Если заглянуть в учебник географии или навести справку в словаре, то Италия представится страной на редкость однородного этнографического (национального) состава. Не говоря уже о таких многоплеменных и разноязычных государствах, как Россия и Австрия (теперь уже "бывшая"), -- даже Великобритания (без колоний) распадается на три крупные национальные группы, маленькая Бельгия на две и т. д.
Другую картину представляет собою Италия: все ее население -- за ничтожнейшим исключением в каких-нибудь три сотых процента -- состоит сплошь из итальянцев, из людей одной национальности.
Не мало поражает поэтому путешественников, впервые посещающих Италию, о которой они имеют подобного рода книжное представление, -- когда они, вместо "итальянцев", встречают в этой стране пеструю смесь из ломбардцев, тосканцев, генуэзцев, неаполитанцев, римлян, сицилианцев, пьемонтцев и пр. и пр.
Да не подумает читатель, что эти различия имеют чисто "губернское" значение и равносильны, например, делениям на псковичей, ярославцев, вологжан и т. п. У нас великоросс одной местности "окает", а другой "акает", и этим почти исчерпываются их особенности, которые, во всяком случае, не столь велики, чтобы стирать общенациональные русские черты, чтобы причислять костромича к другому, чуждому, скажем, тверяку, племени.
Не то в Италии: там житель одной области является для его соседа уже "чужестранцем", ибо он не только говорит на особом, непонятном наречии (диалекте), не только разнится своими нравами и обычаями,--но представляет собой и в чисто физическом отношении другую величину: рост, окраска волос, устройство черепа, все настолько несхоже, настолько разнится в человеческом типе, что становится вполне понятным, почему венецианец видит в калабрийце "форестьера" (чужестранца).
Но сквозь все эти продольные и перекрещивающиеся деления лингвистического (по языку) и антропологического (по физическому строению) характера проходит одна резкая поперечная черта, проводящая отчетливую грань между севером и югом.
Север и Юг -- это в применении к Италии не только географические понятия, это -- два различных мира, два особых государства, где царят глубоко отличающиеся друг от друга отношения. Север -- это излюбленный первенец всех, часто сменяющих друг друга правительств, Юг -- их вечно гонимый пасынок. Обратно тому, как с Севера на Юг понижается физический рост населения (самые высокие в Италии люди -- венецианцы, самые низкие -- и при том самые низкие во всей Европе -- сарды) -- увеличивается его безграмотность, нищета, преступность, обездоленность.
Приведем для примера несколько данных. Известно, что средняя цифра грамотности для Италии очень не велика, хотя еще законом 1877 г. введено "обязательное" обучение, мудро предусматривающее, однако, в числе "уважительных причин" для непосещения школ... крайнюю бедность (наряду с болезнью и неудобствами путей сообщения). Но в то время, как северяне дают (при рекрутских наборах) около 20 % неграмотных, южане показывают Свыше 60 %.
Как все нищие и малокультурные страны, Италия необычайно плодовита: в среднем., на брак там приходится 4,7 рождений -- больше, чем во всех европейских государствах (за исключением России, дающей 5 рождений на брак). В итоге население ежегодно увеличивается почти на 1/4 миллиона, что при убогом состоянии производительных сил страны приводит к "перенаселенью", вынуждающему массу народа эмигрировать в поисках заработка. В 1910 году в Америке и других странах числилось около 51/2 миллионов итальянцев, оторвавшихся от родины, чтобы не умереть там с голода. И опять -- большинство выходцев даст несчастный Юг, а о степени благосостояния и культурности этих эмигрантов свидетельствуют следующие данные: средняя сумма ввозимых в Америку каждым итальянским эмигрантом денег равняется 19,4 доллара (доллар стоил до войны 1 р. 90 к.), причем на северянина приходилось 35,5 доллара, а на южанина 13,3! Безграмотных эмигрантов северян показано 11,5 %, южан -- 52 %. И так во всем соблюдается это печальное преимущество больших цифр, если речь идет о самом темном и безотрадном в жизни.
Всевозможные эпидемии и болезни сбирают на Юге обильную жатву. Холера, чума, малярия --уносят десятки и сотни тысяч людей, живущих в ужасных гигиенических условиях, голодных, оборванных, полудиких, полных самых чудовищных, средневековых и даже языческих суеверий. Малярия -- особый вид болотной лихорадки, лишь, с недавнего времени стала встречать отпор после того, как на Юге ежегодно умирало от нее около 16 тысяч человек и болела половина населения; теперь принимаются кое-какие меры, -- в виде бесплатной раздачи длинна, осушения тлетворных болот "маремм) и т. п.
Ко всем этим явлениям социально-культурного порядка необходимо прибавить еще и бичи, обрушиваемые природой: нередкие землетрясения уносят десятки тысяч жителей, целые города и области, губят добро и достояние миллионов. И это опять-таки привилегия злополучного Юга.
Буржуазное правительство, ухлопывающее огромные богатства на всевозможные колониальные и прочие войны, -- конечно, очень дрожит над всякой копейкой, которая могла бы пойти на улучшение невозможного положения Юга, -- на народное просвещение, поднятие производительности земледелия и промышленности и т. д. Перед выборами депутаты и министры, правда, рассыпается в обещаниях, на практике, никогда не осуществляемых.
И темный, безграмотный, убогий и многострадальный Юг изнуряется в непосильном труде на государство, помещиков, попов, проливает кровь на ледниках Альп и в горячих пустынях Африки, вскармливает в эмигрантской каторге американских миллиардеров и от времени до времени вспыхивает в диких, стихийных бунтах, подавляемых с жестокой беспощадностью полицией короля.
Аристократический Север брезгливо отворачивается от своего собрата, как от явления "низшего порядка", и нужно много любви, человечности и таланта, чтобы пробудить внимание и интерес к прокаженному Югу.
Грация Деледда, современная итальянская писательница (род. в 1873 г.), все свои незаурядные силы посвятила изображению быта и жизни родной Сардинии, этому типичнейшему явлению Юга.
Сардиния -- остров в Средиземном море. Если даже неаполитанец являет собой нечто глубоко отличное от европейца, то тем более своеобразен сард, отрезанный морем от итальянского материка, который кажется ему чем-то далеким, странным и чуждым. Язык сардов--оригинальная смесь итальянского языка с испанским и арабским. На материке никто этого наречия ле понимает, равно как и не носят такой одежды, отдающей давно прошедшими временами. Большинство населения занимается овцеводством, земледелием, разведением плодов и виноделием. Социально оно подразделяется, --за исключением чиновничества и небольшого слоя крупных собственников, -- на обширную группу среднего крестьянства, крепкого, прочного, владеющего изрядным количеством земли, скота и пастбищ, и на массу батраков, полу-пролетариев, мелких арендаторов-половников.
Культурный уровень почти миллионного на-селения, -- если исключить незначительные .верхи", -- в общем одинаков: богатый крестьянин отличается от бедняка только своим благосостоянием, придающим, правда, его облику больше силы и уверенности, но и тот и другой одинаково темны, невежественны, набожны -- той набожностью из суеверия и глупости, которая способна выродиться в жестокое изуверство, -- живут по старине, поклоняются одному и тому же Богу в небесах и на земле.
Грация Деледда показывает нам с яркостью и силой жизнь этой преобладающей массы сардинского народа -- богатого землевладельца-скотовода и нищего пастуха-батрака.
Природа страны, ее суровый и прекрасны: пейзаж, нравы и обычаи, семейные отношения, весь душевный уклад этих людей, их помыслы и чаяния, страсти и вожделения, -- встают со страниц рассказов Деледды, врезываются в память, как реальные видения, раскрывают новый, своеобразный мир, в то же время внушая мысль, что перед нами все же такие же люди, как и все прочие, ничуть не хуже, во многом лучше, великодушнее и благороднее других, что все темное в них, злое и низменное вовсе не коренится в их "природе", не предопределено Господом Богом, а вытекает из тяжелых и жестоких условий их безрадостного бытия.
Убога и печальна жизнь наемного пастуха или полунищего земледельца, протекающая в безотрадном тяжелом труде, еле обеспечивающем кусок хлеба. Он работает у богача, стережет его обширные стада, видит благосостояние его дома, огромные запасы хлеба, масла и вина. Он завидует хозяину, мечтает о богатстве, голова его полна фантазиями о кладах, неожиданных наследствах. Но вот случайно один такой бедняк, действительно, находит клад, -- и он не знает, что с ним сделать, на что употребить, он полон страха, не ест, не спит, пряча от людей сокровище и бессмысленно теряет его ("Клад"). Другой слышит сплетню о старухе, Которая покупает любовь парней, не задумываясь, отправляется к ней, чтобы продаться, и по дороге назначает сумму, которую он получит, мечтая о том, как он на эти деньги отправится в Америку искать счастья ("Шерстяное одеяло"). Душевная тупость, узость кругозора, безграничная темнота и сознание страшной силы денег заставляют сардов смотреть на человека, как на добычу. Наиболее сильные, ловкие, "приспособленные" преуспевают, другие обречены стать жертвами ("Дичь"). Иных борьба за существование или бессознательный протест против окружающего толкает на путь разбоя, бандитизма, третьи спиваются с круга, и в общем все живут в муках и страданиях, все несут тяжелый крест безмерных испытаний, словно повинуясь воле неумолимого рока.
Поэтому такой суровостью, такой болью за человека веет с прекрасных страниц Грации Деледда, которая запечатлела во всей своей правдивости жизнь сардов, -- во многом жизнь миллионов и миллионов трудящихся современного мира.
Горячая кровь рождает на этом далеком, южном острове бурные страсти. Там любят п ненавидят до смерти, нож нередко разрубает узлы человеческих отношений, но они все принимают, и кровь, и грязь, и преступления, и всю каторгу жизни,--как должное, как веление Бога, на которого уповают с трогательной простотой и наивностью язычников, и их религиозная вера спокойно. уживается с самым первобытным суеверием ("Заколдованный дом").
Грация Деледда не рисует своих земляков розовыми красками. Она бесстрастно говорит о них всю правду, как бы горька и безрадостна она ни была. И все же она показывает нам, сколько хорошего и честного таят огрубелые души этих простых и темных людей. Она подслушала и записала немало прекрасных поэтических легенд и сказаний, рожденных на острове ("Сказка", "Легенда о Христе"), она и в разбойнике, и в падшей женщине умеет показать человека.
Как женщине, ей особенно удается изображение женских страданий, материнства, чувства любви, воистину сильной, как смерть, у этих гордых, горячих, как огонь, южанок.
Настоящий сборник рассказов, впервые появляющийся в русском переводе,--лишь небольшой осколок того зеркала, в котором творчески отражен даровитой итальянской писательницей уголок человеческой жизни. У нее есть ряд крупных романов (наиболее замечательные: "Пепел", "Эллиас Портолу", "После развода", "Тоска"), несколько томов рассказов и пьес, вполне заслуживающих внимания русского читателя, которому часы, проведенные над книгами Грации Деледда, скажут многое о человеке и человечестве.
Источник текста: Сардинские рассказы / Грация Деледда; Пер. и предисл. Р. Григорьева. -- Пб.: Всемирная литература, 1919. -- 104 с.; 15 см. -- (Всемирная литература . Италия; Вып. No 9).