Современныя задачи нравственнаго воспитанія. Проф. K. Н. Яроша. Харьковъ, 1893 г. Все гнило въ современной молодежи: повсюду отсутствіе идеаловъ, недоумѣніе, апатія, а отсюда -- недостатокъ нравственной выдержки, стойкости передъ соблазнами. Болѣзнь вѣка -- безволіе, отсутствіе характера, какъ устойчивости въ добрѣ. Изъ чего же слагается характеръ? Изъ знанія добра, желанія ему слѣдовать и воли. Воспитаніе перваго элемента характера состоитъ въ привитіи ребенку "нравственно-добрыхъ идеаловъ". Но гдѣ искать ихъ? "Объективныхъ, общечеловѣческихъ идеаловъ не существуетъ" (стр. 25), а какимъ-нибудь идеаломъ непремѣнно нужно снабдить ребенка. Всѣ попытки ученыхъ мужей создать абсолютный идеалъ несостоятельны. Да и пытаться незачѣмъ: передъ нами Евангеліе и Христосъ. Этимъ, конечно, всѣ недоумѣнія разрѣшаются: нельзя же различно толковать Евангеліе! Вотъ, напримѣръ, обращикъ истиннаго его пониманія. Говоря о попыткахъ отдѣленія нравственности отъ христіанства, проф. Ярошъ указываетъ, что французскія учебныя программы 1882 г. предписываютъ воспитывать только "честныхъ людей вообще". "Но въ какомъ смыслѣ честныхъ?-- побѣдоносно восклицаетъ почтенный профессоръ.-- Если въ общеевропейскомъ, то это значитъ въ христіанскомъ смыслѣ, потому что вся нравственная атмосфера нынѣшней Европы создана Евангеліемъ" (стр. 56). И такъ весь современный строй Европы (милитаризмъ, наприм., узкій военный патріомизмъ и проч. прелести), или, по крайней мѣрѣ, нравственныя идеи, лежащія въ его основаніи, созданы Евангеліемъ. Неудивительно поэтому встрѣтить нѣсколько выше благоговѣйное цитированіе (по поводу сопоставленія "воспитанія" и "обученія") словъ Мольтке, самодовольно объясняющаго побѣду надъ Франціей нравственною высотой (тоже въ евангельскомъ смыслѣ?) нѣмцевъ, на которую они якобы были подняты воспитаніемъ (стр. 53). Но Евангеліе лишь фонъ. На немъ должно вырисоваться національное воспитаніе въ духѣ "укладовъ" Домостроя, главными чертами котораго древняя "инстинктивная (?) педагогія" выставляла "аскетическіе идеалы и отцовскій авторитетъ": "нельзя отрицать достоинства этихъ воспитательныхъ средствъ, ибо они дали Россіи нравственныя силы небезславно пережить тысячелѣтіе" (стр. 42) (не согласится ли проф. Ярошъ на томъ же основаніи причислить сюда кнутъ, плети и др. тому подобныя "воспитательныя средства"?). А, главное, не нужно забывать великаго дѣйствія на юношество отечественной исторіи (конечно, въ елейномъ духѣ Карамзина): "проведемъ предъ пытливымъ взоромъ юной любознательности благородныя фигуры земскихъ воиновъ Минина, трогательныя личности служилыхъ людей, защитниковъ русской государственности, которые падали (?) одинъ за другимъ во ввѣренныхъ имъ пунктахъ, подъ бурею черныхъ годовъ; вспомнимъ величавыхъ праздолюбцевъ, свидѣтельствовавшихъ истину, не боясь гоненія, пытокъ и смерти" (стр. 38). Укажемъ благолѣпно и нѣкоторые недостатки русскіе. Но примемъ всѣ мѣры, чтобы какъ-нибудь не дошло до слуха воспитанника имя "спеціалиста революцій -- Гарибальди" или "извѣстнаго маньяка и фантазера Роберта Оузна" -- этихъ "узкихъ и ограниченныхъ личностей" (стр. 26 и 31). Остережемся излишняго увлеченія классицизмомъ.
"Едва ли дастъ намъ животворящіе идеалы міръ классической древности съ его въ общемъ узкою и жесткою моралью,-- міръ, скончавшійся именно отъ нравственнаго худосочія въ агоніи скептицизма и разочарованности" (стр. 36). Пусть Западная Европа увлекается классицизмомъ,-- "тамъ эпоха Возрожденія воскресила духъ языческой древности и нанесла христіанской школѣ тяжелый ударъ"... "Но Россія не бросилась съ отступническою радостью въ объятія греко-римскаго язычества и ей остается продолжать рости въ христіанскихъ идеалахъ" (стр. 36--37). Не мѣшаетъ также ввести въ систему средняго образованія законовѣдѣніе, "чтобы заблаговременно воспитывать въ душѣ питомцевъ школы сознательное чувство любви къ отечеству и уваженіе къ закону" (стр. 45). Это, дѣйствительно, не мѣшало бы дѣлать, и не только въ школѣ.
Таково знаніе, таковы нравственно-добрые идеалы. Перейдемъ къ "желанію добра". Какъ возбудить его? Составлять одно съ воспитанниками, не лгать въ воспитаніи, дѣйствовать добрымъ примѣромъ. "Воспитатели, желающіе съ успѣхомъ звать питомцевъ на путь совмѣстнаго совершенствованія, не имѣютъ нужды прибѣгать къ обманному скрыванію своихъ личныхъ слабостей; напротивъ, искреннее сознаніе и сѣтованіе о собственныхъ ошибкахъ служитъ вѣрнымъ залогомъ солидарности и серьезности въ общей работѣ учащихъ и учащихся. Вообще, воздухъ школы долженъ быть проникнутъ самою чистою и прозрачною искренностью". Прекрасно. Но это на стр. 61, на стр. же 70 изъяснено, что такая "слащавая, близорукая любовь, заступающая мѣсто авторитета, приводитъ семью къ разложенію". "Мы не стали,-- говорится тутъ же,-- отдѣлять отъ себя дѣтей, какъ прежде, мы ввели ихъ въ центръ нашей жизни, вслѣдствіе чего они видятъ насъ во всякомъ положеніи, видятъ насъ со всѣми слабостями, видятъ насъ раздраженными, лгунами, тщеславными, смѣшными, они дѣлаютъ насъ предметомъ насмѣшки и критики, и той дѣтской критики, которая ничего не въ силахъ понять, а потому ничего не можетъ простить, поставить на надлежащее мѣсто и въ должную обстановку". И такъ, съ одной стороны -- примѣръ, съ другой -- авторитетъ: "Одинъ изъ величайшихъ даровъ нравственнаго просвѣщенія состоитъ въ сообщеніи юной душѣ способности почтительно чувствовать надъ міромъ личныхъ своихъ идей, желаній и влеченій авторитетъ наставника, власть идеала и долга" (стр. 74). Всякое соревнованіе, столь развитое во Франціи, не должно имѣть мѣста въ школѣ. "Не можемъ не отмѣтить тутъ же, что нашъ дѣйствующій уставъ гимназій мудро обходитъ данайскіе дары соревнованія" (стр. 67) (собственно въ какомъ смыслѣ обходитъ?). Третьимъ элементомъ характера является "воля". Ее надлежитъ развивать физическими упражненіями. Въ процессѣ закаленія воли громадную роль играетъ "задерживаніе желаній", достигаемое строгою дисциплиной и спасительными взысканіями. Такимъ образомъ, мы бѣгло изложили содержаніе четырехъ первыхъ главъ книги; двѣ послѣднія посвящены исторіи воспитательнаго дѣла въ Россіи и изображенію желательнаго типа, воспитателя. Замѣтимъ тутъ же, что послѣдній долженъ обладать всѣми совершенствами. Къ сожалѣнію, остановиться подробно на исторіи воспитательнаго дѣла въ Россіи намъ не удастся. Мѣсто позволяетъ намъ только изучить со словъ проф. Яроша ходъ университетскаго образованія въ Россіи съ начала столѣтія до нашихъ дней.
Вотъ какъ было дѣло. Вездѣ царствовали древніе воспитательные "уклады" -- воспитаніе и ученіе сливалось воедино. Студенты пылали самыми благородными, самыми возвышенными чувствами; профессора были ихъ друзьями-наставниками. Это все происходило въ началѣ столѣтія, въ первой его четверти. "Но потомъ мало-по-малу, подъ вліяніемъ причинъ, о которыхъ мы не будемъ говорить (почему же?), воспитательный элементъ началъ обособляться и сосредоточиваться въ вѣдѣніи инспекціи, причемъ связь этой послѣдней съ университетомъ становится все болѣе и болѣе внѣшней" (стр. 138). Параллельно съ такимъ разрывомъ воспитанія и обученія встрѣчаются маленькія злоупотребленія властью, "иногда" имѣвшія мѣсто... и вдругъ... рай смѣняется адомъ, т.-е. на сцену являются 50-е -- 60-е года со всѣми ужасами среди молодежи, по поводу которыхъ еле хватаетъ бранныхъ и ядовитыхъ словъ у почтеннаго профессора. Затѣмъ все исчезаетъ: и молодежь, и ея безчинства, и намъ сообщаются краткія свѣдѣнія объ уставахъ 1863 и 1884 гг. Что же сталось теперь съ университетскою молодежью? Отвѣтомъ на это служитъ, вѣроятно, та уголовная патологія, съ жертвами которой г. Ярошъ знакомилъ насъ въ началѣ книги: въ его глазахъ вся современная молодежь если еще не сидитъ на скамьѣ подсудимыхъ, то по совершенно независящимъ отъ нея обстоятельствамъ. Такова книга проф. Яроша. Мы хотѣли сначала кратко изложить ея содержаніе и затѣмъ поговорить о взглядахъ автора. Но мы натолкнулись на такое количество перловъ, что не могли отказать себѣ въ удовольствіи хотя бѣгло ознакомить съ нѣкоторыми изъ нихъ публику. Да не подумаетъ читатель, что мы исчерпали всю сокровищницу взглядовъ г. Яроша: при желаніи, онъ найдетъ въ его книгѣ много любопытнаго. Мы ничего не рѣшаемся прибавлять къ нашему по необходимости весьма сжатому пересказу: дѣло говоритъ за себя. Остановимся еще только на двухъ чертахъ разбираемаго трактата. Читатель видѣлъ уже, какимъ изысканно-елейнымъ языкомъ пишетъ нашъ авторъ: считаемъ своею обязанностью засвидѣтельствовать, что благоуханіе приводимыхъ отрывковъ ничто въ сравненіи съ изысканною витіеватостью, журчащею на манеръ ручейка на всѣхъ безъ исключенія 163 страницахъ его книги. Вторая черта, о которой мы не рѣшаемся умолчать, это необычайная ученость автора: каждую свою мысль подтверждаетъ онъ множествомъ цитатъ, такъ что, напримѣръ, въ одномъ мѣстѣ на 17-ти строкахъ ухитряется онъ привести мнѣнія по разнымъ вопросамъ Сёлли, Лейбница, Канта, Монтэня и Аристотеля (стр. 118). Добросовѣстность его въ этомъ отношеніи замѣчательна: "одна ласточка еще не дѣлаетъ весны",-- говоритъ онъ на стр. 10 и не скрываетъ отъ читателя, что изреченіе это принадлежитъ не ему, г. Ярошу, а Аристотелю. Въ одномъ изъ своихъ примѣчаній авторъ разбираемой книги обращается къ читателю съ слѣдующимъ заявленіемъ: "На дѣлѣ же, говоря по совѣсти, едва ли есть между русскими писателями такіе "реакціонеры", которые дѣйствительно желали бы для своего отечества какихъ-нибудь понятныхъ движеній къ худшему, ко временамъ невѣжества, грубости, насилія, подавленія одного элемента населенія другимъ и т. п." (стр. 19). Какъ вы думаете, читатель, есть въ дѣйствительности такіе "реакціонеры" или нѣтъ?