Кавелин Константин Дмитриевич
Исследования, замечания и лекции, М. Погодина...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Статья первая.

ИЗСЛѢДОВАНІЯ, ЗАМѢЧАНІЯ И ЛЕКЦІИ, М. Погодина, о Русской Исторіи. Изданы Императорскимъ Обществомъ Исторіи и Древностей Россійскихъ. Москва. 1846. Три тома.

Статья первая.

   Въ книгѣ, изданной подъ этимъ заглавіемъ, г. Погодинъ представилъ публикѣ результатъ своихъ многолѣтнихъ изслѣдованій о древнѣйшемъ періодѣ русской исторіи, а именно о томъ, который называется варяжскимъ и оканчивается смертью Ярослава (1054 г.). Эти изслѣдованія, не смотря на несистематическое заглавіе, расположены систематически. Прежде всего надобно было опредѣлить достовѣрность источниковъ, изъ которыхъ черпаются извѣстія объ этомъ времени,-- и мы находимъ въ первомъ томѣ разсужденіе Объ источникахъ древней Русской Исторіи, преимущественно о Несторѣ; потомъ необходимо было опредѣлить составныя части древнѣйшей Россіи, находниковъ и насельниковъ, Варяговъ-Русь и Славянъ;-- это предметъ втораго тома. Наконецъ, въ третьемъ томѣ помѣщены изслѣдованія о варяжскомъ или норманскомъ періодѣ.
   Изслѣдованія г. Погодина, вышедшія теперь въ свѣтъ, не принадлежатъ къ числу совершенно-новыхъ явленій въ нашей исторической литературѣ. Авторъ самъ говоритъ въ предисловіи, что въ первомъ томѣ напечатанъ его Несторъ (1838 г.), къ которому присоединены изслѣдованія о другихъ источникахъ древней русской исторіи, от части тоже уже извѣстныя-публикѣ; такъ статья о договорахъ Русскихъ съ Греками, одна изъ лучшихъ въ первомъ томѣ, была напечатана еще въ 1837 году, въ первомъ томѣ "Русскаго Историческаго Сборника". Въ составъ втораго тома вошло извѣстное сочиненіе г. Погодина о происхожденіи Варяговъ-Руси (1825 г.), но переработанное подъ вліяніемъ новѣйшей литературы поэтому вопросу. Наконецъ, нѣсколько отдѣльныхъ изслѣдованій изъ третьяго тома были уже напечатаны въ различныхъ журналахъ (напр. параллель русской исторіи съ исторіей западныхъ европейскихъ государствъ относительно начала, составляющая одиннадцатую главу третьяго тома, -- въ "Москвитянинѣ"; о древней русской торговлѣ -- въ "Журналѣ Мин. Нар. Просвѣщенія" и т. я). Однако, если мы не ошибаемся, послѣдній томъ заключаетъ въ себѣ болѣе новыхъ статей, нежели два первые.
   За заглавіе, данное книгѣ, мы не станемъ, вмѣстѣ съ другими критиками, упрекать автора: это было бы несправедливо и мелочно. Каждый имѣетъ полное право поступать въ этомъ отношеніи, какъ ему угодно. Сверхъ того, мы думаемъ, что г. Погодинъ не безъ намѣренія избралъ именно это, а не другое заглавіе. О древнѣйшемъ періодѣ нашей исторіи писано очень-много; только собрать и свести сказанное есть трудъ очень и очень-нелегкій, требующій много терпѣнія, много времени и предполагающій большія библіографическія свѣдѣнія. А если вспомнимъ, что, не смотря на множество статей и сочиненій, главные вопросы все еще окончательно не рѣшены, и литература, накопляя факты, только увеличила трудности для изслѣдователя; если сообразимъ, что время, вызвавшее много новыхъ вопросовъ, не всегда указывало на данныя для ихъ рѣшенія,-- то увидимъ, что новому изслѣдователю на этомъ поприщѣ предстоятъ и новыя трудности. Мы даже почти убѣждены, что покуда, до времени, отъ одного человѣка нельзя и ожидать полнаго возсозданія картины древней Варяжской Руси. Теперешніе изслѣдователи по-необходимости должны останавливаться на однихъ вопросахъ болѣе, на другихъ менѣе.Такъ поступилъ и г. Погодинъ. Онъ разработалъ нѣкоторыя стороны нашего древнѣйшаго быта прекрасно, другія оставилъ въ тѣни, нѣкоторыя обслѣдовалъ слабо, и самъ высказалъ это: "Можетъ-быть" говоритъ онъ, "и я самъ увлекаюсь норманскимъ элементомъ, который разыскиваю двадцать пять лѣтъ, и даю ему слишкомъ много мѣста въ древней Русской Исторіи; явится другой изслѣдователь, который исключительно предастся славянскому элементу..... мы оба погрѣшимъ, а наука, умѣряя одного другимъ, выиграетъ" (т. III, прим. 700). Вотъ почему онъ не могъ назвать свою книгу древнѣйшій періодъ Русской Исторіи, или какъ-нибудь иначе. Отъ него стали бы того требовать, чего онъ не хотѣлъ и не могъ дать.
   Итакъ, въ этомъ отношеніи, г. Погодинъ правъ. Но онъ неправъ въ другомъ: давая такое заглавіе своей книгѣ, онъ поступилъ неискренно: онъ задумалъ систематическое сочиненіе, обнимающее весь предметъ, и существенные его недостатки хотѣлъ прикрыть несистематическимъ, необязательнымъ заглавіемъ. Нѣкоторыя статьи очень-хороши, но за то другія очень-слабы, съ какой стороны ни станемъ ихъ разсматривать. Спрашивается: зачѣмъ же онѣ попали въ книгу? Очевидно для полноты, округленности сочиненія. Но къ-чему она, когда авторъ имѣлъ полное право помѣстить въ нее что угодно, по выбору? Какъ учебникъ, эта книга не годится; какъ изслѣдованіе, она во многихъ отношеніяхъ слишкомъ-неудовлетворительна. Съ другой стороны, заглавіе черезъ-чуръ скромно по содержанію. Выходитъ что-то странное, ни то ни сё.
   Достоинства и недостатки разбираемаго нами сочиненія опредѣляются достоинствами и недостатками его автора и мѣстомъ, которое онъ занимаетъ въ нашей исторической литературѣ.
   Какого бы мы ни были мнѣнія о г-нѣ Погодинѣ, издателѣ "Москвитянина", авторѣ драмъ, повѣстей и "Года за Границей", мы не можемъ не сказать, что какъ изслѣдователь древнѣйшаго періода русской исторіи, онъ -- лицо замѣчательное, важное и къ-сожалѣнію до сихъ поръ мало оцѣненное. Выступивъ на сцену въ то время, когда характеръ исторической критики началъ у насъ измѣняться, и изъ пріуготовительныхъ изслѣдованій стала рождаться исторія въ собственномъ смыслѣ, г. Погодинъ обозначилъ собою это переходное время, и всѣми своими сторонами принадлежа къ прошедшему, онъ не чуждъ нѣкоторыхъ новыхъ требованій, взглядовъ, ученыхъ пріемовъ, которыхъ мы не встрѣчаемъ у его предшественниковъ. Нельзя не отдать ему должной справедливости, что онъ умѣлъ удержаться на исторической почвѣ, начавъ дѣйствовать въ то время, когда въ нашей исторической литературѣ стала показываться та же разноголосица, которая отразилась и въ изящной литературѣ, и въ быту, и въ мнѣніяхъ, когда даже историческіе взгляды начали переходить въ фантазіи. Вопросъ о происхожденіи Руси, о зачаткахъ Русскаго Государства былъ тогда въ ходу, и по порядку онъ былъ первый. Г-нъ Погодинъ принялся за его изученіе. Не увлекаясь блестящими ипотезами, соблазномъ отрывочныхъ фактовъ, онъ осмотрѣлъ все поле, подмѣтилъ преобладающія черты варяжскаго періода нашей исторіи, убѣдился, что онѣ запечатлѣнія скандинавскимъ или норманскимъ элементомъ, и въ этомъ направленіи повелъ свои изслѣдованія. Ничто въ-продолженіе долговременной ученой дѣятельности не могло отклонить его съ избраннаго пути. Доводы противниковъ только доставляли ему матеріалы для большаго и большаго развитія собственнаго взгляда. Мы въ правѣ назвать его собственнымъ взглядомъ г. Погодина, не смотря на то, что, какъ онъ самъ говоритъ, "знаменитый Байеръ положилъ основаніе этому мнѣнію; дальнѣйшими поясненіями и дополненіями Исторія Русская одолжена трудамъ Струбе, Миллера, Стриттера, Тунмана, Шлецера, Круга, Лерберга, Френа", а ему, т. е., г. Погодину, "довелось привести этотъ взглядъ въ систему, собрать нѣкоторыя новыя доказательства, особенно изъ русскихъ лѣтописей, укрѣпить въ мѣстахъ слабыхъ, согласить противорѣчія, опровергнуть возраженія и разобрать посредствомъ его положеній всѣ прочія мнѣнія" (т. II, стр. 318). Эта заслуга сама-по-себѣ уже очень-важна. Г. Погодинъ внесъ въ изслѣдованія своихъ предшественниковъ цѣлость, единство, систему, положилъ послѣдній камень къ зданію и сдѣлалъ на будущія времена невозможнымъ отрывочное, безсвязное опроверженіе защищаемаго имъ взгляда. Этого мало. Убѣдившись, что Варяги-Русь Норманны, Скандинавы, г. Погодинъ съ этой точки зрѣнія изслѣдовалъ весь первый, варяжскій періодъ нашей исторіи, и рѣзко, выпукло выдвинулъ на первый планъ скандинавскія черты его. Въ этомъ отношеніи, третій томъ "Изслѣдованій" особенно любопытенъ. Все, что дѣлалось у насъ съ призванія Варяговъ до кончины Ярослава, онъ присвоиваетъ однимъ Скандинавамъ. Въ этомъ, конечно, есть преувеличеніе, односторонность, во за нее нельзя слишкомъ винить автора. До нѣкоторой степени, она достоинство и заслуга. Руководимый цѣльнымъ взглядомъ на предметъ, г. Погодинъ исчерпалъ скандинавскій элементъ въ древнѣйшей русской исторіи. Все, что носитъ хотя слабую его печать, имъ собрано и отмѣчено, такъ-что будущимъ изслѣдователямъ въ томъ же направленіи врядъ ли достанется сказать что-нибудь существенно-новое. Этимъ г-нъ Погодинъ установилъ взглядъ, облегчилъ работу даже для тѣхъ, которые пойдутъ послѣ него отъ совершенно другаго или противоположнаго взгляда.
   Но рядомъ съ этими достоинствами и заслугами, мы встрѣчаемся въ историческихъ трудахъ г. Погодина и съ важными, существенными недостатками, которые объясняются временемъ, когда онъ дѣйствовалъ на историко-литературномъ поприщѣ, и условіями, сопровождавшими его дѣятельность. Принадлежа къ школѣ толкователей, экзегетиковъ, а не историковъ въ настоящемъ смыслѣ слова, онъ никогда не могъ подняться до высшаго историческаго воззрѣнія. Отсюда его несправедливая, пристрастная, крайне-ограниченная оцѣнка соперника, котораго имя, если не навсегда, то надолго будетъ памятно для всѣхъ занимающихся русской исторіей: мы говоримъ о покойномъ Каченовскомъ.
   Каченовскій первый почувствовалъ неудовлетворительность прежняго, теперь мало-по-малу исчезающаго, натянутаго, неестественнаго воззрѣнія на русскую исторію. Онъ не былъ геніальнымъ человѣкомъ, но былъ человѣкъ съ талантомъ, начитанный, знакомый съ требованіями науки и критикой. Подъ перомъ Карамзина наше прошедшее, только относительно къ послѣдующему важное и значительное, выросло въ нѣчто колоссальное, величественное: Каченовскій возсталъ противъ этихъ преувеличеній и старался привести русскую исторію къ ея естественнымъ размѣрамъ, снять съ глазъ повязку, которая показывала многое жъ превратномъ видѣ, и возвратить или правильнѣе привести насъ къ воззрѣнію, равному времени, въ которое совершались событія. Эту цѣль Каченовскій преслѣдовалъ съ жаромъ, достойнымъ всякаго уваженія, и впалъ въ крайность, которая существенно повредила его дѣлу. Вмѣсто того, чтобъ изъ самой лѣтописи и источниковъ показать младенческое состояніе нашего общества въ IX, X, XI и послѣдующихъ вѣкахъ, онъ старался опровергнуть самые источники. Ему казалось, что даже и они приписываютъ древней Руси слишкомъ-много, и эта задушевная, любимая мысль просвѣчиваетъ въ каждой статьѣ его. Онъ не вѣритъ существованію кожаныхъ денегъ, потому-что въ древней Россіи не видитъ государства, кредита, правильной финансовой системы, безъ которыхъ представители цѣнности не могутъ имѣть оборота. Онъ потому же ратуетъ противъ подлинности "Русской Правды", которую Карамзинъ, а за нимъ и одинъ ученый очень-неловко и неудачно сравнили съ законами ХІІ таблицъ; онъ отвергаетъ возможность торговли изъ тѣхъ же основаній. Вездѣ Каченовскій себѣ вѣренъ, и его мысль, въ основѣ своей, вполнѣ справедлива. Возможность такой несоотвѣтвенности между основной мыслью и ея выполненіемъ, какую находимъ у Каченовскаго, совершенно объясняется малоизвѣстностью русской исторіи. Она и теперь еще лѣсъ, въ которомъ очень-легко заблудиться. Прибавимъ жъ этому, что, можетъ-быть, не было еще человѣка, столько несчастнаго въ своихъ послѣдователяхъ, какъ Каченовскій. Онъ не имѣлъ учениковъ. Всѣ такъ-называемые ученики его уцѣпились за букву и принялись опровергать подлинность лѣтописей; ни одинъ изъ нихъ не схватилъ главной мысли Каченовскаго, и она на время была погребена. Въ лицѣ этихъ продолжателей, самая школа получила смѣшное названіе скептической,-- названіе, которое такъ не шло ей къ-лицу,-- и умерла скоро безъ слѣдовъ, какъ многое хорошее умираетъ, ожидая достойнѣйшихъ и даровитѣйшихъ продолжателей.
   Все это очень-просто и теперь такъ очевидно, что бросается въ глаза. Г. Погодинъ, какъ ученый прежняго порядка, не понялъ важнаго значенія и призванія Каченовскаго въ нашей исторической литературѣ. Онъ замѣтилъ только его промахи и ошибки, и за нихъ преслѣдовалъ его всѣми литературными средствами. Даже въ его новой книгѣ, изданной много лѣтъ и послѣ спора и послѣ смерти противника, мы находимъ какое-то ожесточеніе, простительное до нѣкоторой степени въ пылу спора, но не десять лѣтъ спустя. Ясно, что ни тогда, ни теперь, -- когда споръ кончился, г. Погодинъ по-видимому одержалъ верхъ и можетъ уже безъ докукъ и возраженія со стороны скептической школы продолжать свои занятія,-- онъ не такъ понималъ требованіе и направленіе Каченовскаго. Въ своемъ мѣстѣ мы разберемъ подробно все, что онъ сказалъ о своемъ противникѣ. Здѣсь замѣтимъ только, что такое направленіе обличаетъ всю односторонность и ограниченность спеціалиста. Г. Погодинъ отзывается рѣзко, мѣстами даже черезъ-чуръ рѣзко о Каченовскомъ. Въ его словахъ видѣнъ торжествующій авторитетъ и величавое пренебреженіе къ побѣжденному противнику. Намъ, чуждымъ этого спора, странно видѣть побѣдные лавры, которыми украсилъ себя г. Погодинъ,-- и Каченовскаго, идущаго за его тріумфальной колесницей... На этомъ торжествѣ лежитъ печать ироніи, которой примѣровъ такъ много. Г. Погодину легко было одолѣть своего соперника огромнымъ перевѣсомъ данныхъ, говорившихъ въ его пользу; немного лѣтъ прошло, и самые слѣды спора исчезли. Укажите теперь хоть на одного человѣка, который бы серьёзно сомнѣвался въ подлинности и древности источниковъ нашей исторіи. А между-тѣмъ, по своей точкѣ зрѣнія, Каченовскій вполнѣ правъ, гораздо-правѣе г. Погодина. Г. Погодинъ думалъ, что, опровергнувъ Каченовскаго, онъ совершенно побѣдилъ его; мы не споримъ, что Каченовскаго доводы слабы, и хорошо, что нашелся человѣкъ, который исправилъ ошибки, непосредственно лежавшія въ его словахъ. Но на самомъ дѣлѣ великимъ лицомъ въ этомъ спорѣ является не г. Погодинъ, а Каченовскій, потому-что вопросъ имъ поставленный обойденъ, непонятъ: такъ онъ былъ глубокъ десять лѣтъ тому назадъ. Но время не прошло, оно только настаетъ; Каченовскій найдетъ себѣ защитниковъ и продолжателей. Тогда увидятъ, какъ напрасно торжествовалъ побѣду г. Погодинъ, какъ бѣдны его лавры. И это время недалеко...
   Будучи изслѣдователемъ-экзегетикомь, а не историкомъ, г. Погодинъ не могъ открыть собою новую эпоху ученаго обработыванія русской исторіи. У него нѣтъ цѣльнаго взгляда на весь предметъ, -- взгляда, въ которомъ различные эпохи и Фазисы хоть какъ-нибудь вязались бы между-собою. У него есть свѣтлыя мысли, но нѣтъ ясной системы, есть ученые пріемы, довольно-удачные, по совершенно нѣтъ методы. И за это мы не стали бы винить г. Погодина, еслибъ онъ самъ не вызвалъ насъ. У него есть страсть, общая всѣмъ спеціалистамъ -- возводить въ систему свою нелюбовь, нерасположеніе къ цѣльному, систематическому взгляду на предметъ. Это важная ошибка, которая, коренясь въ безсознательной односторонности, и родитъ односторонность, всегда почти неблагопріятную для науки. Всякій образованный человѣкъ, ищущій въ знаніи общаго, единства, живаго, а не мертваго, охладѣваетъ къ книгѣ по-неволѣ, встрѣчая въ ней выходки противъ взглядовъ и теорій. Онъ не правъ, а кто первый виноватъ? Спеціалистъ-изслѣдователь. Странная вещь! Человѣкъ, разсуждающій очень-просто, а потому здраво и дѣльно въ ежедневномъ быту, о житейскихъ вещахъ, судитъ Богъ-знаетъ по-каковски лишь-только переноситъ свое сужденіе въ область науки. Изъ того, что кто-нибудь не музыкантъ, приходитъ ли ему въ голову сказать, что музыка вздоръ? Нѣтъ, не приходитъ. А почему? потому-что всѣ знаютъ, всѣ сознательно или безсознательно убѣждены, что каждый человѣкъ непремѣнно въ одну сторону развитъ болѣе, въ другую менѣе, -- словомъ, что онъ имѣетъ свою степень ограниченности, недостаточности. Этому учитъ простая наглядна, безъ труда и усилій. Отъ-того люди съ разнородными наклонностями и дѣятельностью подаютъ другъ другу руку и извлекаютъ другъ изъ друга возможную пользу, наслажденіе, выгоду, какъ хотите назовите -- не порицая въ другихъ способностей, которыхъ у нихъ нѣтъ, потому-что нельзя совмѣстить въ себѣ все. Чѣмъ болѣе уясняется эта мысль, какими бы то путями ни было, тѣмъ болѣе и болѣе падаютъ перегородки, раздѣлявшія людей.
   Но въ наукѣ это и до-сихъ-поръ же такъ. Давно ли еще доказывали превосходство однѣхъ наукъ предъ другими? Каждый ученый считалъ себя обязаннымъ, излагая свой предметъ, подробно и обширно исчислить всѣ его качества и превосходство передъ другими предметами. Теперь вѣра въ эту іерархію исчезла; но еще крѣпко держится столько же странное мѣстничество между теоріей и практикой, изслѣдованіями и взглядомъ. Кто предается спеціальности, тотъ думаетъ, что это даетъ ему неотъемлемое право свысока смотрѣть на другаго, который старается извлечь общее изъ изслѣдованій и подвести это общее подъ категоріи, связать одною мыслью; послѣдній въ свою очередь также смотритъ на спеціалиста. Г. Погодинъ принадлежитъ къ первому разряду; онъ не охотникъ до взглядовъ, теорій. Въ T. III, примѣч. 827, онъ говоритъ: "вотъ задачи для филологовъ и юристовъ, предметы для диссертацій кандидатамъ и магистрамъ: объяснять эти памятники одинъ за друігимъ -- а мы все хватаемся за цѣлые періоды и эпохи и хотимъ изъ ничего строить системы". Такія же замѣтки находимъ и въ другихъ мѣстахъ. Названія "ученая болтовня, пустыя фразы" и т. д., встрѣчаются часто. Подумаешь, что г. Погодинъ ратуетъ не вообще противъ теоріи и взглядовъ, а только примѣнительно къ русской исторіи: но это ошибка. Съ-тѣхъ-поръ, какъ процессъ мышленія сталъ для насъ понятенъ, уяснилось совершенно, что направленія теоретическое и практическое, связанныя единствомъ цѣли и предмета, между-тѣмъ, остаются разными. и мечтать о ихъ тождествѣ невозможно. Дополняя и поясняя другъ друга, обогащаясь взаимно, сближаясь чрезвычайно, они все-таки остаются и навсегда останутся раздѣльными, особенными. Отъ-этого, кто возстаетъ противъ теоріи, тотъ строитъ новую, лучшую, по-крайней-мѣрѣ раскрываетъ недостатки существующей, и тѣмъ показываетъ, что онъ дѣйствительно недоволенъ ею въ томъ видѣ, какъ ее находитъ; отзываясь о существующихъ теоріяхъ вообще свысока, съ пренебреженіемъ, но безъ разбора, безъ критики, онъ обнаруживаетъ, что увлеченъ одностороннимъ направленіемъ, исключительно-практическимъ, и слѣдовательно, хочетъ набросить тѣнь не на такой-то именно взглядъ, а на взглядъ вообще, на самое теоретическое направленіе. Таковъ г. Погодинъ вполнѣ. По немъ, что не изслѣдованіе съ цитатами и всѣмъ ученымъ аппаратомъ, то ужь непремѣнно пустая фраза, непремѣнно система, построенная изъ ничего. Странно! Не-уже-ли онъ незнаетъ, что изъ ничего нельзя сдѣлать что-нибудь? Если возьмемъ только два, три факта, и на нихъ построимъ взглядъ, не-ужь-то вправду это будетъ система, построенная изъ ничего? А если мы возьмемъ тысячу и болѣе фактовъ, вѣдь ужь это будетъ такая система, которую прійдется опровергать! Не явно ли, что представленіе о системѣ, построенной изъ ничего, ни на чемъ и не основано? Сверхъ-того, если мы однажды согласимся въ истинѣ, что пути теоретическій и практическій -- разные, какъ они ни переливаются одинъ въ другой, какъ они ни близко сходятся, мы должны будемъ признать, что каждый изъ нихъ имѣетъ свою исторію, своихъ представителей, и что нѣтъ никакого основанія считать ихъ за преемственно-слѣдующіе другъ за другомъ, теоретическій за практическимъ, или наоборотъ. Дѣйствительно, такъ и было, есть и будетъ. Гдѣ только является человѣкъ, тамъ съ-разу вмѣстѣ появляются и оба направленія и развиваются чрезъ всю исторію. Оба равно разумны и равно вытекаютъ изъ сущности человѣка. А потому мы и видимъ, что сначала слаба практическая сторона, слаба и теоретическая. Вѣдь было бы крайне-несправедливо отвергать значеніе изслѣдованій потому только, что было, есть и будетъ еще много плохихъ, неосновательныхъ изслѣдованій. Почему же не сказать того же самаго и о теоріи? Она можетъ быть плоха, но также можетъ быть и хороша. Если существующія теоріи нехороши, это значитъ, что должно желать появленія хорошей или хорошихъ, а вовсе не то, что теоріямъ вовсе и существовать не слѣдуетъ. За что бы, кажется, тутъ спорить? за что бросать на теорію презрительныя слова? Пусть и то и другое идетъ своимъ путемъ, взаимно себя укрѣпляя и исправляя. Наконецъ, допустимъ, что въ данное время и при данныхъ обстоятельствахъ спеціальное изученіе для науки гораздо-важнѣе и полезнѣе, нежели теоретическое, общее. Все же будутъ и при такихъ условіяхъ положенія, въ которыхъ безъ теоретической обработки предмета невозможно обойдтись. Возьмите, на-прим., профессора русской исторіи. Что прикажете ему дѣлать? Налечь на какую-нибудь спеціальную сторону предмета и читать ее цѣлый годъ, потомъ, въ двѣ, три лекціи изложить все прочее? Наука черезъ это выиграетъ, правда, но слушатели навѣрное потеряютъ. Цѣль преподаванія -- дать полное обозрѣніе предмета, а не частности, мелочи, важныя въ наукѣ, неважныя и ненужныя для того, кто ищетъ только общаго образованія. Этимъ мы далеко не хотимъ отвергать важность спеціальныхъ курсовъ; при общемъ они приносятъ неисчислимую пользу, но одни они не ведутъ къ цѣли преподаванія. Профессоръ, преподаватель, полеобходимости начнетъ систематизировать свой предметъ, займется цѣлыми эпохами, періодами, а не частностями. Отъ-того вездѣ, гдѣ науки процвѣтаютъ, существуетъ особливая литература учебниковъ и особливая литература сочиненій собственно-ученыхъ, разработывающихъ частности и ведущихъ такимъ-образомъ науку впередъ. У насъ недавно стали появляться порядочные учебники по русской исторіи; ихъ и теперь не много; а изъ сочиненій по одному вопросу о происхожденіи Варяговъ-Руси можно составить цѣлую порядочную библіотеку. Отъ-того-то у насъ почти нѣтъ людей, знающихъ русскую исторію въ связи, въ цѣлости, тогда-какъ много кандидатовъ и студентовъ, которые по частнымъ вопросамъ заткнутъ за поясъ инаго профессора. Это и не прекратится до тѣхъ поръ, пока мы не бросимъ пагубнаго предубѣжденія противъ системъ и теорій.
   Особенно странно въ г. Погодинѣ то, что, отзываясь неблагопріятное системахъ и теоріяхъ русской исторіи, онъ самъ какъ-бы невольно ихъ строитъ. Стремленіе понять основный законъ исторической жизни народа, то-есть, усвоить его себѣ и чрезъ это открыть для ума большій просторъ, освободиться отъ страха и трепета предъ таинственнымъ, неизвѣстнымъ, и потому кажущимся или сверхъ естественнымъ, или случайнымъ -- такъ-же врожденно, всегда присуще человѣку, какъ и требованіе возсоздать фактъ прошедшій такъ, какъ онъ былъ. Ни отъ того, ни отъ другаго требованія человѣкъ не можетъ отказаться. Оно-то и вовлекло г. Погодина въ непослѣдовательность. У него, современника Каченовскаго, было тоже какое-то смутное предчувствіе цѣльнаго, полнаго взгляда на русскую исторію. Это видно изъ того, что онъ въ своихъ разъисканіяхъ, иногда наперекоръ фактамъ, преслѣдуетъ какую-нибудь любимую, мысль. Лучшимъ примѣромъ и подтвержденіемъ могутъ служить его изъисканія о норманскомъ періодѣ. Но такъ-какъ г. Погодинъ -- бАлыпей своей половиной принадлежитъ къ экзегетикамъ, толкователямъ,-- его чаяніе, предчувствіе осталось неразвитымъ. Не будучи въ состояніи ни совершенно отказаться отъ теоретическаго воззрѣнія, ни основать его на твердыхъ, ясныхъ началахъ, г. Погодинъ впалъ вы историческій мистицизмъ -- иначе мы не можемъ назвать его историческое воззрѣніе, которое такъ рѣзко выразилось въ его "Историческихъ Афоризмахъ". Онъ остановился на точкѣ какого-то благоговѣнія предъ каждымъ историческимъ событіемъ, не стараясь объяснить его значеніе и мѣсто въ цѣломъ историческомъ развитіи. Могъ бы умереть Игорь, да не умеръ; могъ бы Олегъ имѣть дѣтей -- да не имѣлъ. Святославъ чуть-чуть не поселился въ Болгаріи, да очень-кстати случился тогда въ Греціи Цимисхій и помѣшалъ ему привести замыселъ въ исполненіе. За этимъ г. Погодинъ ужь ничего не видитъ, какъ тотъ, кто читаетъ, но не вникаетъ въ смыслъ прочтеннаго. Странно! Буква за буквой идетъ и что-то выходитъ... Всего поразительнѣе, что г. Погодинъ, позволяя себѣ нападки на теоріи и взгляды, самъ же замѣняетъ ихъ -- знаками удивленія. Не знаемъ, почему же одно лучше другаго, и по какому праву одно можетъ замѣнить другое? Или это дѣло совершенной безсознательности, или такой способъ дѣйствованія внушенъ тою же самоувѣренностью, которая дала г. Погодину рѣшимость слишкомъ-рѣзко отзываться о покойномъ Каченовскомъ. Одно стоить другаго.
   Таковы, сколько мы понимаемъ, достоинства и недостатки г. Погодина, какъ изслѣдователя русской исторіи и древностей. Они болѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь отразились въ его новой книгѣ, къ разбору которой мы теперь и приступимъ.
   Изслѣдованіямъ о достоверности источниковъ древней русской исторіи предпослано предисловіе. Въ немъ разсказана исторія составленія книги. Эта книга посвящена молодымъ друзьямъ (?) русской исторіи, студентамъ университетовъ и въ особенности студентамъ Московскаго Университета. Методъ изслѣдованія изложенъ вѣрно, хотя, какъ мы думаемъ, онъ одинъ недостаточенъ для возведенія русской исторіи на степень науки:
   "Прежде всѣхъ разсужденій, толкованій и высшихъ взглядовъ, должно, по моему мнѣнію, собирать всѣ мѣста изъ лѣтописей, грамотъ и другихъ источниковъ, объ извѣстномъ предметѣ, и потомъ уже, имѣя ихъ предъ глазами, дѣлать выводы объ его значеніи и отношеніи, въ какомъ онъ находится къ другимъ смежнымъ предметамъ, и вообще ко всей исторіи, провѣряя свои выводы прочими свѣдѣніями. Работа трудная и вмѣстѣ легкая, за которую можетъ приниматься всякій юноша, не имѣя даже нужды въ особливыхъ способностяхъ "Объясните намъ такимъ образомъ бояръ, дѣтей боярскихъ, пасынковъ, дѣтскихъ, дворянъ, жильцовъ, тіуновъ, цѣловальниковъ, куны, гривны, рубли, деньги, города, слободы, помѣстья, отчины, поле, правежъ, полюдье, кормленье, опричину, поклоны, пошлины, дары; составьте сводныя грамоты всѣхъ родовъ; разберите по частямъ управленіе, духовное, "гражданское, военное,-и такимъ образомъ въ теченіи немногихъ лѣтъ, русская исторія возведена будетъ на "степень, на которой быть ей подобаетъ "(стр. XI).
   Работая такимъ-образомъ, мы получимъ рядъ прекрасныхъ монографій, но все же не будемъ имѣть русской исторіи. Кто захочетъ возсоздать русскую исторію, тому необходимо вновь переработать источники, и нерѣдко то, что въ монографіи не найдетъ мѣста, или при спеціальной разработкѣ не обратитъ на себя никакого вниманія, здѣсь займетъ первое мѣсто. Въ этомъ-то именно и заключается недостатокъ г. Погодина, что онъ одной половинѣ задачи придаетъ исключительную важность, и забываетъ о второй, послѣдней, окончательной, которая не можетъ быть разрѣшена безъ пособія высшихъ взглядовъ, теоріи, системы.
   За этимъ слѣдуетъ выводъ изъ полнаго знанія русской исторіи,-- выводъ, съ которымъ мы не можемъ согласиться:
   "Вразумленная публика перестанетъ толковать о вещахъ, противныхъ нашему духу, развитію, происхожденію, научится уважать свой народъ, все пользуется своими опытами, и начнетъ искать добра тамъ, гдѣ его найдти можно, то есть въ своей землѣ, а не подъ тропиками Рака или Козерога" (стр. XI и XII).
   Споръ старый и потому уже скучный -- споръ о томъ, какое значеніе имѣетъ для насъ, современниковъ, прошедшее Руси. Узнавъ его, мы поймемъ себя, яснѣе увидимъ путь, по которому двигаемся въ исторіи, но вмѣстѣ съ тѣмъ, чего никакъ не должно забывать, поймемъ и необходимость, заставившую насъ искать добра не у себя, а у другихъ. Наука можетъ дать намъ средства облегчить путь, сдѣлать его сознательнымъ и чрезъ это возможно-менѣе тяжкимъ, но перемѣнить его не можетъ. Притомъ, что умерло, того ужь не воскресишь. Мы теперь не знаемъ только, почему умерло, хотя и догадываемся, а тогда будемъ знать: вотъ и все. Смотрѣть иначе на науку исторіи -- значитъ не понимать ея.
   Рядомъ съ этою мыслью, по нашему мнѣнію невѣрной, мы встрѣчаемъ другую, очень-вѣрную:
   "Я говорилъ о работѣ, доступной для всякаго трудолюбиваго молодаго человѣка, но она не должна останавливать другихъ, одаренныхъ особенными способностями, чующихъ въ себѣ присутствіе высшей силы. Пусть такіе избранные обращаются къ самой исторіи, выбираютъ себѣ тотъ или другой періодъ -- Норманновъ, Монголовъ, Москву, Новгородъ, пятнадцатый вѣкъ, смутное время, Малороссію, стрѣльцовъ, или посвящаютъ свое перо одному какому липу -- Ивану третьему, Грозному, Годунову, Хмѣльницкому, Петру. У насъ распространилось недавно повѣрье, что за такія сочиненія приниматься еще не время теперь, пока не обработаны всѣ источники, и пока не кончились всѣ приготовительные труды. Это мнѣніе совершенно ложное. Еслибъ имѣли его Татищевъ, Стриттеръ, Карамзинъ, то до-сихъ-поръ у насъ не было бы никакой исторіи. Если же Татищевъ, Стриттеръ, Карамзинъ, принимались въ свое время за сочиненіе исторіи, и поступили въ этомъ случаѣ прекрасно, то кольми паче возможно это теперь, послѣ ихъ трудовъ, при обнародованіи матеріаловъ, когда положена уже, такъ-сказать, столбовая дорога исторіи. Лишь былъ бы умъ, жаръ, талантъ, даръ Божій! Отъ историка не должно спрашивать новыхъ изслѣдованій, а только искусства воспользоваться сдѣланными. Всякой вѣкъ имѣетъ свои требованія и свой взглядъ на вещи, и во всякомъ вѣкѣ должна возобновляться картина исторіи, сообразно съ состояніемъ науки и матеріаловъ въ его время" (стр. ХІІ и XIII).
   Въ этой мысли есть противорѣчіе съ сказаннымъ выше, съ нападками противъ тѣхъ, которые берутся за цѣлые эпохи и періоды. По эта-то непослѣдовательность автора "Изслѣдованій" и оправдываетъ паши слова, что онъ вполнѣ принадлежитъ къ переходному времени. Еслибъ онъ былъ послѣдователенъ, онъ непремѣнно или вышелъ бы на новую дорогу, или исключительно удержался бы при прежнемъ. Въ этой непослѣдовательности и сильная и слабая сторона г. Погодина.
   Наконецъ, изъ предисловія мы узнаёмъ, что г. Погодинъ намѣренъ въ слѣдующемъ голу издать еще два тома объ удѣльномъ періодѣ, потомъ собраніе своихъ статей, помѣщенныхъ въ журналахъ о разныхъ лицахъ и предметахъ русской исторіи, а за тѣмъ постарается какъ-можно-скорѣе издать и прочіе томы о древней Русской Исторіи до Петра-Великаго. Будемъ ждать.
   Первый томъ раздѣленъ на XIV главъ. Въ первой авторъ доказываетъ достовѣрность древней русской исторіи и лѣтописи вообще современными иностранными свидѣтельствами. Изъ нихъ онъ возсоздаетъ русскую исторію, въ главныхъ чертахъ совершенно-сходную съ тѣмъ, какъ разсказываетъ ее лѣтопись. Не довольствуясь этимъ очень-многовѣснымъ доказательствомъ, онъ обращается къ нашимъ извѣстіямъ, неподверженнымъ сомнѣнію, и изъ нихъ заключеніями назадъ выводитъ то же, что говоритъ лѣтопись. И мысль и выполненіе ея очень-удачны. Потомъ разразрѣшаются вопросы о времени и мѣстѣ сочиненія первой русской лѣтописи, приписываемой Нестору. Это изслѣдованіе приводитъ автора къ убѣжденію, что лѣтопись писана въ Кіевѣ, въ XI или въ началѣ ХІІ вѣка, не позже.
   Вообще, соглашаясь совершенно съ доводами г. Погодина и находя ихъ побольшой-части вѣрными и основательными, мы не совсѣмъ-довольны нѣкоторыми изъ нихъ; на-прим., на стр. 23, онъ говоритъ, что 1103 годъ въ лѣтописи описанъ, 1104, 5, 6, 7, 8, 9 не описаны; за десятымъ приписка, а за припиской описаніе предъидущихъ пропущенныхъ лѣтъ. За этимъ онъ прибавляетъ:
   "Вотъ важнѣйшее для меня доказательство, что въ началѣ ХІІ столѣтія "или концѣ XI, въ лѣтописи былъ перерывъ (одинъ сочинитель кончилъ, другой захватилъ нѣсколько предъидущаго времени, неописаннаго у предшественника, и сталъ продолжать). Слѣдовательно, начало ея оканчивалось около этого времени, и слѣдовательно было сочиняемо по крайней мѣрѣ въ XI столѣтіи".
   Это несправедливо. Изъ этого доказательства слѣдуетъ только, что лѣтопись писана въ ХІІ вѣкѣ, а никакъ не въ XI. Послѣднее будетъ натяжкой.
   Намъ не нравится также, что г. Погодинъ, въ доказательство, что лѣтопись писалась современникомъ, такъ часто приводитъ мѣста изъ никоновой лѣтописи (пять разъ), тогда-какъ, на стр. 37, онъ самъ говоритъ, "что въ ней, равно какъ и въ Степенной Книгѣ, Синопсисѣ и сказкахъ о первыхъ кіевскихъ князьяхъ до Ярослава есть подлоги (они очевидны); на стр. 81, въ примѣч. 2, что въ никоновскомъ спискѣ есть распространенія и украшенія, а на стр. 84: "всѣ сіи извѣстія принадлежатъ къ подлиннику подлинниковъ, то-есть самому Нестору. Мнѣ не нужно предупреждать, надѣюсь, что я говорю здѣсь не о позднѣйшихъ сборникахъ, какомъ-нибудь никоновскомъ или софійскомъ; я говорю здѣсь о лѣтописи по лучшимъ спискамъ". Конечно, г. Погодинъ не на одну эту лѣтопись ссылается, во лучше бъ было не ссылаться на все вовсе.
   На стр. 39 приводятся слова изъ никоновской лѣтописи: "Такожъ бѣ и другіи братъ Еремия, иже помняше крещение Рустей земли". Авторъ говоритъ: "должно полагать, что этотъ "Іеремія былъ современникомъ лѣто" писателю. Иначе еслибъ лѣтописатель "не засталъ уже его, съ чего было бы "упомянуть, что онъ помнилъ крещеніе". Это заключеніе произвольно. Монахъ Іеремія могъ быть человѣкъ извѣстный въ монастырѣ, память о которомъ сохранилась долго. Предположенія никогда не должно возводить на степень доказательствъ.
   Далѣе, исчисливъ "выраженія въ лѣтописяхъ, показывающія, что описанія сдѣланы какъ-бы по горячимъ слѣдамъ происшествій, когда они были еще въ свѣжей памяти у близкихъ потомковъ", авторъ говоритъ: "такихъ живыхъ преданій нельзя было имѣть позже XI вѣка" (стр. 48). Явно, что онъ увлекся своею мыслью, убѣжденіемъ; ибо доказать этого невозможно по недостатку доказательствъ. Что лѣтописатель долженъ былъ жить близко къ этому времени, нѣтъ сомнѣнія; но какъ опредѣлить именно когда?
   Доказательства, взятыя изъ языка лѣтописи, тоже хороши, убѣдительны, но и въ нихъ авторъ увлекся. Представивъ нѣсколько мѣстъ изъ лѣтописей, относящихся къ разнымъ вѣкамъ, авторъ говоритъ: (стр. 45) "Ухо не чувствуетъ ли ясно, что эти описанія, не смотря на поправки, принадлежатъ разнымъ столѣтіямъ, и если послѣднее принадлежитъ XIV столѣтію, то первое (вмѣстѣ съ прежними) должно быть столѣтіями двумя старше".
   Дѣйствительно, что первыя мѣста старше послѣднихъ очень чувствительно; но что они старше двумя столѣтіями -- этого никакъ не замѣтно. Можетъ быть больше, можетъ быть меньше. Древность памятника, по одному ходу рѣчи опредѣлить чрезвычайно-трудно, большей частію почти-невозможно.
   На той же 45 страницѣ г. Погодинъ говоритъ: "обращу вниманіе на форму драматическую, форму древнѣйшую, въ которую отлито все начало лѣтописи. Найдите мнѣ ее въ XIII, XIV или XV столѣтіяхъ въ такомъ видѣ!" Во-первыхъ, драматическая форма обща всѣмъ нашимъ лѣтописямъ, гдѣ хотя сколько-нибудь подробно разсказывается событіе. Во-вторыхъ, не должно забывать, что время составленія лѣтописи -- искомое. Пойдите отъ мысли, что вы ничего не знаете о томъ, когда лѣтопись написана, и драматическая ея форма вамъ ровно ничего не скажетъ. Слѣдовательно, это не доказательство. Впрочемъ, противъ этого уже возражали г. Погодину, и онъ отвѣчалъ на это возраженіе ниже, на стр. 433:
   "Драматическую форму многихъ повѣствованій Нестора, я употребилъ только въ дополненіе къ доказательствамъ, отнюдь не придавая ей особенной силы. Авторъ, т. е. критикъ, приводитъ эту форму изъ сочиненій XIV вѣка, и говоритъ, что изъ нея заключить ничего нельзя. Ее можно привесть и изъ нашего времени, но форма формѣ рознь; одна она, разумѣется, не много значитъ, а въ соединеніи съ другими признаками она дополняетъ наше понятіе о первой лѣтописи и ея характерѣ. Я думаю, что приведенныя мною мѣста на стр. 43, даже древнѣе Нестора."
   Ясно, что отвѣтъ на возраженіе слабъ, и оно сохраняетъ свою силу. Доказательство, которое безъ другаго доказательства ничего не значитъ -- не есть доказательство. Также неправильно сказано авторомъ на стр. 46:
   "Обратимъ вниманіе на характеръ "повѣствованія. Оно совершенно различно въ XI и какомъ-нибудь XIV вѣкѣ: въ первомъ, мы находимъ безпрестанно благочестивыя размышленія, мѣста изъ священнаго писанія; дальше этого почти нѣтъ. Первой повѣствователь ближе къ церковному языку, и кромѣ указанныхъ древнихъ мѣстъ, (о которыхъ послѣ), показываетъ гораздо-болѣе авторскихъ "пріемовъ, нежели послѣдніе."
   Благочестивыя размышленія и мѣста изъ священнаго писанія наполняютъ лѣтописи не только первыхъ временъ, но даже и позднѣйшихъ. Укажемъ для примѣра на Псковскую. Близость къ церковному языку безспорно доказательство весьма-важное и рѣшительное. Что же касается до авторскихъ пріемовъ, то хотя мы и не находимъ ихъ въ лѣтописи, однако, еслибъ они и были, это былъ бы важный доводъ противъ, а не въ пользу подлинности лѣтописи, ибо въ-началѣ сказанія всегда простѣе, безъискусственнѣе; это одна изъ ихъ характеристическихъ чертъ.
   Въ числѣ разныхъ соображеній, доказывающихъ древность лѣтописи, авторъ, между-прочимъ, приводитъ слѣдующее: (стр. 54).
   "Въ XIV или XV вѣкѣ нельзя знать имени земли Волошской, которое давно уже вышло изъ употребленія въ нашей сторонѣ: Отъ кого узнать въ XIV вѣкѣ объ austur-vigi или wester-vigi Норманновъ, давно уже въ то время переставшихъ ѣздить по симъ путямъ въ Грецію? Какъ сочинить сказку (Олегову) о купеческомъ путешествіи въ Грецію въ XIV вѣкѣ, когда путешествія Норманновъ давно прекратились? Какъ узнать о походахъ на Грецію? Отъ кого? А походы сіи засвидѣтельствованы иностранцами. Какъ въ XIV или XIII вѣкѣ могли Радимичи вести повозъ? Кому? Послѣ Монголовъ и Радимичей не стало! и проч. и проч."
   Если можно было обойдтись безъ этого соображенія, то почему авторъ прибѣгнулъ къ нему? Оно неосновательно. Точно такъ же, какъ лѣтописецъ XI вѣка узналъ о событіяхъ, за долго до него совершившихся, такъ точно могъ ихъ узнать и писатель позднѣйшій -- черезъ преданія и записки, иностранныя лѣтописи и т. д. Если въ ХІІ вѣкѣ упоминаются еще имена русско-славянскія, то почему жь не могъ знать о нихъ лѣтописецъ XIII вѣка? Точно также нельзя объяснить, почему бы Радимичи въ XIV или XIII вѣкѣ не могли вести повозъ, не смотря на разореніе Кіева и Южной Россіи Монголами. Повторимъ, что этими замѣтками мы вовсе не думали и не думаемъ опровергать основательныя розъисканія г. Погодина и производить бурю въ стаканѣ воды. Мы только указали на нихъ, какъ на недосмотры, ошибки, увлеченія, которые мѣшаютъ дѣлу и подаютъ поводъ къ придиркамъ. Кому не извѣстно, что такіе промахи навлекали на себя опроверженія очень неосновательныя, и которыя получали, однако, для незнающихъ, видъ дѣльныхъ, серьёзныхъ возраженій.
   Потомъ авторъ переходитъ къ розъисканію о томъ, кто именно писалъ лѣтопись,-- розъисканію, но собственному его мнѣнію, менѣе-важному, что дѣйствительно такъ. Всѣ прямыя и косвенныя свидѣтельства указываютъ на Нестора, монаха Кіевопечерской-Лавры. Въ какомъ видѣ дошла до насъ лѣтопись (глава IV)? Г. Погодинъ находитъ, что она дошла до насъ точно въ такомъ же видѣ, въ какомъ была написана, исключая необходимыя ошибки и разнословія, принадлежащія переписчикамъ. Это выводитъ г. Погодинъ изъ сличенія всѣхъ древнѣйшихъ списковъ, въ противоположность Шлецеру и всѣмъ изслѣдователямъ, которые думали единогласно, что лѣтопись Несторова дошла до насъ съ позднѣйшими вставками.
   Потомъ авторъ обозрѣваетъ источники несторовой лѣтописи. Онъ насчитываетъ ихъ до десяти: 1) прежнія записки церковныя или монастырскія, хронографическія отмѣтки и т. д. Слѣды этихъ записокъ видитъ онъ, между-прочимъ, въ томъ, что въ нѣсколькихъ мѣстахъ лѣтописи разсказъ начинается тѣми же словами ("Полемъ же жившимъ особѣ"), въ базпорядкѣ извѣстій въ лѣтописи, изобличающихъ вставки, которыя авторъ приписываетъ самому Нестору; кромѣ того, г. Погодинъ указываетъ на слѣды древнихъ памятниковъ, не дошедшихъ до насъ, и которые подтверждаютъ возможность существованія записокъ, лѣтописца стараго ростовскаго, хронологическую таблицу у Нестора, Борисово житіе (предположивъ, что оно принадлежитъ не Нестору) и т. д. "Можетъ-быть, въ нашихъ хронографахъ", говоритъ авторъ: "о которыхъ мы до-сихъ-поръ не имѣемъ еще никакого порядочнаго понятія, отъищется первоначальная основа "Несторовой лѣтописи" (стр. 95). 2) Собственное удостовѣреніе; 3) извѣстія современниковъ; 4) болгарскія лѣтописи или извѣстія; 5) греческія лѣтописи по словамъ самого Нестора; 6) извѣстія Варяговъ; 7) туземные разсказы жителей; 8) преданія; 9) письменные документы (акты), на-прим., договоры съ Греками; 10) народныя пѣсни и сказки.
   Могъ ли Несторъ пользоваться всѣми этими источниками, былъ ли онъ грамотенъ и на столько образованъ? Г. Погодинъ отвѣчаетъ на этотъ вопросъ утвердительно, и доказываетъ распространеніемъ въ Россіи христіанства и грамотности за двѣсти пятьдесятъ лѣтъ до Нестора; тѣмъ, что онъ извѣстенъ какъ сочинитель житія Ѳеодосіева, которое было труднѣе написать, чѣмъ лѣтопись; тѣмъ, что въ его время было много людей грамотныхъ, которыхъ труды до насъ дошли, и т. д.
   Въ этой главѣ есть также нѣкоторые недосмотры. На-прим., послѣ многихъ историческихъ соображеній, которыя дѣлаютъ вѣроятными существованіе у насъ записокъ монастырскихъ или церковныхъ, авторъ говоритъ: Рѣшительно у насъ были записки до Нестора" (стр. 92). Это заключеніе намъ кажется слишкомъ-поспѣшнымъ. На стр. 93, говоря, что въ лѣтописи есть хронологическая таблица (Лавр. Списокъ по изд. Тимк. стр. 11), въ которой исчисляются важнѣйшія событія отъ сотворенія міра до смерти Святополка, и опредѣлены ихъ годы, авторъ прибавляетъ: "Мнѣ кажется, что эта таблица писана прежде Нестора, а имъ только что продолжена. Еслибъ писалъ ее Несторъ, то вѣрно помѣстилъ бы Рюрика и новгородское призваніе". Намъ кажется такое предположеніе произвольнымъ. Г. Погодинъ самъ думаетъ, и это вѣроятно, что лѣтопись Нестора по преимуществу кіевская. Очень-понятно и естественно, что, дошелъ до Россіи, онъ началъ выставлять хронологическія числа по однимъ кіевскимъ событіямъ; притомъ же, если эта таблица не имъ составлена, отъ-чего же онъ говоритъ отъ своего имени? Вѣроятно, онъ не присвоилъ бы ее себѣ, еслибъ она не ему принадлежала; отъ-чего бы въ нее былъ введенъ Михаилъ, византійскій императоръ (это указываетъ на то, что она была составлена съ помощію лѣтописей греческихъ или болгарскихъ); наконецъ, мы не видимъ причины, почему бы Несторъ не могъ исправить ее, еслибъ она дѣйствительно была не имъ составлена и казалась ему недостаточной. По-крайней-мѣрѣ, одно предположеніе равносильно другому.-- На стр. 95 авторъ говоритъ: "наконецъ я обращаю вниманіе на языкъ нѣкоторыхъ мѣстъ, рѣзко отличающійся отъ Несторова: извѣстія о происшествіяхъ, на-прим., при Олегѣ, Святославѣ, написаны гораздо простѣе, грубѣе, чѣмъ благочестивыя размышленія въ лѣтописи, или житіе Ѳеодосія". Это кажется г. Погодину однимъ изъ указаній на то, что Несторъ пользовался при составленіи лѣтописи какими-нибудь записками, которыя вносилъ безъ большихъ измѣненій. Намъ кажется это предположеніе слишкомъ-смѣлымъ. У насъ есть странная способность говорить двумя или нѣсколькими различными языками, смотря потому, о чемъ мы говоримъ, О священномъ, церковномъ, на-прим., мы до-сихъ-поръ говоримъ языкомъ напыщеннымъ, полу-славяно-церковнымь. Вспомните письмо Іоанна IV въ Кирилловскій Монастырь: подумаешь, двое его писали. Такъ, вѣроятно, поступалъ и Несторъ. По-крайней-мѣрѣ, на различіи языка его нельзя ровно ничего основывать. Множество примѣровъ представляютъ и самыя лѣтописи послѣ Нестора.
   На стр. 99 сказано, что "первые наши духовные, священники, на прим., при Игорѣ, у Ольги (священникъ Григорій), при Владимірѣ, были безъ сомнѣнія Болгаре". А почему безъ сомнѣнія, не объяснено.-- На той же 99 стр. сказано, что житія болгарскихъ святыхъ зашли къ намъ всею вѣроятнѣе въ XI вѣкѣ, а почему, тоже невидно.-- На стр. 101, объясняя какимъ-образомъ греческія лѣтописи могли быть доступны для Нестора, авторъ дѣлаетъ чрезвычайно-натянутое предположеніе, что греческій монахъ Михаилъ, бывшій въ то время въ монастырѣ, могъ перевести нужное для Нестора изъ греческаго временника, какъ перевелъ монастырскій уставъ. Мы, напротивъ думаемъ, что это дѣло почти-невозможное. Переводить греческій временникъ вовсе не то, что переводить уставъ и законы, опредѣляющіе жизнь, и, слѣдовательно, имѣющіе непосредственное, практическое примѣненіе. Признаемся откровенно, что чѣмъ болѣе мы вдумываемся въ нашъ бытъ XI вѣка и сравниваемъ его съ послѣдующимъ, тѣмъ намъ кажется невозможнѣе, несообразнѣе, неестественнѣе, чтобъ одинъ сталъ для удовлетворенія простой любознательности другаго (ибо г. Погодинъ самъ говоритъ на стр. 38, что наши монахи писали лѣтопись для себя, а не для другихъ) переводить лѣтопись. Всякое другое предположеніе вѣроятнѣе, чѣмъ это.-- На стр. 104, вѣроятно, ошибкой поставлено Древляне вмѣсто Дреговичи (Δρουγουβιτοί Константина-Багрянороднаго).-- Замѣтимъ еще въ заключеніе, что г. Погодинъ, разрѣшивъ, и, какъ намъ кажется, основательно, вопросъ объ источникахъ, которыми пользовался Несторъ, и о возможности ими пользоваться въ XI вѣкѣ, не опредѣлилъ, а только мимоходомъ коснулся возможности для Нестора, монаха, написать лѣтопись. Несторъ все-таки остается лицомъ загадочнымъ, фактомъ страннымъ въ то время. Его большая начитанность, связи съ современниками, то, что онъ имѣлъ въ своихъ рукахъ дипломатическіе акты, знакомство съ лѣтописями греческими и болгарскими, наконецъ, самая мысль писать русскую лѣтопись -- воля ваша, все это изобличаетъ въ немъ или ученаго монаха, какихъ не могло быть у васъ тогда своихъ, монаха, пришедшаго изъ Болгаріи или Греціи, или какое-нибудь знатное, извѣстное лицо между Русскими или Славянами того времени. Кажется, это не обратило на себя вниманія г. Погодина. Мысль, что лѣтопись писалъ монахъ XI вѣка, невольно насъ сбиваетъ съ толку, и даетъ ложное представленіе о цѣлой эпохѣ.
   Глава VI содержитъ въ себѣ изслѣдованіе о достовѣрности договоровъ русскихъ князей съ Греками; она доказана очень-хорошо и убѣдительно. Только и здѣсь мы встрѣчаемъ нѣкоторые недосмотры. На стр. 116 стоитъ слѣдующая нелогическая фраза: "Договоры сами по себѣ столько важны, столько значительны для русской и общей европейской исторіи, что необходимо утвердить ихъ подлинность и оградить ихъ отъ возможныхъ притязаній".-- Одно изъ другаго не слѣдуетъ. Надобно утверждать то, что истинно.-- Изъ четырехъ мѣстъ, взятыхъ изъ греческихъ лѣтописей о сношеніяхъ Грековъ съ Руссами, только два (Льва-Дьякона и Кедрина) свидѣтельствуютъ рѣшительно, что между ними были договоры (стр. 120 и 121).-- На страницѣ 125 приведено много примѣровъ, что въ нашихъ лѣтописяхъ не помѣщались очень-важные договоры и грамматы, а не объяснено, почему именно договоры съ Греками попали въ несторову лѣтопись. Даже нѣтъ попытки объяснить это. Мы думаемъ, что разрѣшеніе этого вопроса могло бы привести насъ къ окончательнымъ заключеніямъ объ языкѣ подлинныхъ договоровъ. Что они переводъ съ греческаго -- это очень-вѣроятно. Также вѣроятно, что мы ихъ имѣемъ въ болгарскомъ переводѣ. (На страницѣ 123, г. Погодинъ говоритъ, что эти договоры были, безо всякаго сомнѣнія, писаны на нашемъ языкѣ и греческомъ. Но едва-ли онъ нравъ, выражаясь такъ утвердительно) Если этотъ болгарскій переводъ заимствованъ изъ какой-нибудь болгарской лѣтописи, еще остается возможнымъ предположеніе, что онъ не оффиціальный, и что подлинникъ, отправленный къ нашимъ князьямъ, былъ писанъ на какомъ-нибудь другомъ языкѣ, на-прим., норманскомъ; но если не такъ, т. е., если Несторъ имѣлъ копію съ подлинника, находившагося въ Россіи, то болгарскій языкъ подлинника находится въ непримиримомъ противорѣчіи съ норманствомъ вашихъ первыхъ князей -- не говоря уже о томъ, что невозможно себѣ и представить, какимъобразомъ такая копія могла попасть Нестору въ руки. Въ новгородскихъ лѣтописяхъ нѣтъ договорныхъ грамматъ Новгородцевъ съ ихъ князьями, хотя новгородскимъ монахамъ легче было знать эти договоры, чѣмъ кіевскому договоры князей съ иностранцами. Впрочемъ, къ этому мы еще возвратимся.-- На стр. 126 поставленъ вопросъ: "какъ могли договоры сохраниться у васъ, дойдти до Нестора?" а отвѣтъ: "какъ бы то ни было, а сохранились". Итакъ -- мы не знаемъ; это и проще и яснѣе.-- На стр. 137, находимъ слова: "количество пословъ "было непремѣннымъ условіемъ знаменитости посольства". Это не такъ, по-крайней-мѣрѣ сначала. Много пословъ посылалось не для того, чтобъ возвысить государя, а потому-что посылалъ не онъ одинъ, а всѣ его васаллы сущіе подъ рукою". Уже въ-послѣдствіи это перешло въ обычай посылать много пословъ; форма удержалась, но смыслъ ея былъ потерянъ.-- На той же 137 страницѣ: "Въ договорѣ Олега говорится о наслѣдствѣ Русина, умершаго въ Греціи, которое должно быть переслано въ его отечество, и у Норманновъ есть свидѣтельство объ участкѣ изъ добычи, который долженъ быть доставленъ наслѣдникамъ. Et si aliquis de Normannis occisus fuit, quaesitum pretium pro eo est exsolutum". Эти мѣста выставлены какъ параллельныя; но послѣднее темно, а два первыя не имѣютъ между собою ничего общаго.
   Въ этой же статьѣ находимъ два важныя противорѣчія. Первое, о лѣтописцахъ (стр. 151): "Ну какъ собиратель 13 или 14 вѣка могъ договоръ своего времени отнести ко временамъ древнимъ предъ своими современниками? Могъ ли онъ такъ обманывать въ глаза? И съ какой цѣлью?" и т. д. Но самъ же авторъ сказалъ на стр. 38-й, что "наши монахи писали для себя, а не для публики". А если такъ, то нечего говорить о современникахъ, и невозможность ихъ обмануть -- не аргументъ.-- На стр. 152: "Если же между десятками разныхъ статей есть единицы подобныя, то отъ этихъ мелкихъ статей нельзя ничего заключать къ огромному цѣлому... Подобія встрѣчаются у народовъ самыхъ отдаленныхъ одинъ отъ другаго, на противоположныхъ полушаріяхъ, въ разныхъ періодахъ времени". Правда, совершенно такъ. Однако въ III-мъ томѣ это положеніе опровергается: "Охотники спорить, охотники искать не истины, а предлоговъ къ несогласію, могутъ сдѣлать слѣдующее частное возраженіе, составленное изъ легкихъ общихъ мѣстъ: такое-то постановленіе (на-примѣръ, месть) принадлежитъ всѣмъ народамъ, такое-то имя (на примѣръ, князь) есть чисто-славянское, слѣдовательно, норманнскими ихъ назвать нельзя. Отвѣчаю: 1) если онѣ общія, то нельзя отнять "ихъ и у Норманновъ; 2) онѣ являются неоднѣ, а въ совокупности со множествомъ другихъ обычаевъ или именъ, чисто-норманнскихъ, слѣдовательно должны быть принесены Норманнами же, которые встрѣтили у туземцевъ случайное сходство съ собою въ этомъ отношеніи. Мало ли есть такихъ сходствъ и теперь между племенами и при всемъ прочемъ ихъ различіи между собою" (стр. 417). Объ этомъ мѣстѣ въ-отношеній къ норманскому періоду мы еще будемъ говорить ниже. Здѣсь замѣтимъ только, что г. Погодинъ произвольно употребляетъ общее положеніе или въ свою пользу, или противъ противниковъ, смотря потому, какъ ему удобнѣе и выгоднѣе. На такомъ шаткомъ основаніи, которое мирволитъ и тому и другому, нельзя ничего строить, и г. Погодинъ не долженъ бы вовсе прибѣгать къ нему; ибо оно само себя разрушаетъ.
   Параллельныя мѣста, подобранныя къ договорамъ съ Греками изъ лѣтописей и договоровъ, не всегда удачны; на-примѣръ, стр. 130:
   !!!!!!!!!!
   "Въ Олеговомъ договорѣ говорится объ укладахъ на Кіевъ, Черниговъ, Переяславль, Полотскъ, Ростовъ, Любечь."
   Константинъ Багрянородный по другому случаю говоритъ, что суда, ходившія въ Константинополь, были изъ Кіева, Чернигова, Любеча и проч.
   И проч. не должно сбивать насъ: между прочими, нѣтъ ни одного города, поименованнаго въ договорѣ.
   Такъ же неудачно и послѣднее параллельное мѣсто, на стр. 136. Кромѣ того, много и такихъ мѣстъ находимъ мы въ этой параллели, къ которымъ можно подъискать мѣста не только въ европейскихъ, но и въ другихъ исторіяхъ всѣхъ временъ. Такъ, на-примѣръ, о подписаніи договоровъ.
   Въ заключеніе, нельзя не указать на очень-остроумное объясненіе окончанія нѣкоторыхъ именъ въ игоревомъ договорѣ на овъ. Г. Погодинъ думаетъ, что они "не имена самихъ посланниковъ, но имена тѣхъ князей, кои вмѣстѣ съ Игоремъ отправили посольство "къ византійскому императору" (стр. 141). Мы съ этимъ совершенно согласны, но думаемъ, что этимъ объясненіемъ г. Погодинъ не довольно воспользовался при объясненіи норманскаго періода, что и постараемся доказать при разборѣ третьяго тома.
   Въ VII главѣ, г. Погодинъ дѣлитъ несторову лѣтопись (по лаврентьевскому списку, сколько напечатано) на части и показываетъ, откуда каждая могла быть заимствована. "Предупреждаю читателей" говоритъ авторъ (стр. 157) "во-первыхъ, что я буду говорить теперь объ извѣстіяхъ Нестора только въ отношеніи къ возможнымъ источникамъ; во-вторыхъ, что я ни мало не стою за свои предположенія: пусть другіе изслѣдователи приберутъ возможные источники вѣроятнѣе." Полагая, можетъ-быть, что это предупрежденіе недостаточно, авторъ въ самомъ концѣ этой главы опять говоритъ (стр. 172): "Считаю нужнымъ повторить, что все это разсужденіе есть предположительное, и я знаю что, разбирая мои предположенія порознь, можно написать на нихъ очень много возраженій, особенно общими мѣстами и вопросительными знаками."
   Обходя послѣднюю замѣтку, которая здѣсь совершенно-лишняя, мы позволимъ себѣ замѣтить одно: предположеніе, къ которому прибѣгаетъ изслѣдователь въ крайнемъ случаѣ, когда другихъ средствъ для открытія истины нѣтъ, никогда не можетъ быть совершенно-случайно, совершенно-произвольно. Непремѣнно оно имѣетъ какое-нибудь основаніе, которое дѣлаетъ его вѣроятнымъ. Отъ-того и происходитъ, что часто предположеніе знатока обращается съ помощію вновь найденныхъ доказательствъ въ полную историческую истину. Такъ всегда бываетъ, если предположеніе хоть сколько-нибудь правдоподобно, и только по этому мѣрилу мы отдѣляемъ предположенія вѣроятныя и возможныя отъ невѣроятныхъ и невозможныхъ. Не иначе поступалъ и г. Погодинъ, хотя и не вездѣ высказалъ основанія своихъ предположеній. Въ лѣтописи различныя мѣста очевидно взяты не изъ одного источника. Угадавъ однажды, какія основанія принялъ г. Погодинъ, приписывая такое-то мѣсто такому-то источнику, а другое -- другому, рецензентъ имѣетъ полное право разбирать, вѣрны ли эти основанія, и вѣренъ ли авторъ своему началу, примѣняя его къ различнымъ мѣстамъ лѣтописи. Такая критика не будетъ совершенно произвольна, и можетъ легко обойдтись безъ общихъ мѣстъ и вопросительныхъ знаковъ. Напрасно авторъ говоритъ, что онъ не стоитъ за свои предположенія. Здѣсь онъ на такой же исторической почвѣ, какъ и въ другихъ главахъ своего сочиненія, и критикъ, разбирая эти мѣста, столько же обязанъ быть послѣдовательнымъ, держаться фактовъ, какъ г. Погодинъ уступить ему, когда онъ опровергнетъ выводъ, казавшійся автору несомнѣнно-вѣрнымъ. Просматривая всѣ предположенія г. Погодина, мы находимъ, что нѣкоторыя изъ нихъ весьма-вѣроятны, правдоподобны, и потому не подлежатъ опроверженіямъ до открытія новыхъ источниковъ. На-пр., на стр. 168 авторъ говоритъ, что слова лѣтописи: "Семеіонъ иде на Храваты, и побѣженъ бысть Храваты, и оумре оставивъ Петра князя, сына своего Болъгаромъ. Въ лѣто 6451 паки придоша Оугри на Царьградъ, миръ створивше съ Романомъ, возъвратишася въ свояси",-- что эти слова взяты изъ греческихъ и болгарскихъ лѣтописей, и съ нимъ трудно не согласиться. Но не всѣ его предположенія таковы: въ нѣкоторыхъ онъ невѣренъ самому-себѣ. На-пр., на стр. 161 онъ говоритъ: "Преданіе о посѣщеніи нашихъ странъ св. Апостоломъ Андреемъ... возникло у насъ или принесено къ намъ. Прибавленіе о баняхъ указываетъ на послѣднее. Но кому же охота сочинять объ насъ? Можетъ-быть, Греки, при введеніи христіанской вѣры. Можетъ быть, это новгородскій слухъ." Вопервыхъ, замѣтимъ, что въ прошломъ 1846 іоду въ С. Петербургѣ вышло въ свѣтъ сочиненіе архимандрита Макарія подъ заглавіемъ "Исторія Христіанства въ Россіи до князя Владиміра". Авторъ этой превосходной книги, обличающей огромную начитанность, доказываетъ, что апостолъ Андрей могъ проповѣдывать и дѣйствительно проповѣдывалъ въ Россіи. Слѣдовательно, это событіе, сохранившееся въ преданіяхъ, можетъ-быть, и нашихъ. Но разсказъ о баняхъ, вѣроятно, прибавленъ и прибавленъ у насъ, а не принесенъ изъ чужи. Знакомство съ другими народами, у которыхъ бань нѣтъ, родило это преданіе. Взглянуть на себя глазами иностранцевъ, съ иронической arrière-pensée объ нихъ -- совершенно въ русскомъ духѣ. Г. Погодинъ не подмѣтилъ этого, приписывая происхожденіе преданія Грекамъ, а почему онъ видитъ въ этомъ новгородскій слухъ мы рѣшительно понять не можемъ. Итакъ, преданіе, съ примѣсью народной остроты, шутки, передѣланное, можетъ-быть, Несторомъ или еще до него, но въ Россіи, сообразно съ тогдашними географическими понятіями (о пути Андрея въ Римъ) -- вотъ источники этого мѣста. На стр. 162: "О нашествіи Болгаръ на дунайскихъ Славянъ, объ Уграхъ бѣлыхъ и черныхъ, Обрахъ... безъ сомнѣнія, изъ какой-нибудь болгарской лѣтописи, "которая остается для насъ еще неизвѣстною, можетъ быть, съ дополнѣніемъ изъ пѣсень." Здѣсь можетъ-быть слишкомъ-осторожно въ сравненіи съ отзывами о другихъ мѣстахъ, которыхъ источники гораздо-сомнительнѣе. Все, что сказано о господствѣ Обровъ надъ Дулебами, очевидно взято изъ преданія (даже пословица сохранилась въ то время) или пѣсень -- все равно -- но мѣстныхъ, туземныхъ. Мѣсто объ убійствѣ Игоря (стр. 169) совершенно не понято авторомъ. Онъ говоритъ: "Несторъ, вѣроятно, прибавилъ здѣсь что-либо отъ себя, ибо въ началѣ находятся слова хотя примыслити большую дань, между тѣмъ, какъ ни слова не говорено прежде ни о какой дани, а о мирѣ Игоря, и послѣ о вызовѣ его дружиною на войну; замѣтимъ также, что чрезъ двѣ строки встрѣчается опять это выраженіе и примышляше къ первой дани". Толкованіе неправильное. Во-первыхъ, г. Погодинъ идетъ отъ ложной мысли, что дань взималась временно, набѣгами, войною; она была постоянная, опредѣленная, которая взималась самими князьями. О томъ, когда это дѣлалось обыкновеннымъ порядкомъ, Несторъ не упоминаетъ, да и не для чего было упоминать. Этого объясненія не опровергаютъ, слова лѣтописи: "И приспѣ осень, нача мысли ти на Деревляны, хотя примыслити большую дань". Мы знаемъ, что дань сбиралась осенью (отъ-того осеннее полгодье и параллельное извѣстіе у Константина-Багрянороднаго). Итакъ, осенью Игорь задумалъ сбирать дань съ Древлянъ, по ему хотѣлось собрать больше (большую), чѣмъ обыкновенно. Мыслити -- часто употребляется въ лѣтописяхъ въ значеніи замышлять что-нибудь недоброе; затѣивать войну есть уже производное значеніе этого слова. Дружина, которая и въ-послѣдствіи въ лицѣ людей боярскихъ продолжала грабить области при всякомъ удобномъ случаѣ, на что столько доказательствъ въ жалованныхъ грамматахъ -- дружина хотѣла воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ поживиться, и Игорь собралъ больше обыкновеннаго, примышляше къ первой дани, т. е. той, которую Древляне обыкновенно платили. По какъ этого ему было мало, потому-что онъ еще прежде задумалъ собрать больше, а взявъ въ часть дружину, онъ не могъ собрать сколько хотѣлъ,-- онъ возвратился на новый примыслъ и былъ убитъ. Вотъ простой смыслъ словъ. Поэтому неправъ авторъ, говоря, что дружина вызывала Игоря на войну; не на войну она его вызывала, а на поживу. И повтореніе словъ: и примышляше къ первой дани -- очень-естественно, понятно.-- Путешествіе Ольги въ Царьградъ, по мнѣнію автора (стр. 170), взято изъ прежнихъ записокъ и много распространено Несторомъ. Но сказаніе о сватовствѣ императора и хитрости Ольги очевидно народный разсказъ. Слѣдовательно, и онъ служилъ источникомъ. Притомъ это разсказъ русскій, туземный.-- Также въ разсказѣ или пѣсняхъ должно искать источника повѣсти о Святославѣ, какъ онъ хотѣлъ переѣхать жить въ Болгарію и мать ему отсовѣтывала. Многое принадлежитъ здѣсь Нестору, но едва-ли запискамъ, какъ думаетъ авторъ (стр. 171).-- То же самое должно сказать о походѣ Святослава въ Болгарію: онъ дышетъ народнымъ разсказомъ и трудно услѣдить въ немъ остатокъ записокъ. Уже невѣрное изображеніе похода показываетъ источникъ. А г. Погодинъ думаетъ, что онъ заимствованъ между прочимъ изъ прежнихъ записокъ (стр. 171).
   Глава восьмая посвящена разсмотрѣнію сказокъ въ несторовой лѣтописи. Во всѣхъ трехъ томахъ нѣтъ такой слабой главы, какъ эта. Мы почти не вѣрили своимъ глазамъ, читая въ книгѣ дѣльной и основательной такія вещи. Въ самомъ началѣ, авторъ говоритъ (стр. 175):
   "Во всѣхъ почти главныхъ происшествіяхъ, о которыхъ узнаемъ мы изъ Несторовой лѣтописи, особенно сначала, первыми дѣйствующими лицами были Варяги-Норманны. Норманны любили разсказывать о своихъ подвигахъ, увеличивать ихъ, хвастаться ими, что доказывается цѣлою литературою Сѣверныхъ Сагъ, кои ведутъ свое начало изъ отдаленной древности. Точно такъ поступали они у насъ; преувеличенные ихъ разсказы, сохранявшіеся, въ преданіи, въ пѣсняхъ, въ Сагахъ, или полученные Несторомъ изустно, употреблены были имъ при сочиненіи лѣтописи, и при распространеніи прежнихъ записокъ; нѣкоторые, на примѣръ о мщеніи Ольги, вошли, кажется, даже прежде въ составъ ихъ. Такимъ образомъ не осталось ни одного почти важнаго происшествія, отъ Рюрика и до Ярослава, которое не было бы изукраше по баснословными подробностями, болѣе или менѣе. Чтобъ найдти истину, должно разбирать эти сказанія лѣтописи, какъ сказанія Исландскихъ Сагъ, имѣвшихъ одно происхожденіе "съ ними, очищать ихъ, повѣрять "здравымъ разсудкомъ, другими свидѣтельствами, послѣдствіями и т. д.".
   Во-первыхъ, не понимаемъ, почему автору кажется, что нѣкоторыя сказки, на-примѣръ, о мщеніи Ольги, вошли еще прежде въ составъ записокъ, которыми пользовался Несторъ при составленіи своей лѣтописи. Во-вторыхъ, вамъ кажется, что авторъ смотритъ съ совершенно-ложной точки на сказки. Нѣтъ ничего наивнѣе мысли, что сказка можетъ быть очищена, повѣрена здравымъ разсудкомъ и т. д. Она сама-по-себѣ источникъ, и богатый, обильный, но не для такого или другаго историческаго факта, а для характеристики цѣлой эпохи. Она придаетъ ей плоть и кровь и оживляетъ сухія, голыя извѣстія лѣтописей. Самъ г. Погодинъ донимаетъ это. На стр. 287 онъ говоритъ: "Нечего искать въ Сагахъ подробностей... объ этомъ періодѣ". Далѣе (T. III стр. 115) онъ опять повторяетъ ту же мысль: "Не бытіи надобно искать въ Сагахъ (хотя часто и "онѣ важны)".
   Все это справедливо; тѣмъ болѣе причинъ удивляться, какъ можно, понимая сказки и саги такъ ясно, браться за нихъ такъ неловко, какъ взялся г. Погодинъ! Кто не видитъ, что иная сказка не имѣетъ никакого историческаго основанія, а между-тѣмъ очень и очень-правдоподобна; другая неправдоподобна, а имѣетъ историческое основаніе; третья, имѣя видъ сказки, не есть однако сказка, а истинное историческое происшествіе. Какъ же тутъ добраться до фактической истины? Даже въ сказкахъ новѣйшаго времени это не всегда возможно, тѣмъ менѣе въ сказкахъ эпохи столько отдаленной. Потому-то онѣ и остаются какъ лучшій вспомогательный источникъ исторіи не для отдѣльныхъ фактовъ и событій, а для обычаевъ, нравовъ, характера, живой физіономіи эпохи. Помотрите же, какія операціи предпринимаетъ г. Погодинъ надъ сказками, помѣщенными у Нестора. На стр. 176-й, разсказавъ о походѣ Олега подъ Кіевъ, убійствѣ Аскольда и Дира, онъ разсуждаетъ такъ; "Вѣроятно ли, что Аскольдъ и Диръ, которые владѣли Кіевомъ уже 20 лѣтъ, ходили подъ Царьградъ съ войною, и вошли въ сношеніе съ Греками, которые были тверже на своемъ мѣстѣ, чѣмъ единоплеменники ихъ въ Новгородѣ; вѣроятно ли, что они вошли къ Олегу безъ всякаго сопровожденія, не принявъ ни какой осторожности? и сколько воиновъ могло скрыться въ малой лодкѣ Олеговой? Вѣроятно ли, что дружина Аскольдова оставила смерть ихъ безъ отмщенія и передалась спокойно побѣдителю? А ея видно было много, когда самъ Олегъ не посмѣлъ сначала вступить въ открытый бой съ нею, по прибѣгнулъ къ хитрости. Вѣроятно ли, что Аскольдъ и Диръ де узнали ничего о произшествіяхъ новгородскихъ, и выступленіи Олеговомъ?-- Нѣтъ, это все "невѣроятно, а вѣроятно только то, что Олегъ умертвилъ (можетъ быть измѣною) Аскольда и Дира и овладѣлъ Кіевомъ."
   Странно читать такія вещи. Всѣ эти вопросы, изъ которыхъ на каждый можно дать отвѣтъ утвердительный и съ доказательствами, слишкомъ-ясно показываютъ, какъ г. Погодинъ понимаетъ, что значитъ историческая критика. Хорошъ также и выводъ... Ну, развѣ нельзя сдѣлать множество другихъ выводовъ, и съ такимъ же основаніемъ?
   Выписываемъ еще нѣсколько такихъ же мѣстъ. Стр. 177 о намѣреніи Грековъ отравить Олега. "Вѣроятно ли намѣреніе отравить чрезъ "посланниковъ? Кто взялся бы за такое порученіе, и пошелъ бы на вѣрную смерть? Мудрено и Олегу отгадать намѣреніе, и потомъ не угостить посланниковъ принесенными гостинцами!" Стр. 179. Разсказавъ повѣсть о смерти Олега и приводя подобный разсказъ изъ исландскихъ сагъ, авторъ говоритъ: "Вѣроятнаго въ разсказѣ о смерти Олега то, что онъ умеръ отъ ужаленія змѣи." Это напоминаетъ намъ разсказъ про одного Англичанина, который изъ басни "Лисица и Воронъ", вывелъ назидательное правило, что сидя на деревѣ не должно держать во рту сыра.
   Если выписывать всѣ подобныя мѣста и толкованія изъ книги г. Погодина, то пришлось бы списать всю главу. Достаточно уже выписаннаго. Любопытнымъ рекомендуемъ прочесть еще толкованіе сказки о мщеніи Ольги, о ея крещеніи. Образцовое въ этомъ родѣ есть междустрочное толкованіе разсказа объ осадѣ Кіева Печенѣгами. И это называется исторической критикой! Г. Погодину слѣдовало бы заниматься не опредѣленіемъ происшествія, которому приданъ видъ сказки, потому-что безъ помощи прямыхъ историческихъ указаній это невозможно, а опредѣлить характеръ сказокъ и вывести изъ нихъ результаты, историческія положенія для характеристики эпохи, которая отразилась въ этихъ сказкахъ. Этого-то онъ и не сдѣлалъ, или сдѣлалъ поверхностно, неудовлетворительно. На-примѣръ, онъ не воспользовался сказкой о различныхъ парусахъ для Руси и Славянъ. Только мѣстами указываетъ онъ на норманскій характеръ нѣкоторыхъ сказокъ; славянскій элементъ въ нихъ совершенно-упущенъ изъ вида, тогда какъ нѣкоторыя сказки имъ проникнуты, на-примѣръ, всѣ сказки временъ Владиміра, можетъ-быть, даже разсказъ о мести Ольги. Замѣтимъ также, что нѣкоторые анекдоты того времени, сохранившіеся въ преданіи, напримѣръ, о единоборствѣ Печенѣга съ Яномъ, причислены тоже г. Погодинымъ къ числу сказокъ. Вообще, какъ мы сказали, это одна изъ самыхъ неудачныхъ главъ въ цѣломъ сочиненіи, потому-что г. Погодинъ выбралъ ложный путь при обсужденіи предмета. Вмѣсто того, чтобъ отстаивать подлинность несторовой лѣтописи, не смотря на сказки, онъ смѣло могъ доказывать ея подлинность, основываясь на нихъ: такъ онѣ живо сохранили на себѣ печать отдаленнѣйшихъ временъ.
   Въ слѣдующей главѣ, авторъ, недовольный еще прежними доводами, сильно говорящими въ пользу достовѣрности извѣстій лѣтописи, доказываетъ ее еще свидѣтельствами современныхъ, близкихъ туземныхъ памятниковъ, свидѣтельствомъ современныхъ иностранныхъ писателей, географическими названіями, сохранившимися въ послѣдующихъ памятникахъ и до нашего времени, внутренними доказательствами и личнымъ характеромъ Нестора. Но согласіемъ современныхъ древнѣйшихъ памятниковъ съ лѣтописью потому нельзя доказывать ея достовѣрность, что всѣ они могли заимствовать изъ лѣтописи; Слово Даніила-Заточника, какъ говоритъ самъ авторъ, носитъ замѣтные слѣды такого заимствованія (стр. 207). Итакъ, они доказываютъ древность, а недостовѣрность лѣтописи. То же должно сказать и о доказательствахъ, взятыхъ изъ названія мѣстностей. Они доказываютъ туземность лѣтописи, отчасти древность ея -- не болѣе. Говоря это, мы не хотимъ опровергать выводовъ г. Погодина, но только показываемъ, что онъ не всегда правильно употребляетъ доводы.
   Въ выпискѣ изъ заключительной лекціи о Несторѣ, помѣщенной въ концѣ главы и содержащей въ себѣ большею частью однѣ фразы и разглагольствованія, г. Погодинъ приписываетъ Нестору, между-прочимъ, горячее патріотическое чувство.-Въ чемъ же онъ его находитъ? Вы выраженіи о русской землѣ, когда другіе думали о своей личности и о княжествахъ. Странно! Любя свой предметъ, г. Погодинъ его преувеличиваетъ. Самъ онъ позволяетъ себѣ много напыщенныхъ фразъ, воображаетъ, что совершилъ патріотическій подвигъ, защитивъ лѣтопись и лѣтописца отъ нападокъ скептиковъ, а между-тѣмъ, въ другихъ этихъ фразъ не терпитъ. Такъ, на страницѣ 469, онъ приводитъ слова одного писателя, и называетъ ихъ "безполезнымъ велерѣчіемъ". Не значитъ ли это видѣть недостатки въ другихъ, а въ себѣ не замѣчать? Мы скажемъ также въ свою очередь: вмѣсто "безполезнаго велерѣчія", расточаемаго въ заключительной лекціи, лучше бы г. Погодинъ обратилъ вниманіе на несообразности, которыя встрѣчаются у Нестора, на безпорядокъ въ его извѣстіяхъ, на неумѣнье согласить вставки съ текстомъ, на то, что разсказъ о походѣ Святославовъ не соображенъ съ словами договора. Если исторія чрезъ это выиграла, то не значитъ, что чрезъ это выигралъ и лѣтописатель. Фразами, въ наше время, нельзя никого убѣдить и заставить забыть дѣло.
   Главу X занимаютъ изслѣдованія о подлинности Русской Правды. Опроверженія возраженій Каченовскаго на "Правду" вообще, хороши и убѣдительны. Нельзя того же сказать о доводахъ г. Погодина. Они слабы и обходятъ вопросы, поставленные новыми изъисканіями и нерѣшенные до-сихъ-поръ. Сверхъ-того, есть частные недосмотры: на страницѣ 233 сказано, что большая часть списковъ "Правды" находится въ кормчихъ, а остальные въ "Новгородскихъ Лѣтописяхъ". Однако мы знаемъ, что былъ такой списокъ и въ "Ростовской". Тамъ же сказано, что на всѣхъ спискахъ находится имя князя Ярослава Владиміровича. Но стоитъ взглянуть на первую страницу тобинова "Синопсиса", чтобъ убѣдиться въ противномъ. Намъ скажетъ г. Погодинъ, что краткій текстъ взятъ Татищевымъ изъ "Новгородской Лѣтописи", гдѣ онъ помѣщенъ вслѣдъ за извѣстіемъ о "Правдѣ", данной Ярославомъ Новгородцамъ. Такъ! Однако въ "Софійскомъ Временникѣ" (изд. Строевымъ) помѣщенъ другой текстъ, и подъ другимъ мѣстомъ, что доказываетъ, что лѣтописцы навѣрное не знали "Правды", данной Ярославомъ, а Розенкамифъ и за нимъ г. Поповъ, весьма-основательно и убѣдительно доказали, по-крайней-мѣрѣ доказывали, что "Правда", которую мы знаемъ, и та, о которой говорится въ"Лѣтописи" непосредственно передъ ея текстомъ, совершенно-различны, и не могли имѣть между собою ничего общаго.-- Увлеченный ревностію противъ Каченовскаго, который подлинность Правды" опровергалъ, между-прочимъ, тѣмъ, что у насъ нѣтъ оффиціальнаго или засвидѣтельствованнаго ея списка, г. Погодинъ, на страницѣ 237, восклицаетъ: Что есть у насъ "подлиннаго даже до Уложенія, т. е., "до половины 17 вѣка -- не только изъ "вѣковъ прежнихъ?" Такой вопросъ можно было сдѣлать пятьдесятъ лѣтъ назадъ, а не теперь, когда мы имѣемъ румянцовскіе акты и труды Археографической Коммиссіи. Одно оглавленіе подлинныхъ актовъ, извѣстныхъ намъ теперь и напечатанныхъ, составитъ порядочную книгу.-- На страницѣ 249, примѣч. 34, г. Погодинъ соглашается съ поправкой Каченовскаго, который въ статьѣ X (по "Синопсису" г. Тобина), вмѣсто на костѣхи, читаетъ на гостѣхъ. Г. Поповъ находитъ эту поправку ненужною. Г. Погодинъ возражаетъ ему тѣмъ, что "нельзя и думать не только говорить о слѣдствіи уголовномъ, когда изъ трупа "обнаружатся кости. На это слишкомъ-много нужно времени". Но съ этимъ нельзя согласиться. Сказано: "а по костѣхъ, или по мертвецѣ"; смыслъ ясенъ. Читайте на гостѣхъ -- сопоставленіе съ мертвецомъ будетъ совершенно-непонятно. Сверхъ-того, о какомъ слѣдствіи говоритъ г. Погодинъ? По прямому смыслу словъ видно, что и не нужно слѣдствія, когда найдены будутъ кости или мертвецъ, котораго никто не знаетъ: никто за него и не въ отвѣтѣ. На страницѣ 250, г. Погодинъ неправильно возражаетъ Каченовскому. Послѣдній находитъ, что тіуны были не свободные люди, холопы; а г. Погодинъ говоритъ: "Онѣ (слова правды,-- а третіе холопствотіунство безъ ряду) именно доказываютъ противное тому, что хочетъ доказать Каченовскій; кто шелъ въ тіуны безъ ряду, тотъ дѣлался холопомъ". Нельзя такъ играть словами въ изслѣдованіяхъ! Изъ того, что свободный, сдѣлавшись тіуномъ, дѣлался холопомъ, прямо вытекаетъ, что тіунъ холопъ; иначе свободный, принявъ тіунство безъ условія, не сдѣлался бы холопомъ. Тамъ же авторъ продолжаетъ: "Притомъ: тіунство употреблено здѣсь въ смыслѣ нарицательномъ, общемъ, какъ боярство, холопство, и никакъ не можетъ служить къ объясненію опредѣленнаго имени тіунъ. Точно то же должно сказать и о тіунахъ, которыхъ князья отпускали на волю. Казначей, напримѣръ, или управитель, можетъ быть, и теперь, свободный, и крѣпостной, и если одного казначея баринъ отпуститъ на волю, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ и государственный казначей, уѣздный, принадлежалъ къ холопству." Мѣсто темно, и его трудно понять. Но въ томъ, что мы поняли, авторъ тоже не правъ. Тіуны были свободные -- съ рядомъ, и холопы -- взятые въ тіуны изъ холопей, или вступившіе въ тиунство безъ ряду. Это ясно. Говорить о тіунахъ государственныхъ, уѣздныхъ и барскихъ значитъ не понимать того времени, къ которому относится "Правда". Князь и бояринъ имѣли одинакій дворъ, дружину, одинакое управленіе. О государственномъ устройствѣ въ эту эпоху нечего и думать. Дружинникъ, получившій должность тіуна, по всѣмъ вѣроятностямъ не становился холопомъ точно такъ же, какъ простолюдинъ оставался свободнымъ, вступая тіуномъ къ боярину, но съ условіемъ. Слѣдовательно, опять-таки Каченовскій правъ, тѣмъ болѣе, что, какъ мы достовѣрно знаемъ, въ княжескихъ дьякахъ, тіунахъ и ключникахъ бывали холопы князя.-- На стр. 253 приведены слова Каченовскаго, который свое мнѣніе о "Русской Правдѣ" доказываетъ, между-прочимъ, тѣмъ, что въ ней на продовольствіе вирника по средамъ и пятницамъ назначается и сыръ. Г. Погодинъ отзывается: "А вирнику куна, оже сыри -- значитъ ли здѣсь сыръ то, что нынѣ подъ симъ словомъ" разумѣется -- это разъ; во вторыхъ, "строго ли соблюдался постъ мірянами въ Ярославово время, мы не знаемъ; сыръ могъ остаться старою пошлиною; оже значитъ ли здѣсь или? Впрочемъ это такая бездѣлица, коею ни какъ нельзя опровергать большаго документа! Во всякомъ случаѣ это мѣсто должно отнести къ числу темныхъ, впредь до объясненія". Но всѣ эти слова ничего не значатъ. Самъ авторъ это чувствуетъ. Не понимаемъ, почему онъ не причислилъ это мѣсто къ тѣмъ, которыми въ другомъ мѣстѣ (T. III стр. 338) онъ такъ остроумно доказываетъ вліяніе римско-католическаго исповѣданія на Новгородъ. Вѣдь названіе Пискупля улица -- въ Ярославовомъ "Уставѣ о Мостовыхъ", актѣ, по его же мнѣнію, современномъ "Правдѣ "?
   Въ концѣ изслѣдованія о "Русской Правдѣ", мы находимъ весьма-интересное замѣчаніе г. Погодина объ этомъ памятникѣ (стр. 243): "Русская Правда есть первоначально уставъ норманскій, принесенный Варягами-Русью, и въ теченіи времени "переведенный на языкъ того народа, среди котораго они поселились, точно какъ у разныхъ единоплеменниковъ ихъ этотъ уставъ съ разными измѣненіями переведенъ былъ на Латинскій"
   Здѣсь, кажется, впервые печатію высказана мысль, что "Русская Правда" переведена на нашъ языкъ съ другаго. Не одинъ г. Погодинъ такъ думаетъ. Мы слышали то же замѣчаніе отъ одного знатока русскихъ древностей. Языкъ "Правды" много говоритъ въ пользу этого предположенія. Во всякомъ случаѣ, это предметъ долгихъ и долгихъ изслѣдованій...
   "Уставъ Ярослава о Мостовыхъ" (стр. 259), авторъ называетъ достовѣрнымъ въ высшей степени; но склоняется къ мысли Карамзина, что въ немъ есть позднѣйшія вставки. По вѣдь въ этомъ-то и вся сила! Ярославъ могъ дать уставъ, а мы имѣемъ его въ позднѣйшей передѣлкѣ, слѣдовательно, не его, и потому не можемъ на мемъ основываться, говоря о времени Ярослава. Вѣдь то же самое представляютъ уставы Владиміра и Ярослава: они были изданы этими князьями, однако, никто еще не могъ добраться до ихъ первоначальнаго текста. Это и подало поводъ отвергать ихъ подлинность, и до-сихъ-поръ мы можемъ ими пользоваться только для позднѣйшаго времени.
   Подлинность ярославова "Устава о Мостовыхъ", г. Погодинъ доказываетъ слѣдующими доводами: 1) причины къ выдумкѣ никакой предполагать нельзя,-- Это не доводъ. 2) Языкъ глубоко-древній.-- Правда; но развѣ мы такъ коротко знаемъ нашъ древній языкъ, что можемъ по немъ опредѣлить вѣкъ составленія устава? 3) Собственныя имена такія, какихъ никогда дочинить нельзя.-- Все же не доказательство современности устава Ярославу. 4) Нѣтъ ни одного періода, изъ извѣстныхъ источниковъ, откуда можно было бы почерпнуть сполна его объясненіе.-- Авторъ согласится съ нами, что и это не доказательство. Развѣ мы знаемъ подробно мѣстность Новгорода въ XII, XIII и XIV вѣкахъ? 5) Въ одномъ актѣ, конца XII вѣка, говорится, что Голландцы обязаны были, живя въ Новгородѣ и имѣя тамъ свой домъ, давать на содержаніе мостовой.-- Отсюда не слѣдуетъ, что уставъ принадлежитъ Ярославу, или что не возможно было составить его гораздо позже Ярослава. Вѣдь мы не видимъ, чтобъ этимъ уставомъ учреждалось нѣчто новое. Быть-можетъ, онъ установилъ, опредѣлилъ, какъ законъ, уже издавна-существовавшее. Противное должно еще доказать.
   Итакъ, вопроса о подлинности ярославова "Устава о Мостовыхъ", г. Погодинъ далеко не разрѣшилъ. Зачѣмъ же было поднимать его?
   Глава XI, о церковныхъ уставахъ Владиміра и Ярослава, не есть собственное изслѣдованіе автора, а повтореніе того, что уже говорили Карамзинъ, митрополитъ Евгеній, Розенкампфъ и противъ и въ защиту подлинности этихъ уставовъ. Въ объясненіе, какимъ образомъ въ уставъ Владиміра могло попасть имя патріарха Фотія, умершаго девяносто лѣтъ прежде, г. Погодинъ предлагаетъ перестановку знаковъ препинанія. Выходитъ измѣненіе, но неподвигающее насъ нисколько къ рѣшенію вопроса; потому-что, если Владиміръ не могъ креститься у Фотія, то не могъ получить отъ него и епископа. Вся глава очень-неважная.
   Потомъ о Сѣверныхъ Сагахъ по иностраннымъ писателямъ. Взглядъ на ихъ отношенія къ русской исторіи вѣренъ.
   Саги чрезвычайно важны для насъ, "изображая намъ живо Норманновъ, которые были главными дѣйствующими лицами въ нашей исторіи въ продолженіи первыхъ двухсотъ лѣтъ, и представляя ихъ образъ дѣйствія, вѣрованій и мыслей. Это ихъ общее достоинство, но и въ частности онѣ не менѣе важны, знакомя насъ съ нѣкоторыми лицами, которые у насъ жили и дѣйствовали, на-примѣръ, Олафомъ святымъ, Гаральдомъ, Рагнвальдомъ, Эймундомъ, Рагнаромъ" (стр. 285).
   "Нечего искать въ Сагахъ подробностей, обстоятельствъ, составляющихъ событіе, частностей хронологическихъ, географическихъ, -- даже біографическія дожны быть подвергнуты строгому разбору и повѣркѣ,-- но общія черты, характеръ, нравы, обычаи, вообще краски -- всегда драгоцѣнны. Изданная Копенгагенскимъ обществомъ сѣверныхъ антикваріевъ Эймундова Сага, служитъ яснымъ тому доказательствомъ: частности большею частію не вѣрны; но общія черты сношенія, переговоры, условія, занятія, военныя дѣла и проч.). имѣютъ величайшую важность для русской исторіи, дополняя, объясняя, оживляя наши свѣдѣнія объ этомъ періодѣ. На-примѣръ, о наймѣ Варяговъ кіевскими князьями, какъ подтверждаетъ Эдмундова Сага Нестора и греческихъ лѣтописателей!" (стр. 287).
   По поводу "сагъ", г. Погодинъ входитъ въ довольно-подробный разборъ статьи г. Сенковскаго, напечатанной имъ вмѣстѣ съ переводомъ "Эймундовой Саги", и возраженій на нее С. Скромненки (покойнаго С. Строева). Вообще, оба разбора хороши и основательны, какъ намъ кажется; только нельзя похвалить тона, которымъ они написаны. Г. Сенковскому авторъ возражаетъ съ готовымъ предубѣжденіемъ противъ нѣкоторыхъ мыслей, слѣдовательно, не какъ ученый,-- потому что, если предубѣжденія бываютъ часто очень-похвальны въ человѣкѣ, то они всегда подозрительны въ критикѣ. Такъ, на страницѣ 292, мы находимъ слѣдующую выходку: "Какъ? Чешское, Сербское, Польское нарѣчіе сохранилось въ чистотѣ своей, не смотря ни на какіе натиски и наплывы чуждыхъ стихій, а Русско-Славянской языкъ былъ бы поглощенъ какимъ-нибудь Чухонскимъ діалектомъ! Вотъ здѣсь-то слышится чужой голосъ!"
   Отзываться такъ о результатахъ, добытыхъ ученымъ изслѣдованіемъ, каковы бы они, впрочемъ, ни были, никто не имѣетъ права. Такое неуваженіе къ лицу и ученому -- плодъ крайней необдуманности, тѣмъ болѣе, что остроумное замѣчаніе г. Сенковскаго вовсе не заслуживаетъ такого отзыва.
   Въ другомъ мѣстѣ, г. Погодинъ называетъ мысль г. Сенковскаго нелѣпостію -- выраженіе, впрочемъ, очень-употребительное во всей книгѣ г. Погодина.
   Что касается до разбора статьи покойнаго С. Строева, то это наборъ выходокъ, роняющихъ въ глазахъ читателей критика, а не статью, которую онъ разбираетъ. Вотъ мѣста:
   "Представьте себѣ студента, только что вставшаго съ университетской лавки, который думаетъ, что вся премудрость человѣческая заключается въ его тетрадкахъ -- такъ г. Скромненко и началъ разбирать статью г. Сенковскаго." (Стр. 306).
   "Послѣ такихъ незначущихъ, какъ читатели видятъ, придирокъ, г-нъ Скромненко, обнаруживая вмѣстѣ съ смѣлостію совершенное невѣдѣніе объ исторической литературѣ, хотя полноты нельзя было и требовать отъ только что кончившаго курсъ ученія студента"... (Стр. 311).
   "Совѣтую молодымъ людямъ, обращаться не на Востокъ, не на Сѣверъ, не на Западъ, а просто къ книгамъ, и учиться, учиться, а потомъ выбирать, какую страну угодно". (Стр 314).
   И о комъ же г. Погодинъ такъ отзывается? О мертвомъ, который не можетъ защищаться!
   Послѣ самаго краткаго, бѣглаго обзора прочихъ источниковъ древнѣйшей русской исторіи, лѣтописей греческихъ, болгарскихъ и западныхъ, извѣстій арабскихъ, памятниковъ искусствъ и монетъ, г. Погодинъ переходитъ къ критикѣ школы Каченовскаго.
   Мы уже высказали прежде наше мнѣніе о значеніи Качевоискаго въ-отношеніи къ русской исторіи и къ г. Погодину. Здѣсь не станемъ объ этомъ распространяться. Фактически, непосредственно, г. Погодинъ совершенно-правъ и вышелъ полнымъ побѣдителемъ изъ борьбы съ своимъ противникомъ. Мы покажемъ теперь, какъ онъ относится къ своимъ противникамъ, отзывается объ нихъ, и отмѣтимъ частные промахи въ его опроверженіяхъ.
   Стр. 325. "Противъ древней Русской Исторіи, о достовѣрности и источничкахъ которой мы представили теперь изслѣдованія и замѣчанія, появилось въ продолженіи пяти лѣтъ (1830--1835), нѣсколько статей, удостоенныхъ отъ нашихъ несвѣдущихъ журналистовъ почетнаго титла Скептической школы, которая однакожъ скоропостижно и скончалась, уступивъ мѣсто другой, и, надо признаться еще болѣе нелѣпой, то есть Славянской.
   Считаю нужнымъ объяснить ея происхожденіе, и войдти въ нѣкоторыя частныя подробности. Мнѣ прійдется теперь осуждать покойниковъ, -- это слишкомъ непріятно, тягостно, -- но наука имѣетъ свои права и требованія, предъ коими должны умолкать всѣ прочія".
   Это правда. Только мы не знаемъ, почему же непремѣнно должно отзываться о покойникахъ такъ, какъ отзывается г. Погодинъ? Наука этого не требуетъ...
   За тѣмъ слѣдуетъ характеристика Каченовскаго, довольно безпристрастная, которою г. Погодинъ, можетъ-быть, хотѣлъ заранѣе оправдаться въ послѣдующемъ. Въ очеркѣ ученой дѣятельности покойнаго профессора уже начинаются несправедливости. На-примѣръ, г-нъ Погодинъ говорить, что до 1830 года Каченовскій шелъ "въ старомъ пути" (стр. 326); но самъ же цитуетъ его статьи въ "Вѣстникѣ Европы-I 1827 года, самъ же говорить, на стр. 329, что онъ, г. Погодинъ, уже съ 1820-хъ годовъ ратовалъ противъ Каченовскаго. Хорошо ли это? На стр. 326 и 327 въ примѣч. 1-мъ г. Погодинъ приводить цѣликомъ мѣсто изъ Карамзина о банномъ строеніи, гдѣ онъ подшучиваетъ надъ объясненіемъ Каченовскаго, и въ концѣ говоритъ: "выписываю это примѣчаніе, ибо отчасти -- inde irae". Знатокъ человѣческаго сердца! На стр. 331 мы находимъ слѣдующія слова: "Каченовскій началъ смѣлѣе проповѣдывать свое ученіе сомнѣнія и отрицанія въ Университетѣ. Студенты имѣвшіе къ нему отношеніе какъ "профессору, декану и наконецъ ректору, должны были benevolenliae caplandae causa, писать классическія упражненія въ его духѣ, и подвели разсужденія изъ общихъ мѣстъ подъ его отрицанія и знаки вопроса". Словомъ, Каченовскій случайно набрелъ на свои сомнѣнія, сперва подъ вліяніемъ Эверса, потомъ Нибура, который на бѣду явился тогда и произвелъ шумъ въ ученой литературѣ своими "сомнѣніями", наконецъ, съ помощію Сарторіуса, который тоже "попался ему въ руки", и далъ пищу его сомнѣніямъ, такъ-что и голова у него закружилась". Во всѣхъ этихъ мѣстахъ г. Погодинъ не только бьетъ куда попало, не разбирая, но, къ-сожалѣнію, напоминаетъ то уже прошедшее время, когда критика не безпристрастно и не во имя одной истины вызывала лицо и лица на свой судъ, разъигрывая роль высшаго, неумытнаго трибунала нравственности. Мы съ своей стороны плохо вѣримъ писателю, когда онъ, разбирая мнѣніе противной школы, видитъ въ ея направленіи не ошибку, не ложь, a двусмысленную интригу, коренящуюся въ случайныхъ обстоятельствахъ, возникшую въ-слѣдствіе вновь-вышедшей книги, внушеній самолюбія и такъ-далѣе, и поддержанную низкопоклонничествомъ. Еслибъ это и такъ было, развѣ дѣло ученаго вскрывать закулисныя тайны, частныя дѣла? Такіе трибуналы теперь существуютъ въ учрежденіяхъ правительственныхъ, въ общественномъ или, по-крайней мѣрѣ, въ общемъ мнѣніи. Пока нельзя говорить печатію о частной жизни человѣка, до-тѣхъ-поръ никто не въ-правѣ выводить въ книгѣ, хотя бы намеками и въ латинскихъ фразахъ, поступки не оффиціальные. Такъ мы думаемъ о увѣрены, что г. Погодинъ съ нами согласится...
   Приводить всѣ мѣста, въ которыхъ выказался г-нъ Погодинъ съ этой невыгодной стороны въ новомъ своемъ сочиненіи, мы считаемъ невозможнымъ, излишнимъ. Одинъ первый томъ -- богатый рудникъ, котораго сколько ни черпаешь, не осушишь. Противниковъ своихъ онъ называетъ новыми невѣждами (стр. 51), сумасшедшими или безумными (стр. 54), новѣйшими самозванцами-критиками (стр. 86), новыми самозванцами (стр. 99, прим. 19), школьниками (стр. 331), школьной школой (стр. 362), нашими недоспѣлыми Нибурами (стр. 485) и т. д. О Каченовскомь г. Погодинъ отзывается не иначе, какъ -- "Каченовскій съ своими студентами"... Кажется, довольно этихъ указаній. Впрочемъ, мы можемъ увѣрить читателей, что такихъ и еще большихъ выходокъ, гораздо-болѣе, чѣмъ мы выписали.
   "Желая кончить это дѣло, предосудительное для исторической русской литературы, которая одна почти поддерживаетъ нашу ученую честь, а еще болѣе желая предотвратить молодыхъ людей на будущее время отъ подобныхъ вредныхъ заблужденій, и охранить прямую дорогу, дорогу Байеровъ, Шлецеровъ, Карамзиныхъ, по которой для достиженія цѣли должны идти дѣлатели, пользуясь, разумѣется, новыми трудами и видами науки, я разберу теперь всѣ сочиненія, сюда принадлежащія" (стр. 332).
   За симъ начинается подробный разборъ тринадцати статей, принадлежащихъ Каченовскому и его послѣдователямъ. Изъ особенной деликатности, непонятной послѣ всего, что видѣли читатели, г. Погодинъ перенумеровалъ статьи. "Я стану" говоритъ онъ: "называть авторовъ по нумерамъ, подъ которыми въ хронологическомъ порядкѣ поставлены выше ихъ разсужденія, а не по именамъ, дорожа ихъ честью: всѣ они освободились изъ-подъ вліянія и умолкли, -- зачѣмъ же напоминать объ ихъ юношескихъ грѣхахъ, которые послужили имъ, впрочемъ, во спасеніе. Вмѣстѣ съ симъ читатели увидятъ и доказательство, что здѣсь дѣло идетъ о наукѣ, а не о личностяхъ" (стр. 334).
   Послѣднія слова необходимы. Тонъ разбора таковъ, что еслибъ г. Погодинъ не предварилъ насъ, что онъ разбираетъ статьи, а не ополчается на автора, мы бы этого никогда не поняли, Разборъ первой статьи хорошъ, но въ него вкралась важная ошибка, происшедшая отъ односторонности г. Погодина. Во всякомъ сомнѣніи, касающемся нашей старины, г-ну Погодину представляется, что вотъ Нестерова лѣтопись въ опасности, что всѣ возраженія -- личности противъ лѣтописи и ея составителя. Каченовскій доказываетъ, что кожаныхъ денегъ не было, а г. Погодинъ говоритъ (стр. 333): "Положимъ, что не было; по что же слѣдуетъ изъ этого? Были или не были кожаныя деньги, -- это мнѣніе не имѣетъ никакого отношенія ни къ лѣтописи Несторовой, ни къ древней русской исторіи, и нисколько не уменьшаетъ ея достовѣрности. Это есть только частное ученое мнѣніе, справедливое или несправедливое". И въ концѣ (стр. 346): "Читатели видятъ, что еслибъ даже были вѣрны его положенія (большею частію весьма-сомнительныя и натянутыя), то и тогда онѣ не могли бы нисколько привесть въ подозрѣніе лѣтопись Несторову, къ коей не имѣютъ никакого отношенія". Конечно, не имѣютъ. Вольно г. Погодину смотрѣть на эту статью, какъ на возраженіе противъ лѣтописи! Каченовскій взялъ вопросъ поглубже. Для него подлинность лѣтописи было дѣло второстепенное,-- не цѣль, а средство.Л что вопросъ о кожаныхъ деньгахъ, имѣющій прямую связь съ финансовымъ управленіемъ древней Россіи, есть вопросъ частный, -- съ этимъ мы никакъ не можемъ согласиться.
   Въ опроверженіяхъ на остальныя разсужденія школы Каченовскаго, мѣстами также попадаются странные промахи. Авторъ 4-й статьи говоритъ, что до XIII столѣтія, т. е. до договорной грамматы Смоленска съ Ригой, у насъ нѣтъ государственныхъ актовъ Заключенія изъ этого факта ложны и поверхностны, но фактъ несомнѣненъ. Г. Погодинъ говоритъ: "нѣтъ, у насъ есть государственные акты: договоры съ Греками, Русская Правда, церковные уставы Владиміра и Ярослава и уставъ Ярослава о мостовыхъ" (стр. 362), и ссылается на ихъ подлинность. И то и другое несправедливо. Они не государственные и не подлинные акты, потому-что дошли къ намъ не въ подлинникахъ. Подлинность ихъ (т. е. не подлинность, а достовѣрность) не равно для всѣхъ доказана; изслѣдованіе списковъ "Русской Правды" отняло у критиковъ и самую надежду возстановить первоначальный текстъ, -- такъ разнообразны тѣ, которые мы имѣемъ. Изслѣдованія уставовъ показали, что въ нихъ есть большія вставки, относящіяся къ позднѣйшему времени.
   На стр. 374-й мы находимъ странное обвиненіе Каченовскаго въ томъ, что онъ будто-бы "не читалъ дальше первыхъ страницъ лѣтописи". Оно и ложно и какъ-то дико. (Пропускаемъ совѣты и назиданія молодымъ людямъ, плохія остроты и пр.)
   На стр. 432 находимъ ничѣмъ-недоказанныя слова: "Горы Угорской, послѣ Татаръ нельзя было знать; точно то же должно сказать и объ Ильмигѣ дворѣ и о церкви св. Иліи, слѣдовательно, все это могло быть написано только до Татаръ". Почему же это? Татары? Да развѣ не могло остаться нѣсколько человѣкъ, которымъ кіевская хорографія была совершенно извѣстна, и которые передали ее другимъ? Это не больше, какъ предположеніе.-- На стр. 438 г. Погодину возражаютъ: "если списокъ оканчивается извѣстнымъ годомъ, не слѣдуетъ отсюда выводить, что и подлинникъ, съ котораго онъ списанъ, оканчивался этимъ годомъ". Возраженіе очень-основательное. На него отвѣчаетъ г. Погодинъ слабо: "Разумѣется слѣдуетъ, ибо всякій переписчикъ списывалъ съ подлинника. Съ чего же станемъ мы предполагать, чтобъ кто-нибудь списывалъ часть его?" Мы думаемъ, что нельзя предположить ни того, ни другаго, потому-что нѣтъ никакого основанія предполагать.-- На стр. 440, г-ну Погодину возражаютъ противъ до-несторовыхъ записокъ тѣмъ, что неизвѣстно, умѣли ли христіане IX вѣка писать, а онъ отвѣчаетъ: "Я разумѣлъ здѣсь христіанъ священниковъ, блюстителей религіи, а не новообращенныхъ: безъ грамоты не могли они и обѣдни служить" Это неправда. Мы имѣемъ примѣры безграмотныхъ, совершенно безграмотныхъ священниковъ даже при Петрѣ-Великомъ, который сначала запретилъ-было ставить такихъ священниковъ, но потомъ, по недостатку грамотныхъ, дозволилъ, лишь-бы они знали службу наизустъ.-- Тамъ же возражаютъ г. Погодину: "Какихъ русскихъ князей священникъ "Ольги могъ записывать даже въ своихъ поминаньяхъ, когда всѣ наши князья до Владиміра были язычники?" А г. Погодинъ отвѣчаетъ фразой: Каткихъ -- Ольгу, которая была супругою сына Рюрикова, Владиміра и сына его Ярослава, сыновъ его, внуковъ, -- вотъ сколько было князей до "Нестора". Вамъ говорятъ о духовникѣ Ольги, кого онъ могъ записывать, а не о князьяхъ, которые были послѣ Ольги. Если вы думаете, что духовникъ Ольги жилъ до временъ Нестора -- докажите это и не обходите возраженія. До Ольги не было русскихъ князей рюрикова дома христіанъ, а въ этомъ и вся сила возраженія.
   О тонѣ возраженій противъ статей, писанныхъ въ духѣ Каченовскаго, говорить нечего. Г-нъ Погодинъ отзывается о послѣдователяхъ Каченовскаго, какъ о дѣтяхъ, съ патріархальнымъ чувственъ сожалѣнія къ грѣхамъ юности, которые исправлять должно бы не критикой, а средствами болѣе патріархальными, дѣтскими. Вотъ на выдержку одно мѣсто (стр. 454): "Нейманъ, выразившій послѣдніою Эверсову мысль, не осмѣливается сослаться на Восточныхъ писателей, -- а эти школьники не зная восточныхъ языковъ, не читая даже нѣмецкихъ разсужденій, а только мои переводы изъ Эверса и Неймана, смѣло утверждаютъ восточное происхожденіе Руси, и говорятъ, что Восточные писатели свидѣтельствуютъ такъ!" -- Вѣрный мысли, что статьи писались benevolenliae captandae causa, г. Погодинъ восклицаетъ (стр. 390):
   "Какъ хохочетъ теперь, я думаю, самъ авторъ читая эти нелѣпицы, кои разбирать мнѣ пришлось."
   Не знаемъ, хохочетъ или нѣтъ. Впрочемъ, другой вѣкъ, другіе нравы. Намъ теперь трудно объ этомъ судить, равно какъ и понять тонъ г. Погодина...
   Конецъ тома занятъ разборомъ мнѣній г-на Строева о нашихъ лѣтописяхъ -- мнѣній, высказанныхъ имъ въ "Хронологическомъ Указателѣ Матеріаловъ для Русской Исторіи, Литературы и Правовѣдѣнія" и оцѣнка трудовъ гг. Буткова и Кубарева въ-отношеніи къ Нестору.
   Второй томъ посвященъ исключительно разсмотрѣнію двухъ главныхъ, основныхъ элементовъ, изъ которыхъ сложилась Россія: Варяго-Руссовъ и Славянъ. Славянскій элементъ, какъ онъ ни мало обслѣдованъ, все же представляетъ нѣчто опредѣленное, извѣстное, несомнѣнное. Совершенно-другое элементъ варяго-русскій. До сихъ-поръ, не смотря на множество розъисканій по этому предмету, вопросъ о томъ, кто такіе были Варяго-Руссы, и какой именно элементъ они принесли съ собой, не разрѣшенъ окончательно. Есть ученые, которые даже отчаиваются въ возможности когда-нибудь разрѣшить его. И въ-самомъ-дѣлѣ, не смотря на богатую литературу, онъ едва-ли даже установленъ окончательно. Нѣкоторые считаютъ Варяговъ и Русь за одинъ народъ, другіе ихъ отдѣляютъ. Большая часть въ главномъ согласна относительно происхожденія Варяговъ; но о происхожденіи Руссовъ существуютъ самыя разнообразныя, противоположныя мнѣнія. Одни считаютъ ихъ народомъ восточнымъ, другіе европейскимъ. Ихъ ищутъ около береговъ Чернаго и Балтійскаго Морей; нѣкоторые находятъ ихъ слѣды во всей Европѣ. При такой разноголосицѣ мнѣній имѣющихъ за себя ученый авторитетъ, было бы дерзко мечтать объ окончательномъ его разрѣшеніи въ нѣсколькихъ словахъ, въ журнальной статьѣ. Строго придерживаясь принятаго плана, мы будемъ слѣдить за изслѣдованіями г. Погодина и указывать на тѣ доказательства, которыя намъ показались слабыми, или ничего недоказывающими.
   Въ послѣднее время, стало болѣе-иболѣе распространяться мнѣніе, что вопросъ о происхожденіи ВарягъвъРуси совсѣмъ не имѣетъ той важности, которую ему обыкновенно приписываютъ. Это мнѣніе имѣетъ, кажется, два основанія Во-первыхъ, славянизація Варяговъ-Руси, ихъ совершенное обрусенье должно было привести къ мысли, что если Варяго-Руссы и принесли съ собой особенный, чуждый намъ элементъ, то онъ скоро исчезъ и былъ поглощенъ элементомъ славянскимъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, чѣмъ далѣе мы отходимъ отъ такъ-называемаго варяжскаго періода, тѣмъ болѣе является преобладающимъ элементъ славянскій. Въ Сѣверо-восточной Россіи, съ конца XII и начала XIII вѣка, нѣтъ ужь ничего варяжскаго, чуждаго,-- все славянское. Итакъ, варяго-русскій элементъ въ русской исторіи-заключаютъ многіе-имѣетъ лишь временную, относительную важность, а потому и вопросъ о немъ не есть первостепенный, важный для всей русской исторіи. Во-вторыхъ, интересъ къ этому вопросу охладѣлъ и потому, что прежде вся сила критики, всѣ труды ученыхъ относились къ нему одному; всѣ прочіе вопросы остались нетронутыми или сравнительно разработаны гораздо-слабѣе. Теперь поняли, что позднѣйшая исторія гораздо-важнѣе, интереснѣе, ближе къ намъ, нежели древнѣйшая. Въ этомъ отразилось практическое направленіе науки, начавшее недавно преобладать надъ чисто теоретическимъ, отвлеченнымъ. Отъ-того, разработка ближайшаго къ намъ времени въ древней русской исторіи занимаетъ болѣе, нежели изслѣдованіе древнѣйшаго. Это не трудно замѣтить.
   Нельзя не сказать, что обѣ причины болѣе временныя, историческія, нежели лежащія въ самомъ предметѣ. Вопросъ о происхожденіи Варяговъ-Руси такъ неразрывно связанъ съ вопросомъ, какой элементъ они принесли къ намъ, что это одно дѣлаетъ его несравненно важнѣе всякаго другаго частнаго вопроса, на-примѣръ, вопроса о мѣстѣ погребенія Ляпунова и Пожарскаго, о томъ, на которомъ именно мѣстѣ стоялъ Кіевъ или Ладога въ древнѣйшія времена. Только съ его разрѣшеніемъ разрѣшится вопросъ о дѣйствительномъ значеніи "Русской Правды" въ первоначальныя времена, о происхожденіи множества словъ, названій, должностей, учрежденіи, которыя гораздо-позже встрѣчаются въ русской исторіи и къ которымъ глазъ такъ ужь приглядѣлся, что они кажутся нашими, національными, славянскими. Мы даже позволяемъ себѣ думать, что безъ рѣшенія этого вопроса нельзя почти опредѣлить, точно ли варяжскій элементъ исчезъ у насъ безъ слѣдовъ? Быть-можетъ, узнавъ его, мы нашли бы его отголосокъ гораздо-ближе къ намъ, нежели мы думаемъ; ибо въ первоначальныхъ обществахъ, начало; однажды брошенное въ жизнь, вдругъ не умираетъ, но, перерождаясь безпрестанно, сохраняется въ отдаленнѣйшія времена. Весь распорядокъ службы, наборъ войска, помѣстная система, дума, судебныя пошлины, отчасти управленіе и судопроизводство въ московской Россіи не есть ли отголосокъ варяжскаго элемента? Дѣло очень-возможное, и рѣшить этого нельзя теперь, не зная, кто были Варяги Русь.
   Правда, за рѣшеніе этого вопроса брались, намъ кажется, не такъ, какъ должно. Изслѣдованія вели чисто-филологически, выбирали мѣста изъ писателей, которые упоминали о Варягахъ-Руси, разсматривали ихъ -- и этимъ большею частію ограничивались. Нѣкоторые сравнивали учрежденія древнѣйшія съ новѣйшими, русскими же; но этотъ путь также не могъ привести къ рѣшительнымъ результатамъ, потому-что въ позднѣйшемъ не могли не сохраниться слѣды древнихъ установленій, какъ они ни видоизмѣнялись. Намъ кажется, что для окончательнаго разрѣшенія вопроса надобно подробно сличить внутренній бытъ нашихъ и прочихъ славянскихъ племенъ, особливо выбирая тѣ эпохи, когда послѣднія не были подъ вліяніемъ чуждыхъ элементовъ.Что въ насъ пришлаго, чуждаго, тотчасъ обнаружится, а съ тѣмъ вмѣстѣ опредѣлится и то, какіе элементы принесли къ намъ Варяго-Руссы -- самая важная, существенная часть задачи.
   Г. Погодинъ своими изслѣдованіями указываетъ на этотъ новый путь, но большей своей половиной стоитъ въ прежнемъ, старомъ. Его доказательства по-преимуществу Филологическія. Правда, онъ ужь сильно опирается на доказательства, взятыя изъ обычаевъ и учрежденіи варяжскихъ (этимъ особенно замѣчателенъ третій томъ его изслѣдованій); но идя отъ одного скандинавскаго элемента, который онъ обслѣдовалъ исключительно, авторъ присвоилъ ему многое, что очевидно принадлежало и Славянамъ, и что, слѣдовательно не можетъ вести къ разрѣшенію вопроса, или ведетъ къ ложному воззрѣнію на древнѣйшую исторію.
   Въ саномъ началѣ, на 1-й страницѣ, г. Погодинъ ставитъ вопросъ: какъ началось русское государство, и говоритъ:
   "Вопросъ важный и любопытный: какъ началось то государство, которое могуществомъ своимъ превышаетъ далеко всѣ государства въ мірѣ, прошедшемъ и настоящемъ; которое легко можетъ еще усилиться въ нѣсколько разъ, которое въ десяти своихъ климатахъ обладаетъ всѣми естественными произведеніями, и можетъ обходиться безъ всякой иностранной помощи; которое занимаетъ теперь уже первое мѣсто въ политической системѣ Европы, и можетъ располагать судьбою ея, судьбою всего свѣта, всего рода человѣческаго; которое обилуетъ свѣжими силами, бьется юною жизнью, между-тѣмъ, какъ прочія уже устарѣли, вѣтшаютъ, низпадаютъ съ высоты своего величія."
   Потомъ авторъ приводитъ мѣсто изъ Нестора о призваніи Варяговъ-Руси и изъ него выводитъ три вопроса, кто были Варяги-Русь? Въ какомъ положеніи находились славянскія племена, съ которыми соединились Варяги-Русь? Какъ соединились, т. е., при какихъ условіяхъ зачалось государство? Первые два вопроса разрѣшаются во второмъ томѣ; третій въ третьемъ.
   Мнѣніе о происхожденіи Варяговъ-Руси г. Погодина извѣстно. Онъ считаетъ ихъ Норманнами или точнѣе Германо-Скандинавами. Во второмъ томѣ очень-тщательно приведены и разсмотрѣны всѣ мѣста изъ лѣтописи, гдѣ говорится о Варягахъ-Руси, свидѣтельства Византійцевъ, западныхъ лѣтописей и восточныхъ извѣстій. Потомъ въ доказательство ихъ норманскаго происхожденія приводятся ихъ собственныя имена и русскія названія семи днѣпровскихъ пороговъ, сообщенныя Константиномъ-Багрянороднымъ; послѣднія объясняются изъ языковъ скандинавскихъ. Потомъ приводятся и другія скандинавскія названія городовъ, рѣкъ и т. д., исчисляются норманскія слова, сохранившіяся въ нашемъ языкѣ,-- слова но-преимуществу юридическія. Послѣднее доказательство очень-слабо, ибо основано на спорномъ еще толкованіи словъ скотъ, бояринъ и т. д. Лучше бы г. Погодинъ не прибѣгалъ къ нему! Далѣе, норманское происхожденіе Варяговъ-Руси досказывается ихъ дѣйствіями (стр. 90):
   "Къ числу сильнѣйшихъ доказательствъ норманнскаго происхожденія Варяговъ-Руси принадлежатъ ихъ дѣйствія. Походы первыхъ князей по рѣкамъ и морямъ, взиманіе дани, нападенія на Константинополь, вообще образъ ихъ дѣйствія, въ войнѣ и мирѣ, дома и на сторонѣ, ихъ занятія, добрыя и худыя качества, самыя преданія и басни объ разныхъ частныхъ и мелкихъ поступкахъ, однимъ словомъ, вся ихъ жизнь, весь ихъ бытъ обличаютъ въ нихъ Норманновъ. Наши лѣтописатели описываютъ ихъ почти одними и тѣми же словами, какими латинскіе, греческіе и арабскіе описываютъ прочихъ Норманновъ. Прежніе изслѣдователи, довольствуясь внѣшними такъ сказать, доказательствами, т. е. свидѣтельствами, не обращали вниманія на дѣйствія Варяговъ-Руси съ этой стороны; но по моему мнѣнію, это внутреннее доказательство должно причислить къ самымъ значительнымъ и твердымъ".
   Авторъ совершенно-правъ. Къ-сожалѣнію, его дѣльное замѣчаніе о прежнихъ изслѣдователяхъ отчасти относится къ нему: онъ тоже останавливается иногда на однихъ внѣшнихъ свойствахъ, которыя ничего сами-по-себѣ не доказываютъ, потому-что бываютъ общи самымъ различнымъ народамъ. (Доказательства почерпнутыя изъ дѣйствій, религій, законовъ, обычаевъ и обрядовъ, нравственныхъ качествъ, изложены въ III томѣ и будутъ разсмотрѣны въ своемъ мѣстѣ).
   Въ этой главѣ мы замѣтили слѣдующее мѣсто, неправильно-объясненное. На стр. 17-й, авторъ говоритъ, что названіе Фряги употреблялось въ общемъ значеніи, и въ доказательство ссылается между прочимъ на мѣсто изъ путешествія Даніила, гдѣ сказано, что кандило греческое стояло въ головахъ, а Фряжское висѣло въ верху,-- и мѣсто изъ духовной Іоанна Калиты, гдѣ упоминается поясъ жемчужный Фряжскій. Изъ этихъ двухъ мѣстъ никакъ нельзя заключить, чтобъ слово фряжскій употреблялось въ общемъ значеніи.-- На страницѣ 68 говорится объ имени Рюрика. Незнаемъ, почему авторъ не привелъ здѣсь, по-крайней-мѣрѣ для будущихъ соображеній, что Рюрикомъ въ Псковской Лѣтописи названъ Эрикъ, король шведскій.
   Вторая глава состоитъ изъ возраженій на взгляды, несогласные съ взглядомъ г. Погодина, а именно Эверсу, Нейману, Максимовичу, Венелину. И здѣсь есть нѣкоторыя мѣста слабыя Венелинъ говоритъ, что съ 1120 года греческіе лѣтописцы не опредѣляютъ рода Варяговъ. Это было ему нужно для того, чтобъ открыть себѣ возможность перекрестить ихъ въ Славянъ. Г. Погодинъ отвѣчаетъ (стр. 119): "это очень естественно: потому-что родъ ихъ былъ ясно и многократно опредѣленъ первыми писателями Но чтобъ имѣть право сказать это, надобно сперва доказать, что всѣ лѣтописцы трудились надъ одной лѣтописью, что ихъ труды составляютъ одно цѣлое Иначе объясненіе будетъ очень-плохо, особливо въ отношеніи къ названію Варягъ, которое давалось жителямъ различныхъ странъ.-- На стр. 122, г Погодинъ возражаетъ Эверсу, который думаетъ, что, въ извѣстномъ мѣстѣ изъ бертинскихъ лѣтописей, странники называли себя ложно Россами: "Но почему же такъ думать? Съ чего имъ присвоивать себѣ чужое имя? Съ какою цѣлью? Откуда Шведы возьмутъ себѣ имя Россовъ, принадлежавшее по Эверсу южному народу?" Во-первыхъ знаками вопросительными, какъ думаетъ и самъ. г. Погодинъ, возражать нельзя. Во-вторыхъ, Шведы могли взять имя Россовъ, хотя бы послѣдніе и не жили на югѣ, потому-что оно могло быть извѣстно сѣвернымъ народамъ, которые ходили торговать и воевать въ Грецію и на югъ. Наконецъ то, что они выдавали себя за Руссовъ, а про нихъ узнали, что они Шведы, дастъ Эверсу полное право думать, что они ложно себя такъ назвали -- большее право, нежели имѣетъ г. Погодинъ отрицать это.
   Третья глава посвящена изслѣдованію, кто именно были Варяги-Русь и гдѣ они жили? Въ заключеніе, на стр. 166, г. Погодинъ говоритъ: "кто были именно Варяго-Русь и гдѣ они жили -- не рѣшено до сихъ поръ съ достовѣрностію, и елка ли когда-нибудь будетъ рѣшено, за недостаткомъ свѣдѣній. Я не считаю даже этого вопроса слишкомъ-важнымъ: намъ нужно знать, кто были Варяги-Русь, какого племени, чтобъ понять, какое вліяніе могли они имѣть на Славянъ, среди которыхъ поселились, какой элементъ внесли они въ составъ основаннаго ими государства; а въ какомъ углу сѣвера или древней Скандинавіи они прежде обитали -- это почти все равно для главной задачи".
   Это вообще очень-справедливо, и мы были бы готовы вполнѣ согласиться съ авторомъ, еслибъ въ предъидущихъ изслѣдованіяхъ было доказано, что подъ Варягами и Варягами-Русью разумѣются одни Норманны германскаго происхожденія. Но именно этого-то и нѣтъ! Вопросъ о томъ, кто именно были Норманны, обойденъ, а онъ чрезвычаііно-важенъ. Объ этомъ нѣсколько словъ послѣ.
   Въ четвертой главѣ находимъ изслѣдованіе объ имени Варяговъ-Руси, откуда оно происходить. "Это вопросъ", говоритъ авторъ (стр. 167), "также любопытной, но не болѣе! Что знаемъ мы о происхожденіи имени Грековъ, Пелазговъ, Еллиновъ, Римлянъ, Галловъ, Франковъ, Парижа, Лондона, Вѣны, Берлина, Москвы, Кіева и пр. и пр.? Изслѣдователи не смотря на всѣ свои труды при рѣшеніи этого вопроса, не достигли достовѣрности, какъ и при рѣшеніи предъидущаго вопроса о первоначальномъ мѣстопребываніи Варяговъ-Руси, а представить только догадки, болѣе или менѣе вѣроятныя". Затѣмъ мы находимъ разборъ самыхъ объясненій этихъ названій.
   Послѣднюю IV главу изъ главъ, посвященныхъ Варягамъ-Руси, занимаетъ подробный критическій разборъ и опроверженіе всѣхъ прочихъ мнѣній о происхожденіи Варяго-Руссовъ. Мнѣнія эти всѣмъ давно извѣстны, и ни одно изъ нихъ не сдѣлалось общепринятымъ. Всѣ они какъ-то жили недолго. Поэтому мы не станемъ излагать здѣсь ихъ доводовъ и опроверженій г. Погодина, отсылая любителей и знатоковъ къ самой книгѣ. Скажемъ только вообще, что опроверженіи основательны и дѣльны, и подтверждаютъ норманское происхожденіе Варяговъ Руси, уничтожая всѣ противоречащія мнѣнія.
   Не смотря на то, что взглядъ г. Погодина изложенъ ясно, отчетливо, обработанъ прекрасно, онъ не удовлетворяетъ читателя хотя поверхностно-знакомаго съ русскими древностями. Причина отчасти заключается въ сухости изслѣдованій, по преимуществу критико-филологическихъ. Но она не главная и не единственная. Другая, гораздо-болѣе важная, заключается въ томъ, что вопросъ не весь исчерпанъ. Съ свойственною ему односторонностью, авторъ совершенно истощилъ скандинавскую сторону нашей исторіи. Послѣ его изслѣдованій сомнѣваться въ нашей первоначальной исторіи элемента скандинаво-германскаго или нормано-германскаго было бы умышленнымъ упрямствомъ. Но въ то же время нельзя согласиться съ авторомъ, что Варяги Русь были исключительно Скандинаво-Германцы. Мы говоримъ это вовсе не изъ желанія спорить и вновь зачинать рѣшенное дѣло. Вопервыхъ, замѣтимъ, что много писателей, принимавшихся за этотъ вопросъ, дошли до убѣжденія, что Варяги-Русь были Славяне. Я предвижу возраженіе: они ошибались, и ихъ доводы опровергнуты. Да. Но откуда могла имъ всѣмъ прійдги въ голову эта мысль? конечно, это не совершенно-случайно. Есть факты -- не многочисленные, но рѣшительные, которые сознательно или безсознательно могли привести изслѣдователей къ такой догадкѣ. Мы постараемся изложить эти факты какъ-можно-яснѣе.
   Первый фактъ, который поражаетъ насъ, есть болгарскій или какой бы то ни было, во славянскій текстъ договоровъ нашихъ князей съ Греками. Вспомнимъ, что первый договоръ заключенъ съ Олегомъ, вторымъ вождемъ призванной дружины. Если Варяги-Русь были германскіе Скандинавы, какъ объяснить странное явленіе, что они договаривались на языкѣ имъ чуждомъ? Что-побудь изъ двухъ: или договоры дошли до насъ въ переводѣ, а не въ славянскомъ подлинникѣ, какъ говоритъ г. Погодинъ, -- или Варяги-Русь не были чистые германскіе Скандинавы, а скорѣе Славяне.
   Если Варяги-Русь были Германцы-Скандинавы, странной, неразрѣшимой загадкой представляется русскій языкъ, которымъ мы теперь говоримъ. Что въ немъ скандинавско-германскаго? Два-три десятка словъ, да и тѣ съ натяжками. Еслибъ ихъ было втрое болѣе, и тогда вліяніе находниковъ Руссовъ на насельниковъ Славянъ не могло бы сравниться съ вліяніемъ какихъ-нибудь Татаръ, которые оставили послѣ себя гораздо-больше словъ въ нашемъ языкѣ. Да и что жь это за вліяніе! Слова сообщаются легко отъ одного народа другому. Какъ представить себѣ, что иноземцы, иноплеменники, владѣютъ землею около двухъсотъ лѣтъ, живутъ въ пей, играютъ первую роль и потомъ исчезаютъ совершенно, не привнеся въ языкъ никакихъ новыхъ элементовъ? Посмотрите на Англо-Саксовъ въ Великобритапніи, Франковъ въ Галліи. Такъ ли безслѣдно слились они съ туземнымъ населеніемъ? Не знай мы вовсе средней исторіи, по одному языку мы могли бы открыть присутствіе разнородныхъ элементовъ во французскомъ и англійскомъ языкахъ и заключить отсюда, седи не о завоеваніи, то о какомъ-то непонятномъ смѣшеніи народовъ въ этихъ странахъ. Сколько турецкихъ словъ вошло въ языкъ Славянъ, завоеванныхъ Турками, хотя послѣдніе и не поселились между ними? Мадьяры, поселившіеся въ землѣ Словаковъ, не забыли же своего языка и сохранили его до-сихъ-поръ! Обыкновенно говорятъ, въ объясненіе этого страннаго явленія, что Варяги-Русь, пришедшіе къ вамъ, были немногочисленны. Г. Погодинъ, въ III томѣ своихъ "Изслѣдованій", идетъ еще далѣе и дѣлаетъ остроумное предположеніе, что множество знатныхъ Варяго-Руссовъ погибло съ Святославомъ въ болгарскомъ походѣ, чрезъ что число ихъ еще уменьшилось. Положимъ, что такъ; но все-таки мысль, что Варяговъ-Руси и Варяговъ вообще было у насъ немного, кажется намъ не совсѣмъ-основательною. Во-первыхъ, самъ г. Погодинъ говоритъ, что наши князья не употребляли туземцевъ, то-есть, земледѣльцевъ на воину (T. III. стр. 124). Ниже мы скажемъ объ этомъ свое мнѣніе; здѣсь же пріимемъ, что это такъ. Что жь изъ этого слѣдуетъ? То, что войска князей состояли изъ однихъ Руссовъ и Варяговъ, поселившихся у насъ и приходившихъ служить. А войска эти были многочисленны. По словамъ Массуди, русское войско, предпринимавшее походъ на Каспійское-Море, простиралось до 33,000 человѣкъ (сказано, что 30,000 убито и 3,000 спаслось бѣгствомъ). Войско Олега состояло изъ 80,000 человѣкъ (2,000 судовъ и на каждомъ изъ нихъ по 40 человѣкъ); Ярославово до 40,000. Принявъ съ г. Чертковымъ несравненно-меньшія числа, и для Святослава не болѣе 10,000, мы все же найдемъ, что Варяговъ было у насъ не горсть, не куча, какъ думаютъ нѣкоторые. Этому противорѣчатъ, кромѣ прямыхъ извѣстій, и другія соображенія: безпрестанныя войны и походы, предпринимавшіеся нашими Варягами, множество племенъ, которыми они владѣли, и которыя при всякомъ удобномъ случаѣ отказывались платить дань. Что не всѣ Варяги, дѣйствовавшіе у насъ, были Руссы, это ни" чего не значитъ, потому-что въ глазахъ Славянъ одни не отличались отъ другихъ: и тѣ и другіе были Варяги -- одноплеменники между собою и для насъ чужеродцы. Они принесли одинъ элементъ.безпрестанно возобновлялись новыми пришельцами изъ за моря, и, не смотря на то, чрезъ 200 лѣтъ не оставили по себѣ въ нашемъ языкѣ никакихъ слѣдовъ, кромѣ нѣсколькихъ словъ. Совершенно-непонятно!
   Третій фактъ очень-важный -- описаніе Святослава у Льва-Дьякона. "Видомъ онъ былъ таковъ, средняго роста, не слишкомъ-высокъ, не слишкомъ-малъ, съ густыми бровями, съ голубыми глазами, съ плоскимъ носомъ, съ бритой бородой и съ густыми, длинными, висящими на верхней губѣ волосами. Голова у него была совсѣмъ голая, но только на одной ея сторонѣ висѣлъ локонъ волосъ, означающій знатность рода" и т. д. (Исторія Льва-Дьякона, стр. 97). Въ этомъ описаніи трудно узнать Нормана. Обычай брить голову не норманскій, потому-что норманы носили длинные волосы.
   Далѣе, какъ не поразительно, что Варяги-Русь, будучи язычниками, поклонялись однимъ богамъ съ нашими Славянами? Г. Погодинъ, въ третьемъ томѣ своихъ "Изслѣдованій", относитъ всѣ извѣстія лѣтописи о религіи и богахъ того времени къ Варягамъ-Руси, а не къ Славянамъ. "Такъ требуетъ "здравый разсудокъ и историческая послѣдовательность", говоритъ онъ (стр. 304). "Можетъ ли быть", продолжаетъ онъ далѣе "какое сомнѣніе, что это боги Норманнскіе, а не наши Славянскіе: Олегъ и мужи его, чистые Норманны, перваго поколѣнія, большею частію пришедшіе съ Рюрикомъ, не могли бы клясться чужими богами, богами, которымъ не вѣрили: всякой клянется своею клятвою. Какъ послѣ нѣкоторые Варяги-Христіане присягаютъ въ церкви по христіанскому закону, такъ и Олегъ клялся по своему русскому закону." Но это натяжка. Еслибъ языческіе боги, упоминаемые у Нестора, были варяго-русскіе, а не славянскіе, народъ не могъ бы имъ поклоняться, ихъ чтить и за нихъ стоять. Неправда ли? Однако мы видимъ, что имъ поклонялся весь народъ. Это видно изъ повѣствованія Нестора о томъ, что плакали невѣрные люди по Перунѣ, когда Владиміръ велѣлъ стащить его съ горы въ Днѣпръ, и нѣтъ никакого повода думать, чтобъ эти невѣрные были одни Варяги-Русь. Въ "Софійскомъ Временникѣ", на стр. 57, въ разсказѣ о Варягѣ Ѳеодорѣ и сынѣ его Іоаннѣ находимъ, что бояре и старцы присовѣтовали Владиміру бросить жребій, кого принести въ жертву богамъ. Если бояре и были Варяго-Руссы по происхожденію, какъ доказываетъ г. Погодинъ, -- хотя съ этимъ и нельзя согласиться, потому-что чинъ боярина мы находимъ и у нѣкоторыхъ другихъ славянскихъ племенъ,-- все же остаются еще старцы, подъ которыми безъ натяжки нельзя разумѣть однихъ Варяго-Руссовъ. Далѣе, тамъ же, на стр. 57, въ разсказѣ о смерти этихъ первыхъ и послѣднихъ кіевскихъ мучениковъ, мы находимъ слова: "и кликнуша Кіяне, и подсѣкоша сѣни подъ ними и тако побита я".-- Если Кіевляне такъ негодовали за поруганіе боговъ, все вѣроятіе, что они имъ кланялись, ибо иначе это было бъ необъяснимо. (Въ лаврентьевскомъ спискѣ по Тимковскому слова "Кіяне" нѣтъ; потому мы на него и не ссылаемся). Далѣе, въ Лаврент. Лѣтописи (стр. 82) мы читаемъ: "И се рекъ, повелѣ рубити церкви и поставляти по мѣстомъ, иде же стояху кумиры, и постави церковь "св. Василья на холмѣ, идеже стояше кумиръ перунъ и прочій, идеже творяху потребы князь и людье". Опять и изъ этого мѣста видимъ, что люди, народъ, покланялись и приносили жертвы Перуну.-- Такимъ-образомъ, на основаніи приведенныхъ свидѣтельствъ, мы заключаемъ, что Перунъ и прочіе боги были славянскіе, по-крайней-мѣрѣ, во времена Владиміра имъ поклонялись наши Славяне. Г. Погодинъ можетъ возразить, что люди по объясненію, имъ принятому, не относится вообще къ народу, а только къ Варяго-Руссамъ. Но мы видимъ, однако, изъ самой лѣтописи, что иногда люди, людье -- употреблялось для означенія вообще народа, а не извѣстнаго сословія. Такъ, когда лѣтописецъ говоритъ: "И пріиде (апостолъ Андрей) въ Словѣни "идеже нынѣ Новгородъ, и видѣ ту люди сущая, како есть обычай имъ" (стр. 5), или "ты суть людье Ноугородьци, отъ рода Варяжска, прежде бо бѣша Словѣни" (стр. 12), нѣтъ никакой возможности допустить, что онъ разумѣетъ особенное какое-нибудь сословіе. То же должно сказать и о всѣхъ мѣстахъ, которыя мы привели въ доказательство, что Славяне поклонялись Перуну. Здѣсь тоже разумѣется подъ людьми народъ, и мы не имѣемъ ни малѣйшаго права подразумѣвать однихъ Варяго-Руссовъ.
   Слѣдовательно, однимъ богамъ кланялись и Варяго-Руссы и Славянѣ. Нельзя предположить, чтобъ первые сообщили ихъ послѣднимъ. Это противно исторіи Скандинавовъ въ Россіи. Чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе они принимаютъ въ себя славянскаго элемента, а не наоборотъ. Слѣдовательно, остается предположить, что Скандинавы приняли, можетъ-быть, безсознательно религію Славянъ. Но и это нисколько невѣроятно. Мы видимъ изъ лѣтописи, что уже Олегъ клялся Перуномъ и Волосомъ; Игорь также. Если трудно себѣ представить, какимъ образомъ Владиміръ могъ признать языческихъ боговъ Славянъ, то совершенно-невозможно допустить это въ самомъ началѣ водворенія варяго-русской дружины въ нашей землѣ. Итакъ, Варяги-Русь имѣли съ нами одну вѣру.
   Взгляните на этотъ предметъ отрицательно, и вы дойдете до того же результата. Миѳологія Скандинавовъ извѣстна. Находимъ ли мы въ нашей миѳологіи хоть одно божество, заимствованное оттуда? Догадки протоіерея Сабинина не болѣе, какъ догадки, предположенія. Съ этимъ согласенъ и г. Погодинъ. Дѣйствительное сходство представляютъ только черты, въ которыхъ выражается воинственный характеръ Скандинавовъ и Варяго-Руссовъ. Но эти черты слишкомъ-общи; изъ нихъ никакъ нельзя еще заключать о тождествѣ религіи Варяго-Руссовъ и германскихъ Скандинововъ.
   Далѣе, странно, что христіанская религія, а вмѣстѣ съ нею священное писаніе, богослужебныя книги, номоканоны явились къ намъ и распространились у насъ только на греческомъ и славянскомъ, а не на другомъ языкѣ. Еслибъ Варяги-Русь были скандинавскіе Германцы, какъ представить себѣ, что они начали исповѣдывать новую вѣру на языкѣ имъ чуждомъ? Ольга была уже христіанка и имѣла при себѣ духовника, а она была варяжскаго рода. Теперь еще, почти на нашихъ глазахъ, въ предѣлахъ нашего государства, переводится священное писаніе на языкъ инородцевъ, небольшихъ племенъ, обитающихъ въ какомъ-нибудь далекомъ углу имперіи, а сначала, когда владычествующими были чужеземцы, имъ проповѣдывалось евангеліе на славянскомъ языкѣ? Это ни съ чѣмъ несообразно! Намъ скажутъ: да это неизвѣстно. Однако, изъ древнѣйшихъ памятниковъ, до насъ дошедшихъ, всѣ безъ исключенія писаны на славянскомъ языкѣ. Остался бы хоть какой-нибудь слѣдъ другаго языка; но слѣдовъ нѣтъ; даже нѣтъ намёковъ на то, что былъ какой-нибудь другой языкъ во время владычества дружины, кромѣ славянскаго. Намъ могутъ еще возразить, что и въ католической Европѣ варвары приняли религію на языкѣ имъ чуждомъ, латинскомъ, принадлежавшемъ покореннымъ ими народамъ? Но, во-первыхъ, мы не имѣемъ подробныхъ извѣстій, какъ они были обращены. Знаемъ, что многіе изъ нихъ были уже христіанами, когда основали государства на развалинахъ Западной-Римской-Имперіи. Сверхъ того, мы знаемъ также, что Улфилэ проповѣдывалъ Готамъ на ихъ языкѣ: это доказываютъ отрывки изъ готскаго евангелія, дошедшіе до насъ. Что потомъ они приняли латинскій языкъ, не мудрено, ибо они долго, до разрушенія имперіи, находились, по-крайней-мѣрѣ наружно, въ зависимости отъ Рима и исподоволь подчинились вліянію высшей цивилизаціи, передъ которой благоговѣли. Въ этомъ фактѣ мы видимъ только, что побѣдители были побѣждены образованностію покоренныхъ -- явленіе очень-часто встрѣчающееся, и неудивительное. У насъ, и подвластные и властвующіе были язычники. Варяги первые стали обращаться къ христіанству, какъ говоритъ самъ г. Погодинъ. Греки проповѣдывали евангеліе всегда на языкѣ новообращаемыхъ. Примѣромъ могутъ служить Славяне. А Варягамъ-Руси они проповѣдывали на славянскомъ языкѣ, когда это племя было господствующее? Съ чѣмъ это сообразно?..
   Изъ всѣхъ этихъ соображеній мы позволимъ себѣ сдѣлать слѣдующее предположеніе: Варяги-Русь, пришедшіе къ намъ, не были ли Славяне, или по-крайней-мѣрѣ смѣсь Славянъ съ Германцами? Первое менѣе вѣроятно, нежели второе. Менѣе вѣроятно потому-что нельзя себѣ представить, чтобъ народъ принялъ всѣ обычаи, нравы и духъ другаго народа, непереродившись совершенно. Такъ нѣмецкіе Славяне перестали быть Славянами, сдѣлавшись Германцами. Учрежденія, принесенныя къ намъ Варягами-Русью, были германо-скандинавскія; убѣдиться въ этомъ не трудно даже безъ большой учености и проницательности: стоитъ сравнить какое-нибудь малороссійское казачество, даже Новгородъ и ихъ устройство съ государственнымъ гражданскимъ устройствомъ, появившимся у насъ со временъ Варяговъ-Руси, чтобъ увидѣть, какъ различны учрежденія славянскія отъ германскихъ, и какъ въ варяго-русскихъ учрежденіяхъ мало славянскаго и много германо-скандинавскаго.
   Предположенію, что Варяги-Русь были Славяне, или смѣсь Славянъ съ Германо-Скандинавами, нисколько не противорѣчатъ, какъ намъ кажется, и всѣ прочія извѣстія. Замѣтимъ, что всѣ они указываютъ вообще на сѣверъ, не опредѣляя точнѣе, какого племени были паши сѣверные выходцы. Варяги, какъ намъ извѣстно, самое общее, неопредѣленное названіе, изъ котораго нельзя ровно ничего заключать о національности пришельцевъ. Такъ у Нестора. У западныхъ и греческихъ писателей, это названіе еще неопредѣленнѣе. Туле, нордманъ -- не доказываютъ германскаго происхожденія Варяговъ-Руси, а говорятъ только, что они жили на сѣверѣ. Г. Погодину самому извѣстно, что на сѣверѣ Славяне и скандинавскіе Германцы были издавна сосѣди -- и могли легко смѣшаться. У него мы находимъ объ этомъ очень-интересные факты.
   "Норманны и Славяне" говоритъ онъ, "искони жили рядомъ, въ сосѣдствѣ по Балтійскому морю, и въ незапамятныя еще времена обмѣнялись многими словами, кои встрѣчаются въ древнѣйшихъ памятникахъ. Нѣкоторыя племена -- по сосѣдству -- даже смѣшались, такъ что ихъ разобрать трудно. Въ дружинахъ норманнскихъ -- всегда было очень много Славянъ. Самъ Гельмольдъ свидѣтельствуетъ: "Маркоманнами называются обыкновенно люди, отовсюду собранные, которые населяютъ Марку. Въ Славянской землѣ много Марокъ, изъ которыхъ не послѣдняя наша Вигирская провинція, имѣющая мужей сильныхъ и опытныхъ въ битвахъ, какъ изъ Датчанъ, такъ и изъ Славянъ." Флотъ норманнскій, приплывшій во Фризію, состоялъ, по свидѣтельствамъ, изъ Датчанъ, Норвежцевъ и даже Оботритовъ. Въ экспедиціи противъ Англіи 857 года было много Вендовъ". (Томъ III, стр. 28 и 29).
   Одно извѣстіе, по-видимому, противорѣчитъ этому предположенію: русскія названія днѣпровскихъ пороговъ, сообщенныя императоромъ Константиномъ; но и оно, при ближайшемъ разсмотрѣніи, ничего не доказываетъ. Вопервыхъ, Русь была господствующая дружина въ Кіевѣ и между Славянами. Она пришла съ сѣвера, страны, откуда на всю Европу происходили безпрерывныя хищническія нападенія Варяговъ. Зная Руссовъ, зная, что они принадлежатъ къ Варягамъ, Константинъ легко могъ давнишнія скандинавскія названія пороговъ назвать русскими. А издавна они не только могли существовать, но и но всѣмъ вѣроятіямъ существовали, потому-что лежали на торговомъ пути, по которому Скандинавы ходили въ Грецію. Итакъ, изъ того, что Константинъ называетъ скандинавскія названія русскими, никакъ нельзя еще заключить, что Руссы были германскіе Скандинавы. Вѣдь называетъ же Левъ-Дьяконъ Святослава Тавроскиѳомъ! Вѣдь называются же всѣ предпринимавшіе походъ въ Грецію изъ Россіи -- Руссами, хотя мы и достовѣрно знаемъ, что въ этомъ походѣ участвовали призванные Варяги изъ Швеціи и другихъ сѣверныхъ странъ, 8 можетъ-быть даже и Славяне, если буквально понимать слова Нестора. (На соотвѣтствіи русскихъ и славянскихъ названій днѣпровскихъ пороговъ мы не остановимся здѣсь, потому-что оно не говоритъ ни за, ни противъ, и можетъ быть различно объяснено.)
   Все это предположенія, которыхъ мы и не выдаемъ за истину. Только мы твердо увѣрены, что факты, возбуждающіе не въ насъ однихъ сомнѣніе въ германо-скандинавскомъ происхожденіи Варяговъ-Руси, не могутъ быть обойдены безъ вниманія, какъ было до-сихъ-поръ. Необъясненные, необсуженные, они останутся сильными доказательствами противъ германскаго происхожденія нашихъ Варяго-Руссовъ.
   Во второй половинѣ втораго тома говорится сначала о Славянахъ вообще, по извѣстнымъ "Славянскимъ Древностямъ" Шафарика. Еще прежде, въ предисловіи, г. Погодинъ объяснилъ, что заставило его внести въ издаваемую имъ книгу результаты изслѣдованіи славянскаго Филолога (стр. IX).
   "Извлеченіе это дѣлалъ я вотъ съ какою цѣлію: мнѣ хотѣлось показать, при этомъ случаѣ, въ какой связи находится русская исторія съ древлеславянскою, на которую многіе молодые люди начали обращать у насъ особенное вниманіе, чего отъ нея, на какихъ путяхъ, ожидать можно, и отъ какихъ заблужденій остерегаться должно; наконецъ, это извлеченіе доставляетъ данныя, съ коими слѣдуетъ приступать къ разсмотрѣнію нашихъ Славянъ, пропускаемыхъ вами до-сихъ-поръ безъ вниманія, хотя изъ нихъ собственно составилось государство".
   Во второмъ томѣ, эта мысль пояснена и опредѣлена еще болѣе (стр. 321): "Я начиналъ обыкновенно лекціи свои о русской исторіи съ 862 года, т. е. съ прибытія князей Варяго-Русскихъ въ Новгородъ. О главномъ народѣ, къ которому пришли братья, и его однородцахъ, я довольствовался изложеніемъ словъ Нестора о Полянахъ и Древлянахъ, Вятичахъ и Радимичахъ, Кривичахъ и Сѣверянахъ. Я думалъ, что о славянскихъ племенахъ больше и говорить нечего, тѣмъ болѣе, что самъ первый лѣтописатель нашъ представляетъ ихъ еще въ состояніи младенчества, до котораго ничего опредѣлить нельзя, да и не нужно. Такъ разсуждали и всѣ наши ученые историки -- Стриттеръ, Карамзинъ, Эверсъ, въ слѣдъ за законоположникомъ исторической критики прошедшаго столѣтія, Шлёцеромъ. Нынѣ Шафарикъ сочиненіемъ своимъ "Славянскія древности" производитъ совершенный переворотъ въ нашихъ понятіяхъ объ этомъ предметѣ. Нельзя сказать, чтобъ основная его мысль была совершенно новая. Нѣтъ, и прежде имѣли ее многіе изслѣдователи русскіе и иностранные; но они или представляли ее только въ видѣ чаянія и догадки, или соединяли ее съ другими неосновательными предположеніями, или не извлекали изъ нее никакихъ существенныхъ и полезныхъ для науки слѣдствій, не приписывали ей такой важности и многоплодности. Шафарикъ, съ необъятной своей ученостью и начитанностію, остроуміемъ и проницательностію, воспользовавшись всѣми извѣстными до него имъ открытыми источниками, возвелъ эту мысль на степень осязательной истины, и вмѣстѣ заставилъ думать, что исторія всякаго славянскаго племени и государства тѣсно и необходимо связана съ первоначальной исторіей всего славянскаго народа, точно такъ, какъ всѣ отрасли дерева бываютъ тѣсно связаны съ его корнемъ. Познаніе корня необходимо для познанія отраслей, кои безъ него во многихъ отношеніяхъ остались бы непонятными".
   Мысль хороша. Только мы не думаемъ, чтобъ русскій историкъ могъ что-нибудь извлечь изъ нея для своего предмета. Источники древнѣйшей до христіанской исторіи Славянъ очень-бѣдны. По-крайней-мѣрѣ, такъ теперь. Можетъ-быть, новыя открытія покажутъ намъ, чего мы теперь не знаемъ. Описаніе русскихъ Славянъ у Нестора, какъ ни подробно обработаны его извѣстія, даетъ объ нихъ очень слабое, сбивчивое, неопредѣленное понятіе.
   Извлеченіе составлено тоже хорошо. Такъ-какъ читателямъ уже извѣстна книга Шафарика, то мы не станемъ излагать этой части г. Погодина, хотя и не можемъ не замѣтить вообще, что нѣкоторые, по нашему мнѣнію, пристрастные и ложные выводы Шафарика перешли и въ книгу г. Погодина. Послѣ небольшаго отступленія, въ которомъ г. Погодинъ очень-справедливо и основательно говоритъ о современной славяноманіи и безплодности этой школы, онъ объясняетъ отношеніе изслѣдованій Шафарика къ русской исторіи. По его мнѣнію, между ними глубокая внутренняя связь. Главныя положенія, выведенныя изъ изслѣдованіи Шафарика о Славянахъ, встрѣчаются на каждой строкѣ въ русской исторіи; все, что принадлежало древнимъ Славянамъ, досталось и намъ въ лицѣ нашихъ предковъ IX столѣтія. Въ чемъ же состояло это наслѣдство?
   "Во-первыхъ, они имѣли древность, старшинство. Народъ нашъ жилъ уже какъ особой народъ, или какъ племя особаго народа, въ его составѣ, или отдѣльно, по крайней мѣрѣ полторы тысячи лѣтъ до Рюрика, а чѣмъ глубже основаніе, тѣмъ тверже зданіе; чѣмъ обширнѣе корень, тѣмъ вѣтлистѣе дерево; чѣмъ старше жизнь, тѣмъ опытнѣе. Во-вторыхъ -- языкъ, въ одномъ нарѣчіи котораго, близкомъ къ нашему и понятномъ, нашлись въ IХ вѣкѣ выраженія для всего священнаго писанія. Далѣе, религіозныя вѣрованія, законы и обычаи, болѣе или менѣе сходные. Наконецъ, всѣ плоды долговременнаго пребыванія на одномъ мѣстѣ, въ постоянныхъ жилищахъ, всѣ успѣхи въ разныхъ родахъ первой промышленности, знакомства съ необходимыми удобствами жизни. Вотъ важныя данныя, кои пріобрѣтаемъ мы при первомъ знакомствѣ съ славянскими древностями, и съ коими смѣло можемъ приступить къ разсмотрѣнію нашихъ славянскихъ племенъ, искать у нихъ слѣдовъ общаго достоянія. Вѣрно не находились онѣ на той степени дикости, на которую поставилъ ихъ неумолимый Шлёцеръ, и на которой видѣли ихъ всѣ наши изслѣдователи, до Шафарика! И Новгородъ, и Полоцкъ, и Изборскъ, и Ростовъ, и Кіевъ, и Смоленскъ, и прочіе города, представляются намъ тотчасъ въ другомъ свѣтѣ. Славяне и Кривичи съ Чудью и Весью могли точно при звать себѣ защитниковъ, могли и не поладить послѣ съ ними, возстать противъ Рюрика, заставить можетъ быть Олега удалиться. Мы начинаемъ тотчасъ понимать, почему пришлые Варяги должны были подчиниться вліянію туземцевъ, и чрезъ два, три вѣка потеряться въ славянскомъ населеніи, оставивъ слѣды только въ гражданскомъ устройствѣ и правительствѣ. Тѣ явленія, кои боялись мы предъ строгою критикою буквъ принимать вполнѣ, или считали не понятными пропусками, тѣ явленія можемъ мы теперь смѣло сдѣлать предметами изслѣдованій, и искать тамъ, гдѣ найдти что либо отнята была даже надежда подъ страхомъ жестокой ученой насмѣшки. Мракъ прорѣзанъ свѣтлыми лучами, пріобрѣтена твердая точка! Ясно ли видите вы, какъ важны для русской исторіи славянскія древности, и въ какой связи находится съ ними русская исторія?" (стр. 383--385).
   Въ короткихъ словахъ, эта связь состоитъ въ томъ, что мы теперь пріобрѣтаемъ право изслѣдовать бытъ нашихъ Славянъ задолго до Рюрика,-- право, которое мы имѣли бы и прежде, еслибъ были источники, по-крайней-мѣрѣ хоть бы скудныя извѣстія, служащія точками опоры для историка. Но ихъ нѣтъ. Этому недостатку ничто не можетъ помочь. Лучшее доказательство -- тщательно-собранныя и обработанныя самимъ авторомъ мѣста изъ Нестора о нашихъ Славянахъ, а Несторъ едва ли не единственный прямой источникъ, во всякомъ случаѣ самый богатый, не смотря на всю свою скудость. Самъ г. Погодинъ говоритъ (стр. 395), что "ихъ очень мало... и ученое любопытство ими не удовлетворяется", но послѣ этого предлагаетъ вопросъ: не уже ли нѣтъ никакихъ средствъ дополнить наши понятія?" Эти средства суть, по его словамъ: языкъ, нарѣчія, собственныя названія, праздники, повѣрья, примѣты, преданія, обычаи, пѣсни, пословицы. Въ доказательство важности собственныхъ именъ приведены остроумныя розъисканія Ходаковскаго о городищахъ, основанныя преимущественно на именахъ. Объ этихъ розъисканіяхъ до-сихъ-поръ нельзя ничего сказать ни на, ни противъ. Видно только, что Ходаковскій былъ энтузіастъ своего дѣла и отдался ему какъ немногіе могутъ чему-нибудь отдаваться. Благодаря г. Погодину, мы теперь отчасти познакомились съ труда" мы этого замѣчательнаго человѣка. Жаль только, что они разбросаны въ разныхъ повременныхъ изданіяхъ и не собраны въ одну книгу; изучать было бы легче. Въ-заключеніе мы должны признаться, что извлеченіе, сдѣланное г. Погодинымъ изъ Ходаковскаго, не совсѣмъ намъ понравилось. Во многихъ мѣстахъ, особливо въ отвѣтахъ Калайдовичу, Ходаковскій излагаетъ свою систему гораздо-опредѣленнѣе, яснѣе, нежели какъ она представляется въ разбираемой нами книгѣ. Здѣсь эта система какъ-то стерта. Впрочемъ, мы можемъ и ошибаться.

"Отчечественныя Записки", No 2, 1847

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru