игривости обѣимъ комедіямъ.
   Слѣдующая поразительно аналогичная сцена относится къ концу Горя отъ ума. Софья, подслушавъ признаніе Молчалина Лизѣ, отталкиваетъ е съ презрѣніемъ и не хочетъ слушать никакихъ оправданій.
   Въ Смѣхъ и горе Пріята подслушиваетъ признаніе Пламена:
   "Пламенъ (въ Вздоровой).-- Хоть склонность пріобрѣсти Пріяты я старался.
   Но ахъ!... наружно ей, вамъ сердцемъ предавался;
   Когда языкъ мой ей любовь изображалъ,
   Во образѣ ея тебя я обожалъ,--
   Теперь насталъ тотъ часъ, открою сердце страстно,
   Пылающе давно и можетъ быть несчастно...
   (Упадаетъ на колѣни). Клянуся небомъ я ту вѣчно обожать,
   Которой взоръ меня...

(Увидя Пріяту, вскакиваетъ).

   Пріята.-- Клянись, неблагодарный!
   Ты могъ меня забыть невѣрный и коварный!
   Узнала я тебя, твою узнала страсть;
   Хотя люблю, но умъ возьметъ надъ сердцемъ власть.
   Когда въ тебѣ одномъ блаженство находила;
   Когда жила тобой, тебя боготворила;
   Но ты осмѣлился тогда мнѣ измѣнить...
   Презрѣнья стоишь ты и долгъ тебя забыть!
   Пламенъ.-- Пріята, выслушай... клянусь...
   Пріята.-- Ни слова болѣ.
   Пламенъ.-- Я долженъ былъ къ тому...
   Пріята.-- Съ твоей то было волѣ.
   Пламенъ (ставъ на колѣни).-- Да выслушай меня.
   Пріята.-- Я слышать не хочу".
   Мы видимъ въ этой сценѣ то же положеніе лицъ, тотъ же характеръ объясненія, что и въ Горе отъ ума.
   Къ приведенныхъ отрывкахъ мы отмѣтили сходство, такъ сказать, съ внѣшней стороны. Но несомнѣнно важнѣе будетъ отмѣтить сходство типовъ и фабулы комедій двухъ вѣковъ. Мы можемъ начать съ той же комедіи Клушина Смѣхъ и горе, въ которой мы найдемъ аналогію типовъ Вѣтрона съ Репетиловымъ. Отличаясь другъ отъ друга только темами своихъ разговоровъ они,-- оба кутилы и моты, -- подобны другъ другу въ разбросанности своихъ мыслей, въ схватываніи однихъ верхушекъ и въ какомъ-то порывистомъ увлеченіи самыми разнообразными предметами. Впрочемъ,.это сходство не удивительно, такъ какъ этотъ типъ вѣтреника былъ, повидимому, очень распространенъ въ русскомъ обществѣ конца XVIII и начала XIX вѣка; но интересно то, что клушинскій Вѣтронъ охарактеризованъ не менѣе живо и правдиво, чѣмъ грибоѣдовскій Репетиловъ. Для образца приведу одинъ изъ монологовъ Вѣтрона. Этотъ монологъ наиболѣе характеризуетъ Вѣтрона:
   Вѣтронъ.-- Вы пѣсню слышали? Понравилась ли вамъ?
   Не знаю, кто писалъ, на ноты клалъ я самъ.
   Какія въ ней стихи? Что ямбы иль трахеи?
   Одинъ ли анапестъ иль съ дактилемъ спондеи?
   Ну, мысли хороши-ль? Натяжки нѣтъ ли въ нихъ?
   Начало каково? Баковъ послѣдній стихъ?
   Да кстати: видѣли-ль вы модные кафтаны?
   Всѣ полосатые, калъ горскіе бараны.
   На нихъ-то видимъ мы французскій прямо вкусъ.
   Здѣсь не было такихъ, за это я божусь:
   Все, что есть моднаго, я тотчасъ покупаю,--
   Что есть французскаго, я коротко все знаю.
   Понравился вчера мнѣ бархатный жилетъ,
   Я тотъ же часъ купилъ,-- теперь ихъ болѣ нѣтъ!
   Но такъ какъ я одной не могъ въ немъ показаться,
   Сегодня-жь поутру успѣлъ съ нимъ распрощаться.
   Не знаете ли вы, выходитъ здѣсь журналъ?
   Насъ авторъ, говорятъ, прекрасно отхваталъ.
   Я не читалъ его, другіе мнѣ сказали.
   Да!... Почтою духовъ его мнѣ называли.
   Въ немъ вздумалъ онъ всѣхъ тѣхъ безграмотныхъ катать,
   Которы безъ ума осмѣлились писать;
   Всѣхъ болѣ задалъ онъ какому-то писакѣ,
   Который намаралъ одинъ пустякъ и враки
   Безъ правилъ, безъ ума!..."
   Даже слогъ и стихъ замѣчательно похожи на грибоѣдовскій монологъ Репетилова.
   Но несравненно болѣе поразительное сходство типовъ представляетъ комедія Плавильщикова Сидѣлецъ въ сравненіи съ ком. Бѣдность не порокъ Островскаго. Не безъинтересно отмѣтить при этомъ, что и жизнь Плавильщикова очень похожа на жизнь Островскаго. Плавильщиковъ съ дѣтства вращался въ купеческой средѣ и потому хорошо познакомился съ купеческимъ бытомъ, который изображенъ имъ мастерски для его времени во всѣхъ его комедіяхъ. Второй періодъ его жизни прошелъ въ театральномъ міру. Вообще Плавильщиковъ былъ передовой человѣкъ своего времени. Онъ кончилъ Московскій университетъ и былъ очень образованъ и начитанъ.
   Весьма странно и непонятно, какъ составители исторіи литературы не замѣтили такого произведенія Пдавильщикова, какъ его комедія Сидѣлецъ. Да и вообще о Плавильщиковѣ говорится только въ "мелкомъ шрифтѣ" или между прочимъ, а, между тѣмъ, этотъ писатель, по своей оригинальности, самостоятельности и по своему таланту, можетъ быть поставленъ на ряду съ первостепенными писателями XVIII вѣка. Плавильщиковъ -- Островскій XVIII вѣка, а Сидѣлецъ -- прототипъ ком. Бѣдность не порокъ. Разница во второстепенныхъ типахъ и во вліяніи того или другого литературнаго теченія. Такъ, въ Сидѣльцѣ отразилось, при грубости и рѣзкости XVIII вѣка, начало сантиментализма, а ком. Бѣдность не порокъ быда написана въ періодъ конца сантиментализма и пору романтизма, каковой ней и сказался въ значительной степени.
   Для знакомства съ комедіей Сидѣлецъ я считаю необходимымъ подробно разобрать ее, причемъ я обращу особенное вниманіе на черты сходства ком. Бѣдность не порокъ.
   Приведу сначала перечень дѣйствующихъ лицъ съ ихъ краткою характеристикой въ сравненіи съ дѣйствующими лицами ком. Бѣдность не порокъ, "Самъ" Харитонъ Авдудовичъ страшно грубъ и самовластенъ съ своими домашними и, въ то же время, до приторности любезенъ съ купцомъ Викуломъ, котораго онъ прочитъ въ женихи своей дочери. Благодаря своему деспотизму, онъ является грозою всего дома и всѣ передъ нимъ безсловесны и трепещутъ. Петербургскій купецъ прельщаетъ его, помимо богатства, своею петербургскою смѣтливостью и умѣньемъ жить и такъ его отуманиваетъ, что онъ подъ его вліяніемъ дѣлается способенъ на всякія подлости. Какъ и Гордѣй Карпычъ, онъ старается выражаться вычурно и его прельщаетъ мысль, что дочь его будетъ жить въ Питерѣ. Не есть ли послѣ этого Гордѣй Карпычъ живой снимокъ съ Харитона Авдуловича, отличающею чертой котораго является только его скупость?
   Жена Харитона, Мавра Трифоновна, вся находится подъ вліяніемъ своего мужа и даже еще болѣе, чѣмъ Пелагея Егоровна, не проявляетъ никакой самостоятельности въ своихъ дѣйствіяхъ. Она въ душѣ собственно добродушная, но подъ вліяніемъ мужа она сердится и кричитъ на всякаго встрѣчнаго и поперечнаго. Несмотря, напримѣръ, на всю любовь къ дочери, она безпрестанно ворчитъ и придирается къ ней. Единственная дочь ихъ, Параша нѣжно и наивно любитъ прикащика отца, Андрея, но ея не коснулся романтизмъ, какъ это случилось съ Любовью Гордѣевной. Она грубѣе и рѣзче, но, какъ и Любовь Гордѣевна, изъ воли отцовской не выходитъ и, несмотря на свою любовь къ прикащику, не рѣшается отказаться отъ ненавистнаго ей жениха, предлагаемаго отцомъ. Викулъ, "сампитерскій" купецъ, поражаетъ своимъ сходствомъ съ Коршуновымъ. Та же спѣсь и заносчивость богатаго зазнавшагося купца, та же развращенность, та же гадкая злоба. Вы такъ и представляете себѣ антипатичную физіономію Коршунова, только немного моложе, чѣмъ онъ является у Островскаго.
   Сидѣлецъ Андрей и прикащикъ Гордѣя Карпыча Митя также представляютъ изъ себя какъ бы одно лицо. Оба добродѣтельно-скромные молодые люди, оба они нѣжные "любовники" {Этотъ терминъ и теперь еще существуетъ въ театральномъ міру.}, какъ выражались въ XVIII вѣкѣ про влюбленныхъ, у обоихъ стремленіе въ самообразованію, которое ставится имъ въ вину ихъ хозяевами.
   Любима Торцова нѣтъ въ комедіи Плавильщикова, но его протестъ противъ богатства и злобы и принципъ, что "бѣдность не порокъ" или, какъ говорится въ Сидѣльцѣ, "бѣдность не погибель", является уже у Плавильщикова именно въ рѣчахъ сидѣльца Андрея, такъ что нельзя сказать, обы взгляды Любима Торцова были для насъ совсѣмъ новы.
   Перехожу къ содержанію Сидѣльца, Помимо сходства типовъ, я вижу въ:ихъ комедіяхъ несомнѣнное сходство въ завязкѣ и развязкѣ дѣйствія и въ развитіи хода дѣйствія. Основная фабула этой комедіи такъ же проста, какъ и въ ком. Бѣдность не порокъ. Богатый купецъ Харитонъ Авдуловичъ хочетъ выдать свою единственную дочь за пожилого и вдоволь пожившаго купца Викула, между тѣмъ какъ дочь влюбилась въ сидѣльца, служащаго у ея отца. Когда отецъ ближе узнаетъ дурной нравъ сулимаго имъ жениха и изъ оскорбленнаго самолюбія ссорится съ нимъ, то онъ хочетъ на зло ему выдать свою дочь за сидѣльца Андрея. Достаточно измѣнить только имена дѣйствующихъ лицъ, чтобы получилась фабула коп. ностъ не порокъ.
   Ходъ дѣйствія въ Сидѣльцѣ слѣдующій: Мавра Трифоновна ждетъ Харитона Авдуловича съ гостемъ Викуломъ. Приходятъ Параша и Андрей. Въ ихъ разговорѣ читатель можетъ легко подмѣтить ихъ любовь другъ къ другу. Вдругъ прибѣгаетъ Тарасьевна (служанка Мавры Трифоновны) съ извѣстіемъ, что "самъ" явился. Приходятъ Харитонъ съ Викуломъ, здороваются съ хозяйкой, которая проситъ ихъ присоединиться къ нимъ. Харитонъ посылаетъ жену и дочь похлопотать объ угощеніи. Между тѣмъ, онъ бесѣдуетъ съ Викуломъ. Изъ ихъ разговора мы узнаемъ, что Викулъ надумалъ жениться потому, что "молодыя лѣта проходятъ" и "пора бы къ покою". Да онъ и не прочь отъ приданаго, ожидаемаго за дочерью Харитона, которая, кромѣ того, приглянулась ему своею молодостью, какъ и Коршунову -- Любовь Гордѣевна.
   Какъ у Островскаго, Коршуновъ подло обобралъ Любима Торцова, такъ у Плавильщикова Викулъ подбиваетъ Харитона на подобную же подлость относительно сидѣльца Андрея, совѣтуя Харитону присвоить себѣ доставшійся его сидѣльцу по наслѣдству отъ отца домъ. Харитонъ, отдавая дочь за Викула, не хочетъ даже справляться о ея мнѣніи и потому прямо объявляетъ ей свою волю. Параша этимъ страшно огорчена, и хотя соглашается подчиниться отцу, но предварительно рѣзко, не по примѣру Любови Гордѣевны {Въ этомъ и отразилось вліяніе литературнаго теченія начало конца XVII в.}, объясняется съ нареченнымъ женихомъ. Андрей жалуется на тяжелое житье у Харитона Авдуловича, но, подобно Митѣ Островскаго, готовъ все терпѣть ради того, чтобы видѣть любимую имъ хозяйскую дочь Парашу. Онъ смиренно выслушиваетъ попреки Харитона, который, между прочимъ, упрекаетъ его въ томъ, что онъ "печатныя книги почитываетъ" и что онъ "грамотѣ у студента учился". Точь-въ-точь какъ Гордѣй Карпычъ бранитъ Митю, который для "самообразованія" читаетъ книги и пишетъ стихи. Во время этого разговора приходитъ купецкій голова и Харитонъ съ Викуломъ обвиняютъ Андрея въ тайной продажѣ товаровъ. Викулъ ухаживаетъ за Парашей и убѣждаетъ ее полюбитъ его и старается расположить ее къ себѣ, суля ей, что она будетъ у него жъ ь въ богатствѣ и въ золотѣ ходить. Параша съ горестью обращается къ публикѣ: "Да неужели для бѣдной Парашеньки людей на свѣтѣ не стало? Неужто мнѣ на роду написано быть женой черномазой скотины?" Послѣ ухода Викула является Андрей и между нимъ и Парашей происходитъ нѣжная и наивная сцена объясненія въ любви другъ къ другу. Между прочимъ, Андрей доказываетъ ей, что "бѣдность не погибель". Онъ становится передъ ней на колѣни и цѣлуетъ ея руку. Въ этотъ моментъ ихъ застаютъ Харитонъ Авдуловичъ, Мавра Трифоновна и Викулъ. Какъ и слѣдовало ожидать, всѣ они набрасываются на Андрея, а онъ имъ отвѣчаетъ монологомъ, который носитъ характеръ разсужденій Любима Карпыча Торцова; разница въ томъ, что Андрей выражается мягко, а Любимъ Карпычъ рѣзко, какъ говорится, рубитъ съ плеча. Подъ впечатлѣніемъ словъ Андрея, Харитонъ и Мавра соглашаются отдать Парашу за Андрея. Но Викулъ приходитъ въ негодованіе и между ними происходитъ слѣдующая сцена, живо напоминающая подобную же сцену въ ком. Бѣдность не, когда Коршуновъ оскорбленъ отказомъ Гордѣя Карпыча:
   "Викулъ.-- Харитонъ Авдуловичъ, такъ взаправду я ни съ чѣмъ остаюсь? Это мнѣ больно не по сердцу: оно вотъ что...
   Харитонъ.-- Прости, Господи, да что мнѣ дѣлать? Видишь, Параша тебя не любитъ, неужто мнѣ для твоей милости поморить ребятъ же? Тоже, вѣдь, мы христіане.
   Викулъ,-- Да ты мнѣ слово далъ; оно вотъ что!
   Харитонъ.-- Такъ что-жь, что далъ? Вѣдь, слово но вексель; оно вотъ что!
   Викулъ.-- Нѣтъ, государь мой, я не отстану; такъ обижать меня по годится; я самъ за себя постою; я купецъ первой гильдіи! Меня хоть бы съ сидѣльцемъ и верстать было не гоже, оно вотъ что!... У меня сухъ не выйдешь отъ меня! Чево бы то ни стало, я за собой поставлю... Смотри, пожалуй: мною какъ щенкомъ поворачиваютъ!... Да я зубастъ, братъ; за этакое дѣло хоть и не тебя, такъ сгрызу, оно вотъ что!"
   Читая эти гнѣвныя, злобныя рѣчи оскорбленнаго "первой гильдіи купца", такъ и представляешь себѣ разсвирѣпѣвшаго Коршунова въ комедіи Островскаго. Когда Харитонъ снова потомъ сердится на Андрея, то и Мавра Трифоновна, обрадовавшаяся было тому, что Парашу отдаютъ за него, также сердится на Андрея. Оканчивается комедія, какъ и у Островскаго, тѣмъ, что Харитонъ Авдуловичъ отдаетъ Парашу за Андрея, а Бисудъ принужденъ удалиться въ безсильной злобѣ. По передъ этимъ концомъ у Плавильщикова есть вставка, которой нѣтъ у Островскаго, именно разслѣдованіе купецкимъ головой обвиненія Андрея въ кражѣ, вставленная для того, чтобы зрителю на сценѣ выяснить характеръ Викула; между тѣмъ какъ у Островскаго Коршуновъ извѣстенъ, какъ дурной человѣкъ, только по словамъ другихъ дѣйствующихъ лицъ.
   Наконецъ, укажу еще на одинъ фактъ, имѣющій близкое отношеніе къ аналогіи комедій двухъ вѣковъ. Гоголь въ своей Женитьбѣ и Островскій въ многихъ своихъ комедіяхъ дали намъ типъ свахи. Этихъ писателей, и особенно Островскаго, принято считать создателями типа свахи, одного изъ лучшихъ типовъ Островскаго, составившихъ ему славу русскаго бытописателя-художника. Слава его заслужена имъ вполнѣ: типъ свахи его дѣйствительно замѣчателенъ по его характеристикѣ и живости. Но ни Островскій, ни Гоголь не создали этого типа, и не они первые дали намъ его.
   Тотъ же XVIII вѣкъ, тѣ же забытые второстепенные писатели полстолѣтіемъ раньше познакомили русскую публику съ типичною свахой, которая даже уже въ XVIII вѣкѣ замѣтно дѣлилась на сваху по дворянству я сваху по купечеству. Первая изъ нихъ является у Копіева въ его комедіи Обращенный мизантропъ или Лебедянская вторая у знакомаго уже намъ Плавильщикова -- въ комедіи Сговоръ Кутейкина. И у того, и у другого сваха является подъ именемъ Еремѣевны, бывшей мамы у фонвизиновскаго Митрофанушки. Съ ней произошла замѣчательная перемѣна съ тѣхъ поръ, какъ она разсталась съ семьей Простаковыхъ. Она совсѣмъ преобразилась въ типичную представительницу своей профессіи. Бойкая, угодливая рѣчь съ поговорками да прибаутками и, въ то же время, сознаніе собственнаго достоинства и умѣнье сохранить и защитъ свое положеніе. Ей всѣ рады, какъ дорогому гостю, ухаживаютъ за ней я не дадутъ никому въ обиду. Сваха по дворянству (у Копіева) еще немного потише и поскромнѣе держитъ себя въ средѣ помѣщиковъ и офицеровъ. за то Еремѣевна Плавильщикова съ купцами ведетъ себя совершенно иначе: ставитъ себя выше ихъ, съ гоноромъ и оскорбляется малѣйшимъ признакомъ неуваженія къ себѣ. Для образца приведу изъ названныхъ комедій нѣсколько выписокъ, которыя подтвердятъ характеристику и укажутъ на живость языка и красокъ, которыми очерченъ итогъ типъ въ XVIII вѣкѣ.
   Первая выписка изъ комедіи Копіева (д. I яв. 8) представляетъ сватовство свахи въ домѣ помѣщика Гура Филатыча.
   "Ѳекла (жена Гура Филатыча).-- Здорово, Еремѣевна! Добро пожаловать, давно ужъ ты у насъ не гостила. Садись-ка по-добру, по-здорову.
   Еремѣевна (садится возлѣ Ѳеклы на скамейкѣ).-- Давно, моя матушка, давно я тебя не видала; все за хлопотами, о томъ поговорить, про другова свѣдать, третьева просватать, да за тѣмъ, да за другимъ, да за тѣмъ, да за другимъ время-то идетъ, да идетъ.
   Ѳекла.-- Что новинькова объ ярмонкѣ слышно?
   Еремѣевна.-- Мало ли, родная! Вотъ, вѣдь, и я къ вамъ не пиръ пировать, не ржи торговать, а тожь сказать дуну думати.
   Ѳекла.-- Что-бъ такое, мой свѣтъ?
   Еремѣевна.-- Нѣтъ ли кого, моя мать, чтобъ не подслушалъ? (Тихо). Ну, вотъ-таки, у васъ есть товаръ, у насъ есть купецъ, коли во святой часъ, такъ бы и по рукамъ.
   Ѳекла (въ слезахъ).-- Такъ-то оно такъ, моя мать, да вѣдь каково разставаться съ ребенкомъ-то, она вѣдь у меня одинешенькая, какъ порохъ въ глазу...
   Еремѣевна.-- Такъ, моя родная! Да, вѣдь, вѣкъ не пережить съ нимъ, лишь бы человѣкъ-ать попался; дѣвка взрослая, здоровая на рукахъ, чего ее дома держать?
   Ѳекла.-- Будь ево святая воля, я и сама такъ замужъ шла но по любви, пришли да сказали...
   Еремѣевна.-- Ну, да что о томъ говорить, матушка! Было бы слажено у родителей,-- гдѣ ребенку помышлять о мужѣ? Ветарину-то и все было лучше.
   Ѳекла.-- Кто-жь по-твоему купецъ-ать?
   Еремѣевна.-- Мало ли, родная моя! Нонче ярмонка, молодцовъ какъ соколовъ; одинъ другова лучше; гдѣ въ прежніе годы, статошно-ль дѣло, то ли бывало, какъ намѣстничество открылось; вотъ-таки у васъ изъ Питера-то подъѣхало сосѣдей, чту большова, самъ молодецъ, а домъ-атъ, домъ-атъ!
   Ѳекла.-- Кто-жь, моя родная?
   Еремѣевна.-- Ну, да вотъ-таки Николай Назарьевичъ Затѣйкинъ, чѣмъ не молодецъ? Уменъ-то, ужъ нечего сказать, уменъ! Онъ же, матушка, всему обученъ. Видишь, онъ какъ-то въ Питерѣ-то по французскому-то, что ли, научился, да что тамъ наизусть-то выучить, отъ сюды пріѣдетъ да сочиняетъ передъ нами; ну, мы люди темные, намъ гдѣ понимать, а дивуемся, какъ чево не понимаешь-то. Онъ же, матушка, въ Преображенскомъ-то полку сержантомъ служитъ.
   Ѳекла.-- Правда, мать моя, что уменъ-то уменъ...
   Еремѣевна.-- Вотъ другой-то, объ этомъ я и не говорю, Простафилинѣ-то. Тотъ простъ человѣкъ, то ужъ простъ, что говорить,-- ну, да за то домъ какъ полная чаша, а въ нонѣшнемъ быту такъ, право, у ково деньги, у тово и умъ..."

и т. д.

   Въ слѣдующей сценѣ мы встрѣчаемся съ однимъ изъ жениховъ, заискивающихъ расположеніе свахи.
   

ДѢЙСТВІЕ IV. ЯВЛЕНІЕ L

"Ярмонка. У первой лавки на правой сторонѣ Еремѣевна торгуетъ у купца матерію. Затѣйкинъ подходитъ къ ней.

   Затѣйкинъ.-- Чтобъ такое, матушка, покупать изволили?
   Еремѣевна.-- Торгую, мой батюшко! Гранитуръ.
   Затѣйкинъ.-- Конешно, матушка, къ празднику, да прекрасной!
   Еремѣевна.-- Прекрасной, мой батюшко, да не по деньгамъ; дорого окаянный-то проситъ. (Купцу) Ну, провались же ты, прости Господи, не куплю и не надо (идетъ прочь).
   Затѣйкинъ.-- Возьмите, матушка! Онъ отдаетъ гранитуръ!
   Еремѣевна.-- Дорого, батюшко Николай Назарьевичъ, не по моимъ деньгамъ; сторговала, да не рада.
   Затѣйкинъ.-- Матушка, да это бездѣлица; пожалте, возьмите, мы наймъ заплатить чѣмъ.
   Еремѣевна (беретъ и отговаривается).-- Ахъ, батько мой, возьму ли я? Статошно ли дѣло? Помилуй, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
   Затѣйкинъ.-- Пожалте, возьмите.
   Еремѣевна (кладетъ въ карманъ).-- Статошно-ль дѣло? Возьму ли я? Нѣтъ, нѣтъ, мой батюшко! Да развѣ мнѣ разорить тебя...
   Затѣйтнъ,-- Пожалте, возьмите, право, мнѣ ничево не стоитъ. (Купцу) Мы, братъ, сочтемся.
   Еремѣевна (кланяется).-- Благодарствуй, мой родной! Да чѣмъ же мнѣ тебѣ услужить-то за это?
   Затѣйнинъ.-- Есть и у насъ штука не малая; вы знаете, матушка, Любовь Ивановну?
   Еремѣевна.-- Какъ, батько, не знать..."

и т. д.

   У Плавильщикова въ комедіи Сговоръ Кутейкина сваха въ семьѣ купца. Тутъ, какъ мы увидимъ, и она держитъ себя свободнѣе, и въ ней относятся съ большимъ почтеніемъ и предупредительностью:
   

ЯВЛЕНІЕ II.

   "Еремѣевна.-- Здравствуй, батюшко, Власъ Трифоновичъ! Соломонида Прохоровна (цѣлуется)! Невѣста красная (Цѣлуется)!
   Власъ (отецъ невѣсты).-- Здравствуй, дорогая гостейка, любезная сватьюшка! Просимъ милости садиться!... Хозяйка, кланяйся!
   Еремѣевна.-- Нѣтъ, ничего, мой батюшко, я постою... Ну, хозяева, ждали ли гостью? А скоро и сами гости на дворъ.
   Власъ.-- Какъ не ждать, Василиса Еремѣевна, мы тебѣ душевно рады, а за гостей благодарны. Хозяйка, кланяйся!
   Еремѣевна.-- Жениху невѣста приглянулась, какъ вамъ женихъ нашъ покажется.
   Власъ -- Я его всѣмъ сердцемъ полюбилъ: человѣкъ пречестный. Благодаримъ, матушка, за твою милость. Хозяйка, кланяйся!
   Еремѣевна.-- Нечего сказать, самой достойной, собой взраченъ, такой ражій. Не проходить дня, чтобъ онъ не былъ у барина нашего; и батько-то такой чести не сподобился. Да онъ, мой батюшко, съ бариномъ баринъ, съ мужикомъ мужикъ, съ людьми человѣкъ, а съ твоею милостью какъ надо быть.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Соломонида (мать невѣсты, Власу).-- Я ни чуть не отдаю ее за Кутейкина, а ты задумалъ колобродить.
   Власъ.-- Хозяйка, молчи!
   Еремѣевна.-- Ахъ, моя матушка! чѣмъ онъ ей не женихъ?
   Соломонида.-- Старая хрычовка! тебѣ ли знать, кто женихъ моей дочери?
   Еремѣевна.-- Головки моей долой, какъ меня остыдили. Прощай, Власъ Трифоновичъ!
   Власъ.-- Матушка, Еремѣевна ради самого Создателя!... Жена, Соломонида, помни ты это!..."

и т. д.

   Я полагаю, вышесказаннаго вполнѣ достаточно, чтобы видѣть значеніе комедій XVIII вѣка и несомнѣнную послѣдовательность и связь ихъ съ комедіями XIX вѣка.
   Сопоставляя вышеприведенныя комедіи, я вовсе не желаю подрывать авторитеты ни Бѣлинскаго, ни Грибоѣдова, ни Гоголя, ни Островскаго и дѣлать такого рода выводы, что ваши великіе комическіе писатели заимствовали внѣшность своихъ произведеній или типы для нихъ у комическихъ писателей прошлаго столѣтія; но нельзя отрицать, что вышеупомянутыя комедіи могли дѣйствовать на нашихъ великихъ писателей помимо ихъ воли, путемъ безсознательной работы мысли и памяти.
   Всѣмъ извѣстно, что Гоголь любилъ спектакли, которые устраивались въ Нѣжинскомъ лицеѣ, и самъ участвовалъ въ нихъ. Въ его время указанныя комедіи XVIII вѣка были весьма популярны, что, напримѣръ, доказывается тѣмъ, что эти комедіи помѣщались въ разныхъ сборникахъ и журналахъ. Такимъ образомъ, можно предположить, что онѣ могли быть видѣны и даже разыграны лицеистомъ Гоголемъ. Отроческія впечатлѣнія несомнѣнно положили на его воображеніе сильный отпечатокъ и впослѣдствіи оказали вліяніе на его произведенія. Очень легко представить себѣ, что оригинальная въ высшей степени и, вмѣстѣ съ тѣмъ, выразительная нѣмая сцена изъ комедіи Клушина Смѣхъ и горе такъ поразила мальчика, что сдѣлалась его любимою мечтой, которую онъ и осуществилъ въ своей геніальной комедіи. Этикъ отчасти можно объяснить и ту странную любовь и заботу Гоголя о его нѣмой сценѣ и о стремленіи придать ей возможно большій эффектъ при постановкѣ комедіи на сцену.
   Относительно Грибоѣдова можно составить предположеніе подобнаго же рода. Какъ извѣстно, Грибоѣдовъ былъ большой любитель театра, а въ началѣ XIX вѣка были еще свѣжими новинками всѣ эти комедіи. Если мы сравнимъ слогъ его первыхъ произведеній съ послѣдующими и, наконецъ, съ Горе отъ ума, то увидимъ поразительную разницу въ характерѣ и достоинствѣ этого слога. Съ каждымъ новымъ произведеніемъ, съ каждою новою редакціей онъ дѣлается все живѣе и сильнѣе. Весьма естественно предположить, что столь быстрое развитіе происходило подъ вліяніемъ комедій, бывшихъ тогда на сценѣ и отличавшихся большею или меньшею живостью, а, между прочимъ, и подъ впечатлѣніемъ самой легкой и живой комедіи изъ нихъ, именно комедіи Клушина Смѣхъ и горе.
   Перехожу къ Островскому. Существуетъ весьма распространенное мнѣніе, что Любимъ Карпычъ Торцовъ -- портретъ одного изъ знакомыхъ Островскаго, а это -- единственный типъ, котораго мы не находимъ въ видѣ отѣльнаго дѣйствующаго лица у Плавильщикова, хотя многіе мысли и взгляды Любима Карпыча уже набросаны у него, что и было указано выше. Остальные всѣ типы, фабула и даже планъ тождественны. Но, конечна, обработка и внѣшняя отдѣлка не подлежатъ сравненію, такъ какъ стоятъ несравненно выше и по вѣрной, живой передачѣ современной жизни и по полнотѣ характеристики типовъ. Несомнѣнно, что и Любимъ Торцовъ, какъ цѣльный типъ, новый и характерный, также поднимаетъ значеніе комедіи Островскаго. Но, во всякомъ случаѣ, нельзя отрицать, что Плавильщиковъ создалъ, такъ сказать, черновикъ ком. Бѣдность не порокъ, и черновикъ уже обработанный въ значительной степени.
   И такъ, мнѣ кажется, всѣ вышеприведенныя комедіи и особенно Сидѣлецъ, а также и типъ свахи, наглядно доказываютъ, что русская комедія конца XVIII вѣка въ произведеніяхъ второстепенныхъ писателей отнюдь не была "меньше чѣмъ ничего" или что у насъ есть только двѣ-три комедіи,-- однимъ словомъ, что комическая литература у насъ слаба. Наоборотъ, изъ всѣхъ родовъ поэзіи у насъ самый распространенный -- комедія, развитіе которой шло быстрыми шагами впередъ и которая въ теченіе первыхъ ста лѣтъ достигла поразительнаго развитія въ лицѣ Грибоѣдова, Гоголя и Островскаго.
   Припомнимъ начало XVIII вѣка, когда у насъ былъ одинъ только переводный репертуаръ, когда могла быть на сценѣ грубая, неуклюжая комедія вродѣ Принцъ Пикельгерингъ или самый свой тюрьмовый заключникъ и тому подобныя. Но вотъ затѣмъ наступаетъ вторая половина XVIII вѣка и настаетъ самая сильная, плодотворная пора русской комедіи, которая именно въ это время создалась, развилась и пустила сильные корни на почвѣ самостоятельности. Въ это время комедія, и не только подъ перомъ Фонвизина, критиковала нравы и обычаи, воспитывала и развивала русскую публику, объясняла ей мѣропріятія правительства, указывала идеалы и, что для насъ важнѣе всего, дала намъ прекраснѣйшую характеристику общества знаменитой въ образовательномъ отношеніи эпохи.
   Начало XIX вѣка уже не такъ важно,-- тутъ беретъ верхъ переводная комедія и водевиль, которые никакъ не могли имѣть вліянія на блестящія произведенія второй и третьей четверти XIX вѣка, когда, наконецъ, наша драматическая литература обогатилась безсмертными произведеніями Грибоѣдова, Гоголя и Островскаго, возникшими не въ "песчаной пустынѣ", а на почвѣ, хорошо подготовленной и обработанной писателями конца XVIII вѣка.

А. Ѳоминъ.

"Русская Мысль", кн.II, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru