Гольцев Виктор Александрович
Не в очередь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Не въ очередь.

   Русскаго читателя утомляютъ, я думаю, безчисленные французскіе романы, въ которыхъ нѣтъ ни свѣжести мысли и чувства, ни глубокой идеи или яркаго, могучаго образа. Какая-то нравственная панама чувствуется въ огромномъ большинствѣ произведеній современной французской беллетристики. Въ этомъ отношеніи наша родная беллетристика представляется мнѣ, по общему тону и содержанію, значительно выше литературы нашихъ республиканскихъ друзей. У русскихъ художниковъ есть надъ чѣмъ отдохнуть и задуматься.
   Но и у насъ теперь мало такихъ романовъ и повѣстей, въ которыхъ давалась бы широкая картина жизни общества, вскрывались бы глубокія общественныя теченія, несомнѣнно существующія въ настоящее время. Въ этомъ отношеніи намъ приходится позавидовать отчасти польской литературѣ: тамъ такія картины не рѣдкость. И одною изъ лучшихъ является, конечно, романъ г-жи Ожешковой: Надъ Нѣманомъ. Романъ этотъ переводился въ Русской Мысли, а теперь вышелъ отдѣльнымъ изданіемъ.
   Г-жа Элиза Ожешкова -- большой поэтъ. Отъ ея произведеній всегда вѣетъ поэзіей -- то грустной и трогательной, то свѣтлой и призывной. Она любитъ и глубоко понимаетъ природу родного края. Читая ея описанія Нѣмана и его береговъ, въ разные часы дня и въ разныя времена года, самъ начинаешь любить эту рѣку, ея боръ, ея ущелья и поля. Кажется, самъ дыпіешь ароматомъ золотистаго хлѣба и полевыхъ цвѣтовъ, у самого точно расширяется грудь на-встрѣчу смолистой струѣ воздуха съ берега рѣки. И вездѣ у Ожешковой гдѣ природа, тамъ и человѣкъ, съ своею любовью и враждой, съ торжествомъ и погибелью. Прочтите описаніе поѣздки Янко и Юстины къ могилѣ за принѣманскими песками. Это описаніе приводитъ въ умиленіе, подымаетъ въ душѣ волну глубокой печали и уваженія къ тяжелому чужому горю.
   Въ романѣ Надъ Нѣманомъ широко охвачена современная жизнь польскаго народа. Дѣйствіе происходитъ только въ деревенской панской усадьбѣ, въ сосѣдней деревнѣ, да въ окрестностяхъ Корчина. Но въ Корчинъ наѣзжаютъ и знатные господа, представители космополитической и вырождающейся аристократіи. Мы видимъ и старыхъ помѣщиковъ, и теплично воспитанныхъ дамъ, и крестьянъ, и студентовъ, идущихъ на смѣну прежнему поколѣнію. Народъ изображенъ у Ожешковой правдиво, съ его по неволѣ грубою борьбой за существованіе, съ его свѣжею, сохранившею поэзію душою. Въ разсказъ о томъ, какъ живутъ крестьяне въ хатѣ и въ полѣ, вставлены красивыя легенды (Янъ и Цецилія), задушевныя и граціозныя народныя пѣсни. До чего бы ни коснулась рука художницы, все это получаетъ прелесть и значительность. Не скрывая жесткихъ и грубыхъ чертъ, польская писательница имѣетъ даръ не удручать такими впечатлѣніями, не топтать въ грязь даже пошлой или жестокой человѣческой души.
   Старый Анзельмъ жалуется на то, что растетъ убожество крестьянъ и душевный мракъ все сильнѣе охватываетъ ихъ. Въ жалобахъ старика есть преувеличеніе, какъ и въ горькихъ словахъ Янко: "Сѣй для того, чтобы быть сытымъ, стройся, чтобы было гдѣ преклонить голову! И у скота есть такое же счастье! Если захочешь полюбить кого-нибудь настоящею любовью, то любовь эта тебѣ не по росту; сдѣлать что-нибудь для людей захочешь,-- для этого нѣтъ у тебя ни средствъ, ни умѣнья. На погибель только Господь даетъ крылья мелкимъ букашкамъ!" Авторъ не далъ погибнуть букашкѣ, и въ этомъ нѣтъ ничего произвольнаго или неправдоподобнаго. Бодрое сердце писателя подсказываетъ правду, возможное и радостное, а мягкій тонъ описанія темныхъ сторонъ деревенской жизни, какъ,? апримѣръ, драки между крестьянами на полѣ, даетъ читателю возможность правильнѣе и спокойнѣе оцѣнивать явленія деревенской жизни.
   Г-жа Элиза Ожешкова съ не меньшею правдивостью рисуетъ и отношенія между крестьянами и панами. Устами старика Стшалковскаго она даетъ панамъ добрый совѣтъ: "если бы панъ Корчиньскій,-- говоритъ Стшалковскій,-- обращался съ нами по-братски, по-людски, то едва ли бы ошибся въ разсчетѣ,-- и ему бы лучше было, и намъ. Дѣло въ томъ, что у пана Корчиньскаго много земли, а у насъ много рукъ; у пана Корчиньскаго разуму больше, а у насъ больше силы. И онъ и мы -- люди одного ремесла, только у него дѣло идетъ въ большомъ размѣрѣ, а у насъ въ маломъ. Вотъ я и говорю: никакъ не можетъ быть, чтобы руки не нужны были землѣ, а земля рукамъ, сила разуму и разумъ силѣ. Не можетъ быть, чтобы людямъ одного ремесла не нужно было иногда собираться вмѣстѣ, потолковать о дѣлѣ, обсудить, что нужно, помочь другъ другу въ случаѣ нужды. Вотъ оно что..."
   Однимъ изъ наиболѣе удачныхъ образовъ въ романѣ Надъ Нѣманомъ является, по моему мнѣнію, представитель лучшей части молодого поколѣнія, Витольдъ Корчиньскій. Естественная смѣсь восторженности и глубокой, беззавѣтной преданности дорогимъ идеаламъ съ нѣсколько приподнятою и книжною фразеологіей, нѣжная любовь къ отцу и задорная строптивость,-- удивительно изображены авторомъ. Сцены, въ которыхъ Витольдъ ссорится съ отцомъ, вступается за народъ, за "теоріи", а, въ концѣ-концовъ, сердечно сближается съ нимъ въ серьезный союзъ,-- написаны съ рѣдкою даровитостью и теплотой. Хорошо на душѣ становится отъ такой развязки томительныхъ столкновеній между отцами и дѣтьми.
   Легкими, граціозными штрихами обрисована дѣвочка-подростокъ, Марина, будущая подруга Витольда. Мать Марини съ понятною тревогой слѣдитъ за сближеніемъ молодыхъ людей. Но восторженный юноша говоритъ милой и вдумчивой дѣвочкѣ все о народѣ, общинѣ, интеллигенціи, иниціативѣ, просвѣщеніи, и мать Марини улыбается съ снисходительною и гордою въ одно и то же время улыбкой. "Ладно,-- сказала она,-- если такъ, то ладно. Пусть себѣ говорятъ о такихъ хорошихъ вещахъ!" Обернувшись снова, она увидѣла, какъ Мариня медленно поднялась, въ глубокой задумчивости взяла своего товарища подъ руку и направилась съ нимъ вдоль ольховаго лѣса къ деревнѣ. "Казалось, какая-то невидимая сила влекла ихъ туда. Теперь ихъ фигуры, близко склоненныя другъ къ другу, рельефно выдѣлялись на зеленомъ фонѣ лѣса. Онъ больше чѣмъ когда-либо имѣлъ видъ апостола, проповѣдующаго свои мысли, она шла съ наклоненною головой, съ опущенными рѣсницами и съ тихою, восторженною улыбкой на свѣжихъ устахъ, которая сопровождаетъ пробужденіе молодой мысли и воли".
   Какъ ни мягокъ и ни гуманенъ авторъ, отъ него зло достается пани Корчиньской, Терезѣ, и имъ подобнымъ женщинамъ. Иногда, въ рѣдкихъ случаяхъ, изображеніе Терезы почти впадаетъ въ шаржъ. Но нельзя безъ улыбки читать, какъ бесѣдуютъ между собою о "высшихъ интересахъ" пани Корчиньская и Тереза. Авторъ усиливаетъ впечатлѣніе рѣзкимъ контрастомъ. Сейчасъ же за сценой въ деревнѣ и на Нѣманѣ, гдѣ рыбаки, ночью, съ огнемъ, выѣхали ловить рыбу, мы переносимся въ спальню пани Эмиліи. Тереза читаетъ ей глупый французскій романъ. Героиня романа, знаменитая куртизанка, представленная Людовику XIV. "Каковъ былъ мой восторгъ,-- говоритъ куртизанка,-- когда по улыбкѣ короля-солнца я догадалась, что на горизонтѣ его двора вскорѣ засіяетъ новая звѣзда первой величины! Я чувствовала, что вступаю въ святилище величія, блеска, изящества и роскоши".
   "-- Милая Тереза,-- перебилъ чтеніе слабый и мягкій голосъ пани Эмиліи,-- можешь ли ты себѣ представить подобное божество?
   "-- Ахъ!-- вздрогнула Тереза,-- трудно представить себѣ.
   "-- Быть звѣздой первой величины при дворѣ великаго короля... наслаждаться, сіять!...
   "-- Быть любимой!
   "-- О, да! И кѣмъ любимой? Маркизомъ де-Креки! И какова должна была быть любовь такихъ изящныхъ, прекрасныхъ, поэтичныхъ людей!
   "-- Ахъ! Я не могу себѣ даже и представить такого счастья!
   "-- При такихъ условіяхъ и я была бы здорова, весела, довольна, могла бы танцовать, дышать полною грудью,-- однимъ словомъ, жить! Правда, Тереза?
   "-- О!"
   Другой контрастъ. Злой, на этотъ разъ, авторъ только что нарисовалъ тяжелую деревенскую сцену: крестьяне проиграли тяжбу съ помѣщикомъ, имъ грозитъ разореніе. Въ это время въ безмятежномъ пріютѣ "высшихъ интересовъ", въ спальнѣ пани Эмиліи, происходитъ многознаменательный разговоръ. Пани Эмилія спрашиваетъ:
   "-- Какъ ты думаешь, Тереза, среди эскимосовъ существуетъ настоящая, горячая, поэтическая любовь?"
   Хорошая, талантливая, поэтическая книга романъ Надъ Нѣманомъ. Мнѣ хочется повторить, примѣняя къ Элизѣ Ожешковой, слова И. И. Иванова о дѣятельности Тургенева: "Для родины писателя она неизмѣнно исполнена была жгучихъ интересовъ современности, стремилась дать отвѣты на возникающіе вопросы, внести посильный свѣтъ въ смуту переживаемой дѣйствительности" {Ив. Ивановъ: "Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ. Жизнь, личность, творчество". Изд. журнала Міръ Божій. Спб., 1896 г.}.
   Пользуюсь этимъ поводомъ, чтобы сказать нѣсколько словъ о новомъ трудѣ г. Иванова. Этотъ молодой писатель -- мой старый антогонистъ. Мы спорили съ нимъ еще въ Артистѣ, причемъ онъ держалъ сторону Писарева, а я Добролюбова (рѣчь шла о Катеринѣ въ Грозѣ). Нѣтъ ничего радостнѣе, какъ видѣть ростъ и расцвѣтъ новыхъ литературныхъ и ученыхъ силъ, хотя бы эти силы развивались и не совсѣмъ такъ, какъ намъ бы хотѣлось. Честный, неустанный, независимый трудъ не можетъ не привлекать къ себѣ сочувствія и уваженія.
   И. И. Ивановъ написалъ о Тургеневѣ большую книгу. Творецъ Дворянскаго гнѣзда, par le temps qui court, не пользуется тѣмъ значеніемъ, какое подобаетъ его великому таланту. Тѣмъ больше заслуга біографа и критика, который съ такою любовью отнесся къ жизни и дѣятельности Тургенева,
   Свою книгу г. Ивановъ заключаетъ напоминаніемъ о томъ, какъ хоронили Тургенева: "Гробъ сопровождали до двухъ сотъ восьмидесяти депутацій, погребальная колесница утопала въ вѣнкахъ, начальныя школы, гимназіи, лицеи, академія наукъ и университеты отдавали послѣднія почести великому борцу за просвѣщеніе. Крестьяне, женскіе курсы, представители далекихъ провинціальныхъ захолустій несли дань благоговѣнія мужественному защитнику народной свободы, общественной равноправности и культурной гражданственности; періодическія изданія, консерваторіи, театры сошлись на поклонъ къ геніальному подвижнику благороднаго русскаго слова и художественнаго творчества; французы, нѣмцы, евреи, поляки, болгары привѣтствовали прахъ безсмертнаго вождя своего народа по пути національной терпимости и всемірной цивилизаціи"...
   Авторъ тщательно собралъ матеріалы для біографіи и характеристики Тургенева, и читатели найдутъ въ его книгѣ много новаго и цѣннаго. Рѣдко кто знаетъ у насъ, напримѣръ, что Тургеневъ передъ освобожденіемъ крестьянъ задумывалъ основать общество для распространенія грамотности и первоначальнаго обученія. Много лѣтъ спустя, въ перепискѣ съ Герценомъ, онъ продолжаетъ горячо отстаивать необходимость энергическихъ усилій, чтобы просвѣтить народъ. "Роль образованнаго класса въ Россіи,-- писалъ Тургеневъ,-- быть передавателемъ цивилизаціи народу съ тѣмъ, чтобъ онъ самъ уже рѣшилъ, что ему отвергать и принимать".
   И. И. Ивановъ приводитъ факты, свидѣтельствующіе, какъ тяжело жилось Тургеневу за-границей, въ Парижѣ, какъ въ сущности мало цѣнили и понимали его многіе изъ французскихъ друзей... Были, конечно, и исключенія, какъ Жоржъ Зандъ, Флоберъ. Въ высшей степени замѣчателенъ отзывъ Тургенева о знаменитой писательницѣ. "Кто знакомился съ Жоржъ Зандъ, тотчасъ чувствовалъ,-- пишетъ Тургеневъ,-- что находится въ присутствіи безконечно щедрой, благоволящей натуры, въ которой все эгоистическое давно и до тла было выжжено неугасимымъ пламенемъ поэтическаго энтузіазма, вѣры въ идеалъ; которой все человѣческое было доступно и дорого, отъ которой такъ и вѣяло помощью и участіемъ. И надо всѣмъ этимъ какой-то безсознательный ореолъ, что-то высокое, свободное, героическое... Повѣрьте мнѣ, Жоржъ Зандъ -- одна изъ нашихъ святыхъ"...
   За подробностями о парижскихъ пріятеляхъ Тургенева отсылаемъ читателя къ книгѣ г. Иванова. Конечно, съ тѣхъ поръ интересъ къ Россіи возросъ у французовъ, увеличилось и ихъ знаніе русской жизни и литературы, но многое осталось по-прежнему. Не рѣдко приходится слышать удивительно нелѣпые отзывы о нашихъ общественныхъ явленіяхъ, еще чаще мы видимъ полное равнодушіе къ думамъ и заботамъ неоффиціальной Россіи.
   Само собою разумѣется, мы съ истиннымъ удовольствіемъ стараемся отмѣчать во французской печати все то, что говоритъ о дѣйствительномъ интересѣ къ духовнымъ потребностямъ нашей родины. И на этотъ разъ я укажу читателямъ на статью Альфреда Рамбо: Россія, которая читаетъ {La Russie qui lit (Journal des Débats, 19 février).}. Авторъ передаетъ въ этой статьѣ результаты извѣстнаго изслѣдованія Н. А. Рубакина: Этюды о русской читающей публикѣ. Рамбо полагаетъ, что русскій писатель слѣдовалъ методѣ Геннекена (разсматривать читателей, а не писателей). Такъ, вѣдь, всегда полагается, что во всемъ первое мѣсто и иниціатива принадлежатъ французу. Я думаю, что большая часть составительницъ сборника Что читать народу и не слыхивала, напримѣръ, о названномъ французскомъ критикѣ.
   Рамбо справедливо замѣчаетъ, что судить о Россіи по Тургеневу, Толстому и Достоевскому -- это одно дѣло: тогда намъ принадлежитъ одно изъ первыхъ мѣстъ въ Европѣ XIX вѣка; если же оцѣнивать насъ по методѣ Геннекена, то результатъ будетъ противоположный. Но Рамбо отмѣчаетъ, что прогрессъ въ Россіи съ освобожденія крестьянъ громаденъ. Русскому народу,-- такъ кончаетъ онъ свою статью,-- чтобы стать такимъ же культурнымъ народомъ, какъ его западные сосѣди, не достаетъ только научной пищи. Должно позаботиться,-- говоритъ Альфредъ Рамбо,-- чтобъ этотъ недостатокъ былъ поскорѣе заполненъ.
   За такое пожеланіе нельзя не сказать сердечнаго спасибо. Рамбо, который знаетъ русскій языкъ и слѣдитъ за нашею литературой, могъ бы отмѣтить, какъ много дѣлается въ этомъ отношеніи русскимъ образованнымъ обществомъ, интеллигенціей, по общепринятому словоупотребленію.
   Книгъ у насъ дѣйствительно мало, и книги эти дороги. Въ интересахъ народнаго просвѣщенія было бы желательно сокращеніе того срока, послѣ котораго сочиненія умершихъ писателей становятся общимъ достояніемъ. Пятьдесятъ лѣтъ черезчуръ много. Полвѣка переживутъ, конечно,-- они переживутъ и столѣтія,-- произведенія величайшихъ нашихъ писателей, большая же часть хорошихъ книгъ, весьма и весьма полезныхъ въ свое время, черезъ такой длинный промежутокъ времени потеряетъ образовательное значеніе. Въ нынѣшнемъ году, напримѣръ, минуло полвѣка со дня кончины извѣстнаго и очень даровитаго критика, публициста и историка Н. А. Полевого; но большая часть его сочиненій теперь уже не возбудитъ интереса въ обширномъ кругѣ читателей.
   Полевой, въ предисловіи къ собранію своихъ критическихъ статей, писалъ слѣдующее: "Я не судья самъ себѣ. Но никто не оспоритъ у меня чести, что первый я сдѣлалъ изъ критики постоянную часть журнала русскаго, первый обратилъ критику на всѣ важнѣйшіе современные предметы. Мои опыты были несовершенны, неполны,-- скажутъ мнѣ,-- и послѣдователи мои далеко меня обогнали въ сущности и самомъ образѣ воззрѣнія. Пусть такъ, да и стыдно было бы новому поколѣнію не стать выше насъ, поколѣнія уже преходящаго,-- потому выше, что оно старше насъ, послѣ насъ явилось, продолжаетъ, что мы начинали, и мы должны быть довольны, если наши труды будутъ имѣть для него цѣну историческую".
   Полевой говоритъ далѣе: "Пусть мы не достигли искомыхъ нами идеаловъ, по крайней мѣрѣ порадуемся, что не безплодно утраченная протекла жизнь наша"...
   Чернышевскій, приведя эти слова, замѣчаетъ: "Сколько благородства въ этихъ словахъ и какою правдой вѣетъ отъ нихъ! Кто такъ говоритъ, тотъ не лжетъ, и дѣйствительно не безплодно протекла жизнь этого человѣка, и не съ осужденіемъ, а съ признательностью должны мы вспоминать его" {Очерки гоголевскаго періода русской литературы, стр. 49.}.

В. Гольцевъ.

"Русская Мысль", кн.III, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru