Грот Яков Карлович
Заметка о некоторых баснях Крылова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

   

БІОГРАФІИ, ХАРАКТЕРИСТИКИ И КРИТИКО-БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.

Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1901.

   

ЗАМѢТКА О НѢКОТОРЫХЪ БАСНЯХЪ КРЫЛОВА 1).

1869.

   1) Изъ критической статьи о сочиненіи г. Галахова Исторія русской словесности т. II, первая половина. Статья эта напечатана въ журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія за февраль 1869 года. Заимствуя оттуда мѣсто, относящееся къ предмету настоящаго тома Сборника, позволяю себѣ надѣяться, что уважаемый авторъ разбираемой книги не посѣтуетъ на меня за нѣкоторое съ нимъ разногласіе въ частностяхъ, которое нисколько не мѣшаетъ мнѣ отдавать полную справедливость научному и литературному достоинству его обширнаго труда, какъ это и видно изъ цѣлаго разбора моего.-- См. Сборникъ Отд. рус. яз. и слов., т. VI, стр. 279.
   
   Книга г. Галахова кончается полнымъ и обстоятельнымъ разсмотрѣніемъ Крылова. Раздѣляя вообще взглядъ нашей критики на этого писателя, авторъ входитъ между прочимъ въ подробный разборъ тѣхъ басенъ, за смыслъ которыхъ уже не разъ упрекали Крылова, именно выставляющимъ вредныя стороны просвѣщенія, какъ-то: Водолазы, Огородникъ и философъ и нѣк. др. Онъ справедливо приходитъ къ выводу, что мораль первой изъ этихъ басенъ оказывается не вполнѣ состоятельною. Крыловъ требуетъ въ ней, какъ выражается г. Галаховъ, "ученія по силамъ человѣку, умѣреннаго, серединнаго между невѣжествомъ, происходящимъ отъ лѣности, и глубокимъ пучиннымъ знаніемъ, или всезнаніемъ, происходящимъ отъ дерзости ума и ведущимъ, по словамъ пустынника, къ гибели". Г. Кеневичъ въ "пучинѣ" знаній указываетъ на увлеченіе ложною идеей или на вольнодумство, какъ на ту крайность, которую разумѣлъ баснописецъ; но, замѣчаетъ г. Галаховъ, "исканіе глубочайшихъ истинъ вовсе не противно, а на оборотъ свойственно природѣ человѣка, и потому не можетъ быть отнесено къ ложнымъ идеямъ или ложнымъ увлеченіямъ" (стр. 312). Притомъ современники Крылова (ставимъ это выраженіе вмѣсто словъ г. Галахова: "предки наши въ первую половину царствованія Александра I" {Басня Водолазы написана въ 1813 г.; это уже не первая половина царствованія: да къ тому же положеніе дѣла не измѣнилось и послѣ, не только при Крыловѣ, но и по смерти его.} "не до такой степени погружались въ знанія, чтобы слѣдовало удерживать ихъ рвеніе; напротивъ было бы благоразумнѣе и патріотичнѣе возбуждать въ нихъ охоту къ умственнымъ трудамъ, которымъ очень немногіе посвящали свое время" (тамъ-же). Съ этимъ нельзя не согласиться точно такъ же, какъ и съ тѣмъ, что говоритъ авторъ въ этомъ отношеніи о баснѣ "Сочинитель и разбойникъ", которая, по мнѣнію его, мало примѣнима къ обществу, обезпеченному цензурой отъ гибельныхъ послѣдствій вольнодумства въ литературѣ. "Развивалась ли на виду у баснописца литература съ безнравственнымъ направленіемъ? гдѣ сочинители, отравлявшіе ядомъ своихъ твореній общество, или философы-наставники, заражавшіе ядовитымъ ученіемъ юношество?" (стр. 314). Но мы готовы поспорить съ авторомъ, когда онъ находитъ, что "Крыловъ обходилъ большинство явленій, наиболѣе тяжкихъ, будто ихъ вовсе не существовало" (стр. 315). Отъ этого упрека защищаютъ Крылова не только его басни, въ которыхъ онъ какъ моралистъ и философу касался всего, что могъ затронуть по характеру времени, а какъ художникъ не обязанъ былъ касаться того, что не вызывало въ душѣ его искры творчества: -- отъ приведеннаго упрека ограждаютъ его и прежнія сатирическія его сочиненія, въ которыхъ онъ высказалъ много смѣлаго и рѣзкаго. Намъ кажется, что г. Галаховъ, понавъ на справедливую точку зрѣнія въ отношеніи къ названнымъ баснямъ, самъ вдался въ нѣкоторое увлеченіе. Если и трудно вполнѣ отрицать мысль, что "Крыловъ былъ равнодушенъ къ знанію, какъ знанію, независимо отъ его практическихъ надобностей, которыя онъ цѣнилъ по преимуществу" (стр. 312), то нельзя однакожъ безусловно принять слѣдующаго за тѣмъ замѣчанія г. Галахова: "тяжелый на подъемъ, онъ и въ другихъ не одобрялъ качествъ, противоположныхъ своей собственной природѣ"....
   Этому явно противорѣчитъ, напр., уваженіе, которое Крыловъ не разъ выражалъ къ трудолюбію и дѣятельности. Въ баснѣ Прудъ и рѣка онъ говоритъ:
   
   Такъ дарованіе безъ пользы свѣту вянетъ,
                       Слабѣя всякій день,
             Когда имъ овладѣетъ лѣнь
   И оживлять его дѣятельность не станетъ.
   
   Въ ограниченности образованія баснописца г. Галаховъ видитъ причину его недоброжелательнаго отношенія къ наукѣ (стр. 313 и 315); но не много выше (стр. 310) представлено нѣсколько извлеченій изъ басенъ, направленныхъ противъ невѣжества и показывающихъ сочувствіе къ наукѣ и къ ученымъ; можно бы привести еще нѣсколько другихъ подобныхъ мѣстъ. Нравоученіе вытекающее изъ басни Водолазы во вредъ глубины знаній, очевидно, не было цѣлью автора и произошло отъ неудачнаго примѣненія образа пучины къ злоупотребленію наукой. Вѣроятно, Крыловъ разумѣлъ собственно не глубину, а гордость знанія, которая ведетъ къ безвѣрію и къ отрицанію всего, что налагаетъ на человѣка спасительныя узы: не даромъ онъ называетъ того, кто ищетъ морского дна на самой глубинѣ, безумцемъ и дерзкимъ; замѣтимъ, что его водолазъ выбралъ мѣсто, гдѣ была чернѣе глубина, т. е. такую область, которая всего болѣе закрыта отъ знанія. Крыловъ былъ конечно не такъ простъ, чтобы думать, будто стремленіе къ глубокимъ знаніямъ есть дѣло дерзкаго ума и ведетъ къ погибели. Напротивъ, неутомимаго и ненасытнаго изслѣдователя истины онъ сравниваетъ съ тѣмъ водолазомъ, который "богатыхъ жемчуговъ" нырялъ искать по дну, "и жилъ, всечасно богатѣя"; но этотъ водолазъ выбралъ себѣ глубину по силѣ т. е.. тѣ сферы мышленія, которыя доступны для человѣческаго разума, не превышаютъ его, словомъ, область вѣдѣнія, науки. Подъ бездонною же пучиной Крыловъ разумѣетъ область высшихъ, не умомъ, а вѣрою и совѣстью постигаемыхъ законовъ. Скорѣе всего можно полагать, что къ водолазамъ послѣдняго рода онъ относилъ философовъ, отвергающихъ откровеніе и рѣшающихъ мышленіемъ самые трудные вопросы метафизики {Тутъ припоминаются слова Ж. Ж. Руссо: Voulons-nous pénétrer clans ces abîmes de métaphysique qui n'ont ni fond, ni rive, et perdre à disputer sur l'essense divine ce temps si court qui nous est donné pour l'honorer?" (Nouv. Hél., VI, 8). T. e. "Какъ намъ проникнуть въ ту пучину метафизики, у которой нѣтъ ни дна, ни береговъ, и не потеряемъ ли мы на споры о верховномъ Существѣ время, дарованное намъ для Его почитанія?"}. Басня Водолазы написана въ 1813 году. Въ это время вышелъ переводъ Эстетики Ансильйона, который надѣлалъ много шуму, вызвалъ строгую критику со стороны архимандрита (впослѣдствіи митрополита) Филарета и былъ причиною невзгоды архіепископа Ѳеофилакта, подъ руководствомъ котораго былъ сдѣланъ переводъ {См. Сборникъ Отдѣленія р. яз. и сл. т. V, вып. 1, "Переписка митроп. Евгенія" и пр. стр. 154--158.}. Толки объ этомъ дѣлѣ, конечно, находили отголосокъ и въ домѣ Оленина, который, какъ извѣстно, былъ почитателемъ Филарета; тамъ же вѣроятно разсуждали иногда и о нѣмецкихъ философахъ, между которыми европейскою славой пользовался тогда Фихте. Подобныя разсужденія именно и могли подать Крылову поводъ сравнить слишкомъ отважныхъ мыслителей съ водолазомъ, ищущимъ жемчуга въ самой глубинѣ морской пучины. Спору нѣтъ, и такой взглядъ можно считать не безошибочнымъ; но между нимъ и неуваженіемъ къ глубинѣ знанія вообще, -- большая разница. Требовать, чтобы писатель былъ совершенно внѣ вліянія среды, въ которую онъ поставленъ обстоятельствами времени и мѣста, едва-ли справедливо. Затѣмъ, въ своей силѣ остается все-таки замѣчаніе г. Галахова о малой примѣнимости подобнаго нравоученія къ русскому обществу; развѣ Крыловъ хотѣлъ предостеречь тѣхъ, которые, слишкомъ увлекались системами нѣкоторыхъ западныхъ мыслителей.
   Не можемъ также присоединиться къ слѣдующему мнѣнію почтеннаго автора Исторіи русской словесности о Крыловѣ: "Разсматривая его басни, легко узнать, чего онъ не хотѣлъ; трудно опредѣлить, чего именно хотѣлъ онъ". Безъ сомнѣнія, Крыловъ хотѣлъ всего противоположнаго тому, что онъ порицалъ или осмѣивалъ. "Конечно", продолжаетъ г. Галаховъ, "такое направленіе частію условливалось сущностью басни какъ сатиры, но большею частью (такъ мнѣ кажется) оно зависѣло отъ недостатка положительнаго сочувствія къ чему бы то ни было. Переходъ отъ многихъ отрицаній, выражаемыхъ Крыловымъ, къ общему утвержденію теменъ и затруднителенъ" (стр. 330). Затѣмъ критикъ задаетъ себѣ вопросъ, въ чемъ именно могъ состоять положительный, господствующій идеалъ Крылова, и находитъ, что такого идеала нѣтъ въ его басняхъ. Мы съ своей стороны позволимъ себѣ замѣтить, что въ сатирѣ, такъ же, какъ и въ комедіи, по самому существу этихъ родовъ, вообще не является положительныхъ идеаловъ; такъ и у Гоголя въ Ревизорѣ не отыскалось ни одного честнаго лица; когда же его въ томъ упрекнули, то онъ отвѣчалъ, что это честное лицо есть, но его проглядѣли: это -- смѣхъ зрителей. Идеалъ поэта-сатирика скрывается за тѣмъ негодованіемъ или тою насмѣшкой, которыя пробуждаются его образами. Неужли въ самомъ дѣлѣ всякому необходимо имѣть какой-нибудь односторонній и узкій идеалъ? Развѣ не можетъ быть идеаломъ все достойное сочувствія и уваженія человѣческаго? И развѣ даже у поэтовъ положительнаго направленія, напр., у Шекспира или Пушкина, долженъ быть непремѣнно какой-нибудь явственно обозначенный, ограниченный идеалъ? По мнѣнію г. Галахова, идеалъ Крылова заключается въ покоѣ безстрастія. И въ подкрѣпленіе этой мысли онъ приводитъ слова Бигеля: "Одного ему дано не было: душевнаго жара, священнаго огня... Вездѣ умъ, нигдѣ не проникаетъ чувство" (тамъ же). Если такъ, то откуда же взялся у Крылова тотъ священный огонь искусства, которымъ проникнуты всѣ его созданія? Если онъ обладалъ однимъ умомъ, не долженъ ли онъ былъ оставаться сухимъ моралистомъ, и какъ же онъ могъ сдѣлаться поэтомъ-художникомъ? Неужели правда, что нигдѣ у Крылова не проглядываетъ чувство?-- а какъ же назвать то, чѣмъ согрѣты нѣкоторыя его басни, въ особенности Два голубя, или его письма къ Олениной? Подъ чувство такъ поддѣлаться нельзя. Жаль, что г. Галаховъ, въ подкрѣпленіе такого безотраднаго взгляда на Крылова, ссылается на свидѣтельство двухъ нерасположенныхъ къ нему современниковъ,-- Вигеля и Сперанскаго, которые оба имѣли причины неблаговолить къ нему. Правда, и покойный П. А. Плетневъ говоритъ, что "Крыловъ ничего не полюбилъ какъ человѣкъ общественный", но это свидѣтельство ослабляется отзывомъ того же критика о глубинѣ и разнообразіи содержанія многихъ басенъ Крылова.
   Изъ частныхъ замѣчаній г. Галахова о нѣкоторыхъ басняхъ остановимся на томъ, что онъ говоритъ о двухъ изъ нихъ, по поводу предположеній г. Ееневича. Онъ отрицаетъ (стр. 322), чтобы басня Орелъ и паукъ могла имѣть, какъ увѣрялъ Гречъ, какое-нибудь отношеніе къ Сперанскому. Дѣйствительно, преданіе, сообщенное Гречемъ, оказывается и по замѣчанію г. Евневича несправедливымъ уже по тому, что басня эта написана въ 1811 году, т. е. прежде паденія Сперанскаго. Происхожденіе этого преданія можно, кажется, объяснить тѣмъ, что Сперанскаго въ образѣ паука представлялъ тогда другой писатель, также сочинявшій въ ту эпоху басни, которыя по всей вѣроятности были извѣстны многимъ современникамъ. Это былъ Державинъ; у него паукъ является съ этимъ значеніемъ въ двухъ басняхъ: Выборъ министра и Цвѣты и паукъ {Соч. Держ., изд. Ак. Η., т. III, стр. 661 и 663.}. Г. Галаховъ отвергаетъ также мысль г. Ееневича, чтобы басня Парнассъ могла относиться къ любимцамъ императора Александра I въ началѣ его царствованія, но ничего не предлагаетъ на мѣсто этого объясненія. По нашему мнѣнію, баснописецъ подъ Парнассомъ могъ разумѣть не что иное, какъ Россійскую Академію. Вспомнимъ, во-первыхъ, что Крыловъ уже и въ сатирическихъ журналахъ своихъ часто подшучивалъ надъ академіями и академиками; такъ, напр., онъ говорилъ, что Каибъ {Зритель 1792 г. ч. III, стр. 94--96.} многихъ попугаевъ сдѣлалъ членами своей академіи только за то, что они умѣли чистенько выговаривать то, что выдумалъ другой. Въ сказкѣ Ночи есть также выходка противъ академій; а вслѣдъ затѣмъ Момусъ, потрунивъ надъ Мельпоменой и Таліей, обращается къ Фебу съ такою насмѣшкой: "Что до другихъ твоихъ Музъ, то есть надежда, что онѣ скоро превратятъ Парнассъ въ богадѣльню". Послѣдняя мысль уже довольно близка къ содержанію разсматриваемой басни. Во-вторыхъ, обратимъ вниманіе на отношенія, въ какихъ Крыловъ, при сочиненіи этой басни, могъ находиться къ Россійской Академіи. Басня написана въ 1808 году. Она въ хронологическомъ спискѣ сочиненій Крылова въ этомъ родѣ значится 10-го. Немногія басни, написанныя имъ до нея, были помѣщены въ журналахъ Моск. Зритель и Драматич. Вѣстникъ; извѣстно, что Крыловъ уже при первомъ появленіи своемъ въ качествѣ баснописца возбудилъ вниманіе, которое конечно выражалось разными о немъ толками. Разумѣется, о его басняхъ судили и академики -- можетъ быть, даже въ стѣнахъ академіи. Это же были тогда члены Россійской Академіи? Не будемъ исчислять всѣхъ, но назовемъ между прочими Захарова (Ив. Сем.), графа Хвостова, Мальгина, Соколова (Петра Ив.), Шишкова, Нартова. Кутузова (Павла Ив.), Львова (Павла Юрьев.) и, пожалуй, Ив. Ив. Мартынова, избраннаго въ академики незадолго передъ тѣмъ, именно въ 1807 году. Изъ нихъ нѣкоторые писывали и басни; къ числу такихъ лицъ принадлежалъ особенно гр. Хвостовъ, который не далѣе какъ въ 1807 г. издалъ свои Притчи и конечно встрѣтилъ враждебно опаснаго себѣ соперника на этомъ поприщѣ. Отношенія между нимъ и Крыловымъ навсегда остались таковы {См. выше стр. 234.}. Зная духъ и дѣятельность остальныхъ изъ исчисленныхъ нами академиковъ, можно навѣрное сказать, что большинство ихъ также неблагосклонно смотрѣло на новыя басни, въ которыхъ отражался оригинальный и свѣжій талантъ. Отзывы одного или нѣсколькихъ изъ этихъ лицъ могли дойти до Крылова, и въ отплату имъ онъ естественно могъ написать басню о Парнассѣ, на которомъ живутъ ослы и принимаютъ такое рѣшеніе:
   
   А чтобы нашего не сбили съ толку братства,
   То заведемъ такой порядокъ мы у насъ:
   Коль нѣтъ въ чьемъ голосѣ ослинаго пріятства,
             Не принимать тѣхъ на Парнассъ.
   
   Нашему предположенію не противорѣчитъ, кажется, и заключеніе басни:
   
   Мнѣ хочется, невѣждамъ не во гнѣвъ,
   Весьма старинное напомнить мнѣнье:
             Что если голова пуста,
   То головѣ ума не придадутъ мѣста.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru