Ховин Виктор Романович
В. В. Розанов и Владимир Маяковский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Виктор Ховин

В. В. Розанов и Владимир Маяковский

  
   В. В. Маяковский: pro et contra
   СПб.: РХГА, 2006. (Русский Путь).
   OСR Ловецкая Т. Ю.
  
   Я знаю, что те немногие, которые любят, продолжают любить Розанова, и те многие, которые начинают сейчас ценить и любить Маяковского, будут недоумевать по поводу этого странного, неожиданного сочетания:
   Вас. Вас. Розанов и ... Владимир Маяковский.
   И не только странное и неожиданное сочетание, но и оскорбительное для сторонников того и другого имени.
   Что это? Аналогия или, наоборот, противопоставление?
   Нисколько.
   Они настолько враждебны друг другу, враждебны по темпераменту своему, настолько они обитатели разных планет и существа разных измерений, что ни аналогии, ни противопоставлению здесь действительно, казалось бы, нет места.
   Я не скрою от Вас и того, что если б Розанов прочел Маяковского, то он отозвался бы о нем с тем презрением, которое так умел выражать в двух-трех маленьких и незначительных, но уничтожающих и унижающих человека словах; и что если б Маяковский читал Розанова ... но, впрочем, я совершенно убежден в том, что он даже никогда не прочтет его.
   Не захочет. Не поймет. Станет скучно.
   И, несмотря на это, или, быть может, поэтому я твердо и убежденно заявляю, что Маяковский -- это как бы неожиданное отображение одного из рядов Розановских идей, -- одного, потому что Маяковский несравнимо уже Розановского диапазона, это как бы своеобразный слепок с одного из прозрений Розанова, нежданное исполнение одного из его мечтаний.
   Вина ли Розанова в том, что жизнь так по-свойски расправилась и с его идеями, и с его прозрениями, и с его мечтаниями?
   Вина ли Маяковского в том, что он, как в кривом зеркале, отразил некую часть Розановщины?
   Но не об их "вине" стоит говорить сейчас, а о вечной правоте жизни живой.
   Права она и теперь в этой неожиданной и коверкливой реализации Розановщины в Маяковском.
   "Я -- самый нереализующийся человек", -- говорил о себе Розанов.
   И поделом ему, что до известной степени Маяковскому довелось реализовать его.
   Спор между Розановым и горделивой российской интеллигенцией, спор между Розановщиной и благородной интеллигентской идеологией всех цветов и окрасок разрешен.
   Разрешен самой жизнью. Той невероятной катастрофой, в которую она нас бросила.
   И разрешен в пользу Розанова и Розановщины.
   Я не знаю, где теперь гордые и благородные обличители Розанова: изменили ли они своим "гуманным" и возвышенным идеям на территории нашей благословенной родины или, переведя их на иностранную валюту, творят свое "великое" дело спасения Культуры на территориях Парижей, Лондонов и Варшав.
   Но салом чьих идей и идеологий покрыта сейчас поверхность жизни? И не только нашей, но и всей Европы.
   Чей оголенный и непритязательный цинизм блуждает теперь и не только на развалинах России, но и всей Европейской Культуры?
   Где тот героизм, который был обещан нам великолепной гуманностью, божественной возвышенностью этих идей и этой Культуры?
   "Человек -- это звучит гордо"! -- было лозунгом всего европейского "гуманизма". Но если этот лозунг попран ужасными разрушителями мирового порядка у нас, то где же на протяжении всей европейской цивилизации соблюден он?
   Мы знаем теперь, как звучит "человек". Знал это гораздо раньше нас и Розанов, этот ужасный "циник", эта безнадежно опустошенная душа, по терминологии тогдашних обличителей.
   И не только знал. Но и посмел об этом сказать вслух.
   Посмел надсмеяться над парадом величественных европейских идей; надсмеяться над пресловутым европейским "гуманизмом", освященным опереточностью всяческих гаагских конференций.
   И не только надсмеяться, но и утверждать какой-то свой "гуманизм". "Циничную", но подлинно человечною человечность?
   -- Человек?! О, это звучит совсем не гордо.
   -- Посмотрите на меня. Какая уж тут гордость!
   -- "Я не хочу истины, я хочу покоя". "У меня флюс болит". Разрывался в своей откровенности, в разоблачении самого себя, этот великий аскет слова и мысли.
   И всей Европейской Культуре, обличающей Розанова, действительно понадобился ужасный злокачественный флюс, чтобы предстать в своем естественном, отнюдь не гордом виде. И это после блестящей мишуры, в которой она покоилась раньше, после всех идеологических и словесных бирюлек, коими украшала себя.
   А Розанов только от флюса в потенции бежал и мишуры, и бирюлек.
   Утверждал себя во всем своем человечестве и не хотел занимать никаких гордостей и возвышенностей у идей всяческих и в мирах потусторонних.
   Понял ложь и фальшь всяческих ценностей, которые не по плечу человеку или по плечу до поры до времени, и пожелал остаться только с тем, за что ответить мог, что всегда б по плечу было.
   И Розанов, быть может, первая страница истории подлинного человекоборчества.
   Впервые сказанная мысль подлинного гуманизма.
   Но только мысль.
   Этот самый нереализующийся человек изошел психологизмом открытого в себе подлинного человечьего мира и умер...
   И вот пришел Маяковский.
   Я всецело предоставляю представителям формальной поэтики изнывать в бесплодных попытках найти и исчерпать Маяковского в его метрике, ритмике, рифмах и тому подобном; я представляю им копошиться в дебрях "сюжетосложений" и обнаруживать заведомо и явно без них обнаруженное или заведомо и явно не обнаруживаемое вообще, даже при наличии их трудолюбивых попыток.
   Для меня Маяковский в другом:
  
   Я человек, Мария,
   простой,
   выхарканный чахоточной ночью
   в грязную руку Пресни.
   Мария, хочешь такого?
  
   "Я человек"! "Весь из мяса"! -- Так и прет из всего Маяковского.
   "Я над всем, что сделано, ставлю Nihil".
   Честный?
   -- Не знаю, что такое честность. И то же самое говорил и Розанов: "Нравственность? Но я не знаю, что такое нравственность. И кто ее папаша и кто мамаша?"
   На месте всей культуры, всех идей ее, понятий, категорий, отвлеченностей, формул -- одно громадное сплошное и жирное Nihil... и человек.
   Правда, он оказался таким громадным, таким жилистым, с вывороченным наружу мясом, с таким трубным, площадным голосом. Таким враждебным бесплотному психологизму Розанова, непохожим на него.
   Но зато человек!
   Несомненный и подлинно реализовавшийся в жизни человек. А не слова о нем, не мысль о нем.
   Самое ценное в Маяковском -- его необычайная законченность, это невероятная, небывалая реализация своего темперамента. Начиная от внешности, кончая самым незначительным словом, голосом его, манерой произносить свои стихи.
   И это не случайность, конечно, что напечатанные стихи Маяковского производят иное, меньшее, впечатление по сравнению с чтением их самим автором. И наивны те, кто ставит это в минус поэту. Рожденные колоссальным темпераментом, они могут быть выговорены так, как должно, только его темпераментом.
   И недаром была ненависть Розанова к литературщине, вечная и неуемная борьба его с Гуттенбергом. Недаром все это по-своему выражается и Маяковским:
   "Книги? Ничего не хочу читать".
   "Я думал, книги делаются так"... Но делаются они не так, как хотелось бы поэту.
   И если Розанов требовал внимания к интонациям своих мыслей, если настаивал он на значимости и значительности акцента произносимых им слов, то Маяковский тоже не хочет примириться с мертвой законченностью, беззвучностью Гуттенберговского способа запечатления своих стихов, вообще с запечатленностью их, и не мыслит своих слов, произнесенных не его зычным, площадным голосом.
   И вот эта ненависть Розанова к литературщине, это вечное препирательство его с Гутенбергом и дали повод В. Шкловскому в его недавнем докладе о Розанове в поте лица доказывать, что розановское творчество -- это не флюида какая-то, не выговаривание какое-то, а литература, с литературными приемами сопряженная.
   Пустая затея была. Неблагодарная задача.
   Ибо, конечно же; книги Розанова, и "Уединенное", и "Опавшие листья", конечно же это литературное творчество. И поскольку стремился Розанов к выразительности своих слов, постольку литературный прием был в руках его единственным оружием, и оружием, которым владел он вполне совершенно.
   И несмотря на то, что все это именно так, -- не пустой фразой в устах Розанова было:
   "Я думал, что все бессмертно. И пел песни. Теперь я знаю, что все кончится. И песнь умолкла".
   Точно так же, как не случайны и слова Маяковского:
   "Эта! В руках! Смотрите! Это не лира Вам"!
   "Песнь" умолкла, -- но от этого Розанов не перестал быть писателем.
   Не лира в руках Маяковского, но он остается поэтом.
   Какая уж тут лира!
   У Маяковского-то!
   Не до "песен" им. Т. е. не до тех старых песен. Иные мотивы, иные слова. По-иному поет душа. И иная душа.
  
   Новые несем земле скрижали
   с нашего серого Синая
   Нам
   Поселянам земли
   Каждый Земли поселянин родной.
  
   Гудит Маяковский.
   И вот этот наш серый Синай, вот это новое человечье евангелие с маленькой буквы, рожденное человеком с Пресни, вот это и есть опорная точка нового гуманизма.
   Здесь, конечно, прежде всего старая тяжба человека с небом, но нового человека, и по новому выраженная, и о новом.
   "Эта вот зализанная гладь, это и есть хваленое небо?"
   Негодует поэт так же, как в свое время негодовал и Розанов:
   "Нет, уж если поклоняться Голгофе или там страданию вообще, то потрудитесь-ка небеса поклоняться земле; ибо небеса -- они какие-то чугунные, или уж очень праведные что ли: не трескаются, не болеют..."
   И, быть может, нигде, как в этих словах, не реализовался с такой определенностью, с такой горячностью Розанов, и никогда слова его не были более темпераментны. Дело другого рода, что если у Розанова все это было судилищем, словесной тяжбою, то Маяковский, отнюдь не склонный к словесным препирательствам, просто выпустил пух из пуховиков небесных.
   Но было бы невероятной ошибкой предполагать, что тяжба эта происходит только в сфере религиозного сознания. Конечно же, нет. Это борьба со всякими "выспренностями" и "якобы идеализмом", со всякой "праведностью".
   И разыгрывается она отнюдь не в церковном храме только и не вокруг Лика Христа или Бога, а и под недавно еще спокойной сенью храмов Культуры и вокруг той "Иконы", созданной веками человеческой мысли, имя которой -- "Культура".
   -- Против культуры во имя человека, во имя скрижалей серого Синая.
   И именно во это имя Розанов с таким упорством настаивал на правоте всего человеческого, упорствовал в цинизме своем и из кожи лез вон, чтобы не подумали, что человек -- это звучит гордо; так же, как и Маяковский, во стократ циничнее настаивает на том, что
  
   Я площадной сутенер и карточный шулер.
  
   Это еще почище, чем розановский носовой платок, без которого он никак на тот свет явиться не пожелал.
  
   А за поэтами --
   уличные тыщи:
   студенты
   проститутки
   подрядчики.
   Господа!
   Остановитесь!
   Вы не нищие,
   вы не смеете просить подачки!
  
   Небывалое презрение к "подачке", невероятная боязнь чем-нибудь одолжиться у Бога, у небес, у идеологий и поэзии.
   И если Розанов, правда, без ножовщины, но так нетерпимо расправлялся с "Культурой" и "Истиной", если футуризм вместе с Маяковским сворачивал голову не только "Культуре", но и ее Великим Представителям, Учителям человечества, то делали они это возмущенные поклепом, пусть трижды возвышенным, на человека и человечность.
   А поклеп был ужасный, чудовищный, чудовищно лживый.
   И как характерно, что Розанов так негодовал на изгнание торгующих из храма.
   Ведь это же быт, это обиход человеческий, так как же осмелились изгнать его? И ведь изгнан он не только из храма Божьего, но книжниками и фарисеями из Храма Культуры. И она, вся эта фарисейская и лицемерная Культура, вся она покоилась на этом пренебрежении к человеку, к его земному обиходу.
   Но вот развалился Храм Культуры. Не стало благословенной сени его, куда скрывалось человечество от дел земных, где заимствовало оно те красоты, которые растрачивало потом в путях жизненных. Не стало прохладной сени. Не стало успокоительных красот. Не по плечу оказались они человеку. Не выдержали испытания.
   И остался оголенный человек на оголенной земле.
   Остался перед скрижалями Серого Синая. И к нему, к этому Синаю, привела его жизнь живая.
   Вот почему у Маяковского читаем мы:
  
   Мельчайшая пылинка живого
   ценнее всего, что я сделаю и сделал
  
   или:
  
   А мне сквозь строй, сквозь грохот,
   как пронести любовь к живому.
  
   И это то же, что и неуемная любовь Розанова к земному и человеческому за счет праведного и возвышенного.
   "Болит душа... Болит душа... Болит душа..." Постоянный refrain розановского творчества.
   Болит за то, что больно человеку в мире, больно вещам в мире.
   Мучится нестерпимою болью жизнь живая.
   А Маяковский даже кровавой слюною брызжет:
  
   Голову размозжу о каменный Невский.
  
   И размозжит, потому что
  
   Вот -- Я
   весь
   боль и ушиб.
  
   Это Вам не абстракции и отвлеченные решения. И это не "проклятые вопросы". И не великолепные постановки мировых трагедий, боль, отчаяние и ужас которых разрешались в спасительных и великолепных, ни к чему не обязывающих катарсисах. И это, наконец, не разрешение "возвышенных проблем", -- проблемы Гамлета какого-нибудь. И не отвлеченные вопросы: "куда идет мир"? Или: "что станется в конце концов с жизнью"?
   А совсем другие мотивы, совсем иначе поставленные вопросы:
  
   Куда
   Я иду?
   И что делать мне с жизнью
   моею?
  
   Пусть Маяковский когда-то в разговоре со мной, когда я воспользовался "лирическими" цитатами из него о "боли и жизни", старался убедить меня в том, что это -- самое слабое в его творчестве. Иначе и быть не могло для него, немыслимого без ножа и кастета.
   С другой стороны, если Розанов в письме ко мне старался подойти к футуризму, который в сущности его ни в какой степени не интересовал, вероятно, из желания отдать дань моему увлечению, и ничего не преуспел в этом, так это потому, что действенная динамичная сущность футуризма, его площадной голос и кастет в руках его не могли быть не враждебны Розанову.
   На этом я и кончаю свою статью. Но только снова оговариваюсь.
   Я думаю, я знаю, что некоторые из Вас, прочтя заголовок моей статьи, подумали: почему "В. В. Розанов и Владимир Маяковский", а не "Владимир Маяковский и Фома Кемпийский", положим. Или: не В. В. Розанов и еще кто-нибудь.
   Но, повторяю, не желание провести параллель между Маяковским и Розановым, или сравнить их, или противопоставить друг другу вызвали в жизнь эти страницы.
   И отнюдь не намерение, обратившись к самому легкому и недоказательному способу доказательств, т. е. вырвав отдельные цитаты из них, доказать, что Маяковский -- продолжатель Розанова или что Розанов -- предтеча Маяковского.
   Нет. Совсем иное желание.
   Желание показать, как в моей читательской психологии сочетались эти два имени. На каком перекрестке своих личных блужданий встретил я их:
   Вас. Вас. Розанова и Владимира Маяковского.
  
   25/XII--20 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Впервые: Ховин Виктор. На одну тему. Пг.: Книжный угол, 1921. С. 45--62.
   Печатается по этому тексту.
  
   Ховин Виктор Романович (1891--1944), литератор, журналист, издатель.
  
   Розанов Василий Васильевич (1856--1919), русский писатель, философ.
  
   "Я -- самый нереализующийся человек"... -- В. В. Розанов. "Уединенное" (СПб., 1912).
  
   "Человек -- это звучит гордо"... -- М. Горький. "На дне" (1902).
  
   ...опереточностью всяческих гаагских конференций. -- Имеются в виду конференции, проходившие в г. Гааге (Нидерланды) в 1899--1907, на которых были приняты так называемые Гаагские конвенции, определившие основные принципы международного права.
  
   "Я не хочу истины, я хочу покоя". "У меня флюс болит". -- В. В. Розанов. "Опавшие листья" (СПб., 1913).
  
   Я человек, Мария... -- Строки 580--583 из ОВШ.
  
   Весь из мяса!.. -- Строки 618--619 из ОВШ.
  
   Я над всем, что сделано, ставлю "Nihil". -- Строки 211--212 из ОВШ. Nihil -- Ничто (лат.).
  
   Но я не знаю, что такое нравственность. И кто ее папаша и кто мамаша. -- В. В. Розанов. "Уединенное" (СПб., 1912).
  
   Книги? Ничего не хочу читать... -- Строки 214--215 из ОВШ.
  
   "Я думал, книги делаются так"... -- Строки 217--218 из ОВШ.
  
   ...дали повод В. Шкловскому... -- Очерк В. В. Шкловского о Розанове (Шкловский В. Тема, образ и сюжет Розанова // Жизнь искусства (Пг.). 1921. No 679--717. 19 марта--12 апр.) был издан и отдельной брошюрой: Шкловский В. Розанов. Из книги "Сюжет как явление стиля". Пг., 1922.
  
   "Уединенное" и "Опавшие листья"... -- Книги философских и бытовых афоризмов-записей В. В. Розанова (1912--1915).
  
   "Я думал, что все бессмертно. И пел песни..." -- В. В. Розанов. "Опавшие листья" (СПб., 1913). Этой записью книга Розанова начинается.
  
   "Эта! В руках! Смотрите! Это не лира вам!.."... -- Строки 629--632 из ВИМ.
  
   Новые несем земле скрижали... -- Строки 167--171 из стихотворения Маяковского "Революция. Поэтохроника" (1917).
  
   "Эта вот зализанная гладь, это и есть хваленое небо?" -- Строки 473--475 из ЧВ.
  
   "Нет, уж если поклоняться Голгофе..." -- В. В. Розанов. "Апокалипсис нашего времени" (вып. 2).
  
   "Я -- площадной сутенер и карточный шулер". -- Строки 414--416 из ОВШ.
  
   ...розановский ... платок, без которого он никак на тот свет явиться не пожелал. -- В. В. Розанов. "Опавшие листья" (СПб., 1913). Запись о "платке" помечена 16 мая 1912.
  
   А за поэтами -- / уличные тыщи... -- Строки 269--277 из ОВШ.
  
   "Мельчайшая пылинка живого..." -- Строки 302--303 из ОВШ.
  
   "А мне сквозь строй, сквозь грохот..." -- Строки 9--12 из ВИМ.
  
   "Болит душа... Болит душа..." -- В. В. Розанов. "Уединенное" (СПб., 1912).
  
   "Голову размозжу о каменный Невский". -- Ср. строки 34--35 из ФП.
  
   Вот -- я / весь / боль и ушиб. -- Строки 128--130 из стихотворения Маяковского "Ко всему".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru