Хаханов Александр Соломонович
Из истории современной грузинской литературы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кн. И. Г. Чавчавадзе.

   

Изъ исторіи современной грузинской литературы.

Кн. И. Г. Чавчавадзе *).

   *) Біографическія свѣдѣнія о немъ извлекаемъ изъ Словаря кавказскихъ писателей. Кн. И. Г. Чавчавадзе род. въ 1837 г., получилъ образованіе въ тифлисской гимназіи и Петербургскомъ университетѣ. Въ 1863 году онъ издавалъ журналъ Грузинскій Вѣстникъ, имѣвшій большое вліяніе на современное общество и литературу; въ 1864--1874 гг. состоялъ въ Душетѣ мировымъ посредникомъ и мировымъ судьею. На общихъ собраніяхъ тифлисскаго банка онъ является однимъ изъ главныхъ ораторовъ. Четыре тома его сочиненій вышло въ 1892--93 гг.
   
   Сочувствіе, которое встрѣтилъ мой очеркъ, посвященный грузинскому романисту А. Казбеку, вдохновляетъ меня не останавливаться на первомъ опытѣ и постепенно знакомить русскихъ читателей съ современною грузинскою литературой.
   Предметомъ настоящаго очерка будетъ служить литературная дѣятельность кн. И. Г. Чавчавадзе, съ именемъ котораго связана исторія развитіи новѣйшей грузинской словесности съ 60-хъ годовъ текущаго столѣтія.
   Князь Илья Григорьевичъ Чавчавадзе, современный поэтъ, романистъ и публицистъ, является однимъ изъ самыхъ крупныхъ, даровитыхъ дѣятелей, какихъ только можетъ назвать вся новая исторія Грузіи. Разносторонняя его литературная и общественная дѣятельность окружаетъ его имя такимъ ореоломъ почитанія, какимъ давно не пользовался ни одинъ изъ грузинъ. Сосредоточивъ въ своихъ рукахъ почти всѣ главныя нити грузинской общественной жизни, кн. Чавчавадзе даетъ тонъ и направленіе всѣмъ, такъ сказать, побочнымъ, съ ними связаннымъ теченіямъ и проявленіямъ. Достаточно сказать, что три самыхъ видныхъ пункта, вокругъ которыхъ группируется наиболѣе сознательное проявленіе интересовъ грузинскаго общества, имѣютъ во главѣ кн. И. Г. Чавчавадзе: онъ -- редакторъ-издатель лучшей ежедневной грузинской газеты Иверія, управляющій тифлисскимъ дворянскимъ земельнымъ банкомъ, предсѣдатель общества распространенія грамотности среди грузинскаго населенія. Одаренный отъ природы крѣпкимъ логическимъ умомъ и твердою волей, отличаясь рѣдкимъ тактовъ и тонкою проницательностью, кн. Чавчавадзе развилъ въ себѣ богатые задатки неусыпнымъ трудомъ и хорошимъ юридическимъ образованіемъ въ Петербургскомъ университетѣ, гдѣ онъ воспитывался подъ вліяніемъ Костомарова, Кавелина, Спасовича, Пыпина и Стасюлевича. Время его пребыванія въ Петербургѣ совпало съ эпохой пробужденія благородныхъ силъ русскаго общества наканунѣ великихъ реформъ Александра II. Онъ глубоко проникся гуманными идеями тогдашней журналистики, сдѣлался заклятымъ врагомъ крѣпостного ига и убѣжденнымъ сторонникомъ аболиціонистовъ, раздѣляя ихъ свѣтлыя надежды на лучезарное будущее. Первыя поэмы, писанныя въ этотъ періодъ его литературной дѣятельности: Тѣнь, Како, повѣсти Развѣ онъ человѣкъ? и Разсказъ нищаго -- имѣютъ въ виду обличеніе пороковъ, порождавшихся подъ тлетворнымъ вліяніемъ крѣпостной зависимости. Послѣ освобожденія крестьянъ кн. Чавчавадзе предметомъ своихъ поэтическихъ произведеній сдѣлалъ болѣе общія темы, патріотическія идеи: поэмы Мать и сынъ и Царь Дмитрій -- воспѣваютъ страстную любовь къ отечеству и самопожертвованіе для его спасенія. Съ поэмой Отшельникъ, появившейся въ 1883 году, рвъ вступилъ въ третій періодъ своей литературной дѣятельности -- въ область чистаго искусства и художественной правды. Предѣльныя даты его поэтическаго творчества составляетъ стихотвореніе Горамъ Кварельскимъ, написанное въ 1857 г., и Базалетское озеро, отмѣченное 1890 годомъ. За этотъ періодъ времени лира кн. Чавчавадзе окончательнаго выяснилась и опредѣлилась: онъ поэтъ идейный по преимуществу; его вдохновляютъ лишь чувства и размышленія общественнаго характера; онъ настраиваетъ свою звучную лиру только на гражданскіе мотивы. Соціальный тонъ проникаетъ не только стихотворенія кн. Чавчавадзе, но и его разсказы, начиная съ Писемъ туриста (1861 г.) и кончая его этюдомъ Странный случай, появившимся въ январской книжкѣ грузинскаго ежемѣсячнаго журнала Моамбе за 1894 г.
   Намѣтивъ общія черты въ дѣятельности кн. Чавчавадзе, перейдемъ къ нѣкоторымъ фактамъ, освѣщающимъ сдѣланную нами его характеристику.
   Кахетія -- родина кн. Чавчавадзе -- по справедливости считается однимъ изъ прекрасныхъ уголковъ всего Кавказа. Природа здѣсь, въ противуположность Дарьяльскому ущелью съ его страшными скалами и бездонными пропастями, въ небо уходящими горами и бѣшенымъ Терекомъ, поражаетъ не суровою грандіозностью, а чуднымъ сочетаніемъ широкой Алазанской долины съ "Холоднымъ Гомборымъ". Зеленыя горы, покрытыя богатою растительностью, нѣжно ласкаютъ и привѣтливо зазываютъ въ свои таинственныя лѣсистыя ущелья, а свѣтлыя волны Алазани и Іоры уносятъ мысли далеко, далеко, гдѣ горделиво возвышаются Кавказскія горы, вѣчно покрытыя снѣжною чалмой. Кругомъ разросшіеся вѣковѣчные дубы и столѣтнія орѣховыя деревья многое говорятъ изъ минувшей старины и вольной жизни грузинскаго народа, исполненной постоянныхъ тревогъ и непрерывныхъ волненій. Въ тѣни ихъ чувствуется какая-то неизъяснимая нѣга и свобода, а свѣжее дыханіе вѣтерка, подъ отдаленный плескъ водопада, заставляетъ человѣка забыть всѣ житейскія невзгоды и помыслы и погрузиться въ созерцаніе открывающейся предъ нимъ могучей, дивной картины...
   Воспитаніе подъ сѣнью такой величественной природы развило въ князѣ Чавчавадзе поэтическій геній художественнаго воспроизведенія внѣшнихъ окружающихъ картинъ и испытываемыхъ явленій. Чудная природа, прекрасная въ своемъ величіи, мощно овладѣваетъ отзывчивою душой еще двадцатилѣтняго поэта. Прощаясь съ Кварельскими горами, кн. Чавчавадзе вспоминаетъ, какими родственными неразрывными узами онъ былъ связанъ съ ними съ раннихъ лѣтъ, "когда, будучи ребенкомъ, съ трепетомъ и волненіемъ,-- говоритъ онъ, обращаясь къ нимъ,-- слѣдилъ за облаками, робѣющими приблизиться въ упирающимся въ лазурныя небеса вашимъ высямъ, по которымъ вольно проносится лишь караванъ журавлей, да дикій вой заунывной бури. Не разъ я мечталъ взлетѣть къ вамъ о легкихъ крыльяхъ вѣтра или подъ могучимъ крыломъ орла, чтобы съ благоговѣніемъ припасть къ вашей непреклонной главѣ". Онъ гордится, что родился среди этихъ неумолкаемыхъ бурь и грозовыхъ тучъ, у подошвы Кварельскихъ горъ, предъ которыми онъ проливалъ свои дѣтскія мучительныя слезы, тщетно вымаливая утѣшенія и отрады въ своей горести у этихъ холодныхъ, нѣмыхъ свидѣтелей. Въ описаніи картинъ кавказской природы -- то мирной и спокойной, то дикой и суровой -- проявляетъ онъ такой могущественный талантъ, съ которымъ можетъ сравниться лишь геній Пушкина и Лермонтова. Въ поэмѣ Отшельникъ,-- не безъ основанія сравниваемой съ лучшимъ созданіемъ Лермонтова Мцыри,-- энергично воспроизведены мрачныя высоты горы Мкинвари:
   
   "Гдѣ не летаютъ и орлы,
   Гдѣ нѣтъ слѣдовъ живущей твари,
   Гдѣ царство вѣтра, льдовъ и мглы,
   Гдѣ солнца лучъ не растопляетъ
   Дождя и снѣга, ставшихъ льдомъ,
   Гдѣ тишину лишь нарушаетъ
   Гремящій на просторѣ громъ..."
   
   Но тутъ же набрасывается въ нѣжныхъ краскахъ картина свѣтите утра, чистаго, безоблачнаго неба, когда
   
   "Былъ чудный вечеръ; предъ глазами
   Заря горѣла среди горъ,
   И той зарей и небесами
   Невольно былъ плѣненъ мой взоръ.
   Какъ божества изображенье,
   Сіяло солнце въ этотъ часъ.
   То было чудное видѣнье,--
   Я имъ невольно увлеклась".
   
   Непостоянство погоды въ горахъ Кавказа, быстрая смѣна явленій природы, которая "на мигъ приласкаетъ и вмигъ въ адъ измѣнить рай", нарисованы авторомъ съ рѣдкою картинностью и художественною кистью. "Однажды вечеромъ, усталый, онъ (отшельникъ) мимоходомъ бросилъ взоръ туда, гдѣ зелень покрывала ковромъ роскошнымъ склоны горъ. Тамъ заходящее свѣтило еще не скрылось за горой и, словно вѣеръ, распустила лучи блестящею дугой... Въ огнѣ лучей тѣхъ золотистыхъ, казалось, неба край горѣлъ; вдали рядъ облаковъ перистыхъ, пронзенныхъ тысячами стрѣлъ, въ потокѣ свѣта колыхался, сіяя радужной игрой... Отшельникъ долго любовался картины этой красотой... Какъ вдругъ холодною струею пронесся вѣтеръ между скалъ: съ Мкинвари, медленно сползая, спускалась туча грозовая... Она росла, она чернѣла, покрыла небо все кругомъ -- и съ дикимъ гуломъ загремѣла, какъ бы столкнувшися съ врагомъ. Потрясъ весь скитъ ударъ могучій. Земля и небо -- словно адъ, одѣлись тьмой; изъ грозной тучи посыпалъ съ шумомъ крупный градъ, и тутъ порывъ неудержимый, и шумный градъ, и молній блескъ, и заглушавшій грома трескъ, свистъ урагана нестерпимый,-- все, все казалось слилось въ одинъ бушующій хаосъ -- и Божій гнѣвъ собой являло и страшный судъ напоминало".
   Описанія картинъ природы служатъ для поэта лишь рамкой, въ которую онъ вставляетъ извѣстную общественную идею, представляются фономъ, на которомъ рѣзкими штрихами набрасывается прошлая или настоящая судьба его вдохновляющей родины. Одно маленькое стихотвореніе кн. Чавчавадзе Весна, въ прекрасномъ переводѣ г. Тхоржевскаго, достаточно иллюстрируетъ умѣнье поэта привлекать природу для болѣе яркаго выраженія задушевныхъ его думъ и мечтаній:
   
   "Вновь природа расцвѣтаетъ,
             Ласточки поютъ,
   И въ саду, на солнцѣ, лозы
             Слезы счастья льютъ.
   Расцвѣли и лѣсъ, и горы,
             Расцвѣли поля;
   Что же ты не расцвѣтаетъ,
             Родина моя?!"
   
   Поэтъ не довольствуется видимою темой стихотвореній, посвященныхъ Курѣ, Арагвѣ, Алазани,-- онъ въ волнахъ ихъ читаетъ кровавыя страницы прошлой судьбы многострадальной Грузіи, въ ритмическихъ ихъ прибояхъ онъ слышитъ неумолкаемые муки родной страны, на ихъ берегахъ онъ видитъ остатки величія минувшей старины. Любуясь ловкостью грузина-янычара, поэтъ присоединяетъ къ своему восторгу чувства мрачной тоски и глубокаго недовольства:
   
   "Для кого, для чего здѣсь красуешься ты?
   Туркамъ радости нѣтъ отъ твоей красоты;
   Отъ родной же страны ты теперь вдалекѣ
   И не слышишь похвалъ на родномъ языкѣ!..."
   
   Патріотическая тенденція является господствующимъ аккордомъ въ лирѣ кн. Чавчавадзе до 1883 г., когда появилась его поэма Отшельникъ, открывшая новую фазу въ его литературной дѣятельности. Первыя его крупныя произведенія Како, Разсказъ нищая и др. заняты не столько воспѣваніемъ достоинствъ грузинскаго народа, сколько обличеніемъ недостатковъ, порождавшихся крѣпостнымъ правомъ, касаются существовавшаго тогда ненормальнаго общественнаго строя, а не славныхъ подвиговъ грузинскихъ царей и воиновъ, выставленныхъ въ поэмѣ Царь Дмитрій-Самопожертвователь и въ драматической сценѣ Мать и сынъ. Кн. Чавчавадзе, акклиматизировавшій на грузинской почвѣ идеи русской литературы 60-хъ годовъ, подобно представителямъ послѣдней, началъ свою дѣятельность разоблаченіемъ общественныхъ недуговъ, смѣлою критикой сословныхъ отношеній и рѣзкимъ отрицаніемъ установившагося порядка вещей. Двѣ его повѣсти: Разсказъ нищаго и Развѣ онъ человѣкъ?, появившіяся въ журналѣ Грузинскій Вѣстникъ въ 1863 году, имъ самимъ основанномъ, вызвала взрывъ негодованія высшаго грузинскаго дворянства, осмѣяннаго "дерзкимъ" писателемъ въ лицѣ князя Луарсаба Таткарадзе, главнаго героя повѣсти Каціа-Адаміани (Развѣ онъ человѣкъ?). Въ Луарсабѣ кн. Чавчавадзе обрисовалъ типъ помѣщика, умственно крайне ограниченнаго, отъ бездѣлья считающаго мухъ на потолкѣ съ своею почтенною супругой Дареджаной послѣ сытнаго обѣда или мечтающаго когда-нибудь взглянуть на древо познанія добра и зла "во дворцѣ русскаго царя". Пропитанный всѣй грубыми суевѣріями, исполненный безграничнаго самолюбія гордости сознанія о княжескомъ родѣ, "восходящемъ ко временамъ Адама", Луарсабъ, съ исключительною заботой объ утробѣ, доживаетъ дни свои во враждѣ съ братомъ и съ своими крестьянами. На автора этой повѣсти посыпала упреки, что онъ разоблачаетъ недостатки своихъ же соотечественниковъ, обвиняли его въ ненависти въ грузинамъ, въ отсутствіи патріотизма... Ен. Чавчавадзе, какъ бы предчувствуя послѣдствія направляемаго удара, оканчиваетъ повѣсть знаменательными словами: "Не думай, читатель, что этимъ разсказомъ я хотѣлъ тебя огорчить. Нѣтъ, я только хотѣлъ показать твои недостатки, твои слабыя стороны, чтобъ ты ихъ исправилъ. Вѣдь, безъ зеркала никто не узнаетъ, что на лицѣ не все въ должно" видѣ. Пустъ эта повѣсть послужитъ зеркаломъ; всмотрись, быть можетъ, себя и признаешь. Правда, зеркало мое немного расколото и кое-гдѣ виднѣются пятна. Нечего дѣлать! Чѣмъ могъ, тѣмъ и постарался тебѣ услужитъ".
   Если бы нужно было указать въ русской литературѣ параллель упомянутому произведенію кн. Чавчавадзе, то мы смѣло бы назвали повѣсть Гоголя Старосвѣтскіе помѣщики, которые, подобно растительному прозябанію Луарсаба и Дареджаны, замкнулись въ сферѣ удовлетворенія лишь физіологическихъ потребностей и ограничили кругъ своихъ интересовъ часто коломъ, окружающимъ небольшой ихъ домикъ. Русскій и грузинскій писатели сходятся еще въ тонѣ разсказа, юмористическомъ взглядѣ на мірную и тихую жизнь помѣщиковъ пресловутой эпохи крѣпостного права.
   Къ циклу произведеній отрицательнаго направленія, въ которыхъ кн. Чавчавадзе обрисовываетъ произволъ помѣщиковъ и насиліе ихъ надъ крѣпостными, принадлежатъ Разсказъ нищаго и поэма Жизнь разбойника. Послѣдняя поэма прекрасно характеризуетъ отношеніе помѣщиковъ къ ихъ крестьянамъ. Разбойникъ Закро разсказываетъ о себѣ, что онъ, будучи 12 лѣтъ былъ взять бариномъ въ пастухи. Въ полѣ, вдали отъ родителей, Закро выросъ среди своихъ собратьевъ, также лишенныхъ домашняго крова и материнской ласки. На склонѣ дней своихъ престарѣлый его отецъ обратился къ помѣщику съ смиренною просьбой возвратить ему Закро, единственнаго сына, такъ какъ болѣзнь подкосила его силы и хозяйство приводить въ упадокъ. Суровый баринъ "безъ искры человѣческихъ чувствъ и съ каменнымъ сердцемъ" встрѣчаетъ старца съ "господскою" бранью и приходить въ такой гнѣвъ, что безжалостно избиваетъ отца Закро, а когда старикъ, оскорбленный въ своемъ человѣческомъ достоинствѣ, осмѣливается отвѣтить ударомъ же помѣщику, то послѣдній созываетъ всю дворню и приказываетъ высѣчь старца. Бѣдный сынъ былъ нѣмымъ свидѣтелемъ этой жестокой сцены. Какой-то таинственный внутренній голосъ неумолкаемо ему подсказывалъ: "убей, убей его!" -- и только тогда, когда отца его свалили, "глаза у него помутились, сердце воспылало адскимъ пламенемъ и въ мигъ раздался ружейный выстрѣлъ, пробившій грудь деспота-помѣщика". Закро бѣжитъ въ дремучіе лѣса къ прославленному разбойнику Како -- жертвѣ гнусныхъ условій крѣпостничества, и съ нимъ отнынѣ онъ будетъ дѣлить на свободѣ и горе, и радости. "Я здѣсь богатъ,-- говорить ему Како,-- я царствую въ этой рощѣ безраздѣльно. Не имѣть опредѣленнаго пріюта, вѣчно чувствовать страхъ и голодъ, рыскать, подобно дикому звѣрю, по дремучимъ лѣсамъ, спать чутко, какъ заяцъ, и быть съ оружіемъ въ рукахъ и днемъ, и ночью, правда, такая удручающая жизнь тяжела для человѣка, но тамъ все кажется легко, гдѣ мы сами себѣ господа". Вѣрные его товарищи -- булатный мечъ, добрый конь и могучее плечо -- облекаютъ его царственною властью, карающею лукавыхъ и воздающею добромъ за братскую дружбу и любовь. Идея поэмы ясна: несправедливость лишаетъ общество честнаго труженика и полезнаго члена. Трогательное содержаніе этой поэмы сопровождается чудными картинами природы, одна изъ которыхъ -- описаніе ночи въ Алазанской долинѣ -- составляетъ перлъ поэтическаго творчества кн. Чавчавадзе.
   Разсказъ нищаго, веденный въ духѣ Записокъ охотника Тургенева, изображаетъ другую сторону произвола временъ крѣпостного права -- неумѣренное сластолюбіе помѣщиковъ, безнаказанное насиліе ихъ надъ женскимъ цѣломудріемъ, грубое вторженіе въ семейную жизнь подвластныхъ крестьянъ. Невѣста героя этой повѣсти, Гобро, поругана истаскавшимся въ подобныхъ постыдныхъ похожденіяхъ помѣщикомъ Датко, на самаго преданнаго ему слугу Гобро взведена позорная клевета въ преступномъ умыслѣ противъ барина, и несчастный, ни въ чемъ неповинный женихъ красавицы Тамро продажнымъ участковымъ начальникомъ приговоренъ къ ссылкѣ въ Сибирь. На Крестовомъ перевалѣ по военно-грузинской дорогѣ закованному въ кандалахъ Гобро, при содѣйствіи неизвѣстныхъ друзей, удается бѣжать и вернуться на родину. За безчестье Тамро онъ кровью мстить своему барину и переселяется въ другой конецъ Грузіи, гдѣ его въ жалкихъ рубищахъ, подъ навѣсомъ развалившейся хаты, застаетъ авторъ повѣсти во время охоты и заноситъ на страницы своей памятной книжки одинъ изъ краснорѣчивыхъ эпизодовъ исторіи ненормальныхъ сословныхъ отношеній, развившихся на рабовладѣльческихъ началахъ.
   Кн. Чавчавадзе съ грустью озирался кругомъ, видя дружную фалангу безпечныхъ Луарсабовъ и безстыдныхъ Давидовъ, прожигающихъ свое существованіе безъ искры того божественнаго огня, который только излагаетъ человѣческую жизнь достойною этого названія. Писатель испытываетъ горестное одиночество среди этой чувственной толпы, погруженной исключительно въ мимолетныя заботы "суетнаго свѣта". Незыблемымъ памятникомъ мрачныхъ думъ, грызущихъ сердце поэта, служитъ стихотвореніе, посвященное Родинѣ: "Съ тѣхъ поръ, какъ въ душѣ моей воцарилась любовь къ тебѣ, о, родина моя, я не вѣдаю, что значить сонъ и спокойствіе духа! Притаивъ дыханіе, я прислушиваюсь къ біенію твоего пулься и свѣтлые дни превращаются для меня въ мучительныя ночи. Рои мыслей стремительною волной мутятся и тѣснятся въ головѣ моей, а чувства неудержимымъ потокомъ борятся и вытѣсняютъ другъ друга въ глубинѣ моего сердца. Но я не жалуюсь, а радуюсь, что жизнь моя проходить въ думахъ о тебѣ, въ любви къ одной тебѣ!" Поэта огорчаетъ только отсутствіе людей, которымъ онъ могъ бы повѣдать свои задушевныя мысли, съ которыми могъ бы подѣлиться накипѣвшими у него жгучими чувствами. Родина представляется ему погруженной въ глубокій сонъ, а проблескомъ ея пробужденія онъ тщетно ищетъ въ "мерцаніи лазуревыхъ небесъ":
   
   "Серебро луны нѣжно стелется
   На поля, сады мной родины.
   Полоса снѣговъ отдаленныхъ горъ
   Въ синевѣ небесъ чуть бѣлѣется.
   Звуки замерли, тишина кругомъ,
   Спитъ и родина непробуднымъ сномъ...
   Лишь порою сонь нарушается,
   То отчизны стонъ вырывается.
   Я безмолвствую... Тѣни дальнихъ горъ
   Нѣжатъ ласкою твой, отчизна, сонъ!
   Боже, сонъ разсѣй, дай намъ свѣтъ дневной,
   Пробуди скорѣй ты нашъ край родной".
   
   Поэту приходилось обращаться въ образамъ изъ прошлой жизни Грузія, чтобы теплымъ воспоминаніемъ о нихъ возбудить вялый духъ и вызвать благородное соревнованіе. Не только общественная среда стала ниже идеала, лелѣемаго писателемъ, но и отдѣльные ея члены не являются воителями прежней доблести и добродѣтели. Грузинка-мать, воспитывавшая странѣ храбрыхъ сыновъ, способна стала только грустить и горевать. Поэтъ призываетъ ее забыть кровавыя сраженія и подвиги отцовъ служить новой восходящей звѣздѣ: "твое назначенье создать счастье въ ведущемъ для народа, ты сына воспитай намъ сильнаго душой, Христову заповѣдь уча его хранить, стоять за братство, равенство, свободу родины и ближняго любить; пусть сынъ твой борется съ судьбой и сердце бьется въ немъ за благо и народъ".
   
   "И вѣрь: то сѣмя, что посѣяно тобою,
   Взойдетъ сторицею и дастъ достойный плодъ.
   Внемли же, мать, внемли, грузинка, ты моленью:
   Чтобъ славу прежнюю съумѣлъ твой сынъ вернуть,
   Пусть истина ему къ добру и къ просвѣщенью
   Какъ свѣточъ, озаряетъ путь".
   
   Кн. Чавчавадзе еще въ 1863 г. затронулъ вопросъ какъ о назначеніи женщинъ, такъ о положеніи рабочаго, безпріютнаго класса. Стихотвореніе его Муша имѣетъ цѣлью бросить въ насъ искру любви и состраданія къ безродному, несчастному скитальцу, бѣжавшему отъ плетей господина, влача на чужбинѣ, вдали отъ мирнаго своего очага, горькую жизнь безъ утѣхи и покоя. "Согбенный, дрожащій подъ ношей громадной, идешь ты на гору, бѣднякъ безотрадный, и потомъ покрытый, оборванный, грязный, ты чести не кинешь за міра соблазны. Со сдержаннымъ вздохомъ, какъ будто довольный, какъ будто участникъ ты жизни привольной, ступаешь ты тихо предъ шумной толпой. А сжалится-ль, братъ мой, она надъ тобой?... Такъ горемъ богатый, ты бѣдно живешь, и жизнью пріятной не станешь хвалиться въ сыромъ подземельи, гдѣ смерти ты ждешь безъ брата, безъ сына, безъ дочки любимой: они не оплачутъ предъ смертью постылой тебя, несчастливецъ, ты ихъ не найдешь!... Ты умеръ забытый; поспѣшно кладутъ тебя на носилки, потомъ и въ могилу... Прощай же, несчастный! Добрелъ ты насилу туда, гдѣ всѣ мы братья, гдѣ всѣхъ насъ поймутъ". Въ этомъ стихотвореніи слышатся отголоски той лиры, на которой бряцали и русскіе поэты Некрасовъ, Никитинъ, Плещеевъ.
   Кн. Чавчавадзе въ отвѣть тѣмъ поборникамъ родной старины, которые съ бѣшеною желчью встрѣтили его отрицательное отношеніе въ разложившимся основамъ сословныхъ градацій, могъ бы сказать словами великаго русскаго писателя, что онъ "озиралъ жизнь сквозь видимый міру смѣхъ и незримыя, невѣдомыя міру слезы". Отрицательное и положительное, вѣдь, могутъ служить одинаково одной и той же цѣли, являться вѣрнымъ орудіемъ къ нравственному и прекрасному. Кн. Чавчавадзе и въ раннихъ произведеніяхъ, носящихъ печать обличительнаго характера, и въ позднѣйшихъ своихъ поэмахъ неизмѣнно вдохновлялся одною высокою мыслью служенія родинѣ и ея интересамъ. Онъ выступилъ на литературное поприще съ опредѣленною программой общественной дѣятельности; на поэтическомъ знамени онъ начерталъ еще въ 1860 г. тѣ идеи, которымъ съ геройскимъ самоотверженіемъ служить до сихъ поръ:
   
   "Я пѣсни звучныя пою
   Не изъ пустой забавы,
   Какъ птичка пѣсенку свою
   Поетъ въ тѣни дубравы.
   
            Меня-жь избранникомъ своимъ
            Самъ Богъ послалъ на землю,
            И я веду бесѣду съ Нимъ,
            Его глаголу внемлю.
   
   И воспитать меня народъ,
   Чтобъ, полонъ вдохновенья,
   Я могъ вести его впередъ,
   По волѣ Провидѣнья.
   
            И въ глубинѣ души моей
            Горитъ огонь завѣтный
            Затѣмъ, чтобъ горести людей
            Нашли въ ней звукъ отвѣтный.
   
   Чтобы я былъ народу братъ
   И въ счастьи, и въ печали,--
   Его тоска и скорбь утратъ
   Мнѣ сердце сожигали.
   
            Пусть искра съ неба въ грудь мою
            Сойдетъ и пламя вспыхнетъ,--
            Народу пѣсню я спою,
            И плачъ его утихнетъ".
   
   Такъ поймалъ свою задачу "молодой писатель", такъ продолжаетъ онъ и нынѣ то изливать "лишь накипѣвшія слезы на родимую землю", то ободрять падающихъ духомъ могучими образами прошлыхъ поколѣній, исполненныхъ отваги и любви къ безжалостно попираемой врагами многострадальной Грузіи. Въ небольшомъ діалогѣ Мать и сынъ кн. Чавчавадзе представилъ потрясающую драматическую сцену, вѣчно мучительную борьбу между нравственнымъ долгомъ и эгоистическимъ чувствомъ любви, лишенную всякой точки опоры для примирительной сдѣлки или успокоительнаго компромисса двухъ столь рѣзко противуположныхъ теченій сердца и разсудка. Родина наводнена непріятельскимъ полчищемъ, она изнываетъ подъ тяжелымъ игомъ иновѣрцевъ-арабовъ. Гнетъ рабства производитъ волненіе, переходящее въ открытое возстаніе противъ мусульманъ во имя креста и свободы страны. "Смерть врагамъ или гибель странѣ" требуетъ даже единственнаго сына у больной матери, лежащей на смертномъ одрѣ долгъ патріота зоветъ на поле брани всѣхъ, способныхъ носитъ оружіе. Бѣдная страдалица чувствуетъ и сознаетъ это высокое служеніе порабощенной родинѣ. Страшная дилемма: пожертвовать ли сыномъ для родины, или родиной изъ любви къ сыну -- неизбѣжно зарождается въ больно! душѣ несчастной матери. Какъ истая героиня, она до наступленія горькаго момента прощанія съ сыномъ съ твердою убѣжденностью склоняется къ той мысли, что позорно оставаться у мирнаго очага въ то время, когда собратья "точно на праздникъ" спѣшатъ проливать кровь свою въ борьбѣ за отчизну. Больной матери приходится только скорбѣть, что судьба послала лишь одного сына, который долженъ стать на ряду съ другими подъ непріятельскіе мечи въ роковой рѣзнѣ. Святая идея освобожденія страны отъ иновѣрнаго ига даетъ ей "крѣпость скалы", заставляетъ забыть физическіе недуги, заглушить пламя материнской любви во имя нравственнаго долга, подобно Аріи въ драмѣ Вильбранда Мессалина. "Удѣлъ больныхъ страданье,-- говорить мать въ сценѣ кн. Чавчавадзе,-- но, счастливой межъ больныхъ, Господь послалъ лишь счастье къ закату дней коихъ. Отчизна вновь проснулась, восторгомъ грудь полна, забыты всѣ страданья, воскресла вновь душа. Отъ края до края моей отчизны широкой волною несется народъ, единымъ желаньемъ, единою мыслью проникнутъ онъ весь и могучъ. Его желанье родины, свобода, она -- потребность мощнаго народа. Мое богатство -- сынъ единый, мое блаженство -- рай земной, моя въ немъ жизнь, мое дыханье, моя отрада, мой покой. Его пошлю въ отважный бой: земля родная, бери его -- онъ твой!" Обращаясь къ сыну, она продолжаетъ свою рѣчь въ томъ же возвышенномъ тонѣ, свойственномъ лишь великой душѣ: "Въ твоей смерти для меня источникъ и горя, и блаженства: какъ мать, я буду сокрушаться безутѣшнымъ горемъ, какъ грузинка, я буду радоваться и гордиться ею". Раздаются боевыя пѣсни, отдаленное радостное эхо доносится до смертнаго одра умирающей старушки. Общее возбужденіе страстей вливаетъ въ ея ослабѣвшіе нервы потокъ новыхъ чувствъ, окрыляетъ ее свѣтлою надеждой на появленіе утѣшительной зари для измученнаго народа, вызываетъ въ ней непреоборимое желаніе подойти къ окну и издали полюбоваться спасителями страны. При видѣ ихъ, готовящихся къ жестокому бою, въ душѣ матери пробуждается опасеніе за жизнь дорогого сына, въ ея головѣ рисуется кровавая сѣча, усѣянное трупами поле брани, изнывающій безпомощно въ ранахъ ея опора старости, съ пронзенною грудью, не чувствующей горячихъ слезъ оплакивающей матери. Она все же мужественно крѣпится до той минуты, когда сынъ падаетъ на колѣни и проситъ у нея благословенія на подвигъ, который требуется патріотическимъ долгомъ. Чувство любви въ сыну, подавляемое отвлеченною идеей служенія родинѣ, передъ разлукой выступаетъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ глубже она старалась отодвинуть его въ таинственные уголки материнскаго сердца, исполненнаго святѣйшаго и чистѣйшаго эгоизма. Въ ея душѣ водворяется ужасная буря, передъ тѣмъ твердо высказанная готовность пожертвовать сыномъ для родины начинаетъ сильно колебаться, она заливается горькимъ плачемъ, прижимаетъ сына къ сердцу своими дряблыми руками, впивается жадно въ его опущенные глаза, пытается разжалобить его материнскою любовью и робко подготовляетъ сына къ мысли остаться съ ней: "Ты любишь мать свою, старуху-мать?" Сынъ не понимаетъ затаеннаго смысла вопроса и съ удивленіемъ отвѣчаетъ: "Ну, что-жь, если и люблю?" -- "Останься съ нею!" -- судорожно произносить она.-- "А родина?" -- запрашиваетъ въ свою очередь молодой воинъ.-- "Да, родина! Тогда и небо содрогнется, когда бы отчизну намъ забыть!..." Она дѣлается рабой передъ сознаніемъ необходимости жертвы для отчизны. Она побѣждена идеей, покорена неизбѣжностью судьбы. "О, родина, -- восклицаетъ сынъ, -- кто можетъ устоять противъ божественной силы любви къ тебѣ! Даже дряхлому ты даешь крѣпость скалы... Едва лучъ твой озарить сердце, всѣ другія чувства въ немъ смиряются, точно слабый лучъ звѣзды въ обильномъ свѣтѣ солнца, точно капля дождя въ пучинѣ необозримаго океана!"
   Этотъ небольшой діалогъ кн. Чавчавадзе является первымъ и вполнѣ удачнымъ его опытомъ психологическаго анализа въ драматической формѣ. Въ каждомъ словѣ, каждой фразѣ вскрывается глубокое, неподдѣльное чувство, умѣнье поэта завязать смѣлый трагическій конфликтъ и постепенно подготовлять естественный исходъ драмы безъ тѣни идеализаціи или deux ex machina. Онъ согрѣлъ свое произведеніе такою искренностью и теплотой, что похищаетъ вниманіе читателя, увлекаетъ его воображеніе, потрясаетъ его нервы. По силѣ драматизма Мать и сынъ значительно выше поэмы кн. Чавчавадзе Дмитрій-Самопожертвователь, въ которомъ обрисованъ идеалъ царя, жертвующаго своею жизнью для отвлеченія бѣдствій, угрожавшихъ народу со стороны Персіи въ XIII столѣтіи.
   Новыя теченія грузинской общественной жизни и литературнаго движенія въ продолженіе 30 лѣтъ открывались и формулировались зрѣлыми и даровитыми произведеніями кн. Чавчавадзе. Начавъ свою дѣятельность и концѣ 50-хъ годовъ смѣлымъ отрицаніемъ пороковъ и несовершенствъ своего народа, онъ перешелъ къ патріотическому направленію и затѣмъ отдается критическому изученію вновь завязавшихся сословныхъ отношеній, къ отысканію средствъ къ сближенію народа съ аристократіей, къ установленію modns vivendi. Общею струей, проникающею творчество кн. Чавчавадзе въ теченіе всей его литературной дѣятельности, является соціально-нравственное движеніе и броженіе тѣхъ гуманныхъ и демократическихъ идей, главными выразителями которыхъ мы назвали бы Виктора Гюго и Жоржъ Зандъ.
   Съ паденіемъ крѣпостного права мрачный анализъ отрицательныхъ сторонъ грузинской жизни смѣняется восторженнымъ изображеніемъ идеальныхъ типовъ изъ отдаленной старины -- самоотверженнаго царя, пылкой патріотки, безстрашнаго воина, добровольно приносящихъ себя въ жертву во имя общаго блага. Пробудивъ въ молодомъ поколѣніи искреннюю любовь къ прошлой судьбѣ Грузіи, заронивъ искры симпатіи къ угнетенному народу, воспитавъ въ немъ національное самосознаніе, кн. Чавчавадзе, предоставивъ другимъ взращивать сѣмена, брошенныя въ сердца грузинъ, самъ становится проводникомъ новыхъ вѣяній на родной почвѣ. Его поэма Призракъ и публицистическія статьи Жизнь и законъ заняты уже не разрушеніемъ настоящаго или возсозданіемъ прошлаго, а обрисовкой идеаловъ будущей жизни, когда порабощенный сброситъ съ себя оковы и трудъ подневольный уступить мѣсто труду свободному. Прочность народнаго благоденствія писатель видитъ въ установленіи мира и согласія между общественными классами, въ устраненіи прежняго антагонизма и разлада въ сословныхъ отношеніяхъ. Эта идея демократизаціи высшей аристократіи нашла яркое выраженіе въ повѣсти Вдова Отарова, появившейся въ 1887 году.
   Единственный сынъ состоятельной крестьянки-вдовы, Георгій, обладающій красивою наружностью, благороднымъ сердцемъ и всѣми знаніями сельскаго обихода, непонятно для самого себя проникается глубокою симпатіей къ княжнѣ Кесо, сестрѣ кн. Арчила, получившаго хорошее образованіе въ Россіи. Симпатіи эти разливаются по всему существу 20-ти лѣтняго юноши усиленно вспыхивающимъ огнемъ, зарождаютъ въ немъ чувства грусти и такой всепоглощающей тоски, которая заставляетъ его вдали отъ любимой матери предаваться горестнымъ размышленіямъ. Въ одинъ изъ такихъ моментовъ вдова застаетъ своего сына подъ вѣтвями орѣховаго дерева погруженнымъ въ безсознательное созерцаніе утренняго неба: "бѣлыя облачка разрозненно, тихо двигались по чистому небосклону, словно разыскивая друзей для взаимнаго сцѣпленія. Голубое небо нѣжно раскрыло свою необъятную грудь для этихъ легко плывущихъ маленькихъ гостей, подобно матери, ласковымъ привѣтомъ приглашающей проснувшагося ребенка въ свои горячія объятія". Мать пытается вывѣдать причину мрачнаго настроенія, овладѣвшаго сыномъ. Георгій въ отвѣтъ просить у нея только позволенія идти въ услуженіе въ домъ князя Арчила. Прояснившійся бодрый взглядъ Георгія въ день разлуки съ матерью и радовалъ, и оскорблялъ гордую вдову. "День этотъ она считала свѣтлымъ для себя, видя радостное лицо сына, но онъ былъ и горькимъ днемъ, вызывая сокрушеніе материнскою грустью и сознаніемъ, что сынъ радуется разлукѣ съ нею". Кн. Арчилъ, пораженный предложеніемъ Георгія служить ему, однако, соглашается принять его въ свой дворъ, не находя достаточныхъ объясненій для страннаго желанія состоятельнаго крестьянина. Георгій съ первыхъ же дней проявляетъ здравый умъ, знаніе сельскаго хозяйства и неподкупную честность. Арчилу, примѣнявшему теоретическія познанія при измѣнившихся условіяхъ, онъ даетъ поучительный урокъ по садоводству, указываетъ на неправильное расположеніе виноградныхъ лозъ по косогору, лишенному поливки. Быстро усвоиваетъ онъ проекты разведенія цвѣтовъ, наблюденіе надъ которыми принимаетъ на себя княжна Кесо. Георгій заботливо ухаживалъ за этими "питомцами" своего недосягаемаго предмета сердца, считая себя вполнѣ награжденнымъ молчаливымъ созерцаніемъ легкой поступи то тамъ, то сямъ среди цвѣтовъ плывущей княжны. Эта нѣжная привязанность крестьянина къ образованной аристократкѣ завершается печальнымъ, трагическимъ финаломъ. Осенью, когда начался торопливый перевозъ сѣна изъ садовъ, Георгій падаетъ въ разгарѣ работы съ высоты арбы, нагруженной сѣномъ, ударяется на ея острый колъ и пробиваетъ себѣ хребетъ. Въ предсмертной агоніи, на кровати Арчила, предъ убитою горемъ матерью, Георгій исповѣдуетъ свои тайныя мысли, впервые открываетъ свои сердечныя муки при видѣ плачущей Кесо. "Мама, ты видишь... этого ангела... Онъ былъ моимъ рокомъ... но я не раскаиваюсь. Нѣтъ! О, если бы только приложиться мнѣ, какъ къ святынѣ, къ твоему платью, а потомъ умереть!" -- говорилъ устремленный на княжну скорѣе его умилительный взглядъ, чѣмъ языкъ и звукъ.
   Кесо съ неудержимымъ плачемъ наклонилась къ больному и со слезами на глазахъ поцѣловала его въ лобъ. Когда она поднялась, то одна изъ скатившихся слезъ упала на грудь умирающему, и эта неожиданная награда, "живая вода", заставила его вздрогнуть и всколебаться. Въ такое время радость, счастье -- та же жизнь, только кратковременная, непрочная. "Видишь, мама! При жизни я не дождался ея ласкъ, умираю, и слезы и льются на меня. Я унесу съ собою въ могилу улыбнувшуюся мнѣ радость, освѣженную этою слезой. Тамъ она принесетъ мнѣ плодъ... Не печалься, мама, не упрекай же меня, Арчилъ, и ты!". "Развѣ я не зналъ, кто я и кто ты? Какъ могъ я достичь тебя, звѣзды въ небесахъ?... Сердце неудержимо стремилось, а руки не были въ силахъ... Я молился на тебя,-- говоритъ онъ княжнѣ, -- какъ на святыню. Ты согрѣвала меня подобіе солнцу, не подозрѣвая, кого освѣщаешь и кому подаешь жизнь! Я стыдился, боялся, робѣлъ признаться въ этомъ, умирая же, говорю: отъ мертваго отвѣта не требуютъ!"
   Въ глубокомъ траурѣ, со слезами, Кесо слѣдовала за гробомъ Георгія. Народъ приписалъ такое вниманіе княжны къ покойному ихъ взаимными сердечнымъ симпатіямъ, согрѣтымъ лучами затаенной любви. Слухи о привязанности Кесо къ Георгію дошли до Арчила, и онъ вступилъ въ объясненіе съ сестрой. Молодой князь сталъ горячимъ защитникомъ народа, восхваляя всѣ его добродѣтели и порицая въ своемъ лицѣ аристократа. "Мы искусственно отдѣланы, они же созданы въ первобытной чистотѣ самою природой. Мы вялы, слабы, они же крѣпки и тверды. Ихъ пѣсня -- нескончаемый стонъ, а все же его зовутъ пѣсней. Наша пѣсня -- не стонъ, однако, и весельемъ ее не назовемъ... Мы разошлись съ ними, разбились и два царства съ своею особою сферой и горя, и радости". Арчилъ напомнилъ сестрѣ, какъ ихъ увлекали стихи Гр. Орбеліани о свободномъ поклоненіи заслугамъ и таланту человѣка, помимо его происхожденія. Оказалось, что княжна принадлежитъ къ числу "книжниць", воздающихъ на словахъ должное дарованію, а на дѣлѣ избѣгающихъ сближенія съ крестьянствомъ. Кесо отвергла Георгія, не замѣтила его любви, не оцѣнила "прекрасной души, достойнаго поклоненія таланта, взлелѣяннаго небесными лучами". Она не вышла бы за него, "потому что любовь по заказу не приходить". И солнце, вѣдь, не приказываетъ розѣ распуститься при его взошедшихъ лучахъ. Любовь должна была придти сама, не будь слѣпого сердца, запечатаннаго девятью замками аристократизма. "А ты даже не догадывалась,-- говоритъ княжнѣ братъ,-- какое пламя сжигало его сердце, какой чистый свѣтъ изливался на холодную, безчувственную стѣну". Кесо этихъ словахъ расплакалась, брать поцѣловалъ ее въ лобъ, принимая ея слезы за первый проблескъ будущаго разсвѣта: "Слезы не всегда -- капля простой воды, иногда онѣ являются щитомъ, а щитъ по временамъ замѣняетъ и мечъ. Твои слезы меня радуютъ, и я самъ заливался бы плачемъ, если бы только оглядывался назадъ, въ сторону мрака, темной ночи, обрушившагося моста... Твои слезы -- роса, которая, возростая, превратится рѣку и привалить цѣлый плотъ для подновленія обрушившагося моста и соединенія обоихъ береговъ".
   Двадцатая глава повѣсти Вдова Отарова носитъ характерное заглавіе Начало разсвѣта. Этотъ ярлыкъ представляется намъ весьма знаменательнымъ. Въ чемъ усматриваетъ кн. Чавчавадзе начало разсвѣта? Въ признаніи пропасти, образовавшейся между двумя общественными классами, и въ необходимости обновленія обрушившагося моста, который былъ перекинуть черезъ нее въ эпоху самостоятельной жизни Грузіи. Когда же придетъ настоящій день?-- спросимъ словами Добролюбова, сказанными по поводу появленія повѣсти Тургенева Наканунѣ. Придетъ этотъ день! Первые шаги сближенія обособившихся сословій усматриваются въ національномъ духѣ грузинскаго народа, исторія котораго не помнить рѣзко разграниченныхъ, замкнутыхъ соціальныхъ классовъ. Сословные предразсудки, воцарившіеся въ Грузіи лишь со времени русскаго владычества на Кавказѣ, дали уже сильныя трещины и поколебались въ глубинѣ своихъ основъ, благодаря завязавшимся новымъ экономическимъ условіямъ и проникновенію сознанія въ общественные умы, что мы всѣ едины во Христѣ. Произведенія кн. Чавчавадзе со времени появленія повѣсти Развѣ онъ человѣкъ? и кончая Отаровой вдовой, съ печатью лихорадочной борьбы противъ отжившихъ сторонъ современнаго быта, служатъ уже кануномъ другого великаго дня. Заслуга кн. Чавчавадзе въ томъ и заключается, что онъ шелъ во главѣ общественнаго движенія, улавливалъ новыя вѣянія европейской жизни и вносилъ ихъ свѣтъ въ сознаніе грузинскаго народа. По этою стороной не исчерпывается широкая дѣятельность кн. Чавчавадзе. Ему принадлежитъ рядъ научныхъ и публицистическихъ статей въ Иверіи, изъ которыхъ Законъ и жизнь, Хизанскій вопросъ, Вотъ исторія могли бы составить цѣлые юридическіе и историческіе трактаты. Онъ обогатилъ неологизмами грузинскій языкъ и преобразовалъ литературный слогъ. Онъ создалъ цѣлую школу литературной критики и свѣтскаго ораторскаго краснорѣчія. Словомъ, кн. Чавчавадзе открываетъ и характеризуетъ исторію новѣйшей грузинской словесности.

А. Хахановъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru