Иванов Вячеслав Иванович
Скрябин и дух революции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вяч. И. Иванов

Скрябин и дух революции

Источник: Вяч. И. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1979. Т. 3. С. 190--194.

Оригинал здесь -- http://www.rvb.ru/ivanov/vol3/02p_p/3_024.htm

  

I

  
   Гений -- сила единящая в высочайшей степени, и потому избирает он своим обиталищем и орудием душу, алчущую соединиться со всем, всеотзывчивую, всеобъемлющую, я бы сказал -- вездесущую, поскольку может быть вездесущим дух смертного. В сравнении с гением талант кажется замкнутым в своем пределе, отграниченным и обособленным от целого, от великой вселенской связи вещей.
   Конечно, все, что ни есть в мире, связано между собой круговою порукой. Но сфера чувствования этой взаимности живых сил из средоточия личности может быть более или менее ограниченной или расширенной. Вселенское сочувствие гения пробуждено и обострено; в таланте оно лишь чутко дремлет. Нервные нити, простираемые талантом вовне и извне до него досягающие, безмерно короче тех, коими сопряжен гений с отдаленнейшими чувствилищами мировой жизни.
   Талант не знает этих прикосновений как бы чрез пространство; но тем многостороннее обусловлен он, тем теснее охвачен ближайшею связью обстоятельств среды и времени, в плотную ткань которых кажется вотканным его не возвышающееся над историей дело. Замена ближайших связей отдаленнейшими дает гению свободу, какой не ведает талант; но эта свобода искупается отрешенностью духа, доходящею до полного упразднения личной воли в творчестве.
   Так несет талант частную службу, гений -- всеобщую, ибо сообщается со всем. Мимовольно перекликается он светом с чужедальными звездами, отражая в себе неповторимым отражением всезвездность небес. Оттого наш дух может говорить с ним о всем и на все почерпать ответ в его глубоких творениях: их целостный микрокосм, поистине, -- символический отпечаток вселенной.
  

II

  
   Таков был Скрябин, -- и мы, собирающиеся в его память, не имеем нужды оставлять за порогом собрания нашу общую думу о совместно переживаемом, -- единую тяготеющую над нами думу о великом гражданском перевороте наших дней и о судьбах родины, -- уверенные, что в духовном общении с его тенью найдем, если не прямой в нашем тесном и дольнем смысле ответ на эти раздумья, то, быть может, высшее разумение совершающегося и некое трагическое очищение волнующих нас страстей и тревог. Смело можем мы подойти к нему и вопрошать его о всем. Всмотримся же в черты его духовного обличия и попытаемся прочитать в них: что значила для него идея или стихия революции?...
   Но с кем будем мы говорить? С тенью ли ушедшего друга, с человеком ли только, который жил среди нас, -- или с демоном, который жил в человеке и ныне, смеясь над детскою ограниченностью смертной жизни, ведет беседу с другими демонами былых и грядущих времен? Ибо великий деятель не только человек, отпечатлевающийся в его эмпирическом жизнеописании, но и "демонический" (по словоупотреблению Гете), -- роковой, быть может, -- ткач мировых судеб. Часто не знает человек, что творит его демон; часто отрицает он дело своего демона. Мнит, что нечто связывает, когда демон разрешает, -- что нечто упрочивает, когда демон сокрушает, -- что расторгает ржавые узы, когда демон кует новые, -- что рушит чары давнего плена, когда демон ткет иное, тончайшее навождение.
   Был ли революционным демон Скрябина и, если да, -- в какой мере и в каком смысле?
  

III

  
   Трудно, впрочем, ожидать, чтобы кто-либо из современников ответил на первый вопрос не да, а нет. Всем очевидно, что творчество Скрябина было решительным отрицанием предания, безусловным разрывом не только со всеми художественными навыками и предрассуждениями, заветами и запретами прошлого, но и со всем душевным строем, воспитавшим эти навыки, освятившим эти заветы. Разрывом с ветхою святыней было это разрушительное творчество -- и неудержимым, неумолимым порывом в неведомые дотоле миры духа.
   Об этом не спорят; но все ли с равным трепетом чувствуют, что эта музыка, не только в титанических нагромождениях первозданных звуковых глыб, но и в своих тишайших и кристальнейших созвучиях проникнута странной, волшебно-разымчивой силой, под влиянием которой, мнится, слабеют и размыкаются прежние скрепы и атомические сцепления, непроницаемое становится разреженным и прозрачным, логическое -- алогическим, последовательное -- случайным, "распадается связь времен", как говорит Гамлет, -- разведенное же ищет сложиться в новый порядок и сочетаться в иные сродства?
   Божество, вдохновлявшее Скрябина, прежде всего разоблачается, как Разрешитель, Расторжитель, Высвободитель -- Дионис-Лисий или Вакх-Элевферий эллинов.
  

IV

  
   -- "Долго ли устоять соподчиненному строю общепризнанных начал, -- какими воплотились они в изживаемых нами формах общежития, -- и, больше того, всему действующему в нас закону восприятия и переработки явлений, -- после того так прозвучали заклинания, переместившие в нас ту грань, которую мы называем порогом сознания, -- после того как атомы души и атомы естества задрожали однажды новою дрожью в духовном токе этих жуткородных какой-то темной пра-памяти, в нас живущей, мета-гармонических, чужезвучных мусикийских волн?"
   Так, с невольным страхом, спрашивал себя обожженный веющими искрами этого Прометеева светоча слушатель, и внутренний голос предчувственно шептал ему в ответ: "Вот, былое проходит и исчезает, как быстрые тени от бурно стремящегося светоча, -- но куда он стремится, этот светоч, и какие озаряет неизведанные просторы? Не начало ли всеобщего конца -- этот переход за вековечные грани, вдохнувший, в некоем предваряющем осуществлении, мгновенную жизнь в еще неясные прообразы иного сознания, иного бытия?"
   Так, если душа революции -- порыв к инобытию, демон Скрябина был, конечно, одним из тех огнеликих духов, чей астральный вихрь мимолетом рушит вековые устои, -- и недаром знаменовался мятежным знамением древнего Огненосца. Прибавим еще показательную черту: не одних скитальцев, взыскующих лучшей родины, бездомников своеначального почина, отщепенцев от старого духовного уклада, "отшельников и горных путников духа" звал за собою этот демон, но подымал своими заклинаниями всю громаду человечества, как возмущает ангел великого восстания народное море, взрывая вверх все, что улеглось и отстоялось на дне, и в мрачную муть дикого волнения обращая спокойную прозрачность глубин. В торжественнейших утверждениях своего порыва -- или прорыва -- в запредельное Скрябин говорил не языком индивидуальной воли, но хоровым звучанием воздымаемого им из глуби соборного множества. Дивиться ли тому, что столь многих смущает и безумит внятно звучащая в его музыке страшная песня древнего, родимого хаоса?
  

V

  
   Таков был демон Скрябина. Бессознательно ли для человека действовал он в нем, или же человек отвечал ему ясным сознанием и согласием? Скрябин -- один из сознательнейших художников, всецело берущих на себя ответственность за дело своего демона. Он не только упреждал в духе некий всеобщий сдвиг, но и учил, что всемирное развитие движется в катастрофических ритмах. Разрушительные силы в их ужасающем разнуздании знаменовали для него тот момент глубочайшей "инволюции" (погружения в хаос), который служит, по непреложному первозданному закону, началом "эволюции" (восхождения к единству): такова основная схема космических эпох, из коих наша стремительно приближается к своему концу, к своему эволюционному завершению, имя которому, на языке Скрябина, -- Мистерия. Создание Мистерии было целью его жизни: характер, полярно противоположный органически не приемлющему революции Гете, -- он сгорал от нетерпеливого ожидания предвестий конца, за которым уже светало перед его взором новое начало, торопил Рок и ежечасно умышлял освободительное действие.
   О, это действие было несоизмеримо с действием тех, что толпятся на подмостках мировой драмы, облеченные достоинством ее действующих лиц и украшенные титулом исторических деятелей. Для них Скрябин был только созерцателем; они для него -- только носителями типических масок, исполнителями предписанных им и дословно подсказываемых ролей. Скрябин думал, что немногие избранные принимают решения за все человечество втайне и что внешние потрясения происходят в мире во исполнение их сокровенной творческой воли.
   Этот мистик глубоко верил в изначальность духа и подчиненность ему вещества, как и в иерархию духов, и в зависимость движений человеческого множества от мировой мысли его духовных руководителей. Свой дух он сознавал пребывающим в действенном средоточии зачинательных сил и тут как бы подавал свой голос за ускорение разрушительной и возродительной катастрофы мира. Он радовался тому, что вспыхнула мировая война, видя в ней преддверие новой эпохи. Он приветствовал стоящее у дверей коренное изменение всего общественного строя: эти стадии внешнего обновления исторической жизни ему были желанны как необходимые предварительные метаморфозы перед окончательным и уже чисто духовным событием -- вольным переходом человечества на иную ступень бытия.
  

VI

  
   Так творил и мыслил русский национальный композитор, представивший просторолюбивую стихию родной музыки в ее новом виде динамического перестроения и претворения в образы космической беспредельности, -- аполитический художник в жизни, мирный анархист по своим безотчетным влечениям и по вражде к принудительному порядку, суду и насилию; демократ не только по целостной и чистосердечной проникнутости чувством всеобщего братства и трудового товарищества, но и по глубочайшему и постоянному алканию соборности; аристократ по изяществу природы и привычек, как и по своему сочувствию всем формам, в которых отпечатлелась непринудительная иерархийность творческих правд; истый всечеловек, каким является, по Достоевскому, прямой русский, -- и вместе пламенный патриот по живому чувствованию своих духовных корней, по органической любви к складу и преданию русской жизни, по вере в наше национальное предназначение, наконец, по своему глубочайшему самосознанию, -- самосознанию одного из творцов русской идеи...
   Если переживаемая революция есть воистину великая русская революция, -- многострадальные и болезненные роды "самостоятельной русской идеи", -- будущий историк узнает в Скрябине одного из ее духовных виновников, а в ней самой, быть может, -- первые такты его ненаписанной Мистерии. Но это -- лишь в том случае, если, озирая переживаемое нами из дали времен, он будет в праве сказать не только: "земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною", но и прибавить: "и Дух Божий носился над водами" -- о том, что глядит на нас, современников, мутным взором безвидного хаоса.
  
   24 октября 1917 г.
  

СКРЯБИН И ДУХ РЕВОЛЮЦИИ

  
   Статья эта напечатана в сборнике статей "Родное и Вселенское" (Москва. 1918. Изд. Г.А. Лемана и С.И. Сахарова); она является переработкой речи, многократно произнесенной в 1917 г. на разных торжественных заседаниях (сам В.И. указывает, на каких заседаниях именно): первый раз на заседании московского Религиозно-Философского Общества имени Вл. Соловьева; второй -- на заседании московского Общества Сближения с Англией; третий -- на заседании петроградского Общества Английского Флага; четвертый -- на заседании московского Скрябинского Общества.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru