Современная идиллія. М. Е. Салтыкова (Щедрина). Спб., 1883 г.
Читателямъ извѣстно, какимъ горячимъ сочувствіемъ пользуется литературная дѣятельность знаменитаго автора Исторіи одного города, какое сильное и благотворное вліяніе оказывали и оказываютъ произведенія этого писателя на ходъ развитія самосознанія въ русскомъ обществѣ. Извѣстно также, гдѣ находятся враги М. Е. Салтыкова и каковы эти враги... Легкіе удары сатирическаго бича, которымъ владѣетъ его опытная рука, произвели первоначально стыдливое смущеніе въ лагерѣ людей, задѣтыхъ этими ударами. А рядомъ стоявшія темныя силы возликовали, разсчитывая на безнаказанность, и начали славословить щедринскую сатиру. Но сатира эта становилась все глубже и злѣе. И вотъ фарисеямъ пришлось, скрѣпя сердце, корчясь отъ боли,-- потому что ихъ подвиги выставлялись теперь къ позорному столбу,-- продолжать восхваленія великаго таланта,-- авось, молъ, пощадитъ, наконецъ. Эта надежда потерпѣла полное фіаско. Тогда люди, заклейменные честнымъ негодованіемъ сатирика, стали прикидываться совершенно беззаботными. Они начали свысока третировать г. Щедрина, изъявлять сомнѣнія, уцѣлѣло ли его высокое дарованіе, а подъ конецъ дошли даже до опредѣленныхъ заявленій, что г. Щедринъ размѣнялъ это дарованіе на мелочи, что онъ превратился въ фельетониста.
Всякому понятно, что та область литературной дѣятельности, въ которой М. Е. Салтыковъ достойно занялъ мѣсто Гоголя, представляетъ особыя трудности. Разъ сатирикъ не убоялся вскрыть общественные недуги и представить безпощадную картину нравственнаго безобразія и умственнаго оскудѣнія, онъ долженъ разсчитывать и на глухую, и на открытую ненависть, на тайные происки и на явное противодѣйствіе. Въ эпоху Гоголя повременная печать въ Россіи почти не существовала, иначе Ноздревы, городничіе и Хлестаковы непремѣнно стали бы отрицать въ Гоголѣ и таланты, и наблюдательность. Въ настоящее время литературные помои получили широкое распространеніе... Не было бы ничего мудренаго, еслибъ г. Щедринъ почувствовалъ, наконецъ, утомленіе и махнулъ рукой на общество, полагая, что его сочиненія не встрѣчаютъ заслуженнаго сочувствія, не поднимаютъ въ обществѣ сознаніи достоинства человѣческой личности. Одинъ такой моментъ и былъ, по нашему мнѣнію, въ дѣятельности знаменитаго сатирика: первый изъ Пошехонскихъ разсказовъ былъ крикомъ негодованія противъ всего общества, вызовомъ, безпощадно брошеннымъ въ лицо всѣмъ читателямъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, мы понимаемъ нелѣпицу и цинизмъ этого разсказа и думаемъ, что г. Щедринъ былъ не совсѣмъ правъ въ данномъ случаѣ. Онъ не захотѣлъ принять въ разсчетъ на этотъ разъ, какъ мало у насъ читателей вообще. Великій талантъ, хотя бы и соединенный съ неослабною волею, не можетъ переродить всего общества. Гдѣ у г. Щедрина, кромѣ того, за тремя-четырьмя исключеніями, достойные товарищи въ трудной борьбѣ? И, тѣмъ Не менѣе, жгучая сатира г. Салтыкова замѣтно, на глазахъ у всѣхъ, дѣлаетъ свое дѣло, и многое изъ того, что было возможно въ началѣ литературной дѣятельности этого писателя, становится нравственною невозможностью въ настоящее время.
Перечитывая Современную идиллію, которая, какъ и другія произведенія г. Щедрина, появилась первоначально въ Отечественныхъ Запискахъ, невольно удивляешься силѣ дарованія и необыкновенной чуткости сатирика къ явленіямъ нашей жизни. Авторъ долженъ былъ, какъ онъ заявляетъ, не кончить, а скомкать исторію. "Во все продолженіе моей литературной дѣятельности," -- говоритъ М. Е. Салтыковъ,-- я представлялъ собою утопающаго, который хватается за соломенку. Покуда соломенка была, я кое-какъ держался, но канъ скоро нѣтъ и соломенокъ -- ясное дѣло, что приходится утонуть. Я надѣюсь, что читатель отнесется ко мнѣ снисходительно. Но ежели бы онъ напомнилъ мнѣ объ отвѣтственности писателя передъ читающею публикой, то я отвѣчу ему, что отвѣтственность эта взаимная. По крайней мѣрѣ, я совершенно искренно убѣжденъ, что въ большемъ или меньшемъ пониженіи литературнаго уровни читатель играетъ очень существенную роль. Мысль о солидарности между литературой и читающей публикой не пользуется у насъ кредитомъ. Какъ-то черезъ-чуръ охотно предоставляютъ у насъ писателю играть роль вьючнаго животнаго, обязаннаго нести бремя всевозможныхъ отвѣтственностей. Но сдается, что недалеко время,-- когда для читателя само собой выяснится, что добрая половина этого бремени должна пасть и на него. Впрочемъ, это матерія пространная, и рѣчи о ней должны быть пространныя"...
Будемъ съ нетерпѣніемъ ждать этихъ рѣчей, а соломенки на Руси не переведутся, да и г. Щедринъ совсѣмъ не утопающій. Строгій и скорбный тонъ приведеннаго заявленія производитъ особенно сильное впечатлѣніе въ сочиненіи, которое полно мѣткой насмѣшки и ядовитыхъ изобличеній. Такія мѣста въ сатирахъ г. Салтыкова еще ярче озаряютъ позорныя фигуры современныхъ "дѣятелей" и даютъ возможность ясно видѣть ту глубоко-гуманную основу, которая заложена- во всей литературной дѣятельности Михаила Евграфовича Салтыкова.
Мы не станемъ передавать содержанія Современной идилліи: ее читали въ Отечественныхъ Запискахъ, ее будутъ читать въ отдѣльномъ изданіи. Само собою разумѣется, что неразбитое на статьи сочиненіе г. Щедрина производитъ особенно сильное впечатлѣніе. Не можемъ, однако, удержаться отъ удовольствія разсказать объ окончаніи Современной идилліи.
Герои этого разсказа попали подъ судъ за тайное сочувствіе къ превратнымъ толкованіямъ, къ мечтательнымъ предпріятіямъ вольнонаемнаго полководства Редеди, за покушеніе основать въ Самаркандѣ университетъ, и т. д., и т. д. Изъ суда, однако, всѣ они вышли оправданными, кромѣ Редеди и корреспондента. "Первый, за распространеніе вредныхъ мечтаній въ средѣ ситцевыхъ фабрикантовъ, былъ присужденъ къ заключенію въ смирительный домъ; послѣдній, за написаніе, въ Проплёванной, фельетона о негодяѣ,-- къ пожизненному трепету". На другой день къ героямъ явился мануфактуръ-совѣтникъ Кубышкинъ и предложилъ писать въ газетѣ, которую онъ основываетъ подъ названіемъ: Словесное Удобреніе. Газета пошла ходко и поднялась отъ кухарокъ и дворниковъ,-- ея первоначальныхъ читателей и почитателей,-- въ бюрократическія сферы и аристократическіе салоны. Словесное Удобреніе доказывало, что всѣ иностранные ситцы и миткали слѣдуетъ безусловно къ ввозу запретить, а наши ситцы и миткали, нагрузивъ на подводы, везти куда глаза глядятъ. Газета соглашалась, что мыслить не воспрещается, но какъ мыслить?
Наконецъ, она стала яростно проклинать человѣческій разумъ и указывать на него, какъ на корень гнетущихъ насъ золъ. Въ разгарѣ этой лихорадочной дѣятельности герои Современной идилліи совсѣмъ забыли о Стыдѣ... Но Стыдъ явился и охватилъ ихъ души вполнѣ сознательною, трезвою тоскою. Кубышкину пришлось добыть себѣ новыхъ публицистовъ сначала изъ трактира Ершъ, а потомъ изъ гостиницы "Говорятъ, что Стыдъ,-- такъ кончаетъ авторъ,-- очищаетъ людей, и я охотно этому вѣрю. Но когда мнѣ говорятъ, что дѣйствіе Стыда захватываетъ далеко, что Стыдъ воспитываетъ и побѣждаетъ,-- я оглядываюсь кругомъ, припоминаю тѣ изолированные приливы Стыда, которые, отъ времени до времени, прорывались среди массъ Бестыжества, а затѣмъ, все-таки, канули въ вѣчность... и уклонялось отъ отвѣта".
Не даромъ канули въ вѣчность эти призывы, и щедринская сатира производила и производитъ не мало опустошеній въ еще густой массѣ Безстыжества.