Кареев Николай Иванович
Естественное право и субъективная социология

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Естественное право и субъективная соціологія.

По поводу одной новой книги.

I.

   Недавно, въ статьѣ "Нужно-ли возрожденіе естественнаго права?" {Рус. Бог., 1902 г., апрѣль.} мною было отмѣчено нѣкоторое сходство, существующее, по моему мнѣнію, между "естественнымъ правомъ" въ новой его постановкѣ и субъективнымъ направленіемъ "русской соціологической школы" семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годовъ. Положимъ, названное право и не "право" вовсе, а если и право то ни въ какомъ уже случаѣ не "естественное", но вопросъ, конечно, не въ терминологіи, а въ пониманіи самаго существа дѣла, оно же, это существо, заключается въ томъ, что и "естественное право", и "субъективная соціологія" ставятъ передъ нашею мыслью одну и ту же задачу не одного только теоретическаго, но и этическаго отношенія къ вопросамъ общественной жизни. Къ сожалѣнію,-- указывалъ я при этомъ,-- русскіе юристы, воскрешающіе въ наши дни естественное право, совершенно игнорируютъ то, что сдѣлано было русскими соціологами по вопросу, интересующему представителей этого новаго направленія въ современной юриспруденціи. Это было нами обнаружено на разборѣ статьи проф. Гессена, послужившей поводомъ къ написанію нашей замѣтки, и то же самое подтверждается книгой проф. Новгородцева "Кантъ и Гегель въ ихъ ученіяхъ о правѣ и государствѣ" (М. 1901), о которой будетъ идти рѣчь въ настоящей статьѣ.
   Книга г. Новгородцева -- докторская диссертація, находящаяся въ тѣснѣйшей связи съ его магистерской диссертаціей "Историческая школа юристовъ" (М. 1896), такъ какъ обѣ темы были ему внушены интересомъ къ судьбамъ естественнаго права въ юридической литературѣ. Г. Новгородцевъ принадлежитъ числу новыхъ юристовъ, стремящихся возродить естественной право, и при томъ, конечно, вовсе не въ смыслѣ теоріи происхожднія права, а въ смыслѣ нравственнаго суда надъ правомъ. Это та же точка зрѣнія, что и г. Гессена, т. е. точка зрѣнія, съ которой философская теорія права не можетъ ограничиваться одними синтетическимъ и объективнымъ изученіемъ дѣйствительности, а требуетъ еще субъективно-этическаго къ ней отношенія. Все очень хорошо, и будь г. Новогородцевъ знакомъ съ такъ называемой "субъективной соціологіей", конечно, онъ въ ней нашелъ бы много родственныхъ для себя воззрѣній. Но дѣло въ томъ, что русскіе юристы, возрождающіе въ настоящее время естественное право, воспитались почти исключительно подъ вліяніемъ одной нѣмецкой юридической литературы и очень мало (чтобы не выразиться сильнѣе) обращаютъ вниманія на литературу соціологическую, которая имѣетъ представителей своихъ преимущественно внѣ Германіи, а именно во Франціи, въ Англіи съ Америкой, наконецъ, въ Россіи. Это мы сказали о г. Гессенѣ и это повторяемъ теперь о г. Новгородцевѣ. Вотъ и частная черта сходная между ними, указывающая на то, что свои взгляды относительно русской соціологической литературы они черпаютъ изъ одного и того же источника, такъ сказать, на слово вѣря этому источнику. Въ послѣднемъ десятилѣтіи XIX в. у насъ усиленно пропагандировался экономическій матеріализмъ, сторонники котораго всячески старались дискредитировать "субъективную соціологію". Если съ какой-либо стороны экономическій матеріализмъ въ нашей литературѣ и встрѣтилъ отпоръ, то именно со стороны названной соціологической школы. Между тѣмъ, г. Гессенъ, говоря сочувственно объ оппозиціи экономическому матеріализму,какъ объ одномъ изъ важныхъ явленій современности, называетъ въ качествѣ оппонента -- одного изъ главныхъ его представителей, который только позднѣе отказался отъ свойственнаго этому направленію догматизма, чтобы стать на критическую точку зрѣнія.
   Равнымъ образомъ и г. Новгородцевъ, повидимому, знаетъ (съ однимъ, впрочемъ, исключеніемъ, о которомъ послѣ) лишь о русскихъ представителей соціологическаго мышленія, которые писали только въ самое послѣднее время: это именно гг. Бердяевъ, Булгаковъ, Випперъ, Кистяковскій, Милюковъ, Петрушевскій и Струве, которые всѣ въ большей или меньшей степени, во имя научнаго реализма высказывались противъ субъективного: въ соціологіи, причемъ нѣкоторые изъ нихъ были прямыми проповѣдниками экономическаго матеріализма. Мнѣ думается, самое представленіе г. Новгородцева о "субъективной соціологіи" сложилось подъ вліяніемъ той характеристики ея, какую онъ нашелъ въ полемическихъ заявленіяхъ сторонниковъ экономическаго матеріализма. Во-первыхъ, самый терминъ былъ пущенъ въ ходъ ими. Во-вторыхъ, кто слѣдилъ за соціологической полемикой въ русской литературѣ въ послѣднемъ десятилѣтіи XIX в. {Примѣры см. въ моей книгѣ "Старые и новые этюды объ экономическомъ матеріализмѣ" (Спб., 1896).}, тотъ, вѣроятно, не забылъ, съ какою настойчивостью экономическіе матеріалисты твердили, что въ ихъ ученіи чуть-ли не впервые стала проводиться идея закономѣрности общественныхъ явленій и что прежняя соціологическая школа, наоборотъ, чужда этой идеи. Теперь вотъ и г. Новгородцевъ отмѣчаетъ, что противъ субъективной соціологія "достаточно возражали сторонники научной закономѣрности" (стр. 93), а таковыми въ упомянутой полемикѣ являлись именно проповѣдники экономическаго матеріализма, каковы г. Бельтовъ, Струве и др. Г. Новгородцевъ въ сущности возстаетъ противъ яко-бы допускаемаго "субъективной соціологіей" смѣшиванія или "сливанія вмѣстѣ" теоретическихъ положеній съ нравственными постулатами и думаетъ, что въ данномъ случаѣ къ нему ближе стоятъ "сторонники научной закономѣрности", "чѣмъ субъективные соціологи".
   Если бы г. Новгородцевъ лучше былъ знакомъ съ направленіемъ, съ которымъ такъ, повидимому, легко расправляется на двухъ страницахъ своей книги (93--94), то увидѣлъ бы, что въ немъ отнюдь не смѣшиваются между собою задачи научнаго изслѣдованія и этической оцѣнки, и что, напротивъ, представители его очень хорошо понимаютъ разницу между міромъ реальныхъ явленій, какъ предмета науки, изслѣдующей ихъ закономѣрность, и міромъ нашихъ нравственныхъ и общественныхъ идеаловъ, съ точки зрѣнія которыхъ закономѣрно совершающіяся явленія могутъ нами оцѣниваться. Если бы, далѣе, нашъ критикъ внимательнѣе отнесся къ недавней полемикѣ между "матеріалистами" и "субъективистами", то увидѣлъ бы, что и въ ней "субъективисты" занимали прежнюю позицію, тогда какъ ихъ противники проповѣдовали строгій объективизмъ, тѣмъ самымъ отрицая законность особой этической точки зрѣнія рядомъ съ теоретическою, и даже прямо рекомендовали выводить общественные идеалы не изъ самостоятельныхъ принциповъ должнаго, а изъ законовъ, управляющихъ дѣйствительностью. Однимъ словомъ, выходитъ такъ, что упрекъ, дѣлаемый г. Новгородцевымъ со словъ экономическихъ матеріалистовъ соціологамъ-субъективистамъ, эти послѣдніе какъ разъ дѣлали людямъ, признаваемымъ г. Новгородцевымъ -- въ этомъ пунктѣ, по крайней мѣрѣ,-- за союзниковъ.
   Это мы и увидимъ, но прежде о самой книгѣ г. Новгородцева или вѣрнѣе -- объ ея основной идеѣ, такъ какъ въ детальный разборъ его труда я не вхожу и даже не намѣреваюсь дать общую его характеристику.
   Позволю себѣ напомнить читателю то, что было нами сказано въ названной выше статьѣ объ естественномъ правѣ вообще. Тамъ именно было отмѣчено, что въ понятіи естественнаго права, слиты были воедино идеальная норма права и предполагаемая его общая естественная основа, т. е. долженствующее быть и дѣйствительно существующее. Реакція противъ идеи естественнаго права породила новыя юридическія ученія, которыя не только стали отвергать существованіе какого-то естественнаго права, лежащаго въ основѣ всякаго положительнаго права, но и необходимость творчества нравственныхъ идеаловъ въ области права. Современное воскрешеніе естественнаго права въ юридической литературѣ касается не теоретической проблемы объ его происхожденіи, рѣшаемой нынѣ совершенно инымъ образомъ безъ всякихъ метафизическихъ предположеній, а именно этическаго вопроса о томъ, чѣмъ должно быть право, дабы удовлетворить нашимъ нравственнымъ отъ него требованіямъ. На такой, вполнѣ, правильной точкѣ зрѣнія стоитъ и г. Новгородцевъ. Для него "центръ естественно-правовой доктрины заключался вовсе не въ ея взглядѣ на происхожденіе права, а въ вопросѣ о возможности нравственнаго суда надъ нимъ". Поэтому, говоритъ онъ, "интересъ при изслѣдованіи идеи естественнаго права долженъ быть переставленъ отъ вопроса объ условіяхъ правообразованія къ проблемѣ о самостоятельномъ значеніи нравственной оцѣнки явленій". Съ этимъ утвержденіемъ почтеннаго автора я совершенно согласенъ, какъ и съ слѣдующими затѣмъ словами: "генетическая точка зрѣнія не покрываетъ собою этической и вмѣсто того, чтобы отвергнуть эту послѣднюю, она сама должна быть отвергнута въ своихъ исключительныхъ притязаніяхъ" (стр. I). Ставя такой тезисъ,-- который охотно приняли бы уже четверть вѣка тому назадъ русскіе соціологи-субъективисты въ полемикѣ съ объективистами, стоявшими за полное уравненіе гуманитарныхъ наукъ съ естествознаніемъ,-- г. Новгородцевъ указываетъ на то, что родоначальникомъ идеи о самостоятельномъ значеніи этической точки зрѣнія былъ Кантъ, чѣмъ и объясняется особый интересъ, возбуждаемый въ авторѣ этимъ философомъ при изслѣдованіи идеи естественнаго права.
   Пропуская большое введеніе (стр. 1--42), въ которомъ г. Новгородцевъ, главнымъ образомъ, защищаетъ право философскаго изученія идей противъ односторонняго историзма и повторяетъ при этомъ многіе аргументы, уже прежде бывшіе въ ходу у "субъективистовъ" противъ односторонняго объективизма (см., напр., стр. 16), мы отмѣтимъ, прежде всего, что авторъ очень подробно знакомитъ читателя съ тѣмъ, какъ смотрѣли на интересующій его вопросъ до Канта (стр. 43--72). "Вообще,-- говоритъ онъ,-- если до-кантовской философіи права чего-либо недоставало, такъ это яснаго представленія о нравственной автономія личности, о самостоятельномъ достоинствѣ и значеніи отдѣльнаго человѣка" (стр. 53). Это былъ одинъ недостатокъ, другой же состоялъ въ томъ, что въ разсматриваемой философіи по вопросу объ отношеніи естественнаго права къ положительному господствовала "полная путаница понятій" (стр. 63). Заслуга Канта заключалась въ томъ, что онъ установилъ разграниченіе теоретическаго и практическаго разума, провозгласивъ вмѣстѣ съ тѣмъ самостоятельность этическаго начала. Пользуясь понятіями нашей старой соціологіи, мы могли бы сказать, что до Канта субъективное не было отдѣлено отъ объективнаго, что Кантъ первый строго разграничилъ объективно-научное пониманіе дѣйствительности и предъявленіе ей субъективно-этическихъ требованій, и что онъ хорошо сдѣлалъ, поставивъ субъективизмъ рядомъ съ Объективизмомъ, т. е. не ограничилъ нашего идейнаго отношенія къ дѣйствительности однимъ теоретическимъ ея изслѣдованіемъ съ запрещеніемъ творчества идеаловъ и нравственной оцѣнки явленій, какъ того требовали односторонніе "позитивисты". Важно для насъ и то, что Кантъ утвердилъ идею самостоятельнаго достоинства и значенія человѣческой личности: кто знакомъ съ исторіей возникновенія русскаго соціологическаго субъективизма, тотъ очень хорошо долженъ помнить, что исходнымъ пунктомъ этого направленія была именно идея личности въ ея этическомъ пониманіи {См. нашу статью "Теорія личности" П. Л. Лаврова (Историч. Обозр., Т. ХІІ). }.
   Г. Новгородцевъ особенно настаиваетъ на важности проведеннаго Кантомъ разграниченія. "Тѣ изъ современныхъ послѣдователей Канта,-- говоритъ онъ,-- которые ближе стоятъ къ его основамъ, воспроизводятъ это разграниченіе съ большою строгостью. Руководящимъ стремленіемъ первой области полагаютъ открытіе законовъ существованія, основною цѣлью второй области,-- установленіе нормъ долженствованія. Отсюда, вытекаетъ различіе научнаго объясненія и нравственной оцѣнки. Никогда норма должнаго,-- продолжаетъ нашъ авторъ,-- не можетъ стать принципомъ объясненія или законъ природы -- основаніемъ для оцѣнки. Поэтому-то никоимъ образомъ нельзя замѣнять одну дѣятельность разума другою, и столь же невозможно путать ихъ между собою, примѣняя, напримѣръ, оцѣнку по нормамъ тамъ, гдѣ слѣдуетъ произвести объясненіе по законамъ" (стр. 92). Этой-то простой истины, по мнѣнію г. Новгородцева, и не понимаетъ "субъективная соціологія", которая будто бы, какъ онъ утверждаетъ, "смѣшиваетъ двѣ области, столь удачно разграниченныя Кантомъ", внося "элементъ этической оцѣнки въ теоретическое изслѣдованіе" и "сливая вмѣстѣ двѣ потребности разума къ одинаковому ущербу для науки и для этики". По словамъ г. Новгородцева выходитъ такъ, будто "субъективная соціологія возвратилась "къ до-кантовской философіи права или къ старому направленію юриспруденціи, которое представляло собою сильное смѣшеніе нравственныхъ постулатовъ съ теоретическими положеніями" (стр. 94).
   Г. Новгородцевъ привѣтствуетъ возвращеніе къ кантовскому разграниченію, видя въ этомъ возвращеніи, повидимому, какое-то совершенно новое явленіе и называя въ русской литературѣ, какъ сторонниковъ возврата къ идеализму, гг. Струве, Булгакова, Бердяева, т. е. представителей направленія, которое сначала хвалилось своимъ объективизмомъ и только послѣ совершившагося въ немъ кризиса стало возвращаться къ традиціямъ "субъективной соціологіи". Если бы, повторяю, г. Новгородцевъ былъ лучше знакомъ съ литературой "субъективной соціологіи", то увидѣлъ бы, что гг. Струве и Бердяевъ въ своей книгѣ, о которой говорится на стр. 98 его труда, только возвратились къ отвергнутому экономическими матеріалистами соціологическому субъективизму {См. мою статью "Поворотъ экономическаго матеріализма къ субъективной соціологіи" (Рус. Вѣд. за 1901 г., No 3).}.
   Нашъ авторъ привѣтствуетъ и "новое движеніе, стремящееся возстановить права этики", а вмѣстѣ съ нимъ и "проявляющееся въ послѣднее время (курсивъ въ обоихъ случаяхъ нашъ) стремленіе отстоять особое этическое разсмотрѣніе явленій на ряду съ теоретическимъ" (стр. 99). Смѣю его увѣрить, что и въ этомъ отношеніи русскіе писатели, на которыхъ онъ ссылается, повторяютъ лишь то, что въ русской "субъективной соціологіи" можно было прочесть тридцать лѣтъ тому назадъ. Въ частности; упоминаемая г. Новгородцевымъ статья г. Кистяковскаго "Категоріи необходимости и справедливости при изслѣдованіи соціальныхъ явленій", каковы бы ни были ея идейные источники, не носитъ ничего новаго сравнительно съ тѣмъ, что тридцать лѣтъ тому назадъ въ своихъ многочисленныхъ статьяхъ проповѣдовалъ покойный Лавровъ, который, кстати сказать, какъ никто, пожалуй, изъ нашихъ позитивистовъ, возстановлялъ "права этики".
   Привѣтствуетъ г. Новгородцевъ современное направленіе и за то, что оно "старается показать недостаточность научныхъ данныхъ при построеніи идеаловъ будущаго и на этомъ основываетъ права этики" (стр. 100). Читая эти строки, такъ и переносишься въ недавнее время полемики съ экономическими и матеріалистами. Они-то тогда и стояли на той точкѣ зрѣнія, которую съ такою настойчивостью опровергаетъ г. Новгородцевъ, такъ какъ права этики именно защищали ихъ оппоненты. Если теперь многіе изъ экономическихъ матеріалистовъ сочувственно цитируются г. Новгородцевымъ, то произойти могло это лишь вслѣдствіе ихъ поворота къ Канту, оказавшагося въ данномъ случаѣ и поворотомъ къ "субъективной соціологіи".
   Разсмотрѣнное г. Новгородцевымъ разграниченіе у Канта теоретической и этической областей онъ считаетъ важнымъ въ томъ отношеніи, что оно "служитъ фундаментомъ для идеи естественнаго права, какъ обосновываетъ ее Кантъ". "При посредствѣ этого дуализма,-- говоритъ нашъ авторъ,-- естественноправовыя стремленія утверждаются на почвѣ самозаконнаго нравственнаго сознанія и становятся недоступными для возраженій историзма. Но въ свою очередь и они оставляютъ историзмъ неприкосновеннымъ, какъ теорію, имѣющую значеніе только въ извѣстныхъ предѣлахъ" (стр. 100). Подъ этими словами, я думаю, подписался бы каждый "субъективистъ" и въ особенности, мнѣ кажется, H. К. Михайловскій.
   Такова положительная сторона постановки вопроса у Канта. Г. Новгородцевъ разбираетъ и отрицательную. Не входя въ анализъ всего ученія Канта, отмѣтимъ лишь, что результатомъ его стремленія поставить моральную свободу человѣка внѣ всякихъ связей съ эмпирическими побужденіями, было то, что у него "вся область морали отрывалась отъ міра дѣйствительности и превращалась въ чистую идею" (стр. 104). Въ философіи Канта поэтому произошелъ разрывъ между нравственнымъ закономъ и опытнымъ міромъ" (стр. 106). По той же причинѣ Кантъ "указалъ вѣрно различіе нравственности отъ права, но связи ихъ установить не могъ" (стр. 111). То же самое г. Новгородцевъ находитъ и по отношенію къ связи между моралью и политикой (стр. 127). Все это, однако, не помѣшало Канту вѣрно понять идею естественнаго права, т. е. "отношеніе его къ праву положительному, какъ отношеніе нравственнаго требованія къ дѣйствительнымъ установленіямъ. Согласно взгляду Канта,-- говоритъ г. Новгородцевъ,-- естественное право представляетъ собою нравственный критерій для оцѣнки, существующей независимо отъ фактическихъ условій правообразованія. Оригинальность и заслуга его въ ученіи объ естественномъ правѣ заключается именно въ томъ, что онъ поставилъ это ученіе совершенно независимо отъ тѣхъ или другихъ взглядовъ на происхожденіе права" (стр. 147). Въ такомъ пониманіи естественно-правовая идея, по выраженію автора, "знаменуетъ собою независимый и самостоятельный судъ надъ положительнымъ правомъ. Это -- призывъ къ усовершенствованію и реформѣ во имя нравственныхъ цѣлей" (стр. 150). Къ сожалѣнію, и при всемъ томъ Кантъ на дѣлѣ все-таки "воздвигаетъ глухую стѣну между идеаломъ и дѣйствительностью" (стр. 155).
   Есть, значитъ, какой-то пробѣлъ въ самой постановкѣ вопроса о реальномъ и идеальномъ. Самъ г. Новгородцевъ указываетъ на то. что "современные послѣдователи Канта стремятся исправить его односторонность и возстановить связь между нравственнымъ закономъ и опытнымъ міромъ" (стр. 106).
   Но еще раньше, чѣмъ за это дѣло стали браться теперешніе философы, ту же задачу разрѣшилъ по своему Гегель, который объединилъ идеи бытія и долженствованія, сливъ вмѣстѣ нормативный моментъ съ онтологическимъ (стр. 182). Конечно, это было ложнымъ шагомъ. "Смѣшеніе должнаго и сущаго въ опытной сферѣ,-- говоритъ г. Новгородцевъ,-- приводитъ съ естественной необходимостью къ искаженію каждаго изъ этихъ понятій" (стр. 183). Сказано это вполнѣ справедливо, но г. Новгородцеву. должно быть извѣстно, что до поворота нашихъ экономическихъ матеріалистовъ къ Канту, еще тогда, когда они были гегельянцами (какъ скоро все это мѣнялось!), какъ-разъ соціологическіе субъективисты находили, что у экономическихъ матеріалистовъ дѣйствительное и разумное чрезмѣрно смѣшиваются между собою и даже сливаются вмѣстѣ.
   Сопоставляя по интересующему насъ пункту взгляды Канта и Гегеля, г. Новгородцевъ, конечно, постоянно отдаетъ предпочтеніе первымъ, прослѣживая и въ частностяхъ разные случаи смѣшенія этическаго и онтологическаго моментовъ въ философіи Гегеля. Между прочимъ, знаменитый берлинскій профессоръ уже въ началѣ XIX столѣтія проповѣдовалъ идею, очень похожую на принципъ крайнихъ объективистовъ. Гегель,-- говоритъ нашъ авторъ,-- рѣшительно отвергаетъ попытки построенія должнаго "изъ собственнаго сердца, чувства и воодушевленія". Идея должнаго кажется ему "проявленіемъ суетности и обособленности личнаго мнѣнія, которое, враждуя съ существующимъ, пренебрегаетъ вѣковой работой разума и хочетъ начинать все сызнова" (стр. 208). Mutatis mutandis, то же самое говорили у насъ экономическіе матеріалисты противъ "субъективной философіи": теперь они возвращаются къ послѣдней, при чемъ ихъ путь отъ Гегеля лежитъ черезъ Канта.
   Шагъ впередъ, сдѣланный Гегелемъ сравнительно съ Кантомъ въ области философіи права, усматривается г. Новгородцевымъ въ томъ, что у Гегеля этика перестаетъ быть чисто индивидуальной и пріобрѣтаетъ общественный характеръ (стр. 222), а это дѣлаетъ ее и болѣе подходящею для построенія системы естественнаго права. Въ русской соціологической литературѣ покойный Лавровъ давно уже поставилъ проблему индивидуализма на ту почву, расчистка которой кажется г. Новгородцеву, повидимому, только дѣломъ самыхъ новыхъ писателей, а въ ихъ числѣ г. Бердяева (ctj). 225).
   Насъ, впрочемъ, въ виду самой темы настоящей статьи, не можетъ здѣсь занимать вообще отношеніе г. Новгородцеѣа ко всему вопросу объ юридическихъ и политическихъ воззрѣніяхъ Канта и Гегеля. Мы извлекли изъ книги все наиболѣе важное, что только характеризуетъ взглядъ г. Новгородцева на сущность естественнаго права. Для него ученія обоихъ философовъ -- "два основныхъ типа этической мысли, которые являются классическими даже въ своихъ недостаткахъ" (стр. 244). Отмѣтивъ односторонности обоихъ (вѣра въ одни личныя усилія у Канта и подчиненіе личнаго момента общественному у Гегеля), г. Новгородцевъ видитъ большую опасность тамъ, гдѣ "нормативная точка зрѣнія смѣшивается съ соціально-философской или поглощается ею, какъ это было у Гегеля. Правильное отношеніе состоитъ въ ихъ сосуществованіи и взаимномъ признаніи" (стр. 245).
   Мы видѣли, что взаимныя отношенія теоретической и нормативной точекъ зрѣнія въ "субъективной соціологіи" кажутся г. Новгородцеву совершенно неправильными. Къ разсмотрѣнію этого вопроса мы теперь и перейдемъ.
   

II.

   Когда экономическіе матеріалисты, нападавшіе на "субъективную соціологію", останавливались на отдѣльныхъ ея представителяхъ, то называли Лаврова, H. К. Михайловскаго и пишущаго эти строки. Въ книгѣ г. Новгбродцева эти критики названы "сторонниками научной закономѣрности", словно мы были ея противниками, и возраженія, сдѣланныя намъ, кажутся автору "достаточными" (стр. 93). Я, однако, позволяю себѣ усомниться, достаточно ли самъ г. Новгородцевъ знакомъ съ писателями, проповѣдовавшими субъективизмъ въ соціологіи. При этомъ я говорю не о себѣ, потому что какъ разъ по отношенію ко мнѣ имъ сдѣлано исключеніе, такъ какъ въ доказательство того, что мы всѣ смѣшиваемъ между собою и сливаемъ вмѣстѣ теоретическіе и нормативные элементы, авторъ приводитъ три небольшихъ выдержки изъ моего "Введенія въ изученіе соціологіи". Къ строкамъ, цитируемымъ г. Новгородцевымъ, я еще вернусь, когда очередь дойдетъ до того, что можно назвать "pro domo sua", самое же важное въ данномъ случаѣ, это -- вопросъ вѣрности или невѣрности приговора нашего автора надъ "субъективной соціологіей", смѣшивающей, по его словамъ, "двѣ области, столь удачно разграниченныя Кантомъ". Чтобы рѣшить этотъ вопросъ, лучше всего, конечно, обратиться къ разсмотрѣнію взглядовъ Лаврова и г. Михайловскаго и къ болѣе полной передачѣ моихъ взглядовъ, нежели та, которая (моими, впрочемъ, словами) сдѣлана въ трехъ приведенныхъ г. Новгородцевымъ фразахъ.
   По вопросу о субъективизмѣ въ соціологіи и о томъ, что это такое -- "методъ" или "элементъ", представители разсматриваемаго направленія не во всемъ были между собою согласны, но среди нихъ не было никакихъ разногласій относительно необходимости строгаго различенія между теоретической и практической философіей. На этомъ послѣднемъ пунктѣ мы только и остановимся на слѣдующихъ страницахъ. "
   Чтобы показать, какъ другіе толкуютъ ученіе Лаврова, я сдѣлаю выписку изъ статьи о немъ въ "Энциклопедическомъ словарѣ" Брокгауза-Ефрона (т. XVII, стр. 216), въ основѣ которой лежитъ работа г. Колубовскаго "Philosophie in Russland" въ 103 томѣ "Zeitschrift für Philosophie". Для Лаврова "философская мысль есть спеціально мысль объединяющая, теоретически-творческая. Она черпаетъ весь свой матеріалъ изъ знанія, вѣрованія и практическихъ побужденій, но вноситъ во всѣ эти элементы требованіе единства и послѣдовательности. Всякое мышленіе {Курсивъ нашъ.} и дѣйствіе предполагаетъ, съ одной стороны, міръ, какъ онъ есть, съ закономъ причинности, связывающимъ явленія, съ другой -- возможность постановки нами цѣлей и выбора цѣлей по категоріямъ пріятнѣйшаго, полезнѣйшаго, должнаго... Исходною точкою философскаго построенія является человѣкъ, провѣряющій себя теоретически и практически и развивающійся въ общежитіи". "Нравственныя побужденія" и "научное мышленіе" -- двѣ отдѣльныя категоріи въ философіи Лаврова. "Нравственная жизнь начинается въ элементарной формѣ выработкою представленія о личномъ достоинствѣ и стремленіемъ воплотить его въ жизни", откуда у Лаврова выводится и "требованіе нравственности общественной, заключающейся въ укрѣпленіи и расширеніи общественной солидарности". Ставя соціологіи задачу изслѣдованія именно этой солидарности, онъ находилъ, что названная наука "охватываетъ не только существующія уже формы человѣческаго общежитія, но и тѣ общественные идеалы, въ которыхъ человѣкъ надѣется осуществить болѣе солидарное, а вмѣстѣ и болѣе справедливое общежитіе, и тѣ практическія задачи, которыя вытекаютъ изъ стремленія осуществить эти идеалы".
   Вотъ короткое, но очень ясное изложеніе взглядовъ Лаврова по интересующему насъ вопросу. Съ одной стороны, теоретическая область знанія и вѣрованія, съ другой -- область практическихъ побужденій, міръ, какъ онъ есть, въ качествѣ предмета научнаго мышленія, и міръ идеаловъ, выростающій на почвѣ нравственныхъ побужденій. Основная идея Лаврова въ этой второй области -- личное достоинство человѣка, совершенно кантовская идея, и я прибавлю еще, что въ ученіи Лаврова о нравственномъ долгѣ, въ эпоху господства у насъ утилитаристическихъ воззрѣній, слышится отголосокъ категорическаго императива Канта. Отношеніе соціологіи Лаврова къ обществу двойное: существующія общественныя формы сами по себѣ (категорія дѣйствительнаго), общественный идеалъ самъ по себѣ (категорія должнаго). Онъ не смѣшивалъ этихъ двухъ категорій, и въ его любимомъ лозунгѣ: "истина и справедливость" различены были въ сущности именно обѣ названныя категоріи.
   Это толкованіе приведеннаго мною изложенія взглядовъ Лаврова по интересующему насъ пункту можно было бы подкрѣпить массою выдержекъ изъ философскихъ работъ самого Лаврова, и мы это когда-нибудь сдѣлаемъ, здѣсь же ограничимся немногимъ.
   Уже въ одной изъ первыхъ своихъ работъ "Очерки вопросовъ практической философіи" (1860), указывая на необходимость разработки "теоріи личности", Лавровъ различалъ двѣ разныя точки зрѣнія, научную и этическую. "Къ чему теорія личности? скажутъ иные. Безчисленныя проповѣди нравственныхъ философовъ не сдѣлали слушателей совершеннѣе. Подъ вліяніемъ физическаго устройства, обстоятельствъ жизни и общества, личность развивается по необходимымъ законамъ и не можетъ быть лучше, какъ она есть". Такимъ оппонентамъ, "смотрящимъ на личность съ безстрастіемъ ученыхъ наблюдателей", авторъ возражалъ, ссылаясь на то, что въ личности происходитъ извѣстная психическая работа, переходящая въ дѣйствіе и тѣмъ самымъ вводящая насъ въ практику жизни. Практическая философія, которой была посвящена одна изъ первыхъ работъ перваго по времени русскаго соціолога, строго отдѣлялась имъ отъ философіи теоретической уже въ то время, когда онъ болѣе всего проявлялъ на себѣ вліяніе лѣваго гегельянства, главнымъ образомъ при посредствѣ Фейербаха, который, какъ и другіе представители его лагеря, очень рѣзко выставлялъ на видъ противоположность между тѣмъ, что есть, и тѣмъ, что должно быть. Позднѣе на Лаврова оказалъ большое вліяніе позитивизмъ Конта, но онъ не примкнулъ къ числу тѣхъ послѣдователей Конта, которые ограничивали нате идейное отношеніе къ жизни въ философіи однимъ научнымъ знаніемъ безъ предъявленія къ ней этическихъ требованій: въ этомъ вѣдь смыслѣ Лавровъ и выступилъ защитникомъ субъективизма противъ объективизма. Ему предстояло не столько разграничивать (потому что въ этомъ не было надобности при наклонности большинства позитивистовъ отрицать законность этической точки зрѣнія), сколько доказывать необходимость сочетанія обѣихъ точекъ зрѣнія, т. е. того ихъ "сосуществованія и взаимнаго признанія", которое находитъ правильнымъ и самъ г. Новгородцевъ. Со многими частями аргументаціи Лаврова мы сами несогласны, но это не касается основной точки зрѣнія о "сосуществованіи и взаимномъ признаніи", и г. Новгородцевъ не могъ бы найти въ соціологіи Лаврова ни одного мѣста, въ которомъ примѣнялась бы "оцѣнка по нормамъ" въ случаяхъ, требующихъ "объясненія по законамъ"... "къ одинаковому ущербу для науки и для этики".
   Субъективизмъ г. Михайловскаго не совпадаетъ вполнѣ съ субъективизмомъ Лаврова, но и у него нѣтъ приписываемому г. Новгородцевымъ смѣшенія двухъ точекъ зрѣнія. Конечно, онъ лучше самъ могъ бы, если бы нашелъ нужнымъ, защитить себя отъ упрека, дѣлаемаго г. Новгородцевымъ "субъективной соціологіи", но и я позволю себѣ сказать кое-что по этому поводу. Замѣчу, что мои взгляды на такъ называемый "субъективный методъ" во многомъ не сходятся со взглядами г. Михайловскаго и въ нѣкоторыхъ существенныхъ пунктахъ вопроса я принимаю критическія замѣчанія г. Южакова {См. мое "Введеніе въ соціологію" (Спб. 1897), стр. 826 и слѣд.}, но по тому пункту, который интересуетъ г. Новгородцева, мы всѣ солидарны и съ его стороны подвергаемся упреку совершенно незаслуженно. Быть можетъ, г. Михайловскій даже менѣе всего подаетъ поводовъ обвиненію въ смѣшеніи категорій реальнаго и идеальнаго.
   Вотъ что читаемъ мы, напр., въ одной полемической статьѣ г. Михайловскаго, изъ которой онъ сдѣлалъ большую выдержку въ предисловіи къ послѣднему изданію своихъ сочиненій: "Правая истина, разлученная съ правдою-справедливостью, правда теоретическаго неба, отрѣзанная отъ правды практической земли, всегда оскорбляла меня, а никогда не удовлетворяла. И наоборотъ, благородная житейская практика, самые высокіе нравственные и общественные идеалы представлялись мнѣ всегда обидно-безсильными, если они отворачивались отъ истины, отъ науки. Я никогда не могъ повѣрить и теперь не вѣрю, чтобы нельзя было найти такую точку зрѣнія, съ которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука объ руку, одна другую пополняя. Во всякомъ случаѣ, выработка такой точки зрѣнія есть высшая изъ задачъ, какія могутъ представиться человѣческому уму... Безбоязненно смотрѣть въ глаза дѣйствительности и ея отраженію въ правдѣ-истинѣ, правдѣ объективной, и въ то же время охранять правду-справедливость, правду субъективную -- такова задача всей моей жизни. Не легкая эта задача... Слишкомъ часто люди, полагая спасти нравственный или общественный идеалъ, отворачиваются отъ непріятной истины, и, наоборотъ, другіе люди, люди объективнаго знанія, слишкомъ часто норовятъ поднять голый фактъ на степень незыблемаго принципа". Итакъ, г. Михайловскій различаетъ объективную правду-истину и субъективную правду-справедливость, дѣйствительность съ ея необходимостью и идеалъ съ его долженствованіемъ, науку и этику. Онъ не "смѣшиваетъ ихъ между собою", не "сливаетъ вмѣстѣ", но считаетъ нужнымъ, чтобы онѣ шли рука объ руку, одна другую дополняя. Истина можетъ быть непріятной, но она остается истиной и наука не терпитъ никакого ущерба отъ того, что дѣйствительность подвергается этической оцѣнкѣ, какъ не страдаетъ и этика, когда тѣ или другіе благородные идеалы оказываются передъ научной критикой обидно-безсильными, хотя бы и оставаясь по-прежнему благородными. Мало того: въ своихъ автобіографическихъ признаніяхъ авторъ приведенныхъ словъ разсказываетъ намъ, какую внутреннюю борьбу онъ вынесъ въ свое, время, сознавъ несовпаденіе обѣихъ правдъ. Въ частности я посовѣтовалъ бы г. Новгородцеву обратить свое вниманіе на такую статью г. Михайловскаго, какъ "Идеалы человѣчества и естественный ходъ вещей". Въ этой статьѣ, какъ и во множествѣ другихъ разсужденій этого писателя на ту же тему, г. Новгородцевъ нашелъ бы немало иллюстрацій къ признаваемому.имъ антагонизму теоретическаго и практическаго разума (стр. 76). Г. Новгородцевъ находитъ достаточною критику "субъективной соціологіи" у "сторонниковъ научно! закономѣрности", не зная, повидимому, того, что въ первомъ періодѣ этой критики они считали нелѣпымъ обсужденіе естественнаго хода вещей съ точки зрѣнія человѣческихъ идеаловъ.
   Подвергая философской оцѣнкѣ русскій соціологическій субъективизмъ, не нужно вообще упускать изъ виду исторіи если не возникновенія его, то его формулировки. Онъ явился на сцену, какъ протестъ противъ тѣхъ позитивистовъ въ общественной наукѣ, которые совершенно разлучали этику съ наукой и желали знать только правду-истину, иногда даже "норовя при этомъ поднимать голые факты на степень незыблемыхъ принциповъ", какъ это можно сказать, наприм., о соціологахъ-дарвинистахъ, подвергавшихся критикѣ г. Михайловскаго.
   Пишущій эти строки выступилъ впервые со своими заявленіями о субъективномъ элементѣ въ соціологіи тоже въ качествѣ оппонента противъ того "объективизма", который проповѣдовался съ нѣкоторыхъ юридическихъ каѳедръ. Въ 1879 г. въ московскомъ юридическомъ обществѣ я прочиталъ рефератъ о субъективизмѣ въ соціологіи, который былъ потомъ напечатанъ въ "Юридическомъ Вѣстникѣ" {Перепечатанъ въ моихъ "Историко-философскихъ и соціологическихъ этюдахъ".}. Это было время, когда юридическое преподаваніе въ Московскомъ университетѣ, дѣятельность юридическаго общества и веденіе названнаго изданія были сильно оживлены рядомъ молодыхъ профессоровъ, воззрѣнія которыхъ болѣе или менѣе были проникнуты духомъ позитивизма въ его объективистическомъ толкованіи. Сочувствуя ихъ борьбѣ съ "метафизикой", я не раздѣлялъ ихъ "объективизма", проповѣдниками котораго выступали проф. Муромцевъ, Ковалевскій и др. Отрицательное отношеніе второго изъ нихъ къ естественному праву было мною отмѣчено и недавно въ упоминавшейся уже статьѣ "Нужно-ли возрожденіе естественнаго права?" Что касается до проф. Муромцева, то его "позитивистическая попытка представить право исключительно, какъ фактическое и реальное явленіе", недавно пришла на память и г. Новогородцеву (стр. 158). Такимъ образомъ, первое заявленіе, сдѣланное мною о своей принадлежности къ субъективистамъ, было протестомъ противъ направленія, такъ сказать, отрицавшаго этику ради науки. Съ другой стороны, въ послѣдніе годы, до поворота экономическихъ матеріалистовъ отъ Гегеля къ Канту, приходилось полемизировать противъ другого пониманія взаимныхъ отношеній между субъективнымъ и объективнымъ, т. е. противъ положенія, будто субъективное творчество идеаловъ совершенно излишне въ виду того, что, дескать, объективное изслѣдованіе естественнаго хода вещей само даетъ намъ все то, чего мы думаемъ достигнуть путемъ указаннаго творчества. Говорю все это потому, что многія мѣста моихъ заявленій о субъективизмѣ имѣютъ значеніе только возраженій противъ односторонности объективистовъ и недоразумѣнія, лежавшаго въ основѣ первоначальнаго взгляда экономическихъ матеріалистовъ. Въ трехъ выдержкахъ изъ моего "Введенія въ соціологію", сдѣланныхъ въ книгѣ г. Новгородцева, говорится именно о необходимости восполненія односторонности объективистическаго отношенія къ обществу внесеніемъ въ пониманіе его и этическаго элемента. Самъ г. Новгородцевъ находитъ, что я "совершенно правъ настаивая на возможности этихъ двухъ точекъ зрѣнія", но, по его мнѣнію, я "впадаю въ противорѣчіе съ самою сущностью науки, когда требую, чтобы она приносила въ свою сферу этическій элементъ" (стр. 93). Другими словами, я смѣшиваю, спутываю или сливаю въ одно нераздѣльное цѣлое "научное объясненіе", т. е. "открытіе законовъ существованія", съ одной стороны, и "установленіе нормъ долженствованія" и вытекающую отсюда "нравственную оцѣнку явленій", съ другой, или не дѣлаю различія между "объясненіемъ по законамъ" и "оцѣнкою по нормамъ", (стр. 92) "смѣшиваю практику съ теоріей", какъ еще выражается г. Новгородцевъ, характеризуя, вообще точку зрѣнія "субъективной соціологіи" (стр. 93).
   Г. Новгородцевъ судитъ о моихъ взглядахъ на основаніи "Введенія въ соціологіи", и именно изъ этой книги я сдѣлаю нѣсколько выписокъ, дабы читатель самъ могъ видѣть, насколько я на самомъ дѣлѣ во всемъ вышесказанномъ повиненъ.
   Нѣкоторые писатели XVIII в., сказано у меня въ началѣ главы объ объективизмѣ и субъективизмѣ, "создавали системы, которыя должны были не только представить, каковы настоящіе принципы идеальнаго устройства, но и объяснить, на какихъ началахъ основывается въ самой дѣйствительности общественная жизнь человѣка. Пріемы, годные для рѣшенія вопроса о томъ, каково должно быть общество, прилагались къ рѣшенію вопроса о томъ, что представляетъ собою общество въ дѣйствительности, и вотъ тутъ-то наблюденіе, какъ выражается Контъ, совершенно подчинялось воображенію {Замѣчу, что понятія наблюденія и воображенія стоятъ въ родствѣ съ понятіями изслѣдованія и творчества, т. е. отыскиванія законовъ сущаго и идеаловъ должнаго.}. Таково первое различіе между субъективизмомъ и объективизмомъ. Это -- различіе двухъ задачъ, которыя, конечно, не должны смѣшиваться одна съ другою, но изъ коихъ одна отнюдь не мѣшаетъ другой. Оставаясь строго вѣрными требованію научнаго объективизма въ области изслѣдованія общественныхъ явленій, мы въ то же самое время можемъ воображать такія соціальныя формы, которыя удовлетворяли бы наше нравственное чувство или вообще соотвѣтствовали бы нашимъ представленіямъ о должномъ. Въ данномъ случаѣ субъективизмъ только дополняетъ объективизмъ, и весь вопросъ заключается въ томъ, нуждается-ли соціологія въ такомъ дополненіи или нѣтъ" (Введеніе, стр. 297--298).
   "Къ человѣку и ко всему человѣческому, а въ томъ числѣ и къ обществу, кромѣ отношеній теоретическаго (научнаго), эмоціональнаго (эстетическаго) и утилитарнаго, грубо-практическаго, можетъ существовать еще особаго рода отношеніе, которое мы называемъ этическимъ (стр. 305)... Нужно, однако, имѣть въ виду, что эта точка зрѣнія не есть нѣчто противоположное точкѣ зрѣнія теоретической и прямо ее исключающее: одна только дополняетъ другую и при томъ лишь тамъ, гдѣ это требуется существомъ дѣла" (стр. 307).
   А вотъ какъ говорится о различіи задачъ: "научный объективизмъ и этическій субъективизмъ одинъ другому не противорѣчатъ. Одинъ долженъ совершенно безпристрастно констатировать факты и безпристрастно же дѣлать выводы изъ данныхъ посылокъ, не заботясь о томъ, чтобы результаты изслѣдованія были намъ пріятны или совпадали съ нашими желаніями. Задача этическаго субъективизма -- безпристрастно оцѣнивать объективно констатированные факты и безпристрастно же дѣлать тѣ или другія нравственныя заключенія, отправляясь отъ дознанныхъ истинъ, хотя бы оцѣнка эта и эти заключенія вызывали въ насъ горькое чувство и разрушали въ нашихъ глазахъ дорогія намъ иллюзіи" (стр. 309--310).
   "Справедливость требованій еще не гарантируетъ научности тѣхъ принциповъ, на которыхъ эти требованія хотятъ обосновать, равно какъ и не оправдываетъ съ научной точки зрѣнія тѣхъ средствъ, при помощи которыхъ эти требованія пытаются осуществить. Можно быть морально правымъ, и неправымъ научно" (стр. 314).
   Пусть читатель теперь самъ рѣшитъ, правъ ли г. Новгородцевъ, обвиняя "субъективную соціологію" въ грубомъ смѣшеніи задачъ чисто теоретической науки и этики. Правда, онъ приводить мѣста изъ моей книги, говорящія, повидимому, въ его пользу, но это происходитъ отъ того, что мѣста эти вырваны изъ контекста, въ которомъ они имѣютъ совсѣмъ иное значеніе, а именно заключаютъ въ себѣ протестъ противъ тѣхъ соціологовъ, которые считаютъ возможнымъ изслѣдовать и объяснять соціальныя явленія, исключая изъ числа этихъ явленій -- мысли, чувства, стремленія, словомъ, весь внутренній міръ людей, живущихъ или. Жившихъ въ изслѣдуемыхъ и объясняемыхъ общественныхъ формахъ. Это уже защита не этической оцѣнки, а психологическаго изслѣдованія, которое само уже вызываетъ этическую оцѣнку. Здѣсь, собственно говоря, затрогивается вопросъ, котораго прямо не касается книга г. Новгородцева {При томъ "изучать" можно и ради знанія дѣйствительности, и ряди ея оцѣнки, и "понимать" явленіе тоже можно въ двухъ смыслахъ.}.
   Однимъ словомъ, сами субъективисты могли бы подписаться подъ формулировкой правильнаго отношенія между теоретическимъ и этическимъ, выставляемой г. Новгородцевымъ противъ меня: "мораль,-- говоритъ онъ,-- проявляетъ свою особенность въ томъ, что она судитъ, независимо отъ закономѣрности, раскрываемой наукой, съ другой стороны, наука по необходимости должна быть индифферентна къ выводимымъ изъ нея результатамъ: она ищетъ законовъ, раскрываетъ причины явленій, и, кромѣ этого, ничего не знаетъ" (стр. 94). Но это не устраняетъ вопроса о необходимости, чтобы одна точка зрѣнія считалась съ другою, сохраняя свою самостоятельность, и потому не смѣшиваясь съ этою другою точкою зрѣнія.
   Ставя вопросъ о взаимныхъ отношеніяхъ соціологіи и этики, я, между прочимъ, затронулъ въ своемъ "Введеніи" и вопросъ о взаимныхъ отношеніяхъ права и морали. Г. Новгородцевъ долженъ былъ найти тамъ взглядъ на естественное право, тоже совпадающій съ его взглядомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ съ общимъ духомъ "субъективной соціологіи".
   Этотъ взглядъ таковъ:
   "Естественное право есть не что иное, какъ юридическое выраженіе истинъ нравственнаго порядка... Историческая школа отвергла идею естественнаго права во имя права положительнаго. Это было въ нѣкоторомъ родѣ замѣною въ юриспруденціи субъективизма объективизмомъ. Не отрицая научныхъ заслугъ исторической школы, мы не можемъ, однако, не отмѣтить, что упомянутая замѣна была до извѣстной степени разлученіемъ юриспруденціи съ этикой" (стр. 318).
   И съ точки зрѣнія "субъективной соціологіи" на той же страницѣ, откуда взяты сейчасъ лишь приведенныя строки, только-что начинавшееся у насъ тогда (въ 1896 г.) возрожденіе естественнаго права привѣтствовалось, какъ возстановленіе связи между философіей права и этикой безъ ошибокъ прежней метафизической доктрины естественнаго права. Мы и теперь привѣтствуемъ это возрожденіе, если оно будетъ держаться истинныхъ требованій научности и просвѣтлённаго нравственнаго сознанія.

Н. Карѣевъ.

"Русское Богатство", No 10, 1902

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru