Гроссман Леонид Петрович
Пушкин - новатор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Леонид Петрович Гроссман.
Пушкин -- новатор

I

   Многообразны и бесчисленны виды поэтического новаторства. Среди них есть один особенно благородный и ценный. Художник, чующий сроки наступления новой эры, ликвидирует все застоявшееся, изжитое, отмирающее, тщательно сохраняя при этом то неизменное, непререкаемое и бессмертное, которому сообщает невиданную форму и неожиданный облик. В этом умении сочетать неизменную основу прекрасного с новыми условиями его выражения -- сущность и прелесть всякого классического искусства.
   Таково было новаторство Пушкина. Он знал, что жизнь поэзии -- в процессе беспрестанного обновления, в постоянном преодолении освященных формул и признанных образцов во имя неведомых художественных достижений. В числе своих бесспорных прав на Горацианский "Памятник" он признал, как высшую заслугу. "...Что звуки новые для песен я обрел". Он приветствует свою музу за то, что так часто --
   
    "В одежде новой
    Волшебница являлась мне..."
   
   Он с глубоким волнением говорит о могучих революциях в искусстве, о том, как "великий Глюк явился и открыл нам новы тайны"...
   Современники смотрели на него, как на отважного реформатора поэтического стиля, и одни с восхищением, другие с возмущением следили за чудесным преображением державинских и батюшковских форм в руках этого магического мастера. Для Дельвига он "как лебедь цветущей Авзонии в сладких звуках отвился от матери", для непримиримых ценителей Хераскова вроде тургеневского Пунина -- "Пушкин есть змея, скрытно в зеленых ветвях сидящая, которой дан глас соловьиный..." Но и адепты, и противники одинаково видели в нем смелого обновителя российской поэзии, проводящего глубокую борозду между старинной эстетикой и лирическими ценностями будущего.
   И действительно, -- не подверглись ли излюбленные шедевры и жанры старшего поколения полной переоценке в поэтической активности Пушкина? Что сохранил он от полнозвучной оды придворных поэтов, от классически строгой трагедии, от хвалебного гимна, от поэмы "героики", от всей величественной важности славяно-русского стиля? Не сам ли он дразнил стариков вызывающими вопросами:
   
    Не веселее ль вам читать
    Игривой музы небылицы,
    Чем пиндарических похвал
    Высокопарные страницы?..
   
   Не разметал ли он все эти великолепные виды и формы по прихоти своих оскорбительно-разговорных фраз и не произвел ли одним только фактом отпадения от великих образцов прошлого самую беззаконную из всех словесных революций?
   Так переживали нового поэта его старшие современники. И только значительно позже стало очевидным, что этот бунтарь и еретик никогда не отрывал своих нововведений от живой, глубокой и мощно-оплодотворяющей традиции старинного искусства. Он только весело отметал его костенеющие и отмирающие ткани, с благодарностью принимая и органически ассимилируя его богатые живоносные соки.

II

   Уже первая поэма Пушкина произвела в литературных кругах впечатление выстрела в концерте. Почти такой же отзвук получила впоследствии его первая трагедия. А между тем в обоих случаях имела место модернизация старины -- в "Руслане" воскрешение русских сказок и шутливых поэм Ариоста, освященных непогрешимым авторитетом старика Вольтера, в "Годунове" -- обращение к Шекспиру, летописям и родословным преданиям.
   И позже, вводя у нас гибкую, сжатую и насыщенную форму маленьких трагедий по образцу замечательных опытов Барри Корнуола, он вслед за ним снова обращается к старой Англии, стремясь обновить и заострить в согласии с новой поэтикой забытую драму елисаветинцев.
   Но и отошедшие жанры нередко воспринимались им для разработки новейших тем. Обращаясь к политическим памфлетам в стиле европейских сатирических журналов с их острыми карикатурами на министров и суверенов, Пушкин облекает эти злободневные темы в характерную форму французской эпиграммы XVIII века. Остросовременные образы и сюжеты находят себе воплощение в архаической форме летучих сатир старинных и позабытых стихотворцев. Эпиграммы Пушкина на Александра I, на Голицына, Аракчеева, Фотия, Воронцова или Разумовского написаны совершенно в духе стихотворных памфлетов тогдашней английской или французской журналистики, но по форме своей они восходят к далеким полузабытым эпиграммистам парижских альманахов и антологий. Старинные безделушки отелей и салонов вполне заменяют ему новую форму политического фельетона.
   Также характерно его обращение к классическому посланию. Литературные события дня, происшествия личного существования, раздумия об искусстве и жизни, признания и оценки -- все эти интересы и помыслы текущего он отливает в излюбленную форму ушедшего поколения -- в стихотворное письмо, в эпистолярное обращение к Чаадаеву, к цензору, к другу-стихотворцу, к вельможе. Мимоидущие темы двадцатых годов облекаются в классические александрийцы всевозможных стихотворных посланий и посвящений.
   Значительно позже это сказалось на прозаических произведениях поэта. Проза Пушкина осталась каким-то одиноким опытом в нашей литературе, заинтриговавшим современников и не знавшим последователей. А между тем это был единственный у нас опыт прививки русской прозе беглой, живой, стремительной, сжатой и текущей прозы Монтескье, Ретифа, Дидро, Лакло и самого Вольтера. Стиль "Пиковой дамы", повестей Белкина или Пугачевского бунта отчеканен по этому образцу и носит на себе явные следы этих отчетливых, острых и быстро сменяющихся линий. Проза Пушкина -- образец французской прозы XVIII века. Так именно написаны Кандид, сказки Кребильона и "Опасные связи". Здесь нужно искать ключ к блистательной загадке пушкинского прозаического языка.
   Даже отзвуки на революционную современность сложным и тонким процессом незаметной переработки старинных форм фиксируются в жанрах и строфах XVIII века. В эпоху подготовки декабрьского восстания Пушкин пишет свою революционную оду-элегию "Андрей Шенье", которая после 14 декабря и особенно после 12 июля 1826 г. была признана читателями и властью отзвуком на современную политическую трагедию.
   Написанная под влиянием бесед с будущим декабристом Пущиным, пушкинская элегия носит на себе все следы чутко воспринятой и почти пророчески угаданной политической современности. Это прекрасно сознавал сам поэт. -- "Я пророк, ей-богу, пророк!" восклицал он по поводу "Андрея Шенье", справедливо гордясь своим чутким улавливанием надвигающихся событий. А между тем, всю эту несущуюся современность и даже близящуюся будущность поэт отливает в своеобразную амальгаму идиллий, буколик, иамбов и од французского поэта, погибшего еще в 1793 году.

III

   Тот же закон господствует и в реформе стиха. Ритмы "Медного всадника", "Полтавы" или "Египетских ночей" были -- и остались у нас -- беспримерными по своей мощи, звонкости и ударной силе. Можно утверждать, что в области ковки таких небывалых ритмических ходов пушкинское новаторство развернулось во всю свою ширь. И не примечательно ли, что сказалось оно не в каких-либо сложных и новых строфических типах или неведомых размерах, а в традиционном четырехстопном ямбе, получившем уже заметное развитие у Державина и даже у его предшественников?
   Установленный и почти обязательный прием тогдашнего стиха -- рифма -- сильно смущал Пушкина. Он тревожил его, как некоторое традиционное средство украшения, грозившее окостенить живую плоть стиха. В противовес стареющей рифме Пушкин создал и узаконил у нас совершенный вид белого стиха, который навсегда останется в русской поэзии самым законченным его типом. Позволяя себе подчас шутить и как бы шалить конечными созвучиями, каламбуря и играя ими (в "Онегине", в "Графе Нулине"), Пушкин до конца выявляет полнее всего свой поэтический стиль в рифмованной речи. Стихотворный процесс определяется для него прежде всего размером и рифмой:
   
    В размеры чудные стекались
    Мои послушные слова
    И звонкой рифмой замыкались...
   
   Время для дальнейшей реформы еще не наступило, можно было лишь осторожно намечать пути к отдельным будущим нововведениям.
   Такова была постоянная система поэтического новаторства Пушкина. Не разрыв и сокрушение прошлого, а только тонкая отмена отживающего, мудрое освобождение от застоявшегося и вместе с тем богатое развитие всего жизнеспособного в поэтической культуре прежних поколений.
   Вот почему его прельщают не новейшие манифесты романтизма, вроде знаменитого предисловия к "Кромвелю" Виктора Гюго, а строгие уложения классической поэзии во главе с двухсотлетним трактатом Буало. В этой старинной поэтике, отвергаемой новыми поколениями, Пушкин видел "здравый приговор", некий экстракт поэтической науки, восходящий к древним учениям и отражающий неизменную основу поэзии. Глубоко знаменательна его явная симпатия к отвергнутому растрепанными романтиками автору "Art poétique" к этому "поэту-законодателю", "грозе несчастных мелких рифмачей", "классику -- Депрео", "степенному Буало", отлившему в такие пленительно ясные формулы сложные законы своего ремесла.
   Вот почему никакие эстетические кризисы современности -- ни романтизм, ни байронизм -- не могли поколебать его влечений к французскому семнадцатому столетию с его "созвездием гениев" и центральной фигурой великолепного Расина.

IV

   Пушкин высоко ценил поэтов-новаторов, приветствовал всех, обретающих "звуки новые для песен", и сам причислял себя к школе "очистителей языка". С глубоким сочувствием он записал в своем путевом журнале: "Радищев, будучи нововводителем в душе, силился переменить и русское стихосложение". Признаки поэтического роста он усматривал "в счастливой ереси и вкуса и ученья..." Можно ли лучше определить сущность художественного новаторства?
   Но при этом он никогда не изменял своей поэтической культуре, корни которой уходили в тучную почву старинной европейской поэзии. Драма всякого великого поэта -- искание путей для примирения своей целостной художественной личности с повелительными требованиями деспотической современности, часто идущей в разрез с одиноким духом художника -- эта гибельная драма всегда разрешалась для него в согласном и стройном сочетании двух столкнувшихся стихий. Ни одного ложного шага, ни единой фальшивой ноты, ни намека на угодничество крикливой литературной моде -- "под бурей рока твердый камень", в циклонах возникающих направлений, стойкий кормчий, уверенно ведущий свой корабль от гаснущего прошлого к новому осознанному и неизбежному будущему.
   Невидимо, но ощутимо над пушкинским творчеством веял глубоко созвучный ему завет его любимого Шенье:
   
    Для новых дум создай античные стихи...
   
   Пушкин принял его со всеми возможными здесь вариациями и перифразами, претворяя в законченные строфы раздумия несущейся современности или же обновляя в неведомых формах древнюю и неизменную сущность поэзии.
   
   Источник текста: От Пушкина до Блока. Этюды и портр. Пушкин -- Лермонтов -- Тютчев --Толстой -- Достоевский -- Тургенев -- Чехов -- Брюсов -- Блок / Леонид Гроссман. -- Москва: "Соврем. проблемы" Н. А. Столляр, 1926. -- 358 с.; 18 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru