Грот Яков Карлович
Критическая заметка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

   

БІОГРАФІИ, ХАРАКТЕРИСТИКИ И КРИТИКО-БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.

Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1901.

   

КРИТИЧЕСКАЯ ЗАМѢТКА 1).

1861.

1) Русскій Вѣстникъ, 1861, т. 32, Литер. обозр., стр. 145.

Письма Карамзина къ Алексѣю Ѳедоровичу Малиновскому и письма Грибоѣдова къ Степану Никитичу Бѣгичеву. Изданіе Общества Любителей Россійской Словесности при Императорскомъ Московскомъ университетѣ. Подъ редакціей дѣйствительнаго члена и секретаря Общества М. Н. Лопгинова, Москва. 1860 г.

   
   Съ большимъ интересомъ прочли мы въ этой книгѣ 73 письма Карамзина, изъ которыхъ первое отъ 17 февраля 1813 г., а послѣднее отъ 22 апрѣля 1826 г., то-есть писано ровно за мѣсяцъ до кончины исторіографа. Слѣдовательно они объемлютъ послѣднія 13 лѣтъ его жизни. Хотя они и не содержатъ особенно важныхъ и новыхъ біографическихъ свѣдѣній о немъ, однакожъ любопытны тѣмъ, что проводятъ передъ нами всю вторую половину его исторической дѣятельности. Сами по себѣ подробности, заключающіяся въ этихъ письмахъ, повидимому незначительны, но всѣ они вмѣстѣ служатъ къ составленію довольно полной характеристики даровитаго автора и изъ совокупности ихъ нельзя не вынести отраднаго впечатлѣнія. Мы здѣсь видимъ Карамзина безпрестанно за великимъ трудомъ его; несмотря на упадокъ силъ, на слабѣющее зрѣніе, на хворость свою онъ неизмѣнно вѣренъ задачѣ своей жизни. Ни семейныя радости и заботы, ни наслажденіе природою, ни близость ко двору не могутъ отвлечь его отъ предпринятаго подвига. Онъ живетъ для своей идеи, не на словахъ, а на дѣлѣ; онъ осуществляетъ ее въ нотѣ лица, принося ей въ жертву не только здоровье, но и цѣлые годы жизни: нѣтъ никакого сомнѣнія, что еслибы силы Карамзина не были истощены неумѣренною умственною работой, то онъ при своемъ сложеніи могъ бы прожить гораздо долѣе. Мы узнаемъ изъ этихъ писемъ радости и печали Карамзина: какъ нѣжный семьянинъ, онъ болѣе всего тревожится опасностями, которыя угрожаютъ его домашнему счастью, болѣзнью дѣтей, страданіями жены. Но у него есть и другія огорченія: это неизбѣжныя препятствія въ работѣ -- то отсутствіе необходимыхъ пособій, то утомительное и убійственное для глазъ чтеніе корректуръ, которое вмѣстѣ съ тѣмъ лишаетъ его и отрады умственнаго труда, то житейскія тревоги и дрязги. Иногда Карамзинъ огорчается толками нѣкоторыхъ изъ тогдашнихъ критиковъ объ его Исторіи. Кто не знаетъ, что у него были враги и завистники, которые пытались затмить его славу? Онъ бы долженъ былъ предвидѣть, что всѣ эти толки нисколько не повредятъ ему и забудутся въ самое короткое время; но при мягкой натурѣ своей онъ не имѣлъ довольно твердости, чтобы равнодушно сносить усилія бездарности унизить его, а раздѣлялъ въ этомъ отношеніи слабость многихъ даровитыхъ людей. Извѣстно, что и на Пушкина сильно дѣйствовала всякая журнальная брань, изъ чего видно, что талантъ не исключаетъ малодушія. Наконецъ Карамзина, въ послѣдніе годы его жизни, иногда сокрушали европейскія событія. О политическихъ его убѣжденіяхъ здѣсь разсуждать не мѣсто; можно не вполнѣ раздѣлять ихъ, но нельзя не уважать его за то, что они были искренни и тверды. Впрочемъ, Карамзинъ въ самыхъ убѣжденіяхъ своихъ сохранялъ сознаніе человѣческой ограниченности, и, говоря о политическихъ дѣлахъ 1821 г., прибавлялъ: "Умъ не велитъ мнѣ ничего желать, а сердце желаетъ того, что кажется ему добрымъ, хотя всѣ мы слѣпцы въ семъ мірѣ" (No 49). Карамзина радовала милость государя, но, что весьма рѣдко, онъ въ счастьи не измѣнилъ своему призванію, не утратилъ простоты сердца, не заразился ни спѣсью, ни ненасытною алчностью къ наградамъ и почестямъ, и не лицемѣрно былъ проданъ тѣмъ, которые ему благодѣтельствовали. При своемъ благородномъ образѣ мыслей и чистотѣ души, Карамзинъ не могъ не чувствовать глубокой благодарности къ императору Александру I, которому былъ обязанъ и возможностью посвятить себя исключительно русской исторіи, и всѣмъ своимъ благосостояніемъ. Не забудемъ также, что Карамзинъ могъ бы сдѣлаться жертвою вражды и клеветы, если бы государь менѣе понималъ его и повѣрилъ доносамъ. Но дорожа царскою милостью, Карамзинъ тяготился наружными обязанностями, которыя дворская суета влечетъ за собою и въ исполненіи которыхъ многіе полагаютъ всю свою гордость и все свое счастіе, заглушая въ себѣ всѣ высшія потребности души: напротивъ того, Карамзинъ умѣлъ освободиться отъ этихъ узъ. Такъ, онъ писалъ еще въ 1816 году изъ Царскаго Села: "Не могу изобразить вамъ, какъ мнѣ бываетъ тяжко и грустно. Чувствую, что я не созданъ для здѣшней (то-есть царско-сельской) жизни, и что мнѣ нравилось бы доживать вѣкъ свой въ уединеніи, съ вами, моими немногими друзьями московскими. Можетъ-быть я сдѣлалъ ошибку..." (No 9). "Не ищу никакихъ связей, говоритъ онъ въ другой разъ: даже кажусь неучтивцемъ. Но, воля ихъ, не могу соблюдать всѣхъ пристойностей свѣтскихъ" (No 13). Въ день бракосочетанія великаго князя Николая Павловича, Карамзинъ остался въ Царскомъ и писалъ: "Я не могъ оставить жены, да и не мое дѣло быть въ толпѣ блестящей" (No 18).
   Любя по характеру и занятіямъ уединеніе, онъ въ послѣдніе годы становился все лѣнивѣе на выѣзды; а вслѣдствіе сидячей жизни и умственнаго напряженія впадалъ нерѣдко даже въ хандру. Но ничто не могло охладить и измѣнить его пылкаго отъ природы сердца, что онъ и самъ сознавалъ. Какою теплотою дышатъ всѣ эти письма къ А. Ѳ. Малиновскому, которому онъ однажды говорилъ: "Вы одинъ изъ немногихъ старинныхъ искреннихъ друзей моихъ. Сердце сердцу вѣсть подаетъ: я знаю, что вы меня любите, и это служитъ мнѣ утѣшеніемъ въ самыхъ чувствительныхъ горестяхъ моей жизни" (No 4). Безъ сомнѣнія, намъ не могутъ особенно нравиться въ этихъ письмахъ безпрестанно повторяющіяся изъявленія дружбы, заочныя привѣтствія и поклоны; но Карамзинъ и писалъ все это не для насъ. Въ сущности письма, гдѣ пишущій вовсе не думаетъ о постороннихъ читателяхъ, ни современныхъ, ни будущихъ, гдѣ онъ совершенно на распашку, такія письма и представляютъ самый большой интересъ, потому что въ нихъ жизнь отражается безъ всякой прикрасы, а къ жизни такого человѣка, какъ Карамзинъ, русскіе не могутъ быть равнодушны. Посреди всѣхъ ея впечатлѣній и отрывочныхъ слѣдовъ, оставшихся въ этихъ письмахъ, вездѣ неотлучно присутствуетъ одна идея, наполнявшая всю эту благородную жизнь: это Исторія Государства Россійскаго. По письмамъ къ Малиновскому, мы можемъ прослѣдить почти всю внутреннюю сторону работы надъ этою книгой: мы видимъ, какими эпохами Карамзинъ занимался съ особенною любовью (напр. "Я теперь весь въ Годуновѣ, вотъ характеръ исторически-трагическій!" (Л 51); какъ смотрѣлъ онъ на многіе памятники, съ какимъ жаромъ и прилежаніемъ пользовался ими, какъ радовался, когда получалъ ихъ иногда послѣ долгаго ожиданія; наконецъ какое значеніе въ исторіи этого труда пріобрѣлъ Малиновскій, который, какъ начальникъ московскаго архива иностранныхъ дѣлъ, снабжалъ Карамзина многими важными актами: "Ваше дружеское содѣйствіе оживляетъ мою добрую волю въ исторической работѣ", писалъ онъ въ концѣ 1822 г. (No 61). Любопытно также, какъ исторіографъ чрезъ него часто получалъ разныя пособія отъ Калайдовича.
   Заимствовавъ здѣсь нѣсколько данныхъ для характеристики Карамзина изъ писемъ его къ Малиновскому, мы еще далеко не исчерпали предмета; притомъ мы не останавливались на частностяхъ и не упомянули вовсе о многихъ чертахъ домашней жизни Карамзина, которыя можно узнать изъ этихъ писемъ, также о нѣкоторыхъ подробностяхъ внѣшней исторіи его труда, относящихся напр. къ печатанію его, изданію и сбыту, а между тѣмъ и это все не лишено своего рода занимательности въ вопросѣ о такомъ важномъ дѣлѣ.
   Недавно кто-то, разбирая эти письма въ Современникѣ (No 3), отозвался съ большимъ презрѣніемъ и о нихъ, и о самомъ Карамзинѣ, и о московскомъ Обществѣ Любителей Россійской Словесности, которое ихъ издало. Явленіе это не ново: въ нѣкоторой части нашего литературнаго міра принято за правило показывать презрѣніе ко всему, что не подходитъ подъ мѣрку извѣстныхъ воззрѣній и требованій. Сами по себѣ эти воззрѣнія и требованія насъ не удивляютъ, какъ естественный плодъ ближайшаго къ намъ прошедшаго; но изумительна близорукая исключительность, которая внѣ ихъ ничего не видитъ и не признаетъ. Неужели Карамзинъ и вся его дѣятельность теряютъ всякое значеніе и всякую цѣну въ литературѣ только отъ того, что онъ жилъ ранѣе насъ и не могъ принимать участія въ тѣхъ интересахъ, которые пробудились недавно? Ужели дѣйствительно одна настоящая минута и въ ней только извѣстныя одностороннія начала и стремленія имѣютъ право на вниманіе и сочувствіе человѣчества? Память Карамзина дорога всему, что есть въ Россіи образованнаго, и говорить о немъ съ грубымъ презрѣніемъ и насмѣшкою, не значитъ ли показывать большое неуваженіе къ публикѣ, давать разумѣть, что мы считаемъ ее невѣжественною и ничего несмыслящею?
   Насъ удивило также, что рецензентъ, приводя разные отрывки изъ писемъ Карамзина, выбралъ самые незначительные, могущіе служить къ оправданію любимой точки зрѣнія, и забылъ тѣ, которые представляютъ исторіографа въ другомъ свѣтѣ, каковы нѣкоторые изъ выписанныхъ нами.
   Мы совершенно согласны съ Современникомъ, что письма Грибоѣдова, напечатанныя вмѣстѣ съ Карамзинскими, гораздо занимательнѣе послѣднихъ. Но рецензентъ не далъ себѣ труда подумать о причинахъ разности между тѣми и другими. Карамзинъ переписывался въ старости; Грибоѣдовъ, когда писалъ свои письма, былъ молодымъ человѣкомъ, мечталъ, задумывался надъ задачами жизни, старался опредѣлить самого себя; составлялъ планы для будущаго. Карамзинъ велъ однообразную, кабинетную жизнь, весь жилъ въ своемъ трудѣ; Грибоѣдовъ былъ то тутъ, то тамъ, путешествовалъ, писалъ подъ вліяніемъ самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній. Карамзинъ былъ скупъ на время, дорожилъ каждою минутой для своего громаднаго труда; у Грибоѣдова было много досуга, и потому его письма вообще длиннѣе писемъ Карамзина, которыя, по справедливому замѣчанію Современника, часто могутъ быть скорѣй названы записками. Но кромѣ того и оборотъ ума, и свойства таланта Грибоѣдова, и отношенія его къ Бѣгичеву должны были особенно благопріятствовать занимательности его писемъ. Изъ нихъ мы въ первый разъ знакомимся коротко съ интересною и высокою личностью Грибоѣдова. Рецензентъ Современника выписалъ изъ писемъ его нѣсколько дѣйствительно очень любопытныхъ мѣстъ; но замѣтилъ ли онъ слѣдующее? "На этомъ пепелищѣ (т. е. остаткахъ прежней Кафы) господствовали нѣкогда готическіе нравы Генуэзцевъ; ихъ смѣнили пастырскіе обычаи Мунгаловъ съ примѣсью турецкаго великолѣпія; за ними явились мы, всеобщіе наслѣдники и съ нами -- духъ разрушенія; ни одного зданія не уцѣлѣло; ни одного участка древняго города невзрытаго, неперекопаннаго. Что жъ? Сами указываемъ будущимъ народамъ, которые послѣ насъ придутъ, когда исчезнетъ русское племя, какъ имъ поступать съ бренными остатками нашего бытія" (No 17).
   Не тѣмъ ли самымъ духомъ разрушенія мы отличаемся и въ отношеніи къ своимъ невещественнымъ богатствамъ? Не такъ ли же разрушаемъ не только чужое, но и свое, какъ скоро оно изъ сегодняшняго сдѣлалось вчерашнимъ? Послѣднія изъ приведенныхъ строкъ будутъ еще знаменательнѣе съ измѣненіемъ въ нихъ только двухъ словъ: "Сами указываемъ будущимъ поколѣніямъ, которыя послѣ насъ придутъ, когда исчезнетъ настоящее племя, какъ имъ поступать съ бренными остатками нашею бытія."
   Этотъ самый духъ обнаруживается и въ нѣкоторыхъ изъ современныхъ критиковъ такъ сильно, что снисхожденіе, оказанное на этотъ разъ Грибоѣдову, насъ поразило. Мы объясняемъ себѣ это только тѣмъ, что до него еще не дошла очередь: что его пощадили сегодня, не значитъ, что онъ простоитъ завтра; сегодня X плюнулъ въ Карамзина, а завтра Y броситъ грязью въ Грибоѣдова. Вѣдь добрались же ужъ и до Пушкина.

-----

   Послѣдній трудъ Я. К. Грота, вышедшій уже послѣ его кончины (1893), былъ также посвященъ Карамзину. Это было изданіе "Переписки Карамзина съ Лафатеромъ", найденной въ Цюрихѣ и сообщенной докторомъ Ф. Вальдманомъ. Издатель предпослалъ, "Перепискѣ" слѣдующее маленькое предисловіе:
   "Изъ "Писемъ русскаго путешественника" извѣстно было, что Карамзинъ, передъ своимъ отъѣздомъ за границу, нѣкоторое время велъ переписку съ Лафатеромъ. Пріѣхавъ въ Цюрихъ, въ августѣ 1789 года, онъ пишетъ (см. Сочиненія Карамзина, изданныя Смирдинымъ, т. II, стр. 212): "Послѣ обѣда пойду -- нужно ли сказывать къ кому?-- Въ 9 часовъ вечера. Вошедши въ сѣни, я позвонилъ въ колокольчикъ, а черезъ минуту показался сухой, высокій, блѣдный человѣкъ, въ которомъ мнѣ не трудно было узнать -- Лафатера. Онъ ввелъ меня въ свой кабинетъ, и услышавъ, что я тотъ москвитянинъ, который выманилъ у него нѣсколько писемъ, поцѣловался со мною,-- поздравилъ меня съ пріѣздомъ въ Цюрихъ" и т. д.
   Но никто не предполагалъ, что переписка Карамзина съ Лафатеромъ сохранилась, и не думалъ искать ея. Недавно эта счастливая мысль явилась у швейцарскаго уроженца, бывшаго директора гимназіи въ Феллинѣ, доктора Фр. Вальдмана. Онъ отыскалъ эту любопытную переписку въ Цюрихѣ и, снабдивъ письма обоихъ писателей своими примѣчаніями, прислалъ копію всей переписки въ мое распоряженіе. Отдѣленіе русскаго языка и словесности, съ особеннымъ удовольствіемъ печатая въ своемъ Сборникѣ этотъ цѣнный матеріалъ для біографіи Карамзина въ первую эпоху его литературнаго развитія, опредѣлило выразить доктору Вальдману искреннюю благодарность Академіи Наукъ за этосообщеніе. Въ подлинныхъ письмахъ сохранено во всей точности правописанія автора. При переводѣ, сдѣланномъ подъ моимъ наблюденіемъ, помѣщается и подлинникъ. Всѣ подстрочныя примѣчанія принадлежатъ г. Вальдману". Ред.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru