Посторонний
Письмо в редакцию

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПИСЬМО ВЪ РЕДАКЦІЮ

   Въ недавно вышедшемъ сочиненіи профессора Карѣева "Основные вопросы философіи исторіи" выражается, между прочимъ, почтительное удивленіе передъ извѣстной тріадой Гегеля, которая, по замѣчанію автора, оправдывается рѣшительно во всѣхъ областяхъ мыслы и жизни. Всякая, дескать, исторія состоитъ въ послѣдовательной смѣнѣ тезиса, антитезиса и синтезиса, положенія, отрицанія и, наконецъ, примиренія того противорѣчія, которое заключается въ двухъ первыхъ членахъ тріады; примиреніе это достигается отрицаніемъ отрицанія и, слѣдовательно, возвращеніемъ къ исходному пункту, дополненному пріобрѣтеніями, сдѣланными на второй, средней ступени развитія. Г. Карѣевъ не первый дѣлаетъ замѣчаніе насчетъ всеобъемлемости гегелевской формулы. Не говоря о самихъ гегельянцахъ, люди, не имѣющіе ничего общаго съ ученіемъ знаменитаго прусскаго философа, не рѣдко съ удивленіемъ останавливаются передъ формулою, выработанною въ сферахъ чистаго духа, идѣже нѣсть болѣзнь, ни печаль, ни воздыханіе, но нѣтъ и радостей, и, однако, страннымъ образомъ охватывающею исторію всѣхъ болѣзней, печалей и воздыханій, равно какъ и всѣхъ радостей.
   Я думаю, какъ и вы, конечно, что и въ сферахъ чистаго духа, какъ въ прочихъ житейскихъ дѣлахъ, имѣла мѣсто извѣстная комбинація опытовъ и наблюденій, легшая въ основаніе обобщенія, давшая возможность угадать всеобъемлющій законъ, если онъ въ самомъ дѣлѣ существуетъ, или породившая ошибку, если законъ не оправдывается дѣйствительностью, Я отнюдь не помышляю заниматься раскрытіемъ и разъясненіемъ секрета формулы трехчленнаго діалектическаго развитія. Мнѣ хочется только обратить ваше вниманіе на тѣ ни мало не таинственныя, чисто житейскія обстоятельства, въ силу которыхъ умъ человѣческій склоненъ располагать нѣкоторые свои опыты и наблюденія именно въ порядкѣ тройственной смѣны положенія, отрицанія и примиренія. И вы не взыщете, если не ради самой гегелевской тріады поведу я этотъ разговоръ, а тоже въ виду кое-какихъ житейскихъ дѣлъ и дѣлишекъ.
   Что касается исторіи въ тѣсномъ смыслѣ слова, то есть исторіи человѣческихъ отношеній, то любопытно, что въ этой области, по трехчленному дѣленію, проходили люди, даже совсѣмъ незнакомые съ философіей Гегеля. Таковы, напримѣръ, Огюстъ Контъ, сгруппировавшій исторію человѣчества въ три періода: теологическій, метафизическій и позитивный. Таковъ Луи-Бланъ, для котораго исторія представляетъ послѣдовательную смѣну трехъ принциповъ: авторитета, индивидуализма и братства. Интересно далѣе, что, какъ для Конта, такъ и для Луи-Блана послѣдняя ступень развитія есть дѣйствительно какъ бы возвращеніе въ извѣстномъ смыслѣ къ первой ступени. Это ясно изъ прямого сопоставленія принциповъ теологическаго и авторитета съ одной стороны и позитивнаго и братства -- съ другой, а еще болѣе изъ личнаго отношенія обоихъ мыслителей къ этимъ принципамъ: Конту теологическій фазисъ несравненно симпатичнѣе, чѣмъ метафизическій, а Луи-Бланъ съ гораздо большею ненавистью относится къ періоду индивидуализма, чѣмъ къ ступени авторитета.
   Оно и понятно. Въ то время, когда писалъ и дѣйствовалъ Луи-Бланъ, то, что онъ называлъ принципомъ авторитета, было совершенно расшатано, или, по крайней мѣрѣ, казалось расшатаннымъ. Это было нѣчто исторически законченное, сданное въ архивъ и слѣдовательно безопасное. Индивидуализмъ, напротивъ, гордо несъ свою вѣнчанную лаврами недавнихъ побѣдъ голову. Это была настоящая сила настоящей минуты, и натурально, что, даже при одинаковой степени враждебности къ принципамъ авторитета и индивидуализма, практика жизни должна была подсказывать представителю принципа братства несравненно большую напряженность отрицанія по адресу индивидуализма. Но и независимо отъ дѣйствительной или только кажущейся слабости остатковъ прошедшаго, зачатки будущаго естественно склонны вступать въ практическій союзъ съ ними въ виду общаго врага -- настоящаго. Это, можетъ быть, наиболѣе яркое и наичаще повторяющееся оправданіе поговорки "крайности сходятся". Крайности дѣйствительно сходятся, чтобы тяготѣть на одинаково имъ мѣшающую середину. Прошедшее, настоящее и будущее, отживающее, существующее въ болѣе или менѣе полномъ видѣ и зарождающееся -- эта троица лежитъ въ основаніи всякой системы партій, политическихъ, литературныхъ, экономическихъ, философскихъ. Партіи могутъ дробиться на оттѣнки, сообразно осложненіямъ текущей минуты; оттѣнки эти могутъ вступать между собою въ разнообразныя комбинаціи, заключать законные и незаконные союзы, дѣлать другъ другу теоретическія и практическія уступки; но въ основаніи всей этой иногда очень запутанной системы все-таки лежатъ три момента: прошедшее, настоящее и будущее. И въ этомъ столь же мало таинственнаго, какъ и въ томъ, напримѣръ, что французскій глаголъ, имѣющій и l'imparfait и le plus-que-parfait, и le passé défini и le passé indéfini, и le futur absolu и le futur antérieur въ сущности, однако, знаетъ только три времени: прошедшее, настоящее и будущее. Въ виду этого историкъ, если онъ жертвуетъ второстепенными мелкими явленіями для установленія схемы историческаго прогресса въ общихъ, крупныхъ чертахъ, склоненъ непремѣнно къ троичной формулѣ, причемъ онъ замѣтитъ и взаимное тяготѣніе прошедшаго и будущаго. А если онъ и самъ практическій дѣятель въ какой бы то ни было отрасли, то и на немъ, по всей вѣроятности, такъ или иначе отразится это тяготѣніе.
   Но этого мало. Дѣло не только въ механикѣ борьбы партій, при которой наличный, торжествующій въ данный моментъ порядокъ вещей подвергается ударамъ справа и слѣва, что уже само по себѣ до извѣстной степени сближаетъ правыхъ и лѣвыхъ. Если искать въ исторіи мысли человѣка, наиболѣе страстно и убѣжденно звавшаго людей, во имя будущаго, назадъ, къ исходному пункту исторіи, къ "тезису", то, конечно, это будетъ Руссо. Весь сонмъ яростнѣйшихъ ретроградовъ всѣхъ временъ и народовъ не сказалъ больше его противъ цивилизаціи, которая является въ данномъ случаѣ "антитезисомъ". И, однако, Руссо былъ несомнѣнно человѣкомъ будущаго, а не прошедшаго, и именно въ этомъ направленіи повліялъ на европейскую мысль, поспособствовалъ образованію цѣлой школы. Оставимъ въ покоѣ фантастичность очертаній, въ которыхъ рисовался воображенію Руссо золотой вѣкъ человѣчества, современный его колыбели; фантастичность гораздо, впрочемъ, меньшую, чѣмъ обыкновенно думаютъ, такъ что правильнѣе было бы даже говорить не о фантастичности, а объ односторонности. Конечно, не все было добро зѣло, когда человѣкъ, невѣжественный, нищій и грубый, боролся съ дикими звѣрями за существованіе въ лѣсахъ и пещерахъ. Но не въ этомъ и дѣло. Злое слово Вольтера: "Читая Руссо, такъ и хочется побѣжать на четверенькахъ" -- это злое слово справедливо только въ очень поверхностномъ смыслѣ, если имѣть въ виду лишь страстную живописность отдѣльныхъ выраженій. Въ сущности, Руссо не отрекался ни отъ одного изъ духовныхъ и матеріальныхъ благъ, Добытыхъ цивилизаціей, но онъ желалъ иного ихъ распредѣленія и направленія, и именно такого, въ какомъ располагалось скудное достояніе первобытнаго человѣка. Иначе говоря, Руссо отвергаетъ не степень развитія цивилизаціи, а лишь ея типъ, и наоборотъ, въ первобытной жизни онъ цѣнитъ только ея типъ, ни мало не сомнѣваясь, что невѣжество, суевѣріе, нищета, грубость, какъ спутники низкой ступени развитія, подлежатъ изгнанію. Задача будущаго состоитъ, слѣдовательно, по Руссо, отнюдь не въ томъ, чтобы всѣ люди или какая-нибудь часть ихъ бѣгала на четверенькахъ, а въ сочетаніи первобытнаго типа съ высокою степенью развитія. Это и будетъ искомый "синтезисъ".
   Не то ли же самое думаетъ сухой, строго-логическій гегельянецъ Марксъ, когда говоритъ: "Капиталистическій способъ производства и присвоенія, а, слѣдовательно, и капиталистическая частная собственность есть отрицаніе индивидуальной частной собственности, основывающейся на собственномъ трудѣ. Отрицаніе капиталистическаго производства производится имъ же самимъ и неизбѣжностью собственнаго процесса. Это -- отрицаніе отрицанія. Оно снова возстановляетъ индивидуальную собственность, но на основаніи пріобрѣтеній капиталистической эры, то есть на основаніи коопераціи свободныхъ работниковъ и ихъ общиннаго владѣнія землею и средствами производства, произведенными самими работниками".
   Приглядываясь, однако, ближе къ дѣлу, не трудно усмотрѣть, что всѣ подобныя схемы, повидимому, такъ блистательно поддерживающія законъ трехчленнаго діалектическаго развитія, страдаютъ произвольностью. Говоря гегелевской терминологіей, для Руссо "тезисомъ" была жизнь дикаря, и "антитезисъ" начался съ того момента, когда, по его живописному выраженію, человѣкъ обгородилъ клочекъ земли и сказалъ: "это мое". Для Луи Плана или Маркса "тезисъ" стоитъ гораздо позже -- въ среднихъ вѣкахъ, съ разваломъ которыхъ начинается періодъ отрицанія. Но и въ средніе вѣка Марксова "индивидуальная частная собственность, основывающаяся на собственномъ трудѣ", отнюдь не была преобладающимъ факторомъ, а Луи Плану приходится открывать проявленія принципа "братства" въ самомъ разгарѣ полновластія принципа "авторитета". Очевидно, всѣ эти схемы представляютъ не картину дѣйствительности или даже только ея пропорцій, а только удовлетворяютъ склонности человѣческаго ума мыслить всякій предметъ въ состояніяхъ прошедшаго, настоящаго и будущаго; причемъ умъ этотъ естественно стремится сочетать для будущаго все, что есть хорошаго въ прошедшемъ и настоящемъ.
   Теперь позвольте мнѣ сдѣлать выписку изъ одной лондонской корреспонденціи "Новаго Времени"; собственно не изъ самой корреспонденціи, а изъ цитируемой въ ней статьи газеты "Standard". Статья написана богатымъ фабрикантомъ. Онъ жалуется, что, несмотря на то, что его "совѣсть мучится сознаніемъ несправедливости и глупости настоящаго состоянія общества", онъ, подобно многимъ другимъ, не въ состояніи выйти изъ своего фальшиваго положенія и осужденъ только на палліативныя мѣры для борьбы со зломъ, вызываемымъ несправедливою системою, которую онъ принужденъ поддерживать. "Мы, говоритъ онъ: -- только крошечныя звѣнья въ огромной цѣпи ужасной организаціи -- соперничающей торговли -- и только полное расклепаніе этой цѣпи можетъ дѣйствительно освободить насъ. Именно это-то сознаніе безпомощности нашихъ индивидуальныхъ усилій и вооружаетъ насъ противъ собственнаго нашего класса и заставляетъ насъ принимать дѣятельное участіе въ агитаціи, которая, если будетъ успѣшна, лишитъ насъ нашего положенія капиталистовъ. Пожертвовать этимъ положеніемъ, я думаю, не покажется намъ тяжелымъ, потому что, если мы вѣрно оцѣниваемъ то благо, которое состояніе общественнаго порядка должно принести свѣту, мы получимъ взамѣнъ дары, которыхъ нельзя достать за деньги. Видѣть конецъ нищеты и роскоши, найти досугъ, удовольствіе и утонченность общими среди тѣхъ, которые выполняютъ грубую работу міра, видѣть чистое, здоровое искуство, развивающееся невольно изъ этого счастія; видѣть наши милые острова освобожденными отъ скареднаго обезображенія слѣдовъ унижающей борьбы за существованіе и за богатство -- стоитъ ли что-нибудь, что можно пріобрѣсти за деньги, удовольствія участвовать въ подобной жизни и чувствовать, что каждый изъ насъ участвуетъ въ поддержаніи этого порядка? Мнѣ кажется, что въ настоящее время богатые люди пытаются купить жизнь въ родѣ этой, стремясь окружить себя, при помощи огромныхъ расходовъ, призракомъ порядка и довольства, и въ результатѣ получаютъ за всѣ эти деньги только одинъ миражъ". Авторъ увѣренъ, что "перемѣна произойдетъ и что наилучшая гарантія противъ насильственнаго переворота заключается въ пробужденіи совѣсти богатыхъ и состоятельныхъ и въ ихъ готовности отречься отъ своихъ классовыхъ притязаній въ пользу того соціальнаго порядка, который несомнѣнно нарождается".
   Это одинъ изъ многочисленныхъ и разнообразныхъ голосовъ, выработанныхъ отчасти непосредственно самымъ теченіемъ европейской жизни, а отчасти ея отраженіемъ -- тою школою писателей, которая развилась изъ критики Руссо. Было время, когда личность европейскаго человѣка, выпущенная изъ оковъ "авторитета", какъ сказалъ бы Луи Бланъ, или "теологическаго фазиса", какъ предпочелъ бы выразиться Огюстъ Контъ, ринулась на свой собственный страхъ въ метафизику въ области мысли, въ голый либерализмъ въ области политики, въ свободную конкурренцію въ области экономіи. Прошедшее казалось развѣ только недобитымъ, будущее едва выглядывало въ парадоксальныхъ протестахъ Руссо, да въ кое-какихъ судорожныхъ движеніяхъ, истинный смыслъ которыхъ не съ разу обнаружился. Но прошли года, и ликующее настоящее стало омрачаться. Снизу все сильнѣе и сильнѣе начали раздаваться требованія тѣхъ, кого это настоящее обдѣлило благами цивилизаціи, добытыми вѣковыми усиліями всего человѣчества. Но и на верху, тѣ, кто, повидимому, пользуется всѣми цвѣтами и плодами цивилизаціи, не нашли успокоенія въ предоставленной имъ вольной волѣ. Дѣло въ томъ, что эта вольная воля оказалась довольно двусмысленною, ибо, какъ видите, даже богатый англійскій фабрикантъ признаетъ себя въ концѣ концовъ крошечнымъ звеномъ "огромной цѣпи ужасной организаціи", изъ которой онъ рѣшительно не можетъ выбиться. Вообще результаты якобы вольной воли оказались печальны. Яснѣе и проще всего сказались они въ области мысли. Мысль, сбросившая съ себя всякіе авторитеты, величественно поднялась въ надзвѣздныя сферы чистаго духа и тамъ изъ самой себя и только изъ себя начала строить зданіе метафизики. Одна метафизическая система создавалась за другою, одна за другою валилась, пока, наконецъ, процессъ не завершился нирваной, философіей отчаянія, самоубійства и міроубійства. Къ счастію, рядомъ съ этимъ процессомъ шло и идетъ развитіе науки, то есть работа мысли, признающей, что она не можетъ положиться лишь на себя, что свобода отъ опыта и наблюденія есть отнюдь не дѣйствительная свобода, а простая невозможность. Разочарованіе проникло и въ другія стороны системы, замѣнившей собою старый порядокъ. Экономическіе кризисы, политическія революціи, личная неудовлетворительность, чувство страха, "больная совѣсть" -- все это подтачивало и доселѣ подтачиваетъ систему. А тѣмъ временемъ старое успѣло оправиться, прошедшее, казавшееся развѣ только недобитымъ, воскресло во всеоружіи. Но такъ какъ система все-таки крѣпка и ловко вплетается даже въ поры возрожденного стараго порядка, то послѣдній прибѣгаетъ къ лицемѣрному заигрыванію съ будущимъ. Такъ, Наполеонъ III-й кокетничалъ съ рабочимъ вопросомъ, такъ кокетничаетъ и ученикъ его, превзошедшій своего учителя, для чего уже и слово изобрѣтено: "государственный соціализмъ".
   Кстати. Проэктамъ Бисмарка очень посчастливилось въ нашей газетной печати именно подъ титуломъ государственнаго соціализма, тогда какъ имъ гораздо болѣе приличествуетъ наименованіе военно-бюрократическаго заигрыванія съ соціализмомъ. Газеты то и дѣло сочувственно помаваютъ глазами въ сторону этихъ мѣропріятій, въ то же время весьма холодно, а подчасъ и презрительно трактуя англійскія дѣла, гдѣ нѣчто, болѣе достойное названія государственнаго соціализма, нетолько проповѣдуется частными людьми, но до извѣстной степени вводится и въ жизнь министерствомъ Гладстона. Достовѣрно во всякомъ случаѣ, что поведеніе Гладстона въ аграрныхъ ирландскихъ дѣлахъ, очень скромное съ отвлеченной точки зрѣнія и съ точки зрѣнія самихъ ирландцевъ, уже потому несравненно достопримѣчательнѣе мѣропріятій Бисмарка, что именно въ Англіи совершается эта брешь въ системѣ свободной частной земельной собственности. И Гладстонъ стоитъ въ этомъ отношеніи совсѣмъ не одиноко, онъ даже прямо вынужденъ къ такому образу дѣйствія повелительными требованіями самой жизни и общественнаго мнѣнія. Любопытно, что газета "Недѣля", тоже помавающая главою по адресу Бисмарка, недавно оттрепала за вихры, какъ "мальчишку и щенка", американскаго экономиста Генри Джорджа, читающаго въ Англіи лекціи на тему государственнаго соціализма и съ серьёзностью и глубиною мыслей котораго читатели "Отечественныхъ Записокъ" могли познакомиться изъ статей г. Южакова. Возвращаясь въ No 6 къ этого рода явленіямъ англійской жизни, газета, между прочимъ, пишетъ: "Англія, повидимому, намѣрена отказаться отъ роли пассивной зрительницы рабочаго движенія и принять самостоятельное участіе въ организаціи труда на новыхъ началахъ. Основалось "демократическое общество", во главѣ котораго стали выдающійся политико-экономъ Гайндманъ и поэтъ Уилльямъ Моррисъ; теперь они уже издаютъ ежемѣсячный журналъ "То-Day" ("Сегодня") и еженедѣльную газету "Justice", въ которыхъ энергично проводятъ свои теоріи общественнаго переустройства -- теоріи довольно фантастическія. Идеалъ человѣчества они видятъ въ полномъ уничтоженіи всякихъ національныхъ и религіозныхъ различій, въ замѣнѣ частной собственности -- государственною, въ работѣ каждаго отдѣльнаго члена великой всемірной семьи на пользу всего человѣчества".
   Спрашивается, почему этотъ "идеалъ" -- идеалъ, замѣтьте, ибо Гайндманъ и Моррисъ не думаютъ, чтобы завтра же такъ все и вышло по щучьему велѣнью -- почему онъ "фантастиченъ"? Всякій изъ насъ знаетъ, что, но христіанскому ученію, нѣсть эллинъ ни іудей; всякій христіанинъ, равно какъ и всякій другой вѣрующій, надѣется на религіозное объединеніе человѣчества. Слѣдовательно, эта часть программы общества не должна бы, кажется, представляться намъ такъ ужь очень фантастическою. А что "каждый членъ великой всемірной семьи" долженъ работать "на пользу всего человѣчества", объ этомъ едва ли не въ прописяхъ даже излагается, въ старыхъ, забытыхъ нынѣ прописяхъ, по все-таки прописяхъ. Откуда же эта утрированная трезвенность "Недѣли"? Почему въ старой, чопорной, сухой, прославленной своимъ черствымъ эгоизмомъ Англіи даже "выдающемуся политико-эконому" не кажется фантастическимъ то, что бракуется у насъ въ этомъ смыслѣ даже г. Гайдебуровымъ? Мы вѣдь молоды, а кромѣ того, говорятъ, еще и "всечеловѣки" -- отчего же это такъ выходитъ? Тутъ не въ г. Гайдебуровѣ дѣло и вообще не въ "Недѣлѣ", объ которой столько же давно, сколько и справедливо сказано: "мели, Емеля, твоя недѣля". Эту утрированную трезвенность, при распинаніи за свое "всечеловѣчество", вы можете нынѣ на каждомъ шагу встрѣтить, она въ воздухѣ носится, заражая его ядомъ плоскости, тупости и лицемѣрія. Что же мы дѣлали за все то время, когда Европа совершала свой отчасти радостный и блистающій, отчасти мученическій историческій путь, который выше очерченъ въ слишкомъ бѣглыхъ и немногихъ словахъ?
   А! Это любопытная исторія. И у насъ былъ свой старый порядокъ, и свой періодъ возрожденія, когда съ паденіемъ крѣпостного права русскіе люди не то, чтобы совсѣмъ на вольной волѣ очутились, но все-таки стали дышать рѣзко измѣнившимся воздухомъ. Это былъ тоже "антитезисъ". Но тутъ произошло нѣчто удивительное и можетъ быть безпримѣрное въ исторію Мы настоящимъ образомъ не жили этимъ антитезисомъ. Новый воздухъ, казалось бы, столь живительный для сдавленныхъ легкихъ, былъ отравленъ скептицизмомъ. Мы были богаты чужимъ, европейскимъ опытомъ, мы знали, что та система, которая смѣнила въ Европѣ старый порядокъ, уже подточена поступательнымъ ходомъ исторіи и работою европейской мысли, доставлявшей намъ свои послѣдніе продукты. Спору нѣтъ, ликованія были, да и какъ же не ликовать, когда дышать легче стало, по ликованіе было непродолжительное, потому что изъ-за настоящаго выглядывало будущее, тотъ "синтезисъ", къ которому Европа пришла собственнымъ опытомъ, а не чужимъ, какъ мы. Вообще, прошедшее, настоящее и будущее сплелось въ такой запутанный и сложный клубокъ, который рѣшительно не могъ быть предусмотрѣнъ никакой формулой трехчленнаго діалектическаго развитія.
   Богатство чужого опыта, имѣя свои выгодныя и невыгодныя стороны, привело къ послѣдствіямъ, въ высшей степени любопытнымъ. Во-первыхъ, люди неискренніе или преслѣдовавшіе кастовые интересы, имѣли передъ собой цѣлый арсеналъ аргументовъ и положеній, выработанныхъ Европою въ разные періоды своей исторіи. Тамъ эти аргументы и положенія приросли каждый къ своему опредѣленному мѣсту. Намъ же, не участвовавшимъ въ ихъ выработкѣ, ничего не стоило отодрать ихъ съ корня и перенести въ совсѣмъ не подходящее помѣщеніе. Поэтому-то у насъ и могло быть такое любопытное явленіе, что крѣпостники требовали для мужика "свободы отъ земли" во имя либеральной политической экономіи. Позже, во времена "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" редакціи Корша, либералы ратовали противъ свободной торговли. Всѣ эти противорѣчія объясняются очень просто, если имѣть въ виду, что мы только-что начинали жить за свой собственный счетъ и никакого личнаго опыта не имѣли, но за то въ нашемъ распоряженіи былъ весь европейскій опытъ. Землевладѣлецъ, урѣзанный реформой, былъ въ родѣ новорожденнаго младенца по неумѣлости, неготовости, безпомощности. Но онъ зналъ, что въ Европѣ землевладѣльцы устраиваются иногда недурно и безъ крѣпостного труда, если на лицо есть достаточное количество безземельныхъ земледѣльцевъ, способныхъ обратиться въ фермеровъ и батраковъ. Зналъ онъ также, что Европа выработала цѣлую научную или якобы научную доктрину, доказывающую, между прочимъ, отсталость общиннаго землевладѣнія и необходимость свободнаго обращенія земли и труда, какъ и всякаго другого товара на рынкѣ. А какая это доктрина, либеральная или не либеральная, совпадающая съ другими его вожделѣніями или не совпадающая, не все ли это равно ему, новорожденному младенцу? Съ другой стороны, средняго, просвѣщеннаго торгово-промышленнаго класса, настоящаго и законнаго носителя либерализма въ Европѣ, у насъ не было, а идеи либеральныя были доставлены къ намъ оттуда полностію. Предстояло создать просвѣщенный торгово-промышленный классъ, а изъ европейскаго опять-таки опыта либералы наши знали, что это довольно удобно достигается "покровительствомъ отечественной промышленности"; отсюда борьба либераловъ съ свободной торговлей, борьба, тѣмъ болѣе для нихъ легкая, что вѣдь они не сами выработали свои либеральныя идеи...
   Гораздо однако любопытнѣе явленія, происходившія въ сферахъ, удаленныхъ отъ какихъ бы то ни было классовыхъ интересовъ, въ казовомъ концѣ нашей интеллигенціи, въ сферахъ идеала и безкорыстной мысли. Если сознательные или безсознательные представители и застунники различныхъ обособленныхъ интересовъ съ легкимъ сердцемъ брали изъ либеральнаго ученія то, что имъ было нужно, отвергали все ненужное, хотя и логически связанное съ нужнымъ, то въ сферахъ идеала либерализмъ не то что потерпѣлъ полное фіаско, а прямо такъ и явился въ нашу жизнь съ печатью фіаско, понесеннаго имъ въ Европѣ. Разумѣется, когда позволено было курить на улицахъ, такъ никто не отказывалъ себѣ въ этомъ невинномъ удовольствіи, символически выражавшемъ наступленіе періода возрожденія; когда мысль и слово получили нѣкоторую относительную свободу, всякій желалъ этою свободою воспользоваться. Но мы встрѣтили свою маленькую свободу отнюдь не съ такою чистою и цѣльною радостію, съ какою когда-то Европа встрѣтила свою большую свободу. И нетолько потому, что свобода наша была маленькая. Нѣтъ, тутъ замѣшалось все тоже фатальное вліяніе чужого опыта. Европеецъ сбрасывалъ съ себя ветхаго человѣка смѣло, бодро, даже дерзко, "не предвидя отъ сего никакихъ послѣдствій", то есть никакихъ дурныхъ послѣдствій. А когда намъ пришлось сбрасывать съ себя ветхаго человѣка, эти послѣдствія обнаружились уже въ полномъ размѣрѣ и мы знали это; а потому налагали на себя въ атмосферѣ своей маленькой свободы тяжелыя эпитеміи.
   Возьмемъ примѣръ, удобный по своей безобидности. Когда европейская мысль сбросила съ себя оковы "авторитета", она не знала никакого удержу и не хотѣла знать ничего, кромѣ личнаго самоудовлетворенія; все понять, все узнать, все сущее и долженствующее существовать изъ себя и для себя построить; всякія ограниченія мысль отвергала. Но мы знали, чѣмъ кончился этотъ дерзкій полетъ мысли и потому -- явленіе въ высшей степени замѣчательное -- при старомъ порядкѣ у насъ были гегельянцы, шеллингіянцы и проч., но всѣ они исчезли въ періодъ возрожденія; если мы и увлеклись въ это время "метафизикой", то только въ формѣ матеріализма, который, по самой сущности своей, сдерживаетъ пареніе свободнаго духа ограниченіями "физики". Но этого мало. Самовольное и самодовлѣющее пареніе свободнаго духа представилось намъ нетолько со стороны своей ненаучности, а и со стороны почти преступности. Никогда въ Европѣ не было такихъ пламенныхъ и въ тоже время систематическихъ протестовъ противъ "мысли для мысли", "науки для науки", "искуства для искуства", какъ у насъ. Нашей маленькой свободой мы не хотѣли и не могли воспользоваться для себя, для самоуслажденія: мы сдѣлали изъ своей науки, изъ своей философіи и искуства обязанность. Да такія ли мы еще на себя эдитеміи налагали. Вспомните, мы своихъ героевъ прямо на гвозди, въ буквальномъ смыслѣ, клали! Та "больная совѣсть", которая мучитъ вышецитированнаго англійскаго фабриканта, знакома намъ уже слишкомъ двадцать лѣтъ. Но познакомились мы съ ней не совсѣмъ такъ и даже совсѣмъ не такъ, какъ этотъ англичанинъ.
   Такой крупный и рѣзкій фактъ, какъ паденіе крѣпостного права, составлявшаго основу всей нашей жизни, уже самъ по себѣ долженъ былъ, такъ сказать, взболтать общественную совѣсть и породить, если не прочное, то во всякомъ случаѣ страстное желаніе передѣлать всю жизнь заново, пересмотрѣть весь ходячій нравственный кодексъ. Стыдъ за свое прошлое, самоуниженіе и самооплеваніе за него -- были при этихъ условіяхъ очень естественны. Выработать что-нибудь новое изъ себя было бы и вообще трудно въ виду многовѣковой исторіи Европы, которая уже всякіе виды видала, а тѣмъ болѣе это было трудно въ такую спѣшную, тревожную минуту. По ходу дѣла надо бы намъ было взять изъ Европы либерализмъ -- у насъ вѣдь происходила "эмансипація": освобожденіе крестьянъ, освобожденіе мысли и слова и проч. Но, къ счастію или къ несчастію, мы знали, что для Европы этотъ "антитезисъ" есть уже пройденная ступень, по крайней мѣрѣ, теоретически, и что это засвидѣтельствовано тяжелымъ, мученическимъ опытомъ. Понятно, что, вкусивъ плода познанія добра и зла, хотя бы только мыслію и съ чужого дерева, мы не могли дышать воздухомъ этого "антитезиса" съ цѣльнымъ увлеченіемъ, "безъ размышленій, безъ борьбы, безъ думы роковой". Понятно далѣе, что роковая дума должна была состоять главнымъ образомъ въ томъ, чтобы обойти пройденную Европой ступень, такъ какъ она оказалась неокончательной и неудовлетворительной. Отсюда нашъ идеализмъ и жадное заглядываніе въ будущее, наше стремленіе найти въ самомъ фундаментѣ русской жизни, въ народѣ, точки опоры для сокращенія скорбнаго историческаго пути. Но отсюда же -- увы!-- и непрочность нашего идеализма, всегдашняя его готовность размѣняться на утрированную трезвенность или погрязнуть въ путаницѣ двусмысленностей и схоластическихъ тупостей. Вышеупомянутый англійскій фабрикантъ, можно сказать, упился свободой и другими дарами цивилизаціи, онъ знаетъ цѣну ихъ и, можетъ быть, уже отецъ и дѣдъ, и прадѣдъ его купались въ этомъ морѣ. Поэтому, ему трудно отрѣшиться отъ всего этого и увидѣть оборотную сторону медали. Но разъ онъ ее увидалъ, разъ потянуло его къ иной, лучшей жизни, онъ, можетъ быть, и не найдетъ для себя лично практическаго исхода, но ужь не собьется съ теоретическаго пути и не утратитъ вѣры. Намъ, напротивъ, очень легко отрицать дары цивилизаціи, потому что мы вѣдь ее только понюхали, а тѣмъ паче нѣтъ у насъ на этотъ счетъ никакихъ традицій. Но за то мы не выстрадали и скорбной стороны европейской цивилизаціи, мы эту сторону изъ чужого, а не изъ своего опыта знаемъ. Это -- даровое наслѣдство, не нами нажитое. А извѣстно, что глупому сыну не въ помощь наслѣдство. Къ счастію, не всѣ сыновья глупы...
   Извините, я на этомъ кончу. Я хотѣлъ говорить о нашихъ беллетристахъ народнаго быта: недавно вышли сочиненія Левитова, г. Златовратскій выпустилъ первый томъ своихъ сочиненій, а кромѣ того за мной еще конецъ бесѣды о Глѣбѣ Успенскомъ. Вмѣсто маленькаго введенія, которое я хотѣлъ предпослать этому разговору, какъ-то вышло это письмо.

Посторонній.

"Отечественныя Записки", No 3, 1884

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru