Петров Петр
Девяносто третий год

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новый роман Виктора Гюго.
    Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", No 1871.

ДЕВЯНОСТО ТРЕТІb>Й ГОДЪ

НОВЫЙ РОМАНЪ ВИКТОРА ГЮГО.

   Я прочелъ Девяносто третій годъ, прочелъ внимательно, чуть ли не съ предвзятою мыслью найти въ немъ всевозможное хорошее. Взглянулъ я на него какъ на политическій романъ. Взглянулъ и съ чисто художественной точки зрѣнія, стараясь сойти съ почвы соціальныхъ и политическихъ вопросовъ и устраниться отъ всякаго тенденціознаго лицепріятія.
   Теперь я спрашиваю себя зачѣмъ Викторъ Гюго написалъ Девяносто третій годъ, и зачѣмъ именно въ эту смутную пору онъ выпустилъ въ свѣтъ произведеніе обѣщанное лѣтъ уже двѣнадцать тому назадъ?
   Какъ политическій романъ, ничего не можетъ быть хуже Девяносто третьяго года, въ особенности же по имени которое на немъ красуется.
   Неужели у семидесяти-четырехъ-лѣтняго старика не дрогнула рука бросить эту демагогическую головню? И какую минуту онъ выбралъ для этого! Огонь подъ пепломъ еще тлится, жгучія страсти не успокоились, внизу идетъ броженіе, подонки кишатъ и надѣются... Что могъ имѣть онъ въ виду бросая массѣ свои опьяняющія фразы? Разгромить монархическій режимъ? Но вѣдь во Франціи онъ уже разгромленъ до тла. Заклеймить злоупотребленія стараго времени? и это узко сдѣлано. Со старымъ временемъ всѣ счеты сведены. Нанести ударъ феодализму? онъ нанесенъ уже. Изобразить предразсудки и невѣжество бретонскаго крестьянина? Къ чему? это всѣ знаютъ. Изобразить въ темныхъ краскахъ этого же крестьянина умирающаго за своего короля, за Бога, за вѣру, за родину, такъ какъ онъ понималъ ее? Но надъ искорененіемъ этого зла такъ усердно уже потрудились что въ настоящую минуту, кромѣ картоннаго разглагольствующаго патріотизма, другаго вы и не отыщите во Франціи. Прославленіе республиканскихъ идей и принциповъ?-- старая пѣсня, избитая и извѣстная всѣмъ и каждому.
   Какая же, въ такомъ случаѣ, была цѣль у этого человѣка? Разумные и просвѣщенные люди прочтутъ Девяносто третій годъ съ грустнымъ чувствомъ, и врядъ ли помянутъ добрымъ словомъ заживо умершаго поэта. Помянуть, можетъ-быть, словомъ сожалѣнія, да.
   Остаются слабые, тревожные умы, люди безъ всякихъ убѣжденій; недоучки нахватавшіеся всякихъ верховъ, проглотившіе нѣсколько книгъ; наслушавшіеся безпардонныхъ рѣчей разныхъ политическихъ жонглеровъ; не удавшіеся люди, не знающіе ничего, судящіе и рядящіе обо всемъ, рѣшающіе все съ высоты своего невѣжества и рѣшающіе съ точки зрѣнія своихъ болѣзненныхъ стремленій и нездоровыхъ побужденій. Эти прочтутъ Девяносто третій годъ, будутъ упиваться словами "учителя", будутъ стараться читать между строками, отыскивать того чего, можетъ-бытъ, авторъ и не хотѣлъ сказать; ихъ безсмысленный мозгъ выработаетъ свои собственныя умозрѣнія изъ крайностей увлеченія поэта. Это чтеніе пошатнетъ еще сильнѣе утлое зданіе ихъ мыслящая организма, и выйдутъ они въ чаду, разъяренные новыми подстрекательствами, воспламененные напыщенными рѣчами..
   Мнѣ, можетъ-бытъ, замѣтятъ что до всего этого намъ, Русскимъ, дѣла нѣтъ, что намъ нечего разсматривать творенія поэта съ этой точки зрѣнія, что политическое ихъ вліяніе и французское общество не касается насъ, что наше дѣло одна чисто художественная сторона романа, что мы должны смотрѣть на произведеніе поэта, а не политическаго писателя.
   Нѣтъ, мы уже не имѣемъ права столь односторонне относиться къ художественнымъ произведеніямъ въ которыхъ затронуты политическіе и соціальные вопросы. Съ нѣкоторыхъ поръ, наше общество вышло изъ своей неподвижности, пробудилось къ общественной жизни. Оно пробуждается и къ политической. Чувствуются различныя теченія, хотя еще не ясныя, неопредѣленныя... Поэтому, все что можетъ заразить своимъ тлетворнымъ дыханіемъ нѣкоторыя изъ этихъ теченій, мы должны изобличать нещадно; не преслѣдовать, не запрещать -- этимъ никогда и ничего не добьешься -- разоблачать ихъ просто и представлять во всей уродливой ихъ наготѣ.
   Взглянемъ на твореніе поэта.
   Въ самую блестящую эпоху своего творчества, геній Виктора Гюго имѣлъ, по сознанію самыхъ горячихъ его поклонниковъ, свои темныя стороны, исчезавшія среди красотъ. Эти качества были: блестящая и смѣлая фантазія, оригинальность, неожиданность положеній, мощная игра страстей, великолѣпіе формы, обворожительность стиля. Сама странность, которою отмѣчены всѣ творенія Виктора Гюго, придавала имъ какое-то своеобразное обаяніе. Недостатки были: преувеличеніе, злоупотребленіе метафорами и антитезами, слиткомъ смѣлыя подчасъ сравненія, взъерошенность, если такъ можно выразиться, постоянное пареніе, и затѣмъ частое сопоставленіе отвратительнаго съ возвышеннымъ, тривіальнаго съ высокимъ.
   Таковы были качества и недостатки поэта Виктора Гюго, качества и недостатки произведеній перваго періода его творчества. Овода принадлежатъ: Odes et ballades, les Orientales, les Feuilles d'Automne, les Chants du Crépuscule, les Bayons et les Ombres, Notre-Dame de Paris, Marion Delorme, Ruy Blas, Angelo, Hemani.
   Затѣмъ въ жизни Виктора Гюго произошелъ переворотъ; онъ бросился въ политику, попалъ въ изгнаніе и сталъ демократическимъ фетишемъ. Съ этой эпохи начинается второй періодъ его творчества, періодъ паденія. Съ каждымъ новымъ произведеніемъ блѣднѣли лучезарныя качества, и тѣмъ ярче выступали недостатки его таланта.
   Иначе и не могло быть. Ставъ на ложную точку зрѣнія, Викторъ Гюго вышелъ изъ свѣтлой шири въ которой виталъ, и лопалъ въ тѣснину тенденціозныхъ вопросовъ и мелкихъ интересовъ партій; онъ очутился въ душной атмосферѣ.
   Возьмите льва на свободѣ, среди его родныхъ пустынь; онъ прекрасенъ и могучъ. Онъ движется; вы дрожите, но вашъ взоръ прикованъ мощью а величавою красотою царя пустыни. Взгляните на этого льва въ клѣткѣ. Онъ мечется, онъ яро грызетъ желѣзные прутья рѣшетки, въ безсильномъ изступленіи онъ бьется о стѣну. Онъ становится жалокъ, подчасъ смѣшонъ.
   Съ той минуты какъ Викторъ Гюго покинулъ область частаго искусства, какъ онъ отступился отъ вѣрованій своего прошлаго, съ той минуты онъ погибъ для искусства,
   Ложь и геніальность несовмѣстимы, потому что геній есть не что иное какъ воплощеніе художественной правды. Посмотрите что за блескъ у этого старика, когда ему случайно удается высвободиться изъ оковъ, когда онъ, оставивъ въ сторонѣ излучистые закоулки тенденціозныхъ утопій, вступаетъ на торную дорогу общечеловѣческихъ интересовъ и чистаго искусства. Взгляните на эту картину:
   
   "Теплыя дыханія проникали въ открытыя окна; благоуханія полевыхъ цвѣтовъ, улетѣвшія съ доливъ и холмовъ, носились и блуждали мѣшаясь съ дыханіями вечера; пространство было спокойно и милосердо; все сіяло, все успокоивалось, все любило все; солнце давало созданію эту ласку, свѣтъ; чувствовалась и отвсюду проникала гармонія выдѣляющаяся изъ безмѣрной нѣжности вещей; что-то материнское было въ безконечности; твореніе -- чудо въ полномъ расцвѣтѣ, оно дополняетъ добротою свою громадность; чувствовалось будто кто-то невидимый принималъ таинственныя предосторожности для защиты слабыхъ отъ сильныхъ въ этомъ грозномъ столкновеніи существъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, это было прекрасно; великолѣпіе равнялось благодушію. Пейзажъ, засыпая въ невыразимой нѣгѣ, имѣлъ дивные переливы производимые на лугахъ и на рѣкахъ перемѣщеніемъ тѣни а свѣта; струйки дыма поднимались къ облакамъ какъ мечты къ видѣніямъ; птички летали и кружились надъ Тургою; ласточки заглядывали въ окна будто хотѣли посмотрѣть какъ спится дѣтямъ. Они лежали, навалившись другъ на друга, неподвижныя, полунагія, въ лозахъ херувимовъ; они были прелестны и непорочны, втроемъ имъ не было девяти лѣтъ, имъ снились райскія видѣнія отражавшіяся на ихъ устахъ мимолетными улыбками, быть-можетъ Богъ шепталъ имъ на ухо они были изъ тѣхъ что на всѣхъ людскихъ нарѣчіяхъ называются слабыми и благословенными; все примолкло будто дыханіе ихъ нѣжныхъ грудокъ было заботою вселенной, къ нему прислушивалось все; листья не шелестили, трава не колыхалась; казалось будто необъятный звѣздный міръ сдержи валъ дыханіе чтобы не потревожитъ сна трехъ кроткихъ ангельскихъ созданій, и ничего не было величественнѣе громаднаго благоговѣнія природы предъ этою малостью.
   "Солнце заходило и почти касалось небосклона. Вдругъ среди этого глубокаго спокойствія изъ лѣса блеснула молнія, затѣмъ раздался дикій звукъ. То былъ пушечный выстрѣлъ. Эхо подхватило звукъ и превратило въ грохотъ. Грозный гулъ разбудилъ Жоржетту.
   "Она приподняла немного головку" выставила пальчикъ, прислушалась и сказала:
   "-- Пумъ!
   "Шумъ замолкъ, все впало въ безмолвіе, Жоржетта снова прильнула головкою къ Gros-Alain, и заснула (т. III, стр. 37, 38 и 39)."
   
   Прелестное мимолетное видѣніе, блудящій огонекъ мелькнувшій ярко и исчезающій во тьмѣ соціальныхъ парадоксовъ, утопій и безсодержательнаго витійства.
   Но приступимъ къ содержанію романа. Слушайте:
   Мы въ послѣднихъ числахъ мая 1793 года. Отрядъ республиканскихъ войскъ производитъ рекогносцировку лѣса Вудре, одного изъ опаснѣйшихъ притоновъ вандейскихъ мятежниковъ. Солдаты подвигаются впередъ съ величайшими предосторожностями, ожидая съ минуты на минуту наткнуться на засаду. Маркитантка баталіона, сержантъ Радубъ и нѣсколько солдатъ находятъ подъ деревомъ женщину съ тремя дѣтьми. Женщина эта, бретонская крестьянка Мишель Флешаръ, умираетъ съ голоду, руки и ноги ея окрававлены, на вопросы она отвѣчаетъ какъ полупомѣшанная.
   -- Какія у тебя политическія мнѣнія? спрашиваетъ ее между прочимъ сержантъ Радубъ.
   На этотъ правдоподобный и разумный вопросъ Мишель Флешаръ отвѣчаетъ что мнѣній политическихъ у нея никакихъ нѣтъ, что дѣдъ ея мужа былъ сосланъ на галеры королемъ, что отецъ ея мужа былъ повѣшенъ по приказанію короля, а что самъ мужъ ея былъ убитъ на дняхъ, сражаясь "за короля, за господина священника и за своего барина". Сердобольные республиканцы кормятъ, поятъ несчастную и дѣтей ея, четырехлѣтняго Гене-Жанъ, трехлѣтняго Gros-Alain и восьмнадцатимѣсячную дѣвочку Жоржетту, и берутъ малютокъ подъ покровительство и на попеченіе баталіона "красной шапки".
   Около того же времени, англійскій купеческій брикъ Claymore отплылъ изъ Джерзи въ направленіи къ берегамъ Франціи. Хотя Claymore считается купеческимъ судномъ; но онъ снаряженъ по военному, вооруженъ тридцатью каронадами и имѣетъ многочисленную команду и десантныя войска. Люди на подборъ, и все преданные роялисты. Въ послѣднюю минуту предъ отплытіемъ, на Claymore явился высокаго роста человѣкъ пожилыхъ лѣтъ, суроваго вида, одѣтый въ платье бретонскаго крестьянина. Капитанъ брика преклоняется предъ нимъ и повинуется ему какъ начальнику. Изъ разговора между капитаномъ и маркизомъ Віевиль, мы узнаемъ что неизвѣстный въ крестьянскомъ платьѣ никто иной какъ будущій начальникъ Вандейскаго возстанія. Собесѣдники, между прочимъ, повѣряютъ другъ другу свои воззрѣнія на качества необходимыя для хорошаго начальника роялистовъ.
   -- Главное нужно чтобы начальникъ былъ жестокъ и неумолимъ. Этимъ только и добьешься чего-нибудь.
   Разумѣется, здѣсь дѣло идетъ о роялистахъ. Неизвѣстный Надѣется высадиться на другой день у Сенъ-Мало, и увѣренъ что никто изъ республиканцевъ не знаетъ о его будущемъ прибытіи. Онъ ошибается: нѣкто Желамбръ, роялистъ измѣнникъ, далъ знать республиканскимъ властямъ о будущемъ прибытіи маркиза Лантенака. "Этого человѣка отправьте на гильйотину", прибавляетъ въ своемъ донесеніи добрый роялистъ.
   Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ. Надежды неизвѣстнаго въ крестьянскомъ платьѣ, или -- мы знаемъ теперь его имя -- маркиза Лантенака, рушатся благодаря пустѣйшему случаю. Ночью одна изъ каронадъ брика отвязывается, катается по судну, разбиваетъ, ломаетъ, убиваетъ, словомъ, Производитъ такой переполохъ и разрушеніе что къ утру Claymore оказывается въ самомъ жалкомъ состояніи. Къ довершенію бѣды, судно сбилось съ дороги и вмѣсто Сенъ-Мало очутилось между французскими крейсерами и скалистымъ берегомъ. Надежды на спасеніе Нѣтъ никакой: изъ тридцати каронадъ осталось только девять цѣлыхъ и невредимыхъ, остальныя были сбиты несчастною отвязавшеюся пушкой. На вопросъ капитана можно ли укрыться въ какой-нибудь бухтѣ, лоцманъ, бретонскій крестьянинъ, отвѣчаетъ слѣдующею кудреватою фразой:
   -- Это Минкье, опаснѣйшія мѣста. Смѣющейся чайкѣ когда она летитъ въ Голландію служатъ они мѣстомъ отдыха, да большому рыболову въ черноперой мантіи.
   Рѣшено принятъ бой и умереть со славою. Маркизъ же, какъ человѣкъ на кого возложена несравненно болѣе важная миссія, спасается на лодкѣ. Въ лодкѣ только два человѣка, Лантенакъ а матросъ, вызвавшійся доставать благополучно наркоза на берегъ. Едва скрылась она изъ воду корабля какъ матросъ вынимаетъ пистолетъ, взводить курокъ, направляетъ дуло на Лантенака и обращается къ послѣднему со слѣдующими словами:
   -- Приготовьтесь къ смерти: я сейчасъ убью васъ. Вы нѣсколько минутъ тому назадъ приказали разстрѣлять артиллериста, пушка котораго отвязалась. Я братъ этого человѣка. Вамъ остается жить нѣсколько минутъ.
   На такое категорическое заявленіе маркизъ отвѣчаетъ par une parole qui est le Verbe. "Слово" это едва умѣстилось на четырехъ страницахъ романа (124--128). Матросъ -- имя его Хальмадо -- слушаетъ стоя съ наведеннымъ пистолетомъ въ рукѣ; Лантенакъ произноситъ свое нескончаемое "слово" также стоя; лодка качается потому что, какъ заявляетъ авторъ, на морѣ волненіе. Вы легко можете представить себѣ эту правдоподобную сцену. Маркизъ кончилъ проповѣдь; Хальмало бросается на колѣни, кается и говоритъ:
   -- Повелѣвайте, я буду слушаться.
   Наконецъ, послѣ тридцати-шести-часоваго плаванія, они пристають къ берегу и высаживаются. Тутъ Лантенакъ, котораго ждетъ вся Вандея, не находитъ ничего лучше какъ открыться вполнѣ Хальмало. Этого бретонскаго крестьянина онъ избираетъ своимъ тайнымъ посланникомъ и заваливаетъ его устными порученіями первостепенной важности.
   -- Вотъ бантъ, знакъ моей власти, говоритъ онъ Хальмало вручая ему зеленый бантъ съ вышитыми по немъ золотыми лиліями.-- Возьми его, тебѣ вездѣ будутъ повиноваться.
   Вотъ для обращика нѣкоторыя изъ приказаній:
   -- Въ долинѣ между Сенъ-Гіёлемъ и Пледельякомъ ты увидишь большое каштановое дерево. Ты остановиться подъ нимъ и никого не увидишь.
   -- Что не значитъ еще чтобы тамъ никого не было, отвѣчаетъ смѣтливый Хальмало.
   -- Ты испустишь крикъ подражая плачу совы. Три раза ты прокричишь. По третьему изъ земли выйдетъ человѣкъ. Передай ему приказаніе: Поднимайтесь. Безъ пощады.
   Распорядившись такимъ достойнымъ великаго начальника образомъ и сообщивъ мимоходомъ бретонскому крестьянину что онъ, Лантенакъ, "стратегъ кустарниковъ" и "предпочитаетъ малую войну большой", маркизъ идетъ направо, Халъмало налѣво исполнять порученія. Странно только что "будущій вождь" Вандейскаго возстанія не подумалъ обо всемъ этомъ раньше. Что бъ онъ сдѣлалъ безъ Хальмало? Отъ чего, право, иногда зависятъ великія историческія событія!
   Лантенакъ садится на возвышеномъ мѣстѣ отдохнуть. Предъ нимъ разстилается необъятная равнина. Тамъ-сямъ виднѣются села, деревни, города. Всматриваясь внимательнѣе, маркизъ замѣчаетъ что на всѣхъ колокольняхъ селъ и мѣстечекъ происходитъ нѣчто необычайное: колокола раскачиваются во весь взмахъ. Очевидно что звонятъ вездѣ съ особенною яростью. "Набатъ!" заключаетъ Лантенакъ, потому что звона онъ не слышитъ: слишкомъ далеко. "Видѣть набатъ и не слышать его -- странное состояніе!" замѣчаетъ авторъ и присовокупляетъ: Aures habet, et non audit. Вдругъ вниманіе стараго роялиста привлечено афишей прибитою къ столбу у подножія котораго онъ отдыхаетъ. Сумерки. Хотя съ трудомъ, Лантенакъ читаетъ распоряженіе республиканскихъ властей, коимъ "бывшій маркизъ Лантенакъ" объявляется внѣ законовъ и голова его оцѣнена въ 60.000 ливровъ золотою монетой.
   "Это для меня бьютъ набатъ", замѣчаетъ маркизъ, и поспѣшно направляется къ фермѣ виднѣющейся вдали. Тамъ онъ долженъ найти вѣрный пріютъ. Между тѣмъ совершенно стемнѣло. По дорогѣ, Лантенакъ внезапно остановленъ человѣкомъ, который за нѣсколько шаговъ спрашиваетъ у него куда онъ идетъ. На вопросъ, маркизъ отвѣчаетъ тоже вопросомъ:
   -- Вопервыхъ, гдѣ я?
   Человѣкъ отвѣтилъ:
   -- Вы на земляхъ Танись, я нищій этихъ земель, а вы ихъ господинъ.
   -- Я?
   -- Да, вы, господинъ маркизъ Лантенакъ.
   Оказывается что нищій этотъ, видѣвшій прежде (давно) Лантенака, узналъ его въ потьмахь. Онъ объявляетъ что ферма, куда направляется маркизъ, занята непріятелемъ и предлагаетъ роялисту ночлегъ въ своей землянкѣ. На другой день, рано утромъ, Лантенакъ идетъ далѣе* Вдругъ раздаются выстрѣлы, показывается дымъ, появляются изъ лѣсу люди съ ружьями, окружаютъ маркиза съ криками: "Лантенакъ, Лантенакъ!" Одинъ изъ нихъ держитъ въ рукахъ трехцвѣтное знамя....
   Маркизъ думаетъ что его послѣдній часъ насталъ, прикалываетъ поспѣшно бѣлую кокарду къ шляпѣ и гордо ожидаетъ смерти. Онъ ошибся; это были возставшіе Вандейцы также узнавшіе -- они, никогда его не видавшіе -- маркиза. Вандейцы только-что разгромили республиканскій отрядъ, находившійся на фермѣ, и взяли знамя. Лантенакъ немедленно принимаетъ надъ ними начальство, и отдаетъ первое приказаніе.
   -- Сожгли ли вы ферму?
   -- Да.
   -- Сожгли ли вы деревню?
   -- Нѣтъ.
   -- Сожгите. Сколько было республиканцевъ на фермѣ?
   -- Полубаталіонъ.
   -- Какъ называется этотъ баталіонъ?
   -- На знамени написано: Батальйонъ красной шапки.
   -- Звѣри.
   -- Что сдѣлать съ ранеными?
   -- Добить.
   -- Съ плѣнными?
   -- Разстрѣлять.
   -- Ихъ около семидесяти.
   -- Разстрѣлять всѣхъ.
   -- Между ними двѣ женщины.
   -- Также разстрѣлять.
   -- Есть тоже трое дѣтей.
   -- Возьмите ихъ. Увидимъ послѣ что съ ними дѣлать.
   Вы видите что авторъ изобразилъ главу роялистскаго возстанія какимъ-то людоѣдомъ, какимъ-то пугаломъ и, прибавимъ, пугаломъ далеко не разумнымъ, просто глупымъ, такъ что приходится только удивляться какъ такому пустому человѣку поручено было столь трудное и опасное дѣло.
   Приказанія Лантенака немедленно приводятся въ исполненіе; дѣти (Рене-Жанъ, Gros-Alain и Жоржетта, дѣти Мишель Флешаръ) уведены Вандейцами, солдаты и обѣ женщины (маркитантка и Флешаръ) разстрѣляны. Но несчастная Мишель Флешаръ только ранена. Нищій и двое крестьянъ, замѣтившіе у ней признаки жизни, уносятъ бѣдную женщину съ собою.
   Мы въ Парижѣ, въ "великомъ Парижѣ эпохи конвента". "Потомъ, замѣчаетъ авторъ, онъ уже не былъ великъ. Послѣ девятаго термидора, Парижъ былъ безумно веселъ. Появилась нездоровая радость. Яростное стремленіе умирать смѣнилось яростнымъ желаніемъ жить, и величіе исчезло."
   Между всѣми политическими людьми того времени, авторъ отличаетъ одного въ особенности, нѣкоего Симурдена, бывшаго священника, превратившагося въ яраго якобинца. Симурденъ предсѣдатель багроваго клуба "епископства", предъ которымъ и конвентъ и коммуна оказываются чрезвычайно умѣренными учрежденіями. Онъ давно предвидѣлъ революцію, ожидалъ ее и "обожалъ издали катастрофу". Попавъ въ революцію, онъ явился "неумолимымъ зиждитедемъ народнаго величія". Неумолимость эта смахиваетъ какъ двѣ капли воды на самую безчеловѣчную Жестокость. Авторъ извиняетъ его, объясняя что "это была совѣсть чистая, но мрачная". Ко всему этому Симурденъ обладалъ слѣдующимъ качествомъ: "это былъ безгрѣшный, считавшій себя непогрѣшимымъ". Мы привыкли далеко не такъ симпатично относиться къ людямъ считающимъ себя вопреки всему "непогрѣшимыми"; у насъ даже есть для нихъ очень не лестное названіе, которое впрочемъ гражданинъ Симурденъ, разстрига, демагогъ и санъ-кюлотъ, послѣдующими своими дѣйствіями и словами вполнѣ заслуживаетъ.
   Вечеръ 28го іюня 1793 года. Въ задней комнатѣ одного азъ кабаковъ улицы Павлина, возсѣдаютъ за столомъ и страшно спорятъ три человѣка: Робеспьеръ, Дантонъ и Маратъ. Предъ ними лежитъ карта Франціи. Они собрались разсуждать о нуждахъ и защитѣ страны, но, увы! намѣренія эти благія остаются, повидимому, только намѣреніями. По крайней мѣрѣ, кромѣ умничанья, ломанья другъ предъ другомъ и кудреватыхъ, пустозвонныхъ фразъ, мы въ разговорѣ этихъ трехъ знаменитыхъ мужей ничего не нашли другаго.
   Робеспьеръ утверждаетъ что опасность извнѣ, отъ Прусаковъ. Дантонъ увѣряетъ что "Вандея опаснѣе десяти Пруссій", что главная угроза республикѣ не на Рейнѣ, а въ Бретани. Маратъ объявляетъ что опасность вездѣ и главнымъ образомъ въ самомъ Парижѣ. Затѣмъ Маратъ не находитъ, ничего умнѣе какъ сказать собесѣдникамъ что знаетъ все что они дѣлаютъ, говорятъ и думаютъ. Въ доказательство словъ своихъ, онъ повторяетъ Робеспьеру то что послѣдній сказалъ наканунѣ Сенъ-Жюсту.
   -- Какъ вы узнали это? спрашиваетъ наивно Робеспьеръ.
   -- Это мое дѣло, Робеспьеръ.
   -- Маратъ!
   -- Мой долгъ освѣдомляться.
   -- Марать!
   -- Я люблю звать.
   -- Маратъ!
   Затѣмъ начинается брань. Маратъ между прочимъ укоряетъ Робеспьера за то что у послѣдняго виситъ на квартирѣ собственный его портретъ, на что Робеспьеръ отвѣчаетъ:
   -- А твой портретъ во всѣхъ помойныхъ ямахъ, Маратъ.
   Словомъ, о дѣлахъ рѣчи нѣтъ, но бранятся, острятъ, декламируютъ и умничаютъ. Боже мой, что у этихъ трехъ суровыхъ республиканцевъ за страсть умничать! Ни слова не могутъ сказать безъ завитушки. Такъ и кажется что послѣ каждой фразы говорящій бросаетъ самодовольный взоръ на собесѣдниковъ, говоря про себя: Что, братецъ? Каково? Ну-ка, отвѣть-ка.
   Очень ядовитая сатира, надо признаться, на трехъ пресловутыхъ революціонеровъ. Но сцена эта вышла сатирою помимо воли автора.
   Въ ту минуту какъ набольшіе французскихъ революціонеровъ готовы схватиться за волосы, раздается голосъ примиряющій и успокоивающій, голосъ Симурдена, явившагося безъ приглашенія и спроса на тайное засѣданіе. Робеспьеръ и рантовъ въ глаза не видали Симурдена, Маратъ всего разъ видѣлъ гдѣ-то. Тѣмъ не менѣе всѣ трое выслушиваютъ молча внушенія и риторику вошедшаго, довѣряются ему вполнѣ, и въ концѣ концовъ назначаютъ его делегатомъ въ Бретань. Симурденъ долженъ состоять въ качествѣ уполномоченнаго Комитета Общественнаго Спасенія при начальникѣ экспедиціоннаго республиканскаго отряда. Симурденъ принимаетъ постъ, и клянется что за малѣйшее послабленіе начальникъ отряда будетъ казненъ.
   Робеспьеръ, Дантонъ и Маратъ совершенно съ нимъ согласны.
   -- А кто командуетъ отрядомъ? спрашиваетъ Симурденъ.
   -- Гоэенъ.
   -- Говэнъ! восклицаетъ съ ужасомъ разстрига.
   Три республиканца смотрятъ на него съ удивленіемъ, не спрашиваютъ о причинахъ его возгласа, и не взирая на историческую свою недовѣрчивость и подозрительность посылаютъ все-таки почтеннаго предсѣдателя клуба "епископства" въ Бретань, то-есть иначе говоря, вручаютъ ему дальнѣйшія судьбы республики.
   Авторъ пользуется минутнымъ появленіемъ Марата въ залѣ конвента чтобы набросать широкою кистью эскизъ этой "власти", которая, по его мнѣнію, "представляетъ можетъ-быть высшую точку исторіи".
   Разумѣется, всѣ симпатіи автора принадлежатъ крайней сторонѣ конвента, монтаньярамъ. Умѣренныхъ республиканцевъ онъ смѣшиваетъ съ грязью.
   Мы снова въ Бретани. Междуусобаая война въ полномъ разгарѣ. Лантенакъ поднялъ Вандею и пріобрѣлъ значительные успѣхи; онъ можетъ-быть успѣлъ бы осуществить всѣ надежды роялистовъ еслибы не Говэнъ, родной племянникъ Лантенака.
   Говэнъ этотъ замѣчательная личность. Ему тридцать лѣтъ; "красивъ какъ Алкивіадъ, мудръ какъ Сократъ, храбръ какъ левъ, нѣженъ какъ женщина, мечтателенъ какъ поэтъ." "Онъ обладалъ, присовокупляетъ, ко всѣмъ этимъ качествамъ, авторъ, тою женоподобностью которая столь грозна въ бою." Говэнъ начальствуетъ республиканскимъ отрядомъ, предугадываетъ всѣ планы Лантенака, дѣйствуетъ энергично и удачно, и вообще очень мѣшаетъ старому роялисту.
   Лантенакъ, во главѣ шеститысячнаго отряда Вандейцевъ, занимаетъ городъ Долъ чтобъ укрѣпиться и дать возможность Англичанамъ высадиться на берегъ. Минута критическая. Говэнъ рѣшается атаковать роялистовъ, не взирая на то что имѣетъ не болѣе полуторы тысячи солдатъ. Благодаря тому что Лентенака не оказалось налицо -- онъ отправился избрать позицію для батареи -- и военной хитрости употребленной Говэяомъ, республиканцы торжествуютъ и разбиваютъ на голову Вандейцевъ. Говэнъ замѣчаетъ раненаго Бретонца, окруженнаго солдатами. Великодушный начальникъ республиканцевъ хочетъ спасти жизнь несчастному, подходитъ къ нему, протягиваетъ руку и предлагаетъ сдаться. Въ отвѣтъ на это Вандеецъ съ крикомъ: Да здравствуетъ король! одною рукой выстрѣливаетъ въ Говэна изъ пистолета, другою наносить ему ударъ саблею. Молодой республиканецъ спасенъ отъ вѣрной смерти чудеснымъ образомъ: какой-то всадникъ, только-что появившійся неизвѣстно откуда, бросается съ быстротою молніи между раненымъ и Говэномъ. Лошадь получаетъ пулю предназначенную начальнику отряда, всадникъ -- сабельный ударъ.
   Спаситель никто другой какъ Симурденъ. Делегатъ Комитета Общественнаго Спасенія ѣхалъ изъ Парижа къ мѣсту своего назначенія; узнавъ что подъ Долемъ происходитъ битва между роялистами и республиканцами, онъ направился туда и прискакалъ какъ разъ вовремя чтобы сласти Говэна.
   -- Симурденъ! восклицаетъ послѣдній.
   -- Говэнъ! восклицаетъ Симурденъ.
   Дѣло въ томъ что эти два человѣка давно знаютъ другъ друга. Симурденъ былъ преподавателемъ юнаго Говэна, образовалъ, воспиталъ и "далъ духовный кормъ" его душѣ. Суровый республиканецъ питаетъ самую нѣжную привязанность къ бывшему своему воспитаннику. "Это было какое-то материнское чувство, потому что Симурденъ вскормилъ ввѣреннаго ему ребенка духовною пищей. L'esprit allaite, Inintelligence est une mamelle. Духъ, замѣчаетъ поэтому случаю Викторъ Гюго, монетъ тоже имѣть ребенка." Говэнъ, съ своей стороны, уважаетъ и обожаетъ бывшаго наставника. Однако, не взирая на обоюдную привязанность, съ первыхъ же словъ становится очевидно что этимъ двумъ людямъ не ужиться вмѣстѣ. Симурденъ безусловно жестокъ, хочетъ дѣйствовать съ неумолимою строгостью и не давать пощады. Говэнъ, напротивъ, великодушенъ и щадитъ враговъ вездѣ гдѣ только хочетъ.
   -- Въ какомъ положеніи наши дѣла? спрашиваетъ Симурденъ.
   -- Вы знаете это не хуже меня. Я разогналъ шайки Лантенака. У него теперь лишь нѣсколько человѣкъ. Онъ прижатъ къ лѣсу Фуакеръ. Чрезъ восемь дней онъ будетъ окруженъ.
   -- А чрезъ пятнадцать?
   -- Взятъ.
   -- А затѣмъ?
   -- Вы прочли мою афишу?
   -- Да.
   -- Онъ будетъ разстрѣлянъ.
   -- Опять милосердіе. Онъ долженъ быть обезглавленъ.
   -- Я стою, сказалъ Говэнъ,-- за воинскую смерть.
   -- А я, возразилъ Симурденъ,-- за революціонную смерть.
   Затѣмъ, наставникъ-разстрига пускается въ длиннѣйшую диссертацію о необходимости самыхъ жестокихъ міръ, и по этому случаю вываливаетъ всѣ старые и избитые софизмы "непримиримыхъ". Говэнъ возражаетъ и не согдашается съ доводами Симурдена. Въ продолженіе этого длиннѣйшаго діалога вы не слышите ни единаго живаго слова. Риторика съ первой и до послѣдней буквы. Собесѣдники выражаются высокопарно, выжидаютъ каждый своей очереди и откалываютъ "тему".
   -- Революція, заявляетъ между прочимъ Симурденъ,-- требуетъ себѣ на помощь свирѣпыхъ работниковъ. Она отвергаетъ дрожащую руку. Она уповаетъ только на неумолчныхъ. Дантонъ изображаетъ ужасное, Робеспьеръ -- непреклонное, Сенъ-Жюстъ -- непревратимое, Маратъ -- безпощадное. Эти имена необходимы. Они для насъ то же что арміи. Они ужаснутъ Европу.
   Собесѣдники затѣмъ расходятся не согласившись ни на чемъ, какъ истые республиканцы-революціонеры.
   Пока делегатъ Комитета Общественнаго Спасенія и начальникъ республиканскаго отряда проводятъ время въ такихъ полезныхъ бесѣдахъ, несчастная Мишель Флешаръ разыскиваетъ своихъ дѣтей. Она, какъ вы помните, была унесена съ раззоренной фермы нищимъ. Этотъ человѣкъ призрѣлъ бѣдную женщину, перевязалъ ея раны, лѣчилъ, ухаживалъ за нею. Чрезъ нѣсколько недѣль Мишель Флешаръ совершенно выздоровѣла. Первою ея мыслію было отыскать дѣтей; она распрощалась съ нищимъ и отправилась на поиски.
   Нѣсколько времени спустя, Говэнъ, и состоящій при венъ въ качествѣ делегата Комитета Общественнаго Спасенія, Симурденъ, осаждаютъ Лантенака и оставшихся при маркизѣ девятнадцать товарищей, въ замкѣ ла-Тургь, послѣднемъ убѣжищѣ разгромленныхъ роялистовъ.
   Между тѣмъ Мишель Флешаръ продолжаетъ искать пропавшихъ дѣтей, которыя, по распоряженію Лантенака, заключены въ башнѣ замка ла-Тургь, за жел 23;зною дверью. Несчастная мать, голодная, израненая, полупомѣшанная, скитается по селамъ и деревнямъ, разспрашиваетъ у всѣхъ. Ее принимаютъ за сумашедшую; никто не можетъ датъ отвѣта за ея безсвязные вопросы. Подъ вечеръ, Флешаръ выходить изъ лѣса гдѣ тщетно проплутала весь день. Предъ нею открывается необъятная ширь и гладь, безконечныя поля озаренныя послѣдними лучами заходящаго солнца. Нигдѣ не видно ни души. Въ лѣсу, во крайней мѣрѣ, она могла, за каждымъ деревомъ, за каждою чащею, надѣяться на встрѣчу.... Оставляю слово автору; это одинъ изъ счастливыхъ взмаховъ кисти полупомѣшаннаго художника:
   "Тогда, среди этого безмѣрнаго одиночества" чувствуя что силы покидаютъ ее, несчастная мать, въ безумномъ отчаяніи, бросила пустынѣ этотъ странный крикъ: -- Нѣтъ ли тутъ кого?
   "И стала ѣдать отвѣта.
   "Ей отвѣтили.
   "Раздался голосъ глухой и глубокій, онъ принесся изъ глуби небосклона, повторился эхомъ и замеръ; это похоже было на громъ или на пушечный выстрѣлъ; казалось что, на вопросъ матери, голосъ отвѣтилъ: Да."
   Это былъ выстрѣлъ заревой пушки въ республиканскомъ отрадѣ осаждающемъ да-Тургь. Марія Флешаръ пошла по направленію выстрѣла.
   Въ ночь, противъ замка долженъ былъ быть поведенъ послѣдній рѣшительный приступъ. Бой готовился жестокій и безпощадный. Вандейцы предложили наканунѣ выдать республиканцамъ дѣтей и получить взамѣнъ свободу. Симурденъ отвергъ это предложеніе; ему во что бы то ни стало нужна была голова Лантенака. Нужна вотъ почему: онъ зналъ что Бретонцы-крестьяне говорили слѣдующее: "Если Лантенакъ взятъ, душа взята. Если Лантенакъ умретъ, Вандея будетъ убита."
   Васъ, можетъ-быть, удивляетъ что полудикіе бретонскіе крестьяне могли выражаться такимъ возвышеннымъ слогомъ, пускаться на подобныя сравненія? Признаюсь, меня тоже; во не забудьте что всѣ герои и героини Виктора Гюго, всѣ, рѣшительно всѣ, будь они короли, разбойники, мечтатели-поэты, авантюристы, вельможи, работники, тираны, шуты, дѣвственницы, куртизанки, королевы, крестьянки, всѣ выражаются языкомъ самого Виктора Гюго, а не своимъ собственнымъ. Дидье и Рюи-Бласъ, Жильберъ и Фабіаяо, Карлъ Пятый и Эрнани, Барбаросса и донъ Саллюстъ, Жана и донна Марія королева испанская, Тизба и Бланка, донна Соль и Эсмерадьда, бургравъ Жобъ и браво Сальтабадиль, Анжедо и д'Анжели, всѣ эти лица, взятыя изъ столь различныхъ эпохъ, столь разнствующія между собою годами, положеніемъ и національностями, не говорятъ языкомъ ихъ эпохи, а выражаются героико-поэтическимъ слогомъ автора. Викторъ Гюго означала пріучилъ насъ къ этой условной нелѣпости, а потому теперь намъ нечего придираться къ возвышеннымъ разглагольствіямъ Бретонцевъ. Оставимъ ихъ въ покоѣ и возвратимся къ разказу.
   Симурденъ рѣшилъ что Лантенакъ будетъ казненъ позорно на плахѣ: разстрѣляніе казалось ему слишкомъ слабыхъ наказаніемъ для предводителя роялистовъ. Поэтому, за день до рѣшительнаго приступа, суровый делегатъ Комитета Общественнаго Спасенія послалъ въ городъ за гильйотиной. Симурденъ хотѣлъ чтобы гордый маркизъ сложилъ буйную голову "на самомъ мѣстѣ преступленія", въ виду замка своихъ праотцевъ, "на землѣ принадлежащей роду Лантенаковъ".
   Ночью завязывается бей, ужасный, послѣдній. Бретонцы приготовились умереть и думаютъ только объ одномъ: продать жизнь какъ можно дороже. Надежды нѣтъ никакой; ихъ девятнадцать противъ четырехъ тысячъ пяти сотъ республиканскихъ солдатъ. Иманусъ, правая рука Лантенака, звѣрскій изувѣръ, чудовище по наружности, чудовище по душѣ...
   Какъ видите, Викторъ Гюго не можетъ обойтись ни въ одномъ изъ своихъ твореній безъ идеально отвратительнаго урода, физическаго или нравственнаго; иногда, какъ напримѣръ въ личности Имануса, совмѣщаются обѣ уродливости, физическая и нравственная.
   Иманусъ этотъ, заперевъ дѣтей Флешаръ и вручивъ Лнитенаку ключъ отъ желѣзной двери за которою малютки были заперты, скопилъ въ нижнемъ этажѣ замка разные горючіе матеріалы и распорядился такъ чтобъ имѣть возможность предъ смертью поджечь замокъ.
   Бой продолжается. Рѣзня идетъ страшная. Вскорѣ изъ девятнадцати героевъ, рѣшившихся не сдаваться, остается только семь. Всѣ они, кромѣ маркиза и Имануса, ранены. Наконецъ, дѣла принимаютъ такой дурной оборотъ что имъ приходится поспѣшно отступить, то-есть подняться во второй этажъ. Настала послѣдняя минута; они преклонили колѣна и начали молиться. Враги ломятся въ дверь.... Вдругъ, одинъ изъ огромныхъ камней, изъ которыхъ были сложены стѣны, повернулся какъ на оси, и Хальмало вскочилъ въ комнату...
   Викторъ Гюго никакъ не можетъ обойтись безъ самыхъ вульгарныхъ мелодраматическихъ пріемовъ. Что это за появленія, за исчезновенія въ данную минуту, по щучьему велѣнью? Тутъ не достаетъ только "музыки въ оркестрѣ", таинственнаго тремоло струнныхъ инструментовъ.
   Хальмало проникъ въ замокъ чрезъ потайной ходъ неизвѣстный никому, даже Лантенаку. Всѣ спасаются исключая Имаауса, который остается чтобъ задержать врага. Вскорѣ свирѣпый Вандеецъ раненъ смертельно и пользуется послѣдними минутами жизни чтобы поджечь замокъ "придерживая дѣвою рукой вываливающіяся кишки". Старое зданіе занялось вмигъ со всѣхъ концовъ.
   Лантенакъ, между тѣмъ, успѣлъ, чрезъ потайной ходъ, пробраться въ ущелье къ лѣсу. Вдругъ надъ нимъ раздался страшный, раздирающій душу вопль; онъ поднялъ голову и увидѣлъ Мишель Флешаръ освѣщенную краснымъ заревомъ пожара.
   Несчастная мать добрела до замка; завидѣвъ огонь, она пошла на него, остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ башни у обрыва скалы доходящей до высоты втораго этажа, увидѣла, при свѣтѣ пожара, своихъ дѣтей спящихъ на полу одной изъ комнатъ, испустила страшный, нечеловѣческій крикъ, и заметалась какъ разъяренная тигрица. Лантенака тронуло это отчаяніе, онъ вспомнилъ что выломать желѣзную дверь не будетъ возможности, что ключъ у него въ карманѣ, подумалъ минуту и бросился обратно въ замокъ.
   Солдаты выбивались изъ силъ, стараясь разломать дверь; усилія ихъ остались тщетны. Является Лантенакъ, расталкиваетъ республиканцевъ, открываетъ дверь и проникаетъ въ комнату уже объятую пламенемъ. Маркизъ спасаетъ дѣтей. Когда онъ кончилъ, Симурденъ арестуетъ предводителя роялистовъ. Лантенакъ заключенъ въ темницу замка. Назавтра казнь.
   Великодушный поступокъ маркиза такъ глубоко тронулъ Говэна что послѣдній рѣшается, послѣ страшной внутренней борьбы, сласти его. Анализъ "этой битвы сердца и души съ чувствомъ долга и совѣстью" одно изъ рѣдкихъ хорошихъ мѣстъ романа, хотя очень напоминаетъ извѣстную главу Une tempête saus un crâne изъ les Miserables. Говэнъ напрягаетъ всѣ усилія мыслящаго своего организма чтобы прозрѣть истину; сердце шепчетъ ему одно, умъ другое, душа одно, чувство долга другое. Среди всего этого, несчастный ищетъ и ждетъ что подскажетъ ему совѣсть.
   Говэнъ освободилъ Лантенака, а самъ остался на его мѣстѣ въ темницѣ.
   На другой день рано собрался судъ, подъ предсѣдательствомъ Симурдена, собрался болѣе для формы, потому что участь Лантенака была заранѣе рѣшена. Вмѣсто стараго маркиза, предъ судьями является Гованъ и объявляетъ что выпустилъ на свободу роялиста. Симурденъ въ отчаянія, во "ставя долгъ и законъ выше всего", немедленно приступаетъ къ суду надъ своимъ "духовнымъ дѣтищемъ". Гованъ приговоренъ къ смерти большинствомъ двухъ голосовъ (въ томъ числѣ голосъ Симурдена) противъ одного. Ночью Симурденъ приходитъ въ темницу къ Говану "раздѣлитъ съ нимъ послѣднюю трапезу". Неумолимый судья преобразился въ нѣжнаго отца. Палачъ и жертва долго разсуждаютъ о разныхъ возвышенныхъ предметахъ гдѣ республиканская идея, разумѣется, играетъ главную роль.
   Здѣсь мы утопаемъ въ риторикѣ. Жизненной правды въ этой сценѣ (считающейся одною изъ капитальныхъ романа) и помину нѣтъ. Предъ нами не живыя лица, а два актера откалывающіе, по очереди, тенденціозныя тирады, или, хуже, два политическіе оратора, принадлежащіе одинъ къ крайней лѣвой, другой къ умѣренной лѣвой, вскакивающіе поперемѣнно на трибуну и защищающіе свои политическія мнѣнія. Симурденъ изображаетъ республиканца-позитивиста, Гованъ -- республиканца-идеалиста. Отъ этого, какъ любитъ выражплася Викторъ Гюго, страшная рознь въ понятіяхъ и, присовокупимъ, страшный сумбуръ.
   Строгій взглядъ Симурдена остановился на Говэнѣ, какъ будто бы онъ хотѣлъ одержать эту душу.
   -- Поэзія. Остерегайся поэтовъ. (Не забудьте что слушающій долженъ быть казненъ чрезъ нѣсколько часовъ по распоряженію говорящаго.)
   -- Да, знаю эту пѣсню. Не довѣряй дыханію, не довѣряй лучамъ, не довѣряй благоуханіямъ, не довѣряй цвѣтамъ, не довѣряй созвѣздіямъ.
   -- Ничто изъ всего этого не даетъ ѣсть.
   -- Почему вы знаете? Мысль та же пища. Думать значитъ ѣсть.
   Затѣмъ, по приглашенію своего бывшаго наставника, Говэнъ излагаетъ собственныя теоріи "соціальнаго перерожденія":-- Вы хотите обязательную воинскую повинность. Противъ кого? Противъ такихъ же людей. Я не хочу совсѣмъ военной службы. Я желаю мира. Вы желаете пропорціональные налоги. Я не хочу никакихъ налоговъ. Я желаю общинные расходы въ простѣйшемъ ихъ выраженіи.
   -- Что разумѣешь ты подъ этомъ?
   -- Вотъ что: уничтожьте паразитизмъ; паразитизмъ священника, паразитизмъ судьи, паразитизмъ солдата. Затѣмъ, извлекайте выгоды изъ вашихъ богатствъ; вы бросаете навозъ въ помойную яму, бросьте его на ниву. Три четверги вашей земли не воздѣлано, вспахайте Францію, уничтожьте ненужныя пастьбища; раздѣлите общинныя земли. Пустъ каждый человѣкъ имѣетъ землю, каждая земля человѣка. Вы увеличите сторицею общественный доходъ. Въ настоящую минуту Франція даетъ крестьянамъ только четыре "говяжьи* дня въ годъ; хорошо воздѣланная, она можетъ прокормить триста милліоновъ людей, всю Европу. Употребите въ дѣло природу. Пусть работаютъ вѣтры, водопады, магнетическіе токи. Земной шаръ содержитъ въ своихъ нѣдрахъ цѣлую систему жилъ; въ этихъ жилахъ происходитъ громадная циркуляція воды, масла, огня; проколите эти вены, заставьте воду литься въ ваши водохранилища, масло въ ваши лампы, огонь въ ваши очаги. Подумайте о движеніи волнъ, о приливѣ и отливѣ. Что такое Океанъ? Исполинская потерянная сила. Какъ земля глупа! Не употребить въ дѣло Океана!
   Таковы мысли Говэна о "перерожденіи общества". Не понимаю только почему этотъ господинъ находитъ нужнымъ уничтожить предварительно паразитизмъ священника, судьи и солдата. Мы добываемъ и воду, и минеральное масло, и огонь изъ "нѣдръ земляныхъ жилъ", мы употребляемъ въ дѣло вѣтеръ и водопады; съ водою мы тоже кое-что услѣди сдѣлать, а между тѣмъ у насъ имѣются и священники, и судьи, и солдаты. Остаются, правда, "магнетическіе токи* и "движеніе волнъ", но не думаю чтобъ употребленіе этихъ силъ вынуждало предварительное уничтоженіе священниковъ, судей и солдатъ. Впрочемъ, относительно уничтоженія судей, у Говэна, пожалуй, была задняя мысль: тонкій намекъ на Симурдена-судью.
   Суровый делегатъ прерываетъ эту диссертацію о физической географіи и о практичнѣйшемъ примѣненіи силъ природы.
   -- Ты снова въ сновидѣніяхъ?
   -- А женщина? Съ нею что вы сдѣлаете? продолжалъ не слушая его неисправимый Говэнъ.
   Тутъ оба ритора начинаютъ разсуждать о женщинѣ, дѣтяхъ, о разныхъ другихъ предметахъ, и наконецъ завираются до того что разговоръ приходится прекратить насильственнымъ образомъ, а именно: среди длиннѣйшей рѣчи, въ которой развивается теорія дарвинизма, Говэнъ, усыпленный собственною риторикой, погружается въ глубокій сонъ. Симурденъ, рѣшившій вѣроятно что наговорились досыта, "сталъ отступать задомъ къ двери не отрывая взора отъ молодаго человѣка". Такъ достойно завершается эта въ высшей степени бездарная сцена. Гильйотина готова. Симурденъ съ судьями присутствуетъ при казни. Приводятъ Говэна. Приговоренный не связанъ; правою рукой онъ посылаетъ прощальный знакъ Симурдену, вскрикиваетъ: "да здравствуетъ республика!" Минуту спустя послышался отвратительный ударъ. Говэна не стало. Въ то же мгновеніе раздался пистолетный выстрѣлъ. Симурденъ, не чувствуя себя въ состояніи пережить своего возлюбленнаго ученика, застрѣлился.
   Я изложилъ очень подробно весь сценарій чтобы вы сами могли судить о крайней бѣдности содержанія романа.
   Отрядъ республиканскихъ войскъ борется съ Вандейцами въ одномъ изъ уголковъ Бретани. Республиканцы неумолимы по принципу, Вандейцы жестоки по необходимости. Они рѣжутся, жгутъ, грабятъ, неистовствуютъ; знаете почему? Одни отстаиваютъ монархію, другіе республику, отвѣтите вы. Нѣтъ, вы ошибаетесь.
   Республиканцы и Бретонцы рѣжутся, первые отстаивая попранныя права "человѣчества", воплощеннаго въ трехъ малюткахъ, изъ коихъ старшему четыре года, вторые "попирая" эти права.
   Благодаря этимъ дѣтямъ, лютый предводитель Вандейцевъ преобразуется въ великодушнаго героя, спасаетъ ихъ и добровольно предаетъ себя въ руки неумолимыхъ враговъ; благодаря имъ, начальникъ республиканскихъ войскъ, тронутый поступкомъ предводителя Вандейцевъ, спасаетъ послѣдняго отъ смерти и погибаетъ за это на плахѣ; благодаря имъ, безпощадный делегатъ Комитета Общественнаго Спасенія, приговорившій къ смерти начальника республиканскихъ войскъ, застрѣливается повинуясь своей совѣсти. Сами же дѣти спасены.
   Все дѣйствіе вертится кругомъ трехъ малютокъ Мишель Флешаръ, если только можно назвать дѣйствіемъ мелодраматичную бѣднѣйшую канву, на которую авторъ надѣлалъ тамъ-сямъ нѣсколько отдѣльныхъ "предметовъ", вывелъ кругомъ каждаго изъ нихъ неумѣренное количество украшеній а узоровъ, а затѣмъ сметалъ все это вмѣстѣ на живую нитку.
   Характеровъ и типовъ нѣтъ. Завязка убогая. Исторической правды на въ разказываемыхъ событіяхъ, ни въ выведенныхъ на сцену историческихъ личностяхъ никакой нѣтъ. Двѣ-три капли чего-то похожаго на чувство, два-три проблеска игры страстей, исчезающихъ въ морѣ напыщенныхъ тирадъ, доктринерскихъ разглагольствій, теоретическихъ преувеличеній, неудобосваримыхъ гипотезъ и надутой риторики, риторики, риторики....
   Вы видите что по "духовнымъ" своимъ качествамъ Девяносто третій годъ не можетъ быть причисленъ къ художественнымъ произведеніямъ.
   Что же касается матеріальныхъ качествъ, до формъ, стиля, до временамъ они блестятъ, но въ большей части случаевъ это грустная пародія на самого Виктора Гюго: его недостатки преувеличены до крайности, достоинства исчезаютъ совершенно.
   Преувеличенность доходящая до смѣшнаго, самыя невозможныя сравненія, нагроможденіе метафоръ, скопленіе антитезъ; вычурность и взъерошенность поражаютъ, не взирая на то что Викторъ Гюго пріучилъ насъ и къ вычурности, и ко взъерошенности; мало того что поражаютъ, онѣ подъ конецъ чрезвычайно утомляютъ читателя.
   Есть тамъ, напримѣръ, одна сцена,-- сцена отвязавшейся каронады,-- которую я не знаю какъ и обозвать. Развратъ слова, оргія пера, одно ей названье. Эти нѣсколько страницъ, посвященныя разказу о подвигахъ отвязавшейся пушки и о единоборствѣ съ нею артиллериста, могутъ служить образцомъ злѣйшей пародіи на вычурный стиль Виктора Гюго.
   Дѣло идетъ объ отвязавшейся пушкѣ на суднѣ Claymor. Глава озаглавлена: Tormentum belli.
   "Отвязалась одна изъ каронадъ батареи, 24хъ-фунтовое орудіе. Это, можетъ-быть, опаснѣйшій изъ несчастныхъ случаевъ на морѣ. Ничего болѣе грознаго не можетъ случиться съ военнымъ судномъ въ открытомъ морѣ.
   
   "Оторвавшаяся пушка немедленно становится какимъ-то сверхъестественнымъ животнымъ. Это машина превращающаяся въ чудовище. Эта масса раскатывается на колесахъ какъ билліардный шаръ, накреняется съ боковою качкой, ныряетъ при килевой качкѣ, бѣжитъ, возвращается, останавливается какъ будто раздумываетъ, снова движется, пролетаетъ какъ стрѣла въ длину судна, вертится, ускользаетъ, убѣгаетъ, становится на дыбы, ударяется, разбиваетъ, убиваетъ, уничтожаетъ. Это бѣшеный баранъ бьющійся о стѣну. Прибавьте, это баранъ желѣзный, стѣна деревянная. Это выступленіе вещества на свободу; кажетъ будто этотъ вѣчный рабъ мститъ; кажетъ будто злоба заключающаяся въ томъ что мы называемъ неодушевленными предметами вдругъ проявляется и разражается; кажется будто это теряетъ терпѣніе и хочетъ воздать темную отплату; ничего неумолимѣе гнѣва неодушевленнаго. Эта яростная масса дѣлаетъ прыжки какъ пантера, она тяжела какъ слонъ, проворна какъ мышь, настойчива какъ обухъ, неожиданна какъ зыбь, излучиста въ движеніяхъ какъ молнія, глуха какъ могила. Она вѣситъ десять тысячъ и рикошетируетъ какъ дѣтскій мячъ. Это вращенія, неожиданно прерываемыя прямыми углами. И что дѣлать? Какъ съ нею справиться? Буря перестаетъ, ураганъ проходитъ, вѣтеръ спадаетъ, сломанная мачта замѣняется, течь можетъ быть остановлена, пожаръ можно потушить; но съ этимъ громаднымъ бронзовымъ животнымъ, что съ нимъ дѣлать? Какъ взяться? Вы можете образумить дога, удивить быка, очаровать боа, испугать тигра, растрогать льва; никакого средства съ этимъ чудовищемъ, выпущенною пушкой. Вы не можете ее убить, она мертвая, и въ то же время она живетъ. Она живетъ мрачною жизнью дарованною ей безконечностью. Подъ нею полъ качающій ее. Ее качаетъ море, а море качаетъ вѣтеръ. Этотъ истребитель -- игрушка. Судно, волны, вѣтры, все это держится между собою; отсюда ужасная его жизнь. Что дѣлать съ этимъ сцѣпленіемъ? Какъ затормозить этотъ чудовищный механизмъ крушенія? Какъ предвидѣть его движенія взадъ и впередъ, его остановки, его удары? Каждымъ ударомъ въ бортъ онъ можетъ пробить судно. Какъ угадать эти ужасныя излучины? Здѣсь имѣешь дѣло со снарядомъ который раздумываетъ, который какъ бы мыслитъ, который каждую минуту мѣняетъ направленіе. Какъ остановить то что нужно избѣгнуть? Ужасная пушка мечется, движется, отступаетъ, бьетъ направо, бьетъ налѣво, обращается въ бѣгство, проскакиваетъ мимо, обманываетъ ожиданія, давитъ препятствіе, давитъ людей какъ мухъ. Весь ужасъ положенія въ движущемся полу. Какъ бороться съ плоскостью имѣющею капризы? Судно держитъ плѣннымъ въ своемъ животѣ громъ, и громъ этотъ хочетъ освободиться; нѣчто въ родѣ грома раскатывающагося по землятресенію" (кн. I, стр. 63, 64).
   
   До такихъ крайностей, до такой разнузданности Викторъ Гюго не доходилъ еще никогда. Подчасъ кажется что бѣдный старикъ заговаривается. "Громъ раскатывающійся по землетрясенію", "зеленый мракъ", "человѣкъ схватившійся съ молніей", "зданіе это догматъ", "статуя наблюдаетъ, башня сторожитъ, фасадъ зданія смотритъ", "растерявшаяся (qui perd contenance) старая величественная книга, въ этомъ есть что-то трагическое", и пр. и пр. Это уже совершенная безсмыслица. А паѳосъ, въ который авторъ впадаетъ чуть ли не на каждой страницѣ? Исключая немногихъ мѣстъ, паѳосъ этотъ картонный, диѳирамбическій жаръ -- поддѣлка.
   Паѳосъ возможенъ только при извѣстной дозѣ вдохновенія; иначе приходится прибѣгать къ разнаго рода внѣшнимъ пріемамъ чтобы поддѣлаться подъ вдохновеніе. Какого сорта паѳосъ можетъ выйти изъ подобной стряпни, судить не трудно. Девяносто третій годъ знакомитъ насъ съ тайнами этого искусственнаго воспроизведенія диѳирамбическаго жара. Формула проста какъ рецептъ изъ поваренной книги госпожи Аздѣевой:
   1) Взять имя существительное помудренѣе и прилагательное, принимая послѣднее въ смыслѣ существительнаго. Затѣмъ, первое оставить безъ перемѣны; второе перегнать въ родительный падежъ единственнаго числа; приставить слова одно къ другому въ томъ же порядкѣ и поставить точку. Примѣры: "Необузданность разрушающаго". "Мстительность неодушевленнаго". "Высокомѣріе неожиданнаго".
   2) Размѣщать, отъ времени до времени, фразу такъ: двоеточіе; предъ двоеточіемъ мѣстоименіе это, за двоеточіемъ имя существительное. Затѣмъ, фраза удлинняется и дополняется отъ начала. Примѣръ: "Онъ увидѣлъ это: топоръ". Иногда вмѣсто это ставить: эта вещь, съ прилагательнымъ. Примѣръ: "Въ немъ заговорила эта странная вещи: совѣсть". "Съ одной стороны это: безвыходная готическая запутанность; съ другой, эта простая вещь: рѣзакъ".
   3) Употреблять какъ можно чаще эффектныя прилагательныя, въ особенности же слово трагическій. Примѣры: "Трагическія сестры", "трагическая книга".
   Поищемъ теперь что имѣлъ въ виду Викторъ Гюго разрѣшаясь своимъ позднимъ дѣтищемъ, иначе говоря, съ какою цѣлью написавъ Девяносто третій годъ. Это не романъ, въ немъ нѣтъ "интриги", нѣтъ развитія и игры страстей, нѣтъ внутренней связи между различными эпизодами и перипетіями дѣйствія; это не исторія -- правды исторической, какъ ужи сказано выше, нѣтъ, главныя дѣйствующія лица вымышлены; это не легенда -- время дѣйствія слишкомъ близко отъ насъ.
   Что же въ такомъ случаѣ Девяносто третій годъ? Тенденціозная демагогко-соціалистская сказка съ неосуществленными претензіями изобразить революціонную эпопею.
   Два принципа находятся въ присутствіи, въ столкновеніи. Первый, принципъ революціи, воплощенъ въ Симурденѣ; второй, принципъ роялизма, въ Лантенакѣ: Симурденъ былъ прежде священникомъ; затѣмъ онъ превратился... но пусть самъ авторъ опредѣлитъ въ кого онъ превратился: "Этому священнику нравился девяносто третій годъ. Эта безумная, дикая, исполненная великолѣпія среда была ему полетать.... Коммуна наблюдала за конвентомъ, клубъ епископства, предсѣдаемый Симурденомъ, наблюдалъ за коммуною... Священникъ попавшій въ революцію долженъ былъ быть или послѣднимъ негодяемъ, или высшимъ существомъ: Симурденъ сталъ высшимъ существомъ... Такой человѣкъ былъ ли человѣкомъ?"
   Въ другомъ мѣстѣ авторъ называетъ рѣчь Симурдена "святымъ словомъ". Вы чувствуете на каждой страницѣ что Симурденъ долженъ изображать истаго революціонера, поставившаго себѣ задачею "перерожденіе общества". Итакъ Симурденъ не что иное какъ прототипъ, идеалъ суроваго республиканца-революціонера, прототипъ, который "учитель" Викторъ Гюго бросаетъ массѣ въ назиданіе и на поученіе. Мы знаемъ теперь что долженъ изображать Симурденъ; посмотримъ же что онъ говоритъ и какъ онъ дѣйствуетъ.
   -- Почему ты отказался, спрашиваетъ Симурденъ у Говена,-- отдать подъ судъ все стадо стариковъ священниковъ взятыхъ подъ Лувиньи?
   -- Я не воюю со стариками.
   -- Старый священникъ хуже молодаго. Мятежъ опаснѣе когда онъ проповѣдуется сѣдыми волосами. Морщинамъ вѣрятъ. Слышишь, Говэнъ, не нужно имѣть ложнаго состраданія. Цареубійцы -- освободители. Не спускай взора съ башни Тампля.
   -- Башня Тампля! Я бы сейчасъ оттуда выпустилъ дофина. Я не воюю съ дѣтьми.
   Взоръ Симурдена принялъ строгое выраженіе.
   -- Знай же, Говэнъ, что войну слѣдуетъ вести противъ женщины когда она называется Маріей-Антуанетою; противъ старика когда онъ называется Піемъ VI, лапою, и противъ ребенка когда его зовутъ Лудовикомъ Калетомъ.
   Жестокость Симурдена авторъ извиняетъ и объясняетъ тѣмъ что делегатъ-якобинецъ былъ до того священникомъ. "Священство сдѣлало ночь въ Симурденѣ", говоритъ онъ.
   Симурденъ неумолимъ; гильйотина, кровь, кровь и гильйотина, вотъ его средства. При каждомъ новомъ проявленіи кровожадности делегата Комитета Общественнаго Спасенія, Викторъ Гюго старается доказать что происходитъ это вслѣдствіе необходимости и твердости, непреклонности убѣжденій республиканца. Симурдену мало чтобы человѣкъ былъ казненъ, ему еще хочется чтобы субъекта казнили такъ-то, а не такъ-то. Священниковъ и монахинь разстрига преслѣдуетъ съ особенною яростью. Всѣ ренегаты таковы. Авторъ же объясняетъ эту усиленную ненависть тѣмъ что Симурденъ, бывъ самъ священникомъ, лучше всякаго другаго сознавалъ "вредъ духовной касты". Великодушія, гуманности онъ не признаетъ подъ тѣмъ предлогомъ что долгъ, преслѣдованіе цѣли и "идея" идутъ прежде. Такого-то человѣка Викторъ Гюго называетъ: un homme plein de vertue et de vérités, une conscience pure, и присовокупляетъ что жестокій республиканецъ былъ на самомъ дѣлѣ le plus fraternel des hommes.
   Для васъ, этотъ Симурдезъ кровожадный циникъ, мерзкій педантъ гилѣйотины и при всемъ этомъ слабаго ума человѣкъ. Онъ рта не открываетъ безъ того чтобы не отколоть какой-нибудь высокопарной глупости. Этотъ разстрига не можетъ ни на что взглянуть спроста, натурально; онъ вѣчно мудрствуетъ ни къ селу ни къ городу, и преувеличиваетъ все до чего ни коснется. Словомъ, безобразная и отвратительная фигура, очень напоминающая нѣкоторыхъ изъ современныхъ набольшихъ демагогіи.
   Говэзъ, добродѣтельный Говэнъ, изображаетъ изъ себя нѣчто въ родѣ идеальнаго радикала-соціалиста. Онъ витаетъ въ выспреннихъ сферахъ, мечтаетъ вѣчно, и въ бою, и на бивакѣ, и въ тюрьмѣ. Здраваго смысла, повидимому, имѣетъ не много. Риторъ первой руки, и въ словопреніяхъ затыкаетъ за поясъ даже самого Симурдена.
   Очевидно что личность Говэна задумана въ романѣ какъ нѣчто прекрасное, но не осуществимое. Розовое облако на багровомъ фонѣ. Несостоятельность принциповъ этой личности доказывается тѣмъ что приговоренный къ смерти Говэнъ сознаетъ самъ что заслужилъ казнь. Разумѣется, доказывается это между строками.
   Остальныя республиканскія личности (исключая Робеспьера, Марата и Дантона), появляющіяся эпизодически въ романѣ, статисты, "безъ рѣчей", но представляются во всѣхъ случаяхъ добродѣтельными и вообще хорошими людьми.
   О Лантенакѣ, Иманусѣ и вообще роялистахъ здѣсь я говорить не буду; вы могли сами заключитъ какая роль имъ выпала въ послѣднемъ твореніи Виктора Гюго.
   Девяносто третій годъ не что иное какъ рамка къ "титанической" фигурѣ Симурдена. Вы знаете теперь что это за фигура. По ней судите и о рамкѣ.
   Симурденъ и гильйотина -- двѣ вещи неразрывно связанныя между собою. Поэтому "меченосецъ революціи", какъ авторъ называетъ гильйотину, долженъ былъ непремѣнно появиться въ романѣ.
   Напомнимъ прежде что третье слово "работниковъ общественнаго перерожденія" -- отмѣна смертной казни. Мы предъ гильйотиною; предъ этою убивающею, уничтожающею, безсмысленою машиною, предъ этою "силой", какъ называетъ ее авторъ. Съ первыхъ словъ вы чувствуете что, не взирая на ея "ужасную роль", старый демагогъ преклоняется предъ "этою простою вещью -- рѣзакомъ", преклоняется благодаря "великой миссіи" выпавшей на ея долю. Съ особенныхъ тщаніемъ, съ особенною настойчивостью силится онъ доказать что эра гильйотины должна была неминуемо, фатально наступитъ. На описаніе любезной ему машины и на защиту ея миссіи авторъ изощрилъ все свое краснорѣчіе, употребилъ въ дѣло самыя яркія краски. Онъ сопоставляетъ старую феодальную башню ла-Тургъ, высившуюся съ незапамятныхъ временъ на дикой скалѣ Бретани, и гильйотину построенную за одну ночь у подножія башни.
   
   Ла-Тургъ воплощала въ себѣ пятнадцать вѣковъ вассальства, феодализма; гильйотина -- 93й годъ; и эти двѣнадцать мѣсяцевъ перевѣшивали предшедшіе имъ пятнадцать вѣковъ.
   Ла-Тургъ была монархія, гильйотина -- революція.
   Трагическая очная ставка.
   Съ одной стороны долгъ, съ другой срокъ платежа.
   Съ одной стороны, безвыходная готическая запутанность, рабъ, господинъ, невольникъ, властелинъ, простонародье, дворянство, многосложный кодексъ, союзъ священника и судьи, безчисленныя стѣсненія, фискъ, налоги, крѣпостничество, подати, изъятія, преимущества, предразсудки, фанатизмъ, королевская привилегія на банкротство, скипетръ, тропъ, произволъ, божественное право; съ другой эта простая вещь: рѣзакъ.
   Съ одной стороны узелъ, съ другой топоръ.
   Ла-Тургъ разсматривала гильйотину. Она спрашивала у себя:
   Что бы это могло быть?
   Казалось что это выросло изъ-подъ земли.
   И дѣйствительно, оно вышло оттуда.
   Въ роковой землѣ зародилось мрачное дерево.
   Изъ этой земли, орошенной столькими слезами, лотомъ, кровью, изъ этой земли гдѣ было вырыто столько могилъ, столько ямъ, столько пещеръ, столько ковъ, изъ этой земли гдѣ гнили всѣ смерти учиненныя всѣми тиранніями, изъ этой земли покрывшей такія бездны, изъ этой земли гдѣ погребено столько злодѣяній, ужасныхъ сѣменъ, изъ этой глубокой земли выросла, въ назначенный день, эта неизвѣстная, эта мстительница, эта жестокая машина, этотъ меченосецъ, и 93а годъ сказалъ старому свѣту: я явился. И гильйотина имѣла право сказать башнѣ: я твоя дочь.
   Преступница-исторія взирала на исторію-карательницу.
   
   Итакъ вотъ все что эти люди, воплощающіе въ себѣ, по ихъ сказаніямъ, прогрессъ и совершенствованіе, вотъ все что они нашли противопоставить "преступному прошлому", топоръ, кровь, уничтоженіе, разрушеніе.
   Вотъ средство съ помощію котораго ничтожная часть одного поколѣнія хочетъ исправить коллективность заблужденій и ошибокъ пятнадцати, сорока вѣковъ.
   Вотъ оно, послѣднее слово ихъ прогресса! Прогрессъ основанный на разрушеніи, указывающій только на средства къ разрушенію, ничего не созидающій и дающій лишь темныя, неопредѣленныя, несбыточныя обѣщанія...
   Родъ человѣческій идетъ впередъ и совершенствуется. Тысячи лѣтъ онъ плутаетъ пробивая себѣ дорогу. Онъ потеръ два куска дерева и нашелъ огонь; теперь у него фосфорныя спички. Сколько пришлось ему искать и плутать чтобы найти фосфорную спичку? Прежде онъ жилъ въ землянкахъ; теперь у него лѣстница освѣщена газомъ. Прежде онъ питался сырымъ мясомъ и дикими плодами; теперь онъ варитъ кофе на спирту. Прежде онъ прикрывалъ свое тѣло звѣриными шкурами; теперь онъ крахмалитъ свои рубашки и затягивается въ корсеты. Прежде онъ слушалъ у очага сказки; теперь онъ можетъ прочесть книгу нѣсколько дней послѣ того какъ послѣдній листъ вылетѣлъ изъ-подъ типографскаго станка.
   Сколько пришлось человѣчеству ошибаться и плутать пока оно не достигло всего этого! Сколько фазъ развитія перешло оно, воображая себѣ каждый разъ что достигло апогея! Сколько поколѣній произнесло съ гордыхъ презрѣніемъ слово: прошлое, забывая о томъ что и они, въ свою очередь, станутъ прошлымъ!
   Прошлое стоитъ за нами великимъ примѣромъ. Оно указываетъ намъ наши плутанія, наши ошибки; благодаря ему а его поученіямъ мы совершенствуемся.
   Почему, же одно поколѣніе должно отвѣчать за итогъ ошибокъ и плутаній предшедшихъ поколѣній? Почему мы должны отвѣчать, за нашихъ предковъ, за то что они совершили, и въ чемъ они -- дѣти своего вѣка -- не виноваты? Почему же тогда не требовать отъ насъ отчета въ томъ что праотцы паши не ѣздили на пароходахъ, не посылали телеграммъ, не лѣчились электричествомъ?
   Эти люди утверждаютъ что хлопочутъ во имя человѣчества, дѣйствуютъ же безчеловѣчно и проповѣдуютъ безчеловѣчность. Свою храмину "общественнаго перерожденія" они хотятъ воздвигнуть на трупахъ, сложить изъ костей, скрѣпить кровью.
   Какой архитектуры должна быть эта храмина они не говорятъ, не знаютъ еще сами; они знаютъ только матеріалъ изъ котораго она должна быть сложена!
   Такого-то рода теорій Викторъ Гюго, на закатѣ дней своихъ, сталъ защитникомъ, восторженнымъ пѣвцомъ и проповѣдникомъ. "Мятежъ опаснѣе когда онъ проповѣдуется сѣдыми волосами. Морщинамъ вѣрятъ", сказалъ онъ самъ въ послѣднемъ своемъ произведеніи. Онъ знаетъ что значитъ его слово и злоупотребляетъ своимъ словомъ. Тѣмъ онъ преступнѣе."..
   Его предупреждали и предупреждаютъ. Напрасный трудъ! Въ эти годы не мѣняются. Въ эти годы даже онъ не перемѣнится онъ, перелившійся, на своемъ вѣку, во всѣ цвѣта политическаго хамелеона.
   Бурбоновъ онъ славилъ и воспѣвалъ. Они его щедро одарили. Орлеановъ онъ славилъ и провозгласилъ "кровью Франціи". Они произвели его въ перы.
   Имперію онъ славилъ, воспѣвалъ, обоготворилъ фигуру Наполеона I и, быть-можетъ, болѣе всѣхъ подготовилъ Францію къ бонапартистской реставраціи.
   Еще въ 1848 году онъ былъ врагомъ республики. Прочитайте его прокламацію. Затѣмъ, уязвленное самолюбіе, минута оскорбленнаго тщеславія бросаетъ его въ объятія радикализма. Онъ остается тамъ и погрязаетъ въ болотѣ демагогіи.
   Болото грязно, но мелко -- по колѣна
   Онъ смотритъ на кишащее внизу и считаетъ себя великаномъ.
   Для васъ, видѣвшихъ его во весь ростъ, онъ сталъ ниже.
   Викторъ Гюго часто употребляетъ при сравненіяхъ слѣдующую конструкцію фразы: Съ одной стороны эта вещь, съ другой это. Позволимъ же и мы себѣ употребить эту конструкцію фразы для нѣкоторыхъ сравненій.
   Съ одной стороны мы видимъ эту простую вещь: отца оплакивающаго умершую дочь, умоляющаго Воевышняго принять дорогое, улетѣвшее существо. Съ другой стороны, мы видимъ это: отца рѣшившагося, въ угоду своимъ политическимъ единовѣрцамъ, спровадить на кладбище гражданскимъ порядкомъ останки послѣдняго своего сына; отца не горюющаго, не страдающаго, а поправляющаго поспѣшно послѣдніе корректурные листы Девяносто третьяго года и объясняющаго что дѣлаетъ это для того чтобы "поставитъ работу между имъ и его скорбью".
   Съ одной стороны мы видимъ эту простую вещь: Если ты посвятилъ себя на то чтобы служить страждущимъ братьямъ, твори добро, откажись отъ роскоши и излишествъ и удѣляй другимъ что можешь, корми голодныхъ, пріюти безпріютныхъ, утѣшай несчастныхъ, помогай словомъ и дѣдомъ.
   Съ другой стороны мы видимъ это: чрезвычайно богатаго господина, скупаго какъ Гарпагонъ, не удѣлившаго никогда ни крохи., ни копѣйки несчастному постучавшемуся у него въ двери, отказывающагося "по принципу" принимать участіе въ благотворительныхъ дѣлахъ и жадно копившаго деньгу неизвѣстно даже для кого, потому что дѣтей у него не осталось въ живыхъ.
   Съ одной стороны мы видимъ эту простую вещь: назвать вещь по имени, столъ столомъ, демагога демагогомъ, эпизодъ изъ Вандейскаго возстанія эпизодомъ изъ Вандейскаго возстанія. Съ другой мы видимъ это: налѣпить, изъ понятныхъ видовъ, какъ рекламу, какъ титло бросающееся въ носъ, на эпизодическій разказъ изъ временъ Вандейскаго возстанія, который могъ произойти также хорошо и въ 94 и въ 96 годахъ, зажигательное заглавіе: Девяносто третій годъ.
   Съ одной стороны мы видимъ эту простую вещь: Вы пишете для поученія массы, для народа. Вы богаты. Напечатайте учительскую книгу вашу сразу дешевымъ изданіемъ и пустите по возможно дешевой цѣнѣ, чтобы дать возможность прочесть вашу книгу тѣмъ для кого вы говорите что пишете. Съ другой стороны мы видимъ это: безсовѣстно разогнать на 900 страницахъ и раздѣлить, благодаря этому, на три книжки содержаніе одного компактнаго тома и пустить въ продажу по далеко не демократической цѣнѣ, 18 франковъ. Это, впрочемъ, понятно и извинительно. Виктору Гюго пошелъ семьдесятъ четвертый годъ, слѣдовательно онъ идетъ нога въ ногу съ вѣкомъ. Вѣкъ же нашъ годъ отъ году становится все меркантильнѣе, разчетливѣе и практичнѣе...

ПЕТРЪ ПЕТРОВЪ.

   Парижъ, 14го марта.

"Русскій Вѣстникъ", No 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru