Lib.ru/Классика: Исмаил-Заде Диляра Ибрагимовна. "...Пишу эти строки во цвете лет..."

Диляра Ибрагимовна Исмаил-Заде.
"...Пишу эти строки во цвете лет..."

Однажды, французский писатель Люсьен Перей, путешествуя, оказался в вагоне с неким пассажиром. Как водится, разговорились. И, к нечаянной радости Перея -- автора, пишущего на исторические темы, его собеседником оказался родственник лица, который видел рукопись воспоминаний графа Федора Гавриловича Головкина. Похоже, что Перей уже слышал эту фамилию, и вспыхнувший интерес мемуарам объяснялся не просто счастливой случайностью. Но откуда же французский писатель швейцарского происхождения мог что-либо знать о русском графе Головкине?

Пока единственным предположением является версия о возможном знакомстве писателя с публикациями каких-либо фрагментов воспоминаний Головкина. Дело в том, что в 1861 г. -- а этот год, вероятно, следует считать датой первого знакомства читателей с мемуарами Головкина, -- в журнале "Revue Suisse" ("Швейцарское обозрение") [Журнал "Revue Suisse" в том же 1861 г. прекратил свое существование. В библиотеках России журнала нет] некто Вильям Раймонд опубликовал биографический очерк о Федоре Головкине. Принадлежал очерк перу одному из близких графу людей -- Н. Шателену. Там же были помещены отрывки воспоминаний Головкина о царствовании императора Павла I и переписка с друзьями. Заметим, что европейская публика первой ознакомилась с мемуарами нашего соотечественника. Имело значение то обстоятельство, что большую часть своей жизни Головкин провел в Европе, да и воспоминания написаны по-французски, ибо их автор русского языка не знал.

Л. Перей высоко оценил значение мемуаров Головкина: "Чтение мемуаров превзошло наши ожидания и заключающиеся в них любопытные, часто в высшей степени новые подробности о лицах и событиях представились нам могущими дополнить и осветить некоторые неопределенные или темные стороны истории XVIII столетия".

Приведенные строки были процитированы нашим замечательным историком Н. К. Шильдером. Он сопроводил ими публикуемые на русском языке выдержки из отрывков, изданных Переем. Часть из них он приводит в собственном изложении. Необходимо, однако, обратить внимание еще на одну фразу из публикации Шильдера. Из нее следует, что фрагменты из воспоминаний Головкина публиковались еще в каком-то периодическом издании. Как пишет Шильдер: "Воспоминания графа Федора Гавриловича Головкина, правнука известного канцлера, появившаяся в двух мало известных в России французских журналах, прошли как-то не замеченными нашей исторической литературой". "К сожалению, -- продолжает Шильдер, -- из этих воспоминаний... опубликованы, до настоящего времени только небольшие отрывки и, притом, носящие несколько анекдотический характер". В сферу внимания историка они попали в период работы над книгой о Павле I. Он оценил их значение и представил русскому читателю в 1896 г. в журнале "Русская старина". Даже по этим отрывкам, считал Шильдер, "написанным живым языком, обличающим в их авторе тонкий наблюдательный ум, можно судить о том несомненном интересе и крупном значении для русской исторической науки, которые эти воспоминания представляют в их целом" [Русская старина. СПб., 1896. Т. 88. 11. С. 367]. Таким образом, русский читатель ознакомился с отрывками воспоминаний Головкина впервые в конце XIX столетия, и обязан он этим Н. К. Шильдеру.

Однако Шильдер не был единственным русским историком, узнавшим о существовании воспоминаний Головкина. Примерно в то же время с ними ознакомился известный знаток русской генеалогии А. Б. Лобанов-Ростовский. Во втором издании своей "Русской родословной книги" в 1895 г. он сообщает, что граф Федор Гаврилович Головкин оставил записки, доселе неизданные, но коими можно пользоваться с крайнею только осторожностью" [Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. СПб., Т. 1. 1895. С. 163]. Скорее всего Лобанов-Ростовский судил о мемуарах также по опубликованным отрывкам, о которых говорил Шильдер, но они ему "не показались". Быть может, имея перед собой весь текст, он оценил бы их иначе.

Шильдер свою публикацию выдержек из отрывков, опубликованные Переем, завершает следующими словами: "В интересах любителей нашей страны, будем надеяться, что записки эти не замедлят явиться на свет уже не в выдержках, а полностью". Призыв Шильдера был "услышан", но не в России, а во Франции.

В 1905 г. в Париже появляются изданные на языке оригинала воспоминания графа Ф. Г. Головкина. Они были тут же замечены в России: в том же 1905 г. в "Русском архиве" (вып. 5) в рубрике "Книжные заграничные вести" сообщалось о выходе в свет воспоминаний Головкина в публикации С. Боннэ. Публикатор был единственным человеком, который читал все сохранившиеся записи Ф. Головкина и оценил их значение, сочтя необходимым издать их как можно полно. Боннэ попытался собрать все то, что было наиболее интересным в архиве графа, в том числе и его корреспонденции, хотя они объединены под общим названием, давшем заглавие всей публикации "Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты". Очевидно, легшие в основу воспоминаний дневниковые записи Головкина, были консолидированы в специальный очерк, им самим же и озаглавленный, и Боннэ сохранил это при публикации массива бумаг Головкина. Все находившееся тематически и в жанровом отношении вне записей о павловском царствовании, как то: отдельные зарисовки, литературные портреты, корреспонденты Головкина, выделено в самостоятельные разделы.

Но значение проделанного Боннэ заключается не только в разделе публикации архива графа Федора. Собирая по крупицам сведения о нем, он реконструировал его биографию, представив нам этого удивительного человека во всем объеме его обаяния и недостатков.

С. Боннэ сопроводил публикацию записок пространным, на первый взгляд, громоздким предисловием, тем не менее, подкупающим своей тщательностью, знанием русской историографии и истории. Главное же, желая приблизить читателя к описываемым Головкиным историческим реалиям, Боннэ в большинстве случаев комментирует их, в чем, безусловно, заключается достоинство его издания. Поле его поисков было расширено и в направлении изучения архивных источников для подтверждения, либо -- напротив, той или иной версии Головкина.

Каким же образом С. Боннэ получил доступ к архиву графа Головкина? Во время своего путешествия по достопримечательным местам Швейцарии, Боннэ посетил замок Монна, расположенный в окрестностях Лозанны. Как пишет Боннэ, любезный владелец -- г. де-Ф. -- так Боннэ называет хозяина замка, ознакомил его со своей коллекцией, обратив внимание на галерею портретов предков. В их числе находились портреты представителей знатного рода графов Головкиных. Так началось знакомство Боннэ с архивом Головкина, который более полутора веков хранился в замке. В Монна, кроме воспоминаний Ф. Головкина находилась небольшая часть архива рода Головкиных. Связано это было в значительной степени с тем, что один из видных представителей рода -- вице-канцлер Михаил Гаврилович Головкин был обвинен в дворцовом заговоре против взошедшей на престол Елисаветы Петровны. Он был выслан, а все имущество было конфисковано, включая семейные бумаги.

Но, как оказалось, изъятие бумаг коснулось и автора мемуаров. Об этом достаточно убежденно сообщает владелец бумаг графа в качестве завершающего примечания к блоку воспоминаний о Павле I и его времени: "На этом листе рукопись графа Федора внезапно прерывается. Нарочно ли это сделано, или же продолжение ее было уничтожено, когда ящик, заключавший в себе бумаги графа Федора Головкина, был открыт и обыскан в Берне какими-то оставшимися неизвестными лицами -- это вопрос". Далее сам Боннэ делает вывод о том, что не исключено, что опубликованные в 1861 г. Шателеном фрагменты, содержащие, по-видимому, сведения о последних днях пребывания Головкина при дворе Павла I, являлись недостающими страницами из его воспоминаний.

Необходимо также обратить внимание и на другое обстоятельство. Боннэ не раз цитирует то или иное место из воспоминаний Головкина, или же ссылается на них ("в бумагах графа Федора"), что свидетельствует о том, что какая-то часть архива осталась за пределами его публикации.

Естественным было желание узнать что-либо о публикаторе воспоминаний Головкина, заслуживающего самых похвальных слов. Но, увы, все попытки оказались тщетными.

Французское издание мемуаров Ф. Г. Головкина обратило на себя внимание в России. В 1907 г. в журнале "Русская старина" (Т. 129. No 1-3; Т. 130. No 4) появляется в русском переводе значительная часть из опубликованного Боннэ и касающаяся текста очерка "Двор и царствование Павла I". Литературные портреты включены были лишь частью. Что же касается корреспонденций дружеского окружения Головкина, то они не вошли вовсе. Впрочем, создается впечатление, что публикация не была завершена. Имя публикатора русского перевода фрагмента воспоминаний было скрыто под псевдонимом -- В. Т. Под ним подразумевалась сотрудничавшая в "Русской старине" Вера Васильевна Тимощук [Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. 1. М., 1956. С. 205]. К сожалению, она по непонятной причине не указала на источник своей публикации -- издание Боннэ, равно как и не воспользовалась его комментариями. Приведенные в кратком введении биографические сведения о графе Головкине также были заимствованы из обстоятельного предисловия Боннэ, оттуда же была процитирована оценка воспоминаний, данная Боннэ.

Однако независимо от этого, в начале XX столетия в российской периодике, исторических журналах время от времени появлялись отрывки из воспоминаний Головкина, не вошедшие в издание Боннэ. Так, в 1900 г. в "Историческом Вестнике" (т. 80. No 5) публикуются отрывки (без указания на публикатора), как сказано, "из неизданных записок графа Ф. Г. Головкина", посвященных А. В. Суворову. Отдельные, разрозненные сведения о фельдмаршале и его семье содержались в издании Боннэ. Однако в "Историческом Вестнике" они представлены в виде самостоятельного очерка. В 1914 г. "Русская Старина" (т. 157. No 3; т. 160. No 10, 11) печатает отрывки из воспоминаний Головкина, также в виде отдельных очерков, известным российским историком Е. С. Шумигорским -- автором биографических работ по истории Павла I. Извлеченные из воспоминаний Головкина литературные портреты представляют лиц, оставивших заметный след в истории XVIII в. И, в данном случае, Шумигорский, снабдивший примечаниями свои публикации, не указывает на их происхождение. Но при этом, Шумигорский присовокупляет: "Записки графа Ф. Г. Головкина, бывшего русским посланником в Неаполе в конце царствования Екатерины, далеко не все известны...". Между тем, по его мнению, они ярко характеризуют эпоху и самого автора. Однако вопрос о том, каков же источник происхождения отрывков из воспоминаний Головкина, которые не вошли в публикацию Боннэ, державшего в руках рукопись мемуаров, до сих пор остается без ответа.

Следует обратить внимание также на то, что публикация Шумигорского вышла в свет после того, как в 1912 г. московское издательство "Сфинкс" в серии "Историческая библиотека" издало русский перевод воспоминаний Головкина, осуществленного в 1905 г. в Париже С. Боннэ. Он абсолютно идентичен французскому изданию, переводчик А. Кукель сохранил как предисловие Боннэ, так и все его примечания. Он лишь не воспользовался алфавитным указателем Боннэ, а, также, в силу непонятных причин -- возможно каких-то технических оплошностей -- не поместил двух генеалогических таблиц (No IV-V), хотя ссылка на них содержится в тексте. Между тем, одна из них является самой главной, поскольку посвящена роду Головкиных, и ее отсутствие сильно затрудняет чтение текста. В настоящем издании таблицы восстановлены по французскому изданию.

В процессе подготовки публикации мемуаров Головкина, неожиданно выяснилось следующее обстоятельство. Ни в одном из энциклопедических изданий не нашлось места для Федора Гавриловича Головкина, в отличие от других представителей рода. Тем самым он как бы признавался фигурой малозначительной, не заслуживающей специального внимания. Сведения о нем отсутствуют даже в таком издании, как "Русский биографический словарь". При том, что на его воспоминания ссылались историки, литературоведы, тем самым воздавая должное ему как мемуаристу, лишь публикаторы его бумаг (Шильдер, Шумигорский, Боннэ) сообщали биографические сведения о нем. Именно с таких позиций он был отмечен в справочнике "История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях". (Т. 1. М., 1976. С. 199).

Граф Федор Гаврилович Головкин принадлежал к роду, истоки которого восходили к концу XV в. В лето 1485 г. к великому князю Ивану Васильевичу, самодержцу всея Руси, выехали из Польши (Волыни) шляхтич Ян Кишукумович (Кучукомович) Головкин с сыновьями. Стал он боярином у Дмитриевского удельного князя Юрия Ивановича. Служили Головкины на государевой службе, клали свои головы за новое отечество; ходили в стольниках, постельничих, комнатных. За "многие службы" им жаловались вотчины, земельные угодья, деревни [Лихачев Н. П. Родопроисхождение дворян Головкиных. -- Известия Русского Генеалогического Общества. СПб., 1903. Вып. 2. С. 89-148].

Возвышение Головкиных произошло в эпоху петровских преобразований и связано было непосредственно с самим Петром I, состоявшим с ними в родстве по материнской линии. "Простой дворянин московский" Головкин Иван Семенович становится окольничим, затем -- боярином.

Сын его Гавриил Иванович был приближен к царю в юношеском возрасте (они были почти ровесниками) и оставался преданным ему человеком, ревностным сторонником его реформаций, пользуясь его неограниченным доверием, выполняя различные поручения на занимаемых постах -- будь то поприще государственного деятеля, или -- дипломатическое. Начав со стольника царевича Петра Алексеевича, затем постельничего, сопровождал царя Петра в его походах, работал с ним на верфях в Голландии. Ему приходилось решать самые деликатные и ложные дипломатические задачи -- переговоры по выборам нового короля Польши, или же с Мазепой. В качестве сенатора участвовал в разработке внутриполитических реформ, в годы Северной войны много сделал для расширения антишведской коалиции и др. Именно Гавриил Иванович, после успешного завершения Северной войны, заключения Ништадтского мира 1721 г. от имени Сената обратился к Петру I с просьбой принять титул "Отца Отечества, Петра Великого Императора Всероссийского". И, как все то многое, что в петровскую эпоху было впервые, Головкин стал одним из первых российских графов, государственным канцлером (1709 г.).

Гавриил Иванович дал детям европейское образование. Его сын Александр с малых лет был отличен Петром I и отправлен в Берлин в Академию Наук, основанную королем Фридрихом I и считавшуюся одним из лучших учебных заведений. Женился Александр Гавриилович по протекции Петра на богатейшей графине Дона, происходившей из знатного прусского рода.

Александр Гавриилович справедливо относили к числу наиболее просвещенных русских людей своего времени, что сыграло роль при определении его на дипломатическую работу. На протяжении всей своей почти полувековой служебной деятельности он представлял Россию в качестве посланника при прусском королевском доме в Берлине, французском -- в Париже. На посту чрезвычайного и полномочного посла в Гааге его коснулась царская опала, постигшая его сестру Анну Гаврииловну, обвиненную в заговоре против императрицы Елисаветы Петровны (так называемое "политическое дело" Лопухиных). Более всего его положение ухудшилось после падения его покровителя канцлера А. П. Бестужева-Рюмина. Несмотря на приказ императрицы вернуться в Россию, Александр Гавриилович из опасения разделить участь брата Михаила Гаврииловича, сосланного в Сибирь, отказался подчиниться, остался в Гааге, где и скончался.

Судьба другого сына Гавриила Ивановича -- Михаила сложилась более драматично. Пользовавшийся большим влиянием при правительнице Анне Леопольдовне, он был назначен кабинет-министром и вице-канцлером по внутренним делам. Однако после дворцового переворота 1741 г., приведшего на престол Елисавету Петровну, как доверенное лицо Анны Леопольдовны был обвинен в государственной измене и приговорен к казне, замененной ссылкой в Якутию, где и умер. Подробности ареста графа Михаила Гаврииловича, случившегося в день именин его жены Екатерины Ивановны, достойно разделившей его участь, описаны в специальной, тому посвященной книге [Хмыров М. Д. Графиня Екатерина Ивановна Головкина и ее время (1701-1791 года). Исторический очерк по архивным документам. СПб., 1867]. Екатерина Ивановна имела возможность поступить иначе. Несмотря на то, что она приходилась двоюродной сестрой Анне Леопольдовне, императрица Елисавета Петровна зла на нее не держала и предлагала остаться при дворе, сохранив за ней звание статс-дамы. Екатерина Ивановна этим предложением пренебрегла, и последовала за мужем. Все имущество Головкиных, "до последней мелочи", было тщательно описано и конфисковано. Так начались потери фамильного архива Головкиных.

Из 25 детей Александра Гаврииловича, в большинстве своем умерших в младенчестве, в Россию вернулся Юрий Александрович, и, потому, не случайно, Александра Гаврииловича считают родоначальником заграничной ветви Головкиных. Это дало возможность злоязычному мемуаристу Ф. Ф. Вигелю высказаться следующим образом: "Кажется, все потомство бывшего при Петре Великом первого графа Головкина, Гавриилы Ивановича, поселилось за границей, не отказываясь, однако же, от русского подданства и, не знаю по какому праву, продолжая владеть имениями в России и пользуясь с них доходами" [Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000. С. 162].

Юрий Александрович, у которого, по мнению Вигеля, не было ничего русского, кроме имени, явился ко двору Екатерины II. Был приближен. Императрица женила его на дочери своего любимого обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина. Наблюдавший Головкина достаточно близко, Вигель составил его портрет -- человека с поверхностными познаниями, который оставался "настоящим дореволюционным французом, сохранив до глубокой старости всю их любезность, их самонадеянность и легкомыслие" [Там же. С. 163]. Карьера Головкина развивалась успешно как по линии придворной (камергер, обер-церемониймейстер), так и государственной службы (сенатор, действительный тайный советник). К 1805 г. он возглавил посольскую миссию в Китай. Помимо дипломатических задач, ему, по пути продвижения через сибирские просторы, поручалось проверить дееспособность тамошней администрации. Как говорилось в высочайшем рескрипте сенатору графу Головкину: "В числе затруднений, кои издавна встречаемы были в лучшем образовании губерний, одно из главнейших состояло в недостатке там способных и надежных чиновников. Ябеда и корысть нижних исполнителей нередко ниспровергали там лучшие начинания начальства" [Из бумаг Графа Ю. А. Головкина. Документы о посольстве гр. Головкина в Китай. СПб., 1904. С. 6]. Посольство закончилось неудачей, об этом много судачили и писали, и, конечно же, более всего Юрию Александровичу досталось от Вигеля, бывшего участником этого посольства и отозванного раньше других.

Юрий Александрович продолжал свою деятельность на дипломатическом поприще (которое можно считать фамильной чертой Головкиных) в качестве посланника в Вюртемберге, Вене. С его смертью род графов Головкиных пресекся. Дочь Юрия Александровича Наталия Юрьевна, в замужестве княгиня Салтыкова, являясь последней в роде Головкиных, получила высочайшее разрешение именоваться "княгиней Салтыковой-Головкиной" (1846 г.), а на владетелей учрежденного ими заповедного имения в мужском потомстве, а в случае пресечения оного женском, возлагалось обязанность присоединять к своей фамилии фамилию "Головкин" (1845 г.). Фамилия Головкиных через роды Салтыковых и Головкиных перешла к роду Хвощинских. Последним владельцем майората стал гвардии капитан Юрий Николаевич Хвощинский (1895 г.), прямой потомок княгини Наталии Юрьевны Салтыковой-Головкиной по старшей женской линии [Лобанов-Ростовский А. Б. Указ. соч. С. 164; Ikonnikov N. La Nobless de Russie, Deuxieme edition. T.E.I. Paris. 1958. C. 132].

Заграничная ветвь Головкиных затерялась в многочисленных потомках европейской аристократии, и нам известно о них лишь относительно генераций, современных графу Федору. Волею судеб они практически выпали из сферы внимания соотечественников. И, в данном случае, мы должны быть благодарны Боннэ, который, изучив различного рода европейские источники, воспоминания и сочинения, представил их нам на страницах своего предисловия.

Правнук канцлера Гавриила Ивановича граф Федор Гавриилович происходил из заграничной линии Головкиных, ведущей начало от его деда -- Александра Гаврииловича. Отец его Гавриил или Габриэль-Мари-Эрнет русским был уже наполовину. Он начал свою служебную карьеру в рядах швейцарской гвардии французского короля под именем маркиза де Фе-Брассьер, в чине генерал-лейтенанта состоял на службе в Голландии, комендант одной из ее провинций. Мать графа Федора-Аполлония Эртенг происходила из знатного голландского рода баронов де-Маркетт. Родившийся у них в 1766 г. сын Федор не мог не быть космополитом.

Для получения образования юный отпрыск в 1778 г. был послан в Берлин, где он не только приобретал научные знания, но и обретал светский лоск и придворные навыки в салоне своей тетушки графини Камеке. Молодое поколение Головкиных сочло целесообразным попытать счастья в России, на родине их предков. Успех должен был быть гарантирован тем, что они являлись отпрысками рода, носящего историческое имя Головкиных.

В 1783 г. граф Федор молодым человеком вместе со своими братьями появляется в Санкт-Петербурге при дворе Екатерины II. Его красивое лицо, живой и ироничный ум обратили на себя внимание императрицы, сделавшей его камер-юнкером и приблизившей к себе. Жизнь его текла мирно, он лишь должен был быть приятен государыне, рассказывая всевозможные придворные "истории", или же, сидя подле кровати императрицы, погруженной в дремоту, читал ей вслух. Нередко, наблюдая из окна дворца за прогулкой Екатерины II, рисовал виды Царского Села.

С началом войны со Швецией жизнь царедворца изменилась, его назначают генерал-адъютантом при командующим войсками на территории Финляндии графе И. П. Салтыкове, однако вспоминая об этом времени, он явно гипертрофирует свою роль на этом посту.

В последние годы царствования Екатерины карьера графа Федора достигла своего апогея -- он был приближен к фавориту императрицы П. А. Зубову, стал неизменным участником больших и малых приемов. Однако понадобилось немного времени для того, чтобы создать себе массу врагов. Его тщеславие, самонадеянность, острый ум и колкий язык, страсть критиковать все и вся, скоро сделали его общество трудно переносимым. Он сам же и положил конец своему столь успешному пребыванию при российском дворе, позволяя себе вмешиваться в придворные интриги, спорные ситуации, путая сложившиеся позиции придворного мира, примыкая к той или иной партии, совершая бездушные и неосмотрительные поступки. И Екатерина II решила вежливым образом отделаться от него, отправив в 1794 г. российским посланником в Неаполь.

Но, приехав туда, он не нашел ничего лучшего, как напечатать сатирические стихи против королевы Каролины. Более того, позабыв о своем дипломатическом статусе, принял участие в редактировании крайне резкого памфлета, также направленного против королевы. В ответ на это последовало приказание удалить его из Неаполя. Его дипломатическая карьера продолжалась всего лишь год.

Едва проехав русскую границу, граф Федор был арестован по повелению Екатерины II и отправлен в изгнание в маленькую крепость в Лифляндии Пернов, где оставался до самой кончины императрицы.

Восшествие на престол Павла I позволило ему вернуться в столицу, ко двору. Он получил должность церемониймейстера, но при строжайшем запрете острить. Граф Федор взял жену из старинного русского рода Измайловых. Наталия Петровна была дочерью Петра Ивановича Измайлова и Екатерины Васильевны Салтыковой. Батюшка ее был приближенным к Петру III человеком, его роль в день дворцового переворота и воцарения Екатерины II -- не совсем ясна, но ему пришлось пережить при ней опалу. Воцарившийся Павел, напротив, вызвал Измайлова к себе, назначил действительным тайным советником и сделал кавалером ордена Св. Александра Невского. Словом, всячески привечал его.

Как нам известно, Наталия Петровна написала два романа, вышедшие в Париже: "Альфонс де-Лодев" (1809) и "Елисавета С... история одной русской" (1802). Сам граф Федор весьма скептически оценивал литературный дар своей супруги, о чем он не раз говорил, или писал.

Федор Гавриилович оставался при дворе Павла недолго. Очевидно он не сдержался и нарушил наложенный на него запрет -- был изгнан государем из столицы с обязательством жить в своих имениях. Его досуг был заполнен весьма полезными занятиями: обучал деревенских детей азбуке, составлял всемирную историю и ... покрывал лаком свои экипажи.

После воцарения Александра I граф Федор отправился путешествовать по Европе, поселяясь поочередно в Париже, Флоренции, Вене, Берлине, лишь изредка появляясь в Петербурге и однажды -- в Москве. Он с приятностью проводит время среди легитимистской аристократии. Но его обманчивое самоощущение значимости собственной личности толкает его вновь и вновь на путь легковесных политических поступков. Он в качестве дипломата-любителя щедро раздает тут и там советы, не удосуживаясь подумать о последствиях -- об этом мы узнаем из его записей и корреспонденций. Удивительно то, что в своих дневниковых записях он ни словом не обмолвился о таком периоде в истории России, как война 1812 г. При том, что наполеоновские войны, завершившиеся Венским конгрессом, попытки Наполеона вернуть власть и связанные с этим события присутствуют не только как фон, но и преломляются через судьбы его ближайшего окружения. Известно лишь, что он в то время находился в Париже и Лозанне.

Его вилла, расположенная на возвышенности, на берегу Сены, под Парижем, названная "Монталлегре" ("Гора веселья") и обставленная со вкусом и с приличествующей русскому графу роскошью -- хорошее место для досуга. Но он перемещается в Швейцарию под Лозанну, покидая ее лишь для своих поездок по Италии, где он задерживается во Флоренции. Его общество всегда приятно, его повсюду ждут.

Граф Федор был человеком пишущим. В молодости он сочинял стихи. Имел склонность к изложению своих мыслей в эпистолярной форме. Вот почему так интересны его мастерски написанные корреспонденции. В 1821 г. были отдельно изданы "Разные письма, собранные в Швейцарии, сопровождаемые примечаниями и разъяснениями". Тогда же, в Париже увидел свет и его роман "Княгиня д'Амальфи", представлявший собой подражание рыцарским романам. Его склонность к дидактизму проявилась в сочинении "Отношение воспитания к правительству" (Женева-Париж, 1818) [Проблемами воспитания занимался еще один Головкин -- дядя графа Федора -- Александр Александрович, написавший книгу "Мои мысли о воспитании женщин или основы проекта воспитания моей дочери". Лондон, 1777 (либо Мангейм, 1778). (На французском языке). Дочь -- любимая кузина графа Федора Амалия д'Арюффен]. Что же касается труда "Рассуждения по поводу нравственного состояния Франции" (Женева, 1815), то сам Головкин как бы отрицал свое авторство, считал, что оно приписано ему, т. к. его фамилия не указана на этом сочинении. Очевидно, имело значение то обстоятельство, что русскому правительству оно не понравилось, поскольку содержало нападки на установившийся в Европе новый порядок, но более всего -- на шведского короля, состоявшего в родстве с российским императорским домом.

Из дневниковых записей графа Федора, не вошедших в публикацию Боннэ, но им процитированных, мы узнаем, что именно Головкин был тем самым "секретарем", который записывал воспоминания Станислава-Августа Понятовского, в бытность последнего польского короля в России 1797-1798 гг [Понятовский С. А. Отрывки из дневниковых записок последнего польского короля Станислова-Августа Понятовского (написанных во время его пребывания в России с 2 марта 1797 по 12 февраля 1798). -- Вестник Европы. СПб., 1808. Ч. 39. 11, и другие публикации]. Его участие заключалось не в механическом записывании воспоминаний Понятовского, а в их обсуждении, редактировании. Быть может, именно тогда Головкин ощутил вкус к мемуаристике.

Но, безусловно, лучшим из его творений являются "Воспоминания", равно как и среди созданных им литературных портретов, лучшим следует считать его автопортрет.

*** * ***

Воспоминания Головкина написаны на основе дневниковых записей, что, по словам самого графа, делало их сродни летописям. "Свой дневник, -- писал Головкин, -- в котором я каждый вечер отмечал события при Дворе, послужит мне своего рода летописи". Он вменил себе в обязанность не обходить молчанием в своих воспоминаниях ничего того, что он видел и слышал. Таким образом, дневниковая основа его воспоминаний повышает степень их достоверности. Писал их, по его собственному ироническому замечанию: "Между развалинами старины и приготовлениями к будущности". Дневниковые записи велись практически до самого конца. Так, одна из записей (об А. В. Суворове) датирована 1821 г., за два года до смерти.

В воспоминаниях Головкина, через судьбы описываемых людей, либо сюжетов просматриваются тектонические сдвиги, которые происходили в недрах европейского общества -- крушение абсолютизма и церкви, установление республики с ее кровавыми ужасами, наполеоновские войны и свержение наполеоновского деспотизма, перестройка складывавшейся столетиями в монархической Европе системы международных отношений. Разве Россия стояла в стороне от этих процессов? Она была частью мирового процесса, и свидетельства тому содержатся в его записях.

Через судьбы его персонажей мы узнаем об исторических событиях, сотрясавших Европу и Россию. Знакомство с их биографиями значительно увеличивает их масштабы, усиливая их значение, невзирая на место, отведенное им на страницах воспоминаний. Так, до нас доносится эхо далекой и давно уже забытой Семилетней войны, в которую были вовлечены европейские державы и Россия, или -- за испанское наследство. Мы вновь вспоминаем о войнах с Турцией и Швецией, о разделах Речи Посполитой, не говоря уже о французской революции, наполеоновской империи, дворцовых переворотах и тому подобное.

Но графа Федора окружал и мир легких связей и интриг, мир, в котором превыше всего ценились острота и каламбур, служившие подчас своего рода ширмой для того, чтобы спрятать истину. Именно тогда родился знаменитый афоризм Талейрана, воспринимаемый значительно шире, чем дипломатическая тактика: "Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли".

Граф Федор Головкин по своему рождению и воспитанию оказался на стыке русской и европейской культур, и его справедливо считали космополитом. Близость к русскому и европейскому дворам, монаршей власти, родственные связи с европейской и российской аристократией обогащали его знания высшего света. Умный и начитанный, беспечный и общительный, наблюдательный и остроумный, он был желанным в любом обществе, а его умение говорить несерьезно о серьезном, столь ценимое во все времена, делали его предпочтительным собеседником. Как писал один из его корреспондентов, французский маршал Коаньи: "Я, конечно, очень люблю читать Ваши письма, но все же предпочитаю слушать Вас и при этом глядеть на Вас. С Вами предметы для разговоров неисчерпаемы, начиная с политики и кончая клубной болтовней". Мадам де-Сталь напишет ему: "Где Вы -- там движенье и жизнь, которые исчезают вместе с Вами". Сознаемся, такая похвала дорогого стоит. Он был равно интересен Фридриху II и Екатерине Великой, писательнице Сталь и Каподистрия, Талейрану и Меттерниху.

Со страниц его воспоминаний встает череда королей и королев, императриц и императоров, великих князей, герцогов и дофинов, государственных, политических и военных деятелей, фаворитов и авантюристов, писателей, ярких представителей титулованной русской и европейской знати рубежа XVIII-XIX вв.

Персонажи воспоминаний графа Головкина являли собой удивительный мир, в котором сочетались: высокая образованность и невежество, воинская доблесть и бездарность, проявления замечательного государственного ума и дипломатического умения, скаредность, мотовство и самодурство, а личные судьбы складывались столь причудливо, что более походили на захватывающий роман.

Головкин вводит нас в мир русского двора, который предстает перед нами в ярких образах екатерининского и павловского времени. Это -- люди, делавшие нашу отечественную историю и оставившие в ней след в качестве культурных феноменов -- Дашкова, Разумовские, Орловы и др. При этом, Головкин показал себя мастером литературного портрета. Можно сказать, что он ближе всех подошел к истине при создании портрета Елисаветы Алексеевны. Явной его удачей следует считать и портрет Нессельроде, отличающийся метафорической выразительностью. Или же, портреты неаполитанской королевской четы, семьи Разумовских, Фридриха Великого -- этого короля-философа и многих других. И потому, не случайно, он создает собирательный образ молодого дворянина XVIII в.

В записях Головкина много места отведено воссозданию портретов лиц, по тем или иным причинам попавшим в Россию и также оставившим в ее истории свой след. Помещенные в публикацию Боннэ корреспонденции лиц, представлявших собой дружественное окружение графа Федора -- а это цвет европейской культуры, общественно-политической мысли, государственные деятели -- в той или иной мере имели отношение к России, а потому также интересны нам. Мы получаем представление о состоянии умов, мировосприятии людей того времени. И, невзирая на упреки Головкину в незнании им российской жизни, мы ощущаем как происходило интегрирование европейской культуры в русскую.

Граф Федор писал свои мемуары в контексте окружавшей его культурной среды, существовавшей богатой традиции, вниманию к мемуаротворчеству. Францию XVIII в. называли родиной мемуаров нового времени. И, тогда, когда в России раздавались голоса о недостатке в России всякого рода мемуаро-биографических материалов: "У нас не так как во Франции", наш соотечественник граф Федор составил свои записки мемуарно-биографического характера, в которых в действительности много места отдано отечеству, его историческим героям. Следуя принятой в исторической науке классификации, принадлежали они к мемуаристике верхушечно-элитарной по социокультурному происхождению их авторов [Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М., 1997. С. 161].

Отношение современников к Головкину не было однозначным. Представители различных партий, существующих при дворе и постоянно соперничавших между собой, нередко подвергали его нещадной критике. Пожалуй, более всего в этом преуспела фрейлина Елисаветы Алексеевны, графиня В. Н. Головина, обвинявшая его в пособничестве в ухаживаниях светлейшего князя Платона Зубова за цесаревной. "Граф Федор Головкин, -- вспоминала Головина, -- хотя и ничтожная личность, некоторое время играл известную роль. Бесстыдный лжец, полный злого остроумия и дерзкий, он, шутя и развлекая, понемногу достиг высших чинов, пробрался к подножию трона; но он недолго пользовался милостью. Насмешки и злословие были изгнаны из кружка императрицы, которая не могла их терпеть. Граф Головкин стал чтецом и лакеем Зубова, другом сердца и поверенным лицом графини Шуваловой. Зубов выхлопотал для него место посланника в Неаполе, но, дурное поведение заставило отозвать его оттуда. Он даже был на некоторое время выслан из России" [Мемуары графини Головкиной. Записки князя Голицына. М., 2000. С. 81-82]. Действительно, ему не раз приходилось поплатиться за свое легкомыслие.

Первый отклик на мемуары Ф. Г. Головкина последовал сразу же по выходе в свет публикации С. Боннэ. Начинающий тогда историк К. В. Сивков [Голос минувшего. М., 1913. 12. С. 291-293] довольно критически отозвался о мемуарах Головкина, по его мнению, мало что сообщавшим нам о "социальной политике" императора Павла I, "трехдневной барщине" и "причинах крестьянских восстаний" и т. п. Укор рецензента в том, что в воспоминаниях Головкина есть главы, не имеющие отношения к русской истории, также представляется несправедливым. Да, конечно, Эмма Гамильтон и весь этот любовный треугольник -- чета Гамильтонов и адмирал Нельсон -- не имели отношения в России, равно как и упоминание Головкиным герцогини, маркизы и их адъюльтерами, последствия коих, тем не менее сотрясали европейские дворы. Но, сознаемся, насколько были бы обеднены наши впечатления от истории, в которой действовали живые люди, если бы мемуаристы придерживались подобного прагматизма.

Оставшись недооцененными части архива Головкина, инкорпориванные Боннэ в предисловие, особенно те, в которых говорилось о представителях рода Головкиных. В этой связи, например, заслуживает внимания переписка Фридриха Великого с директором королевского театра в Берлине Александром Александровичем Головкиным. Она равно интересна как для характеристики прусского короля, так и А. А. Головкина.

Вместе с тем, нельзя обойти вниманием ошибки, допускаемые Головкиным при описании тех или иных событий (они комментируются по тексту). Многие отмечали любовь Головкина к злословию, ради красного словца, либо гипертрофировавшего, а, подчас, быть может и искажавшего тот или иной факт. Напомним, что Лобанов-Ростовский призывал с крайней осторожностью пользоваться его мемуарами. Конечно же, бросается в глаза гипертрофированное отношение Головкина к своей личности. Он сильно преувеличивал свой дипломатический вес, скажем, в переговорах России с Пруссией, точно так же как и свою роль в преддверии созыва Венского конгресса. Вызывает сильное сомнение вопрос о той заинтересованности, которую, якобы, проявлял Наполеон в отношении Головкина: "Бонапарт... меня откопал и приблизил к себе, желая впутать меня в свои политические сплетни" и тому подобное. Однако эта человеческая слабость Головкина не должна снижать его значения как мемуариста. "Врет как очевидец" -- фраза не пустая. Но, порой, бывает так трудно отказаться от соблазна поверить в очередную легенду, тем более, когда мемуарист наблюдателен и остроумен, и дает нам возможность почувствовать аромат эпохи, от нас такой далекой, покрытой слоем времени, персонифицированной яркими личностями, которых сам Головкин называл "красивыми призраками старины". XVIII в. можно назвать веком авантюристов, но, как причудливы и занимательны их биографии! И тянущийся за ними шлейф их приключений до сих пор волнует наше воображение.

Опорной главой, давшей название всему комплексу материалов из архива Головкина, является глава о Павле I, его правлении и дворе. В этот раздел вошли отрывки из воспоминаний Н. Шателена, также относящиеся к царствованию Павла I.

Головкин воскрешает сцены из жизни Павла I и царской семьи, коронацию и его поведение в первые дни правления. Здесь же, граф Федор вспоминает о перипетиях, выпавших на его долю при дворе Екатерины II, а затем -- Павла I.

Характеризуя очерк, посвященный Павлу I -- цесаревичу и императору, следует отметить стремление мемуариста запечатлеть не только какие-то отдельные, частные моменты, поступки или наиболее выразительные сюжеты его биографии, но и воссоздать более целостный образ Павла, его политику, окружение и царившую атмосферу. Граф Федор был современником Павла, близко наблюдавшим великого князя, но так и не разгадавшего до конца эту сложно противоречивую личность. Этим объясняется неприятие Головкиным Павла как монарха. Не будем также забывать и того, что Головкин был лицом, приближенным к Екатерине II. Но именно благодаря Павлу I он был возвращен из ссылки, куда был отправлен по повелению императрицы. Независимо ни от чего он признавал за Павлом благородство его сердца.

Головкин шаг за шагом прослеживает жизнь наследника русского престола, приводя теперь уже хорошо известные факты его биографии, достаточно насыщенной трагическими событиями.

Среди наиболее впечатляющих страниц биографии цесаревича, граф Федор выделяет, в частности, путешествие великокняжеской четы -- Павла Петровича и Марии Федоровны.

Рассуждая о причинах, побудивших Екатерину отправить великого князя в заграничное путешествие, граф Федор останавливается на одной из них -- желании отделаться от сына. Однако сам он эту версию отвергал. Хотя близкая к ней -- заключается в желании императрицы отправив в длительное путешествие сына и невестку (как известно, путешествие продолжалось более года), на время отдалить их от подрастающих сыновей. Это вытекает из решительности императрицы владеть монопольным правом влияния на внуков.

Посещение Австрийской империи с ее итальянскими владениями предполагало важное тогда для России сближение с этой страной в условиях сложившихся на тот момент международных отношений. Показательно, что просьба Марии Федоровны о разрешении посетить Пруссию, так и не была удовлетворена. Екатерина опасалась, что в силу испортившихся взаимоотношений с Пруссией, с одной стороны, поездка туда была также нежелательна с точки зрения все более усиливавшихся симпатий наследника к Фридриху II, прусским и общественным порядкам, с другой [Тартаковский А. Г. Павел I. -- Сб. статей: Романовы. Исторические портреты. 1762-1917. М., 1997. С. 150], и Берлин остался вне маршрута путешественников.

Рассказанная графом Федором сцена якобы отравления Павла во время путешествия, во Флоренции, и последовавшая следом его реакция -- малоизвестны, но выглядят правдоподобными, поскольку отражали те тревоги и опасения, которые великокняжеская чета испытывала перед отъездом. Как писал Н. К. Шильдер: "По свойственной Павлу Петровичу подозрительности в его уме зародилась даже мысль, что императрица преднамеренно желает удалить его за границу, для достижения каких-либо сокровенных целей" [Шильдер Н. К. Император Павел Первый. СПб., 1901. С. 150]. Однако надо признать, что заграничное путешествие уже составляло предмет внимания цесаревича и цесаревны. Мария Федоровна стремилась побывать заграницей, чтобы повидать родственников, а изнывавший от безделия Павел легко откликнулся на просьбу супруги. Во избежании пышных церемоний согласно требованиям этикета, Екатерина пожелала, чтобы Павел Петрович и Мария Федоровна приняли титул графа и графини Северных. Не все описанные графом Федором факты шокирующего поведения Павла во время заграничного путешествия, равно как и его жизни, не нашли места на страницах крупнейших исследований об императоре Павле I. Как отмечал Н. Я. Эйдельман: "Будем осторожно пользоваться павловскими анекдотами, проверяя их подлинность там, где возможно. Дело в том, что социальная репутация Павла у "грамотного сословия" была такой, что кроме реальных историй ему охотно приписывали десятки недействительных или сомнительных" [Эйдельман Н. Я. Грань веков. Политическая судьба в России. Конец XVIII -- начало XIX столетия. М., 1982. С. 57]. Но они, в свою очередь, что-то дополняют к образу Павла, поскольку выглядят логичными в контексте его характерологических особенностей.

Закономерно стремление мемуариста дать оценку деятельности взошедшего на престол Павла, его поведению как монарха и, потому, вполне естественно, что начинает он с описания перезахоронения останков Петра III. Соображение Головкина по поводу того, что "первая мысль Павла состояла в том, чтобы опозорить память своей матери", была подхвачена историками, но, правомерно присовокупивших этот довод к другим [Тартаковский А. Г. Павел I. С. 211-212]. Публичное перезахоронение бренных останков Петра III со всеми приличествующими данному поводу церемониями, царскими почестями, было актом государственного значения. Получалось, что преданный забвению более чем на треть века Петр III, тем не менее как бы оставался наравне с Екатериной II правящим монархом. "Возродив представление о нем как законно правившем Россией императоре, официально и всенародно провозгласив его своим отцом, Павел I выбил, таким образом, почву из-под могущих снова всплыть толков о темных обстоятельствах своего происхождения, о сомнительности потому прав на престол и т. д." [Там же. С. 212]. Живописуя во всех его подробностях церемониал перезахоронения останков Петра III, Головкин с большим сарказмом представляет читателям его персонажем, тем самым как бы оттеняя тот ужас, которым были охвачены присутствовавшие при том участники убийства Петра III, что в целом оставляло впечатление какой-то дьяволиады.

Головкин, в числе прочих современников Павла, видел лишь внешнюю сторону, подчас действительно вздорных, взаимоисключающих многочисленных распоряжений нового императора: о вмешательстве в личную жизнь, запрете на определенные фасоны одежды, причесок, изменении облика военных и гражданских чинов и т. п. Однако за этими внешними атрибутами перемен стояли более глубинные. Нет смысла говорить о том, что это -- тема самостоятельного повествования, не входящего в задачу данной публикации. Можно лишь отослать читателя к замечательным исследованиям Н. К. Шильдера, Е. С. Шумигорской, Н. Я. Эйдельмана, А. Г. Тартаковского и др. Комментируя лишь взгляд на сей предмет Головкина, необходимо отметить следующее.

Сторонник укрепления абсолютизма, а недавний урок был преподан французской революцией, наилучшей формой такой власти Павел I считал единоличное монархическое правление, опирающееся на централизованную геометрически выстроенную администрацию. Сторонник сословного разделения российского общества, он, тем не менее, практически стремился искоренить сословное неравенство. Отсюда -- эпатировавшее общество манифест о привидении к присяге крепостных крестьян наравне с привилегированными сословиями. Попытки уравнивания сословий, к сожалению, не привели ни к чему другому, как восстановлению против себя всех и вся. Продолжая крестьянскую тему, столь живо затронутую Головкиным, необходимо осветить серию правительственных актов, удовлетворивших интересы крестьян (в частности, манифест о трехдневной барщине 1797 г.), которые регламентировали права помещиков в отношении крестьян. "Поставив этот манифест в один ряд с основополагающими актами своего царствования, -- отмечал А. Г. Тартаковский, -- Павел I уже одним тем доказал, какое исключительное государственное значение он ему придавал, несомненно видя в нем документ программного характера для решения крестьянского вопроса в России" [Там же. С. 222].

Головкин не мог обойти вниманием вопрос о завещании Екатерины II о престолонаследии в пользу внука -- Александра. Граф называет слухи об этом документе "басней, распространенной в начале царствования Павла". Однако это было не так. Известно, что Екатерина не раз бралась за этот проект, в который были посвящены несколько высших сановников империи. О нем доказательно писали историки [См., например: Эйдельман Н. Я. Указ. соч. С. 50-52]. Сарказм Головкина объясняется свойственной ему неприязнью к фаворитам, баловням судьбы, что, впрочем, лично распространялось и на других, близко стоявших к трону лиц. В данном случае -- его адресат А. А. Безбородко, который знал о замыслах Екатерины и, очевидно, помог Павлу в изъятии и уничтожении завещания.

Не мог Головкин не коснуться и так называемого "Мальтийского дела", этого знакового события павловского правления. Остров Мальта внезапно приобрел для России такое значение, что всякая держава, которая осмелилась бы присвоить себе достояние Ордена св. Иоанна Иерусалимского, рассматривалась как наносящая ущерб новому великому магистру, вызывая враждебное отношение со стороны российского императора. Как писал Н. К. Шильдер: "Прежде всего поперек всякой разумной политике стояла Мальта" [Шильдер Н. К. Указ соч. С. 408].

Обращение Павла I к Ордену ионнитов на Мальте, при всей своей кажущейся экстравагантности, выявляет особенности личности Павла I, не случайно окрещенного Пушкиным "романтическим нашим императором". Сейчас трудно обойтись без той обобщающе-емкой характеристики миросознания Павла, системы ценностей, им исповедываемой, которую дал А. Г. Тартаковский. Это, прежде всего, идеализация социально-духовных ценностей средневековья, выдвинутая Павлом модель средневекового теократического государства (отсюда -- четкая регламентация публичных и частных отношений, этикета и тому подобное), при всей утопичности самой рыцарской идеи как таковой, как и возможности ее осуществления в условиях российских реалий [Тартаковский А. Г. Павел I. С. 214-216].

Головкин описывает один из ключевых моментов в истории взаимоотношений Павла I с Мальтийским орденом, этого уцелевшего осколка объединения рыцарей-крестоносцев, под его покровительство, провозглашения его великим магистром Ордена св. Иоанна Иерусалимского. Оказавшийся в тяжелом положении после французской революции, Орден вынужден был искать защиты у глав европейских монархий. И Павел I в 1797 г. принимает Орден под свое покровительство. Как писал А. Г. Тартаковский: "С тех пор Мальта стала оказывать все большее влияние на идеологию павловского царствования..."

Головкин рассматривает это политическое событие в гротесковом ракурсе, высмеивая роль одной из знаковым фигур не только в учреждении российского великого приорства Мальтийского Ордена, но и павловского правления, графа де-Литта Юлия Помпеевича -- надо сказать, что граф Федор не единожды обращается к нему в своих воспоминаниях. Между тем, де-Литта отнюдь не был личностью столь ничтожной, как его рекомендует нам мемуарист.

Выходец из известной австрийской семьи (отец его был генеральным комиссаром австрийских войск), способный и образованный молодой человек был зачислен в рыцари Мальтийского ордена, участвуя затем в ряде кампаний. Сведущий в морских делах, де-Литта был приглашен Екатериной II в Россию для переформирования русского флота на Балтийском море. За удачное командование в одном из эпизодов военных действий со шведами был произведен в контр-адмиралы, а проиграв другое сражение -- подвергнут опале и отправлен в путешествие по Италии. Но затем, после ее смерти пришелся ко двору Павла I. Литта явился к императору в момент критической для Мальтийского ордена ситуации с предложением вернуть Ордену доходы с графства (на Волыни), которое после раздела Польши перешло к России. Благодаря его влиянию была заключена весьма важная в этом случае конвенция 1797 г. С учреждением же при Павле I "Российского великого приорства", Литта был назначен одним из его командоров, введен в графское Российской империи достоинство и назначен чрезвычайным послом Ордена при русском дворе. Видя в Павле I единственное лицо, могущее вернуть Ордену остров Мальту, захваченный Французами, Литта более других представителей католической партии при русском дворе хлопотал об избрании Павла I великим магистром. Как известно в 1798 г. Павел I был избран в великие магистры Мальтийского Ордена (к императорскому титулу прибавились слова "Великий Магистр Ордена св. Иоанна Иерусалимского, а граф Литта сделался его наместником, получив влияние в государственных делах. Честолюбивый, осыпанный царскими милостями, Литта сумел занять соответствующее положение, чему способствовали и прекрасные физические данные, величественная осанка. По просьбе Павла папа Пий VI снял с его любимца обет безбрачия, требуемый Орденом. Женитьба на племяннице Потешкина графине Екатерине Васильевне Скавронской сделала его владельцем огромного состояния. Чета Литта занимала одно из видных мест при дворе. Однако ему не раз пришлось пережить опалу, в том числе, благодаря стараниям завистников и недругов. Настойчивость Литта в восстановлении в России ордена иезуитов, заносчивость его брата Лаврентия -- папского нунция вызывали недовольство многих. Так называемая русская партия во главе с Ф. В. Ростопчиным старалась нейтрализовать влияние Литты, и тот был уволен в отставку. Но, несмотря ни на что, он верой и правдой служил России на всех занимаемых им постах, оставаясь уважаемым человеком: Александр I назначил его обер-шенком, обер-гофмейстером, членом Государственного Совета. В правление Александра I он разделял позиции реформистского окружения императора. Именно ему принадлежала инициатива присвоения Александру I звания "Благословенного", а в дни событий междуцарствия 1825 г. он участвовал в "Чрезвычайном Собрании" Государственного Совета, на котором, обращаясь к великому князю Николаю Павловичу, заявил о готовности признать его государем и присягнуть ему [См. о де-Литта: Русский биографический словарь. СПб., 1914. Т. 13. С. 472-476; Великий князь Николай Михайлович. Русские портреты XVIII и XIX столетий. СПБ., 1905. Т. 1. 29].

Но надо отдать должное Головкину, его проницательности, что во всей этой "мальтийской драматургии" он сумел почувствовать в Павле натуру романтически-рыцарскую: "Скажем..., -- записал граф Федор, -- что во всей этой истории могла заключаться великая и красивая мысль, а именно: чтобы государь стал во главе всего дворянства Европы, -- в эпоху, когда самые старинные и самые полезные учреждения обрушивались".

Записи Головкина обрываются на событиях, датированных 1799 г. Между тем, известно, что он продолжал вести их почти до самой смерти. Трудно представить себе, что он мог бы обойти молчанием последний год, дни жизни и царствования Павла I, пронизанные напряжением и тревогами как для самого Павла, так и императорского окружения. Обер-церемониймейстер Головкин по роду службы неизменно присутствовал при дворе, и, даже, если он и не владел какой-либо конкретной информацией, то, конечно же, до него не могли не дойти какие-то слухи о чем-то готовящемся. Не случайно, вечером 11 марта 1801 г. он произносит фразу, услышанную будущим начальником полиции Александра I, тогда еще простым офицером Я. И. Сангленом. Показывая на окно в Михайловском замке Головкин сказал: "Этой ночью произойдет ужасная катастрофа" [Эйдельман Н. Я. Указ. соч. С. 275]. Потому сомнительно, чтобы Головкин мог обойти своим вниманием трагические события той ночи, и то, что предшествовало ей. Или, быть может, он знал нечто такое, что было опасно доверить бумаге в уже наступившее другое царствование? И здесь необходимо вспомнить о предположении, высказанном владельцем рукописи воспоминаний Головкина о том, что часть бумаг графа Федора была изъята какими-то неизвестными лицами...

Головкин представил нам замечательную возможность взглянуть на наших соотечественников со стороны. Он близко наблюдал их заграницей, и не устоял перед соблазном посвятить им самостоятельный очерк "Русская колония во Флоренции". Но, по существу, за исключением предисловия, в его основе лежат письма Головкина к кузине Амалии Александровне Местраль д'Арюффен. Ему были равно понятны как русское общество, так и их время препровождение, бытовой уклад, степень инкорпорированности в европейский.

Граф Федор отправился во Флоренцию, которую считал местом, более всего отвечающим его душевному состоянию в то время. По его собственным словам, русские и дипломатический корпус осыпали его любезностями.

Русская колония представляла собой "квинт-эссенцию России", а реплика Головкина о том, что это был Восток, перевезенный на Запад, не была данью метафоре. Русская аристократическая элита действительно демонстрировала поистине сказочную роскошь и невероятное мотовство, а досуг был наполнен увеселениями, удивительными историями, казусами, любовными похождениями, и лишь неожиданно возникавшие кредиторы омрачали этот праздник. Родственники графа Федора -- Нарышкины, владевшие в Италии несколькими палаццо, графы Толстые, наследники фельдмаршала А. В. Суворова, в судьбе которых Головкин принимал деятельное участие, контр-адмирал П. В. Чичагов, князья Гагарины, семейство Луниных -- все они собирались вокруг русского посланника во Флоренции Н. В. Хитрово, жестоко расплатившегося за свое расточительство дипломатической карьерой. Зарисовки Головкина о Хитрово, его жене -- Елизавете Михайловне, дочери Кутузова и друге Пушкина впоследствии широко использовались в пушкиниане.

Рассказывая об этой поре своей жизни во Флоренции, Головкин одновременно проявляет свои политические убеждения. Пожалуй, в письмах к графини д'Арюффен они изложены наиболее концентрированно. Мы знаем замечательные примеры того, как русские путешественники использовали эпистолярную форму для изложения своих впечатлений, наблюдений, выходивших за рамки простой их констатации. Виденное становилось объектом размышлений и осмысливалось сквозь призму своего мировосприятия, политических позиций, системы ценностей. В данном случае было бы уместно вспомнить о "Письмах русского путешественника" Н. М. Карамзина и "Хронике русских" А. И. Тургенева, конечно же, не сопоставимыми с письмами Головкины ни с точки зрения их содержательности, ни, тем паче, масштабов их составителей. Однако все они были написаны во время посещения Западной Европы. Увиденное глазами человека русского перерастало в глубокие историко-философские и культурологические размышления не только о Европе и европейцах, но и о самих себе, стремление осознать себя в европейском контексте. Потому, не случайно, заглавие корреспонденциям Тургенева -- "Хроника русских" дал Пушкин, печатавший их в своем "Современнике", отметив тем самым основное значение эпистолярий подобного рода.

Граф Ф. Г. Головкин рос и формировался в роялистской среде, и сложившийся образ мышления отражал эти особенности становления его как личности. Падение монархических режимов, окружавшая его эмигрантская среда постоянно подпитывали его монархические убеждения. Когда Бурбоны вновь взошли на трон, Головкин сказал себе: "Это было торжество для моих принципов". Он был нескрываемым противником либерализма, и, сказанные им однажды слова своему доброму знакомому и корреспонденту, известному государственному и политическому деятелю Греции Каподистрия, затем были редижированы им в письмах к Амалии д'Арюффен: "Вы не заставите меня полюбить либеральное просвещение и либеральные мысли. Эти слова только талисманы, с которыми считают все дозволенным". Такова формула политических взглядов Головкина.

Головкин повидал много и многих на своем веку. Как правило, это -- фигуры влиятельные, занимавшие высокое положение. Их литературные портреты, пусть незначительные по месту, ими занимаемому в воспоминаниях Головкина, тем не менее по подмеченным штрихам, позволяют оценить их место, а в совокупности создать более объемный образ времени, среды.

Например, признанный мастер сыска Николай Петрович Архаров, возвысившийся при Екатерине II, вполне соответствовал духу павловского правления. В первые дни своего воцарения Павел I пожаловал Архарова андреевской лентой, снятой со своего плеча. Назначил генерал-губернатором Петербурга. Однако обернувшаяся глупостью угодливость Архарова, стоила ему карьеры. Возвращавшегося из Москвы после коронации Павла, Петербург встретил окрашенными заборами, дверями по образцу караульных будок. Взбешенный император наказал губернатора -- отстранил от должности и выслал из столицы.

Трудно проверить правдивость сведений графа Федора об Анштетте -- личности весьма полезной для России. Получив образование в Страсбурге, он выбрал Россию в качестве своего поприща. Головкин походя отмечает его таланты, как во время военной службы под началом принца Нассау-Зигенский, за что был получен офицерский чин, так и в период его дипломатической деятельности, которая была особенно плодотворной, и пришлось на время наполеоновских войн и послевоенной Европы. Анштетт -- участник русской дипломатической миссии в Вене, в 1812 г., был назначен директором дипломатической канцелярии при армии Кутузова, представлял Россию на конгрессах и был одним из составителей международных конвенций. В свите Александра I сопровождал его в поездках по Европе, и в 1818 г. -- назначен чрезвычайным уполномоченным послом России при Германском Союзе. Тем не менее, Головкин не отказал себе в удовольствии посплетничать и на его счет.

Биография одной из героинь мемуаров Головкина вовсе напоминает персонаж из сказок Шехерезады. Она была столь невероятна, что породила несколько версий истории ее жизни. Однако нам она интересна прежде всего связью с событиями политического значения. Своим вниманием ее почтил и другой мемуарист -- Ф. Ф. Вигель [Вигель Ф. Ф. Указ. соч. М., 2000. С. 471-474], который, в отличие от Головкина, расцветил ее жизнеописание различного рода подробностями. Трудно решить, какой из версий может быть отдано предпочтение.

Ее подлинная фамилия неизвестна. В русском свете она прославилась под фамилией де-Витт. Она сама называла себя Софьей де Челиче, Вигель -- Софьей Константиновной, урожденной де Челиче. Ее история начинается с константинопольского периода, который отразился в прозвище, ей данном -- "прекрасная фанариотка": фанариотами называли жителей греческого квартала в Константинополе (Фанара). Эта гречанка из Константинополя (то ли рабыня, то ли служанка одного из трактиров), "темного происхождения", на 13-м году жизни была продана матерью польскому посланнику [Великий князь Николай Михайлович. Русские портреты XVIII-XIX столетий. Т. 1. 72. Вероятнее всего, что сведения биографического очерка, посвященного де-Витт, более всего соответствует истине] (у Головкина -- несколько иной вариант этой поры ее жизни). Затем была перепродана за 100 червонцев сыну Каменец-Польского коменданта Иосифу Витт (у Вигеля -- это польский генерал граф Витт), который и женился на ней.

Она кружила головы многим, и в их числе -- граф И. П. Салтыков, прославившийся в русско-турецкую кампанию (1768-1774) взятием крепости Хотин. Позже она осталась под Очаковым при князе Тавриды. Потемкин, ценя ее ум, стал давать ей поручения политического свойства. Одно из них поражает своей значимостью: ей, можно сказать, вверялась судьба одного из сложных политических соглашений в истории Польши, русско-польских отношений. Дело в том, что в сложном узле международных отношений, в центре которого находилась Польша, России необходимо было нейтрализовать оппозиционную часть шляхетства, выступившей против польской конституции 1791 г. Среди недовольных особенно выделялся граф Потоцкий, прибегнувший к влиятельному Потемкину с просьбой о помощи в создании своей конфедерации против конституции. Екатерина II, заинтересованная в создании среди оппозиционеров русской партии под лозунгом "возвращения Речи Посполитой свободы и законности", подкрепила "свои намерения вводом войск в Польшу. Шедшие с войсками поляки остановились в местечке Тарговице (1792), основав здесь конфедерацию, наместником, или маршалком которой был назначен Станислав-Феликс (Щенсный) Потоцкий. Так вот, красавице де-Витт было поручено склонить Потоцкого примкнуть к Тарговицкой конфедерации. Граф не только не примкнул к конфедерации, но и страстно влюбился в очаровательного посланника. Было возбуждено дело о разводе как самого Потоцкого, так и Витта. "Безутешный" муж уступил жену за большое вознаграждение. Развод же Потоцкого мог состояться лишь по смерти жены. Старик Потоцкий любил красавицу-жену и, поселившись на Умани, развел там парк, названный Софиевкой. Но... жена увлеклась пасынком. Потрясенный Потоцкий вскоре умер, а последующая жизнь де-Витт с Потоцким-младшим закончилась разорением. Ему удалось проиграть все свое состояние, и графине пришлось заплатить его долги, при условии отъезда его из России. Она изменила свою жизнь, благодаря М. М. Сперанскому восстановила наследственную часть состояния Потоцкого. Ей не было чужда благотворительность, умерла она 56 лет отроду, оставив по себе добрую память! Ее дочери сделали удачные партии: одна из них была замужем за известным государственным деятелем графом П. Д. Киселевым, другая -- за графом Л. А. Нарышкиным.

Интерес царедворца Головкина к светским красавицам -- закономерен тем более, когда молва приписывала им влияние на то или иное событие. К их числу принадлежала также Екатерина Федоровна Долгорукова, дочь того самого гофмаршала Федора Сергеевича Барятинского, который участвовал в возведении Екатерины II на престол. Она была пожалована во фрейлины, и с того времени заняла прочное место одной из первейших придворных дам. Последовав в период русско-турецкой войны за мужем генерал-поручиком В. В. Долгоруковым, оказалась в Бендерах, в сфере влияния Потемкина, окружавшим себя красавицами и тем самым оживлявшим свою лагерную жизнь. Ходили слухи, что Потемкин, стараясь снискать ее благосклонность, якобы ускорил штурм Измаила, дабы поразить ее воображение зрелищной картиной атаки крепости. Окруженная толпой поклонников, Долгорукова всегда находилась в центре внимания двора. Ее первым и неотступным поклонником был австрийский посол Кобенцль. Обладая сценическим талантом, она ввела в моду в Петербурге домашние представления и живые картины. С воцарением Павла I, родители Долгоруковой вынуждены были уехать за границу, но, и, поселившись в Париже, она заняла видное положение, ее салон был посещаем знаменитостями. Позже она вернулась в Россию, овдовев в 1812 г., она прожила до глубокой старости, пользовалась почетом в свете и при дворе, олицетворяя собой живую хронику XVIII в. [Там же. 85]

Пришедшая Боннэ мысль -- включить в свою публикацию корреспонденции лиц, с которыми Головкин был связан с той или иной степенью дружественных отношений, позволяет в значительно большем объеме представить себе личность мемуариста. Мы получили возможность взглянуть на него их глазами. Судьба каждого из них -- неординарна, и отразила на себе драматизм переломного времени, соединив их с Головкиным общностью мировосприятия, любовью к литературному творчеству.

Французская писательница мадам де-Сталь -- одна из примечательных фигур, удостаивавших графа Федора своей дружбой. Личность европейского масштаба, она принадлежала к родоначальникам французской романтической школы. Жила в то время, когда так много места отводилось политике. Она была дочерью известного государственного и политического деятеля, министра финансов при дворе Людовика XVI Неккера, дом которого являлся средоточием самых образованных и известных людей, была непосредственным свидетелем тех событий, которые сотрясали Францию в канун революции, ибо ее отец был одним из их участников.

Ее литературная слава была огромна. Карамзин первым в России оценил ее писательский дар и перевел для русского читателя ее повесть "Мелина". Ее литературно-поэтические пристрастия (а письма к Головкину -- свидетельства тому) с очевидностью говорят о тяготении к женским образам, порожденными мифологией и отразившимися в древнегреческой трагедии. Это -- женские характеры, исполненные высокого героизма, нежной любви, превосходившие мужчин силою воли, яркостью чувств. Созданные ею популярные женские образы -- Коринна, Дельфина отражали и биографию их создателя.

Но ее литературное творчество было одной из сторон ее личности. Политическое чутье и кругозор ставили ее в центр культурной и общественно-политической жизни Парижа. Ее общества искали, ее сочинениями зачитывались. Ее суждения о французской революции -- посмертно изданный трактат "ConsidИrations sur les principaux ИvИnements de la revolution" ("Соображения по поводу основных событий французской революции"), в частности, были интересны Пушкину, который использовал их в своих штудиях над историей французской революции.

Ее салон в Париже принадлежал к одному из самых оппозиционных Наполеону, в нем собирался весь спектр цветов оппозиции. Она сама была сторонницей либерально-буржуазной республики по образу Соединенных Штатов Америки. Эта одна из самых умных женщин века претендовала на то, чтобы стать вождем либеральной партии [Манфред А. З. Наполеон Бонапарт. М., 1980. С. 245, 365-366, 387]. В те годы ее единомышленником был знаменитый писатель и политический деятель Бенжамин Констант, с которым ее долгие годы связывали самые тесные, под конец, тяготившие его, отношения.

Наполеон дважды высылал ее из Парижа. Ее появление в Санкт-Петербурге в 1812 г. было своего рода сенсацией. Александр I удостоил знаменитую изгнанницу продолжительной беседой, в которой они сошлись в оценке Наполеона. В своих воспоминаниях "Dix annues d'Exil" ("Десятилетнее изгнание") она опишет свои встречи в России, которую она оставила, по словам Пушкина, "как священное убежище, как семейство, в которое она была принята с доверенностью и радушием". "Исполняя долг благородного сердца, -- как писал Пушкин, -- она говорит о нас с уважением и скромностью, с полнотою душевною хвалит, порицает осторожно, не выносит сора из избы" [Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 10 тт. Т. 7. М., 1951. С. 22-23].

Мадам де-Сталь было интересно общество графа Федора, она дорожила им, ибо это была среда их интеллектуального взаимопонимания. И, когда она пишет ему: "Ваше отсутствие -- большое горе не для сердца, а для ума. Где Вы -- там движенье и жизнь, которые исчезают вместе с Вами" -- это не светская любезность, и данный ею портрет Головкина подтверждает это.

Небольшое, изящное письмецо писательницы де-Суза, тем не менее содержит в себе отголоски как ее добрых отношений с графом Федором, так и трагических событий в ее жизни. Романы популярной писательницы имели успех в России, ими зачитывались Карамзины: "Читаем романы г-жи де Сузы, -- пишет в одном из своих писем императрице Елисавете Алексеевне Карамзин, -- и я все еще плачу как ребенок" [Неизданные сочинения и переписка Н. М. Карамзина. СПб., 1862. С. 52]. Для русских писательниц считалось лестным быть прозванной "российской де-Суза". Получив похвальное письмо от Головкина по поводу вышедшего романа "Евгения и Матильда" (1811), она упоминает о своем сыне Карле. Между тем, за этим стояла история ее жизни: замужество за графом Флао, казненным во время революции на гильотине. Она была вынуждена бежать с сыном за границу, где перебивалась литературными трудами, став впоследствии известной писательницей под фамилией второго мужа маркиза де-Суза.

Пожалуй. наиболее парадоксальной фигурой в числе лиц, с коими общался Головкин, был граф Каподистрия. Крупный государственный и политический деятель Греции обратил на себя внимание Александра I, и был приглашен в Россию. Его антифранцузские настроения, истоки которых восходили к годам французского протектората над Ионическими островами (он был статс-секретарем республики по иностранным делам) повлияли на его решение и он в 1809 г. приехал в Россию. Каподистрия ценил русское покровительство, связывая с ним надежду на обретение независимости своей родины. Соединяя в себе качества умелого дипломата и хорошего администратора, сделал для России много полезного. К примеру, им, по поручению Александра I, был разработан проект управления присоединенной к России Бессарабской области.

В данном случае нам интересен тот период его деятельности, который привел его в Швейцарию. Им было получено от Александра I одно весьма важное дипломатическое поручение -- склонить Швейцарию, после битвы под Лейпцигом в 1813 г., отделиться от Наполеона, обеспечив тем самым союзным войскам свободный проход по альпийским ущельям. В этой связи он был отправлен в Цюрих в качестве полномочного посланника России при швейцарском сейме. Успешно выполнив это поручение, Каподистрия еще недолгое время оставался в Швейцарии в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра. Скорее всего знакомство Головкина с Каподистрия произошло в начале его дипломатической миссии. Они продолжали встречаться и тогда, когда Каподистрия в должности статс-секретаря России по иностранным делам бывал в Швейцарии и навещал графа Федора. Помимо того, их связывала переписка. Одно из его писем Головкину из Цюриха (11 апреля 1814 г.) как раз посвящено этому политическому событию, а также вопросу о положении Швейцарии. Как и в последующих письмах, он делится с графом Федором своими соображениями по поводу статуса стран в постнаполеоновской Европе, места России. Характеризуя одно из своих пространных посланий Каподистрия написал: "В нем говорится о моем возрасте, о моих принципах, о моем навыке в делах республик..." и тому подобное. Нужно подчеркнуть, что содержание их переписки противоречит расхожему мнению о легковесности графа Федора, который, судя по всему, давал достаточно дельные советы, принимаемые статс-секретарем к размышлению.

Сам Головкин считал свою переписку с Каподистрия одной "из самых оригинальных, какие можно себе представить", объяснив это различием их политических взглядов. Каподистрия -- человек либеральных воззрений, Головкин -- их противник.

По письмам графа Федора мы можем судить о самооценке, надо отметить, весьма парадоксальной, своей личности: "...Я стою гораздо меньше и в то же время больше, чем моя репутация".

Графу Федору не давалось стать свидетелем осуществления мечты Каподистрия -- обретение Грецией независимости: в 1827 г. он был избран ее президентом. Но ему не суждено было узнать и о гибели своего корреспондента от рук заговорщиков в 1831 г.

Некоторые корреспонденты Головкина -- фигуры приметные в общественной жизни Петербурга, его светских кругах. Один из них -- известный деятель католицизма, государственный деятель, писатель -- граф Жозеф де-Мэстр.

Познакомились они и сошлись, скорее всего, в Швейцарии. Они много беседовали и одна из тем -- история. Нельзя остановиться перед искушением процитировать высказанную им мысль из письма к графу Федору о значении истории, к опыту которой человечество безуспешно взывает в надежде предотвратить очередной катаклизм: "Никогда еще история не предупредила ни одной глупости, ни одного преступления".

Полученное де-Мэстром воспитание не могло не сказаться на формировании его мировоззрения: изначально -- под руководством иезуитов, а затем образование в туринском университете, в котором он изучал право. Испытал на себе влияние идей Руссо. Французская революция застала де-Мэстра на посту сенатора в Савойе; безоговорочно не принятая им, окончательно определила его взгляды в духе идей абсолютизма и капитализма. Однако он рассматривал Наполеона как гениального узурпатора, могущего восстановить монархию -- мысль, которая посещала не одну голову. Мэстр не допускал никакой сделки с революцией, а, потому, по его собственному выражению, потерял все -- отечество, состояние, семью и самого монарха. Он вынужден был проживать в бедности в Лозанне, на острове Сардиния. Головкин принимал участие в судьбе изгнанника, в том числе, пытаясь разыскать его жену. Отголоски приключившихся с ним невзгод мы находим в его корреспонденциях графу Федору. Они нам особенно интересны тем, что написаны из Санкт-Петербурга, куда он был командирован в качестве титулованного посланника при императорском дворе от лишенного владений сардинского короля. Именно в Петербурге, в котором он прожил 15 лет (1802-1817 гг.) им были написаны его главные сочинения. Они стояли на книжных полках Пушкина, Чаадаева. Мэстр занял видное положение при дворе. В качестве посланника он видится и беседует с Александром I. Однако дело было не только в его дипломатическом статусе. Он активно действовал в иезуитско-эмигрантской придворной колонии, среди прусско-немецких патриотов, настроенных враждебно к Наполеону, пытаясь ослабить преобладающее влияние Франции в России. Он пытался также влиять на политику в области народного просвещения, или вмешиваться в административные реформы высших органов государственной власти. Не говоря уже о неудавшейся попытке учредить в России орден иезуитов.

Среди корреспондентов Головкина -- французский маршал граф де Коаньи. Биография другого корреспондента -- известного французского государственного деятеля графа Буасси д'Англа была довольно типичной для времен французской революции -- сотрудничество с революционной властью, террористический режим которой заставил его отвернуться от нее (участие в падении Робеспьера, выступление против казни короля), приглашение на службу Наполеоном, а при реставрации Бурбонов -- пэр Франции. Публицистика Буасси д'Англа привела его во Французскую Академию, членом которой он был избран. Или же, маркиз Станислав де-Буффиер, член национального собрания, губернатор Сенегала, с началом революции покинувший Францию. Нашел пристанище при прусском дворе, а, вернувшись во Францию, занялся литературной деятельностью.

Таков граф Федор Гавриилович Головкин, его друзья и недруги, круг общения, и все это отражено на страницах его воспоминаний и корреспонденций. Масштабы представшего перед нами мира не могут не инициировать интерес читателя к истории, тем более, отечественной, вызвав желание поглубже узнать о ее героях, теперь уже давно забытых, воздать должное тому месту, которое они в ней занимали. Ибо, как сказал граф Федор: "История -- это первая из наук цивилизованных людей".

Однако граф Федор написал своему адресату, -- "если бы Вы знали, как я тоскую по родине", -- что он подразумевал под словом "родина"? Родился он в Голландии, большую часть жизни провел в Европе, умер в Швейцарии. Но он вернулся в Россию на страницах своих воспоминаний в ее исторических образах.

Предлагаемая вниманию читателя публикация воспоминаний графа Ф. Г. Головкина отличается от издания Боннэ-Кукеля. К тексту приобщены те фрагменты мемуаров, которые были обнаружены в русских исторических журналах и не вошли в указанные издания. Предвидя возможность некоторых повторов, тем не менее, следует признать необходимость их публикации. Таким образом, настоящее издание представляет собой наиболее полный свод воспоминаний Ф. Г. Головкина.

В жанровом отношении эти фрагменты являются продолжением той части, в которой собраны литературные портреты. В этой связи пришлось пойти на некоторое нарушение структуры издания С. Боннэ и поместить их в конце части III, перед разделом "Анекдоты".

В настоящее издание включены выдержки из воспоминаний, которые были впервые опубликованы Н. К. Шильдером (на основе публикаций Л. Перея во французских журналах) в "Русской Старине", Спб., 1896, т. 88, с. 369-379. Отрывок, посвященный характеристике А. В. Суворова -- публикация из "Исторического вестника", 1900, СПб., т. 80, No 5, с. 525-529. Из публикации Е. С. Шумигорского в "Русской Старине" (1914, т. 157, No 3, с. 633-641) привлечен фрагмент, посвященный Д'Азара, который частично был опубликован в главе "Королева Каролина". Кроме того, из неизданных "Записок" Головкина включены очерки: "Граф Ангальт" и "Принц Нассау-Зиген", которые были также опубликованы Е. С. Шумигорским в "Русской Старине", соответственно: 1914, т. 160, No 10, с. 106-108 и No 11, с. 296-304.

В тексте воспоминаний содержатся четыре различных примечаний и комментарий. Это -- примечания, сделанные в рукописи собственноручно графом Федором Головкиным, публикатором С. Боннэ (1905 г.) и переводчиком русского издания (1912 г.) А. Кукеля. Они обозначены звездочкой. Комментарии к настоящему изданию обозначены цифрами и сгруппированы в конце разделов.

Источник текста: Двор и царствование Павла I. Портр., воспоминания / Федор Головкин; Пер. с фр. А. Кукеля Вступ. ст., коммент., имен. указ. д. ист. н. Деляры Исмаил-Заде. Предисл. и прим. С. Боннэ]. -- Мосвка: Олма-Пресс, 2003. -- 478 с., 32 л. ил., цв. ил., портр.; 22 см.

Оставить комментарий Исмаил-Заде Диляра Ибрагимовна (bmn@lib.ru) Год: 2003 Обновлено: 31/10/2022. 81k. Статистика. Статья: Публицистика, Критика Об авторе	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Предисловие к книге "Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания" издания 2003 года.

Исмаил-Заде Диляра Ибрагимовна "...Пишу эти строки во цвете лет..."

Диляра Ибрагимовна Исмаил-Заде. "...Пишу эти строки во цвете лет..."

* * *

Исмаил-Заде Диляра Ибрагимовна
"...Пишу эти строки во цвете лет..."

Диляра Ибрагимовна Исмаил-Заде.
"...Пишу эти строки во цвете лет..."

*** * ***