Гёте Иоганн Вольфганг Фон
Фауст

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

0x01 graphic

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРЕВОДЪ

Н. Голованова

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ, ИСПРАВЛЕННОЕ
съ обширными комментаріями составленными по Юрьеву, Дюнцеру, Каро, Куно Фишеру, Каррьеру и др. съ 10 отдѣльными иллюстраціями Лиценъ-Майера и 20 рисунками Цейца въ текстѣ.

МОСКВА
Изданіе С. С. Мошкина
1898

  

ПОСВЯЩАЮ
Московскому Коммерческому училищу
Переводчикъ.

0x01 graphic

   

Посвященіе.

             Вы, призраки въ колеблющемся роѣ,
             Какъ прежде, вы проноситесь опять!
             Увлечься ль сердцу давнею мечтою?
             Удастся ль мнѣ васъ снова удержать?
             Тѣснитесь вы ко мнѣ! Владѣйте жъ мною,
             Изъ мглы спѣшите вживѣ мнѣ предстать;
             Повѣяли такъ близко ваши чары,
             Что сердце все трепещетъ былью старой.
   
             Пришли вы вызвать образы былого,
             Картину дней счастливыхъ развернуть.
             Какъ въ старой сказкѣ, юношески снова
             Любовь и дружба мнѣ волнуютъ грудь;
             Скорбь ожила и жалобою зова,
             Весь путанный припомнивъ жизни путь
             Зоветъ друзей, игрою лживой рока
             Обманутыхъ, разсѣянныхъ далёко.
   
             Къ тѣмъ, кто былъ другомъ прежнихъ пѣснопѣній,
             Дойдетъ ли пѣснь позднѣйшая моя?
             Замолкнулъ откликъ первыхъ одобреній,
             Родныхъ сердецъ расторгнута семья;
             Предъ похвалами чуждыхъ поколѣній
             Испуганной душой смущаюсь я,
             А кто въ живыхъ, -- во всѣхъ концахъ вселенной, --
             Они не слышатъ пѣсни вдохновенной.
   
             И съ жаждою, давно мнѣ незнакомой,
             Стремлюся я въ тотъ тихій міръ духовъ.
             Какъ звукъ, изъ струнъ Эоловыхъ влекомый,
             Родится пѣснь неясная изъ словъ.
             Я трепещу, и сладкою истомой
             Смягчиться мой суровый духъ готовъ.
             Все то, что есть, -- душа позабываетъ,
             Все то, что было, -- въ сердцѣ оживаетъ.
   

Прологъ въ театрѣ.

Директоръ театра, Поэтъ, Комикъ.

Директоръ.

             Я къ вамъ, друзья мои; не разъ
             Мнѣ помогли вы въ затрудненьи.
             Пойдетъ ли дѣло въ ходъ у насъ?
             Скажите каждый ваши мнѣнья.
             Мнѣ хочется занять народъ:
             Онъ самъ живетъ и жить даетъ.
             Обставленъ нашъ театръ на диво;
             Предвидитъ каждый торжество,
             И каждый ждетъ нетерпѣливо
             Чудесъ искусства отъ него...
             Но что имъ дать? Я затрудняюсь,
             Хоть имъ я угождать привыкъ...
             На вкусы ихъ не полагаюсь;
             Но всѣ читали массу книгъ...
             Нуждаюсь я въ хорошей драмѣ,
             Чтобъ не была глупа она,
             И не стара, и не скучна...
             Пріятно, согласитесь сами,
             Коль бурною рѣкой народъ
             Къ театру наполняетъ ходъ,
             У двери узенькой толпится,
             Бѣжитъ, толкается, тѣснится.
             Спѣшитъ въ дверяхъ мѣста занять,
             Лишь солнышко взойдетъ на небо,
             И, будто въ годъ голодный хлѣба,
             Билетъ старается достать...
             А все зависитъ отъ поэта...
             Сегодня, другъ мой, сдѣлай это!
   

Поэтъ.

             Не говори о шумномъ треволненьи;
             Его бѣжитъ пугливая мечта;
             Несетъ пѣвцу ярмо порабощенья
             Холодная мірская суета.
             Лишь тамъ живетъ святое вдохновенье.
             Гдѣ вѣчная витаетъ красота
             И гдѣ царятъ, въ священномъ сочетаньи,
             Мечты любви и дружбы обаянье.
             Что благодатно въ сердцѣ возникаетъ,
             Что робко въ свѣтъ оно передаетъ,--
             Все взноситъ мигъ, и мигъ ниспровергаетъ,
             И все потокъ житейскій унесетъ;
             Немногое въ вѣкахъ не умираетъ,
             И въ вѣчности немногое живетъ.
             Все, что блеститъ, -- мгновенно, быстротечно;
             Прекрасное одно въ грядущемъ вѣчно.
   

Комикъ.

             Что о грядущемъ говорить?
             Когда о немъ лишь будемъ мы стараться,
             Кто современниковъ бы сталъ, коль такъ смѣшить?
             Межъ тѣмъ, они хотятъ, они должны смѣяться,
             Нельзя же ни во что считать
             Забаву жизни современной;
             Притомъ, кто человѣкъ талантливый, смышленый,
             Того капризъ толпы не долженъ устрашать.
             Чѣмъ шире кругъ ему и чѣмъ простора болѣ,
             Тѣмъ для него успѣхъ вѣрнѣй...
             Такъ принимайся же скорѣй,
             Пусти свои мечты на волю
             И въ драмѣ намъ ума, страстей и чувства дай,
             Но глупости притомъ не забывай!
   

Директоръ.

             А дѣйствію дай шире ходъ!
             Къ намъ всякій посмотрѣть идетъ, --
             Дай насмотрѣться всѣмъ! Могучею рукою
             Картину ярче разверни,
             Чтобы въ себя" прійти могли не вдругъ они, --
             И мигомъ власть получишь надъ толпою,
             И похвала тебѣ повсюду загремитъ...
             Лишь масса массу удивитъ;
             Дай много, -- каждый брать себѣ по вкусу станетъ,
             И всѣ пойдутъ довольные домой;
             Разбей кусокъ помельче свой,--
             По крошкѣ каждому достанетъ...
             Имъ нравится такую смѣсь глотать,
             Вамъ написать легко, а намъ легко играть.
             О сущности зачѣмъ заботиться подробно?
             Толпа воспринимать лишь частности способна. (
   

Поэтъ.

             Поймете ль вы, какъ это ремесло
             Позорно, низко для поэта?
             А, кажется, кривлянье это
             У васъ уже въ законъ вошло!
   

Директоръ.

             Такой упрекъ меня не уязвитъ.
             Когда порядкомъ ты за дѣло хочешь взяться,
             Чего же сильныхъ средствъ бояться?
             Тебѣ колоть дрова гнилыя предстоитъ;
             Подумай, для кого стараться?
             Одинъ отъ скуки къ намъ пришелъ;
             Другой -- чуть отъ стола поднялся,
             А третій -- худшее изъ золъ --
             Журналовъ новыхъ начитался...
             Какъ въ маскарадъ, сюда развлечься всѣ спѣшатъ
             И -- только новаго хотятъ;
             А дамы показать наряды пріѣзжаютъ
             И безвозмездно роль предъ публикой играютъ...
             Предъ кѣмъ тебѣ свой даръ прекрасный расточать?
             И можетъ ли тебя ихъ похвала прельщать?
             А покровители искусства?
             Дикарь на дикарѣ: ни смысла нѣтъ, ни чувства!
             Чуть изъ театра вонъ, -- тотъ въ карты сѣлъ играть,
             А тотъ въ объятія продажной твари мчится...
             Мечтатель бѣдный! Музъ терзать
             Какъ можешь ты для нихъ рѣшиться!
             Повѣрь мнѣ, легче и вѣрнѣй
             Успѣхъ себѣ количествомъ доставить.
             Старайся разсмѣшить людей,
             Но не надѣйся ихъ исправить...
             Но что за странное волненье
             Въ тебѣ? Восторгъ иль раздраженье?
   

Поэтъ.

             Ищи себѣ другихъ рабовъ!
             Поэтъ, въ угоду вамъ, на посмѣянье
             Свое высокое отдастъ ли достоянье,
             Вѣнецъ своихъ небесныхъ всѣхъ даровъ?
             Чему душа навстрѣчу рвется?
             Что въ силахъ сердце покорять?
             Не звукъ ли, что изъ сердца льется,
             Чтобъ цѣлый міръ въ него призвать?
             А въ напѣваньи однозвучномъ
             Веретена судебъ земныхъ
             И въ утомительномъ и скучномъ
             Однообразьи вѣчномъ ихъ
             Кто раздѣленьемъ мѣрнымъ строя
             Способенъ хаосъ въ жизнь призвать?
             Кто можетъ творческой рукою
             Въ созвучье каждый звукъ собрать?
             Кто кажетъ пламень бури страстной,
             Зари вечерній тихій всходъ?
             Кто лучшій цвѣтъ весны прекрасной
             На путь возлюбленной кладетъ?
             Кто властенъ листъ простой древесный
             Въ вѣнокъ побѣдный обратить?
             Кто могъ боговъ семьей небесной
             Верхи Олимпа населить?
             Духъ человѣка вдохновенный,
             Въ словахъ поэта воплощенный!
   

Комикъ.

             Такъ что вамъ стоитъ ввесть свой даръ въ употребленье,
             И дѣло творчества начать что стоитъ вамъ,
             Какъ мы любовное заводимъ приключенье?
             Сначала встрѣтишься, сближаешься, а тамъ
             Взаимная любовь, борьба, двухъ душъ сліянье,
             А тамъ гроза и разочарованье,
             И вотъ романъ готовъ совсѣмъ.
             Намъ въ этомъ родѣ подавайте!
             Изъ жизни прямо вырывайте:
             Ей всѣ живутъ, хотя не всѣмъ
             Она понятна и извѣстна,
             Но, гдѣ ни схватишь, интересна...
             Во мракѣ яркія картины покажи,
             Мерцанье истины, сокрытой тьмою лжи,--
             Вотъ средство вѣрное сварить питье такое,
             Чтобъ всякій имъ остался сытъ!
             И вотъ, ушедши въ дѣйствіе душою,
             Съ восторгомъ юноша за пьесою слѣдитъ,
             И сердце нѣжное сочувственно вздыхаетъ;
             Однихъ одно, другихъ другое поражаетъ,
             И всякій въ пьесѣ то читаетъ,
             Что тайно онъ въ душѣ хранитъ.
             Готова публика и плакать, и смѣяться,
             Огню порывовъ удивляться
             И внѣшнимъ блескомъ любоваться...
             Созрѣвшій умъ не удивишь ничѣмъ;
             Незрѣлый же доволенъ будетъ всѣмъ.
   

Поэтъ.

             Верни мнѣ время золотое,
             Когда и самъ я былъ незрѣлъ;
             Когда въ душѣ живой струею
             Источникъ творчества кипѣлъ;
             Когда весь міръ лежалъ въ туманахъ,
             Зародышъ чудо мнѣ сулилъ,
             И тьмой цвѣтовъ благоуханныхъ
             Мой юный путь усыпанъ былъ;
             И былъ я силы полнъ всевластной,
             Хотя и немощенъ, и малъ;
             И жаждалъ истины я страстно,
             И жадно сладкой лжи искалъ!
             Верни мнѣ прежнія стремленья,
             Дай мощь вражды, и жаръ любви,
             И счастье, полное томленья,
             И годы первые мои!
   

Комикъ.

             Намъ нужны молодости силы
             Въ бою, среди враговъ, мой милый;
             Еще нужнѣй она подъ часъ
             При ласкахъ дѣвушки влюбленной,
             Да коль, у цѣли отдаленной,
             Зоветъ вѣнокъ побѣдный насъ,
             Да коль, за пляской до упада,
             Намъ ночь провесть въ попойкѣ надо;
             Но забываться въ сладкихъ снахъ
             И на знакомыхъ вамъ струнахъ
             Бряцать привычными перстами,
             И къ цѣли, разъ предвзятой вами,
             Итти неспѣшною стопой,
             Вотъ, старики, вашъ долгъ прямой!
             За то и любятъ васъ, и чтятъ...
             Несправедливо говорятъ,
             Не старость въ дѣтство насъ приводитъ.--
             Нѣтъ! насъ она дѣтьми находитъ.
   

Директоръ.

             Словами много вы играли;
             Я дѣло видѣть бы желалъ.
             Ничуть нейдетъ піеса далѣ
             Отъ комплиментовъ и похвалъ.
             Коль вдохновенья ожидаешь,
             Тебѣ во-вѣкъ его не знать.
             Учися имъ повелѣвать,
             Коль ты поэтомъ слыть желаешь!
             Желанье знаешь ты мое;
             Давай мнѣ пряное питье;
             Чѣмъ крѣпче, тѣмъ для насъ пригоднѣй.
             Давай его скорѣй сюда;
             Что ты не сдѣлаешь сегодня,
             Тебѣ не сдѣлать никогда!
             Спѣши ковать желѣзо смѣло,
             Пока оно еще тепло;
             Самъ не захочешь бросить дѣло,
             Коль скоро въ ходъ оно пошло.
             Что пожелаешь, мы играемъ;
             На все у насъ театръ готовъ;
             Свободно мы располагаемъ
             Тьмой декорацій всѣхъ родовъ;
             Весь божій свѣтъ, большой и малый,
             Все можемъ мы изображать;
             У насъ есть пламя, море, скалы;
             Звѣрей и птицъ не занимать...
             Яви же въ тѣсныхъ рамкахъ сцены
             Величье полное вселенной
             И зрителя своди подрядъ
             Съ высотъ небесъ чрезъ землю въ адъ!
   

Прологъ въ небесахъ.

Господь, Небесныя силы, потомъ Мефистофель: Три архангела выступаютъ впередъ.

Рафаилъ.

             Творцу въ движеньи безконечномъ
             Свѣтило дня хвалу поетъ,
             И вторитъ громомъ вѣковѣчнымъ
             Ему собратій хороводъ.
             Насъ укрѣпляетъ созерцанье
             Красы творенья вѣковой...
             Творецъ! Какъ въ первый день созданья,
             Прекрасенъ, чуденъ міръ весь Твой!
   

Гавріилъ.

             Въ безбрежныхъ пажитяхъ вселенной
             Земля летитъ путемъ своимъ,
             Сіянье дня поперемѣнно
             Смѣняя сумракомъ ночнымъ...
             Бушуютъ волны подъ скалою,
             И рушитъ камни ихъ напоръ...
             Но все земля несетъ съ собою, --
             И океанъ, и выси горъ!
   

Михаилъ.

             И буря гонитъ волны моря,
             И вихрь летитъ на брегъ крутой,
             И въ яростномъ, немолчномъ спорѣ
             Кипятъ порукой круговой...
             Грохочутъ громы, разсыпаясь,
             И блещутъ сѣрные огни;
             Но, вышней волѣ покоряясь,
             Всѣ чтутъ Твой кроткій день они!
   

Трое вмѣстѣ.

             Насъ укрѣпляетъ созерцанье
             Красы творенья вѣковой...
             Творецъ! Какъ въ первый день созданья,
             Прекрасенъ, чуденъ міръ весь Твой!
   

Мефистофель.

             Коль вы изволили пожаловать опять,
             Чтобъ наши выслушать доклады,
             И такъ какъ вы со мной видаться были рады,
             То съ челядью и я осмѣлюся предстать.
             Простите, паѳосъ мнѣ совсѣмъ къ лицу нейдетъ,
             Хоть мнѣ бъ и надо здѣсь къ другимъ приноровляться;
             Но, не отвыкни вы смѣяться,
             Надъ нимъ легко бъ могли вы надорвать животъ.
             Я въ солнцахъ и мірахъ не смыслю ничего;
             Одинъ лишь человѣкъ привлекъ мое вниманье:
             Миніатюрное земное божество
             Чудно, какъ въ первый день бозданья,
             Быть можетъ, онъ немного бъ лучше жилъ,
             Не дай небеснаго ему вы отблескъ свѣта;
             Хоть разумомъ онъ величаетъ это,
             Но съ нимъ онъ всѣхъ скотовъ въ скотствѣ опередилъ.
             Когда позволитъ ваша честь,
             Въ немъ со сверчкомъ большое сходство есть:
             Не ходитъ онъ, хотя и не летаетъ,
             И все одно и то же напѣваетъ;
             Добро бъ еще въ травѣ спокойно онъ сидѣлъ,--
             Нѣтъ, каждый мигъ онъ въ лужу залѣзаетъ!
   

Господь.

             И больше ничего сказать ты не имѣлъ?
             И только осуждать ко мнѣ ты вновь приходишь?
             Иль на землѣ добра ты вовсе не находишь?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, какъ и прежде, мнѣ противенъ міръ земной.
             А люди, -- жаль смотрѣть на ихъ страданья;
             Ихъ мучить, наконецъ, я сталъ не въ состояньи.
   

Господь.

             А Фаустъ?
   

Мефистофель.

                                 Не докторъ ли?
   

Господь.

                                                               Слуга достойный мой!
   

Мефистофель.

             Да, надо честь отдать, онъ не подъ стать другимъ:
             Безумецъ, неземнымъ все думаетъ питаться
             И, жаждой къ недоступному томимъ,
             Въ безуміи своемъ не хочетъ сознаваться;
             Свѣтлѣйшую звѣзду давай съ небесъ ему
             И высочайшія земныя наслажденья;
             И ненасытному уму
             Едва ли цѣлый міръ дать въ силахъ утоленье.
   

Господь.

             Пока еще во тьмѣ незнанья онъ блуждаетъ,
             Но скоро свѣтъ его небесный осіяетъ;
             Еще весной садовникъ узнаетъ,
             Какіе осенью плоды онъ соберетъ.
   

Мефистофель.

             Бьюсь объ закладъ, не будетъ толку въ немъ,
             Лишь только ваша милость согласится
             Дозволить мнѣ вести его моимъ путемъ!
   

Господь.

             Покуда онъ на поприщѣ земномъ,--
             Всѣмъ властенъ ты, пытай его на всемъ;
             Блуждаетъ человѣкъ, покуда онъ стремится.
   

Мефистофель.

             Нижайше васъ благодарю на томъ;
             Самъ не хочу я съ мертвыми возиться
             По мнѣ, -- чтобъ кровь играла съ молокомъ!
             А отъ покойника самъ первый убѣгу я:
             Какъ съ мышью котъ, съ людьми играть люблю я!
   

Господь.

             Да будетъ такъ! Тебѣ дозволю я
             Съ его основъ низринуть духъ сей мощный
             И повести его дорогою порочной,
             Коль силы хватитъ у тебя.
             Но убѣдись потомъ съ позоромъ,
             Что человѣкъ, коль онъ къ добру идетъ,
             И въ заблужденіяхъ пути къ нему найдетъ.
   

Мефистофель.

             Такъ по рукамъ! Кто правъ, въ грядущемъ скоромъ
             Узнаемъ мы; а мой успѣхъ вѣрнѣй.
             Но коль дойду до цѣли я своей,
             Позвольте мнѣ сполна побѣдой насладиться;
             Онъ будетъ прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться,
             Точь въ точь пріятель мой, извѣстный райскій змѣй.
   

Господь.

             Ты можешь и тогда ко мнѣ опять являться;
             Подобными тебѣ не буду я гнушаться.
             Изъ отрицающихъ духовъ
             Охотнѣй всѣхъ терпѣть я хитреца готовъ.
             Коль человѣкъ въ трудѣ ослабѣваетъ,
             Поддавшись праздности и мелочнымъ страстямъ,
             Съ охотою ему товарища я дамъ,
             Что дьявольски его и дразнитъ, и прельщаетъ,
             И тѣмъ ведетъ къ добру, хоть служитъ злу онъ самъ.
             А вы, сыны блаженные мои,
             Любуйтеся живой красой созданья,
             Все сущее объемля гранью
             Всепримиряющей любви,
             А что въ минутномъ видимо явленьи,
             Скрѣпляйте узами мышленья.

(Небо закрывается. Ангелы разсѣеваются).

Мефистофель (одинъ).

             Охотно вижусь я со старикомъ порой
             И опасаюсь съ нимъ браниться;
             И то сказать: вѣдь, господинъ большой,
             А какъ умѣетъ съ чертомъ обходиться!

0x01 graphic

Первая часть трагедіи.

НОЧЬ.

Фаустъ сидитъ безпокойно за письменнымъ столомъ, въ высокой, узкой, готической комнатѣ со сводами.

                       Ахъ, философію сперва,
                       Тамъ медицину и права
                       И богословье, къ сожалѣнью,
                       Въ горячемъ изучалъ я рвеньи,--
                       И только время тратилъ зря:
                       Ни сталъ умнѣй нисколько я!
                       Я докторъ, я магистръ, -- что въ томъ
                       Къ концу пошелъ десятый годъ,
                       Какъ часъ за часомъ, день за днемъ,
                       И стороной, и на обходъ,
                       И вкривь, и вкось, я молодежь
                       Стараюсь за носъ весть, -- и что-жъ?
                       Едва я могъ одно понять:
                       Мы ничего не можемъ знать!
                       Вотъ чѣмъ болитъ душа моя!
                       Положимъ, всѣхъ умнѣе я.
                       Поповъ, присяжныхъ, писарей,
                       Магистровъ, докторовъ, судей;
                       Меня сомнѣнья не страшатъ,
                       И не пугаютъ чертъ и адъ; --
                       За то ихъ мелочныхъ отрадъ
                       Не суждено мнѣ болѣ знать:
                       Я знаньемъ не горжусь своимъ;
                       Не думаю, что я другимъ
                       Могу то знанье передать,
                       Чтобъ ихъ учить и исправлять;
                       За то я славы не нажилъ;
                       За то и бѣденъ я, какъ былъ...
                       Бѣднякъ! Житье послѣднихъ псовъ
                       Отраднѣй моего житья!..
   
                       Но магіи предался я.
                       Быть можетъ, силою духовъ
                       Святыя тайны бытія
                       Въ ея ученьи я пойму,
                       Чтобы съ нахмуреннымъ челомъ
                       Другихъ не поучать о томъ,
                       Что непонятно самому;
                       Чтобъ сѣмя ткани міровой
                       И силы творческія въ немъ
                       Постигнуть сердцемъ и душой,
                       А не въ созвучьи словъ пустомъ.
   
                       О, если бъ мѣсяцъ одинокій,
                       Блистая мнѣ въ ночи глубокой,
                       Въ послѣдній разъ могъ видѣть ты
                       Мои мученья и труды!
                       Какъ часто по ночамъ являлся
                       Твой свѣтъ мерцающій сюда,
                       И я тобою любовался,
                       Уставъ отъ долгаго труда!
                       О, если бъ къ высямъ дальнымъ, горнымъ,
                       Съ лучемъ твоимъ я могъ летѣть,
                       Въ горахъ нестись туманомъ чернымъ
                       И мглою надъ землей висѣть,
                       Съ тѣнями рѣзвыми носиться,
                       Въ росѣ больную грудь купать,
                       Отъ чада знанья исцѣлиться
                       И болѣ мукъ его не знать!
   
                       А я, -- въ тюрьмѣ сгниваю я!
                       Проклятая нора моя,
                       Куда, за каменной стѣной,
                       Не проникаетъ свѣтъ дневной,
                       Гдѣ скарбъ моихъ отцовъ гніетъ
                       И гдѣ, тѣснясь подъ самый сводъ,
                       Ретортъ и банокъ длинный рядъ
                       Отъ низу до верху стоятъ,
                       Гдѣ въ книгахъ пыли слой густой,
                       Гдѣ всюду гниль и черви тлѣна!..
                       Вотъ онъ, вотъ, Фаустъ, -- міръ весь твой,
                       Вселенной жалкая замѣна!
   
                       Какъ не понять, что духъ гнететъ
                       Неизъяснимою тоской,
                       О чемъ ты мучишься душой,
                       И что отраву въ сердце льетъ?
                       Тебѣ Творецъ весь міръ открылъ,
                       Во власть твою природу далъ;
                       А ты на пыль и прахъ могилъ
                       И жизнь и волю промѣнялъ!
   
                       Нѣтъ! прочь! бѣги отсель скорѣй!
                       Вотъ книга Нострадама: въ ней
                       Уразумѣешь ходъ міровъ...
                       Въ твоемъ пути природа-мать
                       Твой разумъ будетъ укрѣплять;
                       Тебѣ откроетъ мощь духовъ
                       Союзъ межъ ними и тобой...
                       Напрасенъ разумъ здѣсь сухой:
                       Пойми ихъ чуткою душой!...
                       Витайте жъ, духи, вкругъ меня!
                       Вѣщайте мнѣ: внимаю я...

(открываетъ книгу и видитъ знакъ Макрокосма)

                       Какой огонь по сердцу пробѣгаетъ!
                       Какой я дивной радостью горю!
                       Какое счастье юное пылаетъ
                       И вновь живитъ собою грудь мою!
             Не Богъ ли начерталъ сіе изображенье
                       И силу далъ ему сомнѣнья утишать,
                       И пробуждать на сердцѣ вдохновенье,
                       И снова къ жизни душу призывать?
                       Не богъ ли я? Какъ ясны предо мною
                       И духъ, и жизнь природы -- всетворца!
                       Какъ бы прозрѣлъ внезапно я душою,
                       И мнѣ понятно слово мудреца:
                                 "Не запертъ міръ духовъ; но дремлетъ разумъ твой
                                 "И сердце мертвенной холодностью закрыто:
                                 "Воспрянь, алкающій, безтрепетной стопой
                                 "И грудью перстною, въ лучахъ зари омытой.

(Разсматриваетъ изображеніе)

             Какъ все, въ гармоніи чудесной соединяясь.
                       Сливается въ прекрасное одно!
             Какъ силы горнія, съ земными сообщаясь,
                       Питаютъ жизни чудное зерно
                       И другу другъ, въ движеньи неустанномъ,
             Передаютъ ея сосуды чередой
             И, осѣняя міръ крыломъ благоуханнымъ,
             Благословенье шлютъ надъ небомъ и землей,
                       Вселенную созвучьемъ наполняютъ
             И голоса міровъ въ единый хоръ сливаютъ!
   
                       Видѣнье сладостное сердцу моему
                       Но къ сожалѣнью -- только лишь видѣнье!
                       Гдѣ жъ я найду желаній утоленье
                       И гдѣ я мать-природу обойму?
                       Гдѣ грудь твоя, гдѣ жизни ключъ волшебный,
                       Откуда пьютъ и небо, и земля?
                       Найду ль себѣ я въ ней бальзамъ цѣлебный,
                       Найду ль себѣ тамъ облегченье я?

(съ горестью перевертываетъ страницу и видитъ знакъ Земного духа)

                       Вотъ Духъ Земли, -- иное впечатлѣнье!
                       Мнѣ какъ то ближе, родственнѣе онъ;
                                 Иное въ сердцѣ чувствую волненье,
                                 Инымъ виномъ я будто опьяненъ...
                                 Я жить хочу! И радости, и горе,
                                 Я все, я все желаю испытать,
                                 Я бурь и грозъ хочу въ житейскомъ морѣ,
                                 Хочу горѣть, блаженствовать, страдать!...
                                 Темнѣетъ;
                                 Луна погасаетъ;
                                 Мерцаетъ лампада,
                                 И свѣтомъ багровымъ
                                 Вкругъ все озарилось,
                                 И сердце трепещетъ,
                                 И ужасомъ вѣетъ
                                 Отъ сводовъ высокихъ...
                                 Явися, явися, великій духъ!
                                 Ты близокъ, ты вѣешь вокругъ...
                                 Какъ въ сердцѣ трепещущемъ чувства тѣснятся!
                                 Какъ мысли къ тебѣ всѣ на встрѣчу стремятся!
                       Я весь какъ въ огнѣ...
                       Хоть мнѣ на погибель, явися, явися, явися ко мнѣ!

(Онъ беретъ книгу и таинственно произноситъ символъ Духа. Появляется красное пламя и въ немъ показывается Духъ).

Духъ.

                       Кто меня призываетъ?
   

Фаустъ.

                                                     О, призракъ ужасный!
   

Духъ.

                       Ты могуче къ себѣ меня влекъ
                       И стихіей моей упивался ты страстно;
                       Я явился...
   

Фаустъ.

                                           Но я изнемогъ!

0x01 graphic

Духъ.

                       Ты взглянуть на меня, задыхаясь, молилъ,
                       Видѣть ликъ, слышать голосъ мой жаждалъ упорно,
                       И могучій призывъ твой меня преклонилъ,--
                       И вотъ я предъ тобой! Что за трепетъ позорный
                       Обнялъ, сверхчеловѣкъ, все твое существо?
                       Гдѣ жъ призывы души, сердца гордаго сила,
                       Что внутри себя міръ, цѣлый міръ сотворило,
                       Жило имъ, трепетало, носило его?
                       Гдѣ же тотъ, кто мечталъ въ упоеньи сердечномъ
                       Намъ быть равнымъ по мощи, духамъ безконечнымъ?
             Вотъ, обвѣянъ моимъ громоноснымъ дыханьемъ,
                       Каждымъ членомъ дрожа, ницъ онъ палъ съ содроганьемъ,
                       Какъ отъ жара согнувшійся червь дождевой.
   

Фаустъ.

                       Нѣтъ, о дѣтище пламени! Съ полнымъ сознаньемъ
                       Повторяю, -- я Фаустъ, я равенъ съ тобой.
   

Духъ.

                       Въ грозномъ жизненномъ водоворотѣ,
                       Въ бурномъ вихрѣ дѣянья
                       Я ношусь, я вращаюсь,
                       Воздымаюсь, спускаюсь;
                       Я и смерть и рожденье.
                       Океанъ мірозданья,
                       Смѣна вѣчной плоти,
                       Вѣчной жизни кипѣнье,
             Межъ основою времени мощно сную я,
             Божеству создавая одежду живую!
   

Фаустъ.

                       Подобно мнѣ, ты міръ весь обнимаешь;
                       Духъ дѣятель, подобенъ я тебѣ!
   

Духъ.

                       Не мнѣ, тому, кого ты постигаешь,
                       Подобенъ ты, -- не мнѣ! (изсчезаетъ).
   

Фаустъ (пораженный).

                       Я -- не тебѣ?
                       Я, образъ божества,
                       И не тебѣ? (стучатъ)
                       Смерть! То идетъ помощникъ мой!
                       Прощайте, чудныя видѣнья!
                       Разгонитъ васъ въ одно мгновенье
                       Педантъ учености сухой!

(Вагнеръ въ халатѣ и ночномъ колпакѣ, съ лампою въ рукахъ. Фаустъ раздраженно отвертывается отъ него).

Вагнеръ.

             Простите! Голосъ вашъ услышалъ я сейчасъ;
             Вы, кажется, трагедію читали?
             Чтецы у насъ въ большомъ ходу; нельзя-ли
             Мнѣ въ чтеньи взять урокъ у васъ?
             У комедьянта поучиться
             Пастору можно бъ,-- я слыхалъ.
   

Фаустъ.

             Пожалуй, да, когда случится,
             Что самъ онъ комедьянтомъ сталъ.
   

Вагнеръ.

             Такъ что-жъ, когда сидишь въ музеѣ цѣлый годъ
             И видишь изрѣдка по праздникамъ народъ,--
             Иначе какъ вліять на мнѣнья?
             Достанетъ ли одной тутъ силы убѣжденья?
   

Фаустъ.

             Вамъ не достигнуть ничего,
             Мой другъ! Ничто не помогаетъ,
             Когда сердецъ не зажигаетъ
             Сердечной рѣчи волшебство!
             Коль чувства нѣтъ, что биться даромъ?
             Что отъ другихъ куски сбирать
             И эту смѣсь поддѣльнымъ жаромъ,
             Изъ пепла вздутымъ, согрѣвать?
             Вѣдь, это лишь глупцовъ прельщаетъ,
             Коль мнѣнье ихъ такъ лестно вамъ!
             Что не изъ сердца истекаетъ,
             То сердца не придастъ сердцамъ.
   

Вагнеръ.

             Однако, форма изложенья
             Даетъ и сущности значенье;
             А въ ней то я отсталъ, какъ разъ?
   

Фаустъ.

             Что быть глупцомъ и пустозвономъ?
             Что вамъ въ ломаньи принужденномъ?
             Себя заявятъ безъ прикрасъ
             И смыслъ прямой, и разумъ здравый,
             И чтобы правду молвить, фразъ
             И громкихъ словъ не нужно, право!
             А погремушки съ мишурой,
             Съ чѣмъ ваши рѣчи неразлучны.
             Такъ утомительны и скучны,
             Какъ бури свистъ, иль вѣтра вой!
   

Вагнеръ.

             Ахъ, такъ наука безконечна,
             Такъ жизнь несется быстротечно,
             Что голова идетъ кругомъ,
             Когда подумаешь о томъ,
             Какъ трудно отыскать пути,
             Къ ея источникамъ прійти;
             Да не пройдя и полдороги,
             Глядишь, -- какъ разъ протянешь ноги!
   

Фаустъ.

             О нѣтъ, не въ хартіяхъ струя,
             Что жажду сердца утоляетъ!
             Тотъ, кто въ себѣ ея не знаетъ,
             Ея не сыщетъ внѣ себя!
   

Вагнеръ.

             Позвольте возразить! Большое наслажденье
             Духъ лѣтъ давно минувшихъ изучать
             И мудрецовъ временъ прошедшихъ мнѣнья
             Съ своими сравнивать критически и знать,
             Какъ, гдѣ и почему они неправы были
                       И какъ мы ихъ опередили.
   

Фаустъ.

                       О да, мы далеко ушли!
                       Чуть съ неба звѣзды не хватаемъ!
                       Мой другъ, прошедшее земли
                       Не знали мы, да и не знаемъ!
             А духомъ тѣхъ намъ кажется временъ
                       Лишь духъ писателя, въ которомъ
                       Бытъ стародавній отраженъ...
             И, право, смѣхъ и горе съ этимъ вздоромъ!
                       Едва посмотришь, зло беретъ:
             Тутъ ветошь старая, ненужной гнили сбродъ
             И, -- много-много, -- фарсъ какой-то балаганный
                       Съ приправою морали дрянной,
             Для куколъ, можетъ-быть, пригодной лишь однихъ!
   

Вагнеръ.

                       Но міръ! Но духъ и сердце человѣка!
                       Всѣмъ хочется узнать кой-что про нихъ.
   

Фаустъ.

             Иль это значитъ -- знать? Сокрытую отъ вѣка
             Кто смѣетъ истину напрасно разглашать?
             Немногихъ тѣхъ, кому пришлось ее узнать
             И кто ее толпѣ безумно открывали,
                       Тѣхъ жгли за то, да распинали!
                       Однако, ужъ настала ночь,
                       И намъ давно пора разстаться.
   

Вагнеръ.

                       А я, -- хоть до утра не прочь
                       Въ ученомъ спорѣ упражняться.
                       Нельзя ль и завтра, въ день воскресный,
                       Намъ кой о чемъ потолковать?
             Усердно все готовъ я изучать,
                       И, хоть и много мнѣ извѣстно,
                       Но все-жъ еще хотѣлось знать!

(уходитъ).

Фаустъ (одинъ).

             Какъ съ нимъ живетъ надежды лучъ отрадный?
             Какъ золотая цѣль къ себѣ его зоветъ?
                       Безумецъ, ищетъ кладъ рукою жадной
                                 И радъ, когда червей найдетъ!
             И онъ осмѣлился явиться предо мной.
             Разрушить сладостной минуты обаянье?
             Но все-жъ на этотъ разъ спасенъ я былъ тобой,
                                 Ничтожное, бездушное созданье!
                       Подавленный безсиліемъ моимъ,
                       Я погибалъ въ пучинѣ изступленья:
             Такъ необъятно мнѣ явилося видѣнье,
             А я, я былъ такъ малъ, ничтоженъ передъ нимъ!
   
             Я, образъ божества, себя воображавшій
                       Передъ зерцаломъ правды вѣковой,
                       Сіянье свѣта вѣчнаго впивавшій
             И съ духа мощнаго совлекшій прахъ земной,
             Я, выше ангела избыткомъ бурныхъ силъ,
                       Стремившійся въ природѣ воплотиться,
                       Съ ея живящей силой съединиться,
             Какъ тяжко долженъ былъ за то я поплатиться,
                                 Какъ громомъ онъ меня сразилъ!
                       Да, я не смѣлъ тебя съ собой равнять:
                                 Имѣлъ я власть тебя призвать,
                                 Но удержать тебя съ собою
                                 Мнѣ власти не дано судьбою.
                                 Въ тотъ страшный, тотъ блаженный мигъ
                       Свое безсиліе и силу я постигъ.
                                 Ты указалъ рукою безпощадной
                       Мнѣ жребій смертнаго пустой и безотрадный...
                                 Какъ знать, куда мой путь лежитъ?
                                 Тому ль послѣдовать призванью?
                       Равно и трудъ, и праздное страданье
                                 Ходъ нашей жизни тяготитъ.
   
                       Къ всему зараза пошлости коснется,
                       Что свято мы на сердцѣ бережемъ,
                       И чуть намъ счастье въ жизни улыбнется
                       Все лучшее мечтой мы назовемъ,
                       И въ суетѣ житейской безвозвратно
                       Изсякнетъ чувствъ источникъ благодатный...
   
                       Коль духъ въ порывѣ смѣломъ и свободномъ
                       Взлетитъ къ предѣламъ вѣчной красоты,
                       Въ водоворотѣ времени холодномъ
                       Жизнь охладитъ прекрасныя мечты.
                       Забота, тайно въ сердцѣ поселяясь,
                       Въ немъ скрытыя мученья водворить;
                       Подъ вѣчно новой маскою скрываясь.
                       Всѣ радости собою отравитъ;
                       Огнемъ, мечомъ, отравой насъ пугаетъ;
                       Грозитъ семьѣ, имѣнью и дѣтямъ;
                       Все дорогое сердцу отнимаетъ,
                       А что щадитъ, то не на радость намъ...
   
                       Нѣтъ, нѣтъ! богамъ, я не могу равняться!
                       Я слишкомъ ясно это сознаю;
                       Подобенъ я презрѣнному червю,
             Котораго судьба -- во прахѣ пресмыкаться!
   
                       И правда, это ли не прахъ,--
                       Весь этотъ жалкій, ветхій хламъ,
                       Что громоздится здѣсь и тамъ
                       На этихъ сумрачныхъ стѣнахъ?
                       Найду ль въ немъ то, чего ищу я?
                       Быть можетъ, въ сотняхъ книгъ прочту я.
                       Что родъ людской всегда страдалъ,
                                 И рѣдко счастливый являлся...
                       И ты когда-то также заблуждался,
                       Съ такой же страстью истину искалъ
                                 И, какъ и я, отвѣта ждалъ
                                 На безотвязные вопросы,
                                 Ты, черепъ голый и пустой,
             Глядящій на меня съ такой усмѣшкой злой!
                                 И вы смѣетесь надо мной,
                                 Вы, рычаги, винты, колеса!..
             Предъ дверью я стоялъ, и вы ключемъ къ ней были,
             Но мнѣ волшебнаго замка вы не открыли!..
                                 То, что природа свѣтлымъ днемъ
                                 Отъ глазъ людей въ себѣ скрываетъ,
                       Что око духа въ ней не созерцаетъ,
                                 Того не вскроешь рычагомъ!..
   
                                 Ты, скарбъ состарѣвшій, гнилой,
                                 Ты нуженъ дѣдамъ былъ, не мнѣ;
                                 Блокъ, закоптѣвшій на огнѣ,
                                 Ни разу ты не тронутъ мной...
             Не лучше ль было всю ту рухлядь промотать,
                                 Чѣмъ цѣлый вѣкъ возиться съ ней?
                       Коль суждено кому имѣньемъ обладать,
                                 Тотъ пользоваться имъ умѣй:
                                 Обуза лишнее имѣнье;
                                 Умѣй схватить, что дастъ мгновенье!...
   
             Зачѣмъ же въ уголъ тотъ мои стремятся взгляды?
             Чего ищу я въ немъ? Иль тамъ магнитъ для глазъ?
             Внезапно въ душу мнѣ проникнулъ лучъ отрады,
             Какъ тихій свѣтъ луны въ глухой полночный часъ...
   
             Привѣтствую тебя, о чаша утѣшенья!
             Привѣтствую тебя, склонясь въ благоговѣньи,
             Вѣнецъ всѣхъ дѣлъ людскихъ, всей мудрости людской, --
             Осадокъ яда, сонныхъ травъ собранье!
             Ты властно усыпить всѣ муки, всѣ страданья
             Въ груди того, чьей ты возсоздано рукой!
             Тебя я вижу, -- замолкаютъ муки;
             Тебя беру въ трепещущія руки, --
             И, цѣпи сбросивъ, гордо духъ летитъ;
             Безбрежное предъ нимъ открыто море;
             Забыты грусть, сомнѣнія и горе;
             Денницей свѣтлой новый день горитъ...
             Я въ колесницѣ огненной взлетаю,
             И новый путь я вижу предъ собой;
             Къ иной блаженной жизни приступаю:
             Міръ творчества открытъ передо мной...
             Червю ль извѣдать радости созданья
             И жизнь боговъ блаженную познать?
             Да! лишь къ дневному стань спиной сіянью,
             Сумѣй земную радость презирать;
             Лишь только дверь открой десницей твердой,
             Который всякъ избѣгнуть бы готовъ,
             И дѣломъ докажи, что духъ твой гордый
             Не можетъ уступить величію боговъ;
             Въ пещеру ту спустися безъ боязни,
             Гдѣ ждетъ себѣ воображенье казни;
             Не трепетать предъ бездною сумѣй,
             Гдѣ пламенѣетъ цѣлая геенна;
             Смерть призови къ себѣ съ улыбкой дерзновенной,
             Хотя бъ ждало тебя уничтоженье въ ней!
   
                       Приди же, кубокъ драгоцѣнный,
                       Блиставшій прежде влагой пѣнной
                       И такъ давно забытый мной!
                       Мои отцы въ тебѣ пивали,
                       И ты имъ разгонялъ печали
                       Своею влагой огневой.
                       Обычай нашихъ сходокъ шумныхъ
                       Припоминаю я опять,--
                       Тебя, мой кубокъ, осушать
                       И въ риѳмахъ гибкихъ, остроумныхъ
                       Твои рельефы объяснять...
                       Не передамъ теперь сосѣду
                       Волну игривую твою
                       И рѣчью бойкою бесѣду
                       Я въ честь тебя не оживлю;
                       Теперь иной струею черной
                       Готовъ тебя наполнить я;
                       Своею силою снотворной
                       Въ мигъ опьянитъ она меня:
                       Ее я нынѣ выбираю;
                       Мной приготовлена она,
                       И съ нею бодро осушаю
                       Въ послѣдній разъ тебя до дна!

(подноситъ кубокъ къ губамъ).

   

ЗВОНЪ и ПѢНІЕ.

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Радость страдающимъ,
                       Въ злѣ изнывающимъ,
                       Радости чающимъ,
                       Радость съ небесъ!
   

Фаустъ.

             Какой далекій звонъ глухой
             Отъ устъ отраву отторгаетъ?
             Не пасху ль въ этотъ часъ ночной
             Онъ слуху вѣрныхъ возвѣщаетъ?
             Не такъ ли хоръ небесныхъ силъ
             Въ ночи священной воскресенья
             Земнорожденнымъ приносилъ
             Святую радость всепрощенья?
   

Хоръ женъ.

                       Благоуханными
                       Гробъ обложили цвѣтами мы;
                       Золототканными
                       Ложе покрыли мы тканями,
                       И плащаницею
                       Тѣло святое обвили мы...
                       Вмѣстѣ съ денницею
                       Къ гробу опять поспѣшили мы
                       И пострадавшаго
                       Утромъ оплакать пришли;
                       Въ гробѣ жъ изъ мертвыхъ возставшаго
                       Мы не нашли.
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Радость спасенія
                       Снесшимъ въ терпѣніи
                       Муку гоненія.
                       Тяжесть лишенія,
                       Скорби и слезъ.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Что вамъ во мнѣ, о звуки воскресенья?
             Что вамъ меня изъ праха поднимать?
             Летите далѣ, вѣстники спасенья.
             Летите къ тѣмъ, кто можетъ васъ принять!
             Не воскресить во мнѣ, такъ низко павшемъ,
             Вамъ вѣры вновь, посланники небесъ:
             Погасла вѣра въ сердцѣ, не признавшемъ
             Ея дѣтей любимѣйшихъ -- чудесъ!..
             Я въ тѣ взлетать уже не смѣю сферы,
             Откуда вы звучите надо мной;
             Но помню я, какъ, полный жаркой вѣры,
             Встрѣчалъ я прежде этотъ день святой;
             Тогда небесный поцѣлуй спускался
             Въ тиши субботней тайно на меня,
             И я въ лѣса, въ поля уединялся
             Молиться, полный страстнаго огня;
             Молился я, и жгучимъ наслажденьемъ
             Молитва эта для меня была,
             И сердце билось сладкимъ умиленьемъ,
             И изъ очей слеза любви текла..
             О, сколько счастья, радостей невинныхъ
             Мнѣ этотъ звонъ когда-то возвѣщалъ!
             Мой шагъ послѣдній призракъ дней старинных!
             Воспоминаньемъ сладкимъ оковалъ...
             Лети жъ, лети, глаголъ небесъ святой!
             Слеза дрожитъ въ очахъ... Земля,я снова твой!
   

Хоръ апостоловъ.

                       Возсталъ погребенный
                       Во тьмѣ преисподней.
                       Живой и нетлѣнный,
                       Избранникъ Господній!
                       Нынѣ близка ему
                       Радость созданія,
                       А мы, -- изнываемъ мы
                       Въ мірѣ страданія...
                       Ты кинулъ въ юдоли
                       Посланцевъ семью;
                       Мы свѣтлую долю
                       Оплачемъ твою!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Воскреснулъ изъ тлѣна
                       Спаситель живой!
                       Грѣховнаго плѣна
                       Оковы долой!
                       Сердца очищающимъ
                       Любовью свои,
                       Творца прославляющимъ
                       Дѣлами любви,
                       Трапезой священною
                       Братьевъ питающимъ,
                       Ученьемъ вселенную
                       Своимъ просвѣщающимъ,
                       За гробомъ блаженную
                       Жизнь обѣщающимъ,--
                       Близокъ Спаситель вамъ,
                       Съ вами Онъ самъ!

0x01 graphic

ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Гуляющіе всякаго рода.

Первый ремесленникъ.

             Эй, ты! Куда же? Подожди!
   

Второй.

             Въ Охотный думаю пойти.
   

Третій.

             На мельницу теперь бы намъ.
   

Четвертый.

             Но мнѣ, такъ лучше бы къ прудамъ.
   

Третій.

             Туда теперь дороги нѣтъ.
   

Первый.

             Куда же ты?
   

Второй.

             За ними вслѣдъ.
   

Пятый.

             Эй, другъ! Пусть ихъ! Иди за мной!'
             Пойдемъ къ управѣ городской:
             Тамъ что ни дѣвка, то красотка,
             И драка важная, и водка.
   

Шестой.

             Тамъ прошлый разъ, сдается мнѣ,
             Твоей досталося спинѣ;
             Чего жъ тебѣ на драку рваться?
   

Первая горничная.

             Нѣтъ, нѣтъ! Его намъ не дождаться?
   

Вторая.

             Онъ, вѣрно, гдѣ-нибудь въ толпѣ.
   

Первая.

             Такъ что жъ? Онъ подойдетъ къ тебѣ:
             Въ гуляньи, въ пляскѣ все съ тобою...
             Веселье мнѣ куда большое!..
   

Вторая.

             Да не одинъ же онъ придетъ:
             Друзей, навѣрно, приведетъ.
   

Первый школьникъ.

             Дружище! Догоняй проворнѣй!
             Вотъ дѣвки, чортъ возьми меня!
             На смерть люблю красотокъ я,
             Табакъ, да пиво позадорнѣй!
   

Горожанка.

             Ай-ай, смотри-ка, срамъ какой!
             И стыдно какъ ему не станетъ!
             Онъ барышнѣ подъ-стать любой;
             Его жъ за горничными тянетъ!
   

Второй школьникъ (первому).

             Тсъ! Можно и потише, братъ!
             Здѣсь есть и посмазливѣй этихъ;
             Вонъ двое сзади насъ стоятъ;
             Съ одною я живу въ сосѣдяхъ.
             Онѣ за нами вслѣдъ пойдутъ
             И, вѣрно, насъ съ собой возьмутъ.
   

Первый школьникъ.

             Ну, нѣтъ! Я не ходокъ до тѣхъ!
             Такихъ нашъ братъ охотнѣй ловитъ;
             Кто въ будни намъ постель готовитъ,
             Ласкаетъ въ праздникъ лучше всѣхъ!
   

Первый гражданинъ.

             Нѣтъ голова нашъ новый плохъ,
             Хоть до почету онъ и падокъ;
             А чѣмъ кичится?-- Знаетъ Богъ!
             Все строже прежняго порядокъ
             И больше прежняго налогъ.
   

Нищій (поетъ).

                       Подайте бѣдному немного
                       На хлѣбъ, честные господа!
                       Не откажите, ради Бога,
                       Въ день Воскресенія Христа!
                       Подайте, ради дня Господня,
                       Святую милостыню мнѣ,
                       Чтобъ съ вами могъ и я сегодня
                       О свѣтломъ радоваться днѣ.
   

Второй гражданинъ.

             Люблю я въ праздникъ вечеркомъ
             О слухахъ толковать военныхъ,
             Какъ въ государствахъ отдаленныхъ
             Теперь, къ примѣру, все вверхъ дномъ;
             А ты возьмешь стаканчикъ свой,
             Да у оконца попиваешь,
             Слѣдишь глазами за рѣкой,
             Потомъ воротишься домой,
             Да миръ и тишь благословляешь!
   

Третій гражданинъ.

             Пусть ихъ дерутся тамъ, сосѣдъ,
             Да рѣжутся между собою!
             Лишь насъ оставятъ пусть въ покоѣ,
             А до другихъ намъ дѣла нѣтъ.
   

Старуха (горожсанкѣ).

             Ай-ай! Вишь, какъ наряжена!
             Ну, какъ въ такую не влюбиться!
             Не брезгуй старой лишь! Она,
             Подчасъ, вѣдь, тоже пригодится.
   

Горожанка.

             Агата, прочь! Скорѣе прочь!
             Намъ съ вѣдьмой знаться не пристало;
             Она въ андреевскую ночь,
             Вѣдь, жениха мнѣ показала.
   

Вторая горожанка.

             И я была у ней; гляжу, --
             Военный бравый, да съ усами!
             Его ищу я межъ парнями.
             Да все пока не нахожу.
   

Солдаты.

                       Красавицы гордыя
                       Съ усмѣшкой въ очахъ
                       И крѣпости твердыя
                       Въ окопахъ и рвахъ,--
                       Все, все намъ подвластно,
                       И нѣтъ намъ преграды!
                       Велики награды
                       За подвигъ опасный!
                       Намъ то-то. ли доля!
                       Нѣтъ насъ веселѣй!
                       Мы съ браннаго поля
                       Къ попойкѣ друзей...
                       Все, все намъ подвластно,
                       И нѣтъ намъ преграды!
                       Велики награды
                       За подвигъ опасный!
                       Намъ, дѣтямъ войны,
                       Красавицы гордыя
                       И крѣпости твердыя,--
                       Всѣ сдаться должны!
   

Фаустъ и Вагнеръ.

Фаустъ.

             Сорвали ручьи свой покровъ ледяной;
             Дыханьемъ весны все опять оживилось;
             Долина зеленою травкой покрылась,
             И въ воздухѣ снова запахло весной.
             Сѣдая волшебница, спрятавшись въ горы,--
             Зима, -- угрожаетъ намъ снѣгомъ и льдомъ;
             Но бѣлаго солнце не терпитъ ни въ чемъ:
             Все стройною яркостью радуетъ взоры.
             Цвѣтовъ еще нѣтъ, но цвѣты замѣняетъ
             Въ нарядныхъ пестрѣющихъ платьяхъ народъ...
             Смотри, какъ у мрачныхъ, старинныхъ воротъ
             Все болѣ и болѣ толпа прибываетъ!...
             Всѣ празднуютъ день Воскресенья Господня...
             Добро вамъ! И вы всѣ воскресли сегодня!
             Воскресли изъ грязи подваловъ своихъ,
             Изъ сырости фабрикъ, изъ мглы мастерскихъ,
             Изъ улицъ стѣсненныхъ, изъ мрачныхъ церквей;
             Воскресши, на волю вы рветесь скорѣй...
             Смотри, какъ разсыпались кучи народа
             Но лѣсу, въ садахъ, по лугамъ и полямъ;
             Смотри, какъ покрылися лодками воды;
             Нѣтъ счету на нихъ расписнымъ челнокамъ!...
             Послѣдній изъ нихъ, до краевъ нагруженный,
             Отъ берега, тихо качаясь, плыветъ...
             До самыхъ уступовъ горы отдаленной
             Мелькаютъ гуляки то взадъ, то впередъ...
             Ихъ говоръ, -- что рокотъ рѣки многоводной...
             Да! Нынѣ воистину праздникъ народный!
             Съ народомъ я радость могу раздѣлить;
             Я сталъ человѣкомъ, я смѣю имъ быть!...
   

Вагнеръ.

             Въ прогулкѣ съ вами для себя
             И пользу, и почетъ я вижу;
             Но будь одинъ, -- ушелъ бы я:
             Я слишкомъ грубость ненавижу...
             Ихъ кегель стукъ, ихъ брань и крики
             Моимъ ушамъ противны, дики....
             Кричитъ, бѣснуется народъ,--
             И это пѣніемъ зоветъ!...
   

Крестьяне подъ липами пляшутъ и поютъ.

             Пошелъ на пляску пастушокъ;
             На шляпѣ у него вѣнокъ;
                       На немъ кафтанъ и поясъ алый...
             Ужъ былъ подъ липами кружокъ,
             И всѣ плясали, какъ кто могъ;
   
                       А музыка играла.
             Въ толпу проворно онъ летитъ,
             А самъ на дѣвушку глядитъ.
                       Которая красивѣй;
             И вотъ одну онъ толкъ рукой,
             А та: "Потише, милый мой!
                       "Нельзя ли поучтивѣй!"
   
             Они другъ съ другомъ обнялись
             И быстръ въ пляскѣ понеслись,
                       Лишь полы полетѣли;
             Потомъ, окончивши плясать,
             Подъ липой сѣли отдыхать,
                       Подъ липой вмѣстѣ сѣли.

0x01 graphic

             -- "Нѣтъ, нѣтъ! Повѣрить вамъ нельзя!
             "Изъ насъ немало, знаю я,
                       "Обмануто бывало!"
             А онъ то ластился все къ ней,
             А пляска шла все веселѣй,
                       И музыка играла.
   

Старикъ.

                       Отъ всей души мы, докторъ, васъ
                       Благодаримъ за посѣщенье,
                       Которымъ въ праздникъ Воскресенья
                       Изволили почтить вы насъ!
                       Въ знакъ благодарности подносимъ
                       Съ виномъ игривымъ кубокъ вамъ,
                       Его испить во здравье просимъ...
                       Пусть, сколько капель свѣтлыхъ тамъ, --
                       И ясныхъ, и счастливыхъ дней
                       Вы въ жизни видите своей!
   

Фаустъ.

                       За васъ я этотъ кубокъ пью
                       И васъ за то благодарю.

Народъ сбирается вокругъ.

Старикъ.

                       Благодаримъ отъ сердца мы,
                       Что нами вы не погнушались!
                       Вы намъ спасителемъ являлись
                       Въ годину тяжкую чумы,--
                       И снова, въ этотъ день священный,
                       Въ своей средѣ мы видимъ васъ.
                       Есть не одинъ теперь межъ насъ,
                       Рукою вашею спасенный!
                       Съ покойнымъ вашимъ вы отцомъ
                       Къ больнымъ входили въ каждый домъ...
                       Какъ много тамъ заболѣвало,
                       Какъ много умирало тамъ!
                       А вы -- въ живыхъ! Ужъ, видно, вамъ
                       Рука Господня помогала!
   

Народъ.

                       Пошли тебѣ Господь сто лѣтъ!
                       Живи и насъ спасай отъ бѣдъ!
   

Фаустъ.

                       Въ мольбѣ склоняйтесь передъ Тѣмъ,
                       Кто шлетъ намъ свыше помощь всѣмъ!

(проходитъ съ Вагнеромъ)

Вагнеръ.

             Великій мужъ! Какую въ сердцѣ ты
             При этомъ долженъ чувствовать отраду!
             Блаженъ стократъ за тяжкіе труды
             Стяжавшій столь обильную награду!
             Отцы дѣтей смотрѣть тебя ведутъ;
             Вокругъ тебя народъ кишитъ толпою;
             Молчитъ гудокъ и пѣсня предъ тобою;
             Коль ты идешь, съ почтеньемъ всѣ встаютъ, --
             И малаго не доставало,
             Чтобъ предъ тобой толпа во прахъ не пала!
   

Фаустъ.

             На этомъ камнѣ сядемъ, отдохнемъ...
             Какъ часто я, угрюмый, одинокій,
             Томя себя молитвой и постомъ
             И отъ людей скрывайся на немъ,
             Сидѣлъ одинъ въ тоскѣ моей глубокой!
             Неколебимой вѣрой укрѣпленный,
             Надѣялся я силой жаркихъ слезъ
             Склонить Создателя вселенной,
             Чтобъ Онъ чуму отъ насъ отнесъ...
             Въ насмѣшку мнѣ народная хвала;
             Когда бы въ грудь мою твое проникло зрѣнье,
             Когда бъ ты зналъ, какъ всѣ мои дѣла
             Достойны были этого почтенья!
                       Отецъ мой, темный человѣкъ,
                       Природу странно понимая,
                       Надъ ней трудился цѣлый вѣкъ,
                       Ея законы изучая;
                       И, сидя въ кухнѣ, взаперти,
                       Въ сообществѣ своихъ адептовъ,
                       Мечталъ всю жизнь, по тьмѣ рецептовъ
                       Основы силъ ея найти...
                       Они лилею съ краснымъ львомъ
                       Въ растворѣ тепломъ съединяли;
                       Дыханьемъ пламени потомъ
                       Въ другой сосудъ перегоняли,--
                       И вотъ на днѣ его тогда,
                       Одѣта въ яркіе цвѣта,
                       Царица юная являлась...
                       Вотъ нами что больнымъ давалось!
                       И этимъ адскимъ зельемъ мы
                       Гораздо больше истребляли,
                       Чѣмъ страшная рука чумы,--
                       И насъ за то же восхваляли!..
                       Его больнымъ давалъ я самъ;
                       Никто не зналъ объ отравленьи...
                       Пришлося плохо бѣднякамъ;
                       Убійцы жъ наглые въ почтеньи!..
   

Вагнеръ.

                       Что жъ тутъ приводитъ васъ въ смущенье?
                       Въ томъ человѣка назначенье:
                       Науку, принятую имъ,
                       Вести впередъ онъ долженъ честно:
                       Когда отцовъ мы знанье чтимъ,
                       То, изучивъ, что имъ извѣстно,
                       Науку далѣе ведемъ
                       И нашимъ внукамъ, нашимъ дѣтямъ
                       Открытьемъ постепеннымъ этимъ
                       Мы цѣль возвышеннѣй даемъ,
   

Фаустъ.

             О счастливъ, въ комъ живетъ надежда на спасенье
             Изъ окружающей насъ бездны заблужденья!
             Все, что намъ нужно знать, то знать намъ не дапоУ
             А что не нужно намъ, то знаемъ мы давно;
                       Но пусть же это горькое сознанье
                       Минуты сладкой намъ не отравить!
                       Смотри, какъ солнца вешняго сіянье
                       На хижинахъ межъ зелени блеститъ
                       И погасаетъ тихо за горами,
                       Чтобъ новый край денницей оживить...
                       Ахъ, отчего я не рожденъ съ крылами!
                       Во слѣдъ за нимъ тогда бъ я могъ парить.
                       Я бъ созерцалъ, какъ лучъ заката нѣжный
                       Блеститъ, прощальной лаской міръ даря,
                       Какъ гаснетъ долъ въ дремотѣ безмятежной
                       Подъ тихій рокотъ горнаго ручья...
                       Не задержала бъ мой полетъ могучій
                       Своей вершиной облачной гора;
                       Я все бъ смотрѣлъ, какъ моря валъ зыбучій
                       Катится, искрясь ярче серебра...
                       Но вотъ богиня свѣтлая, алѣя,
                       Сокрылась вновь подъ бездной голубой, --
                       И снова я лечу во слѣдъ за нею...
                       Лишь небеса, да море предо мной;
                       За мною, -- мракомъ скрыто все полночнымъ;
                       Предо мною, -- вѣчная заря...
                       Прекрасный сонъ! Но крыльямъ духа мощнымъ
                       Тѣлесныхъ крылъ придать не въ силахъ я!
                       Ахъ, у кого желанье не проснется
                       Взлетѣть до высей неба голубыхъ,
                       Когда въ поляхъ впервые пронесется
                       Живая пѣсня птичекъ полевыхъ,
                       И, съ отдаленной бросившись вершины,
                       Паритъ орелъ недвижно надъ горой,
                       И слышны крики стаи журавлиной,
                       Изъ дальнихъ странъ несущейся домой!
   

Вагнеръ.

                       Да, и со мной подобное бываетъ,
                       Но я такихъ стремленій не имѣлъ:
                       Поля и нивы мнѣ надоѣдаютъ,
                       И птички незавиденъ мнѣ удѣлъ.
                       Есть для души иныя наслажденья;
                       Отъ книги къ книгѣ насъ они манятъ...
                       Коль умное читаешь сочиненье,
                       Какъ скоро ночи зимнія летятъ!
                       Когда жъ пергаментъ старый разбираешь,
                       Себя на третьемъ небѣ ощущаешь!
   

Фаустъ.

                       Одно стремленье познано тобою,
                       Одно, -- другого лучше не зови!
                       Ахъ, двѣ души, двѣ жизни, двѣ любви
                       Живутъ во мнѣ, враждуя межъ собою!
                       Привязана къ землѣ одна изъ нихъ,
                       И грубыя ей милы наслажденья;
                       Чужда другая радостей земныхъ
                       И высшаго исполнена влеченья...
                       О духи! Вы, что въ синей вышинѣ
                       Витаете межъ небомъ и землею!
                       Я васъ зову: спуститеся ко мнѣ
                       И дайте жизнью подышать иною!
                       Будь только плащъ волшебный у меня,
             Въ чемъ могъ бы я летать, не вѣдая границы,--
                       Его на пурпуръ царской багряницы,
                       На цѣлый міръ не промѣнялъ бы я!
   

Вагнеръ.

                       Не призывай духовъ знакомый рой,
                       Витающій въ лазури поднебесной, --
                       Не призывай! Они давно извѣстны
                       И отовсюду намъ грозятъ бѣдой:
                       То съ сѣвера они къ намъ холодъ мчатъ
                       И леденящимъ жаломъ угрожаютъ;
                       То засухой съ востока намъ грозятъ
                       И наши легкія съѣдаютъ;
                       То съ юга шлютъ палящій жаръ степей
                       И насъ томятъ имъ адски безпощадно;
             То влаги съ запада приносятъ намъ прохладной,
             Чтобъ жатвы наводнить, похитить плодъ полей;
                       Являются подъ свѣтлой маской намъ;
                       Обманывая, служатъ намъ покорно,
                       И ангелами кажутся людямъ,
                                 Но льстятъ имъ дьявольски притворно,
                                 Однако, ночь: пора бы намъ
                                 Ужъ разойтися по домамъ;
                                 Туманъ ложится надъ землею...
                                 Но что стоишь ты? Что съ тобою?
                                 Что ты во мракѣ увидалъ?
   

Фаустъ.

                                 Вонъ черный пудель пробѣжалъ.
   

Вагнеръ.

                                 Такъ что жъ особеннаго въ томъ?
   

Фаустъ.

                                 Ты ничего не видишь въ немъ?
   

Вагнеръ.

                                 Не вижу; песъ, какъ песъ простой;
                                 Хозяина, какъ видно, ищетъ.
   

Фаустъ.

                                 Смотри, смотри, какъ онъ за мной
                                 Спиральными кругами рыщетъ...
                                 Глаза, какъ угли, у него;
                                 Изъ пасти страшной пышетъ пламя...
   

Вагнеръ.

                                 Нѣтъ, я не вижу ничего;
                                 Лишь только пудель передъ нами.
   

Фаустъ.

                                 Что жъ тихо такъ онъ къ намъ идетъ?
   

Вагнеръ.

                                 Вѣрь, все тебѣ лишь показалось;
                                 Собака насъ не узнаетъ
                                 И незнакомыхъ испугалась.
   

Фаустъ.

                                 Межъ тѣмъ круги, что разъ, тѣснѣй.
   

Вагнеръ.

                                 Ни привидѣній, ни чертей
                                 Здѣсь нѣтъ. Собака насъ боится,
                                 Вертитъ хвостомъ, визжитъ, ложится, --
                                 Все, какъ собакѣ, надлежитъ.
   

Фаустъ.

                                 Поди сюда! Онъ къ намъ бѣжитъ.
   

Вагнеръ.

                                 Смотри, забавный несъ какой:
                                 Стоишь, -- слѣдитъ онъ за тобой,
                                 Что потеряешь, -- онъ найдетъ,
                                 Обронишь, -- тотчасъ принесетъ,
                                 И въ воду лазить есть сноровка...
                                 Ну, словомъ, пудель хоть куда!
   

Фаустъ.

                                 Ты правъ: тутъ духа нѣтъ слѣда,
                                 И все одна лишь дрессировка,
   

Вагнеръ.

                                 Забавнымъ, ловкимъ псомъ подчасъ
                                 Заняться можетъ и ученый...
                                 Да, онъ достоинъ ласкъ отъ васъ,
                                 Студентовъ ученикъ смышленый!

(Уходятъ въ ворота).

0x01 graphic

КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

Фаустъ входитъ съ пуделемъ.

Фаустъ.

                       Опять простился я съ полями;
                       Ихъ ночь баюкаетъ въ тиши,
                       Но будитъ въ насъ святое пламя
                       И силы мощныя души;
                       И сладкій миръ, смѣнивъ тревогу
                       Страстей, въ груди опятъ царитъ.
                       И сердце къ ближнему и Богу
                       Любовью пламенной горитъ...
             Пудель! Полно метаться!
             Полно, не вой, не ворчи!
             Ты мнѣ мѣшаешь; пора бы уняться;
             Лягь и усни на печи.
             Ты забавлялъ насъ дорогой,
             Не уставая бѣжать и скакать;
             Здѣсь же ты могъ бы уняться немного,
             Могъ бы въ гостяхъ ты приличнѣе стать!
                       Когда въ родимой кельѣ блещетъ
                       Лампада въ сумракѣ ночномъ,
                       Душа усталая трепещетъ
                       Въ восторгѣ чистомъ и святомъ,
                       И силы вѣщія проснутся,
                       И вновь надежда разумъ мчитъ
                       Туда, гдѣ жизни рѣки льются
                       И гдѣ источникъ жизни скрытъ.
             Пудель! Довольно, не лай!
             Звукамъ святымъ, что царятъ надъ моею душою,
             Визгомъ и воемъ своимъ не мѣшай!
             Часто мы видимъ, что люди встрѣчаютъ враждою
             То, что не могутъ понять,
             Съ добрымъ, святымъ враждовать не стыдятся.
             Если они его втайнѣ боятся...
             Пудель! Ты хочешь людямъ подражать?
                       Но нѣтъ опять въ душѣ успокоенья;
                       На сердцѣ нѣтъ священнаго огня;
                       Изсякнулъ вновь источникъ вдохновенья,
                       И жаждой прежней снова мучусь я...
                       Но это чувство мнѣ извѣстно;
                       Нетрудно горю пособить;
                       Мы алчемъ истины небесной,
                       Мы откровенья ждемъ вкусить:
                       Гдѣ жъ лучъ небеснаго блистаетъ ярче свѣта,
                       Чѣмъ въ книгѣ Новаго Завѣта?
                       Открывши подлинникъ святой,
                       Съ душою, вѣрой просвѣтленной,
                       Я передамъ глаголъ священный
                       На языкѣ страны родной!

(Открываетъ книгу и принимается за переводъ).

             Написано: Въ началѣ было Слово; --
             И вотъ уже преграда мнѣ готова.
             Могу ли слову я такое дать значенье?
             Его перемѣнить я долженъ, безъ сомнѣнья,
             Коль понятъ смыслъ, какъ должно, мной.
             Не лучше ли сказать, что Разумъ былъ въ началѣ?...
             Одумайся надъ первою строкой,
             Чтобъ избѣжать ошибокъ далѣ:
             Не разумъ созидаетъ и творитъ;
             Вѣрнѣй сказать: была въ началѣ Сила:
             Но снова что-то сердцу говоритъ,
             Что это мысль въ себѣ не совмѣстило...
             Но я прозрѣлъ! Мнѣ ясно все опять.
             И Дѣло я рѣшаю написать.
                       Если ты хочешь со мной оставаться.
                       Полно метаться,
                       Полно лаять и выть;
                       Дольше тебя я не въ силахъ сносить;
                       Ты или я, но одинъ изъ насъ
                       Комнату долженъ оставить сейчасъ;
                       Выгнать я долженъ тебя поневолѣ...
                       Что же со мною? Что это могло бъ означать?
                       Пудель растетъ все болѣ и болѣ;
                       Пса въ немъ уже не признать...
             Не дьявола ль въ домъ ужъ провелъ я съ собой?
             Зіяетъ звѣриная пасть предо мной,
             И блещутъ глаза, разъяренно сверкая...
             Тебя, полудемонъ, я знаю
             И ярость твою
             Ключемъ Соломона я въ мигъ усмирю!
   

Духи (въ переходѣ).

                       Старый чортъ попался въ сѣть;
                       Намъ за нимъ не слѣдъ летѣть!
                       Какъ лиса въ ловушкѣ, онъ
                       Отовсюду окруженъ...
                       Выручайте!
                       Снуйте, вейтеся вездѣ,
                       Справа, слѣва подлетайте,
                       Помогайте
                       Бѣсу старому въ бѣдѣ!
                       Коль безвредно онъ уйдетъ
                       Изъ тенетъ
                       Будетъ онъ изъ бѣдъ подчасъ
                       Выручать и насъ!
   

Фаустъ.

             Чтобы звѣрю начать испытанье,
             Четверное возьму заклинанье.
                       Коли ты Саламандра, -- то вспыхни огнемъ;
                       Коль Ундина, -- волною разлейся;
                       Коль Сильфида,-- въ поднебесьи взвейся,
                       И сокройся въ землѣ, коль ты Гномъ!
             Тотъ лишь могуществомъ словъ
             Покоряетъ духовъ,
             Кто стихійныхъ началъ
             Тайныя силы позналъ.
                       Такъ пылай, Саламандра, огнемъ,
                       И разлейся, Ундина, въ волнѣ,
                       И, Сильфида, блесни въ вышинѣ
                       Метеора мгновеннымъ лучомъ,
                       И на помощь спѣши, Домовой;]--
                       Всякъ разлейся въ стихіи родной!
             Изъ стихій ни одна
             Звѣрю, знать, не сходна;
             Заклинаньемъ моимъ
             Я не властенъ надъ нимъ;
             Но на случай такой
             Клятвой я обладаю иной!
                       Если ты -- чадо
                       Мрачнаго ада, --
                       На священные знаки взгляни!
                       Имъ отвержены-духи покорны:
                       Передъ силой его животворной
                       Поникаютъ главою они!..
                       Ты щетину свою поднимаешь отъ страха.
                       Проклятый сынъ праха!
                       Прочти коль такъ,
                       Священный знакъ
                       Его, несказаннаго,
                       Его, несозданнаго,
                       Ко кресту пригвожденнаго
                       И превыше небесъ вознесеннаго!
             За печкою спрятавшись, онъ
             Растетъ и толстѣетъ, какъ слонъ,
             И комнату всю наполняетъ собой...
             Готовъ онъ въ туманъ разойтись...
             Низринься во прахъ предо мной!..
             Къ ногамъ властелина ложись!..
             Я не даромъ, ты знаешь, грожу
             И огнемъ я тебя поражу!
             Не жди отъ меня
                       Трикраты святого огня!
                       Не жди, говорю я,
                       Вѣнца заклинаній моихъ отъ меня!

(Туманъ разсѣвается. Мефистофель выходитъ изъ-за печки, одѣтый странствующимъ схоластиковъ).

Мефистофель.

             Зачѣмъ шумѣть? Чѣмъ вамъ служить могу я?
   

Фаустъ.

             Такъ вотъ кто въ пуделѣ сидѣлъ? Такъ значитъ тамъ
             Схоластикъ былъ? И странно и забавно!
   

Мефистофель.

             Ученый мужъ, поклонъ мой низкій вамъ!
             По вашей милости я пропотѣлъ исправно.
   

Фаустъ.

             Какъ звать тебя?
   

Мефистофель.

                       Вопросъ немного странный
             Въ устахъ того -- кто слову придаетъ
             Такъ мало цѣнности, но къ дѣлу постоянно
                       И непосредственно идетъ.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Обычай есть у вашей братьи
             Давать прозванье по занятью,
             И знаемъ мы, кого зовемъ
             Льстецомъ, завистникомъ, лжецомъ.
             Но кто же ты?
   

Мефистофель.

                       Частица силы той
             Что дѣлаетъ добро, хоть зла всегда желаетъ.
   

Фаустъ.

             Но у загадки этой смыслъ какой?
   

Мефистофель.

             Я -- духъ, который отрицаетъ,
             И въ отрицаньи правъ своемъ;
             На что же больше міръ годится,
             Какъ только къ черту провалиться?...
             И все, что бѣдствіемъ, грѣхомъ,
             Бѣдой слыветъ, -- всю силу злую
             Стихіей родственной зову я.
   

Фаустъ.

             Ты мнѣ сказалъ: я часть; но весь ты предо мной?
   

Мефистофель.

             Тутъ правду скромность украшаетъ;
             Одинъ лишь человѣкъ мірокъ дурацкій свой
             За что-то цѣлымъ величаетъ;
             А я -- частица части той,
             Что всѣмъ была когда-то, въ вѣкъ былой;
             Частица тьмы, родившей свѣтъ,
             Что за пространство съ тьмой родимой
             Борьбой кипитъ непримиримой;
             А все ему удачи нѣтъ;
             Повсюду онъ стѣсненъ предѣломъ;
             Всегда и всюду слитъ онъ съ тѣломъ;
             Тѣламъ онъ красоту даетъ;
             Тѣла ему стѣсняютъ ходъ,
             И скоро, я предполагаю,
             Съ тѣлами прахомъ онъ пойдетъ.
   

Фаустъ.

             Теперь тебя я понимаю:
             Міръ въ цѣломъ для тебя тяжелъ,
             Такъ ты по мелочамъ пошелъ.
   

Мефистофель.

             Да, вѣдь, и здѣсь немного пріобрѣлъ!
             Ничто первичнаго презрѣнный
             Соперникъ, Нѣчто, Свѣтъ надменный
             Стоитъ и цѣлъ и невредимъ;
             И чѣмъ я ни боролся съ нимъ,--
             Водой, огнемъ, землетрясеньемъ,--
             Какъ прежде, міръ цвѣтетъ опять!
             Съ людскимъ, съ животнымъ поколѣньемъ.
             Такъ сладу невозможно взять:
             Ужъ сколькихъ я низвелъ въ могилу,
             А лишь напрасно тратилъ силу:
             Повсюду жизнь кипитъ; вездѣ, --
             Въ землѣ, на воздухѣ, водѣ, --
             Растутъ зачатки бытія;
             Стихіи полны сѣменами...
             Не сохрани себѣ я пламя, --
             Пріюта не нашелъ бы я!
   

Фаустъ.

             И ты, презрѣнный духъ, напрасно
             Идешь съ творящей силой въ бой,
             Грозя разрушить міръ прекрасный
             Безсильной дьявольской рукой;
             Иного, жалкій сынъ хаоса,
             Ищи занятія себѣ!
   

Мефистофель.

             Я кое-что скажу тебѣ
             Потомъ по этому вопросу;
             Теперь нельзя ли мнѣ уйти?
   

Фаустъ.

             Къ чему вопросъ? Не понимаю;
             Тебя теперь уже я знаю;
             Держать не стану; уходи!
             Навѣрно, свидишься со мною?..
             Окно и двери предъ тобою;
             Въ трубу, быть можетъ, знаешь ходъ?
   

Мефистофель.

             Признаться ль? Видишь, мнѣ немного
             Мѣшаетъ знакъ волшебный тотъ,
             Что нарисованъ у порога.
   

Фаустъ.

             Ты пентаграммой затрудненъ?
             Такъ какъ же могъ ты, сынъ геенны,
             Переступить тотъ знакъ священный,
             Что на дверяхъ изображенъ?
   

Мефистофель.

             Рисунокъ твой невѣренъ, плохъ:
             Немного уголъ раздается,
             И промежутокъ остается.
   

Фаустъ.

             Нежданно случай мнѣ помогъ;
             Такъ, значитъ, пойманъ ты врасплохъ?
             Вотъ счастье мнѣ судьба послала!
   

Мефистофель.

             Собака линій не видала,
             Но лишь едва вбѣжала въ домъ,--
             Все мигомъ по другому стало.
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ ты не пройдешь окномъ?
   

Мефистофель.

             Таковъ всѣхъ призраковъ законъ:
             Куда вошелъ, оттоль и вонъ;
             Входить мы можемъ, гдѣ угодно,
             А въ выходахъ мы не свободны.
   

Фаустъ.

             Какъ, духи тьмы блюдутъ уставы,
             И адъ свое имѣетъ право?
             Такъ съ вами въ договоръ вступить
             Для смертныхъ можно, стало быть?
   

Мефистофель.

             И все, что только обѣщаемъ,
             Мы неуклонно исполняемъ.
             Въ другой разъ я тебѣ скажу
             О томъ пространнѣй и яснѣе;
             Теперь же я тебя прошу
             Меня освободить скорѣе.
   

Фаустъ.

             Повремени на мигъ, будь другомъ,
             Хоть сказку что ли разскажи.
   

Мефистофель.

             Въ другой разъ я къ твоимъ услугамъ;
             Но нынѣ дольше не держи.
   

Фаустъ.

             Тебя я вызвать не старался;
             Ты въ сѣти самъ ко мнѣ попался, --
             Останься жъ тамъ; тебя опять
             Едва ль удастся мнѣ поймать.
   

Мефистофель.

             Согласенъ; только позволенье
             Мнѣ дай лишь, -- въ музыкѣ, и пѣньи
             Свое искусство показать.
   

Фаустъ.

             Готовъ на то съ охотой я,
             Коль нѣжитъ слухъ игра твоя.
   

Мефистофель.

             Повѣрь, что этотъ мигъ забвенья
             Отраднѣй лѣтъ уединенья,
             Въ трудѣ потерянныхъ тобой.
             Твой слухъ мы пѣснею взлелѣемъ,
             И сны, что мы тебѣ навѣемъ,
             Не будутъ праздною мечтой, --
             Нѣтъ! Прелесть всю очарованья
             Познаютъ вкусъ и обонянье,
             И зрѣніе, и осязанье...
             Мы вмѣстѣ; спѣвокъ нѣтъ у насъ;
             Готовы мы начать сейчасъ.
   

Духи.

                       Скройся, исчезни,
                       Душный и тѣсный
                       Сводъ вѣковой,
                       Въ синѣющей безднѣ
                       Лазури небесной,
                       Въ дали голубой!
                       Раздайтесь, сѣдые
                       Туманы ночные!
                       Ярче гори,
                       Пламя востока,--
                       Лучъ недалекой
                       Новой зари!
                       Дѣти небесныя,
                       Вѣчно-прелестныя.
                       Въ воздухѣ рѣютъ,
                       Въ рѣзвомъ движеніи
                       Крыльями вѣютъ,
                       Благословеніе
                       На землю сѣютъ,
                       Благоуханною
                       Ризой туманною
                       Чащи зеленыя
                       Сада скрываютъ,
                       Гдѣ упоенные
                       Страстно влюбленные
                       Души сливаютъ...
                       Тишь и прохлада
                       Въ темныхъ лѣсахъ!
                       Кисть винограда
                       Зрѣетъ въ листахъ;
                       Скоро въ точило
                       Полная силы
                       Брызнетъ струя...
                       Плещутъ привѣтно
                       Волны ручья
                       На самоцвѣтный
                       Камень бреговъ;
                       Въ сумракъ завѣтный
                       Горныхъ хребтовъ
                       Въ бездны, въ провалы
                       Струйки несутся,
                       Или на скалы
                       Смѣло взберутся
                       Рѣчкою горъ,
                       Иль разольются
                       Ширью озеръ...
                       Легкія птицы
                       Летятъ вереницей
                       Навстрѣчу денницы
                       На островъ зеленый,
                       Что спитъ, отраженный
                       Уснувшей волной...
                       Мы же незримо,
                       Неутомимо
                       Легкой толпой,
                       Вѣемъ, летаемъ,
                       Вьемся, играемъ,
                       То въ вышинѣ
                       Рѣемъ лазурной,
                       То на волнѣ
                       Плещемся бурной,
                       То хороводы
                       Водимъ мы въ полѣ,
                       Въ чащахъ лѣсовъ...
                       Вотъ наша доля,--
                       Радость и воля,
                       Свѣтъ и свобода,
                       Миръ и любовь!

0x01 graphic

Мефистофель.

             Уснулъ! Спасибо за подмогу,
             Мои воздушные друзья!
             За вашъ концертъ у васъ премного
             Въ долгу, по чести, буду я!
             Нѣтъ, у тебя еще, мой милый,
             Справляться съ чортомъ мало силы!
             Пока усни въ мечтахъ златыхъ
             Подъ пѣснь чаровниковъ моихъ!
             Но чтобъ съ порога снять преграду,
             Мнѣ крысу непремѣнно надо,
             Заклятій, чай, не нужно тутъ:
             Вѣдь, здѣсь ихъ бездна... Чу, скребутъ!..
   
             Я, повелитель крысъ, мышей,
             Лягушекъ, комаровъ, червей,
             Велю тебѣ на тотъ порогъ
             Понаточить острѣй зубокъ...
             Ты кстати здѣсь! Грызи все то,
             Что мною масломъ полито...
             Живѣй, живѣй! Еще чуть-чуть, --
             И мнѣ совсѣмъ очищенъ путь;
             Еще минута, -- все готово...
             Прощай, мой другъ! Сойдемся снова!

(Уходитъ).

Фаустъ (просыпается).

             Ужель я снова обманулся,
             И это былъ лишь сонъ и бредъ?
             Мнѣ снился чортъ; но я проснулся,
             А пуделя простылъ и слѣдъ...
   

КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

Фаустъ, Мефистофель стучится въ дверь.

Фаустъ.

             Войди! Кто въ дверь ко мнѣ стучится?
   

Мефистофель.

                                                     Я, я!
   

Фаустъ.

                       Войди же, говорю!
   

Мефистофель.

             Зовъ долженъ трижды повториться!
   

Фаустъ.

                       Войди, коль такъ!
   

Мефистофель.

                                                     Благодарю!
             Съ тобою можемъ мы сдружиться;
             А чтобъ прогнать тоску твою,
             Я бариномъ задумалъ нарядиться;
             Одѣлся я по модѣ и пестро;
             Блеститъ кафтанъ мой мишурою;
             И плащъ короткій за спиною,
             И пѣтушиное перо
             На шляпѣ у меня, и шпага подъ полою;
             И отъ души даю тебѣ совѣтъ:
             Съ твоей норою душною растаться
             И, вырвавшись на волю и на свѣтъ,
             Узнать, что значитъ жить и жизнью наслаждаться!
   

Фаустъ.

             Одеждой пестрою терзаній
             Бездѣльной жизни не унять;
             Я слишкомъ старъ, чтобы играть,
             И молодъ, чтобъ не знать желаній!
             Чѣмъ въ жизни я могу прельщаться?
             "Умѣй терпѣть! Умѣй лишаться!" --
             Вотъ тотъ припѣвъ, которымъ насъ
             Жизнь постоянно услаждаетъ,
             Который каждый бьющій часъ
             Намъ неизмѣнно повторяетъ!..
             Лишь день зажжется, ночь смѣня,
             Въ моей груди кипятъ рыданья:
             Я знаю, ни одно желанье
             Онъ не исполнитъ для меня,
             Но и преддверье наслажденья
             Разборомъ злобнымъ затемнитъ
             И сердца лучшія творенья
             Насмѣшкой ѣдкой уязвитъ...
             Взойдетъ ли ночь на небеса,--
             Съ тоскою я иду на ложе;
             Сомкну ль усталые глаза,
             Во снѣ мнѣ нѣтъ покоя тоже...
             Богъ, у меня въ груди живущій,
             Волнуетъ страсти въ сердцѣ мнѣ;
             Но, надо мною всемогущій,
             Ничѣмъ не властенъ онъ извнѣ...
             Мнѣ жизнь, какъ бремя, тяжела,
             И смерти жажду я желанной!..
   

Мефистофель.

             Но смерть едва ль кому мила.
   

Фаустъ.

             Блаженъ, кто, лаврами вѣнчанный,
             Подъ грезы радости въ вѣнцѣ побѣдъ уснетъ!
             Блаженъ, кого на ложѣ вожделѣнья,
             Въ объятьяхъ сладкихъ милой смерть найдетъ!
             О, если бы и мнѣ въ минуту вдохновенья
             Земного бытія отбросить тяжкій гнетъ!
   

Мефистофель.

             А кто-то разъ, какъ я припоминаю,
             Отвѣдать струсилъ темнаго питья.
   

Фаустъ.

             Шпіонъ!
   

Мефистофель.

                                 Хоть не всевѣдущъ я,
             Но много-кой чего я знаю.
   

Фаустъ.

             Коль я остаткомъ чувствъ уснувшихъ
             Отъ изступленія спасенъ,
             Коль я картиной дней минувшихъ
             Святого дѣтства сохраненъ,--
             То все я нынѣ проклинаю,
             Все, что коварно сердцу льститъ
             И что, обманомъ насъ плѣняя,
             Къ юдоли плача насъ манитъ!..
             Проклятье шлю я самомнѣнью,
             Которымъ духъ нашъ обольщенъ;
             Мечты коварной ослѣпленью,
             Которымъ разумъ помраченъ,
             И славы лживому сіянью
             Во мглѣ грядущаго густой,
             И жалкимъ радостямъ стяжанья
             Съ рабомъ, сохой, семьей, женой;
             Мамонѣ, что сіяньемъ злата
             Къ отважнымъ подвигамъ манитъ
             И ложе празднаго разврата
             Въ награду намъ за то сулитъ,
             И влагѣ гроздъ, и опьяненью,
             Надеждѣ, вѣрѣ и любви!
             Но больше всѣхъ тебѣ, терпѣнье,
             Я шлю проклятія свои!
   

Духи (невидимо),

                       Низринутъ, разбитъ
                       Міръ чудный твоею могучею дланью!
                       Въ развалинахъ жалкихъ лежитъ
                       Прекрасное зданье...
                       Въ обитель ничтожества мы укрываемъ
                       Обломки былой красоты
                       И слезы печали о нихъ проливаемъ...
                       А ты,
                       Могучій сынъ праха, разбившій его,
                       Величье былого,
                       Пышнѣй и прекраснѣе снова
                       Для сердца создай своего!
                       И съ бодрой душою
                       Отважной стопою
                       По новой дорогѣ иди,
                       И пѣсня иная
                       Раздастся живая
                       На новомъ пути!..
   

Мефистофель.

                                 Послушай ихъ,
                                 Птенцовъ моихъ!
                                 Они, ей-ей,
                                 Насъ всѣхъ умнѣй!
                                 Для лучшей доли
                                 Мои друзья
                                 На свѣтъ и волю
                                 Зовутъ тебя!
             Вѣдь, одиночество, смотри, что коршунъ жадный;
             Въ тюрьмѣ себя напрасно не томи;
             Вѣрь, даже въ обществѣ съ пошлѣйшими людьми
             Ты жизнь свою почувствуешь отрадной...
             Тебя, конечно, не хочу я
             Равнять съ безсмысленной толпой;
             Но слушай, что тебѣ скажу я:
             Я самъ, вѣдь, баринъ небольшой;
             Тебѣ лишь стоитъ захотѣть
             На жизнь поближе посмотрѣть,--
             И тотчасъ я къ твоимъ услугамъ,
             Готовъ повсюду быть съ тобой
             Твоимъ товарищемъ и другомъ,
             Твоимъ покорнѣйшимъ слугой.
   

Фаустъ.

             А ты за это спросишь много?
   

Мефистофель.

             Да что! Разсчеты далеки!
   

Фаустъ.

             Чортъ -- эгоистъ большой руки,
             Не дастъ подачки ради Бога-
             Условье говори мнѣ коротко и ясно!
             Въ слугахъ чертей держать куда опасно!
   

Мефистофель.

             Здѣсь буду я повиноваться,
             Своихъ стараній не щадя;
             А тамъ придется повстрѣчаться, --
             Съ тебя спрошу того же я!
   

Фаустъ.

             Что будетъ тамъ, -- не спорю я объ этомъ.
             Дай прежде силы мнѣ покончить съ этимъ свѣтомъ
             Потомъ ужъ создавай другой!
             Одна земля мои надежды всѣ лелѣетъ;
             Мои мученія земное солнце грѣетъ;
             А внѣ ея, -- что будетъ будь со мной!
             Мнѣ все равно, свою любовь и злобу
             Туда съ собою могу ль я перенесть,
             И вѣрно ль за предѣломъ гроба
             Добро и зло все также есть.
   

Мефистофель.

             О, если такъ, условимся скорѣе,
             Скорѣй между собой составимъ договоръ, --
             И дамъ за то того тебѣ я,
             Чего еще никто не зналъ до этихъ поръ!
   

Фаустъ.

             Что ты, бѣднякъ, мнѣ хочешь обѣщать?
             Тебѣ ли, демону презрѣнному, понять,
             Что жаждетъ человѣкъ въ возвышенномъ стремленьи?
             Ты можешь только ту мнѣ пищу дать,
             Что не даетъ во вѣки насыщенья!
             Ты золота мнѣ дашь, что, будто ртуть,
             Изъ рукъ моихъ безслѣдно убѣгаетъ?
             Игру, гдѣ никогда удачи не бываетъ?
             Или любовницу положишь мнѣ на грудь,
             Къ сосѣду обращающую взоры?
             Или минутную, подобно метеору,
             Ты честь мнѣ дашь? Иль славы дымъ златой,
             Завидное безсмертныхъ достоянье?
             Такъ дай мнѣ этотъ плодъ, до времени гнилой,
             Цвѣтокъ, увядшій прежде расцвѣтанья!
   

Мефистофель.

             Ну, этого большой запасъ
             Мы для пріятелей имѣемъ;
             Но, милый другъ, настанетъ часъ,--
             И этимъ мы пресытиться успѣемъ!
   

Фаустъ.

             Едва лишь я на ложе лѣни
             Паду, довольный самъ собой,
             Едва, въ туманѣ наслажденій,
             Коварной ложью обольщеній
             Обманешь ты меня, -- я твой!
             Тогда побѣду празднуй смѣло!
             Тогда во власти я твоей!
             Вотъ мой закладъ! Согласенъ?
   

Мефистофель.

                       Дѣло!
   

Фаустъ.

             Такъ по рукамъ со мной скорѣй!
             Едва лишь я скажу мгновенью:
             "Постой, прекрасно ты! Постой!" --
             Тогда я твой безъ замедленья,
             Тогда я твой, на вѣки твой!
             И пусть мой вѣкъ въ ничтожность канетъ,
             И мой послѣдній часъ пробьетъ,
             И часовая стрѣлка встанетъ,
             И гиря жизни упадетъ!
   

Мефистофель.

             Обдумай! Я не позабуду
             Того, что ты сказалъ теперь!
   

Фаустъ.

             Давно обдумано, повѣрь,
             И каяться я въ томъ не буду.
             Коль быть рабомъ мнѣ суждено,
             То чьимъ, -- не все ли мнѣ равно?
   

Мефистофель.

             Итакъ, сегодня жъ честь имѣю
             Услуги предложить за докторскимъ столомъ;
             Ну, а теперь тебя просить я смѣю
             Двѣ строчки написать о томъ.
   

Фаустъ.

             Ты требуешь, педантъ, чтобъ я росписку далъ?
             Ты слова честнаго, должно быть, не знавалъ?
             Иль этого тебѣ еще, духъ злобы, мало,
             Что слово честное меня на вѣкъ связало?
             Какъ обѣщаньемъ я свяжу себя пустымъ,
             Коль жизненный потокъ струей могучей мчится?
             Хоть это вздоръ, но мы сроднились съ нимъ;
             Кто отъ него освободится?
             Блаженны, впрочемъ, тѣ, кто слово свято чтятъ;
             Раскаянья они ни въ чемъ не знаютъ!
             А все жъ росписки насъ пугаютъ,
             Какъ привидѣнія страшатъ;
             Пергаментъ и сургучъ кладутъ на насъ оковы:
             При нихъ свободное замретъ въ минуту слово...
             На чемъ же мнѣ писать при случаѣ такомъ?
             Пергаментъ, иль гранитъ, иль мѣдь мнѣ взять, -- не знаю...
             И чѣмъ? рѣзцомъ, перомъ, карандашомъ?
             Тебѣ я выборъ оставляю.
   

Мефистофель.

             Къ чему жъ тутъ громкія слова?
             Къ чему напрасно горячиться?
             Въ кровь обмакни перо сперва,
             А тамъ -- пиши, на чемъ случится.
   

Фаустъ.

             Когда ты малость требуешь такую,
             Изволь, готовъ капризъ исполнить твой.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, кровь особый сокъ такой!
   

Фаустъ.

             Не бойся лишь, что слова не сдержу я:
             Къ тому я самъ стремлюся всей душой,
             О чемъ ты такъ хлопочешь, демонъ мой!
             Я думалъ о себѣ высоко,
             Но равенъ я едва-едва съ тобой...
             Унизилъ мощный духъ меня глубоко;
             Врата природы скрыты предо мной;
             Познаніемъ я сытъ до пресыщенья;
             Мышленія во мнѣ порвалась нить...
             Такъ укажи мнѣ путь, въ пучинѣ вожделѣнья
             Огонь порывовъ страстныхъ потушить!
             Въ туманѣ волшебства глубокомъ
             Дай волю чарамъ всѣмъ твоимъ!
             Пусть время шумнымъ катится потокомъ,
             Одно событіе смѣняется другимъ,
             Пускай страданіе смѣняетъ наслажденье,--
             Печаль навстрѣчу радости идетъ, --
             Лишь не смолкало бъ вѣчное движенье,
             И вѣчный не стихалъ круговоротъ!
   

Мефистофель.

             Ни дѣли для тебя, ни мѣры не дано:
             За чѣмъ угодно, можешь гнаться,
             И чѣмъ захочешь, наслаждаться:
             Бери и тѣшься, -- все равно;
             Хватай, чего ни пожелаешь!
   

Фаустъ.

             Ахъ, ты меня не понимаешь!
             Я не одной лишь радости ищу:
             Хочу я сладостнымъ страданіемъ упиться,
             Хочу мучительной отрадой обновиться,
             Вкусить любви и злобы я хочу;
             Отъ жажды знанія свободною душою
             Хочу земныя всѣ мученія познать;
             Хочу извѣдать все, со всею полнотою,
             Что смертному возможно испытать;
             Въ пучину жизни я стремлюсь всѣмъ существомъ спуститься,
             Слить радость и печаль земли въ груди своей,
             Съ душою міровой своей душою слиться
             Прахомъ, наконецъ, распасться вмѣстѣ съ ней!
   

Мефистофель.

             Повѣрь тому, кто не одинъ ужъ вѣкъ
             Безъ устали кусокъ тотъ жесткій гложетъ:
             Отъ колыбели до могилы человѣкъ
             Закваски той переварить не можетъ.
             Все въ цѣломъ Богу лишь подсильно одному:
             Себя Онъ свѣтомъ окружаетъ,
             Насъ въ вѣковую поселилъ Онъ тьму,
             А вамъ Онъ день и ночь смѣняетъ.
   

Фаустъ.

             Но все же я хочу!
   

Мефистофель.

                                           Я это понимаю;
             Но тутъ имѣется препятствіе одно:
             Стрѣлою мчится жизнь земная;
             Искусство жъ -- безъ конца оно!
             Позволь мнѣ дать совѣтъ въ подобномъ затрудненьи:
             Себѣ поэта ты найди,
             И пусть въ твоемъ лицѣ, въ пылу воображенья,
             Всѣ идеалы онъ соединитъ свои;
             Пусть крѣпость льва съ оленьей быстротою
             Припишетъ онъ тебѣ восторженной мечтою.
             И пламень сына южныхъ странъ
             Сольетъ съ холодной мощью сѣверянъ,
             И способъ тайный пусть найдетъ
             Невинность кроткой голубицы
             Соединить съ душой лисицы
             И съ пылкой страстью слить разсчетъ;
             Ну, словомъ, если бъ въ свѣтъ тотъ идеалъ явился,
             Я-бъ Микрокосмомъ звать его не затруднился!
   

Фаустъ.

             Но чѣмъ же быть могу я, наконецъ,
             Коль человѣчества вѣнецъ,
             Къ которому летѣлъ я пламеннымъ желаньемъ
             Моимъ во вѣкъ не будетъ достояньемъ?
   

Мефистофель.

             Чѣмъ будешь ты? Отвѣтъ простой:
             Ты будешь только самъ собой;
             Хоть ты въ парикъ кудрявый нарядися.
             Хоть на саженныя ходули поднимися,
             Ты все останешься, чѣмъ былъ.
   

Фаустъ.

             Итакъ, богатства духа я напрасно
             Сбиралъ съ такимъ усердьемъ и хранилъ,
             И, коль на нихъ взгляну я безпристрастно,!
             Не могутъ дать они мнѣ къ жизни новыхъ силъ?
             Ни на волосъ одинъ я выше стать не могъ
             И безконечнаго попрежнему далекъ.
   

Мефистофель.

             То общій взглядъ на суть вещей
             И не совсѣмъ ты отъ него свободенъ;
             А между тѣмъ для насъ онъ вовсе непригоденъ;
             Намъ взяться надобно за дѣло поумнѣй...
             Чортъ побери! Коль тѣломъ ты владѣешь,
             Коль руки, ноги, мозгъ своимъ ты можешь звать,
             Такъ что же ты боишься въ ходъ пускать,
             На что ты право полное имѣешь?
             Коль тройку лошадей я запрягу въ каретѣ,
             То въ нихъ не я ли властелинъ?
             Несуся быстро я, какъ будто бъ силы эти
             И всѣ двѣнадцать ногъ имѣлъ лишь я одинъ...
             Рѣшайся! Брось пустое размышленье,
             И въ жизнь со мною вступимъ безъ сомнѣнья!
             Повѣрь, кто въ умозрѣнья погруженъ,
             На звѣря тотъ голоднаго походитъ,
             Котораго злой духъ въ степи безплодной водить,
             Межъ тѣмъ какъ кормъ цвѣтетъ со всѣхъ сторонъ,
   

Фаустъ.

             Съ чего же мы, коль такъ, начнемъ?
   

Мефистофель.

             Во-первыхъ, вонъ отсель уйдемъ!
             Скорѣй! И что за наслажденье,
             Что за отрада жизнь влачить
             Себѣ и людямъ на мученье!
             Оставь другимъ брюшко растить;
             Что бить баклуши? Знаешь самъ,
             Что лучшія свои познанья
             Не передашь ученикамъ;
             А, кстати, вонъ одинъ ужъ тамъ.
   

Фаустъ.

             Но я его теперь принять не въ состояньи..
   

Мефистофель.

             Твой огорчитъ его отказъ...
             Бѣднякъ тебя такъ долго дожидался;
             Не лучше ль, ты бъ со мной костюмомъ помѣнялся?
             Онъ будетъ мнѣ къ лицу какъ разъ.

(Одѣвается)

             Объ остальномъ не хлопочи,
             Его принять мнѣ поручи.
             Къ себѣ покуда отправляйся
             И къ выѣзду приготовляйся.

(Фаустъ уходитъ)

Мефистофель (въ платьѣ Фауста).

             Да! Научись лишь разумъ презирать,
             Отвергни даръ познанья благодатный,
             Въ сѣть волшебства дозволь себя поймать,
             Поддайся духу лжи, -- и мой ты безвозвратно!
             Духъ странный въ немъ судьбой вселенъ:
             Безъ удержу впередъ стремится онъ
             И, высшаго исполненный влеченья,
             Земного избѣгаетъ наслажденья.
             Онъ долженъ міръ ничтожества познать
             И плоской пошлостью томиться;
             Онъ будетъ рваться, ползать, биться
             И вѣчной жаждою страдать;
             Въ желаньяхъ огневыхъ, измученный, голодный,
             Онъ утоленье будетъ звать безплодно:
             Хоть пища будетъ передъ нимъ,
             Но сытости онъ не узнаетъ болѣ; --
             И, чорту по своей не передайся волѣ, --
             Онъ былъ бы все равно моимъ!

Ученикъ входитъ.

Ученикъ.

             Едва успѣвъ сюда прибыть,
             Спѣшу отдать свое почтенье
             Тому, кто во всеобщемъ мнѣньи
             Почетъ къ себѣ умѣлъ внушить.
   

Мефистофель.

             Мнѣ, право, льститъ такая честь;
             Такихъ, какъ я, не мало есть...
             Вы осмотрѣлися, конечно?
   

Ученикъ.

             Ахъ, я прошу совѣтъ мнѣ дать!
             Науку я люблю сердечно;
             Есть силы, средствъ не занимать;
             Едва меня пустила мать;
             А мнѣ бы знать хотѣлось много.
   

Мефистофель.

             Открыта къ знанью вамъ дорога.
   

Ученикъ.

             Признаться, радъ опять домой.
             Мнѣ скученъ мертвый домъ такой;
             Кругомъ ни травки, ни куста;
             Повсюду сырость, духота;
             А только въ классѣ побываешь,--
             Въ мигъ всю охоту потеряешь.
   

Мефистофель. *

             На все привычка, милый другъ;
             Дитя вѣдь тожъ беретъ не вдругъ
             Родную грудь въ уста въ началѣ,
             Чтобъ молоко родное пить
             За то науки плодъ чѣмъ далѣ,
             Для васъ тѣмъ слаще долженъ быть.
   

Ученикъ.

             Давно стремлюсь я къ ней въ объятья;
             Но гдѣ жъ ее могу сыскать я?
   

Мефистофель.

             Но прежде чѣмъ узнать отвѣтъ,
             Вы изберите факультетъ.
   

Ученикъ.

             Мнѣ очень бы хотѣлось быть
             Ученымъ, мудрымъ и извѣстнымъ,
             И всѣ науки изучить
             И о земномъ, и о небесномъ.
   

Мефистофель.

             О да! Предъ вами путь прямой;
             Не надо только развлекаться.
   

Ученикъ.

             Готовъ и тѣломъ, и душой
             Съ утра до ночи заниматься,
             Хотя порою, безъ сомнѣнья,
             Позволить можно развлеченье.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, времени нельзя терять:
             Оно уходитъ быстротечно;
             Потомъ научитъ васъ, конечно,
             Порядокъ время сберегать...
             Вотъ мой совѣтъ: безъ дальнихъ думъ
             Итти въ Collegium logicum;
             Тамъ вамъ разсудокъ промуштруютъ,
             Въ колодки разумъ зашнуруютъ,
             Чтобъ такъ и сякъ онъ не вилялъ
             И шелъ готовыми путями,
             Не занимался пустяками
             И вправо, влѣво не зѣвалъ;
             И вы усвоите всецѣло,
             Что силлогизмы выводить
             Не мудренѣй, чѣмъ ѣсть и пить:
             Разъ! два! и три!-- и въ шляпѣ дѣло.
             Ибо на фабрикѣ мышленья,--
             Что въ ткацкомъ, такъ сказать, станкѣ:
             Въ немъ очень сложно управленье,
             А сила -- только въ челнокѣ:
             Одинъ ударъ, -- сто петель вьется,
             И тысяча узловъ плетется;
             Подобно этому, мудрецъ
             Все сводитъ на одинъ конецъ:
             Коль вѣрнымъ мы сочтемъ одно,
             Другое вѣрно быть должно;
             А это самое второе
             Выводитъ третье за собою;
             Ошибку въ первомъ мы найдемъ,--
             И тотчасъ все пошло вверхъ дномъ.
             Ученики въ восторгѣ; сами
             Все жъ не становятся ткачами...
             Такъ въ чемъ же суть? Узнать желая,
             Гдѣ сила кроется живая,
             Тварь эти господа убьютъ
             И, пластъ за пластомъ отдѣляя,
             Строенье тѣла узнаютъ...
             И дѣло! Какъ не ждать успѣха!...
             Лишь духа нѣтъ, -- вотъ гдѣ помѣха!..
             Encheiresis naturae намъ
             Все это химикъ называетъ.
             И этимъ, хоть того не знаетъ,
             Смѣется надъ собою самъ.

0x01 graphic

Ученикъ.

             Я не пойму никакъ, что это означаетъ.
   

Мефистофель.

             Поймете все, лишь стоитъ вамъ
             Дойти до сложныхъ операцій
             Редукцій и классификацій.
   

Ученикъ.

             Мой разумъ началъ помрачаться,
             И голова пошла кругомъ.
   

Мефистофель.

             За метафизику потомъ
             Я вамъ совѣтую приняться,
             Чтобъ все какъ дважды два узнать,
             Что смертныхъ умъ вмѣстить не можетъ,
             А гдѣ чего вамъ не понять,
             Тамъ слово громкое поможетъ.
             Но, милый другъ, порядокъ тамъ
             Всего нужнѣе будетъ вамъ;
             Пять лекцій будетъ въ день у васъ;
             Чуть лишь звонокъ, -- бѣгите въ классъ,
             Но приготовивши урокъ,
             Параграфъ зная на зубокъ,
             Чтобъ за профессоромъ слѣдить
             И убѣдиться въ томъ, что вамъ
             Онъ то лишь станетъ говорить,
             Что въ книгѣ прочиталъ онъ самъ;
             Но все записывайте снова,--
             Всѣ изреченія его,--
             Какъ непосредственное слово
             Святого Духа самого!
   

Ученикъ.

             Повѣрьте, это мнѣ опять
             Не надо будетъ повторять;
             Когда тетрадки всѣ со мной,
             Я безъ заботъ иду домой.
   

Мефистофель.

             Такъ изберите жъ факультетъ.
   

Ученикъ.

             Къ правамъ во мнѣ охоты нѣтъ.
   

Мефистофель.

             Сказать вамъ правду, милый другъ,
             Я юридическихъ наукъ
             И самъ вполнѣ не одобряю.
             Изъ края въ край, изъ рода въ родъ
             Законъ наслѣдственный идетъ,--
             Болѣзнь народа родовая;
             А результата, -- увы и ахъ!
             Добро перемѣняетъ время
             Во зло, благодѣянье -- въ бремя;
             И горе внукамъ! О правахъ,
             Присущихъ съ дѣтства человѣку,
             И рѣчи не было отъ вѣку!
   

Ученикъ.

             Къ правамъ теперь душа моя
             Двойнымъ пылаетъ отвращеньемъ;
             Блаженъ, кто могъ внимать, какъ я,
             Премудрымъ вашимъ поученьямъ!
             Не въ богословье ль мнѣ итти?
   

Мефистофель.

             Я васъ, признаться, въ заблужденье
             Боюся очень привести:
             Въ наукѣ этой ходъ найти
             Умѣнье надо, и умѣнье!
             Въ ней всюду скрытый ядъ разлитъ,
             И отъ лѣкарствъ не отличитъ
             Его неопытное зрѣнье.
             Вы одного кого-нибудь
             Изъ всѣхъ наставниковъ держитесь
             И на словахъ его клянитесь;
             Въ словахъ науки скрыта суть;
             Въ словахъ вы путь прямой найдете
             И въ храмъ премудрости войдете.
   

Ученикъ.

             Но смыслъ какой-нибудь мы въ словѣ выражаемъ.
   

Мефистофель.

             Прекрасно! Только не всегда:
             Гдѣ смысла нѣтъ, тамъ безъ труда
             Его мы словомъ замѣняемъ;
             На словѣ споры мы ведемъ;
             Системы строимъ мы на немъ;
             Слова -- религіи основа;
             Для насъ священна іота слова.
   

Ученикъ.

             Я васъ, навѣрно, задержалъ;
             Прошу покорно въ томъ прощенья;
             Но я бы очень знать желалъ
             О медицинѣ ваше мнѣнье...
             Три года! Время такъ идетъ,
             А такъ обширна область знанья!..
             Но коль имѣешь указанье,
             Увѣренно идешь впередъ.
   

Мефистофель (въ сторону).

             Я сытъ ученостью сухой,
             Пора явиться сатаной! (Громко).
             Преградъ въ наукѣ этой нѣтъ;
             Узнавъ большой и малый свѣтъ,
             Вамъ остается только ждать,
             Что Богъ благоволитъ послать,
             Излишни всякія старанья:
             Поставлены границы знанью;
             Но тотъ, кто мигъ поймать сумѣлъ,
             Тотъ въ жизни многое успѣлъ!..
             Лицомъ вы очень недурны,
             Притомъ недурно сложены;
             Лишь только будьте посмѣлѣй:
             Коль на себя вы положитесь,
             То всѣ повѣрятъ вамъ, ей-ей!
             Но, главнымъ образомъ, учитесь.
             Какъ нужно съ женщинами быть:
             Различные недуги ихъ, --
             На всѣ лады, на всякій мигъ, --
             Однимъ лишь вы должны лѣчить...
             Пусть прежде санъ жреца науки
             Почтенье къ вамъ во всѣхъ внушитъ;
             Потомъ вы все возьмете въ руки,
             Надъ чѣмъ другой года корпитъ...
             За пульсомъ ручки жмите имъ,
             Или, со взглядомъ огневымъ,
             За талью обхватите ловко,--
             Чтобъ знать, крѣпка ли зашнуровка!
   

Ученикъ.

             Вотъ это все я понялъ ясно!
   

Мефистофель.

             Теорія суха повсюду, милый мой,
             А древо жизни -- такъ цвѣтисто и прекрасно!
   

Ученикъ.

             Сдается, я во снѣ; не знаю, что со мной...
             Могу ль просить я позволенья
             Еще разъ къ вамъ прійти сюда?
   

Мефистофель.

             Я васъ готовъ принять всегда.
   

Ученикъ.

             Такъ я приду безъ замедленья...
             Я съ просьбой къ вамъ: вотъ мой альбомъ:
             Не удостоите ли въ немъ
             Вписать на память пару словъ?
   

Мефистофель.

             Съ охотой вамъ служить готовъ. (Пишетъ и отдаетъ ему).
   

Ученикъ (читаетъ).

             Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum.

(Раcкланивается почтительно и уходитъ).

Мефистофель.

             Вѣрь, вѣрь словамъ змѣи, старайся, слѣдуй имъ, --
             Съ богоподобіемъ простишься ты своимъ!

Фаустъ входитъ.

Фаустъ.

             Куда же мы?
   

Мефистофель

                                 Куда желаешь,
             Лишь только вотъ тебѣ совѣтъ:
             Узнай сначала малый свѣтъ,
             Потомъ уже большой узнаешь;
             И сколько пользы, наслажденья
             Доставитъ это для тебя!
   

Фаустъ.

             Хоть съ длинной бородою я,--
             Мнѣ жить не достаетъ умѣнья,
             И чтобы первый шагъ мой въ свѣтъ
             Удаченъ былъ, -- надежды нѣтъ.
             Я при людяхъ всегда стѣсняюсь
             И вѣчно сзади остаюсь.
   

Мефистофель.

             Пустое, милый мой, ручаюсь;
             Лишь только вѣрь въ себя, не трусь!
   

Фаустъ.

             Но какъ же мы оставимъ домъ?
             Гдѣ кони, слуги и карета?
   

Мефистофель.

             Мы плащъ волшебный развернемъ
             И понесемся въ немъ по свѣту;
             Но лишь, на первый разъ, съ собою
             Большихъ узловъ ты не бери...
             Я дуну огненной струею,
             И мы поднимемся съ земли;
             Намъ всюду путь. Теперь тебя я
             Съ иною жизнью поздравляю!
   

ПОГРЕБЪ АУЭРБАХА ВЪ ЛЕЙПЦИГЪ.

Сходка веселыхъ гулякъ.

Фрошъ.

             Пить не хотятъ? Смѣяться тоже?
             Всѣ постныя согнули рожи,
             Какъ куры мокрыя, сидятъ,
             И не смѣются, и молчатъ.
   

Брандеръ.

             Такъ что же? Дѣло за тобою:
             Ты глупость, свинство выкинь намъ.
   

Фрошъ (выливая ему стаканъ вина на голову).

             Готовъ на то и на другое!
   

Брандеръ.

             Свиньей свинья!
   

Фрошъ.

                                           Хотѣлъ ты самъ!
   

Зибель

             Не ссориться! Сейчасъ миритесь,
             Да въ круговой скорѣй сходитесь.
             Да хоромъ пѣсенку споемъ.
             Го, голла, го!
   

Альтмайеръ.

                                 Постой, ребята!
             Оглохну я; дай въ уши ваты!
   

Зибель.

             Когда подъ сводомъ будто громъ.
             Такъ можно голосомъ гордиться!
   

Фрошъ.

             За двери, кто начнетъ браниться!
             Тра-ла-ла-ла!
   

Альтмайеръ.

             Тра-ла-ла-ла!
   

Фрошъ.

             Что жъ братцы? Спѣлись вы? Начнемъ!
             Святой, великій Римскій тронъ,--
             Несокрушимъ во вѣки онъ!
   

Брандеръ.

             Что ты? Съ политикою? Прочь!
             Чтобы ее побрали черти!
             Молись за то и день и ночь,
             Что ты не Римскій царь. До смерти
             Я радъ тому, друзья мои.
             Что мы не принцы, не цари.
             Но быть безъ старшихъ не годится,
             И папу надо выбрать намъ;
             Самимъ, друзья, понятно вамъ,
             Чѣмъ въ выборахъ руководиться.
   

Фрошъ (поетъ).

                       Взвейся, взвейся выше, птичка соловей!
                       Поклонися ниже миленькой моей!
   

Зибель.

             Не надо ей поклонъ! И слышать не хочу!
   

Фрошъ.

             Поклонъ ей, чортъ возьми, не то отколочу! (поетъ)
                       Прочь замокъ! Въ тиши ночной
                       Прочь замокъ! передъ зарей
                       Прочь замокъ! Ждетъ милый твой!
   

Зибель.

             Пой, пой ее, когда на то охоты стало,
             А я смѣюсь исподтишка.
             Немало нашихъ ей обмануто бывало;
             Вотъ подожди, и ты сыграешь дурака.
             Пусть лучше съ ней балуется лукавый,
             Иль пусть шалитъ она съ козломъ,
             Когда онъ, мчась на шабашъ, подъ хмѣлькомъ,
             Съ ней свяжется: а малый бравый
             Для дуры дѣвки не подъ стать...
             Шалишь! Не дамъ собой играть!
             Ей отъ меня одинъ поклонъ:
             Каменьями всѣ стекла вонъ!
   

Брандеръ (ударяя кулакомъ по столу).

             Молчать! Постойте, вамъ извѣстно,
             Что я умѣю въ свѣтѣ жить;
             Такъ вотъ влюбленнымъ предложить
             Намѣренъ я романсъ прелестный...
             Ручаюсь, не найдешь новѣй!
             Лишь подпѣвайте мнѣ дружнѣй. (Поетъ)
                       Водилась крыса въ кладовой,
                       Глодала сыръ, да масло ѣла;
                       На вкусной пищѣ на такой,
                       Какъ докторъ Лютеръ, разжирѣла;
                       Да поваръ яду подложилъ;
                       Она объѣлась, -- свѣтъ не милъ,
                       Какъ будто бы влюбилась!..
   

Хоръ.

                       Какъ будто бы влюбилась!..
   

Брандеръ.

                       Она туда-сюда снуетъ
                       И пьетъ изъ каждой встрѣчной лужи,
                       Отъ страха мѣста не найдетъ,
                       А все чѣмъ далѣе, тѣмъ хуже!
                       Ей тяжко, тошно... Смерть близка!
                       Нѣтъ силъ у бѣднаго звѣрка,
                       Какъ будто бы влюбилась!
   

Хоръ.

                       Какъ будто бы влюбилась!,
   

Брандеръ.

                       Остатокъ силъ своихъ собравъ,
                       Изъ кладовой по кухнѣ мчится;
                       Но, обезсилѣвши, стремглавъ
                       Въ очагъ вверхъ ножками валится...
                       Схватился поваръ за бока:
                       Какого-де дала стречка,
                       Какъ будто бы влюбилась!
   

Хоръ.

                       Какъ будто бы влюбилась!
   

Зибель.

             За дѣло, честь отдать взялися!
             Бить крысъ, -- куда веселье имъ!
   

Брандеръ.

             Позволь узнать, давно ли крысы
             Подъ покровительствомъ твоимъ?
   

Альтмайеръ.

             Не спроста крысъ толстякъ нашъ лысый
             Подъ покровительство беретъ:
             Онъ въ образѣ раздутой крысы
             Себя невольно узнаетъ..
   

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Вотъ я тебя первоначально
             Хочу ввести въ веселый міръ,
             Гдѣ жизнь катится безпечально,
             Гдѣ людямъ что ни день, то пиръ.
             Превесело живутъ ребята,
             Хотя и съ небольшимъ умомъ;
             На мѣстѣ кружатся одномъ,
             Гонясь за остренькимъ словцомъ,
             Какъ за хвостомъ своимъ котята.
             Пока хозяинъ въ долгъ даетъ,
             Имъ нѣтъ ни горя, ни заботъ.
   

Брандеръ.

             Пріѣзжіе, такъ думать надо;
             По ихъ пріемамъ, по наряду
             Ихъ тотчасъ съ виду отличишь.
   

Фрошъ.

             Да, Лейпцигъ -- маленькій Парижъ,
             И Лейпцигца вездѣ узнаешь.
   

Зибель.

             А ты ихъ за кого считаешь?
   

Фрошъ.

             Постой, пусть подопьютъ! Тогда
             У нихъ мы можемъ безъ труда
             Всю подноготную узнать.
             На видъ, -- Богъ вѣсть какая знать;
             Вишь, гордыя какія рожи!
   

Брандеръ.

             Куда! На торгашей похожи!
   

Альтмайеръ.

             Быть можетъ.
   

Фрошъ.

                                 Стой, дай ихъ поймать!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Чортъ незамѣтенъ никому,
             Хоть онъ на шею сядь ему!
   

Фаустъ.

             Мое почтенье господамъ!
   

Зибель.

             Мы отвѣчаемъ тѣмъ же вамъ.

(тихо, смотря на Мефистофеля)

             Гляди, хромой!
   

Мефистофель

                                 Намъ можно къ вамъ присѣсть?
             Хоть здѣсь въ винѣ и недостатокъ сладкомъ,
             За то компанія порядочная есть.
   

Альтмайеръ.

             Вы избалованы порядкомъ.
   

Фрошъ.

             Вѣдь вы изъ Риппаха? Въ пути
             Ванюшу-дурачка вчера вы не встрѣчали?
   

Мефистофель.

             Да, намъ его пришлось сегодня обойти;
             Мы очень долго съ нимъ болтали;
             Безъ умолку твердилъ о братцахъ онъ
             И каждому послалъ черезъ меня поклонъ.

(Кланяется Фрошу).

Альтмайеръ (тихо).

             Ну что, каковъ?
   

Зибель.

                                 Въ карманъ за словомъ не полѣзъ!
   

Фрошъ.

             Постойте, подери васъ бѣсъ!
   

Мефистофель.

             Вы пѣли, кажется? Отсюда
             Пришлось мнѣ пѣсню услыхать;
             А хоръ, какъ надо полагать,
             Подъ этимъ сводомъ, -- просто чудо!
   

Фрошъ.

             Вы, вѣрно, виртуозъ?
   

Мефистофель.

                                           Пожалуй,
             Охота есть, да силы мало.
   

Альтмайеръ.

             Такъ пѣсенку!
   

Мефистофель.

                                 Хоть сто для васъ.
   

Зибель.

             Но только новую намъ надо.
   

Мефистофель.

             Мы изъ Испаніи сейчасъ,
             Страны пѣвцовъ и винограда. (Поетъ).
                       Жилъ-былъ король когда-то;
                       При немъ блоха жила...--
   

Фрошъ.

             Блоха! Вы слышите? Вѣдь, это почуднѣй
             Всѣхъ вашихъ крысъ и вашихъ всѣхъ мышей!
   

Мефистофель (поетъ).

                       Жилъ-былъ король когда-то;
                       При немъ блоха жила;
                       Милѣй родного брата
                       Она ему была;
                       И вотъ къ портному шлетъ онъ,
                       И отдаетъ приказъ:
             Пусть брюки гостю шьетъ онъ,
             Кафтанъ кроитъ сейчасъ!

0x01 graphic

Брандеръ.

             Скажите только, чтобъ портной
             Сшилъ пару какъ и быть, въ порядкѣ,
             Чтобъ онъ ручался головой,
             Что на штанахъ не будетъ складки!
   

Мефистофель.

                       И вотъ блоха гуляетъ
                       Въ одеждѣ парчевой
                       И орденъ получаетъ
                       Съ цѣпочкой золотой;
                       Блоха сидитъ въ сенатѣ;
                       Блохѣ дана звѣзда,
                       И всѣ ея собратья,--
                       Большіе господа.
                       Придворные и дамы,--
                       Всѣ стонутъ, -- тошенъ свѣтъ!
                       И королевѣ самой
                       Совсѣмъ терпѣнья нѣтъ;
                       Отъ блохъ житье имъ плохо,
                       А блохъ они не бьютъ...--
                       А мы чуть словимъ блоху,--
                       Подъ ноготь, -- и капутъ!..
   

Хоръ (въ восторгѣ).

                       А мы чуть словимъ блоху,--
                       Подъ ноготь -- и капутъ!..
   

Фрошъ.

             Прекрасно! Пѣсенка на славу!
   

Зибель.

             Такъ съ каждою блохою быть должно!
   

Брандеръ.

             Попробуй-ка! Авось поймаешь! Право!
   

Альтмайеръ.

             Да здравствуетъ свобода и вино!
   

Мефистофель.

             Охотно съ вами бы мы чарку осушили,
             Когда бы вина здѣсь немного лучше были.
   

Зибель.

             Что, что такое? Смѣйте повторить!
   

Мефистофель.

             Вѣдь, только я хозяина стѣсняюсь,
             А то вамъ, господа, я могъ бы предложить
             Изъ погребовъ своихъ...
   

Зибель.

                                           Пустое! Я ручаюсь!
   

Фрошъ.

             Но только, если вы взялися угостить,
             Такъ ужъ на славу угощайте
             И слишкомъ мало не давайте!
             Коль долженъ я вину сужденіе сказать,--
             Изъ пустяковъ не стану ротъ марать.
   

Альтмайеръ (тихо).

             Ну, рейнцы! Я узналъ
   

Мефистофель.

                                           Буравъ мнѣ одолжите!
   

Брандеръ.

             Да что вы дѣлать съ нимъ хотите?
             Не бочка же у васъ съ собой припасена?
   

Альтмайеръ.

             А вотъ и съ буравомъ корзина.
   

Мефистофель (Фрошу).

             Какого вы желаете вина?
   

Фрошъ.

             А разныя у васъ есть, значитъ, вина?
   

Мефистофель.

             Да, каждый можетъ выбирать.
   

Альтмайеръ (Фрошу).

             Эге! ужъ ты облизываешь губы!
   

Фрошъ.

             Такъ мнѣ прошу рейнвейну дать.
             Дары отечества мнѣ больше прочихъ любы.
   

Мефистофель (просверливъ въ столѣ противъ Фроша отверстіе).

             Позвольте воску мнѣ, чтобъ дырочки заткнуть.
   

Альтмайеръ.

             Ахъ, это фокусъ, знать, какой-нибудь!
   

Мефистофель (Брандеру).

                       А вы?
   

Брандеръ.

                       Шампанскаго; да только непремѣнно
             Чтобъ изъ бутылки била пѣна.

(Мефистофель буравитъ и, сдѣлавъ изъ воску пробки, затыкаетъ отверстія).

             Зачѣмъ пренебрегать чужимъ добромъ?
             Хорошаго не мало и въ чужомъ.
             Какъ нѣмецъ, я французовъ не люблю,
             Но вина ихъ всегда охотно пью.
   

Мефистофель (Зибелю).

                       А вамъ?
   

Зибель.

             Кислятины я не могу терпѣть;
             Такъ чѣмъ-нибудь послаще угостите.
   

Мефистофель

             Токайскаго вамъ дамъ, коль вы хотите. (Буравитъ).
   

Альтмайеръ.

             Нѣтъ, нѣтъ! Извольте-ка въ глаза мнѣ посмотрѣть!
             Навѣрно шутите вы съ нами!
   

Мефистофель.

             Ай-ай! Съ такими господами
             Опасно было бы шутить!
             Вы лучше мнѣ скорѣй скажите,
             Какимъ виномъ васъ угостить?
   

Альтмайеръ.

             Что толковать! Какимъ хотите!

(Дыры пробуравлены и заткнуты).

Мефистофель (съ странными жестами).

                       Рога приноситъ намъ коза,
                       А грозды и вино -- лоза;
                       Гроздъ соченъ; дерево мертво;
                       Столъ сухъ; но брызнетъ сокъ оттуда...
                       Взгляните глубже въ естество
                       И вѣрьте: совершилось чудо!
                       Теперь откупорьте и пейте.
   

Всѣ (вынимаютъ пробки и, подставляя стаканы, пьютъ).

                       О чудная струя!
   

Мефистофель.

                                           Но капли не пролейте!
   

Всѣ (поютъ).

                       По людоѣдски любо намъ,
                       Какъ будто пятистамъ свиньямъ!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Смотри, какъ напилися всѣ!
   

Фаустъ.

             По мнѣ бы лучше удалиться.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, подожди, дай проявиться
             Скотству во всей своей красѣ.
   

Зибель (пьетъ неосторожно, вино проливается и обращается въ огонь).

                                 Горю, горю!
   

Мефистофель (заговаривая огонь).

                       Уймись, знакомая стихія! (Зибелю).
             Пустое! Капелька потѣшнаго огня!
   

Зибель.

             Что? Вы не знаете меня?
             Кто вы, чортъ васъ возьми, такіе?
   

Фрошъ.

             Въ другой еще осмѣльтесь разъ!
   

Альтмайеръ.

             Спровадить ихъ тихонько бы покуда!
   

Зибель.

             Кто вы? Пришли невѣдомо откуда,
             Да вздумали дурачить насъ!
   

Мефистофель.

             Молчалъ бы ты, боченокъ винный!
   

Зибель.

             И онъ грубитъ еще? Скотина!
   

Брандеръ.

             Ну, въ кулаки пойдутъ сейчасъ!
   

Альтмайеръ (вынимаетъ пробку изъ стола; оттуда вспыхиваетъ пламя).

                       Горю, горю!
   

Зибель.

                                           А, волшебство!
             Да онъ колдунъ! Держи его!

(Всѣ вынимаютъ ножи и наступаютъ на Мефистофеля).

Мефистофель (съ торжественнымъ жестомъ).

                                 По моимъ словамъ,
                                 Быть въ безумьи вамъ!
                                 Будьте здѣсь и тамъ!

(Всѣ останавливаются и смотрятъ съ удивленіемъ другъ на друга).

Альтмайеръ.

             Гдѣ я? Въ какой странѣ прелестной?
   

Фрошъ.

             Вотъ виноградъ!
   

Зибель.

                                 Вотъ грозды подъ рукой!
   

Брандеръ.

             А въ зелени густой древесной
             Какая чудная прохлада! миръ какой!

(Хватаетъ Зибеля за носъ, другіе дѣлаютъ то же другъ у друга и поднимаютъ ножи).

Мефистофель (какъ прежде).

             Обманъ! Сними у нихъ съ очей повязку:
             Пусть видятъ шутки чертовой развязку!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ. Гуляки приходятъ въ себя).

Зибель.

             Что? Какъ?
   

Альтмайеръ.

                                 Гдѣ я?
   

Фрошъ.

                                           Да это носъ твой былъ?
   

Брандеръ.

             А я -- такъ твой рукою ухватилъ?
   

Альтмайеръ.

             Коломъ по головѣ! Всю память потерялъ!
             Стулъ дайте! Голова съ натуги закружилась!
   

Фрошъ.

             Нѣтъ, вы скажите, что случилось?
   

Зибель.

             А гдѣ жъ мошенникъ? Убѣжалъ?
             Живымъ бы отъ меня злодѣй не воротился!
   

Альтмайеръ.

             Я, кажется, видалъ: на бочкѣ изъ воротъ
             Съ товарищемъ своимъ верхомъ онъ покатился.
             А я вѣдь, кажется, порядочно напился...

(оборачиваясь къ столу).

             А что, вино еще не потечетъ?
   

Зибель.

             Все это было ложь, игра воображенья.

0x01 graphic

Фрошъ.

             Но я, вѣдь, пилъ вино, и въ этомъ нѣтъ сомнѣнья!
   

Юрандеръ.

             Но какъ же? А луга, сады и виноградъ?
   

Альтмайеръ.

             А будто нѣтъ чудесъ на свѣтѣ, говорятъ!

0x01 graphic

КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

На низкомъ очагѣ, на огнѣ стоить большой котелъ. Въ дыму, поднимающемся вверхъ, появляются различные призраки. Мартышка-самка сидитъ у котла, снимаетъ пѣну и смотритъ, чтобы онъ не перекипѣлъ. Мартышка-самецъ съ дѣтьми сидитъ подлѣ и грѣется. Стѣны и потолокъ увѣшаны странною утварью вѣдьмы.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Противенъ мнѣ весь этотъ скарбъ волшебный...
             Ужели здѣсь ты думаешь цѣлебный
             Найти напитокъ для меня?
             И надо спрашивать у бабы намъ совѣта?
             И эта грязная стряпня
             Вернетъ мнѣ молодыя лѣта?
             Тогда прощайте вы, надежды всѣ мои,
             Коль человѣка геній благородный
             Съ могучей силою природной
             Другого средства не нашли!
   

Мефистофель.

             Мой другъ, ты говоришь умно,
             И средство есть къ тому другое;
             Да въ книгѣ, жаль, другой оно,
             И подъ главою значится другою.
   

Фаустъ.

             Я знать хочу.
   

Мефистофель.

                                 Тебѣ оно подходитъ болѣ:
             Ни докторовъ въ немъ нѣтъ, ни волшебства!
             Встань и бѣги скорѣе въ поле;
             Лопатой запасись сперва;
             Рой, борони, паши, копайся;
             Спрячь умъ подальше подъ замкомъ;
             Не разбирая чѣмъ, питайся;
             Среди скотовъ живи скотомъ;
             Сбирая съ пашенъ жатву, тоже
             И удобрять тебѣ ихъ слѣдъ,
             Вотъ какъ на три десятка лѣтъ
             Ты можешь сдѣлаться моложе
   

Фаустъ.

             Такого средства мнѣ не надо;
             Отвыкла отъ сохи рука...
             Да жить по-скотски -- что отрады?
   

Мефистофель.

             Такъ надо вѣдьму за бока.
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ же къ вѣдьмѣ обращаться?
             Ты этимъ самъ не можешь что ль заняться?
   

Мефистофель.

             Я самъ! Вотъ мило! Въ этотъ срокъ
             Я-бъ тысячъ пять мостовъ сложить, навѣрно, могъ!
             Тутъ мало одного искусства и умѣнья,
             Тутъ надобно еще терпѣнье.
             Съ годами крѣпнетъ волшебство,
             Тутъ время нужно и работа!
             А все, что ни касается его,
             Все такъ безсмысленно, что даже, будь охота
             У чорта изучать его.-- не хватитъ силъ,
             Хоть чортъ ему людей и научилъ

(указывая на звѣрей).

             Какая милая прислуга!
             Слуга и съ нимъ его супруга, (звѣрямъ)
             А что, хозяйки дома нѣтъ?
   

Мартышки.

                       Она чѣмъ свѣтъ
                       Помело осѣдлала
                       И въ трубу ускакала.
   

Мефистофель.

             Ну, а когда домой воротится опять?
   

Мартышки.

             Пока мы лапы будемъ согрѣвать.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Что, какъ находишь ты почтенную семью?
   

Фаустъ.

             Противнѣй, вѣрно, нѣтъ на свѣтѣ!
   

Мефистофель.

             Ничуть! Мнѣ милы звѣри эти,
             И съ ними я болтать люблю (звѣрямъ).
             Ну, куклы чертовы, скажите,
             Что вы за кашу тамъ варите?
   

Мартышки.

             Мы супъ готовимъ бѣднякамъ.
   

Мефистофель.

             Гостей немало будетъ къ вамъ!
   

Мартышка-самецъ (подходитъ и ласкается къ Мефистофелю).

                       Сыграемъ со мною:
                       Авось раздобудусь деньгою!
                       Теперь, бѣдняку,
                       Живется мнѣ скверно,
                       А чуть зашиби я деньгу,
                       Я умнымъ прослылъ бы, навѣрно!
   

Мефистофель.

             Я думаю, скоту бъ весьма пріятно было,
             Когда бъ его за ставку взяли рыло!

(Мартышки, играя большимъ шаромъ, катятъ его).

Мартышка-самецъ.

                       Вотъ свѣтъ идетъ,
                       Взадъ и впередъ,
                       И внизъ, и вверхъ катится;
                       Онъ пусть внутри,
                       Такъ и смотри,
                       Въ кусочки обратится;
                       Какъ сткло звенитъ,
                       Какъ жаръ горитъ...
                       Но съ нимъ потише, дѣти!
                       Прочь, прочь сейчасъ!
                       Неровенъ часъ,
                       Опасны игры эти!
                       Едва чуть-чуть
                       Его толкнуть,
                       И мигомъ все разбито!
   

Мефистофель.

                       А это что за сито?
   

Мартышка-самецъ (снимаетъ сито).

                       Кто что украдь, --
                       Я въ немъ сейчасъ узнаю.

(Подбѣгаетъ къ самкѣ и показываетъ ей).

                       Воръ крадетъ: глядь!
                       Его узнать
                       Легко, я полагаю?
   

Мефистофель (подойдя къ огню).

             А что горшокъ вонъ этотъ означаетъ?
   

Обѣ мартышки.

                       Безмозглая башка!
                       Не знаетъ онъ горшка!
                       Котла, глупецъ, не знаетъ!
   

Мефистофель.

             Скотина глупая, молчать!
   

Мартышка-самецъ.

             Возьми метлу и въ кресло сядь (принуждаетъ его сѣсть).
   

Фаустъ (стоявшій все это время передъ зеркаломъ, то приближаясь, то удаляясь отъ него).

             Гдѣ я? Какое чудное видѣнье
             Въ стеклѣ волшебномъ этомъ вижу я?
             Веди меня, любовь, въ свои селенья,
             Въ обитель красоты веди меня!..
             Зачѣмъ, едва приблизился къ тебѣ я,
             Передо мной сокрылась снова ты,
             Зачѣмъ къ тебѣ я подойти не смѣю,
             Богиня чистой, свѣтлой красоты?
             Возможно ли, прекрасное созданье,
             Чтобъ родиной твоей была земля?
             Всѣхъ совершенствъ чудесное сліянье,
             Найду ли на землѣ тебѣ подобье я?
   

Мефистофель.

             Ну, да, конечно, коль надъ ней
             Трудился Богъ шесть цѣлыхъ дней
             И самъ себѣ промолвилъ: браво!
             Такъ значитъ, вышло все на славу!
             Теперь любуйся ей покуда!
             Другую я тебѣ добуду,
             И счастливъ ты, когда она
             Тебѣ судьбою суждена!

(Фаустъ смотритъ въ зеркало. Мефистофель, развалясь въ креслѣ и играя вѣникомъ, продолжаетъ говорить):

             Какъ царь, на тронѣ я сижу,
             И скипетръ свой въ рукахъ держу,
             И лишь корона въ недочетѣ.
   

Мартышки (дѣлавшія между собою до этихъ поръ странныя движенія, приносятъ Месфистоефелю корону съ громкимъ крикомъ).

                       Тогда скорѣй
                       Въ крови и потѣ
                       Корону склей!

(Неловко несутъ ее и, разбивъ на двѣ части, прыгаютъ кругомъ ея).

                       Свершилось, свершилось!
                       Мы пляшемъ, оремъ
                       И риѳмы плетемъ.
   

Фаустъ (передъ зеркаломъ).

             Нѣтъ силъ! Я весь горю, и голова кругомъ!
   

Мефистофель (указывая на звѣрей).

             И у меня башка отъ чуши закружилась!
   

Мартышки.

                       Что намъ удалося,
                       Что къ мѣсту пришлося,
                       Въ заслугу себѣ мы зачтемъ.
   

Фаустъ (какъ прежде).

             О, я схожу съ ума! Нѣтъ больше силъ моихъ!
             Прошу тебя, уйдемъ скорѣй отсюда!
   

Мефистофель (по-прежнему).

             А долженъ все жъ я согласиться буду,
             Что откровенности нельзя отнять у нихъ!

(Котелъ, оставленный мартышкою, начинаетъ перекипать; появляется большое пламя, которое бьетъ въ трубу. Вѣдьма вылетаетъ изъ пламени съ рѣзкимъ крикомъ).

Вѣдьма.

                       Ай, ай, ай, ай! Проклятый звѣрь!
                       Проспалъ! Не придержалъ огня!
                       Котелъ весь упустилъ! Спалилъ, сожегъ меня!
                       Вотъ я съ тобой раздѣлаюсь теперь!

(Увидя Фауста и Мефистофеля).

                       Кто тамъ у насъ?
                       Кто? Молвь сейчасъ!
                       Что нужно вамъ?
                       На кой чортъ къ намъ?
                       Я вамъ задамъ,
                       Чортъ васъ дери!

(Черпаетъ ложкой изъ котла и брызгаетъ на всѣхъ огнемъ. Мартышки визжатъ).

Мефистофель (обернувъ вѣникъ, бьетъ посуду).

                       Разъ, два и три!
                       Вотъ, вотъ, смотри, --
                       Горшки твои!
                       Вверхъ дномъ сейчасъ
                       Весь твой припасъ!
                       Вотъ это плясъ
                       Подъ твой гудокъ!

(Вѣдьма въ ужасѣ отступаетъ).

             Ну что? Узнала ли, скотина,
             Владыку своего и господина,
             Иль все еще, должно быть, невдомекъ?
             Ты хочешь, къ чорту вы пойдете,--
             И ты сама, и всѣ твои коты?
             Аль куртки красной не видала ты?
             Аль пѣтушиное перо ужъ не въ почетѣ?
             Ужъ не явиться ль мнѣ самимъ собой
             И самому сказать, кто я такой?
   

Вѣдьма (униженно).

             Простите за такую встрѣчу:
             Но вашихъ вороновъ никакъ я не замѣчу,
             Да и копыта нѣтъ при васъ.
   

Мефистофель.

             Ну, ну, прощу на этотъ разъ;
             Дѣйствительно, прошло немало
             Съ тѣхъ поръ, какъ ты меня въ послѣдній разъ видала.
             Культура, обходя весь свѣтъ, и на чертяхъ
             Свою печать, конечно, положила, --
             И демонъ -- пугало свой вѣкъ уже отжило:
             Нѣтъ нужды ни въ хвостѣ, ни въ рожкахъ, ни въ когтяхъ,
             Что до ноги, такъ, -- надо полагать,--
             Она мнѣ повредитъ въ народѣ,
             А потому, какъ это нынче въ модѣ,
             Поддѣльную икру я началъ надѣвать.
   

Вѣдьма (пляшетъ).

             Охъ, я съ ума сойти готова,
             Что вижу сатану я снова!
   

Мефистофель.

             Про имя умолчи!
   

Вѣдьма.

             Какъ! Что же въ немъ дурного!
             Аль вамъ что сдѣлало оно?
   

Мефистофель.

             Въ преданія записано давно;
             Хоть, впрочемъ, людямъ все равно:
             Пусть отрицаютъ духа злого,--
             Вѣдь, зло останется при нихъ!
             Барономъ я теперь зовуся;
             Я кавалеръ, не хуже я другихъ,
             И кровью знатною горжуся,
             И гербъ имѣю, наконецъ!

(Дѣлаетъ неприличное движеніе)

Вѣдьма (заливается хохотомъ).

             Ха, ха, ха, ха! Да, это въ вашемъ вкусѣ!
             Вы все такой же сорванецъ!
   

Мефистофель. (Фаусту).

             Вотъ, можешь у меня, мой другъ, учиться,
             Какъ нужно съ вѣдьмой обходиться!
   

Вѣдьма.

             Но чѣмъ служить могу вамъ я?
   

Мефистофель.

             Дай намъ извѣстнаго питья,
             Да только нѣтъ ли подревнѣе.
             Чтобъ разбирало посильнѣе?
   

Вѣдьма.

             Въ бутылочкѣ есть у меня запасъ;
             Я изъ нея сама частенько подкрѣпляюсь;
             И вони никакой, ручаюсь...
             Оттуда уступлю стаканчикъ и для васъ. (Тихо).
             Но коли слабый будетъ пить,
             Ему и часу не прожить.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, этотъ человѣкъ -- знакомый старый мой.
             Давай ему питья, какого нѣтъ сильнѣе;
             Черти свой кругъ, читай свой заговоръ скорѣе
             И снадобьемъ своимъ его напой!

(Вѣдьма съ причудливыми тѣлодвиженіями чертитъ кругъ и ставитъ туда разные предметы. Стаканы и горшки звенятъ и производятъ музыку. Наконецъ она приноситъ большую книгу и ставитъ въ кругъ мартышекъ, изъ которыхъ на одну кладетъ книгу, а другія стоятъ съ факелами. Она даетъ знакъ Фаусту войти въ кругъ).

Фаустъ (Мефистофелю).

             Скажи мнѣ, что это такое?
             Обманъ, кривляніе пустое!
             Давно извѣстно всѣмъ оно
             И надоѣло всѣмъ давно.
   

Мефистофель.

             Э, вздоръ! Все это такъ, для смѣха;
             Зачѣмъ такъ строго осуждать?
             Вѣдь, надо докторамъ и въ чарахъ подражать;
             Не будетъ иначе питье имѣть успѣха,

(Принуждаетъ его войти въ кругъ).

Вѣдьма (читаетъ по книгѣ съ большою напыщенностью).

                       Смотри, пойми!
                       Одинъ возьми,
                       Упятери,
                       На два помножь;
                       Отбросивъ три.
                       Два выкинь тожъ;
                       Потомъ опять
                       Четыре, пять
                       И шесть подрядъ
                       Отбрось назадъ;
                       А послѣ семь
                       И восемь къ тѣмъ
                       Причти -- и вотъ
                       Какъ чортъ сочтетъ;
                       Изъ девяти, --
                       Одинъ всего:
                       Изъ десяти, --
                       Ни одного...
                       Однажды разъ -- и будетъ разъ...
                       Вотъ какъ ведется счетъ у насъ!
   

Фаустъ.

             Въ горячкѣ бредитъ, знать, старуха.
   

Мефистофель.

             О, это лишь вступленіе одно.
             Вся книга такъ; дѣйствительно, чудно
             Для непривыкнувшаго уха!
             Противорѣчія такого,
             Какъ въ ней, ни дуракамъ, ни умнымъ не понять...
             Все это, милый мой, не старо и не ново;
             Обычай, -- ложь за правду выдавать,
             Одно за три, или обратно
             Три за одно считая непонятно,
             Существовалъ во всѣ вѣка...
             Пускай болтаютъ вздоръ; на это
             Вѣдь не положено запрета!
             Какъ образумишь дурака?
             Дай слово, -- вѣритъ онъ и свято сохраняетъ;
             А есть ли въ словѣ смыслъ, -- и знать онъ не желаетъ!
   

Вѣдьма (продолжаетъ).

                       Высокую силу
                       Познанья святого
                       Судьбина сокрыла
                       Отъ ока земного:
                       Кто жъ правды не ищетъ съ усердіемъ, тотъ
                       Нерѣдко ее безъ труда узнаетъ.
   

Фаустъ.

             Ну, ну, довольно! Что за вздоръ!
             Вѣдь уши вянуть начинаютъ!
             Мнѣ кажется, что цѣлый хоръ
             Въ сто тысячъ дураковъ чушь взапуски болтаютъ.
   

Мефистофель.

             Довольно, милая, кончай,
             Да снадобье скорѣй давай,
             Да наливай полнѣй:-твое
             Не повредитъ ему питье;
             Онъ выпьетъ все однимъ глоткомъ;
             Ему вѣдь это нипочемъ!
   

Вѣдьма (съ церемоніями подноситъ Фаусту напитокъ, изъ котораго вспыхиваетъ пламя).

             Не бойся. Выпивай скорѣй!
             На сердцѣ станетъ веселѣй!
             Кто съ чортомъ могъ на ты сойтись,
             Огней потѣшныхъ не страшись!

(открываетъ кругъ. Фаустъ выходитъ изъ него).

Мефистофель.

             Идемъ! Тебѣ нельзя въ покоѣ оставаться!
   

Вѣдьма.

             Будь вамъ въ добро напитокъ мой!
   

Мефистофель (Вѣдьмѣ).

             Коль я въ долгу передъ тобой,
             То на Вальпургіи мы можемъ расквитаться.
   

Вѣдьма (Фаусту).

             А вотъ вамъ пѣсенка! Порою
             Вамъ надо пѣть ее, чтобъ дѣло шло на ладъ.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ну, а теперь идемъ со мною,
             Чтобы волшебное питье
             Проникло тѣло все твое
             И къ лѣности тебя пріятной пріучило,
             Чтобы тебѣ понятно было,
             Какъ нарождается плутишка Купидонъ,
             И какъ растетъ, и какъ играетъ онъ.
   

Фаустъ.

             Дай загляну еще немного
             На милый образъ въ зеркалѣ моемъ!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, не теряя времени, въ дорогу!
             Всѣхъ женщинъ образецъ увидишь ты живьемъ (въ сторону).
             Съ такимъ напиткомъ будешь ты, конечно,
             Елену видѣть въ каждой бабѣ встрѣчной!

0x01 graphic

УЛИЦА.

Фаустъ. Маргарита проходитъ.

Фаустъ.

             Прелестной барышнѣ чѣмъ я могу служить?
             Позвольте мнѣ домой васъ проводить?
   

Маргарита.

             Не барышня, себя прелестной не считаю
             И до дому сама дорогу знаю (проходитъ).
   

Фаустъ.

             Ей-Богу, чудное дитя!
             Не видывалъ подобной я.
             Такъ добродѣтельна, скромна,
             Хотя рѣзка чуть-чуть она...
             А розы губокъ, щечекъ милыхъ
             Я въ жизнь свою забыть не въ силахъ!..
             А взглядъ опущенный ея.--
             Онъ сердце полонилъ мое...
             Когда жъ она раздражена,
             Какъ восхитительна она!

Мефистофель входитъ.

Фаустъ.

             Достань красотку мнѣ!
   

Мефистофель.

                                           Которую?
   

Фаустъ.

                                                               Вотъ эту!
   

Мефистофель.

             Отъ исповѣди шла она сейчасъ;
             Тамъ я, за стуломъ притаясь,
             Подслушивалъ ея отвѣты:
             Ни въ чемъ почти-что не грѣшна;
             Напрасно шла къ попу она,
             И силы у меня надъ нею не найдется.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Ей лѣтъ четырнадцать, навѣрно, есть сейчасъ.
   

Мефистофель.

             Вы прытки, я гляжу на васъ;
             Вы рвете каждый цвѣтъ, чуть вамъ онъ приглянется,
             Не зная чести и стыда.
             Но только, къ счастью, не всегда
             Вамъ это можно, господа!
   

Фаустъ.

             Мужъ добродѣтельный! Нельзя ли
             Не проповѣдывать морали?
             Вотъ весь мой сказъ: не будь сегодня въ ночь
             Красотка на моей постели, --
             Ты можешь убираться прочь.
   

Мефистофель.

             Поймите, это мнѣ не въ мочь:
             Мнѣ надо мало двѣ недѣли,
             Чтобъ только случай улучить.
   

Фаустъ.

             Имѣй на сутки я терпѣнье,
             Не надо бъ чорта мнѣ просить
             Помочь въ подобномъ затрудненьи!
   

Мефистофель.

             Вы, какъ французъ, толкуете опять;
             Позвольте вамъ на то одно сказать:
             Что вамъ безъ толку торопиться?
             Гораздо болѣ смысла въ томъ,
             Чтобъ, по началу, со звѣркомъ
             Побаловаться, повозиться,
             Потомъ уже къ рукамъ прибрать его,
             Точь въ точь какъ въ сказкахъ говорится.
   

Фаустъ.

             Мой аппетитъ великъ и безъ того.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, не шутя и не сердясь!
             При случаѣ такомъ, я повторяю снова,
             Не сдѣлать ничего заразъ;
             Гдѣ жъ недостанетъ силъ у насъ,
             Тамъ надо дѣйствовать и хитро, и толково!
   

Фаустъ.

             Достань отъ ней мнѣ что-нибудь!
             Дай на ея покой взглянуть!
             Дай бантикъ отъ ея груди!
             Подвязку съ ногъ ея найди!
   

Мефистофель.

             Чтобъ видѣть вы могли и знать,
             Какъ вашимъ мукамъ я помочь душой желаю,
             Я вамъ сегодня жъ предлагаю
             Въ ея покояхъ побывать.
   

Фаустъ.

             Ты хочешь мнѣ ее отдать?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, нѣтъ! Она уйдетъ къ сосѣдкѣ въ домъ;
             А мы,-- мы къ ней межъ тѣмъ придемъ;
             Тамъ, предвкушая наслажденье,
             Часокъ другой провесть ты можешь въ упоеньи...
   

Фаустъ.

             Тогда пойдемъ!
   

Мефистофель.

                                 Нѣтъ, нѣтъ, мой милый, подожди!
   

Фаустъ.

             Смотри, не забывай подарокъ принести. (Уходитъ).
   

Мефистофель (одинъ).

             Дарить? Сейчасъ? Дѣла идутъ на ладъ!..
             Не мало я мѣстечекъ знаю,
             Гдѣ не одинъ закопанъ кладъ...
             Пойду пока, пооткопаю!.. (Уходитъ).
   

ВЕЧЕРЪ.

Маленькая, чистенькая комната.

Маргарита (заплетая косы).

             Не знаю, что бы я дала,
             Когда бы только я могла
             Узнать навѣрно, кто такой
             Сегодня встрѣтился со мной.
             По виду, знатенъ, и уменъ,
             И смѣлъ, и, вмѣстѣ, вѣжливъ онъ! (Уходитъ).
   

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Ну, проходи теперь сюда.
   

Фаустъ.

             Прошу тебя, уйди куда-нибудь отсюда,
             Оставь меня наединѣ покуда!
   

Мефистофель.

             Не всякая дѣвчонка такъ чиста! (Уходитъ).
   

Фаустъ (одинъ).

             Привѣтъ тебѣ, пріютъ моей любви,
             Почіющій въ сіяніи заката!
             Пылай душа, огнемъ любви объята!
             Роса надежды, сердце оживи!
             Духъ мира надо всѣмъ простеръ незримо крылья;
             Вездѣ порядка строгаго печать...
             Какое въ бѣдности обилье!
             Какой въ темницѣ миръ, какая благодать!

(Садится въ кресло).

             Прими меня, престолъ отцовъ старинный,
             Какъ предковъ ты въ объятья принималъ!
             Какъ часто ты свидѣтелемъ картины
             Семейныхъ тихихъ радостей бывалъ!
             Здѣсь, тихимъ вечеромъ, припавъ въ мольбѣ глубокой,
             Къ Христу возносятся невинныя сердца,
             И милая моя, ребенокъ полнощекій,
             Цѣлуетъ руки блеклыя отца...
             Дитя! Я чувствую, какъ вѣетъ надо мной
             Духъ чистоты, -- наставникъ твой, хранитель;
             Онъ учитъ пыль сметать заботливой рукой
             И скатерть настилать на столикъ чистый твой...
             О милая рука! Ты скромную обитель
             Преобразила въ рай земной!..

(Распахиваетъ занавѣсъ кровати).

             А здѣсь! Какая жажда наслажденій
             И страхъ какой стѣснили грудь мою!
             Здѣсь я блаженства чашу изопью!
             Природа! Здѣсь средь легкихъ сновидѣній
             Взрастила ты любимицу свою!
             Здѣсь утро бытія дитя твое встрѣчало,
             И жизнію ты грудь младенца наполняла!
             Здѣсь изъ чистѣйшихъ соковъ вещества
             Слагался образъ божества!..
   
             Но гдѣ я? Для. чего я здѣсь?
             Зачѣмъ дрожу, горю я весь?
             Что такъ стѣснило грудь мою?
             Ахъ, я себя не узнаю!
   
             Какою силой неземной
             Недвижно къ мѣсту я прикованъ?
             Какою страстью околдованъ?
             Мнѣ душно, тяжко! Что со мной?
   
             Взойдетъ, -- къ ея ногамъ тогда, --
             Въ трудахъ состарѣвшій ученый,--
             Какъ робкій юноша влюбленный,
             Паду безъ страха и стыда!..
   

Мефистофель (входя)

             Прочь, прочь! Она идетъ сюда!
   

Фаустъ.

             Уйдемъ отсель! И навсегда!
   

Мефистофель.

             Взгляните-на, какой для васъ
             Подарокъ важный я припасъ!
             Къ ней въ шкафъ его поставить надо...
             Вотъ, полагаю, будетъ рада!
             Хотя, неся его сюда,
             Другое я имѣлъ въ предметѣ...
             Да что ужъ! Дѣти -- вѣчно дѣти;
             Игрушки имъ нужны всегда.
   

Фаустъ.

             Какъ быть мнѣ?
   

Мефистофель.

                                 Время размышлять!
             Не приберечь ли намъ подарокъ?
             Коль вашъ любовный пылъ такъ жарокъ,
             Такъ для чего вамъ ночи ждать?
             И мнѣ-то менѣе трудиться!
             Ну, пору вы нашли скупиться!

(Ставитъ вещи въ шкафъ и запираетъ его).

             Прочь! Не пойму я васъ никакъ:
             Я суечусь и такъ, и сякъ,
             А вы, -- на васъ нашелъ столбнякъ,
             Какъ будто бы въ коллегіальной залѣ
             Живьемъ предъ вами предстояли
             И физика, и метафизика!..
             Скорѣй, скорѣй! Идемъ, пока
             Тебя на мѣстѣ не застали!

(Уходитъ).

Маргарита (входя)

             Какъ душно здѣсь и жарко стало! (Открываетъ окно)
             Погода жъ вовсе не тепла...
             Я что-то очень бы желала,
             Чтобъ маменька домой пришла;
             Мнѣ страшно; дрожь беретъ меня...
              Ужасная трусиха я!..

(Начинаетъ раздѣваться и поетъ).

                       Жилъ въ Ѳулѣ царь когда то;
                       Онъ милой вѣренъ былъ;
                       Отъ ней онъ кубокъ свято
                       Въ знакъ памяти хранилъ.
   
                       Онъ съ нимъ не разставался;
                       Въ пирахъ лишь въ немъ онъ пилъ
                       И, чуть его касался,
                       О другѣ слезы лилъ.
   
                       И въ часъ своей кончины
                       Онъ царство сосчиталъ
                       И все въ въ немъ отдалъ сыну;
                       Себѣ лишь кубокъ взялъ...
   
                       Гдѣ замокъ возвышался
                       Среди морскихъ зыбей,
                       Пируя, онъ прощался
                       Съ дружиною своей;
   
                       Тамъ, -- старый бражникъ, -- пилъ онъ
                       Послѣдній жизни жаръ,
                       И въ море уронилъ онъ
                       Завѣтный милый даръ.
   
                       Когда жъ морской пучиной
                       Былъ кубокъ поглощенъ,
                       Померкъ въ немъ взоръ орлиный,
                       И болѣ не пилъ онъ...

(Открываетъ шкафъ и видитъ подарокъ).

             Я помню, шкафъ я заперла;
             Кто жъ въ немъ шкатулочку поставилъ?
             Какъ мнѣ попасть она могла?
             Иль кто ее въ залогъ оставилъ?
             На лентѣ ключъ. Но что же въ ней?
             Что, если я ее открою?
             Ахъ, Боже мой! Что тамъ такое?
             Уборъ! Какой еще! Ей-ей,
             Съ такими пышными камнями
             Не стыдно выйти знатной дамѣ...
             Чей онъ? Когда бы былъ онъ мой!
             Что, если я его надѣну?..

(Надѣваетъ его и смотрится въ зеркало)

             Мой Богъ, какая перемѣна!
             Не узнаю себя самой!
             Вотъ, что мнѣ въ томъ, что я красива?
             Бѣдна я; что краса за диво!
             Не всѣ на бѣдныхъ и глядятъ,
             А хвалятъ ихъ -- изъ состраданья...
             Однѣ лишь деньги всѣхъ манятъ;
             Однѣхъ лишь денегъ все хотятъ, --
             А мы, -- мы, бѣдныя, не стоимъ и вниманья!

0x01 graphic

0x01 graphic

ПРОГУЛКА.

Фаустъ ходитъ въ задумчивости; Мефистофель подходитъ къ нему.

Мефистофель.

             Клянусь отверженной любовью! адомъ всѣмъ!
             Поклялся бъ хуже я,-- бѣда, не знаю чѣмъ!
   

Фаустъ.

             Въ чемъ дѣло? Что съ тобой, скажи на милость?
             И чѣмъ ты такъ разсерженъ? Что случилось?
   

Мефистофель.

             Послалъ бы я себя ко всѣмъ чертямъ,
             Когда бы не былъ чортомъ самъ!
   

Фаустъ.

             Да разскажи, что такъ тебя тревожитъ?
             Иль ты съ ума сошелъ, быть можетъ?
   

Мефистофель.

             Подумайте, уборъ, что я досталъ
             Для Гретхенъ, -- попъ къ рукамъ прибралъ!
             Чуть про подарокъ мать узнала,
             Тотчасъ въ душѣ страшиться стала...
             Пречуткій носъ у ней, вамъ надобно сказать;
             Въ молитвенникъ онъ уткнутъ постоянно
             И что священно, иль погано,
             По духу можетъ отличать.
             Чуть про подарокъ мать узнала
             У дочки, мигомъ угадала,
             Что тутъ-де благодати мало.
             "Мое дитя!" -- она ей говоритъ, --
             "Несправедливое стяжанье,
             "Какъ бремя, душу тяготитъ
             "И Божье за собой приводитъ наказанье:
             "Снесемъ его Владычицѣ небесной,
             "И манны намъ пошлетъ она чудесной!"
             На то надула Гретхенъ губы:
             Дареному коню не смотрятъ; дескать, въ зубы,
             И почему жъ безбожникъ тотъ,
             Кто ей такія вещи шлетъ?
             Мать между тѣмъ попа призвать успѣла;
             А тотъ, едва смекнулъ, въ чемъ дѣло,
             И лясы мигомъ распустилъ.
             "Благая мысль!" -- онъ говорилъ, --
             "Кто побѣждаетъ, тотъ спасенъ!
             "Желудкомъ крѣпкимъ церковь обладаетъ;
             "Подчасъ онъ области и земли пожираетъ,
             "А никогда не лопнетъ онъ;
             "Нечистое все варитъ онъ отлично...
             "Да, только церкви, милыя мои,
             "Стяжаніе неправое прилично!"
   

Фаустъ.

             Такъ что жъ? Таковъ пріемъ обычный;
             То жъ говорятъ жиды и короли.
   

Мефистофель.

             Затѣмъ, взялъ цѣпь и серьги онъ у нихъ,
             Какъ пригоршню грибовъ лѣсныхъ;
             Не больше ихъ благодарилъ,
             Какъ будто горсть орѣховъ получилъ,
             Но обѣщалъ имъ въ небѣ благодать
             И очень тѣмъ утѣшилъ мать.
   

Фаустъ.

             А Гретхенъ что?
   

Мефистофель.

                                           Она страдаетъ,
             Томится день и ночь, не осушая слезъ;
             Все о вещахъ потерянныхъ мечтаетъ.
             А болѣе о томъ, кто ихъ принесъ.
   

Фаустъ.

             Мнѣ горько, что такъ грустно ей;
             Достань подарокъ поцѣннѣй
             И къ ней снеси его сейчасъ!
   

Мефистофель.

             О да, игрушки все для васъ!
   

Фаустъ.

             Такъ вотъ, приказъ исполни мой:
             Къ ея сосѣдкѣ приласкайся;
             Ты чертъ, не будь же размазней;
             А о порядкѣ постарайся!..
   

Мефистофель.

             Готовъ охотно вамъ служить! (Фаустъ уходитъ).
             Такой, какъ ты, дуракъ влюбленный
             Готовъ, чтобъ милой угодить,
             Перевернуть весь строй вселенной!..
   

ДОМЪ СОСѢДКИ МАРТЫ.

Марта одна.

Марта.

             Мой мужъ, -- Господь его прости:
             Въ немъ вѣчно не было пути!--
             Уѣхалъ; а жена ни съ чѣмъ!
             А, Богъ свидѣтель, между тѣмъ
             Любила я его всегда,
             Не огорчала никогда (плачетъ).
             А вдругъ -- велѣлъ онъ долго жить?
             И нѣтъ свидѣтелей! Какъ быть?

Маргарита вбѣгаетъ.

Маргарита.

                       Сосѣдка!
   

Марта.

                                           Гретхенъ, что случилось?
   

Маргарита.

             Я духу не могу собрать.
             Представьте, у меня опять
             Въ шкафу шкатулка очутилась,
             И, какъ тогда, уборъ въ ней тоже,
             Но много прежняго дороже.
   

Марта.

             Лишь только бъ не узнала мать,
             А то простися съ нимъ опять!
   

Маргарита.

             Взгляните! Любо посмотрѣть!
   

Марта.

             О ты, счастливое созданье! (наряжаетъ ее).
   

Маргарита.

             За то не смѣю я надѣть
             Ни въ праздникъ ихъ, ни на гулянье.
   

Марта.

             Ты часто у меня бываешь;
             Хранить тебѣ ихъ буду я;
             Коль ихъ ты видѣть пожелаешь, --
             Зайдешь ко мнѣ и у меня
             Часокъ-другой въ нихъ погуляешь.
             Потомъ, по праздникамъ большимъ,
             Ихъ надѣвать ты станешь постепенно:
             Сперва кольцо, тамъ цѣпь и серьги вслѣдъ за нимъ.
             Мать не увидитъ перемѣны,
             Да незамѣтно будетъ и другимъ.
   

Маргарита.

             Но кто же ихъ принесъ? Откуда
             Взялись онѣ? Тутъ нѣтъ ли худа? (стукъ въ дверь).
             Стучится кто то... Боже мой,
             Не мать ли это?
   

Марта (заглянувъ за занавѣсъ двери).

                                           Нѣтъ, чужой.
             Войдите!

Мефистофель входитъ.

Мефистофель.

                                 Я прошу прощенія у дамъ,
             Что къ нимъ вхожу я безъ доклада.
             Мнѣ видѣть Марту Швердлейнъ надо.
   

Марта.

             Что отъ меня угодно вамъ?
   

Мефистофель (тихо ей).

             Я знаю васъ; съ меня довольно;
             Тутъ гостья знатная у васъ.
             Простите дерзости невольной;
             Я съ вами свижусь черезъ часъ.
   

Марта (громко Маргаритѣ).

             Вотъ чудо, милая моя:
             За барышню сочли тебя!
   

Маргарита.

             Ахъ, нѣтъ! Я дѣвушка простая;
             Вы черезчуръ добры со мной;
             А цѣпь на шеѣ дорогая
             И этотъ весь уборъ -- не мой.
   

Мефистофель.

             О, я сужу не по убору, --
             Нѣтъ, поразили въ васъ меня
             Вашъ видъ, плѣнительные взоры,
             И радъ душой остаться я.
   

Марта.

             Что скажете вы мнѣ?
   

Мефистофель.

             Желалъ бы я принесть
             Для васъ повеселѣе вѣсть;
             Но почему-то мнѣ сдается,
             Что мнѣ раскаиваться въ этомъ не придется.
             Отъ мужа вамъ поклонъ; скончался вашъ супругъ.
   

Марта.

             Какъ? Что? Мой мужъ? Мой милый другъ!
             Ахъ, отъ тоски по немъ умру я!
   

Маргарита.

             Утѣшьтеся!
   

Мефистофель.

                                 Вотъ все, что вамъ сказать могу я.
   

Маргарита.

             Мой Богъ, какой ударъ для васъ!
             Перенести его могла бы я едва ли!
   

Мефистофель.

             Есть горе въ радости, и радость есть въ печали.
   

Марта.

             Каковъ же былъ его послѣдній часъ?
   

Мефистофель.

             Скончался онъ по-христіански
             И погребенъ въ землѣ святой,
             И гробовой его покой
             Хранитъ святой Антоній Падуанскій.
   

Марта.

             Онъ позаботился ль кой-что женѣ оставить?
   

Мефистофель.

             Просилъ за упокой его
             Онъ васъ три ста обѣденъ справить;
             Къ несчастью, больше ничего.
   

Марта.

             Другой ночей не досыпаетъ,
             Несыто ѣстъ, не допиваетъ,
             Чтобъ лишь деньжонокъ сколотить,
             Да кое-что на черный день добыть.
   

Мефистофель.

             Я очень этимъ огорченъ,
             Но у него ихъ нѣтъ, я это знаю вѣрно.
             За то какъ искренно и какъ нелицемѣрно
             Жалѣлъ о томъ въ свой часъ предсмертный онъ
   

Маргарита.

             Что за несчастье, мой Творецъ!
             И мнѣ о немъ бы надо помолиться!
   

Мефистофель.

             Вы такъ прелестны, въ томъ готовъ я побожиться,
             Что вамъ хоть завтра подъ вѣнецъ!
   

Маргарита.

             Ахъ, нѣтъ! Не стоитъ и мечтать!
   

Мефистофель.

             Коль быть женой не доведется,
             Любезный, вѣрно, вамъ найдется;
             Все не въ накладѣ вы опять.
   

Маргарита.

             Нѣтъ, такъ не водится у насъ,
   

Мефистофель.

             А все случается подчасъ.
   

Марта.

             Да разскажите жъ!
   

Мефистофель.

                                           Я стоялъ
             При немъ, когда онъ умиралъ.
             Хоть въ грязной и гнилой соломѣ,
             Но о Христѣ скончался онъ
             И мыслью о женѣ, о дѣтяхъ и о домѣ
             Въ свой часъ предсмертный былъ смущенъ.
             "Я извергъ", говорилъ, "разбойникъ!
             "Что завѣщаю я женѣ?
             "Когда бъ она простила мнѣ!"
   

Марта.

             Простила все я! Добрый былъ покойникъ!
   

Мефистофель.

             "Но, -- Бога я могу въ свидѣтели призвать, --
             "Она одна во всемъ виною!"
   

Марта.

             Лжецъ! На жену предъ смертью клеветать!
   

Мефистофель.

             Въ послѣднемъ, надо полагать,
             Онъ бредилъ. "Дома я съ женою.
             Онъ вслѣдъ за этимъ говорилъ,
             "Не какъ гуляка праздный жилъ;
             "Сперва дѣтей ей наплодилъ;
             "Потомъ, живя и честно, и толково,
             "Я хлѣбъ ей добывалъ, и день, и ночь трудясь, --
             "И хлѣбъ, скажу вамъ не хвалясь,
             "Въ обширнѣйшемъ значеньи слова,
             "А самъ я отъ жены на часъ,
             "На мигъ одинъ не зналъ покою!
   

Марта.

             А онъ забылъ, что бѣдная жена
             Что муки приняла, а все ему вѣрна!
   

Мефистофель.

             Да, но вѣдь все жъ онъ васъ любилъ душою.
             Онъ говорилъ: "Когда я Мальту покидалъ,
             " Молился о женѣ и дѣтяхъ я усердно;
             "Къ нимъ небо было милосердно:
             "Корабль турецкій къ намъ на этотъ разъ попалъ
             "А въ немъ казна султанская везлася.
             "За мужество была награда намъ.
             "Мы раздѣлили по частямъ,
             "И сумма мнѣ солидная пришлася."
   

Марта.

             Что? Какъ? Куда же это все дѣвалось?
   

Мефистофель.

             Увы, про это какъ намъ знать?
             Когда въ Неаполѣ бывать ему случалось,
             Съ нимъ барыня одна связалась,
             И между нихъ кой-что такое сталось,
             Что онъ по гробъ отъ ней не могъ отстать,
   

Марта.

             Грабитель собственной семьи! Мотаетъ онъ,
             А здѣсь нужда гнететъ со всѣхъ сторонъ!
   

Мефистофель.

             За то теперь его и нѣтъ!
             А вамъ, такъ отъ души совѣтъ
             Я дать готовъ, -- годокъ-другой
             Побыть-погоревать вдовой,
             Межъ тѣмъ высматривать пока
             Себѣ другого муженька.
   

Марта.

             Каковъ мой первый былъ, такого
             Едва ль я отыщу другого:
             Онъ человѣкъ прекрасный былъ
             И лишь бродяжничать любилъ,
             Да пьянствомъ вѣчнымъ, да игрой
             Вѣкъ короталъ напрасно свой.
   

Мефистофель.

             Пусть такъ, но онъ прощалъ и васъ,
             Коль вамъ случалося подчасъ
             Въ чемъ провиниться, попадаться;
             Съ такимъ условіемъ сейчасъ
             Готовъ бы съ вами я перстнями помѣняться!
   

Марта.

             Вы говорите это все шутя!
   

Мефистофель (тихо).

             Ну, мнѣ сейчасъ отсель удрать придется,
             А то она и къ чорту придерется! (Маргаритѣ)
             А ваше сердце?
   

Маргарита.

                                           Какъ понять мнѣ васъ?
   

Мефистофель (тихо).

                                                                         Дитя
             Невинное! (громко) Нижайшее почтенье!
   

Маргарита.

                       Прощайте!
   

Марта.

                       Мигъ одинъ прошу васъ подождать.
             Нельзя ли мнѣ свидѣтельство достать
             О смерти мужниной и мѣстѣ погребенья?
             Порядокъ я люблю всегда, во всемъ;
             Въ газетахъ бы прочесть хотѣлося о томъ.
   

Мефистофель.

             Двухъ очевидцевъ показанья
             Довольно къ полному признанью
             Предъ свѣтомъ правды; для суда
             Товарища привесть сюда
             Я къ вамъ могу.
   

Марта.

                                           Пожалуйста!
   

Мефистофель.

                                                               Конечно,
             Къ вамъ завернетъ и барышня при немъ?
             Онъ молодецъ! Съ приличьями знакомъ
             И любитъ барышенъ сердечно.
   

Маргарита.

             Ахъ, я должна краснѣть предъ нимъ!
   

Мефистофель.

             Ни предъ однимъ царемъ земнымъ.
   

Марта.

             Сегодня вечеркомъ въ моемъ саду, за домомъ.
             Она и я, -- мы ждемъ васъ со знакомымъ.
   

УЛИЦА.

Фаустъ, Мефистофель.

Фаустъ.

             Ну, какъ дѣла? Что скажешь мнѣ?
   

Мефистофель.

             А, браво, браво! Вы въ огнѣ?
             Вы съ Гретхенъ свидитесь сегодня:
             Къ сосѣдкѣ въ садъ придетъ она.
             Вотъ женщина! Нарочно сводней
             Она какъ будто создана!
   

Фаустъ.

                       Прекрасно.
   

Мефистофель.

                                           Но и васъ прошу я...
   

Фаустъ.

             Услуга требуетъ другую.
   

Мефистофель.

             Вамъ нужно показать, мой другъ,
             Что у сосѣдки той супругъ
             Изволилъ въ Падуѣ скончаться.
   

Фаустъ.

             Туда намъ, значитъ, отправляться?
   

Мефистофель.

             Sancta simplictas! Да стоитъ ли того?
             Не лучше ли сказать, не зная ничего.
   

Фаустъ.

             Солгать? Не соглашусь на это ни за что я!
   

Мефистофель.

             О, мужъ святой! Что вамъ противно тутъ такое?
             Иль въ первый разъ вамъ въ жизни лгать?
             А кто-то трактовалъ о Богѣ, о вселенной,
             О силѣ творческой, въ ней мудро сокровенной.
             О человѣкѣ и о томъ,
             Что движетъ всей его душою и умомъ,--
             И какъ увѣренно, какъ смѣло!
             А коль поглубже обсуждать,
             Ты могъ о тѣхъ вещахъ не болѣ знать,
             Какъ и о томъ, что Швердлейнъ овдовѣла.
   

Фаустъ.

             Ты лжецъ-софистъ, какимъ всегда и былъ!
   

Мефистофель.

             Да, если бъ я людей не изучилъ.
             А кто-то завтра же, чтобъ дѣвушку прельстить,
             Въ любви ей будетъ клясться страстной.
   

Фаустъ.

             И отъ души!
   

Мефистофель.

                                 Ну, такъ и быть, прекрасно!
             О вѣчной вѣрности ты станешь говорить,
             О всемогуществѣ любви, о единеньи
             Душъ любящихъ, -- отъ сердца, безъ сомнѣнья!
   

Фаустъ.

             Пусть такъ, но это къ сторонѣ!
             Когда я, полнъ огня святого,
             Тому, что сердце жжетъ во мнѣ.
             Ищу, найти не въ силахъ слова;
             Когда, обнявши сердцемъ свѣтъ,
             То, для чего названья нѣтъ,--
             Страсть всемогущую, святую,--
             Рѣшуся вѣчною назвать,--
             Ужель и тутъ безстыдно лгу я?
   

Мефистофель.

             А я вѣдь все же правъ опять!
   

Фаустъ.

             Будь добръ, забудь про это дѣло,
             Хоть легкія мнѣ пожалѣй!
             Кто хочетъ убѣждать, тотъ лишь болтать умѣй,--
             И на успѣхъ надѣйся смѣло!
             Мнѣ надоѣла болтовня;
             Ужъ потому согласенъ я,
             Что это нужно для меня.

0x01 graphic

САДЪ.

Маргарита подъ руку съ Фаустомъ, Марта съ Мефистофелемъ гуляютъ взадъ и впередъ.

Маргарита.

             Щадите вы меня, я понимаю это,
             И заставляете меня стыдиться васъ.
             Вы невзыскательны и, странствуя по свѣту,
             Довольны малымъ вы бываете подчасъ.
             Но что же васъ, -- я не могу понять,--
             Въ простыхъ моихъ рѣчахъ такъ можетъ занимать?
   

Фаустъ.

             Мнѣ звукъ твоихъ рѣчей и взглядъ единый твой"
             Дороже всей премудрости земной! (Цѣлуетъ ей руку.)
   

Маргарита.

             Ну, полноте! Какая вамъ охота
             Мнѣ руку цѣловать? Она черна, жестка
             И погрубѣла отъ работы...
             Ужъ очень маменька строга!.. (Проходятъ.)
   

Марта.

             А вы такъ все въ разъѣздахъ, да въ дорогѣ?
   

Мефистофель.

             Да, ремесло и долгъ велятъ;
             Въ иныхъ мѣстахъ остаться какъ бы радъ, --
             Нельзя! Ходи, пока таскаютъ ноги!
   

Марта.

             Ну, въ молодыхъ годахъ еще куда ни шло
             По свѣту божьему изъ края въ край таскаться;
             А чуть лишь къ старости-то время подошло, --
             Придется одному куда какъ тяжело
             Холостякомъ ко гробу приближаться!
   

Мефистофель.

             Увы! Мнѣ это все грозитъ издалека.
   

Марта.

             Такъ, сударь, вотъ подумайте пока. (Проходятъ.)
   

Маргарита.

             Да, да! Изъ сердца вонъ, едва лишь съ глазъ долой!
             Вы очень вѣжливы, но вы меня вѣдь скоро
             Забудете; у васъ знакомыхъ кругъ большой,
             Которые умнѣй меня безъ спора.
   

Фаустъ.

             Что умнымъ свѣтъ зоветъ, то часто, въ самомъ дѣлѣ,
             Тщеславіе, да спѣсь бываетъ...
   

Маргарита.

                                                               Неужели?
   

Фаустъ.

             Ахъ, отчего святая простота,
             Невинность милая въ своемъ уничиженьи
             Всей прелести своей не видитъ никогда!
   

Маргарита.

             Подумайте о мнѣ вы лишь одно мгновенье,--
             Я думать стала бы дни цѣлые о васъ.
   

Фаустъ.

             А часто вамъ бывать приходится одною?
   

Маргарита.

             Хозяйство наше небольшое,
             А много съ нимъ хлопотъ у насъ;
             У насъ прислуги нѣтъ; одна я
             Варю, мету, вяжу, бѣгу туда-сюда;
             А мама строгая такая:
             Упустишь что, -- бѣда!
             А нѣтъ совсѣмъ причинъ намъ такъ скупиться, право:
             Могли бы мы пошире прочихъ жить;
             Отецъ-таки успѣлъ кой-что скопить;
             Онъ домъ намъ завѣщалъ и садикъ за заставой...
             А, впрочемъ, мнѣ теперь вѣдь не о чемъ тужить;
             Въ солдатахъ братъ; сестра-малюточка скончалась...
             Вотъ съ ней заботы мнѣ досталось!
             А жаль ее! Ужъ лучше бы опять
             Съ утра до вечера покоя мнѣ не знать,
             Лишь бы она не умирала...
             Ахъ, какъ была мила малюточка моя!
   

Фаустъ.

             Какъ ангелъ, коль она похожа на тебя.

0x01 graphic

Маргарита.

             Ее сама я воспитала.
             Какъ умеръ батюшка у насъ,
             Сестрица скоро родилась,
             А маменька слегла и сильно расхворалась,
             Едва не умерла и плохо поправлялась.
             Немыслимо намъ было ждать,
             Чтобъ силъ у ней могло достать
             Кормить ребенка... Что тутъ дѣлать было?
             Вотъ я ходить взялась за нимъ,
             Водицей съ молочкомъ поила
             И нянчилась; онъ сталъ моимъ;
             Я съ рукъ его день цѣлый не спускала;
             Все становился онъ милѣе съ каждымъ днемъ.
   

Фаустъ.

             Чистѣйшую тогда ты радость испытала.)
   

Маргарита.

             Немало и заботъ я видѣла при томъ,
             Ребенокъ вмѣстѣ спалъ со мною.
             Бывало, чуть лишь онъ пошевелись, --
             Сейчасъ и ты проснись,
             Напой его, -- совсѣмъ мнѣ не было покоя!--
             Расплакался, -- качай, по спальнѣ съ нимъ пляши,
             А день придетъ, -- стирать, мести, варить спѣши,
             Бѣжать на рынокъ будь готова;
             А завтра, -- ночь не спи, днемъ бѣгай тоже снова,:--
             О радости тутъ рѣчи нѣтъ,
             Да слаще сонъ за то, вкуснѣй обѣдъ.

(Проходятъ).

Марта.

             Однако, женщины въ накладѣ, несомнѣнно;
             Холостяка исправить тяжело.
   

Мефистофель.

             Мнѣ указать добро и зло
             Отъ васъ зависитъ совершенно.
   

Марта.

             Скажите мнѣ, у васъ когда-нибудь случалось,
             Чтобъ сердце къ женщинѣ серьезно привязалось?
   

Мефистофель.

             Да, добрая жена и собственная хата
             Дороже, говорятъ, и серебра и злата.
   

Марта.

             Да, можетъ быть, и не хотѣлось вамъ?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, я всегда встрѣчалъ радушіе у дамъ.
   

Марта.

             Любили вы когда? Хотѣла я сказать.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ! Съ женщиной избави Богъ играть!
   

Марта.

             Ахъ, вы не поняли!
   

Мефистофель.

                                           Душевно бъ жаль мнѣ было,
             Но понялъ я, что вы, -- вы чрезвычайно милы!

(Проходятъ).

Фаустъ.

             Такъ, ангелъ мой, меня узнала ты сейчасъ,
             Какъ только здѣсь, въ саду, ты увидала насъ?
   

Маргарита.

             Вы не замѣтили? Глаза я опустила.
   

Фаустъ.

             И ты меня, мой другъ, простила
             За то, что дерзко такъ я встрѣтился съ тобой,
             Когда ты, -- помнишь ли?-- изъ церкви возвращалась?
   

Маргарита.

             Мнѣ это странно показалось;
             Вѣдь это было мнѣ впервой.
             Худого про меня никто не скажетъ слова:
             Что жъ неприличнаго такого,--
             Я думала, -- во мнѣ онъ могъ найти?
             А если нѣтъ, -- какъ можно было
             Ко встрѣчной дѣвушкѣ такъ смѣло подойти?
             Но что-то въ мигъ во мнѣ заговорило
             Въ защиту васъ; и такъ сердита, зла
             Я на себя весь этотъ день была,
             Что я на васъ совсѣмъ сердиться не могла!
   

Фаустъ.

             О, милая моя!
   

Маргарита.

                                 Пустите!

(Срываетъ астру и обрываетъ ея лепестки).

Фаустъ.

                                                     Что съ тобою?
             Ты рвешь цвѣты? Зачѣмъ? Иль на букетъ?
   

Маргарита.

             Нѣтъ, такъ, игра...
   

Фаустъ.

                                           Что ты?
   

Маргарита.

                                                     Не смѣйтесь надо мною.

(Обрываетъ и шепчетъ).

Фаустъ.

             Что ты лепечешь тамъ, мой свѣтъ?
   

Маргарита (шепчетъ).

             Онъ любитъ, нѣтъ...
   

Фаустъ.

                                           Дитя мое!
   

Маргарита.

             Онъ любитъ; нѣтъ.

(Обрывая послѣдній лепестокъ, радостно).

                                           Онъ любитъ!
   

Фаустъ.

             Любитъ, да! Пускай слова цвѣтка
             Тебѣ небеснымъ будутъ указаньемъ!
             Люблю тебя; тебѣ понятно ль это?
             Ты знаешь ли, что значитъ: я люблю? (Беретъ ее за руку).

0x01 graphic

Маргарита.

             Мнѣ страшно!
   

Фаустъ.

                                 О, не бойся, не страшись!
             Пусть этотъ взоръ, рукопожатье скажутъ
             Тебѣ все то, что словомъ не сказать!
             Отдайся упоеніямъ любви,
             Въ ней, въ ней одной живутъ восторги вѣчно,--
             Да, вѣчно, коль они не завершатся
             Отчаяньемъ! Нѣтъ, вѣчно, вѣчно, вѣчно!

(Маргарита жметъ ему руки, вырывается и убѣгаетъ; онъ стоитъ въ недоумѣніи, потомъ идетъ за ней.)

Марта (выходя).

                       Смеркается...
   

Мефистофель.

                                           Да, намъ пора домой.
   

Марта.

             Я васъ просила бы побыть часокъ-другой,
             А то здѣсь край такой:
             Сосѣдямъ нѣтъ другого дѣла,
             Какъ только косточки перемывать другимъ...
             Бѣда на язычекъ попасться къ нимъ!
             А наша парочка?
   

Мефистофель.

                                           Подъ липникъ улетѣла.
             Что птички вешнія!
   

Марта.

                                           Онъ приглянулся ей.
   

Мефистофель

             Она ему. Таковъ законъ вещей!
   

БЕСѢДКА.

Маргарита вбѣгаетъ, прячется за дверь и, держа палецъ на губахъ, смотритъ въ щель.

Маргарита.

             Идетъ!
   

Фаустъ (входя).

                       Постой, тебя поймаю я!
             Шалунья, такъ-то ты... (цѣлуетъ ее).
   

Маргарита (обнимая, цѣлуетъ его).

             Люблю, люблю тебя!

Мефистофель стучитъ въ дверь.

Фаустъ.

             Кто тамъ стучитъ?
   

Мефистофель.

                                 Пріятель!
   

Фаустъ.

                                                     Скотъ!
   

Мефистофель.

             Разстаться время настаетъ!
   

Марта (входя).

             Да, поздно, господа!
   

Фаустъ (Маргаритѣ).

             Васъ можно проводить?
   

Маргарита.

             Боюсь я, не было бъ отъ мамы наказанья.
             Прощайте!
   

Фаустъ.

                                 Значитъ, уходить?
             Прощайте же!
   

Марта.

                                 Адье!
   

Маргарита.

             До скораго свиданья!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ).

             Вотъ человѣкъ-то, Боже мой!
             О чемъ не говоритъ съ тобой!
             А ты -- въ глаза ему глядишь
             И да да нѣтъ на все твердишь,
             Какъ несмышленое дитя...
             И чѣмъ ему такъ нравлюсь я? (уходитъ).
   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

Фаустъ (одинъ).

             Великій духъ! Ты далъ, ты далъ мнѣ все,
             О чемъ тебя просилъ я. Не напрасно
             Твой образъ мнѣ во пламени являлся.
             Ты даровалъ природы царство мнѣ,
             Ты далъ мнѣ силъ обнять ее душою
             И наслаждаться ей. Не безучастной,
             Холодною ты мнѣ явилъ ее;
             Открыта грудь ея моимъ очамъ,
             Какъ сердце друга. Мимо предо мною
             Проводишь ты ряды живыхъ созданій,
             Внушаешь мнѣ собратій находить
             Въ тиши лѣсовъ, и въ воздухѣ, и въ морѣ.
             Когда жъ гроза свирѣпствуетъ въ лѣсахъ,
             Ломая вѣтви сосенъ-исполиновъ,
             Когда паденью вѣковыхъ деревьевъ
             Громами вторитъ эхо за горою,--
             Убѣжище ты кажешь мнѣ въ пещерѣ.
             Во мнѣ самомъ и собственной моей
             Груди за чудомъ чудо открываешь;
             Когда жъ на небо кроткая луна
             Покажется, -- встаютъ передо мною
             Въ кустарникѣ сыромъ, въ ущельѣ темномъ
             Временъ минувшихъ тѣни и смягчаютъ
             Суровую отраду размышленья.
             Но нынѣ я позналъ, что человѣку
             Не суждено извѣдать совершенства;
             Открывши мнѣ источникъ наслажденій,
             Меня къ богамъ безсмертнымъ возносящихъ,
             Мнѣ спутника ты даровалъ, съ которымъ
             Разстаться я теперь не въ силахъ болѣ.
             Холодный, дерзкій, онъ уничижаетъ
             Меня въ моихъ же собственныхъ глазахъ,
             Губя твои дары своимъ дыханьемъ;
             Онъ раздуваетъ въ сердцѣ у меня
             Къ прекрасному созданью пламень бурный,
             И я стремлюсь въ желаньяхъ къ наслажденьямъ,
             А въ наслажденьяхъ я ищу желаній.

Мефистофель входитъ.

Мефистофель.

             Что жъ, надоѣло вамъ валяться?
             Иль это забавляетъ васъ?
             Отвѣдать это можно разъ,
             А тамъ -- пора за новое приняться!
   

Фаустъ.

             Чѣмъ мнѣ теперь надоѣдать,
             Ты могъ бы отыскать занятіе другое.
   

Мефистофель.

             Ну, ну, оставлю васъ въ покоѣ,
             Но, чуръ, того не повторять;
             Съ такой башкою сумасбродной,
             Какъ вы, немногое возмешь;
             И такъ минуты нѣтъ свободной,
             А между тѣмъ, что вамъ угодно,
             У васъ по носу не прочтешь!
   

Фаустъ.

             Вотъ мило! Онъ приходитъ мнѣ мѣшать
             И благодарности желаетъ за докуку!
   

Мефистофель.

                       А какъ бы, сынъ земли, ты могъ существовать,
             Когда бы я тебѣ не подалъ руку?
             Не я ли отъ проказъ мечты
             Тебѣ помогъ надолго исцѣлиться!
             Когда бъ не я, давно бы ты
             Успѣлъ уже съ землей проститься.
             Что радости въ горахъ, да въ сумракѣ лѣсномъ,
             Какъ филину, отъ Божья дня скрываться,
             Какъ кроту, подъ землей и мхомъ,
             Да подъ камнями зарываться?
             Занятье чудное! И какъ къ тебѣ идетъ!
             Нѣтъ, докторъ, знать, въ тебѣ еще живетъ!
   

Фаустъ.

             Тебѣ ли силу ту понять,
             Что такъ влечетъ меня въ пустыню!
             Да если бъ ты и могъ, тогда бъ ея святыню
             Ты, чортъ, разрушилъ бы опять!
   

Мефистофель.

             Какъ можно выше наслаждаться?
             Въ росѣ, въ травѣ сырой лежать,
             Весь міръ душою обнимать,
             Надуться въ божество пытаться,
             И грань земную перейти
             Въ отважномъ, выспреннемъ стремленьи,
             И вмѣстѣ всѣ шесть дней творенья
             Въ своей прочувствовать груди,
             И всѣ высокія затѣи -- (съ неприличнымъ жестомъ)
             Окончить -- чѣмъ? Сказать не смѣю!
   

Фаустъ,

                       Тьфу!
   

Мефистофель.

                                 Да, вишь, это не по васъ!
             Что жъ? Ваше тьфу, вполнѣ понятно
             Ушамъ невиннымъ непріятно,
             Что скромнымъ сладко такъ сердцамъ!
             Но, впрочемъ, я тебѣ позволю
             На самого себя налгать
             Теперь безъ всякой мѣры, вволю:
             Вѣдь ты не выдержишь опять,
             Въ тебѣ ужъ кое-что таится,
             И скоро туча разразится
             Безумствомъ, страхомъ иль тоской...
             Но къ дѣлу! Другъ любезный твой
             Тоскуетъ, плачетъ и томится,
             Весь день мечтаетъ о тебѣ
             И все -- то ей не по себѣ.
             Твоя любовь разбушевалась,
             Какъ будто горный ключъ весной;
             Ей дѣвушка душой отдалась,--
             А вдругъ изсякъ источникъ твой;
             И кажется, что лучше бъ было,
             Чтобъ ваша честь благоволила,
             Чѣмъ въ горы, да въ лѣса бродить,
             Ея любовь вознаградить.
             Она въ окошко все глядитъ,
             За вольнымъ ходомъ тучъ слѣдить.
             На стѣну смотритъ городскую
             И цѣлый день поетъ, горюя:
             "Когда бъ я птичкою была!"
             Порой бываетъ весела,
             Порой ей о тебѣ взгрустнется,
             То слезы льетъ тайкомъ она,
             То просвѣтлѣетъ, улыбнется,
             И все -- то, все -- то влюблена!
   

Фаустъ.

                       Змѣя, змѣя!
   

Мефистофель (про себя).

                                           Постой, поймаю я тебя!
   

Фаустъ.

             Прочь, прочь отсель скорѣй, несчастный!
             Забудь, не говори о ней
             И похоти постыдной, страстной
             Не приноси душѣ моей!
   

Мефистофель.

             Ты кажешься ей бѣглецомъ;
             Сознайся, много правды въ томъ.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ! Къ ней одной моя мечта несется,
             И не забыть ея мнѣ никогда!
             Я зависть чувствую и къ образу Христа,
             Когда она къ нему устами прикоснется!
   

Мефистофель.

             Что ты, дружокъ, толкуешь мнѣ? Я самъ
             Душой завидую библейскимъ близнецамъ.
   

Фаустъ.

             Прочь, сводникъ!
   

Мефистофель.

                                 Что жъ, бранись! Отъ ругани твоей
             Смѣшно мнѣ на тебя, мой милый!
             Кто создалъ дѣвокъ и парней,
             Тотъ понималъ благоразумно,
             Что надобно имъ средство дать
             Ихъ обоюдное влеченье показать.
             Что горячится ты, безумный?
             Вѣдь я веду тебя отсель
             Не въ гробъ, а къ милой на постель.
   

Фаустъ.

             Дай мнѣ узнать ея объятій сладострастье,
             Извѣдать ласкъ ея мучительное счастье!
             Я ль не откликнуся ея тоскѣ душой?
             Да развѣ же бѣглецъ я, въ самомъ дѣлѣ,
             Скиталецъ безъ пристанища, безъ цѣли,
             Что, какъ ручей весенній, снѣговой,
             По камнямъ, по скаламъ неистово катится,
             Чтобъ, въ бездну мрачную, низвергнувшись, разбиться?
             А тамъ, невдалекѣ, таится
             Ея укромный уголокъ,
             И тѣшитъ крохотный мірокъ
             Ея младенческіе взгляды...
             И мнѣ, безумцу, было надо
             Ея пріютъ святой разбить!
             Мнѣ было надо миръ души ея смутить!
             Вы, демоны, давно себѣ той жертвы ждали!
             На помощь, бѣсъ! Промчи мнѣ дни печали!
             Пусть будетъ то. что должно быть:
             Пойду ея судьбу связать съ своей судьбою,
             Чтобъ погубить ее съ собою.
   

Мефистофель.

             Ну, началъ снова распинаться!
             Поди утѣшь ее, глупецъ!
             Чуть гдѣ ему лишь стоитъ потеряться,--
             Вездѣ ему мерещится конецъ...
             Счастливъ, кто ни предъ чѣмъ съумѣетъ не смутиться:
             Онъ чорту братъ, какъ говорится;
             А съ роду ничего я гаже не видалъ,
             Какъ чортъ, что бодрость потерялъ.
   

КОМНАТА ГРЕТХЕНЪ.

Гретхенъ (за прялкой одна).

                       Тоска въ груди;
                       Душа болитъ;
                       Моихъ очей
                       Покой бѣжитъ,
   
                       И гдѣ его
                       Со мною нѣтъ,
                       Что темный гробъ,
                       Постылъ мнѣ свѣтъ.
   
                       Померкнулъ умъ
                       И замеръ духъ,
                       И голова
                       Идетъ вокругъ...
   
                       Тоска въ груди,
                       Душа болитъ;
                       Моихъ очей
                       Покой бѣжитъ...
   
                       Гляжу ль въ окно, --
                       Слѣжу за нимъ;
                       Иду ль куда, --
                       За нимъ однимъ...
   
                       Высокій станъ
                       И гордый видъ...
                       Въ его очахъ
                       Огонь блеститъ.
   
                       Въ его устахъ,
                       Что рокотъ струй...
                       Пожатье рукъ
                       И поцѣлуй...
   
                       Тоска въ груди,
                       Душа болитъ;
                       Моихъ очей
                       Покой бѣжитъ...
   
                       Изныла вся
                       Душа моя...
                       Когда бъ летать
                       Умѣла я!
   
                       Когда бъ могла
                       Его обнять,
                       Его на смерть
                       Зацѣловать!..

0x01 graphic

САДЪ. СОСѢДКИ МАРТЫ.

Фаустъ, Маргарита.

Маргарита.

             Дай слово, Генрихъ!
   

Фаустъ.

                                           Въ чемъ могу я!
   

Маргарита.

             Ты чтишь религію? Признайся въ этомъ мнѣ.
             Ты добрый человѣкъ; однако, нахожу я,
             Ты что-то ей послушенъ не вполнѣ.
   

Фаустъ.

             Оставь, мое дитя! Вѣдь я тебя люблю;
             Я кровью искупить готовъ любовь свою,
             И не хочу ни въ комъ вселять разладѣ
             Ни съ собственной душой, ни съ церковью.
   

Маргарита.

                                                                         Да надо,
             Чтобъ самъ ты вѣровалъ.
   

Фаустъ.

             Да надо ль, ангелъ мой?
   

Маргарита.

             Нѣтъ власти у меня нимало надъ тобой!
             Вѣдь ты и таинства совсѣмъ не почитаешь.
   

Фаустъ.

             Я чту ихъ.
   

Маргарита.

                       Силы въ нихъ не видишь ты святой;
             Ни на духу, ни у причастья не бываешь...
             Ты въ Бога вѣруешь?
   

Фаустъ.

                                 Кто можетъ безусловно:
             "Я въ Бога вѣрую" сказать?
             Спроси, -- тебѣ мудрецъ, ученый и духовный
             Двулично будутъ отвѣчать;
             Насмѣшкой будетъ ихъ отвѣтъ тебѣ звучать.
   

Маргарита.

             Такъ, значитъ, нѣтъ?
   

Фаустъ.

                                           Пойми, прекрасное созданье!
                       Кто можетъ назвать Его?
                       Кто можетъ признать Его
                       И молвить: я вѣрую?
                       И кто не страшится
                       Отречься рѣшиться:
                       Въ Него я не вѣрую?
                       Онъ, все обнимающій,
                       Онъ, все охраняющій,
                       Не себя ль самого охраняетъ, храня
                       Весь обширный свой міръ, и тебя, и меня?
                       Не надъ нами ль небесные своды?
                       Не земля ль подъ ногами у насъ?
                       Не блестятъ ли привѣтливо звѣзды
                       Съ небосклона въ полуночный часъ?
                       И когда тебѣ въ очи гляжу я,
                       И тѣснится въ груди у тебя
                       Что-то скрытое тайной глубокой,--
                       Не встаеть ли предъ взоромъ твоимъ
                       Все отъ вѣка незримое ясно?
                       Именами его назови
                       Бога! счастія! сердца! любви!
                       Какъ желаешь -- ему нѣтъ названья;
                       Въ ощущеніи сладостномъ -- все...
                       Имя -- только лишь звукъ, только дымъ
                       Передъ пламенемъ неба святымъ!..
   

Маргарита.

             Все это такъ, и все почти въ такихъ словахъ
             Священникъ говоритъ намъ въ церкви, въ поученьяхъ;
             Но иначе, -- въ другихъ какихъ-то выраженьяхъ
   

Фаустъ.

             Всѣ то же говорятъ; вездѣ, во всѣхъ странахъ
             Народы всѣ подъ небесами,
             Одно различными толкуютъ языками;
             По-своему скажу и я.
   

Маргарита.

             Послушать, -- такъ съ тобой согласна я невольно;
             А все-таки мнѣ видѣть больно,
             Что нѣтъ въ тебѣ Христа.
   

Фаустъ.

                                                     О, милое дитя!
   

Маргарита.

             Мнѣ жаль тебя, когда я вижу,
             Что съ человѣкомъ близокъ ты дурнымъ.
   

Фаустъ.

             Съ кѣмъ хочешь ты сказать?
   

Маргарита.

                                                     Съ товарищемъ твоимъ.
             Его я всей душою ненавижу.
             Не знаю я, во весь мой вѣкъ,
             Едва ли я кого встрѣчала
             Страшнѣй, противнѣе, чѣмъ этотъ человѣкъ.
   

Фаустъ.

             Не бойся, милая, не страшенъ онъ нимало.
   

Маргарита.

             Чуть здѣсь онъ, -- я себя не узнаю.
             Онъ страшенъ мнѣ, хоть я и всѣхъ людей люблю.
             Какъ по тебѣ ни скучно мнѣ порою,
             Его увидѣть я боюсь съ тобою,
             По меньшей мѣрѣ, плутъ онъ, вѣрно, долженъ быть.
             Прости мнѣ Богъ, могу я ошибиться.
   

Фаустъ.

             Нельзя и безъ такихъ.
   

Маргарита.

                                           Конечно, но сходиться
             Такъ близко, или вмѣстѣ жить --
             Избави Богъ! Едва лишь только къ намъ онъ входитъ,
             Такъ злобно онъ глазами водитъ,
             Съ такой насмѣшкою глядитъ,
             Что самый взглядъ его какъ будто говоритъ,
             Что никого на свѣтѣ онъ не любитъ
             И счастья не желаетъ никому.
             Мнѣ сладко такъ, когда тебя я обойму;
             А онъ мою всю радость губитъ!
   

Фаустъ.

             О, вѣщій ангелъ мой!
   

Маргарита.

                                           Присутствіемъ своимъ.
             Меня такъ сильно онъ тревожитъ,
             Что мнѣ и ты не милъ, и я, быть можетъ,
             Не въ силахъ бы была молиться, будь я съ нимъ,
             И сердце у меня сжимается отъ боли...
             Ты, Генрихъ, вѣрно, то жъ не видишь въ немъ добра!
   

Фаустъ

             Нѣтъ, антипатія, не болѣ,
             Мой ангелъ, у тебя.
   

Маргарита.

                                           А мнѣ домой пора.
   

Фаустъ.

             Мой другъ, ужели намъ съ тобою, --
             Грудь съ грудью и душа съ душою, --
             Никакъ сегодня въ ночь нельзя пробыть хоть часъ?
   

Маргарита.

             Ахъ, если бы спала одна я,
             Тебѣ бы дверь охотно отперла я;
             Да мать не крѣпко спитъ; со страху бъ умерла я,
             Когда бъ она застала вмѣстѣ насъ!
   

Фаустъ.

             Такой бѣдѣ помочь нетрудно;
             Вотъ сткляночка; лишь только къ ней
             Въ питье три капли на ночь влей, --
             Уснетъ она до утра непробудно.
   

Маргарита.

             Чего изъ-за тебя я сдѣлать не готова?
             Не вредно это ей?
   

Фаустъ.

                       Не сталъ бы я дурного
                       Совѣтывать тебѣ.
   

Маргарита.

                                           Твоимъ желаньямъ всѣмъ,
             Мой другъ, всегда я покорялась;
             Такъ много сдѣлала тебѣ я, что совсѣмъ
             Мнѣ болѣ ничего ужъ сдѣлать не осталось!

(Уходитъ.)

Мефистофель (входитъ).

Мефистофель.

             Плутовка! Нѣтъ ея!
   

Фаустъ.

                                           Опять
             За нами ты шпіонилъ, знать?
   

Мефистофель.

             Узнать мнѣ только удалось,
             Что доктору сейчасъ пришлось
             Катехизическое слушать назиданье.
             Дѣвченки стали наблюдать:
             Кто крѣпко вѣруетъ въ отцовскія преданья,
             Того и намъ, дескать, легко къ рукамъ прибрать!
   

Фаустъ.

             Тебѣ ль ее, чудовище, понять?
             Не видишь, какъ душа невинная страдаетъ,
             Святою вѣрою полна,
             Той вѣрою, которая одна --
             Въ ея глазахъ -- душѣ блаженство проливаетъ,
             Какъ мучится сознаньемъ, что она
             Считать погибшимъ милаго должна?
   

Мефистофель.

             Любовникъ близорукій! Сумасбродъ!
             Тебя дѣвченка за носъ проведетъ!
   

Фаустъ.

             Исчадіе огня и грязи!
   

Мефистофель.

                                           А плутовка
             По рожицамъ читаетъ ловко:
             Лица, вишь, выносить не можетъ моего;
             За генія меня считаетъ;
             Быть можетъ, даже начинаетъ
             Подозрѣвать и чорта самого.
             Такъ въ эту ночь?
   

Фаустъ.

                                 Тебѣ-то что жъ такое?
   

Мефистофель.

             Да тутъ веселье будетъ мнѣ большое!
   

У КОЛОДЦА.

Гретхенъ и Лиза съ ведрами.

Лиза.

             Ты ничего о Варѣ не слыхала?
   

Гретхенъ.

             Нѣтъ, я давно въ народѣ не бывала.
   

Лиза.

             А то Сивилла мнѣ сказала,
             Что, наконецъ, и ей пришелъ разсчетъ.
             И дѣло! Ей впередъ наука!
             Не важничай!
   

Гретхенъ.

                                 Что съ ней?
   

Лиза.

                                                     Такая штука,
             Самъ-другъ теперь и ѣстъ и пьетъ.
   

Гретхенъ.

             Ахъ!
   

Лиза.

                       По дѣломъ. Съ дружкомъ своимъ
             Она довольно потаскалась;
             То въ пляскѣ, то въ гуляньи, -- съ нимъ
             По цѣлымъ днямъ не разставалась;
             На красоту все полагалась!
             Ей надо первой быть всегда,
             Вездѣ ей угощенье надо;
             Брала подарки безъ стыда...
             Такъ вотъ за это ей награда!
             Тогда ей весело жилось;
             Теперь раскаяться пришлось!
   

Гретхенъ.

             Бѣдняжка!
   

Лиза.

                                 Стоитъ ли жалѣть?
             По цѣлымъ вечерамъ, бывало,
             Насъ мать работать заставляла;
             А ей бы все съ дружкомъ сидѣть
             У двери на скамьѣ безъ дѣла, --
             Ей время весело летѣло!
             За то придется ей узнать,
             Что значитъ совѣсть потерять!

0x01 graphic

   

Гретхенъ.

             Онъ женится на ней.
   

Лиза.

                                           Ну, вотъ!
             Получше, чай, невѣстъ найдетъ;
             Да ужъ его и слѣдъ простылъ.
   

Гретхенъ.

             Онъ дурно съ нею поступилъ.
   

Лиза.

             Да коль и выйти ей придется,
             Ей парни разорвутъ вѣнокъ,
             А мы какъ отъ вѣнца вернется,
             Набьемъ соломы на порогъ. (Уходитъ.)
   

Гретхенъ (одна).

             Какъ прежде гордо я, бывало,
             Бѣдняжекъ на смѣхъ поднимала!
             Какъ часто надъ чужой бѣдой
             Языкъ я зло точила свой!
             Какъ часто сдѣлать я старалась
             Все черное еще чернѣй,
             И какъ невинностью своей
             Я неразумно похвалялась!
             А все, что къ гибели вело,
             Такъ чисто было, такъ свѣтло!

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГОРОДСКАЯ СТѢНА.

Въ нишѣ образъ Скорбящей Богоматери; передъ нимъ ваза для цвѣтовъ.

Гретхенъ (ставя свѣжіе цвѣты въ вазу).

                       Склони съ участіемъ
                       Къ моимъ несчастіямъ
                       Свой взоръ святой!
   
                       Передъ тобой угасъ,--
                       Во взорахъ скорбныхъ глазъ, --
                       Перворожденный твой;
   
                       Ты къ небу вздохи шлешь,
                       Ты горько слезы льешь
                       О немъ рѣкой!
   
                       Кто знаетъ,
                       Какъ изнываетъ
                       Душа моя?
   
                       Какъ сердце бѣдное томится,
                       О чемъ болитъ, къ чему стремится,--
                       Тебѣ одной открою я!
   
                       Вездѣ, куда бъ ни шла я,
                       Тоска-кручина злая
                       Терзаетъ душу мнѣ;
                       Одной ли быть придется, --
                       Слеза все льется, льется, льется,
                       А сердце какъ въ огнѣ!
   
                       Цвѣточки на оконцѣ
                       Я полила слезами,
                       Когда поутру рано
                       Вставала за цвѣтами.
                       Едва лишь золотая
                       Денница заблестѣла, --
                       Уже въ тоскѣ и горѣ
                       Въ постели я сидѣла.
   
                       Спаси! Отъ смерти, отъ стыда меня укрой!
                       Склони съ участіемъ
                       Къ моимъ несчастіямъ
                       Свой взоръ святой!
   

УЛИЦА ПЕРЕДЪ ДОМОМЪ ГРЕТХЕНЪ.

Валентинъ, солдатъ, братъ Гретхенъ.

Валентинъ.

             Сидимъ, бывало, за столомъ;
             Рѣчь о красоткахъ заведемъ;
             Всякъ чарку до краевъ нальетъ,
             Да руки фертомъ подопретъ,--
             И всѣ начнутъ шумѣть, кричать,
             Всякъ за свою горой стоять.
             А я на стулѣ развалюсь,
             Кручу себѣ спокойно усъ,
             Да слушаю ихъ шумъ и гамъ,
             Смѣюся втихомолку самъ;
             Да чарку вдругъ себѣ налью
             И молвлю: "Всякій за свою!
             "А есть ли кто во всемъ краю,
             "Чтобъ съ Гретхенъ можно бы сравнять,
             "Чтобъ рядомъ съ ней могла лишь стать?"
             Топъ! топъ! чекъ! чекъ! со всѣхъ сторонъ.
             "Она краса всѣхъ здѣшнихъ женъ!
             "Что правда -- правда! всѣ кричатъ,
             И хвастунишки замолчать.
             А нынче? Нынче никуда
             Глаза не кажешь отъ стыда,
             Все жди себѣ подвохъ отъ всѣхъ,--
             Чиханье, колкость, либо смѣхъ:
             И, какъ чумной, отъ всѣхъ бѣжишь,
             Въ глаза сосѣдямъ не глядишь;
             Хоть всѣ бока имъ отобьешь,--
             Лгунами все не назовешь!
             Кто тамъ? Чу, кажется, идутъ..
             Не онъ ли ужъ? Ихъ двое тутъ;
             А коли онъ,-- его схвачу
             И ужъ живымъ не отпущу!
   

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Смотри, какъ отблескомъ чуть виднаго огня
             Церковное окно во мракѣ пламенѣетъ,
             И отблескъ болѣе и болѣе блѣднѣетъ,
             И все кругомъ темнѣетъ и темнѣетъ...
             Такъ сумрачно и въ сердцѣ у меня!
   

Мефистофель.

             А мнѣ -- что котечкѣ блудливой,
             Что крадется къ огню вдоль по стѣнѣ тайкомъ,-
             И воровато мнѣ, и какъ-то похотливо,
             И добродѣтельно притомъ.
             Вальпургій на дворѣ: чуть вспомню я о немъ, --
             Душа и сердце оживится...
             Такъ послѣ-завтра въ ночь кутнемъ;
             Тамъ знаешь, почему вплоть до утра не спится!
   

Фаустъ.

             А, между тѣмъ, тотъ кладъ достать,
             Что свѣтится вонъ тамъ, ты не сумѣешь?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, я могу тебѣ сказать,
             Что ты имъ скоро овладѣешь.
             Недавно я успѣлъ минуту улучить,
             Чтобъ заглянуть туда; тамъ денегъ груда!
   

Фаустъ.

             А не достанешь ли, чтобъ милой подарить
             Кольцо или уборъ, оттуда.
   

Мефистофель.

             Могу тебѣ я только обѣщать
             Ей ожерелье красное достать.
   

Фаустъ.

             Ну хорошо! А то вѣдь я стѣсняюсь,
             Что безъ подарка къ ней являюсь.
   

Мефистофель.

             А не мѣшало бы, пожалуй, безвозмездно
             Порой себя увеселять;
             Вотъ, напримѣръ, теперь: въ ночи безмолвной, звѣздной
             Недурно пѣсенку пропѣть твоей любезной...
             Послушай-ка! Морали много въ ней!
             Съ ума сведу твою любовницу, ей-ей! (поетъ)
   
                       Зачѣмъ тайкомъ
                       Ты вечеркомъ,
                       Катюша, въ домъ
                       Къ любезному крадешься?
                       Дѣвицу въ свой
                       Онъ ввелъ покой...
                       Но ужъ домой
                       Дѣвицей не вернешься!
   
                       Такъ берегись!
                       Чуть грѣхъ случись,--
                       Тогда простись
                       Ты съ красными деньками!
                       Люби дружка,
                       Но будь крѣпка
                       Къ нему, пока
                       Не смѣнитесь перстнями!
   

Валентинъ.

             Постой, постой, кого ты тамъ,
             Проклятый крысоловъ, зовешь? (вышибаетъ гитару).
             Сперва гудокъ ко всѣмъ чертямъ,
             Потомъ и ты за нимъ пойдешь!
   

Мефистофель.

             Трещитъ гитара; не бѣда!
   

Валентинъ.

             Дай срокъ, до васъ я доберусь!
   

Мефистофель.

             Ну, докторъ, знай, коли, не трусь!
             Тебѣ я помощь дамъ тогда.
             Шпаженку изъ ноженъ долой!
             Я за тебя; знай, крѣпче стой!
   

Валентинъ.

             За шпаги!
   

Мефистофель.

                                 Дѣло не за мной!
   

Валентинъ.

             И тотъ!
   

Мефистофель.

                                 Пусть будетъ такъ!
   

Валентинъ.

                                                               Сдается,
             Что дьяволъ самъ со мной дерется:
             Я весь дрожу, рука нѣмѣетъ...
   

Мефистофель (Фаусту).

             Коли!
   

Валентинъ (падая).

                                 Ахъ!
   

Мефистофель.

                                           Ну, теперь теленокъ присмирѣетъ!
             Но прочь, скорѣе прочь бѣжимъ!
             Сейчасъ сюда народъ сбѣжится:
             Хотя съ полиціей мы въ дружбѣ состоимъ,
             Но въ уголовный судъ ходить намъ не годится!

(Уходитъ, увлекая Фауста).

Марта (сверху).

             Сюда, сюда!
   

Гретхенъ, (сверху).

                                 Огня скорѣй!
   

Марта.

             Шумѣли здѣсь, дрались, ругались!
   

Народъ.

             Одинъ уже убитъ!
   

Марта (выходя)

                                           Убійцы разбѣжались?
   

Гретхенъ (выходя).

             Кто тутъ лежитъ?
   

Народъ.

                                           Сынъ матери твоей.
   

Гретхенъ.

             О Господи, услышь, склонись къ бѣдѣ моей!
   

Валентинъ.

             Смерть близко! Скоро говорить,--
             Еще скорѣе дѣлу быть.
             Эй, бабы! полно вамъ кричать,--
             Молчи! Дай слово мнѣ сказать! (всѣ обступаютъ его).
             Ты, Гретхенъ, хоть и молода,
             Не знаешь чести и стыда,
             Концовъ не можешь скрыть притомъ...
             Сказать бы это все тайкомъ,
             Да коль могла ты шлюхой стать,
             Такъ что ужь отъ другихъ скрывать!
   

Гретхенъ.

             О Господи! За что же мнѣ?

0x01 graphic

Валентинъ.

             Оставь ты Бога въ сторонѣ!
             Прошедшаго не воротить;
             Что суждено, тому и быть.
             Теперь одинъ шалитъ съ тобой;
             Дай срокъ,-- за нимъ придетъ другой;
             А какъ за десять перейдетъ,--
             Къ тебѣ знать будетъ всякій ходъ!
             Когда впервой родится стыдъ,
             На свѣтъ онъ Божій не глядитъ;
             Окутанъ съ головы до пятъ,
             Убить да скрыть его хотятъ,--
             Анъ нѣтъ! Чуть онъ лишь въ ростъ пошелъ,
             Такъ днемъ онъ щеголяетъ голъ,
             И чѣмъ противнѣй и гнуснѣй,
             Тѣмъ къ свѣту онъ все льнетъ сильнѣй.
             И скоро тѣ года придутъ,
             Когда тебя весь честный людъ
             Чуждаться будетъ, какъ чумной,
             Бояться встрѣтиться съ тобой,
             Когда въ глаза не будешь смѣть
             Ты добрымъ людямъ посмотрѣть...
             Тебѣ не обходить налой,
             Тебѣ вѣнца не надѣвать,
             Тебѣ повязкой кружевной
             Среди подругъ не щеголять...
             Нѣтъ! Стыдъ, позоръ и нищета
             Тебѣ въ грядущемъ предстоитъ,
             И коль Господь тебя проститъ, --
             Будь на землѣ ты проклята!
   

Марта.

             Тебѣ бы лучше, чѣмъ браниться,
             Предъ смертью Богу помолиться!
   

Валентинъ.

             Когда бы до твоихъ костей
             Мнѣ, сводня гадкая, добраться,
             Мнѣ можно было бы скорѣй
             Грѣховъ прощенья дожидаться!
   

Гретхенъ.

             Какая мука! Стыдъ какой!
   

Валентинъ.

             Ты слышишь? Я сказалъ: не вой.
             Когда ты съ честію своей
             Простилась, было мнѣ больнѣй;
             А нынче, честно, какъ солдатъ,
             Отдать я Богу душу радъ (умираетъ)

0x01 graphic

ЦЕРКОВЬ.

Служба, органъ, пѣніе

Гретхенъ въ народѣ; Злой Духъ позади ея.

Злой духъ.

                       А помнишь ли, Гретхенъ,
                       Какъ съ чистой душой
                       Ты въ храмѣ стояла,
                       По книжечкѣ старой
                       Молитвы читая,
                       То Богъ, то забавы
                       Въ младенческомъ сердцѣ!
                       О, Гретхенъ!
                       Гдѣ сердце твое?
                       Какимъ преступленьемъ
                       Запятнана ты?
                       За душу ли матери молишься нынѣ,
                       Которую ты
                       Сгубила нежданно для мукъ безконечныхъ?
                       Чья кровь на порогѣ твоемъ?
                       А что шевелится
                       Подъ сердцемъ твоимъ,
                       Пугая тебя и себя
                       Присутствіемъ вѣщимъ?
   

Гретхенъ.

                       О горе мнѣ! горе!
                       Какъ думы прогнать,
                       Что сердце невольно
                       Мое наполняютъ?
   

Хоръ.

                       Dies irae, dies ilia,
                       Solvet saeclum in fa villa (органъ звучитъ).
   

Злой духъ.

                       Да, горе тебѣ!
                       Чу, грозно грохочутъ
                       Архангеловъ трубы,
                       Могилы зіяютъ,
                       И сердце твое,
                       Возникнувъ изъ персти
                       На вѣчную муку,
                       Отъ страха дрожитъ!
   

Гретхенъ.

                       Гдѣ бы укрыться?
                       Звуки органа
                       Душатъ меня;
                       Грозное пѣнье
                       Сердце пугаетъ...
   

Хоръ.

                       Judex ergo cum sedebit;
                       Quidquid latet, adparebit,
                       Nil inultum remanebit. (Органъ звучитъ).
   

Гретхенъ.

                       Мнѣ душно, мнѣ тяжко!
                       Суровыя стѣны
                       Дышать мнѣ мѣшаютъ,
                       Мрачные своды
                       Давятъ меня...
                       На воздухъ!
   

Злой духъ.

                       Сокройся! А грѣхъ и позоръ
                       Куда ты укроешь?
                       На воздухъ? На свѣтъ?
                       О горе тебѣ!
   

Хоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus,
                       Quem patronum rogaturus,
                       Cum vix justus sit securus?
   

Злой духъ.

                       Взоры свои
                       Чистые всѣ отъ тебя отвратили;
                       Грѣшницѣ руку подать
                       Страшно святымъ!
                       Горе!
   

Хоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus?
   

Гретхенъ.

                       Сосѣдка! Стклянку вашу!...

(Падаетъ въ обморокъ).

0x01 graphic

ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

Горы Гарца.

Мѣстность близь Ширке и Элендъ.

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Тебѣ не надо ли на помощь помела?
             А я охотно бы усѣлся на козла;
             А то вѣдь колесить намъ остается много.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, ноги еще служатъ мнѣ;
             Доволенъ палкой я вполнѣ,
             Да надо ль сокращать дорогу?
             По мнѣ, гораздо веселѣй
             То проходить во мглѣ долины,
             То подниматься на вершины,
             То слушать, какъ журчитъ ручей.
             Уже береза зеленѣетъ;
             Уже весной отъ сосенъ вѣетъ; --
             Мнѣ это силы придаетъ.
   

Мефистофель.

             А мнѣ ничуть! Наоборотъ,
             Мнѣ очень скверно; во сто кратъ
             Я болѣе морозу радъ.
             Какъ грустно мѣсяцъ запоздалый
             Свой тусклый свѣтъ на землю льетъ!
             Какая темь! Того и знай, что вотъ
             Наткнешься на бревно, ударишься о скалы!
             Постой, не лучше ль взять бы намъ
             Огонь блудящій на подмогу?
             Вотъ, кстати, онъ мерцаетъ тамъ...
             Послушай! Лучше бъ ты намъ посвѣтилъ дорогу,
             Чѣмъ жечь огонь по пустякамъ!
             Блуждающій огонь.
             Готовъ употребить я все мое старанье,
             Но трудно мнѣ свой шагъ природный измѣнить:
             Мыслетями привыкли мы ходить.
   

Мефистофель.

             Что это? Людямъ подражанье?
             Во имя дьявола, веди прямѣе насъ,
             Не то тебя задую я сейчасъ!
             Блуждающій огонь.
             Хозяина угадываю въ васъ,
             А потому я вамъ служить беруся...
             Но вы вѣдь знаете, что здѣсь теперь содомъ;
             Такъ, если я съ пути собьюся,
             То извиненія прошу нижайше въ томъ.
   

Фаустъ, Мефистофель и Блуждающій огонь попеременно напѣваютъ.

                       Въ область чаръ и сновидѣній,
                       Въ область грезъ мы входимъ нынѣ...
                       Будь же въ царство наслажденій,
                       Средь невѣдомой пустыни,
                       Намъ надежный провожатый!
   
                       Дики, голы, иль мохнаты,
                       Спятъ утесы-исполины...
                       Въ небѣ горы, горы, горы,
                       И невольно страшны взору
                       Ихъ далекія вершины.
   
                       Черезъ скалы, мхи и кочки
                       Плещутъ струйки, ручеечки...
                       Чѣмъ звучитъ ихъ тихій ропотъ?
                       Слышенъ въ немъ любовный шопотъ.
                       Пѣснь годовъ очарованья.
                       Пѣснь, что сердце вѣкъ плѣняетъ.
                       Отдаленно, какъ преданье,
                       Эхо пѣсню повторяетъ.
   
                       Слышенъ шелестъ, шумъ надъ ухомъ...
                       Встали филины и совы...
                       Средь кустарника густого,
                       Длинноноги, съ толстымъ брюхомъ,
                       Лѣзутъ ящерицы въ гору;
                       И корнями, какъ змѣями,
                       Заплетая передъ нами
                       Прихотливые узоры,
                       Сѣти лѣсъ намъ разставляетъ,
                       Намъ грозитъ и насъ путаетъ...
   
                       И откуда ни взялися,
                       Вслѣдъ намъ рѣчки разлилися;
                       Долгохвосты, разноцвѣтны,
                       Изъ полей толпой несмѣтной
                       Упыри бѣгутъ по степи;
                       Огоньковъ блудящихъ цѣпи
                       Тамъ и сямъ во тьмѣ мерцаютъ.
                       То блестятъ, то погасаютъ...
   
                       Сами мы,-- уже мы стали,
                       Или все то мчимся далѣ?
                       Все кружится; лѣсъ вѣтвями
                       Рожи строитъ передъ нами,
                       А блуждающихъ огней
                       Не сочтешь теперь, ей-ей!
   

Мефистофель.

                       Крѣпче за меня держися!
                       Мы къ вершинѣ поднялися...
                       Посмотри-ка, нашъ мамонъ,
                       Какъ на праздникъ, освѣщенъ!
   

Фаустъ.

             Какъ странно пламя въ безднѣ блещетъ,
             Точь въ точь денница въ облакахъ,
             И, отражался, трепещетъ
             На пропастяхъ и на скалахъ!
             А тамъ, вдали, гдѣ видны нивы
             Туманомъ отблескъ облеченъ;
             То вьется ниткою игривой,
             То, какъ ручей, исчезнетъ онъ,
             То мчится легкими волнами
             Его сверкающій извивъ;
             То съединяется мѣстами,
             Въ одно опять всѣ струйки сливъ...
             Въ песчинкахъ золото сверкаетъ;
             Его тамъ бездна -- не сочтешь!
             И вся гора предъ нами сплошь
             Ихъ отраженіемъ блистаетъ.
   

Мефистофель.

             А вѣдь красиво, въ самомъ дѣлѣ,
             Мамонъ дворецъ украсилъ свой!
             Удачно мы сюда поспѣли;
             Вонъ мчатся гости къ намъ толпой!
   

Фаустъ.

             Какъ буря страшно застонала,
             И какъ мнѣ вѣтеръ въ спину бьетъ!
   

Мефистофель.

             Держись, держись, смотри, за скалы,
             Не то онъ въ глубь тебя сорветъ!
             Въ туманѣ ночь еще темнѣе стала...
             Чу! вихорь яростный реветъ,
                       И совы въ лѣсахъ просыпаются,
                       И вѣчно зеленыхъ палатъ
                       Столпы вѣковые, какъ щепки, летятъ,
                       И крѣпкія вѣтви ломаются,
                       И рушится дубъ вѣковой,
                       И корни трясутся, зіяютъ,
                       И падаютъ сучья одинъ на другой,
                       Другъ друга деревья ломаютъ,
                       И между разбитыхъ громадъ
                       Неистово вѣтры летятъ.
                       Ты слышишь ли, яростный вой
                       Вблизи и вдали раздается?
                       То пѣсня волшебная мощно несется
                       Надъ нашей горой!..
   

Хоръ вѣдьмъ.

             На Брокенъ! Время наступаетъ, --
             Посѣвъ восходитъ полевой;
             На Брокенъ мы летимъ гурьбой,
             Тамъ Уріанъ насъ ожидаетъ;
             Туда, къ нему и старъ и младъ,
             Не чуя ногъ, теперь летятъ!
   

Голосъ.

             А тетка Баубо -- одна!
             На поросной свиньѣ она!
   

.

             Эй, мелочь! Тетушкѣ почетъ!
             Ну, тетка, поѣзжай впередъ;
             Съ тобою, по слѣдамъ твоимъ,
             Мы всѣ гурьбою полетимъ!
   

Голосъ.

             А ты откуда мчишься къ намъ?
   

Голосъ.

             На Ильзенштейнъ плелась, да тамъ
             Въ гнѣздо совиное взглянула,
             Да невпопадъ!
   

Голосъ.

                                 Чортъ васъ дери!
             Куда торопитесь?
   

Голосъ.

                                           Смотри,
             Мнѣ кожу до костей сцапнула!
   

Хоръ вѣдьмъ

             Длинна, просторна намъ дорога:
             Чего жъ толкаться? Мѣста много;
             А тутъ тѣснятся и кричатъ,
             И душатъ матери ребятъ.
   

Колдуны. Полухоръ.

             Мы, будто слизняки, полземъ,
             А бабы мчатся передомъ....
             Придется, видно, въ чертовщинѣ
             Отъ бабы отставать мужчинѣ.
   

Другая половина.

             А все въ накладѣ намъ не быть,
             Хоть и велика бабья прыть;
             Однимъ скачкомъ мы пролетимъ,
             Что въ сто шаговъ не сдѣлать имъ.
   

Голосъ.

             Эй вы! Чтобъ вамъ съ озеръ подняться!
   

Голосъ.

             Мы рады бы на шабашъ пошататься;
             Мы моемъ цѣлые года,
             А хоть и бѣлы мы, безплодны мы всегда.
   

Оба хора.

             Замолкнулъ вѣтръ; звѣзда мерцаетъ;
             Во мракѣ мѣсяцъ погасаетъ;
             Волшебный хоръ свиститъ, шумитъ.
             И тьмою искръ во мглѣ горитъ.
   

Голосъ (снизу).

             Стой! Стой!
   

Голосъ (сверху).

             Кто тамъ зоветъ насъ подъ скалой?
   

Голосъ (снизу).

             Возьми меня! Возьми съ собой!
             Я триста лѣтъ уже тружуся,
             А все внизу я, подъ горой,
             И на вершину не взберуся.
   

Оба хора.

             Мы мчимся, мчимся на козлахъ,
             На палкахъ, вилахъ, помелахъ.
             Кто дома въ эту ночь сидитъ,
             Тотъ никогда не полетитъ!
   

Полувѣдьма.

             Я много лѣтъ уже иду,
             А сзади всѣхъ! Какъ на бѣду,
             Покоя дома не нашла
             И здѣсь подняться не могла.
   

Хоръ вѣдьмъ.

             Мазь вѣдьмамъ силы оживитъ;
             Корыто будетъ имъ ладьей,
             А парусомъ -- лоскутъ любой....
             Погибъ, кто нынче не взлетитъ!
   

Оба хора.

             Близка желанная вершина...
             Слетимся стаей надъ горой
             И вдоль, и вширь, и вглубь долину
             Наполнимъ бурною толпой.

(Опускаются.)

Мефистофель.

             Шумятъ, толкаются, бранятся,
             Болтаютъ, шепчутся, кричатъ,
             Сбиваютъ съ ногъ другихъ, тѣснятся,--
             Ужъ подлинно, здѣсь настоящій адъ!
             Держися за меня, не то насъ разлучатъ!
             Гдѣ ты?
   

Фаустъ (издалека).

                       Я здѣсь!
   

Мефистофель.

                                 Ого, куда успѣлъ умчаться!
             Такъ, значитъ, надобно но-свойски расправляться!
             Дорогу, чернь! Дорогу сатанѣ!
             Сюда, мой милый! Руку мнѣ!
             Мы на просторѣ очутились...
             Ну, толкотня! Какъ будто всѣ взбѣсились!
             И даже у меня рябитъ въ глазахъ!
             Не лучше ли намъ гдѣ-нибудь въ кустахъ
             Отъ бѣшенаго полчища укрыться?
   

Фаустъ.

             Противорѣчья духъ, куда же намъ итти?
             Да смыслу не могу никакъ я въ томъ найти.
             Зачѣмъ на Брокенъ было намъ тащиться,
             Когда мы шли искать уединенья въ немъ?
   

Мефистофель.

             Смотри, смотри, костры зажглись кругомъ:
             У нихъ веселый клубъ собрался;
             Вотъ и не будемъ мы одни!
   

Фаустъ.

             А я повыше бы поднялся:
             Затеплились и тамъ огни;
             Туда толпа къ нечистому стремится;
             Тамъ можетъ не одна загадка разрѣшиться.
   

Мефистофель.

             И многое загадкою явиться.
             Нѣтъ, лучше свѣтъ большой оставимъ въ сторонѣ;
             Повеселимся въ мирѣ, въ тишинѣ:
             Вѣдь, всѣмъ уже давно извѣстно стало,
             Что мелочей и въ немъ немало.
             А ты на вѣдьмъ взгляни пока:
             Что помоложе, -- та нага:
             А та, которая состариться успѣла,
             Та желтое свое и старческое тѣло
             Старается костюмомъ прикрывать...
             Будь ласковъ съ ними, другъ мой! Право,
             Трудъ небольшой, да велика забава,
             Чу! началъ нашъ оркестръ играть!
             Вотъ уши-то деретъ! А надо привыкать:
             Вѣдь, все одно, не будетъ по другому...
             Пойдемъ, тебя я буду представлять;
             Все это общество отлично мнѣ знакомо...
             Что скажешь ты, мой другъ? Какой отсюда видъ!
             Вглядись! Вѣдь не увидишь края!
             А сколько здѣсь костровъ горитъ!
             А толкотня, возня какая!
             Гдѣ ты хоть что-нибудь подобное найдешь?
   

Фаустъ.

             А ты себя сегодня назовешь
             Волшебникомъ, иль дьяволомъ при входѣ?
   

Мефистофель.

             Хоть я къ инкогнито привыкъ,
             Но въ орденъ мнѣ одѣться слѣдъ въ народѣ.
             Подвязка здѣсь совсѣмъ не въ модѣ;
             Копыту моему за то почетъ великъ!
             Ты видишь, вонъ улитка къ намъ ползетъ?
             Она меня, не видя, узнаетъ
             И мнѣ издалека почтенье посылаетъ...
             Нельзя скрываться мнѣ: меня здѣсь всякій знаетъ!
             Пойдемъ! Вонъ тамъ вокругъ огня сидятъ...
             Ты будь женихъ; я буду сватъ.

(къ сидящимъ у костра)

             Вы что, здѣсь, старички, сидите?
             Я радъ, что мнѣ въ кружкѣ васъ видѣть довелось;
             Но что же вы, повѣсивъ носъ,
             Принять участія въ весельи не хотите?
   

Генералъ.

                       Что вашъ народъ? Ему въ угоду
                       Что сдѣлано, -- не перечтешь!
                       А какъ у женщинъ, у народа
                       На первомъ планѣ молодежь.
   

Министръ.

                       Всѣ нынче развращаться стали;
                       А то ли дѣло, -- старина!
                       Какъ мы, бывало, управляли,
                       Златыя были времена!
   

Выскочка.

                       И намъ случалось отличаться:.
                       Не ударяли въ грязь лицомъ!
                       Теперь же все пошло вверхъ дномъ,
                       И мы не въ силахъ удержаться.
   

Авторъ.

                       Кто нынче книгу подѣльнѣй,
                       Да посерьезнѣй взять рѣшится?
                       Нѣтъ, нѣтъ! Ни къ чорту не годится
                       Вашъ молодой народъ, ей-ей!
   

Мефистофель (превратившись въ старика).

             Созрѣлъ народъ до страшнаго суда;
             Въ послѣдній разъ я прихожу сюда;
             Гулять по Брокену мнѣ не подъ-силу стало...
             И свѣту время, знать, состариться настало!
   

Вѣдьма-торговка.

                       Эй вы, честные господа!
                       Взгляните-ка на часъ сюда!
                       Не мало рѣдкостныхъ вещей
                       Для васъ въ лавченкѣ есть моей;
                       Нигдѣ такихъ товаровъ нѣтъ,
                       Хоть обыщите цѣлый свѣтъ!
                       Нѣтъ вещи, чтобы силѣ зла
                       Между людей не помогла!
                       Ручаюся, здѣсь нѣтъ кинжала,
                       Въ крови невиннаго родной;
                       Нѣтъ кубка, чаши нѣтъ такой,
                       Въ которой яду не бывало;
                       Нѣтъ ожерелья, нѣтъ убора,
                       Не бывшаго цѣной позора;
                       Нѣтъ лезвея и нѣтъ клинка,
                       Чтобъ не сразилъ врасплохъ врага!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, тетка, плохо время знаешь!
             Что было, значитъ, то прошло:
             Или того не понимаешь,
             Что въ моду новое вошло?
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, право, голова кружится у меня.
             Какая тѣснота! какая толкотня!
   

Мефистофель.

             Всѣ кверху, кверху напираютъ;
             Стараешься толкать, а самого толкаютъ.
   

Фаустъ.

             А это кто?
   

Мефистофель.

                                 Въ нее ты пристальнѣй всмотрися!
                       Она Лилитъ.
   

Фаустъ.

                                           Лилитъ? Но кто она?
   

Мефистофель.

                       Адама первая жена.
                       Смотри, ея косы прекрасной берегися,
                       Ея единственной красы, -- ея волосъ!
                       Кому въ сѣтяхъ ея запутаться пришлось,
                       Тотъ навсегда съ свободою простися!
   

Фаустъ.

             Смотри, сидятъ старуха съ молодою;
             Я чаю, ноги силъ не хватитъ имъ таскать!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, нѣтъ! Всю ночь не будетъ имъ покою!
             Чу, пляска вновь! Пойдемъ и мы плясать!
   

Фаустъ (танцуя съ красоткой).

                       Мнѣ сладкій сонъ однажды снился:
                       Я яблоню во снѣ видалъ,
                       Два яблочка на ней сыскалъ
                       И влѣзть на яблоню рѣшился.
   

Красотка.

                       До яблочковъ-то вы, я знаю,
                       Охотники еще изъ раю;
                       Но все же очень рада я,
                       Что есть они и у меня.
   

Мефистофель (танцуя со старухой).

                       Я какъ-то скверный сонъ видалъ:
                       Передо мною пень стоялъ,
                       А въ немъ виднѣлося дупло,
                       Меня къ себѣ оно влекло...
   

Старуха-

                       Примите мой поклонъ! Для васъ
                       Оно готово хоть сейчасъ;
                       Его я вамъ готова дать,
                       Лишь васъ бы имъ не испугать...
   

Проктофантазмистъ.

             Какъ смѣете вы, дьявольское племя?
             Чортъ на ноги не въ состояньи встать, --
             Извѣстно это всѣмъ и признается всѣми, --
             А вы еще пустилися плясать!
   

Красотка (танцуя).

             А этотъ для чего на балъ явился къ намъ?
   

Фаустъ (танцуя).

             Гдѣ нѣтъ его? Онъ сразу здѣсь и тамъ.
             Вы пляшете, -- онъ вашу пляску судитъ;
             А чуть который шагъ имъ обсужденъ не будетъ,--
             То будто не бывалъ и сдѣланъ вовсе онъ.
             Когда вы движетесь впередъ -- онъ раздраженъ;
             Когда жъ вертитесь вы и далѣе нейдете,
             Какъ онъ на старой мельницѣ своей,--
             Ему становится и легче и сноснѣй;
             Особенно, когда онъ самъ въ большомъ почетѣ.
   

Проктофантазмистъ.

             Исчезни, скройся, родъ проклятый!
             Вѣдь мы же просвѣщали васъ,
             Мы такъ умны, -- а чертенята
             И слушать не желаютъ насъ!
             Вѣдь нѣтъ васъ, нѣтъ! Но я твержу напрасно,
             И Тегель все кишитъ видѣньями!.. Ужасно!
   

Красотка.

             Да полно вамъ надоѣдать!
   

Проктофантазмистъ.

             Вамъ говорю я, духи, безусловно,
             Что деспотизмъ противенъ мнѣ духовный;
             Мой духъ его не можетъ признавать.

(Танцы продолжаются.)

             Сегодня мнѣ успѣха нѣтъ ни въ чемъ;
             Но странствовать отправлюсь я по свѣту,
             И, можетъ быть, въ концѣ-концовъ, потомъ
             Меня послушаютъ и черти и поэты.
   

Мефистофель.

             Засядетъ въ лужу онъ сейчасъ;
             Такой пріемъ ему полезенъ, вѣрно, будетъ,
             Піявками себя обложитъ и, какъ разъ,
             Испуститъ духъ и про духовъ забудетъ.

(Фаусту, который вышелъ изъ круга танцующихъ.)

             Зачѣмъ разстался ты съ красоткою своей,
             Что пѣла такъ за танцами прекрасно?
   

Фаустъ.

             Я видѣлъ, какъ мышенокъ красный
             Изъ горла выскочилъ у ней.
   

Мефистофель.

             Такъ что жъ? Бѣды большой тутъ нѣтъ;
             Лишь не былъ бы мышенокъ сѣдъ!
             Кто въ мигъ любовнаго забвенья
             Объ этомъ хочетъ знать?
   

Фаустъ.

                                 Потомъ, я видѣлъ тамъ...
   

Мефистофель.

             Что видѣлъ ты?
   

Фаустъ.

                                 Да посмотри ты самъ!
             Прекрасное дитя ты видишь въ отдаленьи?
             Какъ хороша она! Какъ мертвенно блѣдна!
             Какая медленность въ движеньи,
             Какъ будто скована она!
             Какъ полонъ взоръ ея глубокою тоскою!
             Мнѣ Гретхенъ бѣдную мою напомнилъ онъ.
   

Мефистофель.

             Опомнись-ка! Игрою чаръ пустою,
             Бездушнымъ призракомъ и тѣнью ты смущенъ!
             И встрѣча съ ней добра не предвѣщаетъ:
             Холодный взглядъ ея все въ камень обращаетъ.
             Ты о Медузѣ, чай, слыхалъ когда-нибудь?
   

Фаустъ.

             Какъ будто бы она послѣднимъ сномъ почила,
             И очи ей рука родная не закрыла!
             Вотъ это тѣло, эта грудь.
             Что я ласкалъ когда-то въ упоеньи!
   

Мефистофель.

             Оставь ее! Вѣдь, всякій видитъ въ ней
             Черты знакомыя возлюбленной своей!

0x01 graphic

Фаустъ.

             О, сколько счастья въ немъ и сколько въ немъ томленья!
             Онъ приковалъ меня, волшебный этотъ взоръ!
             Вкругъ шеи мертвенной, но дѣвственно прекрасной
             Снурокъ едва замѣтенъ тонкій, красный,
             Какъ будто остріемъ провелъ его топоръ.
   

Мефистофель.

             А я про что же говорю!
             Подъ мышкой голову свою
             Она носить, навѣрно, можетъ;
             Ее давно срубилъ Персей...
             Пусть призракъ болѣе твой разумъ не тревожить,
             И въ гору вслѣдъ за мной пойдемъ скорѣй!..
             Взгляни-ка: мы попали въ Вѣну
             И въ Пратерѣ гуляемъ, знать?
             Я вижу стульевъ рядъ и сцену...
             Да здѣсь театръ!
   

Servillibis.

                       Сейчасъ начнемъ опять
             Піесу мы послѣднюю играть.
             Ихъ семь, не болѣ и не менѣ,
             Сегодня мы даемъ на сценѣ;
             Ужъ такъ заведено у насъ;
             Любители ихъ сочиняютъ!
             Любители же ихъ играютъ...
             Простите, что покину васъ:
             Любитель я, и самъ играю,
             И долженъ занавѣсъ поднять.
   

Мефистофель.

             Я радъ, что васъ на Брокенѣ встрѣчаю,
             Вѣдь лучше мѣста вамъ, чѣмъ здѣсь, не отыскать!
   

СОНЪ ВЪ ВАЛЬНУРГІЕВУ НОЧЬ или ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАНІИ.

Интермеццо.

Директоръ театра.

             Сегодня, Мидинга сыны,
             Вамъ день отдохновенья:
             Гора съ долиной намъ должны
             Служить для представленья.
   

Герольдъ.

             Чета полвѣка цѣлыхъ ждетъ,
             Чтобъ свадьба стала золотою;
             Коль миръ со свадьбой совпадетъ,
             То золото дороже вдвое.
   

Оберонъ.

             Коль, духи, вмѣстѣ вы со мной,
             Спѣшите къ намъ явиться;
             Вашъ царь съ царицей, я съ женой
             Рѣшили помириться.
   

Пукъ.

             Къ вамъ Пукъ приходитъ на поклонъ
             Съ ужимками, съ прыжками
             И за собой приводитъ онъ
             Другихъ вослѣдъ толпами.
   

Аріель.

             Вослѣдъ за ними Аріель
             Съ веселой пѣсней прилетаетъ;
             Немало рожъ его свирѣль,
             Немало милыхъ лицъ сзываетъ.
   

Оберонъ.

             Когда хотите полюбить
             Одинъ другого два супруга,--
             Отъ насъ учитесь, какъ вамъ быть;
             Покиньте вы другъ друга.
   

Титанія.

             Коль мужъ сварливъ и зла жена,
             Скорѣй имъ надо разлучиться;
             Пускай отправится она
             На югъ, а онъ на сѣверъ мчится.
             Оркестръ tutti fortissimo.
             Вотъ нашъ оркестръ -- мушиный носъ
             Лягушки въ лужѣ тинной,
             Въ поляхъ чириканье стрекозъ
             И хоботъ комариный.
   

Solo.

             Съ надутой важностью какой
             Волынщикъ выступаетъ.
             И длиннымъ носомъ, какъ трубой,
             Сопитъ и подпѣваетъ!
   

Духъ образующійся.

             Животъ и ноги паука
             И крылья -- странное смѣшенье!
             Хоть не составилось звѣрка,
             Но есть стихотворенье.
   

Парочка.

             Хоть торопливъ, но малъ твой шагъ;
             Хоть ты и прыгаешь высоко.
             Тебѣ, однако, на прыжкахъ
             Не улетѣть далеко!
   

Любопытный путешественникъ.

             Что это? Маскарада шутка?
             Или лишился я разсудка?
             Какъ Оберонъ, прекрасный богъ,
             Ты мнѣ явиться въявѣ могъ?
   

Ортодоксъ.

             Хвоста, роговъ нѣтъ у него?
             Ему не легче оттого!
             Безспорно, какъ боговъ Эллады,
             Его къ чертямъ причислить надо.
   

Сѣверный художникъ.

             Что здѣсь схвачу карандашомъ, --
             Одни наброски, несомнѣнно;
             Но я сбираюсь въ Римъ потомъ
             И улучшаюсь постепенно.
   

Пуристъ.

             На кой чортъ я сюда попалъ?
             Какъ все вульгарно здѣсь, ей Богу!
             Изъ вѣдьмъ всего я двухъ видалъ,
             Напудренныхъ немного.
   

Молодая вѣдьма.

             Нѣтъ! къ пудрѣ, къ платьямъ прибѣгать
             Старухамъ я предоставляю;
             Сама же -- въ чемъ родила мать,
             По Брокену гуляю.
   

Матрона.

             Умна я очень и горда,
             Чтобъ на тебя за то сердиться;
             Но подожди: придутъ года,--
             Успѣешь сгнить и разложиться.
   

Капельмейстеръ.

             Довольно вамъ вкругъ голой льнуть,
             Комарики и мушки!
             У васъ же такту нѣтъ ничуть
             Въ игрѣ, стрекозы и лягушки!
   

Флюгеръ (въ одну сторону).

             Какое общество! Желать
             Нельзя отборнѣе такого!
             Рѣшительно, кого ни взять,--
             Одинъ достойнѣе другого!
   

Флюгеръ (въ другую сторону).

             Коль не раскроется земля,
             Чтобъ ихъ пожрать, сейчасъ подъ ними,--
             Самъ въ адъ готовъ бы спрыгнуть я,
             Не знаться бъ лишь съ людьми такими!
   

Ксеніи.

             Какъ насѣкомымъ, намъ даны
             Язвительныя жала,
             Чтобъ честь папаши-Сатаны
             Между людей не пала.
   

Геннингсъ.

             Ахъ, какъ наивны, мой Творецъ!
             Какъ ихъ невинны жала!
             А сами скажутъ наконецъ:
             Не злы-де мы ни мало.
   

Музагетъ.

             Мнѣ, право, съ нынѣшняго дня
             Пріятно съ вѣдьмами спознаться;
             Скорѣй, чѣмъ музъ, заставлю я
             Ихъ всѣхъ себѣ повиноваться.
   

Ci-devant Геній времени.

             Вслѣдъ за людьми легко для насъ
             Вездѣ пробить себѣ дорогу;
             На Брокенъ влѣзть, какъ на Парнассъ,
             Нетрудно: тамъ вѣдь мѣста много!
   

Любопытный Путешественникъ.

             Скажите, кто это такой
             Такъ ходитъ гордо и сердито,
             И носъ суетъ повсюду свой,
             И всюду ищетъ іезуита?
   

Журавль.

             Нерѣдко мутная вода
             Для рыбной ловли помогаетъ;
             Затѣмъ святоша иногда
             Въ сношенья съ дьяволомъ вступаетъ.
   

Свѣтскій человѣкъ.

             За что святоша ни возмись,--
             На дѣло все ему поможетъ;
             Они на Брокенъ собрались
             На сходку тайную, быть можетъ.
   

Танцоръ.

             Я слышу барабанный бой;
             Иль новый гдѣ оркестръ играетъ?
             Нѣтъ, это эхо за горой
             Крикъ выпи повторяетъ.
   

Танцмейстеръ.

             Ну, право, здѣсь съ ума сойдешь!
             Ломаетъ ноги всякъ, какъ можетъ;
             И какъ при этомъ онъ хорошъ,
             Его нисколько не тревожитъ.
   

Музыкантъ.

             Другъ друга бъ этотъ сбродъ пожралъ,
             Когда бъ возможно это было;
             Но, какъ Орфей звѣрей смирялъ,
             Ихъ музыки смиряетъ сила.
   

Догматикъ.

             Не можетъ въ этомъ быть совсѣмъ
             Ни отрицанья, ни сомнѣнья;
             Мнѣ ясно все: будь чортъ ничѣмъ,
             Какое бъ онъ имѣлъ значенье?
   

Идеалистъ.

             Теперь фантазія моя
             Во мнѣ возбуждена безмѣрно;
             Коль только это все -- самъ я,
             То я сегодня глупъ, навѣрно!
   

Реалистъ.

             Мнѣ цѣлый свѣтъ противенъ сталъ.
             Все на меня тоску наводить;
             Здѣсь въ первый разъ я испыталъ,
             Какъ почва изъ-подъ ногъ уходитъ.
   

Супернатуралистъ.

             Сюда попасть я очень радъ,
             Я чувствую себя прекрасно:
             Могу я, видя чертенятъ,
             Судить о добромъ духѣ ясно.
   

Скептикъ.

             Я кстати здѣсь: глупцы къ огнямъ
             Блудящимъ, ожидая клада,
             Бѣгутъ; гдѣ жъ привидѣнье, тамъ
             Сомнѣнье въ риѳму вставить надо.
   

Капельмейстеръ.

             Лягушки въ тинѣ и сверчки,
             Вы -- горе-диллетанты!
             Вы, мухи, мошки, пауки,--
             На славу музыканты!
   

Ловкіе.

             Зоветъ насъ sans souci весь свѣтъ;
             У насъ заботъ и горя нѣтъ;
             Коль на ногахъ плясать устанемъ,
             На головахъ ходить мы станемъ!
   

Неловкіе.

             И мы, вѣдь, тожъ не дураки,
             И намъ кусочки попадались:
             Но истоптались башмаки,
             И босы мы плясать остались!
   

Блуждающіе огни.

             Мы родословной не блестимъ,
             Родились мы въ болотѣ;.
             Но здѣсь, съ другими, состоимъ
             И мы въ большомъ почетѣ!
   

Упавшая звѣзда.

             Я съ блескомъ пышнымъ сорвалась,
             Катяся съ неба голубого,--
             И вотъ теперь попала въ грязь;
             Какъ въ небо мнѣ подняться снова?
   

Толстяки.

             Дорогу! Прочь, народъ, бѣги!
             Трава, къ землѣ склонися!
             На шабашъ духи-толстяки
             На Брокенъ собралися.
   

Пукъ.

             Вы тяжелы, а все же вамъ
             Гордиться нечѣмъ, право!
             Я нынче всѣхъ васъ толще самъ,
             Я -- самый худощавый!
   

Аріель.

             Всѣ тѣ, кому природа-мать
             Дала полетъ воздушный,
             За мной въ страну цвѣтовъ опять
             Взовьемся стаей дружной!
   

Оркестръ pianissimo.

             Уже денницы лучъ блеститъ,
             Мгла проясняться стала,
             Зефиръ листами шелеститъ, --
             И мигомъ все пропало!..
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ. ПОЛЕ.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

   Въ мукѣ! въ отчаяніи! Бѣдная, скиталась такъ долго по землѣ и теперь -- въ темницѣ! Въ темницѣ, на страшныя мученія заключена, невинное, несчастное созданіе! Вотъ до чего дошло! А ты отъ меня все это скрывалъ, недостойный измѣнникъ! Стой же, стой! Сверкай своими сатанинскими глазами! Стой и мучь меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Въ темницѣ! въ мукѣ невыразимой! Отдана злымъ духамъ и безчувственному суду человѣческому! А ты мнѣ отводишь глаза омерзительными развлеченіями, ты скрываешь отъ меня ея несчастія и оставляешь ее погибать безъ помощи!
   

Мефистофель.

   Она не первая.

0x01 graphic

Фаустъ.

   Песъ! Отвратительное чудовище! О безконечный духъ! Обрати его, обрати эту гадину опять въ образъ пса, какъ онъ когда-то ночью явился передо мною, пресмыкаясь у нога безпечнаго путника и вѣшаясь на плечи падающаго! Обрати его опять въ его любимый образъ, -- чтобы онъ опять валялся на землѣ, чтобъ я опять попиралъ ногами его, отверженца! Не первая! О горе, горе! Никакой душѣ человѣческой необъятное горе! И не одно только это созданіе погибло въ безднѣ несчастія! Или недовольно одной, чтобъ искупить вину всѣхъ другихъ своими смертными муками передъ очами Всепрощающаго! Умъ и сердце разрываются у меня при мысли о несчастій одной этой, а ты спокойно издѣваешься надъ участью тысячей!
   

Мефистофель.

   И вотъ мы на границѣ нашего остроумія, дальше которой у насъ, бѣдныхъ смертныхъ, умъ за разумъ заходитъ! Зачѣмъ же ты знаешься съ нами, когда ты не въ силахъ перейти этотъ предѣлъ? Хочешь летать и боишься головокруженія? Мы тебя искали, или ты насъ?
   

Фаустъ.

   Не скаль на меня свои прожорливые зубы; ты мнѣ противенъ. О великій, чудный духъ, удостоившій меня увидѣть твой образъ, знающій мое сердце и мою душу, зачѣмъ ты приковалъ меня къ позорному спутнику, который радуется несчастію и упивается гибелью!
   

Мефистофель.

   Кончишь ли ты?
   

Фаустъ.

   Спаси ее, или горе тебѣ! Ужаснѣйшее проклятіе пади на тебя вовѣки!
   

Мефистофель.

   Я не въ силахъ расторгнуть оковы мстителя, открыть его запоры. Спаси ее! А кто ввергнулъ ее въ гибель, ты, или я?

(Фаустъ дико озирается).

Мефистофель.

   Хватаешься за громы? Хорошо, что они не даны вамъ, бѣднымъ смертнымъ! Разгромить невиннаго возражателя -- извѣстный обычай тирановъ, чтобы выпутаться изъ затрудненія.
   

Фаустъ.

   Снеси меня туда! Она должна быть свободна!
   

Мефистофель.

   А опасность, которой ты подвергаешься? Знай, на городѣ еще лежитъ печать твоего убійства! Еще носятся духи-мстители надъ мѣстомъ злодѣянія, ожидая возврата убійцы.
   

Фаустъ.

   Что еще? Кровь и смерть всей вселенной пади на тебя, чудовище! Веди меня туда, говорю я, и освободи ее!
   

Мефистофель.

   Я поведу тебя, но слушай, что я могу сдѣлать? Развѣ мнѣ даны всѣ силы земли и неба? Я помрачу разумъ стража; овладѣй ключемъ и выведи ее человѣческою рукою, а я буду охранять васъ. Адскіе кони готовы, я помчу тебя. Вотъ все, что могу я.
   

Фаустъ.

   Скорѣе! въ дорогу!
   

НОЧЬ, ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ.

Фаустъ и Мефистофель мчатся на черныхъ коняхъ.

Фаустъ.

   Что тамъ у плахи они затѣваютъ?
   

Мефистофель.

   Стряпаютъ, что ли, варятъ ли, не знаю.
   

Фаустъ.

   Вверхъ поднимаются, внизъ опускаются, долу склоняются, вьются кругомъ.
   

Мефистофель.

   Вѣдьмы на сходкѣ.
   

Фаустъ.

   Вѣютъ надъ чѣмъ-то, иль что освящаютъ...
   

Мефистофель.

   Мимо! За мной!
   

ТЕМНИЦА.

Фаустъ со связкою ключей и лампой, передъ желѣзной дверью.

Фаустъ.

             Забытымъ трепетомъ душа моя полна;
             Вся скорбь земная въ ней теперь гнѣздится...
             Здѣсь, здѣсь она, безвинная, томится,
             Одной своей любовію грѣшна!
             Я трепещу опять предстать предъ нею,
             Боюся я ее освободить...
             Впередъ! Боязнію своею
             Ее могу я погубить. (Начинаетъ отпирать).
   

Пѣсня (внутри).

                       Вѣдьма-мать моя
                       Извела меня;
                       Мой отецъ-злодѣй,
                       Онъ заѣлъ меня;
                       А родная сестра
                       Кости въ яму снесла,
                       А я птичкой лѣсной
                       Изъ могилы сырой
                       Унеслась!..
   

Фаустъ (отпирая дверь).

             Не чувствуетъ она, что милый близокъ къ ней,
             Что слышитъ плачь ея и звонъ ея цѣпей.
   

Маргарита (вскочивъ).

             Идутъ, идутъ! Насталъ мой смертный часъ!
   

Фаустъ (тихо).

             Молчи! Свободна будешь ты сейчасъ!
   

Маргарита (бросаясь на колѣни).

             Кто бъ ни былъ ты, меня ты пощади!
   

Фаустъ.

             Потише! Стражу крикомъ не буди!
   

Маргарита (на колѣнахъ).

             Кто власть тебѣ, палачъ, далъ эту,
             Ко мнѣ такъ рано приходить?
             Еще такъ долго до разсвѣта!
             Я жить хочу! Дай мнѣ пожить!
             Успѣешь кончить все съ зарею;
             Еще жила такъ мало я! (встаетъ).
             Я прежде славилась красою,
             Но мнѣ на зло краса моя.
             Любила прежде друга я,
             Но кинулъ онъ меня въ печали...
             Вѣнокъ засохъ; цвѣты увяли...
             Не бей меня! Чѣмъ предъ тобой
             Виновна я? Ты мнѣ чужой!
             Не презирай моихъ моленій!
   

Фаустъ.

             Такихъ мнѣ не снести мученій!
   

Маргарита.

             Теперь уже въ твоей я силѣ!
             Дай накормить дитя: оно
             Всю ночь проплакало одно;
             Его украли и убили
             И въ томъ меня же обвинили...
             Мнѣ болѣ свѣтлыхъ дней не знать!
             Въ народѣ про меня слагать
             Ужъ пѣсни начали... За что же?
             Зачѣмъ такъ люди злы, о Боже?
             Хотя знавала въ старину
             Я сказку древнюю одну,
             Что такъ оканчивалась тоже,
             Да кто мнѣ скажетъ, что она
             О мнѣ нарочно сложена?
   

Фаустъ (бросается передъ ней на колѣна).

             Твой милый здѣсь, передъ тобой,
             Чтобъ вывести тебя изъ плѣна!
   

Маргарита (становясь на колѣни также).

                                 Палачъ на колѣна!
                                 Молися со мной!
                       Ты видишь ли, адское пламя
                                 Пылаетъ подъ нами?
                       Чу, стонъ нескончаемыхъ мукъ,
                                 И демоновъ хохотъ,
                       И адскихъ цѣпей несмолкающій грохотъ!
   

Фаустъ (громко).

             О, Гретхенъ, Гретхенъ!
   

Маргарита (внимательно).

                                           То промолвилъ другъ!

(Вскакиваетъ; цѣпи спадаютъ съ нея).

             Онъ здѣсь! Я слышу голосъ милый!
             Къ нему! И никакая сила
             Меня не можетъ удержать!
             Къ нему! Его хочу обнять,
             Хочу упасть на грудь его я!..
             Онъ звалъ меня; онъ здѣсь стоялъ...
             Адъ предо мною бушевалъ
             Вокругъ, въ безсильной злобѣ воя,
             Но слышала сквозь громъ его
             Я голосъ друга моего!
   

Фаустъ.

             Я здѣсь!
   

Маргарита.

                       О, такъ ли слышу я?
             Ты здѣсь опять! Гдѣ всѣ томленья?
             Гдѣ страхъ тюрьмы и заключенья?
             Ты здѣсь! Пришелъ спасти меня!
             Я вновь съ тобой! Свободна я!
             Темницы своды вѣковые
             Уже меня не тяготятъ;
             Вотъ улица, вотъ темный садъ
             И вотъ мѣста тѣ дорогія,
             Гдѣ мы видалися впервые!
   

Фаустъ (увлекая ее).

             Пойдемъ, пойдемъ!
   

Маргарита.

                                           О подожди!
             Съ тобой такъ сладко время льется.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Нѣтъ, намъ раскаяться придется,
             Когда промедлимъ мы! Иди!
   

Маргарита (ласкаясь).

             Иль цѣловать ты разучился?
             Давно ль со мной ты разлучился,--
             И не умѣешь цѣловать!..
             Какъ страшно мнѣ тебя обнять...
             Ахъ, въ годы прошлые, бывало,
             Когда тебя я обнимала,
             Себя на небѣ ощущала,
             И такъ меня ты цѣловалъ,
             Какъ будто задушить желалъ!
             Цѣлуй меня,
             Иль поцѣлую я
             Тебя сама (цѣлуетъ его). Увы, твои уста, --
             Какъ будто ледъ...
             Твоя любовь теперь не та;
             Ты самъ не тотъ.
             Ты обманулъ меня (отвертывается отъ него).
   

Фаустъ.

                                           Другъ мой,
             Тебя, люблю я жарче, болѣ!
             Идемъ скорѣй со мной на волю!
   

Маргарита (обращаясь къ нему опять).

             Ты ль это? Точно ль ты такой?
   

Фаустъ.

             Да, да, я, самъ, я, точно я!
             Пойдемъ!
   

Маргарита.

                                 Съ меня оковы снялъ ты;
             Меня къ своей груди прижалъ ты;
             Иль не боишься ты меня?
             Кто я такая, ты не знаешь?
   

Фаустъ.

             Пойдемъ! Уже рѣдѣетъ мгла!
   

Маргарита.

             Я мать родную извела
             И дочь убила, -- ты ласкаешь
             Убійцу дочери во мнѣ...
             Ты ль это? Или я во снѣ?
             Дай руку мнѣ свою скорѣй!
             По отчего она сырая?
             Отри ее; гляди, на ней
             Еще алѣетъ кровь родная...
             Что сдѣлалъ ты? Спрячь отъ меня
             Кинжалъ свой: ты меня пугаешь.
   

Фаустъ.

             Не говори о томъ! Ты знаешь,
             Что въ мрачномъ прошломъ смерть моя!
   

Маргарита.

             Нѣтъ, нѣтъ, ты не умрешь, мой милый!
             Живи, исполни мой завѣтъ:
             Встань завтра поутру чѣмъ свѣтъ
             И вырой рядомъ три могилы;
             И въ первой, лучшей, ляжетъ мать;
             Съ ней вмѣстѣ будетъ братъ лежать;
             А тутъ же близко, въ сторонѣ
             Могилу выкопай и мнѣ,
             Но, ради Бога, недалеко!
             Въ ней спать я буду одиноко;
             Лишь положи дитя со мной, --
             Его лишь одного! Съ тобой
             Намъ вмѣстѣ не бывать ужъ болѣ
             Грудь съ грудью и душа съ душой.
             Теперь ужъ ты не тотъ! Какъ будто поневолѣ
             Ласкаешь ты меня; какъ будто бы спѣшишь
             Скорѣе отъ меня освободиться...
             Но, какъ и прежде, взоръ твой нѣжностью свѣтится,
             И ты, какъ прежде, ласково глядишь!
   

Фаустъ.

             О, если такъ, идемъ скорѣй!
   

Маргарита.

             Куда?
   

Фаустъ.

                                 На волю изъ цѣпей.
   

Маргарита.

             Да, если тамъ насъ ждетъ могила,
             Тогда пойдемъ туда, мой милый, --
             Ни шагу далѣе! Зачѣмъ уходишь ты?
             Зачѣмъ меня ты покидаешь?
   

Фаустъ.

             Пойдемъ со мною! Двери отперты,
             Свободна будешь ты, какъ только пожелаешь.
   

Маргарита.

             Не смѣю я; чего еще мнѣ ждать?
             Зачѣмъ бѣжать? Вѣдь, въ этомъ нѣтъ спасенья;
             Какая радость нищей стать,
             Терпѣть преступной совѣсти мученья,
             Между чужихъ свой цѣлый вѣкъ прожить
             И всѣ обиды ихъ безропотно сносить!
   

Фаустъ.

             Но я вѣдь буду тамъ съ тобою.
   

Маргарита.

                       Скорѣй, скорѣй
                       Спаси дитя родное!..
                       Черезъ ручей
                       И въ лѣсъ потомъ
                       Прямымъ путемъ;
                       Тамъ за мостомъ
                       Есть прудъ большой.
                       А въ прудѣ томъ
                       Малютка мой...
                       Взглянь, вотъ онъ, вотъ!
                       Онъ живъ, плыветъ,
                       Онъ борется съ волной...
                       Спаси, спаси!
   

Фаустъ.

                                           Опомнись! что съ тобою?
             Шагъ лишь одинъ -- свободна ты опять!
   

Маргарита.

             Ахъ, скоро ли мы будемъ за горою!
             Вонъ тамъ сидитъ на камнѣ мать,
             Вонъ тамъ сидитъ и, -- страшно мнѣ сказать, --
             Вонъ тамъ сидитъ на камнѣ мать
             И намъ киваетъ головою...
             Нѣтъ, намъ кивнуть не въ силахъ ужъ она!
             У ней отяжелѣли вѣки;
             Намъ счастье, -- спитъ она навѣки...
             Ахъ, вы давно прошли, златыя времена!
   

Фаустъ.

             Коль ты не тронешься мольбой,
             Тогда тебя возьму я силой!
   

Маргарита.

             Оставь меня, оставь, мой милый!
             Зачѣмъ ты сталъ такъ грубъ со мной?
             И безъ того тебѣ послушна я, ты знаешь.
   

Фаустъ.

             Смотри, заря! Погибнуть ты желаешь!
   

Маргарита.

             Заря, заря! Мой смертный часъ насталъ!
             Послѣдняя любви и счастія денница!
             Бѣги, чтобы никто не зналъ,
             Что Гретхенъ бѣдную въ темницѣ
             Ты ныньче ночью посѣщалъ!
             Поблекнулъ мой вѣнокъ вѣнчальный!
             Прощай! Мы встрѣтимся съ тобой,
             Но не на пляскѣ круговой!..
                       Чу, звонъ погребальный...
                       По улицамъ тѣснымъ бѣгутъ
                       Толпы за толпами...
                       Мнѣ руки скрутили цѣпями;
                       Меня къ эшафоту ведутъ...
                       Смерть близко! На плаху
                       Меня положили; съ размаху
                       Сверкаетъ топоръ надъ моей головой...
                       Весь міръ, какъ въ могилѣ, затихъ предо мной!
   

Фаустъ.

             О, для чего на свѣтъ родился я!
   

Мефистофель (входя).

             Пора! Лучи златые дня
             Надъ небесами ярко блещутъ,
             И кони адскіе трепещутъ...
             Не въ пору ваша болтовня!
   

Маргарита.

             Кто вышелъ тамъ изъ подъ-земли?
             Прочь, прочь его скорѣй по шли!
             Здѣсь мѣсто свято! Онъ за мною!
   

Фаустъ.

             Пойдемъ!
   

Маргарита.

                                 Творецъ, къ Тебѣ съ мольбою
             Взываю я!
   

Мефистофель (Фаусту).

                                 Идемъ скорѣй,
             Иль я тебя оставлю съ ней!
   

Маргарита.

             Къ Тебѣ зову съ мольбой смиренной:
             Въ мой смертный часъ меня храни!
             Толпою ангеловъ священной
             Меня отъ зла Ты осѣни!
             О Генрихъ, за тебя боюся я!
   

Мефистофель.

                                                     Она
             Должна погибнуть!
   

Голосъ (свыше).

             Спасена!
   

Мефистофель (Фаусту)

             Сюда! за мной!

(Увлекаетъ его изъ тюрьмы).

Гретхенъ (въ тюрьмѣ)

                       О, Генрихъ, Генрихъ!
   

КОММЕНТАРІИ КЪ ТРАГЕДІИ ГЕТЕ "ФАУСТЪ".

Составлены по Юрьеву, Куно Фишеру, Каро, Дюнцеру. Бойезену, Каррьеру и мн. др.

ОБЩІЙ ВЗГЛЯДЪ НА ТРАГЕДІЮ.

   Каждое произведеніе искусства, говоритъ Гёте, можетъ быть понято разсудкомъ только при посредствѣ сердца. Глаза сердца видятъ гораздо глубже, чѣмъ глаза разсудка; предъ ними открыты тайные источники жизни, которые сообщаютъ произведенію живой пульсъ и движеніе. Едва ли эти слова Гёте приложимы въ такой степени къ какому-нибудь другому произведенію искуствъ, какъ къ его же собственному творенію -- Фаусту.
   Фаустъ есть любимое дѣтище цѣлаго громаднаго періода развитія человѣческаго духа, отраженіе всего новаго времени; онъ возникъ изъ самыхъ завѣтныхъ стремленій человѣческаго духа, изъ самыхъ глубокихъ вопросовъ, занимавшихъ умы лучшихъ современныхъ людей, и породившихъ новую философію, новую науку, новые идеалы. Поэтому, чтобы понять всю его разностороннюю полноту, необходимо бросить взглядъ на всю предшествовавшую дѣятельность новаго человѣчества, на все броженіе умовъ, послѣ того какъ старыя стремленія, старыя вѣрованія были разрушены; надо прослѣдить, какъ образъ стремящагося Фауста постепенно развивался въ литературѣ, будучи зачатъ въ народномъ сказаніи, и постепенно возрасталъ въ умахъ лучшихъ людей Германіи до великаго Гёте.
   Типъ Фауста есть любимый типъ того блестящаго періода нѣмецкой литературы, который извѣстенъ подъ именемъ періода бурь и порывовъ (Sturm und Drangperiode).
   Это человѣкъ изъ того благороднаго и высшаго сорта людей, которые не могутъ оставаться хладнокровны къ окружающему ихъ міру, задумываются надъ глубокими и темными вопросами, которые задаетъ имъ природа, но не трусятъ проникать за предѣлы непостижимаго. Напротивъ, онъ желаетъ все познать, все открыть. Его манитъ и туманъ науки, и свѣтлый міръ поэзіи и бурная упоительная жизнь. Онъ хочетъ все узнать и испытать, все разгадать и перечувствовать, его мучитъ, невыразимо мучитъ жажда бытія и познанія. Онъ всю жизнь свою стремится за предѣлы науки, за грань искусства, за черту бытія; видя несовершенство земного, онъ сомнѣвается въ совершенствѣ небеснаго. Убѣдись въ пустотѣ предположеній и умозрѣній, онъ хочетъ вѣрить только осязательному, хочетъ подчинить духовный міръ математическимъ законамъ матеріи. Не вѣрить хочетъ онъ, а убѣдиться. Вмѣсто полноты жизни, онъ хочетъ сухого факта; вполнѣ отрѣшившись отъ жизни людей, онъ сосредоточивается въ своемъ собственномъ я. У него работаетъ только одинъ его холодный умъ; замкнутость и одиночество заморили его чувства. Для него закрыта жизнь, закрыто Божество, сіяющее въ полнотѣ ея своими лучами, доступное только цѣлому духу, только гармонически соединеннымъ всѣмъ духовнымъ силамъ человѣка. Отъ этого и происходятъ муки разлада его души. Въ этомъ и заключается вина его, какъ трагическаго героя, вина, состоящая въ разрушеніи гармоніи его душевныхъ силъ, или гармоніи нормальнаго теченія жизни. И въ силу этого на немъ долженъ осуществиться законъ природы жизни, состоящій въ томъ, что изъ противуестественнаго дѣла происходятъ и противуестественныя послѣдствія. Вина Фауста должна быть отмщена на немъ самомъ, и поэтому Фаустъ въ первой части трагедіи является въ полномъ смыслѣ такимъ трагическимъ героемъ, претерпѣвающимъ возмездіе за чрезмѣрность своихъ безконечныхъ стремленій, переходящихъ мѣру человѣческой природы.
   Но безконечность стремленій къ истинѣ не есть дѣло, противное природѣ человѣка, а существенная положительна;! сила его бытія, и Гёте не губитъ своего Фауста. Эта положительная сила живетъ внутри самого Фауста; она-то и должна спасти его въ минуту гибели, возстановить гармонію въ жизни его духовныхъ силъ; только ей надо побороть въ человѣкѣ эгоистическое направленіе его душевныхъ стремленій, эгоистическую отрѣшенность его отъ прочихъ людей, потому что это -- нравственное извращеніе природы человѣка, источникъ его разрушенія.
   Въ первой же сценѣ трагедіи, Фаустъ, терзаемый муками этой неестественности, думаетъ найти исходъ, призвавши Духа Земли. Ему хочется окунуться въ житейскія волны земного міра, хочется испытать все горе, все счастіе земли, извѣдать на себѣ блаженство и невзгоды всего человѣчества. Но его страстное желаніе переступаетъ человѣческіе предѣлы и выходитъ за рамки человѣческой природы. Кто бросается въ мірскія треволненія, чтобы утолить свою жгучую жажду, кто хочетъ пережить ихъ во всей полнотѣ, тотъ не пользуется ими, подпадаетъ подъ ихъ вліяніе, увлекается ихъ потокомъ и падаетъ, не будучи въ силахъ бороться противъ него. Ослѣпленный чувствомъ своей силы, Фаустъ слишкомъ далеко зашелъ въ своихъ требованіяхъ и, внезапно поставленный передъ полнотою міровой жизни, онъ отъ страха передъ міромъ съ дрожью отворачивается отъ явившагося Духа. Духъ Земли даетъ ему почувствовать всю разницу между жизнью, проводимой среди книгъ, отчужденный отъ дѣйствительнаго міра, и жизнью, обнимающею и двигающею природу и человѣчество, жизнью, не подверженной перемѣнѣ и тлѣнности. Между кабинетнымъ столомъ и животворной бурей дѣянія, между отдѣльнымъ человѣкомъ, этой ничтожной частью мірового тѣла, и жизненной полнотой цѣлаго, лежитъ громадная пропасть: это -- разница между Фаустомъ и Духомъ Земли.
   Не въ магіи сила, соединяющая человѣка съ Духомъ Земли, а въ полнотѣ жизненныхъ явленій; магія можетъ только показать Духа и всю разницу между нимъ и Фаустомъ; поэтому вызванный Духъ тотчасъ исчезаетъ.
   Но все-таки это не недосягаемый идеалъ, это естественная цѣль человѣчества, вполнѣ ему достижимая, но достижимая только возможно полнымъ развитіемъ всѣхъ сторонъ человѣческаго духа. И Фаустъ, какъ представитель, какъ первенецъ и олицетвореніе человѣчества, долженъ къ тому придти, въ постоянныхъ заблужденіяхъ, правда, но все-таки не прельстившись окончательно никакимъ призрачнымъ, мишурнымъ блескомъ. Зародышъ этого стремленія есть вмѣстѣ и залогъ исполненія стремленій человѣка; надобна только ему дорога, надобно развитіе, -- и человѣкъ придетъ къ своей завѣтной цѣли. Въ этомъ-то отношеніи Фаустъ и можетъ быть названъ побѣдною пѣсней человѣческаго духа.
   Мефистофель напрасно въ прологѣ осмѣиваетъ эту возвышенную сторону человѣка, -- разумъ, по его словамъ, только отблескъ небеснаго огня, ни къ чему не приводящій, и помогающій человѣку только "всѣхъ скотовъ въ скотствѣ опередить". На его насмѣшку надъ забавной ролью, которую приходится играть человѣчеству, и надъ его безуспѣшными стремленіями Господь отвѣчаетъ упоминаніемъ о Фаустѣ и такимъ образомъ производитъ Фауста, такъ сказать, въ представители, въ типы человѣчества. Въ самомъ дѣлѣ, прирожденное возвышенное стремленіе Фауста, его страсть къ познанію, преданность таинственному (магіи и ея силамъ), выражающаяся въ неудовлетворенности наукой, -- что можетъ быть лучше для фактическаго посрамленія Мефистофеля, только-что насмѣхавшагося надъ подобными качествами человѣка и вотъ въ душѣ Фауста рѣшается вопросъ о судьбѣ и жизни всего человѣчества. Если подобныя стремленія, возникшія изъ собственной силы и направленныя въ высочайшему, только бредъ, игрушка, блуждающій огонь, если они могутъ быть уничтожены и задушены, и человѣкъ станетъ, по словамъ Мефистофеля, "прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться",-- тогда, значитъ, въ человѣческомъ мірѣ не существуетъ ничего поистинѣ возвышеннаго, тогда жизнь человѣческая пустая шутка, всякое стремленіе безуспѣшно; тогда человѣкъ чрезъ него не возвышается, а постоянно падаетъ. Что это.не правда, что человѣчество призвано къ рѣшенію божественной міровой задачи, что это призваніе обнаруживается въ этихъ стремленіяхъ, -- все это и подтверждаетъ. Господь на дѣлѣ, указывая на Фауста. Но чѣмъ было бы человѣческое стремленіе, если бы не было испытанія мірскихъ треволненій? Чѣмъ было бы это испытаніе безъ искушеній? Если Господь долженъ быть правъ, то дьяволъ долженъ быть побѣжденъ, а потому онъ долженъ вести войну съ цѣлымъ ополченіемъ подвластныхъ ему силъ. Духъ искушенія принадлежитъ къ чувственному міру и невольно помогаетъ дѣлу творенія; стремленіе, которое не извѣдало наслажденія и искушеній міра, не боролось съ ними и не одержало надъ ними побѣды, падаетъ въ полнѣйшемъ изнеможеніи. Жажда знанія есть также жажда мірского.
   Натура, подобная Фаусту, должна пережить мірскія треволненія; она идетъ путемъ могучихъ страданій черезъ лѣсъ заблужденій, охватывается мірскими искушеніями и глубоко запутывается въ грѣхѣ; она можетъ падать, но въ силу своего возвышеннаго стремленія не можетъ упасть окончательно; она должна, пробиваясь черезъ мракъ жизни, направить свои стремленія къ свѣту и очищенію. И это законъ ея собственнаго развитія, который объявляется въ прологѣ словами Господа, прежде чѣмъ онъ исполнится на дѣлѣ въ жизни Фауста.
   Этимъ обусловливается союзъ Фауста съ искусителемъ. Но такъ какъ очищеніе Фауста есть необходимая цѣль, то условіе между нимъ и дьяволомъ не можетъ быть договоромъ на какой-нибудь опредѣленный срокъ, по истеченіи котораго Фаустъ безвозвратно принадлежитъ аду и дьяволу. Фаустъ можетъ погибнуть только въ одномъ случаѣ: если онъ потеряется, если онъ оставитъ свою борьбу и свои стремленія, если его сила схоронитъ себя, заглохнетъ или задохнется въ мірскихъ наслажденіяхъ, если онъ будетъ упорствовать въ наслажденіи, которое всегда имѣетъ свои границы, если онъ поработитъ себя удовольствію, которое всегда мимолетно, словомъ, если мѣсто возвышенныхъ стремленій заступитъ угожденіе своимъ собственнымъ удовольствіямъ.
   Этого нельзя устроить договоромъ, но только испытаніемъ, такимъ испытаніемъ, которое обнимало бы всю жизнь. Поэтому съ одной стороны является Фаустъ съ своими возвышенными стремленіями, которымъ Мефжтофель удовлетворить не въ силахъ; съ другой стороны, Мефистофель разсчитываетъ на нетвердость человѣческой природы, которую легко совратить съ пути къ ея высокимъ цѣлямъ, легко удовлетворить низкими наслажденіями, заставить забыть эти высокія цѣли. Вопросъ заключается въ томъ, выдержитъ ли Фаустъ это испытаніе, найдетъ ли онъ хоть минуту счастія въ томъ, что ему можетъ доставить Мефистофель, останется ли вѣренъ своимъ высокимъ идеаламъ, и если да, то какимъ путемъ осуществитъ ихъ. Вели Фауста удовлетворятъ призрачныя блага, предлагаемыя Мефистофелемъ, значитъ, онъ проигралъ пари, онъ долженъ погибнуть, и все разрѣшается. Если же нѣтъ, то или минута, которая удовлетворитъ Фауста, никогда не наступитъ, и тогда задача остается неразрѣшенной; или если она наступитъ, эта минута удовлетворенія, такъ она должна наступить на пути истиннаго удовлетворенія, такъ какъ она должна наступить, чтобы закончить цѣль жизни и дѣйствій, чтобы привести пари къ окончательному разрѣшенію; тогда Фаустъ, повидимому, проигрываетъ это пари, но въ дѣйствительности выигрываетъ его; то, что его удовлетворяетъ теперь, лежитъ не въ сутолокѣ мірскихъ развлеченій и наслажденій; это бытіе до того очищенное, до того возвышенное собственными силами, что дьяволъ уже съ самаго начала проигралъ свою игру. Это-то предвѣчное очищеніе человѣка, нахожденіе имъ счастія въ жизни, осуществленіе своихъ великихъ стремленій и составляетъ предметъ Іётевской поэмы; въ этомъ Фаустъ и сходенъ съ "Божественной Комедіей".
   Самый искуситель вполнѣ таковъ, какого именно нужно для исполненія этихъ цѣлей. Мефистофель не царь тьмы, являющійся во всемъ величіи и неодолимой, безъ помощи свыше, силѣ зла, какимъ онъ изображается у другихъ поэтовъ. Это частица самого Фауста, его отрицательная сторона, стремящаяся неудачно разрушать и оскорблять все высокое и святое. Поэтому и во внѣшнемъ образѣ, такъ сказать, въ воплощеніи своемъ, онъ является трагикомическимъ лицомъ, отрицательной силой, стремящейся разрушать, но на самомъ дѣлѣ созидающею; силой, которую Фаустъ, носящій въ себѣ врожденную божественную силу, не можетъ не презирать. Фаустъ не можетъ не смотрѣть съ презрѣніемъ на эту кривляющуюся обезьяну Бога, какъ назвалъ дьявола Лютеръ, холопа, только передразнивающаго своего Господа, но на самомъ дѣлѣ служащаго его цѣлямъ. Самый договоръ съ Фаустомъ обращается для него въ путы; такъ что во второй части трагедіи онъ становится въ такія комическія положенія, въ которыхъ онъ, обязанный договоромъ, вынужденъ безпрерывно трудиться, въ противность его собственной природѣ, на исполненіе такихъ желаній Фауста, изъ которыхъ, ясно для него, должно истекать добро или которымъ онъ вынужденъ сознаться въ своемъ безсиліи. По природѣ онъ нѣсколько родственъ Духу Земли, -- онъ принадлежитъ къ разряду духовъ, "витающихъ межъ небомъ и землею", демоновъ изъ земныхъ факторовъ, близко знающихъ земную породу людей съ ея слабостями, страстями и самообманами. Онъ хорошо знаетъ, куда влечетъ раздраженная и жадная жажда наслажденій, и довольно полно высказываетъ программу своей дѣятельности въ монологѣ послѣ договора. Онъ пойдетъ рядомъ съ опрометчивыми, не сдерживаемыми разумомъ стремленіями Фауста, который далъ волю своимъ влеченіямъ и уже идетъ по скользкому пути. Съ этимъ Фаустомъ легко покончить; онъ пресытился разумомъ, онъ уже жаждетъ. Мефистофель погонитъ эту жажду отъ наслажденія къ наслажденію, никогда не дастъ ей отдохнуть, никогда не утолитъ ея для того, чтобы только она была раздраженнѣе и ненасытнѣе, пока она не обратится въ прахъ. Погибель для Фауста въ этомъ случаѣ вѣрна. И дѣйствительно, во второй половинѣ первой части трагедіи ему удается раржечь до апогея эгоизмъ Фауста, заставить Фауста принести въ жертву себѣ невинное созданіе, преступное только своею чистою, безкорыстною, беззавѣтною любовью къ нему. Такой разгаръ эгоизма дѣлается для Фауста адомъ, и въ этомъ адѣ мы оставляемъ Фауста въ послѣдней сценѣ первой части. Но торжество дьявола недолго. Во второй части трагедіи Фаустъ является въ круговоротѣ общественной жизни; его чувство и мысль направлены къ идеаламъ красоты, правды и счастья въ жизни людей, объяты и управленія стремленіемъ къ наслажденію этими идеалами и осуществленію ихъ въ жизни человѣчества. Въ его душѣ, разбуженной вліяніемъ на него любви Гретхенъ, постепенно просыпаются какъ бы спавшія новыя живыя силы, ведущія его къ единенію съ природой. По мѣрѣ его нравственнаго совершенствованія слабѣетъ въ немъ прежній эгоизмъ; онъ проникается желаніемъ внести гармонію и счастіе въ жизнь людей и открыть просторъ для ихъ творческихъ силъ. Изъ громителя неба Фаустъ становится побѣдителемъ земли и, въ предвкушеніи осуществленія рая на землѣ, находитъ счастливѣйшую минуту жизни. Такимъ образомъ, задача разрѣшена. Мефистофель въ силу договора стремится овладѣть душой Фауста, но въ ней нѣтъ уже ничего отрицательнаго, въ ней царитъ одно положительное, и духу отрицанія нечего взять. Въ эпилогѣ душа Фауста возносится на небо, гдѣ Гретхенъ своими молитвами предъ Царицею небесной, помогаетъ Фаусту расти и восходить изъ силы въ силу и подниматься въ высшія сферы вѣдѣнія и радости.
   Фаустъ былъ любимымъ дѣтищемъ Гёте; онъ писалъ его впродолженіе 30 лѣтъ, выражалъ въ немъ яркими образами воспринятое его душою, все пережитое имъ и обработанное его мыслью и чувствами. Такимъ образомъ возникло это высоко-художественное произведеніе, и такое возникновеніе его отразилось не только на формѣ, но и на самомъ характерѣ героя -- Фауста. Въ геніальномъ средневѣковомъ ученомъ, какъ въ зеркалѣ, то и дѣло отражается самъ Гёте съ тѣмъ или другимъ своимъ воззрѣніемъ, съ тою или другою своею мыслью. Мало того, Гёте, возводя Фауста въ типы, въ представители человѣчества, создалъ его такъ, чтобы ходъ его внутренняго развитія былъ аналогиченъ тому, какому слѣдовало сознаніе человѣчества отъ среднихъ вѣковъ до новѣйшаго времени, отъ средневѣковой схоластики и аскетической мистики, которой подавлялся человѣкъ, и отъ пониманія жизни среди людей какъ источника зла, до идеаловъ нашего времени -- преобразовать эту жизнь по началамъ правды. Въ силу этого Гёте и взялъ героя для своей драмы въ кельѣ средневѣковаго ученаго, что бы привести къ синтезу жизни, къ сознанію полнаго удовлетворенія и блаженства, къ дѣятельной работѣ на осуществленіе идеаловъ правды, красоты и счастья въ жизни человѣчества. Въ первыхъ сценахъ Фаустъ является намъ какъ бы вторымъ Нарацельсомъ; отъ средневѣковой схоластики онъ обращается къ природѣ, которую во средніе вѣка считали во власти дьявола и духовъ нейтральныхъ, "витающихъ межъ небомъ и землею". Движимый силою своего ума, не нашедшаго удовлетворенія въ самомъ себѣ, и возбужденнаго желанія проникнуть умомъ въ тайны жизни, изучать ея явленія и дѣла и потомъ погрузиться въ пучину движеній и волненій міра, отреченія отъ котораго требовала аскетика римской церкви, Фаустъ переживаетъ тотъ же переломъ, который переживало человѣчество въ вѣкъ Возрожденія, обновившій идеалы человѣчества изученіемъ античнаго міра и сознаніемъ правъ человѣка на свободу, независимость и самостоятельность, -- переломъ, приведшій къ постановкѣ и рѣшенію задачъ общественной жизни, къ примиренію идеаловъ добра и красоты съ свободою и требованіями жизни дѣйствительной. Эту параллель Гёте всегда имѣетъ въ виду и пользуется всѣми подробностями легенды о Фаустѣ для образнаго выясненія путей нравственнаго развитія народовъ и человѣчества. Будучи самъ однимъ изъ лучшихъ людей новаго времени, онъ въ художественныхъ образахъ заключилъ свои вззляды на будущность человѣчества, сдѣлавъ свою трагедію, такъ сказать, апокалипсисомъ, предрекающимъ его будущность. Сообразно съ этимъ значеніемъ Фауста Гёте придаетъ ему чрезвычайно своеобразную форму, пренебрегши формою драмъ своего времени и давъ намъ, такъ сказать, драматическую біографію своего героя. Фантастическій элементъ поэмы, переплетаясь съ реальнымъ, не покидаетъ драмы до конца; такой характеръ драмы, а также и ея форма даютъ поэту полную свободу, не стѣсняясь обстановкой, временемъ, мѣстомъ, проявить свой геній въ его полной красотѣ и блеснуть глубиной изображенія, ѣдкостью сатиры, легкостью фантазіи и простотой и величавостью поэтическихъ картинъ.
   Тотъ громадный и разнообразный матеріалъ, который представляли различныя подробности легенды о Фаустѣ. Гёте размѣстилъ слѣдующимъ образомъ. Трагедія открывается прологомъ въ небесахъ, гдѣ завязывается пари между Господомъ и Мефистофелемъ относительно смысла человѣческаго стремленія, при чемъ человѣчество олицетворяется въ Фаустѣ. Въ первыхъ сценахъ, слѣдующихъ за прологомъ, мы видимъ Фауста, страдающаго вслѣдствіе отрѣшенія отъ живой естественной жизни; ему хочется извѣдать жизнь съ ея страстями и бурями, но магія не можетъ ему помочь, и Духъ Земли съ презрѣніемъ отворачивается отъ него. На помощь къ исполненію его страстнаго стремленія, а также для искушенія его постоянства и духовной высоты, является Мефистофель, духъ лукавый и отрицающій, желающій смѣшать съ грязью полубога, стремящагося овладѣть безконечнымъ. Между ними возникаетъ договоръ, въ силу котораго Фаустъ долженъ принадлежать Мефистофелю послѣ первой счастливой минуты, которую Мефистофель доставитъ, чтобы удовлетворить стремящагося Фауста. Мефистофель долженъ ему предлагать все, чѣмъ онъ располагаетъ, долженъ показать ему всѣ разнообразные фазисы жизни, начиная съ нижайшихъ и грубѣйшихъ ея ступеней, съ погреба Ауэрбаха и кухни вѣдьмы до безконечнаго океана ея, волнующагося въ средѣ тѣхъ, которые дѣлаютъ судьбу человѣчества. Въ маленькой сценѣ, слѣдующей вслѣдъ за договоромъ, Мефистофель, отъѣзжая съ Фаустомъ изъ Фаустовой кельи, обѣщаетъ показать ему сначала малый, а потомъ большой свѣтъ. Этимъ набрасывается планъ дальнѣйшаго хода трагедіи, планъ, въ силу котораго трагедія сама собой распадается на двѣ половины.
   Въ первой части Фаустъ взятъ въ его особенной отъ всѣхъ другихъ людей жизни, жизни, запертой въ свое эгоистическое я. Это -- могучій волей, чувствомъ и умомъ геніальный духъ, титаническая природа котораго погружена въ сам^Гсебя, въ свои ничѣмъ неудержимыя стремленія проникнуть въ тайны Божества и природы, насильственно и побѣдоносно вторгнуться въ ея таинственныя глубины мірозданія не для чего иного, какъ для удовлетворенія страстныхъ стремленій своего я,-- стремленій, цѣли которыхъ лежатъ за предѣлами, доступными для человѣка. Весь видимый міръ для него не болѣе, какъ предметъ для операцій ума, какъ средство для цѣлей, лежащихъ за міромъ этихъ явленій. Для людей онъ только предметъ суевѣрнаго благоговѣнія предъ его ученостью и благодарности за мнимую пользу, будто бы приносимую имъ. Взаимнаго душевнаго сліянія, любви между нимъ и остальными людьми нѣтъ. Онъ живетъ только для себя,-- онъ одинокъ. Въ этой жизни нѣтъ для него удовлетворенія: въ такомъ состояніи онъ самъ -- сила разрушительная, и въ концѣ всѣхъ его стремленій и желаній -- безнадежность и отчаяніе. Удовлетвореніе ждетъ его только въ жизни, общей съ человѣчествомъ, жизни, которой онъ сначала учится въ малыхъ размѣрахъ, въ маломъ мірѣ, жизни, въ которую онъ входитъ сначала только съ эгоистическимъ чувствомъ плотской любви къ ребенку-Маргаритѣ. Но потомъ эта жизнь широкимъ колесомъ захватываетъ его, и вотъ онъ во второй части трагедіи въ центрѣ историческихъ событій, въ центрѣ сферъ, объемлющихъ жизнь и судьбы народовъ. Тутъ онъ весь погруженъ въ думы объ идеалахъ красоты и совершенства въ жизни, его душа полна неутомимой жаждой и неодолимой энергіей стремленія открыть глубокіе источники первичныхъ силъ, преобразующихъ жизнь человѣка по этимъ идеаламъ. Онъ живетъ не для себя, а для человѣчества, для счастья людей, и потому самъ превращается въ творческую силу, пролагающую путь къ этому счастію, и въ этомъ находитъ свое личное счастье, находитъ своего Бога. Въ этомъ и заключается послѣднее слово великаго мыслителя-художника, завершившаго свое міросозерцаніе.
   Такимъ образомъ, чтобы прослѣдить ходъ событій въ первой части трагедіи, мы должны разсмотрѣть сначала прологъ въ небѣ, какъ увертюру трагедіи, затѣмъ первыя сцены, изображающія первоначальное состояніе Фауста и его договоръ съ Мефистофелемъ, наконецъ, прохожденіе Фаустомъ различныхъ ступеней жизни,-- ауэрбаховскаго погребка, кухни вѣдьмы, обновленіе его любовью Гретхенъ, бурную оргію Вальнургіевой ночи, до сцены въ темницѣ, стоящей заключеніемъ перваго періода жизни Фауста и обусловливающей переворотъ его дальнѣйшей дѣятельности, изображаемой во второй части.
   

ВСТУПЛЕНІЕ КЪ ТРАГЕДІИ. ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБЕСАХЪ.

   "Фаустъ" начинается меланхолическимъ посвященіемъ, въ которомъ Гёте, принимаясь вновь за свой давно заброшенный юношескій трудъ, съ тайной грустью вспоминаетъ тѣ далекіе годы, которыми были навѣяны первыя картины его созданія. Двадцать четыре года протекло съ того времени, какъ мысль о Фаустѣ впервые зародилась въ умѣ Гёте. Извѣстно, съ какимъ отвращеніемъ Гёте принимался за работу, разъ уже брошенную. Онъ называлъ ее "лоскутомъ изношеннаго платья, старой сброшенной кожей змѣи" и говаривалъ, что если бы онъ замѣтилъ какой-нибудь недостатокъ въ произведеніи, уже опубликованномъ, то исправленіе его стало бы для произведенія большимъ недостаткомъ. Послѣ путешествія въ Италію онъ до того возросъ, до того отдалился отъ своихъ юношескихъ произведеній, что могъ смотрѣть на нихъ не иначе, какъ свысока, не исключая даже и высоко цѣнимаго Шиллеромъ отрывка изъ Фауста. Насколько низко онъ цѣнилъ послѣдній, ясно изъ того, что онъ въ своихъ письмахъ къ Шиллеру называетъ его "варварствомъ", шуткой и т. д. Теперь же, когда онъ вновь принялся за него, ему чужда публика, передъ которой должно явиться его твореніе, и онъ обращается къ былому съ священнымъ трепетомъ благоговѣнія передъ тѣмъ міромъ, который находится внѣ предѣловъ чувственнаго, и гдѣ онъ надѣется встрѣтить былое и близкихъ его сердцу людей.
   Приступая къ трагедіи, Гёте считаетъ нужнымъ предпослать ей нѣкоторое "извинительное письмо", какъ Фишеръ называетъ "Прологъ въ театрѣ". Этотъ прологъ не относится непосредственно къ трагедіи, но выражаетъ взглядъ Гёте на поэта, публику, творчество и на свое послѣдущее произведеніе! Подобнымъ же прологомъ сопровождается "Сакунтала", индійская драма, глубоко цѣнимая Гёте; тамъ также директоръ театра, призывая одну изъ актрисъ, сообщаетъ ей названіе пьесы и выражаетъ сомнѣніе, понравится ли эта пьэса публикѣ, на что актриса отвѣчаетъ пѣсней, въ которой говорится, что драма должна непремѣнно угодить всеобщему вкусу. Подобно этому, Гёте выводитъ также директора театра съ его корыстными цѣлями и зрителей, представителемъ которыхъ служитъ комикъ, нѣчто въ родѣ ГансъВурста на нѣмецкомъ народномъ театрѣ, заботящійся только о смѣшномъ и занимательномъ въ драмѣ. Рядомъ съ ними является поэтъ, въ рѣчахъ котораго нетрудно узнать голосъ самого Гёте. Житейская философія первыхъ не можетъ ужиться съ восторженнымъ идеальнымъ воззрѣніемъ поэта, и въ отвѣтъ на вызовъ директора дать ему драму, способную привлечь массу публики, открывается самая трагедія, которая хотя по внѣшности и соотвѣтствовала бы требованіямъ директора театра и могла
   
   Зрителя сводить подрядъ
   Съ высотъ небесъ чрезъ землю въ адъ,
   
   но внутренними своими качествами нимало не подходитъ къ его желаніямъ.
   Прологъ въ небѣ составляетъ самую завязку трагедіи. Гёте взялъ его изъ книги Іова, гдѣ Сатана также является Господу и говоритъ ему, что обошелъ землю. И сказалъ ему Господь: Видѣлъ-ли ты раба моего Іова? Вѣдь, нѣтъ никого такого, какъ онъ на землѣ. И отвѣчалъ Сатана: ужели ты думаешь, что Іовъ даромъ боится тебя? Простри руку твою и коснись плоти его и кости его, и онъ предъ лицомъ твоимъ отречется отъ тебя. И сказалъ Господь Сатанѣ: Вотъ пусть все, что есть у него, будетъ въ рукѣ твоей, но только его самого да не коснется рука твоя. И отошелъ Сатана отъ Господа. Подобную же картину рисуетъ и Гёте въ "Прологѣ". Является Господь, окруженный добрыми духами, и три архангела прославляютъ міротвореніе. Рафаилъ прославляетъ небесныя свѣтила, "громомъ вѣковѣчнымъ" поющія хвалу Творцу. Идея "вѣковѣчнаго грома", производимаго солнечнымъ круговоротомъ, открываетъ намъ высокую, чрезвычайно живую и выразительную картину. Это мастерской мазокъ художника-реалиста, чрезвычайно своеобразно индивидуализирующій всю сцену. Гавріилъ воспѣваетъ движеніе земли и постоянство ея основъ въ ея вѣковѣчномъ вращеніи и движеніи. Михаилъ сосредочиваетъ вниманіе на стихійныхъ явленіяхъ, которыя "кипятъ порукой круговой", и всѣ чтутъ ненарушимую гармонію, которая всюду царствуетъ, несмотря на то, что
   
   Грохочутъ громы, разсыпаясь.
   И блещутъ сѣрные огни.
   
   Въ заключеніе всѣ трое повторяютъ хоромъ послѣднее четверостишіе первой строфы, въ которой особенно подчеркивается идея вѣчной правильности и порядка вселенной. идея "кроткаго дня" Божія:
   
   Творецъ! какъ въ первый день созданья
   Прекрасенъ, чуденъ міръ весь твой!
   
   Среди этой сцены небесной гармоніи является Мефистофель -- духъ отрицанія, сынъ Хаоса. Ему непонятны все сіяніе, весь блескъ творенія, который воспѣваютъ ангелы, онъ начинаетъ пародировать ихъ, для него міръ не ч;^денъ, а чудёнъ, и онъ въ юмористическомъ тонѣ указываетъ Господу, какой жалкой тварью сдѣлалъ Богъ царя своего творенія:
   
   Миніатюрное земное божество
   Чудно какъ въ первый день созданья.
   
   Тутъ невольно приходитъ мысль, что поэтъ въ этой пѣсни не ограничился только представленіемъ и широкой картиной движенія небесныхъ сферъ, а провелъ нѣкоторую моральную антитезу, обнаруживающуюся въ появленіи Мефистофеля, которая непремѣнно предсказываетъ конецъ и смыслъ поэмы. Кромѣ ея поверхностной, очевидной мысли, эта сцена имѣетъ еще глубокое символическое значеніе и даетъ ключъ къ пониманію дальнѣйшаго хода драмы. Если въ физическомъ, внѣшнемъ мірѣ безконечная вереница небесныхъ тѣлъ управляется вѣчными, непоколебимыми законами, такъ что, не смотря на ихъ безконечное разнообразіе, они предохранены отъ всякаго рода столкновеній; то не разсудительно ли вѣрованіе, что такіе же законы, какіе царствуютъ въ видимыхъ противорѣчіяхъ и внѣшнемъ безпорядкѣ человѣческаго бытія, управляютъ и внутреннею его стороною, хотя наше око и слишкомъ слабо, чтобы ихъ усмотрѣть? Если "кроткій день" пощаженъ и почтенъ громами и молніями, то и въ нравственномъ мірѣ, среди индивидуальныхъ страданій, бѣдствій и погибели, не властвуетъ ли законъ развитія и безконечнаго перехода изъ одного въ другое лучшее состояніе? И если неправда, будто разумъ человѣческій такъ жалокъ, какъ его рисуетъ Мефистофель, будто съ нимъ человѣкъ только "всѣхъ скотовъ въ скотствѣ опередилъ", будто возвышенныя стремленія человѣка только сбиваютъ его съ обычнаго плотскаго и скотскаго пути и не могутъ возвысить его до божественнаго, такъ что онъ только, какъ сверчокъ.
   
   Не ходитъ онъ, хотя и не летаетъ,
   
   будто они, повидимому, только губятъ человѣка, и человѣкъ
   
   Добро бъ еще въ травѣ спокойно онъ сидѣлъ, --
   Нѣтъ, каждый мигъ онъ въ лужу залѣзаетъ,
   
   то всѣ нападенія силы, враждебной разуму, враждебной возвышенному стремленію человѣка, также останутся безуспѣшными и безполезными, какъ бури и громы, стремящіеся помрачить "кроткій день" Господа. Поэтому когда Мефистофель отпускаетъ насмѣшку надъ забавной ролью человѣчества. Господь прямо указываетъ ему на Фауста; на Фаустѣ, котораго Господь называетъ своимъ достойнымъ слугой, долженъ исполниться этотъ законъ; а онъ какъ разъ подходитъ къ этому сорту людей. Мефистофель самъ его именно такъ характеризуетъ.
   
   Да, надо честь отдать, онъ не подъ стать другимъ.
   Безумецъ, неземнымъ все думаетъ питаться
   И, жаждой къ недоступному томимъ,
   Въ безуміи своемъ не хочетъ сознаваться.
   Свѣтлѣйшую звѣзду давай съ небесъ ему
   И высочайшія земныя наслажденья,
   И ненасытному уму
   Едва ли цѣлый міръ дать въ силахъ утоленье.
   
   Такимъ образомъ, передъ нами является основная черта характера Фауста,-- онъ титанъ, сынъ земли, стремящійся сорвать покровъ съ небеснаго. На эту черту Фауста Мефистофель разсчитываетъ для его погибели, но на нее же смотритъ Господь, какъ на путь къ спасенію Фауста. Мефистофель думаетъ исказить ее, разрушить ее ею же самой, заставить привести Фауста къ тому, что онъ вмѣсто высокаго, чистаго, святого, съ такой же страстной жадностью "будетъ прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться, точь въ точь пріятель мой извѣстный райскій змѣй". Господь же, напротивъ, увѣренъ въ немъ; онъ знаетъ, что "блуждаетъ человѣкъ, покуда онъ стремится", и это заблужденіе неразрывно связано со стремленіемъ; оно продолжается, пока длится земное бытіе человѣка, пока дѣйствуетъ сила стремленія.
   Но спасеніе Фауста есть плодъ его естественнаго развитія и оно непремѣнно. Въ стремленіи своемъ онъ постепенно очищается, и если онъ продолжаетъ заблуждаться, то потому, что очищеніе не есть непогрѣшимость; оно не исключаетъ изъ себя заблужденія и стремленія, но исключаетъ возможность попасть окончательно въ сѣти искусителя. Поэтому, пока есть стремленіе, есть заблужденіе; въ жизни стремящагося человѣка нѣтъ ни одного момента, въ который онъ былъ бы выше заблужденія; надежда на его погибель тѣмъ вѣрнѣе должна казаться сатанѣ, такъ какъ чувственный человѣкъ изъ одного искушенія впадаетъ въ другое и походитъ на добычу, которая никогда не ускользаетъ и съ которой можно играть, какъ кошка съ мышкой. И если между Господомъ и Мефистофелемъ возникаетъ пари въ этомъ случаѣ, то Мефистофель долженъ будетъ непремѣнно проиграть, потому что онъ, самъ того не понимая, есть только орудіе въ Божіихъ рукахъ, орудіе для того, чтобы дьявольски разжигать въ человѣкѣ страсти, будить его духовныя силы и "тѣмъ вести къ добру, хоть служитъ злу онъ самъ". Фаустъ долженъ противостоять искушеніямъ и выйти къ свѣту изъ заблужденій, чтобы оправдать честь, оправдать слово Господа, поручившагося за него; и что онъ это сдѣлаетъ, показываетъ дальнѣйшее развитіе поэмы, -- этой теодицеи новаго времени. Свои слова Господь заключаетъ обращеніемъ къ ангеламъ, въ которомъ Онъ поощряетъ ихъ преуспѣвать въ любви и въ объединеніи отрывочныхъ явленій жизни связью разума, -- двухъ средствъ, которыми познается Онъ самъ, -- единство началъ и смыслъ мірозданія.
   
   А вы, сыны блаженные мои,
   Любуйтеся живой красой созданья,
   Все сущее объемля гранью
   Всепримиряющей любви.
   А что въ минутномъ видимо явленьи,
   Скрѣпляйте узами мышленья.
   
   Послѣ этого небо закрывается, и оставшійся Мефистофель отпускаетъ насмѣшливую шутку относительно своихъ бесѣдъ съ Богомъ, шутку, какъ бы заставляющую думать, что поэтъ въ концѣ концовъ погубитъ своего героя; но такой пріемъ, разъ уже употребленный въ заключительныхъ словахъ директора въ "Прологѣ на театрѣ", есть одинъ изъ любимыхъ пріемовъ Гёте; онъ часто прибѣгаетъ къ такому эффекту, чтобы глубже оттѣнить передъ читателемъ и, такъ сказать, подчеркнуть окончательную развязку.
   

ПЕРВАЯ СЦЕНА. ДУХЪ ЗЕМЛИ. ВАГНЕРЪ.

   Первыя строки монолога, которымъ открывается первая часть трагедіи, уже показываютъ намъ Фауста человѣкомъ съ энциклопедическимъ знаніемъ, человѣкомъ, изучившимъ omne scibile, всю сокровищницу современной науки. Въ негодованіи Фауста на слабость человѣческаго знанія слышны отголоски кукольной комедіи, откуда этотъ монологъ заимствованъ, но безжизненный призракъ народнаго сказанія преобразился и ожилъ подъ руками молодого и цвѣтущаго поэта. Гёте вдохнулъ въ него свою собственную титаническую, страстную душу, и въ его груди стало биться человѣческое Сердце, стали трепетать и дѣйствовать человѣческія чувства. Фаустъ въ томъ видѣ, какимъ мы его имѣемъ теперь, есть такой вѣчный, чисто человѣческій типъ, который не обусловливается какимъ-нибудь временемъ или мѣстомъ, но является во всѣхъ вѣкахъ и народахъ, пока человѣчество живетъ и таитъ въ своей груди Прометеевскую искру. И этотъ титанъ прикованъ къ жизни въ книжной пыли, жизни въ безплодныхъ умствованіяхъ. Его геніальная душа исполнена горячей жажды знанія, въ ней жила постоянная надежда, что пыль современемъ поуляжется и откроется наконецъ источникъ, который утолитъ эту жажду, усладитъ эту жизнь, полную постоянныхъ иллюзій и лишеній, насильно подавляющую изъ любви къ правдѣ всѣ порывы и стремленія молодой веселости, приковывающую себя къ рабочему столу, какъ къ галерѣ. Но наконецъ наступаетъ моментъ, когда подобная натура становится не въ силахъ выносить такого мученія, скидываетъ съ себя оковы, стряхиваетъ пыль, и стремленіе къ жизни и природѣ, подобно огненному потоку, неудержимо прорывается наружу. Съ такого момента начинается трагедія и именно этимъ вдохновлены первыя строки монолога Фауста. Онъ терзается ненасытной, неумолкающей жаждой знанія, жаждой проникнуть въ тайны природы; но путь цеховой учености съ каждымъ шагомъ отдаляетъ его отъ нея. Онъ ничего не достигъ, кромѣ обмана и пустыхъ призраковъ и, мало того, онъ долженъ притворствовать въ этой внутренней бѣдности, которую онъ видитъ насквозь, и прикрывать наготу мнимою важностью. Только однимъ онъ впереди: онъ отлично видитъ все ничтожество мелочной учености, которую другіе выставляютъ на показъ, которой они прикрашиваются и гордятся. Это -- увѣренность въ полнѣйшемъ отчаяніи, которая больше не имѣетъ ни малѣйшихъ сомнѣній, которая вмѣстѣ со страхомъ все разбиваетъ въ прахъ и ничего не оставляетъ у себя, кромѣ чувства полнѣйшей жизненной пустоты, чувства, нескрашиваемаго даже наслажденіемъ внѣшними благами. Его влечетъ магія, обѣщающая ему открыть "святыя тайны бытія", жизни въ природѣ; лунный лучъ, трепетно проникающій въ его келью, говоритъ ему о широкошумный полнотѣ жизни, окружающей стѣны его темницы, о роскоши, среди которой человѣкъ поставленъ природой; онъ манитъ его на просторъ, на горныя вершины, въ хоры таинственныхъ духовъ природы. Но этотъ внутренній голосъ властвуетъ надъ нимъ и покоряетъ его себѣ, а другой могущественно заглушаете всѣ другія пламенныя стремленія его сердца и, владычествуя безконечно надъ его духомъ, неодолимо влечете его не въ среду жизни, не къ наслажденіямъ всѣхъ прочихъ созданій, а за предѣлы міра явленій, въ тѣ таинственныя безпредѣльныя пространства, гдѣ исчезаютъ всѣ осязаемыя формы, гдѣ таятся всѣ сѣмена жизни, гдѣ совершается первое движеніе живыхъ силъ, ткущихъ непосредственно осязаемую человѣкомъ живую одежду невѣдомой всеобъемлющей сущности. Этотъ міръ можете быть ему открытъ только магіей, и ключемъ къ нему Фаустъ избираетъ книгу Нострадама.
   Эту книгу Гёте приписалъ Пострадаму совершенно безъ всякаго основанія. Нострадамъ (Michel de Notre Dame, по латыни Nostradamus) былъ приблизительно современникъ Фауста (1503--1566); онъ былъ французскимъ придворнымъ врачемъ и. кромѣ календаря съ предсказаніями погоды и собранія пророчествъ, выраженныхъ въ риѳмованныхъ четверостишіяхъ, никакихъ сочиненій не оставилъ. Впрочемъ, онъ пользовался славою пророка и волшебника; такъ, ему приписывались многія другія книги.
   Раскрывая книгу Нострадама, Фаустъ на первомъ листѣ ея видитъ изображеніе Макрокосма. По мистико-кабаллистическому ученію существуютъ два міра: Макрокосмъ, великій міръ -- вся вселенная и Микрокосмъ, малый міръ -- человѣкъ. Эти два міра стоятъ лицомъ къ лицу, симпатизируютъ другъ Другу и дѣйствуютъ другъ на друга. Макрокосмъ образуютъ три міра: стихійный, небесный и сверхнебесный или духовный, ангельскій міръ. Все, что находится въ каждомъ изъ этихъ трехъ міровъ, имѣете себѣ подобіе въ прочихъ, и всѣ три находятся въ постоянномъ взаимномъ общеніи. Божественная сила, обитающая въ ангельскомъ мірѣ, проливается одухотворенными лучами въ небесный, а оттуда въ стихійный міръ; въ свою очередь оба послѣдніе міра стремятся присущимъ имъ стремленіемъ въ первый, и такимъ образомъ возникаетъ постоянное движете вверхъ и внизъ, прекрасно изображенное поэтомъ въ видѣ передачи сосудовъ жизни жизненными силами. При видѣ этой картины Фаустъ поражается всюду царствующей гармоніей міровъ и проникается завѣтомъ мудреца никогда не отчаиваться въ поискахъ духовнаго міра.
   
   Незапертъ міръ духовъ, но дремлетъ разумъ твой
   И сердце мертвенной холодностью закрыто.
   Воспрянь алкающій, безтрепетной стопой
   И грудью перстною, въ лучахъ зари омытой.
   
   Омытіе въ лучахъ зари означало на каббалистическомъ языкѣ посвященіе въ высшее таинственное знаніе, присущее второму міру -- міру духовъ, гдѣ такое знаніе сіяетъ какъ свѣтъ зари, порождаясь истеченіемъ божественной воли, создавшей міръ духовъ. Въ такомъ знаніи книга и приглашаетъ Фауста искупать свою душу.
   Но прекрасная картина сплетенія и взаимодѣйствія всѣхъ силъ вселенной есть только холодный знакъ, образъ, призракъ, доступный уму, непитающій чувства, не поднимающій и не расширяющій, а подавляющій его силы. Источники жизни, все наполняющіе, для него недоступны, и съ этимъ горькимъ сознаніемъ онъ перевертываетъ страницу.
   Онъ видитъ изображеніе Духа Земли -- олицетвореніе жизни природы во всей ея великой полнотѣ. Этотъ духъ ему понятнѣе, ближе Макрокосма, и тѣмъ сильнѣе охватываетъ его желаніе испытать радость и горе земли, стать лицемъ къ лицу передъ всей полнотой міровой жизни. Собственной своей погибелью заклинаетъ его Фаустъ явиться, страстнымъ зовомъ души онъ призываетъ Духа,-- не по какому-нибудь предписанію магической книги, не по какой нибудь кабаллистической формулѣ, по единственно силой натуральной магіи человѣка, неотразимой силой воли, сердечнымъ желаніемъ, совершенно овладѣвшимъ всѣми духовными силами жизни и направляющимъ ихъ къ одной цѣли. Такая воля покоряетъ Духа; онъ является Фаусту; но Фаустъ трепещетъ и отвертывается, хотя онъ долго и страстно стремился его видѣть. Человѣкъ, какъ существо конечное, не въ силахъ стать лицомъ къ лицу съ абсолютной правдой; только въ вдохновенномъ прозрѣніи на одинъ мигъ можетъ онъ увидѣть. Но такъ какъ человѣкъ только часть, только одинъ звукъ великаго аккорда природы, поэтому онъ только часть Духа Земли и частію подобенъ ему. А подобное, по ученію греческихъ философовъ, познается только подобнымъ, и Фаустъ не можетъ обнять Духа. Между кабинетнымъ столомъ и животворной бурей дѣянія въ вѣчнобушующемъ морѣ созданія слишкомъ большая разница; но разница количественная, а не качественная. Человѣкъ можетъ постигнуть Духа Земли, потому что онъ на него походитъ, а походитъ онъ на него потому, что Духъ ему понятенъ. Дѣти -- плоть и кровь своего созданья; и если этотъ создатель безконечно больше каждаго изъ своихъ безчисленныхъ дѣтей, то по существу своему онъ все таки одно съ ними. Фаустъ правъ, признавая въ себѣ равенство съ нимъ въ самомъ существѣ своемъ, но жалокъ и ничтоженъ въ сравненіи съ безконечной мощью, раздѣляющею каждое отдѣльное существо отъ существа всѣхъ существъ.
   Тотчасъ послѣ исчезновенія Духа, къ Фаусту является его famulus Вагнеръ, типъ самодовольной посредственности, одинъ изъ буквоѣдовъ, въ ряды которыхъ поставилъ себя нѣкогда Фаустъ и которыхъ онъ теперь отъ души ненавидитъ и презираетъ. Это -- противоположность Фаусту, сухой эмпирикъ, ученый, постоянно заботящійся объ увеличеніи своихъ познаній, не замѣчающій мелочности своихъ поисковъ, потому что это вполнѣ согласно со вкусомъ его посредственности. Вагнеры учатся и учатся цѣлые вѣка, но никогда не достигаютъ истины. Они "ищутъ кладъ рукою жадной и рады, находя червей". Такъ какъ они сами никогда ничего новаго не открыли, не придумали, они старательно собираютъ открытое и придуманное другими. Вагнеръ приходитъ къ Фаусту только потому, что онъ, услышавъ восторженный голосъ Фауста, подумалъ, что Фаустъ декламируетъ греческую трагедію, и пришелъ поучиться декламаціи. Онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія объ изліяніи сильныхъ природныхъ чувствъ; если онъ слышалъ, что Фаустъ разговариваетъ вслухъ, то ему не можетъ не придти мысль о декламаціи, какъ весьма полезномъ и пригодномъ искусствѣ. Жалко и смѣшно его стремленіе научиться дѣйствовать на людей, кропотливо набранными громкими словами, нанизанными на нихъ идеями, похищенными у другихъ. Появленіе такого представителя заурядной, цеховой учености въ минуту сильнѣйшаго паѳоса, глубочайшихъ потрясеній духа, стремящагося въ самую глубину основъ мірозданія и жизни, но оставленнаго на рубежѣ, отдѣляющемъ человѣка отъ безконечнаго, открываетъ всю бездну, отдѣляющую мертвое знаніе отъ того, которое изливаетъ вокругъ себя неизсякаемый потокъ жизни. Сознаніе этой бездны теперь еще глубже поражаетъ Фауста при видѣ тупого надменнаго себялюбца, воображающаго, что владѣетъ знаніемъ. "Иль это значитъ знать?" восклицаетъ онъ;
   
                                       Сокрытую отъ вѣка,
   Кто смѣетъ истину напрасно разглашать?
   Немногихъ тѣхъ, кому пришлось ее узнать.
   И кто ее толпѣ безумно открываетъ, --
   Тѣхъ жгли за то, да распинали!
   
   Но Вагнеру нѣтъ дѣла до этого верховнаго знанія, онъ хочетъ своего обычнаго зауряднаго пережевыванія чужихъ мыслей, и эти слова, выходящія изъ самой глубины души, исполненной горя и отвращенія, онъ принимаетъ за учебную бесѣду.
   
   А я хоть до утра не прочь
   Въ ученомъ спорѣ упражняться
   
   говоритъ онъ. Ему нужно все заученное, все вычитанное изъ книгъ; онъ каждый день заучиваетъ что-нибудь новое, и если бы можно было, онъ собралъ бы всю ученость въ одну кучу,--
   
   Хоть я и очень много знаю,
   Но мнѣ бъ хотѣлось все узнать!
   
   Тотчасъ за уходомъ Вагнера слѣдуетъ второй монологъ Фауста. Двойная противоположность рѣзко чувствуется въ его душѣ. Стремленіе къ первобытной природѣ вызываетъ Духа Земли, и уничтожается при видѣ творческой полноты, чувствуя свою безпомощность; но съ одной стороны Духъ Земли, съ другой стороны мыслитель-мечтатель, просвѣщенный всякой ученостью и всякими изслѣдованіями, одновременно и жаждущій, и боящійся мірскихъ треволненій, вотъ первая противоположность. Непосредственно за ней, какъ бы въ дополненіе, слѣдуетъ другая: контрастомъ съ геніальнымъ мыслителемъ является ученая, самодовольная, пропитанная книжной пылью, какъ бы какимъ-то цѣлительнымъ бальзамомъ, олицетворенная неестественность. Между этими двумя безднами стоить Фаустъ, одинокій во всей необъятной для него пустынѣ -- вселенной. Но онъ долженъ быть еще благодаренъ Вагнеру; Вагнеръ ему ярко показалъ, какъ ничтожны всѣ его стремленія къ высшему знанію; истиннаго познанія для человѣка нѣтъ, а тѣ жалкія игрушки, которыя занимаютъ людей, въ родѣ Вагнера, -- не сейчасъ ли онъ ихъ такъ горько презиралъ? а все-таки онъ не можетъ помириться съ сознаніемъ своего безсилія.-- "Я, образъ Божества!" повторяетъ онъ слова, вырвавшіяся у него тотчасъ послѣ явленія духа.--
   
   Я, образъ божества, себя воображавшій
   Передъ зерцаломъ правды вѣковой,
   Сіянье свѣта вѣчнаго впивавшій
   И съ духа мощнаго совлекшій прахъ земной,
   Я, выше ангела избыткомъ бурныхъ силъ.
   Стремившійся въ природѣ воплотиться,
   Съ ея живящей силой съединиться,--
   Какъ тяжко долженъ былъ за то я поплатиться!
   Какъ громомъ онъ меня сразилъ!
   
   За свои высокія стремленія онъ осужденъ на безысходное мученіе. Жизнь и природа горько надъ нимъ иронизируютъ. Онъ не знаетъ поддаваться-ли этимъ стремленіямъ, существованіе которыхъ онъ, правда, считаетъ залогомъ возможности ихъ исполненія. Но онъ слишкомъ глубоко чувствуетъ, что матерія будетъ постоянно мѣшать порывамъ духа къ возвышенному познанію, и наши дѣла, какъ и наши страданія, отягощаютъ ихъ. Съ одной стороны,-- какъ бы могущественно ни было наше стремленіе, оно подавляется желаніемъ насладиться пріобрѣтеннымъ, такъ что мы высшее начинаемъ считать недосягаемымъ идеаломъ, и крылья нашего стремленія опускаются. Съ другой стороны, наши страданія пробуждаютъ въ насъ желаніе предохраниться отъ нихъ впередъ цѣною извѣстныхъ пожертвованій. Мысль о своемъ ничтожествѣ предстаетъ Фаусту во всей своей силѣ:
   
   Нѣтъ, нѣтъ! Богамъ я не могу равняться,--
   Я слишкомъ ясно это сознаю:
   Подобенъ я презрѣнному червю,
   Котораго судьба -- во прахѣ пресмыкаться.
   
   Если даже магія, съ ея сокровенными знаніями, не можетъ открыть ему тайны природы, то что значитъ все остальное знаніе, что значитъ весь научный хламъ, громоздящійся въ его кабинетѣ? Можетъ ли онъ помочь его ненасытной жаждѣ? Того, что природа скрываетъ отъ очей духа, не узнаешь никакими внѣшними способами. Вонъ изъ этой темноты! Приспѣла для Фауста минута разломать эти давящія его тѣснины, дерзко сорвать запоры съ этихъ вратъ, скрывающихъ вѣчность. Съ страстнымъ чувствомъ Фаустъ беретъ въ руки Драгоцѣнный кубокъ, нѣкогда блиставшій на пирахъ его дѣдовъ, чтобы налить въ него ядъ. Пылая воодушевленіемъ, онъ уже воображаетъ себя свободнымъ духомъ, творчески проносящимся по всей необъятной широтѣ природы. Неизвѣстность того, что насъ ждетъ за гробомъ, должна смущать его такъ же мало, какъ и вѣчная кара, которую церковь обѣщаетъ самаубійцамъ. Онъ долженъ рѣшиться на этотъ шагъ, хотя бы въ смерти ждало его уничтоженіе. Но въ ту минуту, какъ онъ подносить ядъ къ устамъ, колокольный звонъ и пасхальное пѣніе останавливаютъ его, давно знакомые сладкіе звуки волнуютъ его душу, и онъ невольно поддается ихъ обаянію. Воспоминанія нахлынули со всѣхъ сторонъ, и, подкупленный ими, онъ рѣшается оставить ядъ.
   
   О, сколько счастья, радостей невинныхъ
   Мнѣ этотъ звонъ когда-то возвѣщалъ!
   Мой шагъ послѣдній призракъ дней старинныхъ
   Воспоминаньемъ сладкимъ оковалъ...
   Лети жъ, лети, глаголъ небесъ святой!
   Слеза дрожитъ въ очахъ... Земля, я снова твой!
   
   СЦЕНА ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ. ЯВЛЕНІЕ МЕФИСТОФЕЛЯ.
   Свѣтлое чувство, осѣнившее Фауста въ звукахъ пасхальной пѣсни свѣтомъ младенческой чистоты, укротило титаническіе порывы его души. Оно затронуло въ сердцѣ его такія струны, пробудило въ немъ такія душевныя силы, что ему доступно стало наслажденіе зрѣлищемъ людского веселья. Онъ идетъ за городскія ворота и любуется толпой.
   
   -- Я сталъ человѣкомъ, я смѣю имъ быть!
   
   восклицаетъ онъ отъ полноты новаго невѣдомаго ему сладостнаго ощущенія -- быть человѣкомъ среди людей. Но его ограниченный спутникъ не раздѣляетъ его радости; духъ мертвой учености отвращается отъ движеній жизни.
   
   Въ прогулкѣ съ вами для себя
   И пользу, и почетъ я вижу;
   Но будь одинъ, -- ушелъ бы я;
   Я слишкомъ грубость ненавижу,
   Ихъ кегель стукъ, ихъ брань и крики
   Моимъ ушамъ противны, дики...
   Кричитъ, бѣснуется народъ,--
   И это пѣніемъ зоветъ!
   
   заявляетъ онъ Фаусту. Но вотъ къ Фаусту подходитъ толпа крестьянъ, подносящихъ ему заздравный кубокъ. Вагнеръ завидуетъ почету, которымъ Фаустъ пользуется въ средѣ народа; а душа Фауста уже омрачена темнымъ воспоминаніемъ. Передъ нимъ встаютъ тѣ дни. когда онъ, еще богатый надеждами и полный горячей вѣры, напрасно молилъ небеса послать помощь противъ свирѣпствующей чумы. Съ этимъ воспоминаніемъ въ душѣ Фауста воскресаетъ другое, -- онъ помнитъ, что онъ съ своимъ отцомъ во время чумы принесъ гораздо больше вреда, чѣмъ пользы. Въ тѣхъ очертаніяхъ, какими онъ рисуетъ своего отца, замѣчается невольное, хотя и поверхностное сходство съ Пострадамомъ, тщетно боровшимся съ чумой въ Провансѣ въ 1525 г. По правиламъ тогдашней медицины, Фаустъ съ его отцомъ брали добытое изъ золота мужское металлическое сѣмя, -- краснаго льва, имя, которымъ иногда называлось золото, иногда красная окись ртути, соединяя его съ "лиліей", -- женскимъ металлическимъ сѣменемъ; въ колбѣ получали "философскій камень" или "юную царицу", сперва желтаго, потомъ краснаго, наконецъ, шафрановаго цвѣта, который будто бы имѣлъ силу не только всѣ металлы превращать въ золото, но исцѣлять всѣ болѣзни (панацея) и дѣлать человѣка безсмертнымъ. Фаустъ хорошо помнитъ, какъ недѣйствительны оказались въ черный день всѣ ихъ мнимыя знанія. Напрасно Вагнеръ старается утѣшить его филистерскими воззрѣніями на прогрессъ науки. Фаустъ хочетъ забыться, глядя на картину весенняго вечера. Его охватываетъ могучее стремленіе полетѣть вслѣдъ за удаляющимся солнцемъ, чтобы вѣчно впивать его сіяніе; мало-по-малу это стремленіе переходитъ въ другое, сходное съ первымъ; онъ чувствуетъ, что даже утоленная жажда наслажденій никогда не успокоитъ порыва, который охватываетъ его душу, такъ какъ этотъ порывъ гораздо выше чувственнаго міра.
   
   Ахъ, двѣ души, двѣ жизни, двѣ любви
   Живутъ во мнѣ, враждуя межъ собою!
    Привязана къ землѣ одна изъ нихъ,
   И грубыя ей милы наслажденья;
   Чужда другая радостей земныхъ
   И высшаго исполнена влеченья.
   
   Поэтому онъ долженъ пережить мірскія страсти, но онъ желалъ бы пережить ихъ на лету, не скованный любовью къ земной юдоли, не скованный цѣпями жизненнаго долга.
   
   О духи! Вы, что въ синей вышинѣ
   Витаете межъ небомъ и землею,--
   Я васъ зову! спуститеся ко мнѣ
   И дайте жизнью подышать иною!
   Будь только плащъ волшебный у меня,
   Въ чемъ могъ бы я летать, не вѣдая границы,--
   Его на пурпуръ царской багряницы.
   На цѣлый міръ не промѣнялъ бы я!
   
   Суевѣрный Вагнеръ пугается этого призыванія; воздушные духи давно извѣстны и ничего кромѣ дурного никому не приносятъ, ихъ не слѣдуетъ призывать. Но мольба Фауста услышана, въ тотъ же мигъ является Мефистофель въ видѣ чернаго пуделя, согласно легендѣ, гдѣ онъ также появляется въ видѣ пса.
   Въ слѣдующей сценѣ мы видимъ Фауста въ кабинетѣ, вернувшагося съ прогулки. Подъ вліяніемъ вспыхнувшаго въ груди его свѣтлаго чувства, въ немъ зажглась любовь къ Богу, любовь къ человѣку. Заговорилъ разумъ, заговорила надежда, и душа Фауста стремится къ высшимъ наслажденіямъ жизнію и къ открытію источника жизни, -- Божества, --
   
   Туда, гдѣ жизни рѣки льются
   И гдѣ источникъ жизни скрытъ.
   
   Но при всей доброй волѣ Фауста изъ груди его не истекаетъ удовлетворенія. Откуда возьмется то святое знаніе, котораго жаждетъ его душа? Нужно откровеніе свыше, а оно нигдѣ ярче не блистаетъ, какъ въ книгѣ Новаго Завѣта. Пасхальное пѣніе и праздничная толпа сильно потрясла душу Фауста. Высокое, торжественное чувство, охватившее его атмосферой былого и картины минувшихъ дней пробудили въ немъ христіанина и философа. Такая впечатлительная натура, какъ Фаустъ, не устояла противъ нахлынувшихъ чувствъ, и, не смотря на то, что онъ такъ недавно пытался достигнуть абсолютной истины раціональнымъ мышленіемъ, и также подъ впечатлѣніемъ появленія Земного Духа, наказавшаго его такимъ презрѣніемъ, -- Фаустъ ищетъ прибѣжища въ откровеніи и пытается передать его смыслъ на родномъ языкѣ. Но едва лишь онъ принимается за это, критическая сила ума снова поднимаетъ свой голосъ. Въ искреннее желаніе почерпнуть разумѣніе сущаго изъ чистаго божественнаго источника и добросовѣстно передать слово жизни на родномъ языкѣ, ничего не примѣшивая отъ себя, вторгается незамѣтно и самоувѣренно критическая мысль и побораетъ его. Передъ Фаустомъ лежитъ текстъ евангелія "Въ началѣ было Слово" -- камень преткновенія и яблоко раздора богослововъ. Понимая слово, какъ извѣстный актъ Божіей воли, выразившійся внѣшнимъ образомъ, Фаустъ не можетъ признать слово первоначальною причиною міротворенія. По его мнѣнію, движенію воли предшествовалъ разумъ -- творческая мысль, идея, планъ творенія. Но едва онъ замѣняетъ евангельское Слово Разумомъ, въ душѣ его снова возникаютъ сомнѣнія. Идеѣ творенія предшествовало бытіе силы, которая, ища пути выразиться внѣшнимъ образомъ, дала зарожденіе идеѣ. Слѣдовательно, первенство въ этомъ случаѣ принадлежитъ силѣ, которую Фаустъ и хочетъ поставить въ началѣ творенія. Его мышленіе идетъ далѣе; Разумъ и Сила, зарождаясь взаимно, другъ другу способствуютъ и выражаются въ дѣяніи -- внѣшней сторонѣ творчества. Въ немъ они изливаются вполнѣ и, такъ сказать, поглощаются имъ. Поэтому Божество все выразилось во внѣшнемъ своемъ образѣ и только въ немъ доступно человѣку; поэтому завершенное Дѣло должно быть поставлено во главѣ творчества предпочтительно передъ разумомъ и силой, и съ послѣдними человѣку нѣтъ нужды имѣть дѣло. Въ такомъ выводѣ мы снова видимъ Фауста -- титана, стремящагося божество измѣрить математически и подчинить его внѣшнимъ законамъ, и мы видимъ какъ бурно подхватывается его прирожденными сторонами и наклонностями его разумъ, шагъ за шагомъ подвигавшійся логически.
   
   Но я прозрѣлъ! Мнѣ ясно все опять, --
             И Дѣло я рѣшаюсь написать!
   
   восклицаетъ онъ. Теперь, когда, откинувъ привитое благочестиво-мирное настроеніе, Фаустъ снова сталъ самъ собой, Мефистофель за печкою начинаетъ сильнѣе безпокоиться, какъ бы напоминая Фаусту о себѣ и побуждая его попросить его помощи. А когда Фаустъ хочетъ прогнать безпокойнаго сосѣда, Мефистофель принимаетъ чудовищный образъ Слона, готовясь разойтись въ туманѣ. Фаустъ направляетъ на него ключъ Соломона, -- употрибительнѣйшее въ средніе вѣка заклинаніе противъ всякаго рода духовъ и привидѣній. Хоръ стихійныхъ духовъ, въ видѣ которыхъ въ средніе вѣка олицетворяли силы природы, перелетаютъ мимо и говорятъ на ходу о помощи Мефистофелю. Хотя эти духи нейтральны сами по себѣ и, какъ силы природы, готовы въ одинаковой степени служить добру и злу, но въ этомъ случаѣ, предчувствуя начинающуюся борьбу и сознавая превосходство Мефистофеля, которому долженъ поддаться Фаустъ, они держатъ его сторону. Фаустъ, желая испытать, какого рода духъ пойманъ имъ, беретъ заклинаніе для стихійныхъ духовъ.
   
   Коли ты Саламандра, -- то вспыхни огнемъ;
   Коль Ундина, -- волною разлейся;
   Коль Сильфида, -- въ поднебесья взвейся,
   И сокройся въ землѣ, коль ты Гномъ!
   
   Но, оказывается, что пойманный духъ не принадлежитъ ни къ одному изъ поименованныхъ четырехъ родовъ стихійныхъ духовъ. Фаустъ догадывается, что это адскій духъ и грозитъ ему знаменіемъ креста. Въ предупрежденіе такой угрозы, изъ тумана, -- символа сомнѣнія, -- является Мефистофель, въ видѣ странствующаго схоластика. Подъ именемъ странствующихъ схоластиковъ (scholastici vagantes) въ средніе вѣка извѣстны были бродячіе ученые, большею частью некончившіе студенты, которые, претендуя на глубокія познанія, занимались предсказаніемъ, гаданіемъ и другого рода мошеничествомъ. Такой образъ вполнѣ приличенъ Мефистофелю, въ программѣ котораго погибель Фауста основывается на призрачномъ удовлетвореніи его духовныхъ потребностей.
   На вопросъ Фауста, кто онъ такой, Мефистофель, отпуская шутку относительно попытки Фауста освоиться съ значеніемъ евангельскаго Слова, рекомендуется, какъ
   
             частица части той,
   Что дѣлаетъ добро, хоть зла всегда желаетъ.
   
   Это непонятно Фаусту, для котораго непостижима тайна жизни, превращающей зло въ добро, силу разрушенія въ источникъ созиданія; эта загадка, неразрѣшимая для него, привыкшаго вѣрить въ истинность выводовъ отвлеченно формальнаго мышленія; въ его сознаніи непримиримо логическое противорѣчіе между зломъ и добромъ такъ, чтобы послѣднее стало результатомъ перваго. Мефистофель опредѣленнѣе объясняется, что онъ -- духъ отрицанія, и правъ въ своемъ отрицаніи, такъ какъ все существующее годно только для того, чтобы уничтожиться, и потому разрушеніе и зло -- его стихія: это втайнѣ согласуется съ мучительнымъ сознаніемъ Фауста въ своемъ ничтожествѣ, и потому онъ спрашиваетъ Мефистофеля:
   
   Ты мнѣ сказалъ: я часть, но весь ты предо мной!
   
   На это получается отвѣтъ, убійственный по своей ироніи надъ гордыми мечтами человѣка.
   
   Тутъ правду скромность украшаетъ.
   Одинъ лишь человѣкъ мірокъ дурацкій свой
   За что-то цѣлымъ величаетъ;
   А я -- частица части той,
   Что всѣмъ была когда-то, въ вѣкъ былой;
   Частица тьмы, родившей свѣтъ,
   Что за пространство съ тьмой родимой
   Борьбой кипитъ непримиримой.
   
   Понятіе о духѣ зла, какъ о голомъ отрицаніи, а не противополагаемой добру вѣчной положительной тьмѣ, есть одна изъ главнѣйшихъ особенностей творческаго замысла Гёте, выразившагося въ образѣ Мефистофеля. Но можно сказать, что если же пустота, это ничто, эта тьма, съ которой Мефистофель отождествляетъ себя, и существовала до возникновенія свѣта, то она все-таки не есть положительное начало, положительное существо, а только отсутствіе свѣта, слѣдовательно, понятіе отрицательное: какъ можно изобразить въ живомъ образѣ идею отрицанія, понимаемую только какъ отсутствіе бытія? Бытіе отрицательное есть противорѣчіе само по себѣ,-- а именно этимъ намъ является Мефистофель. Вѣритъ ли онъ въ свое собственное опредѣленіе, которое онъ только что сдѣлалъ Фаусту? По всей вѣроятности, нѣтъ. Положительную правду въ этомъ случаѣ можно узнать изъ двухъ отрицательныхъ: во-первыхъ, эти слова говоритъ чортъ, существо отрицательное; во-вторыхъ, онъ говоритъ то, во что самъ не вѣритъ. Онъ приноравливается съ минуту къ состоянію Фауста, храбро щеголяетъ въ своемъ отвѣтѣ такой безстрашной, рѣшающей логикой, которая должна чрезвычайно освѣжающе подѣйствовать на ученаго, долго и напрасно пытавшагося разрѣшить эти туманныя проблемы. Онъ называетъ себя "частицей силы тьмы", т.-е. частичнымъ воплощеніемъ силы, индивидуумомъ. Сила не имѣетъ неограниченнаго бытія въ какомъ-нибудь одномъ центральномъ существѣ, являющемся такимъ образомъ, ея представителемъ, а разсѣяна въ тысячахъ индивидуумовъ. Слѣдовательно, Мефистофель въ этомъ же отвѣтѣ признаетъ зло, какъ положительную силу, несмотря на то, что только что объявилъ себя духомъ отрицанія. Гёте понималъ, что допусти онъ олицетвореніе отрицанія, существо, стремящееся все разрушать, приводить все къ собственному состоянію, -- это олицетвореніе получило бы тотчасъ же положительный характеръ и мало бы отличалось отъ христіанскаго понятія о духѣ зла, какъ противникѣ добру; а этого Гёте не хотѣлъ. Поэтому онъ разрѣшилъ эту задачу настолько, насколько возможно было ея разрѣшеніе. Мефистофель открыто объявляетъ себя духомъ отрицанія и въ этомъ смыслѣ дѣйствуетъ въ продолженіе всей драмы. А какова его дѣйствительная роль, въ томъ нѣтъ никакого противорѣчія, такъ какъ въ Прологѣ на небесахъ Господь говоритъ:
   
   Тебѣ подобными не буду я гнушаться.
   Изъ отрицающихъ духовъ
   Охотнѣй всѣхъ терпѣть я хитреца готовъ.
   Коль человѣкъ въ трудѣ ослабѣваетъ,
   Поддавшись праздности и мелочнымъ страстямъ.
   Съ охотою ему товарища я дамъ,
   Что дьявольски его и дразнитъ и прельщаетъ,
   И тѣмъ ведетъ къ добру, хоть служитъ злу онъ самъ.
   
   Поэтому, по Гёте Богъ не ненавидитъ зло, а признаетъ его, какъ необходимый элементъ въ организмѣ вселенной. Зло, какъ попущеніе Божіе, есть понятіе очень поверхностное; нѣтъ, зло предусмотрѣно въ божественномъ планѣ творенія, не какъ нѣчто противное ему, а какъ дѣятель, способствующій прогрессу человѣчества. Зло -- интриганъ въ драмѣ человѣческой исторіи; въ этомъ случаѣ оно похоже на тѣ яды, которые, будучи введены въ человѣческій организмъ, цѣлебно на него дѣйствуютъ. Вообще, это не есть понятіе абсолютное, а Относительное по самому своему существу.
   Совершенно согласуется съ его отрицательнымъ характеромъ и заявленіе Мефистофеля, что пламя -- единственная родственная ему стихія, потому что оно одно не хранитъ зачатки жизни и не способствуетъ ихъ развитію. Его самоопредѣленію соотвѣтствуетъ также ненависть ко всякой благотворной, положительной дѣятельности; а такъ какъ отрицательный принципъ является здѣсь, какъ и въ нашей обыденной жизни въ образѣ ограниченности, -- въ бытіи нашемъ и въ природѣ мы строго ограничены, и первоначальная вина Фауста и состояла не въ чемъ иномъ, какъ въ его стараніяхъ и попыткахъ проникнуть за эти границы къ безконечному. то на постоянномъ возбужденіи этого стремленія въ Фаустѣ Мефистофель и расчиталъ свою побѣду. Раздразнивъ въ Фаустѣ эту жажду самоувѣренностью своего отрицанія, онъ иронизируетъ надъ ограниченностью положительнаго начала -- свѣта.
   
   Всегда и всюду слитъ онъ съ тѣломъ,
   Повсюду онъ стѣсненъ предѣломъ,
   Тѣламъ онъ красоту даетъ,
   Тѣла ему стѣсняютъ ходъ,
   И скоро, я предполагаю,
   Съ тѣлами прахомъ онъ пойдетъ.
   
   При этихъ словахъ въ душѣ Фауста снова раскрываются раны со жгучей болью; въ его отвѣтѣ плохо скрывается впечатлѣніе, произведенное на него страшной критикой безплодной борьбы съ силой разрушающей. Ему мучительно захотѣлось познакомиться съ тѣмъ отрицательнымъ началомъ, но имя котораго Мефистофель враждуетъ съ положительнымъ свѣтомъ, началомъ, въ бытіе котораго Фаустъ самъ не вѣритъ. Но Мефистофелю надо дать этой жаждѣ возрасти въ душѣ Фауста до той крѣпости и силы, которая нужна для его дьявольскихъ расчетовъ. Поэтому теперь онъ торопится покинуть Фауста. Фаустъ, желая удержать его, проситъ потѣшить его хоть сказкой, -- хоть на минуту утолить проснувшіяся терзанія. Мефистофель соглашается на это, и нейтральные стихійные духи усыпляютъ Фауста своимъ пѣніемъ. Они навѣваютъ ему рядъ картинъ, рядъ невыразимо сладостныхъ грезъ. Эти грезы поднимаются передъ Фаустомъ какъ бы въ туманѣ, въ нихъ нѣтъ ничего положительнаго, ничего опредѣленнаго; они не даютъ ничего его уму, а дѣйствуютъ только на внѣшнія чувства; это -- тѣ жалкіе остатки чувства жизни, засвѣтившагося въ Фаустѣ во время прогулки, -- чувства братскаго отношенія къ людямъ, чувства довѣрія къ верховной силѣ, властвующей надъ міромъ, чувства, разбитаго духомъ отрицанія и теперь въ душевной пустотѣ уцѣлѣвшаго только въ чувственныхъ раздраженіяхъ, возбуждаемыхъ чувственными представленіями его воображенія. Но это не удовлетвореніе, это только забвеніе, и поэтому душевная жажда мучаетъ Фауста еще сильнѣе, когда онъ просыпается и замѣчаетъ исчезновеніе Мефистофеля.
   

ДОГОВОРЪ. СЦЕНА СЪ УЧЕНИКОМЪ. ОТЪѢЗДЪ.

   Чувственныя грезы, которыя мерещились Фаусту, еще болѣе раздражили его ненасытную жажду жизни. Тоска отчаянія сильнѣе бушуетъ въ немъ; его кабинетъ, -- его душная нора,-- сталъ ему еще противнѣе. Какъ разъ кстати является снова Мефистофель; его костюмъ, а также его приглашеніе, съ котораго онъ начинаетъ бесѣду съ Фаустомъ, уже ясно показываютъ цѣль его прихода, -- увлечь Фауста въ кипучій круговоротъ жизни. Въ отвѣтѣ Фауста звучатъ опять тѣ же ноты неудовлетворенности, доходящей до отчаянія, которыя слышны были еще въ первомъ его монологѣ.
   
   Умѣй терпѣть! Умѣй лишаться!--
   
   Вотъ тотъ припѣвъ, которымъ насъ жизнь постоянно услаждаетъ,
   
   Который каждый бьющій часъ
   Намъ неизмѣнно повторяетъ.
   
   Жизненная философія Фауста есть по существу своему философія эвдемоничеекая. Его желанная цѣль есть счастіе, а подъ счастіемъ онъ разумѣетъ наслажденіе, личное благосостояніе. Поэтому неудивительно, что онъ нашелъ въ своихъ философскихъ и научныхъ трудахъ такъ мало удовлетворенія. Будь онъ, какъ онъ самъ о себѣ думаетъ, подвинутъ горячимъ стремленіемъ къ истинѣ, онъ имѣлъ бы въ виду не одну только конечную недостижимую цѣль, но и каждый шагъ на пути къ ней непремѣнно доставлялъ бы ему наслажденіе. Въ этомъ отношеніи Вагнеру, съ его узкимъ, невозмутимымъ педантизмомъ, надо отдать предпочтеніе. О наслажденіи, происходящемъ отъ сознательной полезности въ извѣстномъ ограниченномъ кругѣ дѣйствія, Фаустъ еще пока не имѣлъ никакого понятія. Онъ цѣнитъ свои собственные таланты и способности не въ отношеніи] ихъ полезности для другихъ, а въ степени удовлетворенія, которое они могутъ ему доставить; а такъ какъ имъ не суждено дать ему счастія, къ которому онъ такъ страстно стремился, онъ ихъ считаетъ никуда не пригодными. Считать себя однимъ изъ милліоновъ работниковъ для достиженія великой всеобщей цѣли, которая находится еще внѣ его умственнаго кругозора, -- не въ его натурѣ. Даже глубина его взгляда мѣшаетъ его счастію, такъ какъ она уничтожаетъ иллюзію, которой наше счастіе обязано въ наибольшей своей части. Необъятная широта его умственнаго горизонта ставитъ его въ необходимость смотрѣть на самого себя и на свое существованіе со всеобщей міровой точки зрѣнія, -- и это служитъ дальнѣйшимъ источникомъ его бѣдствій. Аналитическая тенденція его ума вынуждаетъ его разлагать и разбирать впередъ всякое наслажденіе, которое ему предстоитъ испытать, -- и, убѣдившись въ его пустотѣ, онъ отбрасываетъ его.
   
   Лишь день зажжется, ночь смѣня,--
   Въ моей груди кипятъ рыданья:
   Я знаю, ни одно желанье
   Онъ не исполнитъ для меня;
   Но и преддверье наслажденья
   Разборомъ злобнымъ затемнитъ
   И сердца лучшія творенья
   Насмѣшкой ѣдкой уязвитъ.
   
   Убѣдившись такимъ образомъ въ суетѣ и ничтожествѣ мірскихъ удовольствій, Фаустъ приходитъ къ выводу, что цѣль человѣческой жизни недостижима путемъ одной умственной дѣятельности.
   
   Богъ, у меня въ груди живущій,
   Волнуетъ страсти въ сердцѣ мнѣ;
   Но, надо мною всемогущій,
   Ничѣмъ не властенъ Онъ извнѣ.
   
   Поэтому онъ жаждетъ смерти, небытія, уничтоженія. Онъ завидуетъ счастливцамъ, похищеннымъ смертью въ пріятную для нихъ минуту. На замѣчаніе Мефистофеля, что именно въ такую-то минуту онъ и испугался смерти, въ Фаустѣ закипаетъ досада на то, что его обмануло самое святое изъ испытанныхъ имъ ощущеній; поэтому онъ посылаетъ страстное энергическое проклятіе всѣмъ обманчивымъ призракамъ, въ погонѣ за которыми онъ растратилъ свои силы:
   
   Проклятье шлю я самомнѣнью.
   Которымъ духъ нашъ обольщенъ;
   Мечты коварной ослѣпленью,
   Которымъ разумъ помраченъ,
   И славы лживому сіянью
   Во мглѣ грядущаго густой
   И жалкимъ радостямъ стяжанья
   Съ рабомъ! сохой, семьей, женой...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И влагѣ гроздъ, и опьяненью,
   Надеждѣ, вѣрѣ и любви;
   Но больше всѣхъ тебѣ, терпѣнье,
   Я шлю проклятія свои!
   
   Тотчасъ вслѣдъ за проклятіемъ раздается хоръ стихійныхъ духовъ, какъ бы голосъ природы, страдающей за человѣка, отвергшаго ея лучшіе дары; эти невидимыя существа сожалѣютъ о томъ, что человѣкъ разрушилъ для себя всѣ блага, даруемыя природой, и призываютъ его къ возсозданію для себя разрушеннаго міра. Къ пѣнію духовъ присоединяетъ свой голосъ и Мефистофель, снова повторяющій Фаусту приглашеніе спознаться поближе съ жизнью. За это онъ требуетъ пустяшную плату -- обладанія Фаустомъ въ будущей жизни. Будущая жизнь, разумѣется, для Фауста не имѣетъ никакого значенія, если онъ не нашелъ смысла и въ этой:
   
   Что будетъ тамъ, не спорю я объ этомъ.
   Дай прежде силы мнѣ покончить съ этимъ свѣтомъ.
   Потомъ ужъ создавай другой!
   Одна земля мои надежды всѣ лелѣетъ,
   Мои мученія земное солнце грѣетъ;
   А внѣ ея -- что будетъ, будь со мною!
   
   Дѣло не въ этомъ; но Фаустъ самъ не вѣритъ въ тѣ жизненные дары, которые онъ только что проклялъ. Его душу, жаждущую истинно высокаго, истинно святого, не насытитъ дьявольское, животное опьяненіе чувственностью, подобно тому какъ, по миѳическому повѣрью, пища колдуновъ и чертей не насыщаетъ. Но Фаустъ, несмотря на это, готовъ испробовать предлагаемое, готовъ рѣшиться, хотя и заранѣе презираетъ его.
   
   Такъ дай мнѣ этотъ плодъ, до времени гнилой,
   Цвѣтокъ, увядшій прежде расцвѣтанья!
   
   Положимъ, онъ проклялъ эти радости, не испытавши ихъ, но онъ твердо увѣренъ, что ими не удовлетворится, не снизойдетъ до той ступени, до какой обѣщается низвести его Мефистофель въ "Прологѣ въ небесахъ", когда
   
   Онъ будетъ прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться.
   
   Поэтому на предположеніе Мефистофеля, что онъ пресытится ими, онъ гордо предлагаетъ заключить пари, цѣною котораго онъ долженъ быть самъ:
   
   Едва лишь я на ложе лѣни
   Паду, довольный самъ собой,
   Едва, въ туманѣ наслажденій.
   Коварной ложью обольщеній
   Обманешь ты меня, -- я твой!..
   Едва лишь я скажу мгновенью:
   "Постой, прекрасно ты! Постой!" --
   Тогда я твой безъ замедленья,
   Тогда я твой, навѣки твой!
   
   Въ самомъ дѣлѣ, если Фаустъ забудетъ свои стремленія, оставитъ борьбу, если онъ задохнется въ мірскихъ наслажденіяхъ, которыя онъ самъ только что призналъ недостойными человѣка и проклялъ, -- то онъ погибъ самъ по себѣ, и Мефистофель можетъ торжествовать. Такимъ образомъ и самый договоръ между Фаустомъ и Мефистофелемъ принимаетъ форму пари, а рѣшеніе этого пари опредѣляется испытаніемъ, такимъ испытаніемъ, которое обнимало бы всю жизнь Фауста. Поэтому и письменный договоръ, котораго Мефистофель требуетъ отъ Фауста, нелѣпъ и смѣшонъ, и Фаустъ сознаетъ это. Что можетъ сдѣлать пустая росписка послѣ того, что рѣшитъ самый ходъ дѣла?
   
   Какъ обѣщаньемъ я свяжу себя пустымъ,
   Коль жизненный потокъ струей широкой мчится?
   
   Такимъ образомъ, предметомъ спора является самъ Фаустъ, его внутреннее существо, и Мефистофелю нечего заботиться о внѣшнихъ условіяхъ. Той счастливой минуты, которую Мефистофель обѣщается доставить Фаусту, послѣдній самъ желалъ бы всей душой. Вѣдь, для него больше ничего не остается дѣлать. Его пламенныя попытки въ умственныхъ поискахъ послужили ему лишь къ убѣжденію, что со всѣхъ сторонъ онъ ограниченъ несокрушимыми преградами; онъ не можетъ возвыситься надъ своимъ земнымъ, человѣческимъ положеніемъ въ качественномъ отношеніи, онъ не можетъ приблизиться къ непреложно божественному.
   
   Я думалъ о себѣ высоко,
   Но равенъ я едва-едва съ тобой!..
   Унизилъ мощный духъ меня глубоко;
   Врата природы скрыты предо мной;
   Познаніемъ я сытъ до пресыщенья;
   Мышленія во мнѣ порвалась нить...
   
   Но если онъ въ противоположность обитающему въ немъ живому божественному сознанію своего могущества не можетъ возвыситься до Божества,-- онъ хочетъ стать представителемъ человѣчества. Онъ рѣшается броситься въ кипучую сутолоку человѣческой жизни, собрать въ своей груди всю сумму того, что человѣкъ можетъ испытать, расширить свое собственное "я", свое собственное бытіе до бытія человѣчества.
   
   Я не одной лишь радости ищу;
   Хочу я сладостнымъ страданіемъ упиться,
   Хочу мучительной отрадой обновиться,
   Вкусить любви и злобы я хочу;
   Отъ жажды знанія свободною душою
   Хочу земныя всѣ мученія познать,
   Хочу извѣдать все, со всею полнотою.
   Что смертному возможно испытать!
   
   Этотъ титаническій порывъ вполнѣ достоинъ такой натуры, самые недостатки которой возвышеннѣе, чѣмъ добродѣтель простыхъ смертныхъ. Фаустъ хочетъ полнѣйшаго отсутствія иллюзіи, хочетъ узнать самыя высокія и самыя низкія формы жизни, хочетъ пройти всѣ фазисы чувственнаго наслажденія въ поискахъ за счастьемъ, котораго онъ не нашелъ въ наукѣ.
   
   Такъ укажи мнѣ путь въ пучинѣ вожделѣнья
   Огонь порывовъ страстныхъ потушить!
   Въ туманѣ волшебства глубокомъ
   Дай волю чарамъ всѣмъ твоимъ!
   Пусть время шумнымъ катится потокомъ,
   Одно событіе смѣняется другимъ,
   Пускай страданіе смѣняетъ наслажденье,
   Печаль навстрѣчу радости идетъ,--
   Лишь не смолкало бъ вѣчное движенье
   И вѣчный не стихалъ круговоротъ!
   
   Предостереженіе Мефистофеля, что такой всеобъемлющій опытъ невозможенъ для индивидуума, Фаустъ прерываетъ восклицаніемъ: Но все же я хочу!-- А такъ какъ человѣкъ созданъ такимъ образомъ, что сумма его впечатлѣній опредѣлена и ограничена темпераментомъ и одна категорія ощущеній исключаетъ другую; такъ какъ жизнь, отражаясь извѣстнымъ образомъ въ холерическомъ темпераментѣ, имѣетъ совершенно другой видъ для флегматическаго, то смѣшеніе и комбинація такихъ противоположныхъ ощущеній другъ съ другомъ или произвела бы уничтоженіе индивидуума, или потребовала бы возведенія его въ высшій порядокъ, -- въ типъ, подобно тому какъ извѣстная картина различнымъ образомъ отражается въ выпукломъ и вогнутомъ зеркалѣ и понятія выпуклости и вогнутости исключаютъ взаимно другъ друга. Это и хочетъ сказать Мефистофель въ своемъ отвѣтѣ, совѣтуя Фаусту для исполненія его замысловъ познакомиться съ поэтомъ, который совмѣстилъ бы въ его лицѣ всѣ противоположности.
   
   Пусть крѣпость льва съ оленьей быстротою
   Припишетъ онъ тебѣ восторженной мечтою,
   И пламень сына южныхъ странъ
   Сольетъ съ холодной мощью сѣверянъ, --
   Ну, словомъ, если бъ въ свѣтъ тотъ идеалъ явился,
   Я бъ Микрокосмомъ звать его не затруднился.
   
   Во всякомъ случаѣ, не обѣщая невозможнаго, Мефистофель старается ухватиться за слабую сторону патуры Фауста и небезуспѣшно. Онъ рисуетъ яркими красками чувственныя радости и наслажденія, отъ которыхъ Фаустъ отрекался прежде во имя своихъ несбыточныхъ стремленій къ титанической цѣли, а между тѣмъ теперь такъ горячо къ нимъ стремится, хотя и не ради ихъ самихъ, -- и убѣждаетъ Фауста проститься съ безсмысленными умозрѣніями и броситься прямо въ жизнь, въ круговоротъ событій.
   
   Повѣрь, кто въ умозрѣнья погруженъ.
   На звѣря тотъ голоднаго походитъ,
   Котораго злой духъ въ степи безплодной водитъ,
   Межъ тѣмъ какъ кормъ цвѣтетъ со всѣхъ сторонъ.
   
   Фаустъ рѣшается на попытку, и Мефистофель, твердо увѣренный въ своемъ успѣхѣ, въ короткомъ монологѣ, который онъ произносить, оставшись одинъ, излагаетъ программу своей дальнѣйшей дѣятельности.
   
   Да! Научись лишь разумъ презирать,
   Отвергни даръ познанья благодатный,
   Въ сѣть волшебства дозволь себя поймать,
   Поддайся духу лжи, -- и мой ты безвозвратно!
   
   Духъ лжи старается скрыть нищету своей конечной цѣли иллюзіей и обманомъ. Онъ самъ знаетъ, какъ низка и ничтожна та заманчивая чувственность, въ которой онъ думаетъ запутать Фауста; даже больше, онъ знаетъ, что если онъ предоставитъ Фауста его собственному нынѣшнему пламенному стремленію къ истинѣ, то Фаустъ, несмотря на всѣ заблужденія, выйдетъ на настоящую дорогу. Поэтому онъ будетъ постоянно раздражать въ Фаустѣ жажду чувственности, онъ погонитъ ее отъ наслажденія къ наслажденію, не дастъ ей отдохнуть, никогда не утолитъ ея вполнѣ, чтобы она становилась все-раздраженнѣе, ненасытнѣе, пока она сама собою не обратится въ прахъ. Тогда погибель Фауста вѣрна даже и безъ руководителя.
   
   Онъ долженъ міръ ничтожества познать
   И плоской пошлостью томиться;
   Онъ будетъ рваться, ползать, биться
   И вѣчной жаждою страдать.
   Въ желаньяхъ огневыхъ, измученный, голодный.--
   Онъ утоленье будетъ звать безплодно:
   Хоть пища будетъ передъ нимъ,
   Но сытости онъ не узнаетъ болѣ,--
   И чорту по своей не передайся волѣ,
   Онъ былъ бы все равно моимъ!
   
   Слѣдующая сцена, гдѣ Мефистофель, переодѣвшись въ платье Фауста, толкуетъ со студентомъ, только что прибывшимъ въ университетъ, представляетъ язвительную сатиру на всю современную науку. Дьяволъ, -- вѣрный и въ этомъ случаѣ программѣ, только что набросанной имъ для Фауста, -- такъ догматически-непреложно поучаетъ юношу, а послѣдній съ такимъ почтительнымъ страхомъ и благоговѣніемъ, съ такою наивною довѣрчивостью слушаетъ его уроки, что невольно приходитъ на умъ сравненіе съ волкомъ и Красной Шапочкой. Молодой человѣкъ еще не освоился съ мертвечиной. царствующей въ наружности школы: его тянетъ на волю, въ жизнь, его привлекаютъ удовольствія и развлеченія, но отъ нихъ онъ долженъ отказаться, если желаетъ быть заправскимъ
   
   Ученымъ, мудрымъ и извѣстнымъ
   И всѣ науки изучить
   И о земномъ, и о небесномъ.
   
   Внутренняя мертвечина его, конечно, къ этому пріучитъ; и если его не привлекаетъ какая-нибудь наука въ частности, а просто ученая слава, -- тѣмъ лучше.-- "Это -- путь прямой!" восклицаетъ Мефистофель; дѣйствительно, это тотъ самый путь, по которому идутъ и на которомъ выработываются Вагнеры. А какъ они выработываются изъ живыхъ людей, -- изъ симпатичныхъ, теплыхъ юношей, въ родѣ присутствующаго, -- Мефистофель даетъ вѣрный рецептъ:
   
   Вотъ мой совѣтъ, -- безъ дальныхъ думъ
   Итти въ Collegium logicum.
   Тамъ вамъ разсудокъ промуштруютъ,
   Въ колодки разумъ зашнуруютъ,
   Чтобъ такъ и сякъ онъ не вилялъ,
   И шелъ готовыми путями,
   Не увлекался пустяками,
   И вправо -- влѣво не зѣвалъ.
   
   И разсудокъ, мало-по-малу отлученный отъ своей живости, наконецъ привыкнетъ къ формальному мертвому мышленію, привыкнетъ къ той формулѣ, по которой двѣ положительныя истины выводятъ за собой третью, и привьетъ эту формулу къ каждому движенію своей души и своего ума. И какъ это просто:
   
   Разъ! два! и три!-- и въ шляпѣ дѣло.
   
   Благодаря такой простотѣ воздвигаются цѣлыя логическія системы, до которыхъ никогда не дошелъ бы разумъ, не посвященный въ таинства казенной логики. Къ сожалѣнію, эти системы падаютъ отъ всякаго свѣжаго жизненнаго дуновенія,-- что бы это значило? Дѣло объясняется очень просто; гдѣ живой разумъ не приложилъ своей печати, гдѣ царствуетъ сухой формализмъ, научная мертвечина, тамъ не можетъ быть жизни. Система мышленія, созданная такимъ искусственнымъ путемъ, фальшива и невѣрна сама по себѣ. Раздѣленіемъ на три момента каждаго единичнаго дѣйствія въ ней убивается все живое, какъ оно убивается ножемъ естествоиспытателя, стремящагося изслѣдовать жизненныя начала въ животномъ, когда передъ нимъ только трупъ. Претендовать на непогрѣшимость отвлеченнаго мышленія такъ же смѣшно и глупо, какъ смѣшно претендовать химику на открытіе въ безжизненномъ трупѣ encheiresin naturae -- животворной силы природы. Теперь, конечно, ученикъ не пойметъ всей безсмыслицы этого; но онъ очень ясно увидитъ эту безсмыслицу, когда, подобно Фаусту, познаетъ глубину пауки, если по дорогѣ не превратится въ Вагнера.
   А сдѣлаться Вагнеромъ ученику предстоитъ полная возможность. Мефистофель опять-таки рисуетъ полную картину постепеннаго отупѣнія юноши подъ вліяніемъ академическихъ порядковъ. Надо только строго покоряться имъ, а главное, нельзя допускать ни малѣйшаго невниманія, ни малѣйшаго недовѣрія къ тому, что говорится и проповѣдуется съ каѳедры; это все надо знать, помнить и чтить,
   
   Какъ непосредственное слово
   Святого Духа самого.
   
   Но ученикъ долженъ избрать факультетъ. Его нерасположеніе къ юриспруденціи даетъ Мефистофелю поводъ разразиться сарказмомъ по адресу этой науки:
   
   Изъ края въ край, изъ рода въ родъ
   Законъ наслѣдственный идетъ,--
   Болѣзнь народа родовая.
   
   Наука возится съ нимъ, кропотливо разбираетъ его, а между тѣмъ, подъ вліяніемъ измѣнившихся условій мѣста и времени, то, что было благомъ для одного поколѣнія, становится зломъ для другого. А въ погонѣ за этими относительными, условными правами, наука упускаетъ главное;
   
                                        О правахъ.
   Присущихъ съ дѣтства человѣку,
   И рѣчи не было отъ вѣку!
   
   Богословіе тоже не пользуется милостями Мефистофеля. Въ немъ очень трудно разобраться, что тамъ хорошо, что дурно, гдѣ ядъ и гдѣ лѣкарство. Единственное спасеніе -- полагаться на авторитеты и придерживаться словъ -- терминовъ. Чѣмъ безсмысленнѣе, чѣмъ нескойственнѣе человѣческому разуму понятіе, выражаемое словомъ, тѣмъ важнѣе самое слово. Смыслъ, который то или другое слово должно выражать, совсѣмъ необязателенъ; достаточно термина.
   
   Гдѣ смысла нѣтъ, тамъ безъ труда
   Его мы словомъ замѣняемъ.
   
   Наконецъ, ученикъ спрашиваетъ о медицинѣ. Тутъ Мефистофель рѣшается явиться сатаной, -- ударить мощнымъ аккордомъ по всѣмъ постыднымъ страстямъ человѣка. Онъ рисуетъ ученику заманчивую картину, какъ послѣдній, прикрываясь докторскимъ титуломъ, будетъ тайкомъ щекотать мелкія тайныя страстишки у своихъ паціентокъ и пользоваться этимъ для своихъ личныхъ выгодъ. Отвратительная перспектива эта прельстила ученика; ядъ запалъ въ юношескую душу, и Мефистофель торжествуетъ. На заключительную просьбу ученика, написать ему что-нибудь въ альбомъ, дьяволъ пишетъ совѣтъ райскаго змѣя: Eritis sicut Deus scientes bonum et malum, -- будьте, какъ Богъ, зная добро и зло, -- замѣняя библейское боги болѣе приличнымъ случаю Богъ.
   Вслѣдъ за уходомъ ученика снова является Фаустъ, уже готовый въ дорогу. Куда же мы? спрашиваетъ онъ. Мефистофель отвѣчаетъ:
   
                                 Куда желаешь.
   Лишь только вотъ тебѣ совѣтъ.
   Узнай сначала малый свѣтъ,
   Потомъ уже большой узнаешь.
   
   Этими словами онъ опредѣляетъ программу дальнѣйшаго хода драмы. Фаустъ долженъ узнать жизнь во всей ея полнотѣ. Для этого онъ долженъ начать ее сначала, съ низшихъ ступеней, постепенно возвышаясь въ высшіе и высшіе предѣлы ея. Онъ долженъ изучать ее, такъ сказать, съ азовъ, -- сперва узнать ее въ прежде уже установившихся формахъ: потомъ перейти къ созданію этихъ жизненныхъ формъ по своему желанію и разумѣнію. Первый отдѣлъ такого познаванія жизни и есть малый міръ, въ который Мефистофель обѣщаетъ ввести Фауста сначала; онъ составляетъ первую часть трагедіи и кончается сценою въ тюрьмѣ, пробуждающею въ Фаустѣ сознаніе того ада, въ которомъ онъ очутился, и вмѣстѣ съ сознаніемъ желаніе пересоздать свою жизнь по новымъ, болѣе совершеннымъ образцамъ. Этимъ переворотомъ въ Фаустѣ начинается вторая часть трагедіи, изображающая Фауста въ большомъ свѣтѣ.
   Первая часть начинается сценами въ погребѣ Ауэрбаха и въ кухнѣ Вѣдьмы.
   

ДВѢ ОСТАНОВКИ ПО ДОРОГѢ. СЦЕНА ВЪ ПОГРЕБѢ. КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

   Первый фазисъ чувственнаго наслажденія, въ который Мефистофель вводитъ Фауста, есть попойка въ погребкѣ Ауэрбаха, гдѣ Мефистофель забавляетъ, а потомъ пугаетъ своимъ волшебствомъ кутящую молодежь. Это, какъ Мефистофель самъ рекомендуетъ Фаусту,--
   
                                 Веселый міръ.
   Гдѣ жизнь катится безпечально,
   Гдѣ людямъ, что ни день, то пиръ.
   Превесело живутъ ребята,
   Хотя и съ небольшимъ умомъ;
   На мѣстѣ кружатся одномъ,
   Гонясь за остренькимъ словцомъ,
   Какъ за хвостомъ своимъ котята.
   
   Въ самомъ дѣлѣ, эти пьянствующіе студенты -- добрый, искренній и даже, въ извѣстномъ смыслѣ, честный народъ. Порукою этому ихъ веселость безъ оглядки, безъ всякой мысли о будущемъ, откровенная наивность ихъ шутокъ и легкость, съ которою они способны переходить отъ недовѣрчивости и гнѣва къ добродушному, дружелюбному чувству. Фаустъ смотритъ на нихъ свысока, не можетъ скрыть своего отвращенія и презрѣнія къ нимъ и едва ли говоритъ два слова въ продолженіе всей сцены. Плоскія шутки пьяныхъ глупцовъ не представляютъ для него ничего привлекательнаго; онъ хочетъ бѣжать оттуда, но Мефистофель его удерживаетъ:
   
   Нѣтъ, подожди, дай проявиться
   Скотству во всей своей красѣ!
   
   И дѣйствительно, сперва глупой пѣсней, потомъ чудеснымъ извлеченіемъ вина изъ стола и, наконецъ, дьявольскимъ навожденіемъ, онъ заставляетъ выказаться во всей полнотѣ грязь и безсмысленность такой жизни.
   Но Фаустъ заключилъ свой договоръ съ Мефистофелемъ, очевидно, только въ минуту отчаянія и нравственнаго усыпленія. Для человѣка, котораго характеръ благороденъ по самому своему существу, который до того времени дѣйствовалъ и жилъ въ чистой атмосферѣ искренняго мышленія, невозможно такое внезапное духовное паденіе. Первый его проступокъ, открывающій возможность паденію, еще не губитъ его окончательно; правда, онъ дѣлаетъ второй болѣе легкимъ, но все-таки это облегченіе чрезвычайно невелико. Утонченныя требованія вкуса и привычки, являющіяся слѣдствіемъ долгой жизни, полной стремленія къ высокой цѣли, снова возьмутъ свое и подкрѣпятъ его въ ^борьбѣ съ искусителемъ. Мы видимъ, что Фаустъ до сихъ поръ питалъ положительное отвращеніе къ тѣмъ формамъ чувственности, которыми пытался его соблазнить Мефистофель. Поэтому надо сдѣлать, чтобы въ Фаустѣ не осталось и слѣда ни его педантической осторожности, ни угрызеній совѣсти. Надо найти средство, которое измѣнило бы его нравственно, заставило его не брезгать чувственностью.
   
   И къ праздности его пріятной пріучило.
   Чтобы ему понятно было,
   Какъ зарождается плутишка-Купидонъ,
   И какъ растетъ, и какъ играетъ онъ.
   
   Надо ввести его въ такую среду, которая оказала бы на него такое вліяніе, -- и вотъ Мефистофель приводитъ его въ кухню Вѣдьмы.
   Итакъ, кухня Вѣдьмы есть вторая сфера жизни, куда Мефистофель вводитъ Фауста. Поэтому она должна, согласно плану поэмы, быть сферой высшей, чѣмъ погребъ Ауэрбаха; она должна изображать дальнѣйшую ступень того воспитательнаго процесса, который долженъ пережить Фаустъ. Изображая человѣческую жизнь въ чрезвычайно сжатой совокупности. Гёте, по своему обыкновенію, обставилъ эту сцену такимъ разнообразіемъ аллегорическихъ масокъ и въ ея узкихъ рамкахъ изобразилъ такую широкую жизненную картину, что сжатость и аллегорическое разнообразіе чрезвычайно затрудняютъ ея пониманіе. Чтобы уяснить себѣ, что именно должна изображать эта сцена, надо обратить вниманіе на цѣль, съ какой Мефистофель привелъ сюда Фауста, а также на смыслъ того разговора, какой онъ ведетъ съ царицей этого круга -- Вѣдьмой; это дастъ ключъ къ пониманію остальныхъ аллегорій сцены.
   Цѣль Мефистофеля, какъ уже было сказано выше,-- есть пріученіе Фауста къ пріятной праздности, которая бы возбудила въ немъ чувственность. Слѣдовательно, крутъ, въ который онъ вводитъ Фауста, есть прежде всего кругъ праздности, кругъ скрытой чувственности, кругъ, особенности котораго, хотя и возникшія по иниціативѣ дьявола, возросли органически въ продолженіе цѣлаго большого періода времени и составили изъ себя атмосферу такой густоты и удушливости, что самъ духъ отрицанія, заронившій въ людей зерно этого зла. считаетъ себя неспособнымъ собственными силами создать его въ такой полнотѣ;
   
   Я самъ! Вотъ мило! Въ этотъ срокъ
   Я бъ тысячъ пять мостовъ сложить, навѣрно, могъ!
   Тутъ мало одного искусства и умѣнья,
   Тутъ надобно еще терпѣнье.
   Съ годами крѣпнетъ волшебство,
   И времени на это нужно много...
   
   Что это за кругъ, -- помогутъ намъ отгадать слова Мефистофеля къ Вѣдьмѣ:
   
   Барономъ я теперь зовуся;
   Я кавалеръ, не хуже я другихъ,
   И кровью знатною горжуся,
   И гербъ имѣю наконецъ!
   
   Итакъ, кругъ этотъ оказался свѣтскимъ кругомъ. Посмотримъ теперь, что обозначаютъ аллегорическія фигуры.
   Прежде всего намъ въ этомъ мірѣ являются мартышки -- существа, считавшіяся въ средніе вѣка полулюдьми, полуживотными, существа, живущія преимущественно подражаніемъ. Нетрудно догадаться, что подъ этимъ видомъ Гёте хотѣлъ изобразить людей, старающихся во всемъ походить на другихъ, обдѣлывать весь свой внѣшній бытъ такъ, какъ это принято уставами среды, въ которой они вращаются,-- опять-таки преимущественно свѣтскихъ людей. Но это не тотъ "большой свѣтъ", съ которымъ Фаустъ долженъ познакомиться потомъ; здѣсь люди не устраиваютъ свою жизнь по собственнымъ желаніямъ и законамъ, а, напротивъ, рабски служатъ разъ заведенному порядку. Въ этомъ смыслѣ Мефистофель и называетъ мартышекъ слугами; ихъ Вѣдьма приставила стеречь котелъ, чтобы находящееся въ немъ варево, вскипѣвъ, не перелилось черезъ край. Въ этомъ котлѣ варится супъ для бѣдняковъ -- Bettelsuppe; такимъ именемъ Гёте называлъ иногда въ своихъ критическихъ отзывахъ произведенія, пошлыя и бѣдныя по содержанію; и здѣсь это выраженіе, очевидно, тоже употреблено въ смыслѣ жалкой и безсодержательной умственной пищи для людей, слабыхъ духомъ и бѣдныхъ умомъ. Такая стряпня не ведетъ ни къ чему и ничего не производитъ, -- изъ котла поднимаются пары, въ которыхъ появляются только призрачные, скоро исчезающіе образы. Но охотниковъ до нея много, какъ вообще много людей, которыхъ удовлетворяетъ безсмысленное существованіе. Поэтому Мефистофель правъ, замѣчая:
   Гостей не мало будетъ къ вамъ.
   Вокругъ этого котла старыя и молодыя мартышки грѣютъ лапы. Мартышка-самецъ подходитъ къ Мефистофелю съ просьбой поиграть съ нимъ въ кости и обогатить его; этимъ онъ надѣется выиграть много въ общественномъ мнѣніи, потому что въ этомъ призрачномъ міркѣ все основано на слѣпой удачѣ, на лоттерейномъ, такъ сказать, счастіи, а не на дѣйствительныхъ достоинствахъ. Между тѣмъ молодыя мартышки заняты игрой: онѣ катаютъ большой стеклянный шаръ. Этотъ шаръ пусть, но онъ гремитъ и блеститъ, и мартышки радуются этому грому и блеску. Мартышка-отецъ тоже любуется шаромъ; для него этотъ шаръ -- свѣтъ, но, уже испробовавъ жизни, онъ знаетъ, это этотъ шаръ пустъ. Тѣмъ не менѣе онъ совѣтуетъ дѣтямъ быть поосторожнѣе; одинъ толчокъ, -- и блестящій шаръ разлетится въ куски, разлетятся всѣ радости блестящаго и громкаго переливанія изъ пустого въ порожнее; тогда погибель неминуема для нихъ, только и живущихъ этимъ блескомъ и громомъ.
   Между тѣмъ Мефистофель обращаетъ вниманіе на сито, въ которое, по увѣренію мартышки, можно было бы узнать вора. Дѣйствительно, мартышка, глядя въ сито, узнаетъ въ Мефистофелѣ что-то недоброе, но, чуя въ немъ силу, запрещаетъ своей самкѣ говорить про это. Таковъ характеръ и разборчивость нравственнаго чувства у людей этого круга. На вопросъ Мефистофеля, что у нихъ за горшокъ, мартышкасамка возмущена, какъ онъ не знаетъ горшка,-- того самаго сосуда, въ которомъ готовится пища общественной жизни. Но грубость Мефистофеля дѣйствуетъ на мартышекъ такъ внушительно, что они съ почтеніемъ сажаютъ его въ кресло.
   Въ это время Фаустъ не можетъ оторвать глазъ отъ волшебнаго зеркала: онъ увидѣлъ тамъ женщину ослѣпительной красоты. Да и что бы ему дѣлать въ этомъ мірѣ полулюдей, откуда Фаустъ такъ же бѣжалъ бы, какъ и изъ погреба Ауэрбаха, не будь онъ пораженъ этимъ возвышеннымъ образомъ женской красоты во всемъ томъ блескѣ, какой можетъ изобрѣсти вкусъ, изощренный тщеславіемъ и роскошью. Въ этомъ обществѣ, гдѣ все вниманіе главнымъ образомъ обращено на внѣшность, вся нравственная дѣятельность женщины преимущественно сосредоточена на созданіи для себя блестящей оболочки, одѣвающей ее такимъ обаятельнымъ сіяніемъ, что она кажется существомъ, соединяющимъ въ себѣ цѣлый прекрасный міръ, существомъ котораго недостойна земля. Но это только внѣшній блескъ, видный издали; при ближайшемъ разсмотрѣніи она стремится скрыть какимъ-бы то ни было способомъ ту грязь, то ничтожество, которое скрывается подъ этой небесной наружностью. Поэтому Фаустъ видитъ въ зеркалѣ свое чудное видѣніе только издали; а вблизи оно покрывается туманомъ. Этотъ чудный образъ засвѣтилъ въ Фаустѣ пламенное чувство любви, создалъ въ его сердцѣ идеалъ женщины и зажегъ въ немъ снова желаніе насладиться людскимъ счастіемъ.
   Мефистофель, между тѣмъ, сознаетъ себя царькомъ этого міра; ему недостаетъ только короны -- внѣшняго знака того властнаго преимущества передъ другими, на который онъ, какъ членъ этого мірка, имѣетъ право. Этотъ недостатокъ смущаетъ все общество мартышекъ, и онѣ рѣшаются кровью и потомъ людей добыть эту корону, утвердить эту власть. Но корона эта чуть держится и скоро разбивается; значитъ, не быть этимъ полулюдямъ вершителями судебъ вселенной. Такая неудача совсѣмъ обезкуражила мартышекъ: онѣ пляшутъ, поютъ что-то безсвязное и наконецъ сами сознаютъ свое безсмысліе,--
   
   Что намъ удалося,
   Что въ риѳму пришлося,
   Въ заслугу считается намъ, --
   
   такъ что даже у Мефистофеля вызываютъ насмѣшку надъ своей неумѣстной откровенностью.
   Между тѣмъ, пока мартышки занимались политическими дѣлами, въ родѣ доставленія Мефистофелю короны,-- котелъ ими былъ заброшенъ; пѣна его, не снимаемая по обыкновенію ложкой приличія, растетъ, какъ сплетня, и вспыхиваетъ яркимъ скандаломъ. Это прежде всего отражается на царицѣ этого круга -- Вѣдьмѣ; разгорѣвшееся пламя сжигаетъ ее, и она, съ бранью влетая черезъ трубу, брызжетъ пѣною на мартышекъ,-- такимъ образомъ, прежде всего отдаетъ ихъ въ жертву возросшей общественной сплетнѣ. Увидя постороннихъ, она еще яростнѣе набрасывается на нихъ; но Мефистофель теперь показываетъ себя тѣмъ, что онъ есть на самомъ дѣлѣ; бьетъ посуду и ставитъ вверхъ дномъ весь скарбъ Вѣдьмы. Вѣдьма въ ужасѣ отступаетъ передъ нимъ и проситъ прощенія, -- она не узнала въ Мефистофелѣ дьявола; у него нѣтъ больше ни копыта, ни вороновъ, которые въ средніе вѣка считались непремѣнными аттрибутами сатаны. Мефистофель отвѣчаетъ, что теперь времена измѣнились,
   
   Культура, обходя весь свѣтъ, и на чертяхъ
   Свою печать, конечно, положила,--
   И демонъ-пугало свой вѣкъ уже отжило;
   Нѣтъ нужды ни въ хвостѣ, ни въ рожкахъ, ни въ когтяхъ.
   Что до ноги, такъ, -- надо полагать,--
   Она мнѣ повредитъ въ народѣ,
   А потому, какъ это нынче въ модѣ,
   Поддѣльную икру я началъ надѣвать,
   
   Онъ даже не велитъ называть его по имени, потому что оно
   
   Въ преданія записано давно;
   Хоть, впрочемъ, людямъ все равно:
   Пусть отрицаютъ духа злого,--
   Вѣдь зло останется при нихъ!
   Барономъ я теперь зовуся;
   Я кавалеръ, не хуже я другихъ,
   И кровью знатною горжуся,
   И гербъ имѣю, наконецъ!
   
   При неприличномъ движеніи, которое тутъ дѣлаетъ Мефистофель, Вѣдьма заливается хохотомъ.
   
   Вотъ можешь у меня, мой другъ, учиться,
   Какъ нужно съ Вѣдьмой обходиться.
   
   замѣчаетъ Мефистофель Фаусту, -- можешь изучить, что болѣе всего нужно въ этомъ мірѣ, -- цинизмъ и наглая дерзость. Но въ этотъ міръ надо ввести и Фауста; для этого нужна женщина,-- и вотъ Вѣдьма къ услугамъ дьявола. Фаустъ долженъ вступить въ тотъ заколдованный кругъ, которымъ это общество ограничено, исполнить массу безсмысленныхъ обрядовъ, которыми обставлена эта жизнь; онъ долженъ, наконецъ, получать такое же духовное питаніе, какъ этотъ кругъ, -- выпить питье, составленное Вѣдьмою по непреложнымъ законамъ, царствующимъ здѣсь, окрѣпшее въ этомъ удушливомъ мракѣ въ продолженіе долгихъ-долгихъ лѣтъ. Все это вмѣстѣ должно одурманить Фауста, опьянить его. свести его на уровень полулюдей-мартышекъ,-- и тогда только возможно его увлеченіе чувственностью, его перерожденіе, его вторая молодость. Напрасно Фаустъ протестуетъ противъ безсмысленныхъ обрядовъ, безсмысленнаго бреда Вѣдьмы: Мефистофель насмѣшливо ему отвѣчаетъ, что это всегда такъ ведется, --
   
   Все это, милый мой, нестаро и неново:
   Обычай, ложь за правду выдавать, --
   Одно за три, или, обратно,
   Три за одно считая непонятно, --
   Существовалъ во всѣ вѣка,
   
   и къ подобной же безсмыслицѣ Фаустъ самъ еще недавно приковывалъ свою жизнь изъ-за призрака знанія. Какъ бы въ отвѣтъ на эти слова, Вѣдьма читаетъ:
   
   Высокую силу
   Познанья святого
   Судьбина сокрыла
   Отъ ока земного;
   Ктожъ правды не ищетъ съ усердіемъ, тотъ
   Нерѣдко ее безъ труда узнаетъ.
   
   Напоивъ Фауста зельемъ, Вѣдьма даетъ ему пѣсенку, которую онъ долженъ иногда пѣть для большаго успѣха снадобья. Фаустъ хочетъ еще разъ взглянуть на волшебный образъ въ зеркалѣ, но Мефистофелю уже теперь нѣтъ нужды прельщать Фауста идеальной красотой призрака; онъ готовитъ ему болѣе низменное удовлетвореніе, а потому и увлекаетъ его вонъ, обѣщая показать живьемъ образецъ всѣхъ женщинъ.
   

ЗНАКОМСТВО СЪ МАРГАРИТОЙ. СЦЕНА ВЪ ЛѢСУ И ПЕЩЕРЪ. ПАДЕНІЕ ГРЕТХЕНЪ.

   Между предыдущей сценою и сценами съ Гретхенъ лежитъ очевидно, большой промежутокъ времени. Напитокъ Вѣдьмы подѣйствовалъ на Фауста; сбылось предсказаніе Мефистофеля что онъ будетъ
   
   Елену видѣть въ каждой бабѣ встрѣчной.
   
   Такимъ только переворотомъ въ душѣ Фауста и можно объяснить его грубую, животную поспѣшность, съ какою онъ требуетъ у Мефистофеля, послѣ встрѣчи съ Маргаритой, "достать ему красотку".
   Едва ли когда-нибудь драматическое искусство древняго или новаго времени произвело что-либо симпатичнѣе Гретхенъ, этой бѣлокурой, довѣрчивой, простодушной дѣвушки, отмѣченной безжалостнымъ, роковымъ перстомъ судьбы. Въ ея простыхъ безыскуственныхъ рѣчахъ такъ и слышатся то первое щебетаніе весеннихъ птичекъ, когда любовь только что зарождается въ ея младенческомъ сердцѣ, то полнозвучные. глубокіе аккорды страсти, то элегическая соловьиная пѣсня. А между тѣмъ Гёте вовсе не изобразилъ въ ней идеала женственности, какъ думаютъ нѣкоторые критики; также нѣтъ основанія предполагать, что онъ хотѣлъ изъ ея жизни сдѣлать типическую трагедію всей категоріи подобныхъ ей. Въ полной драмѣ, -- если смотрѣть, разумѣется, на обѣ части ея, -- появленіе Гретхенъ имѣетъ болѣе характеръ эпизода. И хоть ужасна сама по себѣ мысль о принесеніи въ жертву одного индивидуума ради усовершенствованія другого, но это процессъ, постоянно практикуемый природой. Стало почти общимъ мѣстомъ положеніе, что природа расточительна въ отношеніи индивидуумовъ, но заботлива въ отношеніи типовъ. А Фаустъ, какъ мы видимъ, является представителемъ расы. И вотъ нѣжный, тихій, слабый ручеекъ жизни Гретхенъ увлекается съ неудержимой силой бурнымъ потокомъ жизни, болѣе глубокой и богато одаренной; и ея собственная самобытность слишкомъ слаба, чтобы противостать круговороту силъ, стремящемуся къ опредѣленной, извѣстной цѣли, все шире и глубже захватывая жизнь.
   Вышесказанное относится, конечно, не къ органической цѣлостности характера Гретхенъ, а къ тому, что этотъ характеръ всецѣло подчиненъ поэтому ходу драмы. Фаустъ долженъ познать жизненное зло не только въ теоріи, но какъ дѣятельную силу, по своему собственному опыту. Стремясь совмѣстить въ своемъ существѣ жизнь всего человѣчества, онъ долженъ раздѣлить и его паденіе. Есть только одно слабое мѣсто, гдѣ онъ уязвимъ, и тамъ Мефистофель долженъ сдѣлать первую брешь въ нравственной крѣпости характера Фауста. Въ Фаустѣ бушуютъ человѣческія страсти, и теперь, послѣ своего возрожденія, онъ болѣе, чѣмъ когда-либо, наклоненъ повиноваться внушеніямъ дьявола. Эту похоть, разыгравшуюся въ Фаустѣ при видѣ Гретхенъ. Мефистофель и надѣется сдѣлать первою ступенью для его нравственнаго низведенія. Но обаяніе чистоты и невинности смягчаетъ животныя стремленія Фауста. Въ сценѣ въ комнаткѣ Гретхенъ мы видимъ Фауста далеко не такимъ, какимъ онъ показался послѣ первой встрѣчи съ Гретхенъ. Проникнувшись атмосферой чистоты, порядка и довольства, онъ изливается въ страстной рѣчи, въ нѣжныхъ картинахъ тихаго счастія;
   
   Природа! Здѣсь, средь легкихъ сновидѣній
   Взрастила ты любимицу свою!
   Здѣсь утро бытія дитя твое встрѣчало,
   И жизнію ты грудь младенца наполняла:
   Здѣсь изъ чистѣйшихъ соковъ вещества
   Слагался образъ божества!...
   
   Въ послѣдующихъ сценахъ, съ каждымъ шагомъ быстро развивающагося дѣйствія, плотская страсть, первоначально зародившаяся въ Фаустѣ, мало по малу переходитъ въ возвышенное, честное, чисто-человѣческое чувство любви, завершающееся поэтической сценой въ саду и любовнымъ объясненіемъ Фауста.
   Но тихое счастіе любви не въ характерѣ Фауста; въ немъ слишкомъ много раздвоенности, чтобы удовлетвориться имъ, Его безпокойная натура охватываетъ его снова дикимъ порывомъ; онъ бѣжитъ, боясь своимъ неудержимымъ стремленіемъ разрушить счастіе своей возлюбленной. Въ лѣсу, въ пещерѣ одиноко предается онъ созерцанію природы. Какъ выражается Мефистофель, въ немъ пробуждается снова докторъ: ему нужна "суровая отрада размышленья".
   Въ уединеніи Фаустъ взываетъ къ Духу Земли:
   
   Великій Духъ! Ты далъ, ты далъ мнѣ все,
   О чемъ тебя просилъ я. Не напрасно
   Твой образъ мнѣ во пламени являлся.
   Ты даровалъ природы царство мнѣ,
   Ты далъ мнѣ силъ обнять ее душою
   И наслаждаться ей. Не безучастной.
   Холодною ты мнѣ явилъ ее;
   Открыта грудь ея моимъ очамъ,
   Какъ сердце друга. Мимо предо мной
   Проводишь ты ряды живыхъ созданій,
   Внушаешь мнѣ собратій находить
   Въ тиши лѣсовъ, и въ воздухѣ, и въ морѣ.
   
   'Трудно рѣшить, любовь ли его даровала ему эту силу прозрѣнія, или длинный рядъ чувственныхъ впечатлѣній. Во всякомъ случаѣ, его возвышенная духовная натура не могла оставаться въ бездѣйствіи, какъ это можетъ показаться, во все это время, и его опытъ сталъ ему драгоцѣннымъ урокомъ. Его упоеніе чувственными наслажденіями изощрило въ немъ сознаніе родства съ другими живыми существами, разоблачило его собственное органическое соотношеніе съ одушевленной и неодушевленной природой. Дѣятельный эмпиризмъ, счастливо соединенный въ душѣ Фауста съ поэтическою созерцательностью, не переставалъ открывать ему единство міровыхъ законовъ, повидимому. такъ разрозненныхъ и разнообразныхъ.
   Но Фаустъ еще до сихъ поръ не разрѣшилъ загадки бытія. по крайней мѣрѣ въ томъ смыслѣ, въ какомъ Гёте считаетъ это разрѣшеніе возможнымъ. Настолько понятная сама но себѣ истина -- "человѣку не суждено извѣдать совершенства" -- дорого стоила Фаусту. Признай онъ ее при началѣ своего поприща, вся та длинная вереница впечатлѣній, которую онъ пережилъ, была бы не нужна; но зато не развилась бы въ такой полнотѣ и разносторонности его натура. Въ теперешней стадіи его развитія признаніе этой истины показываетъ, что Фаустъ научился умѣрять свои стремленія разумной постановкой границъ. Онъ уже не тратитъ силъ на попытки добиться недостижимаго; но путь, на которомъ онъ достигнетъ полнаго духовнаго и нравственнаго развитія, ему еще не ясенъ. Будучи эвдемонистомъ по существу, онъ предполагаетъ его въ поискахъ за личнымъ благосостояніемъ. Послѣдняя цѣль его мышленія и дѣятельности есть все-:таки собственное блаженство. Открытіе "въ своей же собственной душѣ за чудомъ чуда" кажется ему безполезнымъ познаніемъ, пока онъ еще направляетъ свои силы къ достиженію этой своекорыстной цѣли.
   Какъ выше сказано, Фаустъ обращаетъ свой монологъ къ Духу Земли, и вполнѣ понятно, что онъ именно къ нему могъ излиться въ этомъ глубокомъ созерцаніи органическаго единства природы. Едва ли можно обращеніе "Великій Духъ" приписать Богу, такъ какъ во всей драмѣ нельзя найти намека, что пари между Господомъ и Мефистофелемъ было извѣстно Фаусту. А такъ какъ Фаустъ называетъ Мефистофеля его посланникомъ, то здѣсь возникаетъ серьезное противорѣчіе, объясняемое тѣмъ, что, по первоначальному плану трагедіи, Мефистофель долженъ быть посланъ Фаусту Духомъ Земли. Фаустъ жалуется, что Мефистофель сталъ частью его собственнаго существа, и онъ съ нимъ уже не можетъ разстаться. Распаляя его страсти, онъ все-таки не даетъ Фаусту окончательнаго удовлетворенія, и сердце Фауста жаждетъ даже въ самомъ наслажденіи:
   
   Онъ раздуваетъ въ сердцѣ у меня
   Къ прекрасному созданью пламень бурный,
   И я стремлюсь въ желаньяхъ къ наслажденьямъ.
   И въ наслажденьяхъ я ищу желаній:
   
   Является искуситель съ такимъ рѣзкимъ обличеньемъ, на какое онъ никогда еще не осмѣливался раньше. Сначала онъ клеймитъ Фауста за его докторскія наклонности, потомъ сожалѣетъ свои потраченные на услуги Фаусту труды, наконецъ цинически осмѣиваетъ разрѣшеніе выспреннихъ стремленій Фауста. Но на Фауста, въ его нынѣшнемъ созерцательномъ настроеніи, не дѣйствуетъ такое заигрываніе съ чувственностью. Тогда Мефистофель затрогиваетъ нѣжнѣйшую струнку его сердца.-- онъ разсказываетъ, какъ тоскуетъ покинутая Гретхенъ:
   
   Она въ окошко все глядитъ,
   За вольнымъ ходомъ тучъ слѣдитъ,
   На стѣну смотритъ городскую,
   Да цѣлый день поетъ, тоскуя:
   "Когда-бъ я птичкою была!"...
   
   На стонъ пробудившейся въ Фаустѣ страсти, Мефистофель отвѣчаетъ безстыднымъ упоминаніемъ о близнецахъ серны, съ которыми "Пѣснь Пѣсней" сравниваетъ грудь женщины. Яркостью сладострастныхъ картинъ онъ въ конецъ увлекаетъ Фауста и послѣдній рѣшается возвратиться къ Гретхенъ, проклиная судьбу, на которую онъ возлагаетъ вину своей слабости.
   Его слѣдующее свиданіе съ Гретхенъ начинается ея вопросомъ Фаусту о его религіи. Большая часть комментаторовъ Гёте видятъ въ отвѣтѣ Фауста изложеніе собственныхъ вѣрованій и религіозныхъ воззрѣній Гёте. Но Гёте слишкомъ глубоко чтилъ истину, чтобы заключить ее въ тѣсныхъ рамкахъ фразы, изъ которыхъ она должна современемъ непремѣнно вырасти. Всякое формулированіе религіозныхъ вѣрованій было, на его взглядъ, одно простое субъективное выраженіе того, во что тотъ или другой человѣкъ, или цѣлое общество людей вѣровало въ извѣстное время.
   По первому взгляду кажется, что религія Фауста, какъ она выразилась въ попыткѣ опредѣлить неопредѣлимое,-- религія чисто эстетическая, совершенно исключающая этическій элементъ, служащій основаніемъ вѣрованій Маргариты. Можетъ быть, самъ поэтъ имѣлъ намѣреніе придать ему такую окраску, чтобы ярчѣ оттѣнить тотъ переворотъ въ душевной жизни Фауста, къ которому его приведетъ впослѣдствіи время -- нахожденіе счастія въ добровольномъ заботливомъ трудѣ для блага другихъ. Но и вообще такое эстетическое вѣрованіе не лишено нравственнаго элемента. Если человѣкъ восходитъ на такую высоту міровоззрѣнія, то онъ высоко поднимается надъ своей низменной природой и не такъ легко достижимъ для низкихъ страстей. Конечно, Фаустъ можетъ пасть, несмотря на высоту своихъ вѣрованій, такъ же, какъ и всякій простой смертный. Философія, какъ и положительная религія, не предохраняютъ человѣка совершенно отъ заблужденія. Но не надо забывать, что паденіе Фауста было разсчитано Мефистофелемъ на любви, состраданіи и сочувствіи,-- благороднѣйшихъ движеніяхъ человѣческой души.
   Съ этой сцены начинается гибель Гретхенъ. Быстро слѣдуетъ ея паденіе, невольное убійство ею матери, смерть ея брата. А пока несчастная Гретхенъ невыразимыми муками искупаетъ свою невинную любовь, Мефистофель увлекаетъ Фауста въ бурную оргію Вальпургіевой ночи.
   

ВАЛЬНУРГІЕВА НОЧЬ. ИНТЕРМЕЦЦО.

   По германскому народному повѣрью, всѣ вѣдьмы и колдуны сбираются въ ночь на 1-е мая (день св. Вальнурги) на на одну изъ вершинъ Гарца -- Брокенъ справлять свой годичный шабашъ. На этотъ-то праздникъ чертовщины и приводитъ Мефистофель Фауста. Здѣсь тѣ страсти, съ которыми мы встрѣчались въ погребѣ Ауэрбаха и въ кухнѣ Вѣдьмы, являются намъ на высшей степени своего развитія и не ограничиваются тѣсными кругами жизни. Тщеславный эгоизмъ и жажда наживы, господствующіе въ домѣ Вѣдьмы, здѣсь переходятъ въ неутолимую страсть демоническаго честолюбія и въ страсть къ золоту и обогащенію; а плотскій потѣшный разгулъ въ кабакѣ Ауэрбаха -- въ ненасытимую жажду плотскихъ наслажденій до окончательнаго утопанія въ нихъ и превращенія человѣка въ скота. Фаустъ съ того времени, какъ Мефистофель ему сопутствуетъ, сдѣлалъ, очевидно, большіе успѣхи на поприщѣ чувственности. Мы видѣли, съ какой брезгливостью относился онъ къ ней въ погребкѣ и въ кухнѣ Вѣдьмы. Съ тѣхъ поръ произошла въ немъ большая перемѣна; постоянное общество Мефистофеля и тѣ преступленія, которыя онъ совершилъ полудобровольно, пріучили его ко злу. Въ этой сценѣ онъ въ первый разъ принимаетъ участіе въ дьявольскихъ удовольствіяхъ, предлагаемыхъ Мефистофелемъ, бросаясь въ безумный водоворотъ шабаша и доходя до того, за что онъ въ глубинѣ души долженъ былъ себя презирать. Можетъ, быть, Гёте хотѣлъ изобразить такимъ мнимымъ отсутствіемъ въ Фаустѣ угрызеній совѣсти его кажущуюся готовность поддаться ухищреніямъ искусителя. Но и лучшія человѣческія натуры склонны къ запретнымъ наслажденіямъ. послѣ которыхъ часто снова возвращаются на настоящій путь; пока длится такая реакція, врата спасенія не бываютъ закрыты. Но если злодѣяніе является естественнымъ плодомъ испорченной натуры, если душа человѣка уже потеряла возможность обращенія, -- то она находитъ въ злодѣяніи свое инстинктивное, логическое выраженіе. Что Фаустъ не таковъ, доказываетъ конецъ сцены, и Гёте хотѣлъ появленіемъ призрака Гретхенъ съ кровавой полосой на шеѣ, который Фаустъ видитъ среди пляски, символизировать угрызенія совѣсти, неотступно преслѣдующія Фауста даже и въ бѣшенствѣ дьявольской оргіи.
   Въ началѣ сцены мы видимъ Фауста съ Мефистофелемъ, медленно поднимающихся изъ ущелья въ гору, около деревень Ширке и Элендъ, -- послѣднихъ, самыхъ высокихъ пунктовъ человѣческаго жилья на Брокенѣ. Фаустъ восхищается признаками наступающей весны, -- зеленѣющей березой и запахомъ сосенъ; онъ бодро идетъ впередъ и отказывается отъ помела, предлагаемаго ему Мефистофелемъ. Послѣдній, напротивъ, далеко не радъ веснѣ; его отрицающей натурѣ противно видѣть возрожденіе природы, и ему нравится больше морозъ. Ночь дѣлается темнѣе; Мефистофель подзываетъ Блуждающій огонь и во имя дьявола приказываетъ ему вести ихъ, угрожая въ противномъ случаѣ задуть его совсѣмъ. По народному повѣрью, блуждающіе огни -- злые духи, которые заводятъ путника вовсе не туда, куда слѣдуетъ. Появляющійся здѣсь Огонекъ имѣетъ такой же характеръ и привыкъ ходить мыслетями; но угроза Мефистофеля подѣйствовала на него, и онъ, угадывая въ Мефистофелѣ хозяина, обѣщается вести прямо, насколько это позволитъ ему его природа.
   Путники дорогой напѣваютъ поперемѣнно. Поэтъ не указалъ, кто изъ нихъ какую строфу поетъ; но по смыслу можно догадаться, что первую и четвертую поетъ Мефистофель, вторую Огонекъ, а третью и пятую Фаустъ. Такимъ образомъ они достигаютъ возвышеннаго пункта, откуда Мефистофель предлагаетъ Фаусту полюбоваться зрѣлищемъ:
   
   Посмотрика, нашъ Мамонъ,
   Какъ на праздникъ, освѣщенъ!
   
   Мамонъ -- дьяволъ богатства -- раскрываетъ внутри горы свое золотое жилище, наполненное драгоцѣнностями. Помѣщеніе жилища Мамона въ срединѣ горы имѣетъ то значеніе, что богатство разжигаетъ въ человѣкѣ страсть себялюбія, жажду стоять выше всѣхъ, властолюбіе и стремленіе къ плотскимъ наслажденіямъ, доставляя возможность удовлетворять всему этому. Показывая Фаусту блескъ Мамона, Мефистофель не можетъ удержаться отъ восклицанія:
   
   Мы счастливо сюда поспѣли!
   
   потому что поднимается буря, ломаются и трещатъ деревья, воютъ вѣтры, волшебная пѣсня гремитъ дикимъ стономъ, и на шабашъ несутся гости.
   
   На Брокенъ! Время наступаетъ,
   Посѣвъ восходитъ полевой;
   На Брокенъ мы летимъ гурьбой,
   Тамъ Уріанъ насъ ожидаетъ,
   Туда, къ нему, и старъ и младъ,
   Не чуя ногъ, теперь летятъ!
   
   Вѣдьмы и колдуны, ближайшіе служители царствующаго здѣсь Уріана, какъ въ средніе вѣка называли сатану, несутся на вершину Брокена, къ подножію его престола, въ вихрѣ страстныхъ желаній стать ближе къ тому, кто въ безконечной гордынѣ задумалъ нѣкогда вытѣснить Бога. Эгоистическій инстинктъ проявляется въ нихъ съ сокрушительной силой страстнаго стремленія подняться выше другихъ, безпощадно подавить ихъ собой. Впереди всей этой толпы, мчащейся на козлахъ, вилахъ, помелахъ и палкахъ, ѣдетъ Баубо -- миѳическая кормилица богини Деметры, извѣстная своею наглостью; она ѣдетъ на поросной свиньѣ, которая, какъ и ея всадница, является олицетвореніемъ безстыдства. Хоръ избираетъ Баубо своею предводительницей. Спѣша, вѣдьмы толкаютъ другъ друга, ранятъ вилами и душатъ своихъ дѣтей, которыхъ, по народному повѣрью, онѣ берутъ съ собой на Брокенъ.
   Слѣдомъ за ними несутся колдуны. Во всѣхъ страстныхъ движеніяхъ, добрыхъ или злыхъ, женщина впереди мужчинъ, потому что преобладающій элементъ въ ея природѣ -- страстность чувства. На первыхъ порахъ страстнаго движенія за ней не можетъ угнаться мужчина; за то вспыхнувшая неестественнымъ огнемъ энергія страсти въ женщинѣ оставляетъ ее скорѣе, чѣмъ мужчину, тогда какъ медленно возрастающая изъ колебаній страстность послѣдняго болѣе и болѣе набирается мощью силы, -- и онъ сразу, наконецъ, однимъ мощнымъ шагомъ становится впереди женщины и идетъ безтрепетно, безъ устали и упорно впередъ, оставляя ее позади,--
   
   Однимъ скачкомъ мы пролетимъ.
   Что въ сто шаговъ не сдѣлать имъ,
   
   поютъ колдуны. Летящія вѣдьмы зовутъ отставшихъ:
   
   Эй вы! Чтобъ вамъ съ озеръ подняться!
   
   Но тѣ хотятъ прежде вымыться, привести себя въ приличный видъ. Онѣ не такъ безстыдны, какъ первыя; онѣ -- вѣдьмы болѣе слабыя. Хотя онѣ и одинаковой природы съ передовыми вѣдьмами, но у нихъ нѣтъ въ достаточной степени безстыдства и наглости -- силъ, поднимающихъ на вѣдьмовскую высоту; имъ нужно казаться чистыми. А вотъ одна вѣдьма застряла въ разсѣлинѣ скалы и съ отчаяннымъ воплемъ зоветъ на помощь:
   
   Я триста лѣтъ уже тружуся.
   А все внизу я, подъ горой.
   
   Кто эта вѣдьма, -- комментаторы Гёте расходятся въ толкованіяхъ: одни видятъ въ ней олицетвореніе науки, съ возрожденія которой прошло уже триста лѣтъ, но которая еще и въ наше время не двинулась впередъ, а увязла въ педантизмѣ, какъ въ щели. Другіе утверждаютъ, что Гёте разумѣлъ здѣсь духовенство протестантской церкви, или лучше клерикализмъ его, отдавшій протестантство подъ власть государства, такъ что оно увязло въ кулакѣ государственной власти.
   Далѣе, мы видимъ полувѣдьму, медленно плетущуюся вверхъ; ей нѣтъ покоя дома и нѣтъ удачи здѣсь. Она могла только наполовину сдѣлаться вѣдьмой, наполовину отдаться вѣдьмовскому желанію и старанію стать выше другихъ. Нужда и домашнія заботы, которыхъ она не можетъ отклонить отъ себя, держатъ ее внизу насильно; вѣроятно, она представляетъ собою классъ бѣдныхъ людей, которые съ завистью смотрятъ на богатые классы. Вся эта чертовщина опускается на вершину гору и наполняетъ ее; начинается празднество и, какъ говоритъ Мефистофель,
   
   Шумятъ, толкаются, бранятся,
   Болтаютъ, шепчутся, кричатъ,
   Сбиваютъ съ ногъ другихъ, тѣснятся.--
   Ужъ подлинно здѣсь настоящій адъ!
   
   Онъ ищетъ Фауста, а Фауста уже оттѣснили далеко отъ него. Покорный всеобщему потоку Фаустъ стремится туда же, куда и всѣ, -- къ самой вершинѣ горы, гдѣ возсѣдаетъ Уріанъ. Онъ желаетъ видѣть это лицомъ къ лицу, разгадать его, какъ онъ желаетъ разгадать причины всего существующаго. Тамъ онъ можетъ удовлетворить своему стремленію -- проникнуть въ загадку бытія, хотя бы съ одной стороны; тамъ онъ можетъ найти ея разоблаченіе. Для этого-то Фаустъ и явился на Брокенъ; но Мефистофель вовсе не намѣренъ исполнить желанія Фауста. Онъ не желаетъ, чтобы Фаустъ доискивался корня зла, чтобы онъ уразумѣлъ его сущность, такъ какъ зло само по себѣ не имѣетъ бытія, а существуетъ лишь, какъ отрицаніе добра и правды, и только какъ отрицаніе, не имѣющее ничего поставить на мѣсто отрицаемаго. Онъ отговариваетъ Фауста, утверждая, что
   
   Тамъ можетъ многое загадкою явиться.
   
   Въ самомъ дѣлѣ, Фаустъ, понявъ безсодержательность зла. поставилъ бы себѣ новый вопросъ, новую загадку: какъ же этотъ безсодержательный призракъ, эта ложь можетъ править жизнью? Разрѣшеніемъ этой загадки раскрылась бы для Фауста и сама истина: а Мефистофель этого совсѣмъ не хочетъ. Можетъ быть также, соревнованіе стать выше другихъ могло быть обращено въ хорошую сторону благородной натурой Фауста; а это не по сердцу духу отрицанія, обѣщавшемуся пріучить Фауста "прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться". Но только онъ увлекаетъ Фауста прочь, къ сферамъ болѣе низкимъ, въ среду людей, духовная сторона которыхъ подавлена плотскою, поглощена животностью. Онъ ведетъ его сперва въ кружокъ людей, обманутыхъ жизнью, сброшенныхъ ею съ пути ихъ эгоистическихъ стремленій, не удержавшихся на той высотѣ, которой они достигли, -- людей представителей регресса. Передъ нами уволенный министръ генералъ въ отставкѣ, выскочка, потерявшій королевскую благосклонность, и забытый авторъ вспоминаютъ доброе старое время. Въ насмѣшку надъ ними Мефистофель самъ принимаетъ образъ старика и пародируетъ ихъ жалобы. Этимъ людямъ ничего болѣе неостается, какъ умирать, или, пока живы, тѣшиться какими-нибудь плотскими удовольствіями; все живое у нихъ залито себялюбіемъ, которому они служили всю свою жизнь. Вѣдьма-торговка старается за-дешево сбыть никуда негодный товаръ: быть можетъ, эти старички не прочь будутъ прибѣгнуть къ средствамъ, которыя прежде для нихъ были дѣйствительны, а теперь потеряли всякое значеніе.
   Между тѣмъ какъ Фаустъ теряетъ голову въ этой массѣ наплывающей чертовщины, является Лилитъ, по сказанію раввиновъ, это была первая жена Адама, считавшая себя равною съ нимъ по происхожденію, а потому нежелавшая ему покоряться и вступившая потомъ въ сношеніе съ дьяволомъ. Въ германскихъ народныхъ сказаніяхъ этимъ именемъ называется бабушка дьявола. Ея появленіе, очевидно, опьяняетъ и Фауста; это доказывается его безстыдными рѣчами въ пляскѣ съ вѣдьмой-красоткой, между тѣмъ какъ Мефистофель танцуетъ со старухой. Яркимъ контрастомъ происходящему является Проктофантазмистъ, громогласно за являющій:
   
   Какъ смѣете вы, дьявольское племя?
   Чортъ на ногахъ не въ состояньи встать, --
   Извѣстно это всѣмъ и признается всѣми!--
   А вы еще пустилися плясать!
   
   Слово Проктофантазмисъ -- греческое; оно означаетъ видящій духовъ спиною. Подъ этимъ именемъ Гете вывелъ Фр. Николаи, берлинскаго книгопродавца и писателѣ-раціоналиста. Николаи страдалъ странной болѣзнью: онъ даже въ состояніи бодрствованія видѣлъ галлюцинаціи. Отъ этой болѣзни онъ вылѣчился, приставляя себѣ сзади піявки, которыя препятствовали приливу крови къ головѣ. Какъ мыслитель, онъ былъ врагомъ Канта, Фихте, Тика, Шлегеля и Гёте. Поэтому Гёте и возвелъ его въ типъ мыслителя такого направленія, которое, величая себя философіей здраваго смысла, отвергало и признавало несуществующимъ все, что выше самой обыденной разсудочности, -- мыслителя, неспособнаго подняться до идеи. Проктофантазмистъ видитъ духовъ и сердится, что они тутъ, когда доказано, что они не только плясать, а и на ногахъ стоять не могутъ. Для него реально и истинно только то, что можно видѣть, слышать и осязать; для него не существуютъ никакія духовныя силы.
   
   -- А этотъ для чего на балъ явился къ намъ?
   
   спрашиваетъ красотка, -- Гдѣ нѣтъ его? отвѣчаете Фаустъ, т.-е. гдѣ нѣтъ людей съ такимъ пошлымъ образомъ мыслей? Они всюду и суютъ носъ вездѣ; между тѣмъ Проктофантазмистъ продолжаетъ сердиться:
   
   Исчезни, скройся, родъ проклятый!
   Вѣдь мы же просвѣщали васъ;
   Мы такъ умны, -- а чертенята
   И слушать не желаютъ насъ!
   Вѣдь нѣтъ васъ, нѣтъ! Но я твержу напрасно,
   И Тегель все кишитъ видѣньями! Ужасно!
   
   Тегель -- помѣстье Гумбольдтовъ около Берлина, извѣстное своими привидѣніями. Наконецъ, уставши, Проктофантазмистъ удаляется, надѣясь впослѣдствіе уничтожить чертей и поэтовъ, которые способствуютъ вѣрованію въ духовъ.
   Появленіе Проктофантазмиста, которое при всей своей комичности не могло не произвести нѣкотораго отрезвляющаго впечатлѣнія на Фауста; а также мышь, выскочившая изо рта танцовавшей съ нимъ вѣдьмы, -- предзнаменованіе бѣдствія, -- пробуждаютъ въ Фаустѣ высокое внутреннее "я", которое было заглушено въ немъ бѣснованіемъ оргіи. Послѣ опьяненія чувственностью, какъ мрачное похмелье, являются угрызенія совѣсти. Фаустъ указываетъ Мефистофелю на появляющійся вдали призракъ.
   
   Прекрасное дитя ты видишь въ отдаленьи?
   Какъ хороша она! Какъ мертвенно блѣдна!
   Какая медленность въ движеньи,
   Какъ будто скована она!
   Какъ полонъ взоръ ея глубокою тоскою!
   Мнѣ Гретхенъ бѣдную мою напомнилъ онъ...
   
   Напоминаніе о Гретхенъ въ такую минуту непріятно Мефистофелю. Но онъ напрасно старается пугать Фауста призракомъ Медузы, превращающей въ камень всякаго, кто на нее посмотритъ. Фаустъ продолжаетъ любоваться привидѣніемъ.
   
   О, сколько счастья въ немъ и сколько въ немъ томленья!
   Онъ приковалъ меня, волшебный этотъ взоръ!
   Вкругъ шеи мертвенной, но дѣвственно прекрасной
   Снурокъ едва замѣченъ тонкій, красный,
   Какъ будто остріемъ провелъ его топоръ...
   
   Тогда Мефистофель рѣшается отвлечь его вниманіе спектаклемъ, о которомъ только что объявляетъ Servillibis (служебный духъ). Неизвѣстно, привлекло ли вниманіе Фауста это зрѣлище; но душевное волненіе, поднявшееся въ Фаустѣ при видѣ призрака, заставляетъ думать, что Фаустъ не захотѣлъ смотрѣть интермеццо.
   Интермеццо это не имѣетъ никакого отношенія къ ходу пьесъ, а является только сборникомъ Ксеній (эпиграммъ) Гёте на разныхъ современниковъ. Оберонъ, царь эльфовъ, герой Шекспировской драмы "Сонъ въ лѣтнюю ночь", помирившись съ своей супругой Титаніей, празднуетъ свою золотую свадьбу. Директоръ театра радуется, что для нынѣшняго представленія не требуется мѣнять декорацій, и машинисты, -- сыны Мидинга (Мидингъ -- директоръ Веймарскаго театра во времена Гёте),-- могутъ сегодняшній день оставаться въ покоѣ. Герольдъ возвѣщаетъ празднованіе золотой свадьбы Оберона и Титаніи и выражаетъ радость по случаю ихъ примиренія. Оберонъ сзываетъ эльфовъ на праздникъ. Является Пукъ, -- духъ-плутъ, въ родѣ домового; является Аріель, прекрасный поэтическій духъ-дитя, сзывающій своею пѣснью массу разныхъ лицъ, хорошихъ и дурныхъ, портреты которыхъ изображены въ слѣдующихъ четверостишіяхъ. Въ заключеніе перваго отдѣла, Оберонъ и Титанія высказываютъ приличную случаю мораль относительно возможности супружескаго счастья только въ разлукѣ. Оркестръ, составленный изъ мухъ, комаровъ, лягушекъ и сверчковъ, гремитъ, съ нимъ чередуется соло -- волынщикъ. Новоиспеченный геній -- Духъ образующійся -- стряпаетъ въ честь празднества стихотвореніе, чѣмъ возбуждаетъ насмѣшку своей "Парочки". Такимъ образомъ, празднество открыто, и на него, привлеченные пѣснью Аріеля, являются гости.
   Всю серію портретовъ этихъ "гостей", можно раздѣлить на четыре группы. Прежде всего передъ нами являются люди искусства. Любопытный путешественникъ -- тотъ-же Николаи, котораго мы видѣли въ Практофантазмистѣ, -- удивляется, какъ могъ ему въявѣ явиться Оберонъ, въ котораго онъ не вѣритъ. Ортодоксъ обиженъ эпитетомъ "прекраснаго бога", которымъ Любопытный путешественникъ наградилъ Оберона; по мнѣнію Ортодокса, онъ не болѣе, какъ чертъ. Этимъ Гёте осмѣиваетъ разсужденіе Штольберга по поводу баллады Шиллера "Боги Греціи", гдѣ Штольбергъ находитъ неприличнымъ давать имя боговъ миѳическимъ богамъ Греціи, признаннымъ отцами церкви за демоновъ. Далѣе является Сѣверный Художникъ, свысока смотрящій на германское искусство и считающій его только приготовленіемъ къ изученію античнаго.- Потомъ является Пуристъ -- Кампе, ратовавшій за очищеніе нѣмецкаго языка. Какъ моралистъ и педагогъ, онъ не можетъ выносить такого вульгарнаго и безстыднаго общества, какое онъ встрѣтилъ здѣсь; всего двѣ вѣдьмы позаботились о сохраненіи приличій и немного напудрились. На это нравоученіе нахально отвѣчаетъ молодая Вѣдьма, что, обладая прекраснымъ тѣломъ, не для чего его скрывать. Вѣдьма-Матрона обижается такимъ замѣчаніемъ. Послѣдними двумя эпиграммами поэтъ, должно быть, намекалъ на возникшіе въ то время споры о наготѣ въ античномъ искусствѣ. Сладострастные музыканты не даютъ покоя голой вѣдьмѣ и вызываютъ замѣчаніе капельмейстера. Флюгеръ, поворачиваясь по вѣтру, говоритъ въ одну сторону одно, въ другую -- другое; въ этомъ видятъ эпиграмму на Штольберга, который былъ другомъ юности Гёте, и сначала отличался черезъ чуръ либеральными взглядами, а потомъ перешелъ на сторону клерикаловъ.
   Слѣдующій рядъ ксеній даетъ намъ изображеніе того благочестиво-набожнаго настроенія, которымъ была тогда проникнута извѣстная часть нѣмецкаго общества. Этотъ рядъ открывается Ксеніями Шиллеровскаго "Альманаха Музъ", которыя хвалятся своимъ сатанинскимъ происхожденіемъ. Ихъ самохвальство возмущаетъ Геннингса, который въ своихъ "Лѣтописяхъ страдающаго человѣчества" обвинялъ Шиллеровскія Ксеніи въ "санкюлотствѣ, оскорбляющемъ каждое святое чувство", въ "жалкомъ злорадствѣ". Геннингсъ выступаетъ здѣсь еще подъ именемъ "Генія времени" и "Музагета", -- заглавія двухъ его сочиненій. Въ обѣихъ этихъ ксеніяхъ, онъ ждетъ на Брокенѣ большихъ успѣховъ, чѣмъ въ литературѣ. Николаи, въ качествѣ Любопытнаго путешественника, снова появляется; онъ вмѣстѣ съ Бристеромъ въ Берлинѣ имѣлъ манію всюду видѣть происки іезуитовъ, такъ что за ними даже утвердилось прозвище "искателей іезуитовъ". Приходитъ Журавль -- кличка, данная Гёте Лафатеру; онъ пришелъ на Брокенъ ловить рыбу въ мутной водѣ. Его осмѣиваетъ Свѣтскій Человѣкъ, -- сынъ міра, какъ называлъ себя Гёте въ одномъ своемъ стихотвореніи, обращенномъ къ Лафатеру и Базедову.
   Но вотъ слышится новый приближающійся шумъ, который Танцоръ принимаетъ за новый оркестръ. Являются новыя лица, приводящія въ смущеніе танцмейстера своимъ необычнымъ поведеніемъ. Музыкантъ находитъ, что, если бы не сила гармоніи, этотъ народецъ пожралъ бы другъ друга, до того враждебно они другъ къ другу относятся. Это -- философы, представители разныхъ школъ, по-своему обсуждающіе то, что происходитъ кругомъ ихъ на Брокенѣ. Ихъ споры сбиваютъ съ толку самый оркестръ, такъ что капельмейстеръ снова дѣлаетъ музыкантамъ замѣчаніе.
   Наконецъ, является четвертая группа -- типы недавнихъ политическихъ переворотовъ-французской революціи. Являются Ловкіе, послѣ паденія трона немедленно перешедшіе на противную сторону; и Неловкіе, которые не сумѣли этого сдѣлать и потеряли свой главный жизненный элементъ. Блестятъ Блуждающіе Огни, -- выскочки, люди вчерашняго дня. Упавшая Звѣзда, -- потерпѣвшее ни на что неспособное дворянство, -- никакъ неможетъ приспособиться къ своему новому положенію. А вотъ -- люди революціи, благодаря ей пріобрѣвшіе силу, -- Духи-Толстяки. Интермедія заключается шуткой Пука. Аріель приглашаетъ всѣхъ, имѣющихъ крылья, вслѣдъ за собой въ волшебный край цвѣтовъ, и оркестръ pianissimo оканчиваетъ представленіе.
   

ПОСЛѢДНІЯ СЦЕНЫ ПЕРВОЙ ЧАСТИ ТРАГЕДІИ.

   Съ той минуты, какъ Фаустъ покинулъ Брокенъ, въ его жизни окончился кризисъ; онъ снова идетъ своею прежнею дорогой, и Мефистофель не имѣетъ надъ нимъ никакой силы. Если дьяволу удалось вовлечь его въ грязь порока, то все-таки онъ не имѣлъ силы извратить душу Фауста въ самомъ ея корнѣ. Совѣсть въ Фаустѣ все еще бодрствуетъ, великодушіе и благородство все еще поддерживаютъ ее. Онъ бѣжалъ отъ Гретхенъ, вѣроятно, не зная ея положенія, только для того, чтобы спасти свою собственную жизнь. Теперь, когда онъ это узналъ, онъ не хочетъ слышать голоса самосохраненія, онъ хочетъ быть около нея. Мефистофель напрасно старается сдержать его благородный порывъ; напрасно онъ напоминаетъ Фаусту, что она не первая, что постыдно сожалѣть о погибели одной незначительной жизни ему, кто желалъ бурь и грозъ, волновавшихъ человѣчество съ самаго начала его существованія, кто желалъ извѣдать радость и горе милліоновъ. "Зачѣмъ же ты знаешься съ нами, если ты слишкомъ слабъ для этого?" говоритъ Мефистофель. "Хочешь летать, а боишься головокруженія?" Фаустъ отвѣчаетъ проклятіемъ и проситъ Духа Земли обратить Мефистофеля въ его прежній образъ пса.
   Глядя со стороны, нельзя не отрицать, что въ словахъ Мефистофеля есть нѣкоторый оттѣнокъ справедливости, но и въ душѣ Фауста лежитъ какое-то неясное сознаніе, изливающееся въ его бурныхъ проклятіяхъ. Сѣть, въ которую онъ попалъ съ открытыми глазами, запутала его, и онъ не можетъ выйти изъ нея. Когда-то въ прогулкѣ съ Вагнеромъ, онъ призывалъ духовъ, которые могли бы ему "дать жизнью подышать иною". Онъ презиралъ узкій удѣлъ обыкновеннаго смертнаго, онъ страстно стремился вникнуть въ жизнь, извѣдать ея горе и радости; но онъ для этого долженъ былъ стать выше обыкновеннаго человѣческаго уровня; онъ долженъ былъ проклясть
   
           Радости стяжанья,
   Съ рабомъ, сохой, семьей, женой.
   
   А между тѣмъ, по словамъ Мефистофеля, для такой жизни Фаустъ оказался слишкомъ слабъ; онъ не отрѣшился еще отъ любви и состраданія, чувствъ, привязывающихъ его къ тому узкому жребію, который такъ презирала его гордая душа. Видимо справедливый выводъ Мефистофеля имѣетъ однако слабую сторону. Вѣрнѣе было бы сказать: если исполненіе твоего желанія требуетъ отъ тебя жертвы той, которая для тебя всего дороже въ жизни, то и желаніе твое ложно и безсмысленно. Если Фаустъ самъ не пришелъ къ такому выводу, то только потому, что ему помѣшала глубина его отчаяннаго горя.
   Эта сцена нѣсколько грѣшитъ противъ сообразности времени въ драмѣ. Рожденіе Маргаритой ребенка, убійство его, судебное слѣдствіе и смертный приговоръ -- все это заняло времени по крайнѣй мѣрѣ годъ. А между тѣмъ. Вальнургіева ночь происходила чрезъ два дня послѣ смерти Валентина, а эта сцена слѣдуетъ непосредственно за Вальнургіевой ночью. Но это нисколько не вредитъ впечатлѣнію, какъ не вредитъ ему исполненіе на сценѣ въ одинъ вечеръ драмы, дѣйствіе которой обнимаетъ годъ или болѣе.
   Въ слѣдующей сценѣ Фаустъ съ Мефистофелемъ скачутъ на черныхъ копяхъ мимо эшафота, приготовленнаго для Гретхенъ, Фаустъ кого-то видитъ вокругъ плахи. Онъ спрашиваетъ Мефистофеля: "что тамъ у плахи они затѣваютъ? Вверхъ поднимаются, внизъ опускаются, долу склоняются, вьются кругомъ". Мефистофель презрительно отвѣчаетъ: "Вѣдьмы на сходкѣ"! Фаустъ продолжаетъ наблюденія. "Вѣютъ надъ чѣмъ-то иль что освящаютъ". Тогда Мефистофель насильно увлекаетъ его: Мимо! мимо!
   Несмотря на свою краткость, сцена полна выраженія. Въ самомъ дѣлѣ тто-ли, это вѣдьмы вкругъ плахи? Но тогда зачѣмъ оый^,_угать Фауста новымъ призракомъ послѣ всего того, чего онъ насмотрѣлся на Вальнургіевой ночи? Зачѣмъ Мефистофель такъ старается, такъ торопится замять разговоръ о нихъ? Вѣрнѣе, что это не демоны тьмы, а ангелы свѣта вѣютъ надъ мѣстомъ, гдѣ завтра будетъ казнена невинная, и освящаютъ его. Потому-то Мефистофель и старается, видя ихъ, скрыть свое волненіе оскорбительнымъ восклицаніемъ: Вѣдьмы на сходкѣ! Потому-то онъ и спѣшитъ отвлечь отъ нихъ вниманіе Фауста, торопя его: Мимо! мимо!
   Но вотъ они и въ темницѣ: Мефистофель усыпляетъ сторожей и Фаустъ отпираетъ двери.
   
   Забытымъ трепетомъ душа моя полна;
   Вся скорбь земная въ ней теперь гнѣздится!
   
   Онъ достигъ цѣли, къ которой онъ стремился, онъ взялъ на себя всѣ радости и все горе человѣчества. Но какая разница между дѣйствительнымъ страданіемъ и горемъ и теоретическимъ предчувствіемъ его въ умѣ философа! Что онъ достигъ своими стараніями совмѣстить міровую жизнь въ самомъ себѣ? Онъ только разбилъ единственную жизнь, которая ему была дорога.
   Онъ на дѣлѣ испыталъ ощущеніе, которое никогда не рисовало ему его изобрѣтательная фантазія, -- ощущеніе мучительнаго сознанія, что онъ разбилъ безвозвратно жизнь дорогого ему существа. Это сознаніе и заставляетъ его медлить передъ дверью тюрьмы, откуда слышится безсмысленная пѣсня бѣдной помѣшанной дѣвушки:
   
   Вѣдьма -- мать моя
   Извела меня;
   Мой отецъ -- злодѣй, --
   Онъ заѣлъ меня...
   
   Гретхенъ принимаетъ его за палача; упрашиваетъ дать ей пожить, Фаустъ слышитъ эти рѣчи, похожія на бредъ, но не находитъ въ нихъ ни одного упрека ему -- ея убійцѣ. Дѣвушка мечтаетъ о свободѣ, о своемъ разорванномъ вѣнкѣ, о своемъ ребенкѣ. Шолный тоски и отчаянія, Фаустъ бросается передъ ней на колѣна; Гретхенъ понимаетъ это, какъ приглашеніе къ предсмертной молитвѣ, ей чудится адъ съ его муками,--
   
   Ты видишь ли, адское пламя
   Пылаетъ подъ нами?
   Чу, стонъ нескончаемыхъ мукъ,
   И демоновъ хохотъ,
   И адскихъ цѣпей несмолкающій грохотъ!
   
   Позабывъ всѣ предосторожности, Фаустъ называетъ ее по имени. Звуки любимаго голоса пробуждаютъ разсудокъ дѣвушки, передъ ея глазами исчезаетъ трагическая дѣйствительность.
   
   Ты здѣсь опять! Гдѣ всѣ мученья?
   Гдѣ страхъ тюрьмы и заключенья?
   Я вновь съ тобой! Свободная!
   Темницы своды вѣковые
   Уже меня не тяготятъ...
   Вотъ улица, вотъ темный садъ,
   И вотъ мѣста тѣ дорогія,
   Гдѣ мы видалися впервые!
   
   Въ ея дѣтской душѣ чрезвычайно скоръ переходъ отъ горя къ радости. Но Фаустъ не въ состояніи думать о счастіи, не въ состояніи отвѣчать ея дѣтской болтовнѣ. Его холодность мучитъ Гретхенъ:
   
   Иль цѣловать ты разучился?
   
   спрашиваетъ она его; но онъ снова умоляетъ ее бѣжать. Упоминаніе о бѣгствѣ опять возвращаетъ ее къ ужасной мысли о своемъ преступленіи, мучительныя видѣнія опять ее мучаютъ и отуманиваютъ ея разумъ. Картины одна другой страшнѣе встаютъ передъ ея глазами; ей невозможно бѣжать, --
   
   Ахъ, скоро ли мы будемъ за горою!
   Вонъ, тамъ сидитъ на камнѣ мать,
   Вонъ, тамъ сидитъ и, -- страшно мнѣ сказать,--
   Вонъ тамъ сидитъ на камнѣ мать
   И намъ киваетъ головою...
   
   Фаустъ хочетъ взять ее насильно. Гретхенъ защищается со всѣми усиліями отчаянія; среди мрака, обнимающаго ея душу, непоколебимо сохраняется одно свѣтлое, хотя неясное сознаніе, что ея смерть будетъ искупленіемъ ея вины. Что ей на землѣ?
   
   Зачѣмъ бѣжать? Вѣдь, въ этомъ нѣтъ спасенья.
   Какая радость нищей стать,
   Терпѣть преступной совѣсти мученья,
   Между чужихъ свой цѣлый вѣкъ прожить
   И всѣ обиды ихъ безропотно сносить?
   
   Отталкивая, такимъ образомъ, руку помощи, предложенную Фаустомъ, и выбирая добровольно, хотя и полу-безсознательно, казнь, которую она, хотя бы и по варварскимъ законамъ того времени, заслуживаетъ только на половину, Гретхенъ, какъ героиня, не по принужденію, свободно приноситъ себя въ жертву. Эта добровольная смерть, несмотря на ея помѣшательство и преступленіе, высоко поднимаетъ ее въ нашихъ глазахъ, и ангельскій голосъ, возвѣщающій въ концѣ сцены, что она спасена, только подтверждаетъ приговоръ нашей собственной души. Ея смерть является для нея необходимостью; иначе ей не будетъ покоя и счастья на землѣ; смертью она искупитъ свою вину и будетъ чиста передъ судомъ Бога. Этотъ источникъ утѣшенія, котораго не существуетъ для Фауста, подкрѣпляетъ ее въ послѣднія минуты.
   Затѣмъ появляется Мефистофель, строго произносящій надъ ней приговоръ: Она должна погибнуть! На что голосъ свыше отвѣчаетъ: Спасена! Мефистофель властнымъ тономъ приказываетъ Фаусту слѣдовать за нимъ, а изъ тюрьмы слышится испуганный голосъ Гретхенъ: О, Генрихъ, Генрихъ!
   Этимъ кончается первая часть трагедіи. Несчастная дѣвушка, для которой занимается заря ея послѣдняго дня, не перестаетъ нѣжно заботиться о человѣкѣ, который привелъ ее къ погибели, но котораго она страстно и неизмѣнно любитъ. Ея испуганный зовъ, полный состраданія, кажется зовомъ того великаго невидимаго нѣчто, которое совмѣщаетъ въ себѣ безчисленное множество чувствующихъ и живущихъ человѣческихъ сердецъ. Онъ становится символомъ многихъ мучительныхъ вопросовъ, сопровождающихъ на новое поприще огромной многообнимающей дѣятельности человѣка, удрученнаго преступленіями. И такимъ образомъ, вдвойнѣ справедлива пѣсня Ангеловъ въ концѣ второй части, говорящая, что "человѣка всегда охраняетъ любовь свыше".
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru