Lib.ru/Классика: Коган Петр Семенович. Трагедия идеализма

Трагедія идеализма.

(По случаю 350-лѣтія со дня рожденія Сервантеса).

Въ исторіи человѣчества существуютъ такіе факты, такія событія, въ которыхъ особенно ярко и рельефно отражается та или иная сторона человѣческаго существа. Къ этимъ фактамъ, къ этимъ событіямъ съ особеннымъ вниманіемъ и интересомъ относились художники всѣхъ временъ и народовъ. Они видѣли, они ясно сознавали въ этихъ явленіяхъ благодарный сюжетъ для своего геніальнаго творчества и съ горячею любовью и охотой избирали ихъ предметомъ своихъ вдохновенныхъ думъ и пѣснопѣній.

Съ тѣхъ поръ какъ Тарквиній совершилъ въ Римѣ свое гнусное преступленіе, величайшіе поэты любили и любятъ изображать злодѣйскій подвигъ, въ которомъ, какъ въ фокусѣ, собрались лучи, освѣщающіе всѣ затаенные уголки души тиранна. Прочтите Лукрецію Гарди, произведенія Арно, Понсара, цѣлый рядъ нѣмецкихъ драмъ, завершившихся геніальнымъ созданіемъ Лессинга, и вы поймете, почему человѣчество до настоящаго времени не можетъ забыть замѣчательнаго сюжета. Въ каждомъ, вновь появлявшемся твореніи отразилась эпоха, въ которую жилъ его авторъ. Онъ жилъ жизнью своихъ современниковъ, радовался ихъ радостямъ, плакалъ ихъ слезами, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, неизмѣнно раскрывалъ тѣ вѣчныя стороны, которыя живутъ въ душѣ деспота. Этотъ внутренній міръ видоизмѣняется сообразно съ обстоятельствами и нравами, но въ основѣ всегда остается вѣрнымъ самому себѣ. И гражданинъ древняго Рима, и современникъ французской революціи, и герой нѣмецкаго Sturm und Drang'а,-- вообще всякій свидѣтель попытокъ общества освободиться отъ той или другой формы гнета отзовется всѣмъ существомъ своимъ на эти творенія и прочтетъ въ нихъ собственныя мысли и чувства.

Старинная легенда разсказываетъ, что въ другомъ государствѣ Европы жилъ человѣкъ, не боявшійся ни Бога, ни людей. Этотъ человѣкъ, по имени Донъ-Жуанъ, возмущавшій своей распущенностью и божественное, и человѣческое правосудіе, погибшій въ концѣ-кояцовъ по волѣ неба, сдѣлался также излюбленнымъ героемъ поэтовъ, посвятившихъ ему болѣе ста произведеній. Можно было съ различныхъ точекъ зрѣнія озирать эту вѣчно безпокойную натуру, являющуюся олицетвореннымъ протестомъ противъ всѣхъ общественныхъ установленій; разные авторы ставили его въ разныя условія, пользовались имъ для своихъ цѣлей, какъ Мольеръ, сдѣлавшій его центромъ высшей соціальной сатиры. Но всѣ они въ основѣ не измѣняли той коллизіи, которая геніально задумана легендой, а можетъ и самой жизнью. Тѣ же причины создали безсмертіе и чудесному магу, вызвавшему цѣлый рядъ художественныхъ произведеній, начиная съ знаменитой драмы Кальдерона и кончая Фаустомъ Гёте.

Мы не окончили бы, еслибы стали перечислять всѣхъ этихъ героевъ. Да въ этомъ и нѣтъ надобности: они давно хорошо извѣстны намъ, съ ними мы чувствуемъ себя какъ со старинными знакомыми, и ихъ имена давно уже служатъ для насъ символами тѣхъ или другихъ сторонъ нашего собственнаго существа.

Едва ли ошибемся мы, если причислимъ Донъ-Кихота къ числу такихъ любимцевъ человѣчества. Но странная, несправедливая судьба постигла этого героя! Въ то время, какъ другіе популярные типы въ своемъ истинномъ значеніи проникли въ сознаніе массъ, образъ, созданный Сервантесомъ, пройдя черезъ горнило ученой критики, исказился, сохранилъ только внѣшніе признаки и сдѣлался для большинства безсмысленнымъ искателемъ/ приключеній, комическимъ безумцемъ.

Изумительнѣе всего, что самъ авторъ положилъ начало такому одностороннему взгляду: въ предисловіи онъ называетъ единственною цѣлью своего творенія пародію на рыцарскіе романы, очень распространенные въ то время. Этого краткаго заявленія было достаточно для близорукихъ критиковъ: они не поняли того, что геніальный художникъ меньше, чѣмъ кто-либо, могъ оцѣнить свое созданіе. Какимъ плохимъ судьею собственныхъ произведеній былъ Сервантесъ, доказываетъ его отзывъ о своихъ драмахъ: низводя значеніе Донъ-Кихота до степени простой сатиры на рыцарскіе романы, онъ высоко цѣнилъ себя какъ драматурга, хотя его дѣятельность въ этомъ направленіи не заслуживаетъ такого вниманія. Его драмы Los Trafos de Argei, Numancia, прекрасныя по нѣкоторымъ поэтическимъ мѣстамъ, страдаютъ отсутствіемъ завязки и правильнаго развитія драматическаго дѣйствія; ихъ интриги слабы, а діалоги по временамъ прямо плохи. Критики скептически встрѣчали всякую попытку раскрыть глубину души Донъ-Кихота; успокоенные признаніемъ Сервантеса, они разъ навсегда отказались отъ болѣе сложнаго анализа. Имъ казалось кощунствомъ всякое отступленіе отъ этого указанія. "Тяжело слышать,-- пишетъ одинъ изъ нихъ (Тикноръ),-- что искреннее признаніе великаго человѣка черезъ два столѣтія послѣ его смерти подвергается сомнѣнію представителями через, чуръ утонченной критики".

Только съ начала XIX вѣка, когда въ критику, подъ вліяніемъ Канта, начинаетъ вторгаться философскій элементъ, въ ея глазахъ расширились идея и значеніе Донъ-Кихота. Нѣкоторые изъ философствующихъ критиковъ, какъ Бутервекъ, увидѣли въ Донъ-Кихотѣ типъ героя и энтузіаста, проникнутаго возвышенною любовью къ человѣчеству; другіе -- А. В. Шлегель, Сисмонди, Шеллингъ -- считали задачей романа изображеніе вѣчнаго контраста между прозаическимъ и поэтическимъ, постояннаго конфликта идеальнаго съ реальнымъ. Гегелю романъ казался осмѣяніемъ идеи рыцарства въ самыхъ возвышенныхъ ея проявленіяхъ.

Но если представители философской критики путемъ холоднаго анализа старались опредѣлить идею романа съ точки зрѣнія своихъ теорій, то поэты со свойственнымъ имъ увлеченіемъ высказывали чувства, которыя вызывалъ въ нихъ трогательный образъ героя. Гейне въ дѣтствѣ проливалъ слезы надъ его страданіями, а впослѣдствіи увидѣлъ въ немъ величайшую сатиру на человѣческую восторженность (Begeisterung). Сердце Уордсворта наполнялось благоговѣніемъ при мысли о человѣкѣ, преслѣдовавшемъ самыя высокія и благородныя цѣли. Байронъ даже негодовалъ на автора за его героя. Великій англійскій поэтъ видѣлъ въ этомъ романѣ причину паденія рыцарства и героизма въ Испаніи. Онъ называетъ твореніе Сервантеса "печальной исторіей". Донъ-Кихотъ, по его мнѣнію, безуменъ лишь на видъ:

Духъ рыцарства сатира Сервантеса

Въ Испаніи сгубила, ѣдкій смѣхъ

Направилъ бѣдный край на путь прогресса,

Но въ немъ -- увы!-- героевъ вывелъ всѣхъ.

Какъ только романтизмъ лишился вѣса,

Исчезла доблесть. Дорого успѣхъ

Писателя его отчизнѣ стоилъ:

Насмѣшкою онъ жизнь ея разстроилъ.

Чѣмъ же объяснить такое различіе взглядовъ, вызванныхъ Донъ-Кихотомъ? Нельзя не признать, что въ каждомъ изъ приведенныхъ мнѣній заключается доля истины. Тикноръ правъ, что первоначальная цѣль Сервантеса заключалась въ желаніи осмѣять рыцарскіе романы; но едва ли можно согласиться съ тѣмъ, что это составляетъ главную заслугу знаменитаго произведенія. Твореніе, котораго вся заслуга состоитъ въ разрѣшеніи одного изъ жгучихъ современныхъ вопросовъ, могло увлечь современниковъ, создать мимолетную славу своему автору, но оно не могло бы пережить три столѣтія, интересъ къ нему не возрасталъ бы съ каждымъ годомъ, оно не переводилось бы на всѣ языки и не сдѣлалось бы достояніемъ всѣхъ культурныхъ народовъ. Съ того момента, какъ критика постаралась глубже заглянуть въ душу героя, истощеннаго физически, но сильнаго и мощнаго духомъ, тотъ элементъ, который доставилъ "печальной исторіи" право на безсмертіе, былъ указанъ правильно.

Какъ ни разнообразны мнѣнія критиковъ, изъ нихъ всегда можно выдѣлить одну идею, общую имъ всѣмъ: это -- мысль, что въ романѣ Сервантеса сдѣлана попытка выяснить положеніе идеальнаго въ жизни. Критики правы, пока они высказываютъ это общее сужденіе, но они тотчасъ же впадаютъ въ ошибку, какъ только начинаютъ навязывать автору свое пониманіе отношеній между идеальными стремленіями и житейскими условіями. Наприм., правъ Сисмонди, говоря, что задача Донъ-Кихота -- изображеніе вѣчнаго контраста между поэтическимъ и прозаическимъ въ жизни. но какъ только онъ переходитъ къ характеристикѣ этого контраста, онъ невольно приписываетъ Сервантесу свой собственный взглядъ. "Характеръ героя,-- говоритъ онъ,-- кажущійся возвышеннымъ, если смотрѣть на него съ возвышенной точки зрѣнія, можетъ показаться смѣшнымъ, если на него взглянуть съ точки зрѣнія здраваго смысла и житейской прозы. Такъ и взглянулъ на него Сервантесъ, показавши намъ въ своемъ произведеніи тщету величія духа и иллюзій героизма". Исторія критики Донъ-Кихота невольно напоминаетъ намъ участь другого великаго произведенія, появившагося почти одновременно съ романомъ Сервантеса.

Съ тѣхъ поръ, какъ Гёте впервые правильно поставилъ вопросъ о Гамлетѣ, указавъ, что трагизмъ этой драмы заключается въ несоотвѣтствіи силъ героя съ той задачей, которую ему предстоитъ выполнить, разныя критическія школы старались по-своему объяснить причины этого несоотвѣтствія. Всякій извлекалъ изъ геніальной картины типичнаго жизненнаго момента то, что соотвѣтствовало его собственному міровоззрѣнію. Юристъ находилъ въ великой трагедіи подтвержденіе своихъ юридическихъ теорій; поклонникъ Шопенгауэра ссылался на нее въ доказательство своихъ пессимистическихъ выводовъ; наконецъ, богословы видѣли причину трагическаго положенія Гамлета въ томъ, что задача, возложенная на него, противорѣчила ихъ теологическимъ построеніямъ. Такова участь всякаго истинно-геніальнаго произведенія: какъ самые факты жизни вырабатываютъ у людей съ различнымъ душевнымъ складомъ различные взгляды на жизнь, такъ и художественное произведеніе, которому суждено безсмертіе, говоритъ что-нибудь каждому, и каждый находитъ въ немъ частицу себя самого.

Если въ домъ-Кихотѣ предъ нами раскрылась роль идеальнаго начала въ жизни, то дѣйствительно ли роль эта является комической, какъ казалось нѣкоторымъ критикамъ?

Самая жизнь Сервантеса представляется въ значительной степени отвѣтомъ на этотъ вопросъ. Одинъ изъ біографовъ Сервантеса (М. Emile Chasles) справедливо замѣчаетъ, что мало существуетъ писателей, творенія которыхъ такъ удобно объяснять событіями ихъ жизни, какъ произведенія Сервантеса. "О каждомъ писателѣ,-- говоритъ другой біографъ Сервантеса (Louis Viardot),-- можно смѣло сказать, что его исторія сосредоточивается въ его произведеніяхъ, что его творенія суть его дѣянія и что человѣкъ весь выражается въ авторѣ". Но Віардо не причисляетъ Сервантеса къ числу такихъ писателей. А намъ кажется, что именно къ автору Донъ-Кихота болѣе всего приложимо это сужденіе.

Къ сожалѣнію, недостатокъ свѣдѣній до сихъ поръ, несмотря на всѣ усилія ученыхъ, оставляетъ открытыми нѣкоторые вопросы въ біографіи величайшаго изъ испанскихъ писателей. Но и того, что извѣстно, достаточно, чтобы понять силу и величіе его натуры, воплотившей въ себѣ самыя лучшія стремленія современной эпохи, и опредѣлить высокую мораль, вытекающую изъ этой жизни, богатой идейнымъ содержаніемъ и по-истинѣ сказочными приключеніями.

II.

9 октября 1548 г. въ небольшомъ цвѣтущемъ городкѣ Алкалѣ Энаресской увидѣлъ впервые свѣтъ маленькій Мигуэль. Славныя преданія фамиліи, считавшей за собой пятьсотъ лѣтъ рыцарства, составляли рѣзкій контрастъ съ жалкимъ положеніемъ послѣднихъ ея представителей -- родителей Сервантеса. Съ одной стороны, высокія стремленія, унаслѣдованныя имъ отъ знаменитыхъ предковъ, съ другой -- неприглядная и неумолимая житейская проза, въ которую бросили его обстоятельства. Этотъ контрастъ явился какъ бы у самой колыбели ребенка пророческимъ предсказаніемъ будущаго постояннаго конфликта между душевнымъ богатствомъ его и бѣдностью окружающей обстановки. Уже съ первыхъ шаговъ жизни все необыкновенное привлекаетъ вниманіе ребенка. Впослѣдствіи онъ самъ разскажетъ преданіе о чарахъ знаменитаго мавра Музарака, преданіе, вѣроятно, слышанное имъ въ дѣтствѣ. Изъ этого разсказа мы поймемъ, какъ глубоко западало въ душу мальчика все то, что возвышалось надъ будничной дѣйствительностью. Съ нею никогда не примирится Сервантесъ, возлѣ нея онъ создастъ идеальное высшее царство и никогда не перестанетъ искать его на землѣ.

Въ 1571 г. онъ покидаетъ кардинала Аквавиву, за которымъ прибылъ въ Римъ въ качествѣ дворецкаго, и отправляется въ грандіозную романтическую экспедицію противъ турокъ, поступивъ простымъ рядовымъ солдатомъ подъ начальствомъ Донъ-Жуана Австрійскаго. Въ этой экспедиціи онъ проявилъ изумительную храбрость и раненый въ одной изъ битвъ потерялъ навсегда способность владѣть лѣвою рукой. Возвращаясь послѣ походовъ въ родную семью съ восторженными рекомендаціями и письмами своихъ начальниковъ, Донъ-Жуана и Донъ-Карлоса Аррагонскаго, онъ былъ захваченъ въ плѣнъ арнаутомъ Мами и, такова иронія судьбы -- письма, которыя должны были создать ему прочное положеніе на родинѣ, сдѣлались причиной его бѣдствій. По этимъ письмамъ Мами вообразилъ, что въ лицѣ Сервантеса овладѣлъ знатнымъ иностранцемъ, и чтобы поскорѣй получить богатый выкупъ, онъ заперъ его и подвергъ жестокимъ мученіямъ и пыткамъ.

Кажется, нѣтъ такихъ силъ, которыя бы не надломились подъ тяжестью этихъ суровыхъ преслѣдованій судьбы. Сервантесъ же не только выдержалъ ея удары, но именно исторія его плѣненія представляетъ намъ лучшее доказательство того, на какіе невѣроятные подвиги способенъ человѣкъ съ запасомъ высокаго идеализма въ душѣ. Если бы Сервантесъ терпѣливо переносилъ свои новыя мученія, особенно чувствительныя при его страстной любви къ свободѣ, мы и тогда подивились бы силѣ его духа. Но что сказать о человѣкѣ, который ни разу не преступилъ законовъ чести и товарищества, который ни разу не позволилъ себѣ окольнаго пути дѣйствія, въ мельчайшихъ подробностяхъ не отступалъ отъ требованій самой высокой честности, сохранилъ способность къ великому подвигу самопожертвованія и, имѣя возможность избавиться отъ невыносимыхъ страданій, отказался купить свободу цѣною нарушенія своихъ принциповъ. Онъ великодушно отрекся отъ своей доли имущества для того, чтобы выкупить брата, который также попался въ плѣнъ. Для себя онъ не хлопоталъ о выкупѣ и, полагаясь только на свой умъ и отвагу, рѣшился бѣжать.

Задумавъ этотъ планъ, грозившій мучительной смертью въ случаѣ неудачи, онъ не хотѣлъ оставить своихъ товарищей по несчастію. Сервантесъ сдѣлался душою цѣлаго заговора, но, благодаря измѣнѣ нанятаго мавра, бѣглецы принуждены были вернуться къ своимъ господамъ, и ихъ предводитель подвергся суровому наказанію. Но, несмотря на это, онъ задумалъ еще болѣе грандіозный планъ. Въ саду греческаго ренегата Гассана былъ вырытъ однимъ изъ его рабовъ погребъ, и туда поочередно скрылись четырнадцать или пятнадцать плѣнниковъ. Оставаясь въ домѣ своего господина, нашъ герой сдѣлался руководителемъ этой маленькой подземной республики. Но когда фрегатъ, предназначенный для спасенія заговорщиковъ, былъ захваченъ маврами к рабъ выдалъ скрывавшихся алжирскому дею, когда турецкіе солдаты ворвались въ подземелье и стали связывать бѣглецовъ, Сервантесъ сталъ громко кричать, что никто изъ его товарищей не виноватъ, что онъ увлекъ и скрылъ ихъ, и одинъ онъ долженъ понести наказаніе. Осыпаемый оскорбленіями, въ цѣпяхъ, глава заговора былъ приведенъ къ дею, но ни страшныя угрозы, ни самыя соблазнительныя обѣщанія не могли вырвать у него именъ сообщниковъ. Садовникъ, помогавшій бѣглецамъ, былъ повѣшенъ, но Сервантеса пощадили. Говорятъ, его благородство и величіе духа тронули даже мавровъ. Дей купилъ это у Мами. Этотъ правитель, по имени Гассанъ ага, былъ самымъ безчеловѣчнымъ и кровожаднымъ тиранномъ, какого только знаетъ исторія: изъ-за одного удовольствія совершалъ онъ неслыханныя жестокости надъ христіанами, и Сервантесъ впослѣдствіи въ своемъ Плѣнномъ капитанѣ; назоветъ его бичомъ рода человѣческаго. Но и мысль о возможности самаго ужаснаго наказанія не остановила плѣнника отъ новыхъ попытокъ къ бѣгству. Просто не вѣрится, когда читаешь, какъ свирѣпый дей, вѣшавшій ежедневно кого-нибудь изъ христіанъ и сажавшій своихъ рабовъ на колъ по самому ничтожному поводу, прощалъ Сервантесу его попытки. Такова сила истиннаго величія. Одинъ изъ біографовъ Сервантеса (Наваретте) приписываетъ ему даже замыселъ поднять возстаніе всѣхъ христіанъ въ Алжирѣ.

Для характеристики автора "Донъ-Кихота" весьма важное значеніе имѣетъ слѣдующій эпизодъ. Одинъ алжирскій купецъ Онуфрій Экзаркъ скрылъ Сервантеса, который вмѣстѣ со своими товарищами составилъ новый планъ бѣгства. Заговоръ былъ снова раскрытъ. Купецъ опасался, что пытки заставятъ плѣнника обнаружить всѣ подробности этого заговора. Боясь навлечь на себя гнѣвъ дея, Экзаркъ рѣшилъ на свой счетъ выкупить Сервантеса и отправить его въ Испанію. Но благородный испанецъ отказался отъ свободы, предназначавшейся для него одного, и поклялся купцу, что ни пытки, ни смерть не исторгнутъ у него чьего бы то ни было имени. Онъ освободилъ своего друга отъ отвѣтственности и самъ явился къ Гассану. Несчастному завязали назадъ руки и обернули шею веревкой, какъ бы готовясь вздернуть на висѣлицу. Но герой и тутъ остался твердъ: онъ не назвалъ ни одного имени. Тронутый его благородствомъ, дей пощадилъ виновнаго и ограничился тѣмъ, что пять мѣсяцевъ продержалъ бѣглеца въ ужасной мавританской тюрьмѣ. Этимъ подвигомъ, по словамъ одного очевидца, Сервантесъ заслужилъ славу, честь и вѣнецъ между всѣми христіанами.

Послѣ долгихъ страданій Сервантесъ былъ, наконецъ, выкупленъ изъ плѣна. Онъ вернулся на родину, но отца его уже не было въ живыхъ, семейство окончательно обѣднѣло. Онъ тщетно старался выбиться изъ печальнаго положенія и до конца жизни подвергался жестокимъ несправедливостямъ судьбы. Литературная дѣятельность его не была оцѣнена современниками, на сценѣ полновластно царилъ Лопе-де-Вега, возвеличенный и прославляемый соотечественниками, а Сервантесъ, въ глубинѣ души сознававшій свой великій литературный талантъ, принужденъ былъ влачить жалкое существованіе и былъ обреченъ почти на полную неизвѣстность. Наконецъ, несчастія его достигли высшаго предѣла: назначенный приказчикомъ по части казенныхъ припасовъ, онъ былъ обвиненъ въ растратѣ денегъ. Обстоятельства заставляютъ предполагать, что бѣдность и полная непрактичность въ денежныхъ дѣлахъ привели несчастнаго къ тюремному заключенію.

Легко понять, каково должно было быть настроеніе Сервантеса, когда онъ находился въ тюрьмѣ. Прежде всего это была глубокая скорбь о прошедшемъ. Одна за другою разбились иллюзіи юности и нерадостный выводъ вытекалъ изъ прошлаго. Ни одна изъ великихъ надеждъ не осуществилась. Человѣкъ, мечтавшій покорить Алжиръ и быть совѣтникомъ Филиппа II, заканчивалъ свою жизнь въ темницѣ. А надъ ней попрежнему спускались чудныя южныя ночи и до ушей узника доносились звуки отдаленныхъ серенадъ, подъ которыя засыпала Испанія. Жизнь и литература не прекращали своего теченія: страшнымъ усиліямъ Сервантеса едва удалось кое-гдѣ всколебать поверхность этого теченія, чуждаго высокихъ идеальныхъ стремленій. "Вся моя жизнь была безразсудствомъ,-- писалъ онъ впослѣдствіи.-- Я ношу на своихъ плечахъ камень съ надписью, которая гласитъ о крушеніи всѣхъ моихъ надеждъ".

Но утратилъ ли Сервантесъ вѣру въ идеализмъ? Раскаялся ли хотя бы въ одномъ изъ своихъ поступковъ? Пожалѣлъ ли о томъ, что всю жизнь предпочиталъ несчастія нарушенію своихъ принциповъ? Нѣтъ, онъ не пожалѣлъ ни объ одномъ изъ своихъ высокихъ порывовъ; тяжелыя испытанія не вызвали въ немъ негодованія противъ судьбы и людей; онъ не утратилъ вѣры въ идеализмъ, хотя, кромѣ несчастій, онъ не принесъ ему ничего. Сервантесъ съ гордостью заявлялъ въ старости, что снова выбралъ бы удѣломъ своимъ страданія, еслибъ пришлось начинать жить съ начала.

III.

Вотъ каково было настроеніе Сервантеса въ тюрьмѣ и въ этой же тюрьмѣ было задумано одно изъ прекраснѣйшихъ произведеній ума человѣческаго?Если желаніе пародировать рыцарскіе романы и было первоначальною побудительною причиной къ его созданію, то по мѣрѣ того, какъ разрасталась грандіозная эпопея, въ ея безконечныя рамки укладывались всѣ впечатлѣнія, вынесенныя изъ долгаго жизненнаго пути. Творецъ Донъ-Кихота писалъ и раньше, но ни мѣткія картинки жизни, вродѣ Rinconete y Cortadillo и другихъ Novelas Exemplares, ни драмы, навѣянныя патріотизмомъ или воспоминаніями, ни комедіи -- невольныя подражанія Лопе де Вега -- не могутъ стать рядомъ съ знаменитымъ романомъ.

Это была роскошная, блещущая яркими цвѣтами, картина всей современной дѣйствительности, на которой не было уголка, не отражавшаго той или другой стороны жизни. Центральное мѣсто въ этой картинѣ занялъ Донъ-Кихотъ и его оруженосецъ... Весь романъ это -- исторія идеальнаго существованія и повѣсть его столкновеній съ самыми разнообразными жизненными явленіями. Въ первомъ томѣ предъ нами будничная дѣйствительность: незамысловатые житейскіе интересы переплетаются тутъ съ грубостью и жестокостью нравовъ. Общество, выведенное здѣсь, совсѣмъ другое, чѣмъ герои второй части съ ихъ утонченными вкусами и привычками. Хозяинъ постоялаго двора не прочь посмѣяться надъ рыцаремъ, но онъ полонъ добродушія, почти сочувственно относится къ своему гостю, выручаетъ его въ опасную минуту и избавляется отъ него лишь тогда, когда возвышенные порывы рыцаря начинаютъ грозить его собственному спокойствію. Опасеніе простыхъ людей за свое благополучіе и здравый смыслъ ихъ служатъ главною причиной несчастій Донъ-Кихота, пока онъ вращается въ этой средѣ.^На нарушеніе своихъ интересовъ погонщики муловъ осыпали рыцаря каменьями. Здравый смыслъ внушилъ купцу желаніе убѣдиться въ красотѣ Дульцинеи хотя бы по ея портрету.

Попавъ въ тюрьму, Сервантесъ какъ будто навсегда потерялъ способность смотрѣть на жизнь сквозь дымку своихъ идеаловъ, слетѣлъ на землю и, остановивъ неудержимый полетъ своихъ высокихъ стремленій, рѣшилъ поближе взглянуть на житейскую прозу и ея неумолимые законы.

Но Донъ-Кихотъ создавался долго. Шли годы, и изображеніе постоялыхъ дворовъ и вѣтряныхъ мельницъ смѣняется сказочными картинами величавыхъ горъ Сіерра-Морены, трогательными приключеніями, повѣстью плѣнника, въ которой авторъ разсказалъ о своихъ собственныхъ страданіяхъ, новеллами и пѣснями на старую и вѣчно новую тему любви. Авторъ не долго могъ оставаться пѣвцомъ неприглядной дѣйствительности и безпощадной критики человѣческой восторженности.

Во второмъ томѣ общество не явится уже могучею, неодолимою силой съ прочно установившимися обычаями и законами, съ потребностями, которыя выработаны самою жизнью и имѣютъ полное право на существованіе,-- оно предстанетъ намъ въ видѣ пресыщенныхъ наслажденіями аристократовъ. Эти представители великосвѣтской среды изыскиваютъ самые причудливые способы для того, чтобы дать работу своимъ расшатаннымъ нервамъ, утратившимъ чуткость къ нормальнымъ явленіямъ. Рѣзкимъ именемъ заклеймилъ Гейне эту среду, въ которую попадаетъ Донъ-Кихотъ во второмъ томѣ. Это люди, которые высоко цѣнятъ титулы и любятъ раболѣпіе. Наслажденіе для нихъ выше всего въ мірѣ и ради наслажденія они готовы преклоняться предъ убійцей. "Я видѣлъ,-- говоритъ Санчо,-- какъ одного комедіанта арестовали (за убійство) и выпустили изъ тюрьмы безъ наказанія. Знайте, господинъ, что комедіанты -- люди удовольствія и веселья; всѣ имъ покровительствуютъ, помогаютъ и уважаютъ, особенно когда они принадлежатъ къ королевскимъ и титулованнымъ труппамъ, потому что тогда ихъ по одеждѣ и осанкѣ можно принять за принцевъ".

Прочтите рѣчь Донъ-Діего (II, гл. 16), и вы поймете, каковъ былъ характеръ современнаго образованія. "Короли великолѣпно награждаютъ добродѣтельныхъ литераторовъ въ наше время", говоритъ авторъ устами Діего, и мы угадываемъ жестокую иронію въ его словахъ. Сынъ Діего занимался только поэзіей, пренебрегая правомъ и богословіемъ; поэзія и притомъ только одна ея внѣшняя сторона служили лишь услажденіемъ его празднаго ума. Онъ проводилъ цѣлые дни, сочиняя стихотворенія на тему, присланную ему изъ Саламанки. Далѣе (гл. 22) предъ нами знаменитый ученый, авторъ Книги нарядовъ. Въ ней описаны 703 наряда съ ихъ цвѣтами, шифрами и девизами: рыцари двора могутъ выбирать изъ нихъ любые на время празднествъ и развлеченій. Этотъ же знаменитый ученый составилъ Добавленіе къ Виріилію Полидоръ,-- книгу, свидѣтельствующую о большомъ трудѣ и эрудиціи. Она пополняетъ пробѣлъ въ сочиненіи итальянскаго ученаго. Послѣдній, наприм., забылъ сообщить, у кого былъ первый въ мірѣ катарръ, и авторъ Добавленій исправляетъ промахъ, основываясь на свидѣтельствѣ слишкомъ двадцати пяти ученыхъ. Астрологія процвѣтала, служа отчасти забавой, отчасти доставляя возможность эксплоатировать людское невѣжество.

Заглянемъ теперь въ домашнюю жизнь великосвѣтскаго общества. Вотъ слова, которыми характеризуетъ Серваптесъ важное духовное лицо, сопровождавшее повсюду благородныхъ баръ и управлявшее ихъ домами: "Это былъ одинъ изъ тѣхъ, которые, не будучи сами высокорожденными, не сумѣли научить высокорожденныхъ, какъ имъ должно вести себя, изъ тѣхъ, которые хотѣли бы, чтобы величіе великихъ измѣрять ничтожествомъ ихъ умовъ, изъ тѣхъ, наконецъ, которые заставляютъ казаться скупыми и жалкими управляемыхъ ими людей" {Ссылки и цитаты сдѣланы по переводу С. М.}. Въ дѣйствіяхъ и рѣчахъ этого монаха нѣтъ и слѣда поведенія, приличнаго духовной особѣ. Но никогда все нравственное и умственное убожество этой знати не являлось предъ нами въ такой наготѣ, какъ въ поразительныхъ по своему уродству забавахъ, которыя не уставало изобрѣтать ихъ извращенное воображеніе. Они убѣдили Донъ-Кихота, что Дульцинея тогда только освободится отъ чаръ злого волшебника, когда Санчо добровольно нанесетъ себѣ три тысячи ударовъ. Съ тѣхъ поръ несчастный рыцарь не переставалъ умолять оруженосца объ исполненіи этого условія, а бѣднякъ Санчо не могъ понять, какая связь между его спиной и красотой Дульцинеи.

Что побудило герцога и герцогиню играть самыми святыми чувствами своего гостя, хотя и безумнаго на ихъ взглядъ? Трудно спрашивать отвѣта у людей, которые личное самодурство ставятъ выше всего, а свои удовольствія покупаютъ цѣною чужихъ страданій. Герцогъ и герцогиня заставили одну изъ дуэній притвориться влюбленной въ домъ-Кихота, и когда герой употреблялъ всѣ усилія, чтобъ избавить Альтисидору отъ мнимыхъ мученій, "знатная сволочь", по выраженію Гейне, съ дьявольскимъ хохотомъ слѣдила за всѣми перипетіями этого восхитительнаго зрѣлища, разнообразя его картинами побоевъ и ранъ, въ изобиліи выпадавшихъ на долю рыцаря среди его благородныхъ стараній.

Далѣе предъ нами рядъ новыхъ картинъ: дуэнья, "существо не болѣе полезное, чѣмъ восковая фигура", проникаетъ ночью въ спальню Донъ-Кихота, и гость принужденъ выслушать самыя ядовитыя сплетни про хозяйку дома. Другая дуэнья, проснувшись отъ произведеннаго шума, спѣшитъ донести герцогинѣ о пикантномъ приключеніи. Герцогиня будитъ герцога и испрашиваетъ позволенія подойти къ двери гостя: ей хочется усладить себя соблазнительною картиной, которая рисуется ея воображенію. Увы! вмѣсто ожидаемыхъ рѣчей она слышитъ, что безсовѣстная дуэнья разоблачаетъ предъ Донъ-Кихотомъ тайну искусственныхъ средствъ, которыми ея госпожа поддерживала свою сомнительную красоту. Обѣ женщины съ яростью врываются въ спальню рыцаря и избиваютъ въ темнотѣ его и дуэнью. Трудно рѣшить, кто болѣе способенъ возмутить нравственное чувство: дуэнья ли, проникшая ночью къ незнакомому человѣку и раскрывающая предъ нимъ тайны своей госпожи, подруга ли ея, добровольная поставщица ночныхъ развлеченій для герцогини, или сама герцогиня, наблюдающая за тѣмъ, что происходитъ по ночамъ въ спальнѣ ея гостя!,

Таковы были двѣ главныя группы, въ среду которыхъ судьба бросила нашего героя: простые незатѣйливые представители низшихъ классовъ съ ихъ несложными, но законными интересами, и праздная, надменная аристократія съ ея низкими инстинктами и самодурствомъ, съ ея сомнительными развлеченіями и распущенными нравами. Таково было общество. Посмотримъ, каковъ былъ герой.

IV.

"Я изъ тѣхъ, о которыхъ люди говорятъ, что они отправляются въ поиски за приключеніями. Я покинулъ свою родину, я заложилъ имѣніе, я отказался отъ домашняго покоя и много дней тому назадъ кинулся въ объятія судьбы, чтобъ она повела меня куда угодно. Я хотѣлъ воскресить блаженной памяти странствующее рыцарство и, здѣсь спотыкаясь, тамъ падая, а далѣе подымаясь, я уже выполнилъ большую часть своего намѣренія, помогая вдовамъ, охраняя дѣвицъ, покровительствуя малолѣтнимъ и сиротамъ, исполняя обязанности, свойственныя странствующимъ рыцарямъ".

Вотъ краткая автобіографія самого Донъ-Кихота.

Часто въ разныхъ частяхъ романа повторяетъ онъ, что призванъ воскресить золотой вѣкъ. Едва ли кому-нибудь покажутся смѣшными высокія задачи, которыя поставилъ себѣ Донъ-Кихотъ. Кто не мечталъ въ томъ или иномъ возрастѣ о высокомъ призваніи, необыкновенныхъ подвигахъ! Но не всякому выпало на долю счастье осуществленія широкихъ задачъ. Часто о суровыя условія дѣйствительности разбивались возвышенныя стремленія и ихъ носители при первомъ разочарованіи спускались на землю, смѣшивались съ толпой, покинувъ мечты о несбыточномъ. Донъ-Кихотъ никогда не измѣнялъ своимъ идеаламъ и не зналъ компромиссовъ. Онъ не считалъ нужнымъ приспособляться къ жизни: онъ хотѣлъ самую жизнь возвысить до себя и игнорировалъ факты, которые не укладывались въ рамки созданной имъ иллюзіи. Если явленія дѣйствительности слишкомъ сильно давали себя чувствовать и ему невозможно было обойти ихъ, онъ скорѣе готовъ былъ повѣрить, что эти явленія суть происки чародѣевъ и волшебниковъ, чѣмъ признать ихъ реальными фактами. Онъ считалъ дѣйствительностью то, что было создано его воображеніемъ, и неудивительно, что настоящая дѣйствительность казалась ему фантасмагоріей.

Донъ-Кихотъ на первомъ планѣ ставилъ храбрость и чистоту побужденія къ подвигу. Послѣдствія играли для него второстепенную роль. Припомните замѣчательное приключеніе, когда нашъ рыцарь, услыхавъ сильные, глухіе и мѣрные удары, сопровождаемые бряцаніемъ желѣза и цѣпей (I, 20), съ восторгомъ восклицаетъ: "Санчо, другъ мой, знай -- волей неба я родился въ нашъ желѣзный вѣкъ для того, чтобы воскресить въ немъ золотой! Для меня сохранены непреодолимыя опасности, громкія дѣла, мужественные подвиги". Припомните, что отвѣтилъ Донъ-Кихотъ на насмѣшки оруженосца, когда причиной тревоги оказались просто шесть мельничныхъ молотовъ, которые, поперемѣнно ударяя, и производили весь этотъ шумъ. "Развѣ я, будучи рыцаремъ,-- говоритъ онъ,-- обязанъ умѣть различать звуки и распознавать, происходитъ ли шумъ, который я слышу, отъ валяльныхъ молотовъ или отъ чего другого? Попробуйте-ка превратить эти шесть молотовъ въ шестерыхъ великановъ, затѣмъ пустите ихъ на меня по-одиночкѣ или всѣхъ вмѣстѣ, и если у меня не хватитъ смѣлости вступить съ ними въ бой, тогда насмѣхайтесь надо мною, сколько вамъ будетъ угодно".

Достаточно вдуматься въ это отношеніе героя къ своимъ поступкамъ, чтобы понять, каково будетъ первое дѣйствіе трагедіи; первое, съ чѣмъ онъ столкнется, это -- непониманіе со стороны окружающихъ: жизнь слишкомъ сложна; всѣ спѣшатъ, всякій думаетъ о своихъ интересахъ; ни у кого нѣтъ досуга и охоты обдумывать побужденія слишкомъ глубокихъ натуръ. Припомните, предъ кѣмъ расточалъ Донъ-Кихотъ свои возвышенныя рѣчи о происхожденіи рыцарскаго ордена (I, 11). Припомните недоумѣвающее лицо хозяина постоялаго двора въ тотъ моментъ, когда нашъ герой увѣряетъ его, что рыцари никогда не платятъ денегъ. Припомните массу другихъ аналогичныхъ фактовъ.

Но непониманіе иногда ведетъ къ печальнымъ послѣдствіямъ. Люди охотно прощаютъ человѣку его непонятныя имъ странности и даже готовы забавляться этими странностями, если онѣ не вредятъ ихъ интересамъ. Но когда люди видятъ въ нихъ опасность для себя, тогда нѣтъ предѣловъ человѣческой враждѣ и злобѣ. Мы понимаемъ, почему Гейне въ дѣтствѣ не смѣялся, а проливалъ горькія слезы, читая печальную повѣсть о томъ, какъ бѣдный рыцарь былъ жестоко избитъ погонщиками муловъ, какъ "безчеловѣчные януэзцы" явились въ рукахъ судьбы ужасною карой человѣческой восторженности. Но чѣмъ болѣе жалокъ внѣшній видъ тѣла, поверженнаго въ прахъ, чѣмъ болѣе жестоки физическія страданія, терзающія его, тѣмъ скорѣе преклонялись бы мы предъ мощью духа, предъ непреклонною волей и вѣрностью высокимъ стремленіямъ, которыя продолжаютъ жить въ этомъ изможденномъ тѣлѣ,-- преклонились бы, еслибы видѣли сколько-нибудь благотворное вліяніе этихъ замѣчательныхъ свойствъ въ жизни. Но сочувствіе читателя не можетъ перейти границъ простой жалости: стоитъ припомнить безумное освобожденіе каторжниковъ, избіеніе стадъ, нападеніе на монаховъ и проч., чтобы понять, что Донѣеихотъ скорѣе вреденъ, чѣмъ полезенъ въ жизни, въ которой некогда предаваться мечтамъ и иллюзіямъ. Мало того, мы присутствуемъ при одномъ изъ самыхъ печальныхъ зрѣлищъ, мы видимъ, какъ порою люди, цѣликомъ погруженные въ житейскіе интересы и неспособные подняться до высшихъ требованій духа, эксплуатируютъ идеализмъ для своихъ корыстныхъ цѣлей, и высокія побужденія служатъ злу. Какъ часто обманываетъ Санчо своего господина, пользуясь его безуміемъ. Какъ жестоко обманулъ Донъ-Кихота хозяинъ, послѣ его отъѣзда избившій до полусмерти мальчика,-- того самаго мальчика, ради котораго вашъ защитникъ угнетенныхъ говорилъ свои прекрасныя рѣчи. Напрасно несчастный мальчикъ умоляетъ рыцаря не покидать его, увѣряя, что хозяинъ сдеретъ съ него живого шкуру: Донъ-Кихотъ продолжаетъ носиться со своими иллюзіями, онъ не въ состояніи представить, чтобъ обѣщаніе, произнесенное по извѣстной формѣ, могло быть нарушено. "Онъ не сдѣлаетъ вамъ ничего,-- ободряетъ рыцарь мальчика:-- достаточно моего приказанія, чтобъ онъ чувствовалъ ко мнѣ уваженіе, и если онъ поклянется законами рыцарства, то я отпущу его на свободу и поручусь за уплату".

Этотъ случай невольно вызываетъ въ нашей памяти образъ другого великаго идеалиста, созданный Шекспиромъ почти одновременно съ появленіемъ "Донъ-Кихота". Мы говоримъ о Брутѣ, который до конца жизни велъ борьбу на почвѣ идеализма и не отказывался сойти съ этого пути даже тогда, когда простое благоразуміе требовало уклоненія.

Трудно провести границу между восторженною вѣрой въ добро и безуміемъ. Если не всякій идеалистъ безуменъ, то онъ всегда неблагоразуменъ съ житейской точки зрѣнія. Донъ-Кихотъ перешелъ всякія границы этого благоразумія, и суровая дѣйствительность имѣла полное право не щадить его. Не даромъ она превратила его возвышенныя побужденія въ жалкое посмѣшище людей. Самъ авторъ тамъ и здѣсь награждаетъ его эпитетами "сумасшедшаго", "безумнаго" и проч.

Мы ясно представляемъ, почему названіе Рыцаря печальнаго образа невольно вырвалось изъ устъ Санчо, когда онъ взглянулъ на своего господина послѣ одного изъ безчисленныхъ несчастныхъ приключеній. "Я на минуту посмотрѣлъ на васъ,-- говоритъ оруженосецъ,-- при свѣтѣ факела, который былъ у этого калѣки, и, по правдѣ сказать, у васъ въ это время былъ такой жалкій образъ, какого я давно не видывалъ". Донъ-Кихотъ охотно принимаетъ названіе, вырвавшееся у Санчо: это названіе лучше всего опредѣляетъ роль его въ первомъ томѣ романа. Что ему до того, что простодушный оруженосецъ заключилъ въ эти слова глубокую иронію, онъ гордится тѣмъ, что тѣ рыцарь, и его самодовольство не уменьшится отъ того, что жизнь дѣлаетъ образъ носителей этого почетнаго званія печальнымъ. Если такъ нужно, онъ готовъ быть Рыцаремъ печальнаго образа для того, чтобъ остаться рыцаремъ вообще.

Еслибъ Донъ-Кихотъ до конца оставался этою жалкою фигурой, выводъ критиковъ, видящихъ въ немъ комическаго искателя приключеній, оказался бы справедливымъ.

Десять лѣтъ пройдетъ послѣ появленія первой части романа, прежде чѣмъ авторъ разскажетъ міру его окончаніе. Высшее общество смѣнитъ простую среду, въ которой и первые явился рыцарь. Тогда и роль нашего героя измѣнится: не жалкимъ безумцемъ будетъ блуждать онъ среди трудового класса, непонятый и осмѣянный простымъ людомъ,-- онъ явится честнымъ и мудрымъ проповѣдникомъ и обличителемъ; его фантастическихъ бредняхъ все чаще и чаще будетъ звучать проповѣдь правды, добра и свѣта, и въ этихъ звукахъ мы узнаемъ голосъ самого автору Эпитеты "безумца" и "сумасшедшаго" все рѣже и рѣже будутъ прилагаться къ Донъ-Кихоту. Въ первомъ томѣ проблески ума лишь мѣстами являются свѣтлыми точками на мрачномъ фонѣ его безумія. Во второмъ -- проявленія этого безумія кажутся рѣдкими исключеніями среди цѣлаго ряда умныхъ рѣчей и высокихъ мыслей. Обидный смѣхъ и, въ лучшемъ случаѣ, сожалѣніе, которое возбуждаетъ въ читателѣ нашъ герой въ первомъ томѣ, смѣняются постепенно нашимъ сочувствіемъ и уваженіемъ. Параллельно этому измѣняется взглядъ читателя на среду, въ которой дѣйствуетъ рыцарь: въ первомъ томѣ это -- сознаніе непреложности тѣхъ условій, которыя вырабатываетъ жизнь, почти уваженіе къ простымъ людямъ; во второмъ: это -- глубокое презрѣніе къ великосвѣтскому обществу, сознаніе полной безполезности его установленій.

Благородный гидальго и его сынъ, прошедшій всѣ ступени, установленныя патентованными учеными, самодовольный подобно всякому педанту, не могли не подивиться уму Донъ-Кихота, его замѣчательнымъ сужденіямъ о наукѣ, литературѣ и жизни. Не съ насмѣшками и побоями, а съ глубокимъ уваженіемъ проводили они его. Безумные поступки героя приводили ихъ въ недоумѣніе, но эти рѣдкія проявленія прежней болѣзни рыцаря не могли уничтожить обаянія его личности. Студенты, везущіе Донъ-Кихота на свадьбу богача Камачо, изумляются его мудрымъ рѣчамъ. На самой свадьбѣ нашъ герой сыгралъ почетную роль, ставъ на сторону бѣдняка Базиліо и соединивъ два любящихъ сердца. Все это показываетъ, что отношеніе автора къ герою перемѣнилось. Рыцарь печальнаго образа перемѣняетъ свое названіе и становится Рыцаремъ Львовъ. Сколько разъ онъ является предъ нами цѣлою головой выше окружающихъ! Сколько разъ его устами авторъ раскрываетъ всю глубину грязи, въ которую погружено общество! Припомните, какъ отвѣчаетъ Донъ-Кихотъ на приведенное выше предостереженіе Санчо относительно комедіантовъ. "Все равно! Этотъ дьяволъ скоморохъ не уйдетъ такъ, издѣваясь надо мной, хотя бы весь свѣтъ покровительствовалъ ему!" Достаточно прослушать его краткую, но безпощадную критику астрологіи, чтобы простить легковѣріе, съ которымъ онъ относится къ ворожеѣ-обезьянѣ. Кто при чтеніи сцены между Донъ-Кихотомъ и монахомъ не преклонится предъ тактичностью, умомъ и краснорѣчіемъ благороднаго мечтатѣля и не почувствуетъ презрѣнія къ жадному духовнику, который имѣлъ притязаніе не на одну только совѣсть своихъ господъ.

Часто въ спорахъ толпа рукоплещетъ тому, кто ближе къ ея пониманію, и осмѣиваетъ болѣе высокаго противника. Но этотъ не снизойдетъ до нея, не унизится до тѣхъ средствъ, которыя доставили бы ему легкую побѣду; въ сознаніи своего превосходства онъ останется спокоенъ, уступивъ внѣшнюю побѣду противнику и оставивъ за собою фактическую. И если среди толпы найдется хоть одинъ возвышающійся надъ ней слушатель, онъ оцѣнитъ истинное величіе и пойметъ, кому принадлежитъ истинное торжество. И такой зритель уже присутствуетъ при этомъ замѣчательномъ состязаніи. Это -- читатель.

Картина измѣнилась: во взаимномъ непониманіи между идеализмомъ и дѣйствительностью представители второй играютъ низкую и жалкую роль передъ носителемъ перваго. Мы видимъ минуты высокаго духовнаго и не всегда безумнаго наслажденія, которыя выпадаютъ на долю Рыцаря Львовъ. Мы видимъ, что онъ чаще страдаетъ, но за то минуты высшаго блаженства доступны ему и непонятны окружающимъ его людямъ. Вдумайтесь въ смыслъ этого своеобразнаго счастья, и вы поймете, почему самъ Сервантесъ такъ любилъ свои страданія, почему онъ не соглашался промѣнять ихъ ни на какую другую участь. Вспомните восторгъ рыцаря, когда его зовутъ на помощь угнетеннымъ: онъ приглашаетъ монаха посмотрѣть теперь, дѣйствительно ли странствующее рыцарство не нужно въ жизни. Пусть просители -- переодѣтые слуги "знатной сволочи", избравшей самыя святыя чувства предметомъ забавы, нравственное удовлетвореніе рыцаря не теряетъ своей интенсивности. Да и не всегда шутя обращались къ нему: многіе начинали вѣрить въ спасительную роль рыцаря; донья Родригесъ серьезно проситъ у него правосудія противъ соблазнителя своей дочери и его покровителя -- герцога.

Можно видѣть счастье въ скорѣйшемъ достиженіи самыхъ верхнихъ ступеней той лѣстницы, которую выбрала мѣриломъ счастья окружающая среда. Люди, избравшіе этотъ критерій, никогда не поймутъ Донъ-Кихота. Они всегда будутъ сожалѣть о немъ, они всегда назовутъ его несчастнымъ. Но кто способенъ оцѣнить значеніе внутренней свободы, понять блаженство нравственнаго удовлетворенія, для тѣхъ приводимыя ниже слова объяснятъ, въ чемъ состояла награда, искупавшая всѣ физическія страданія героя. Покидая дивный герцогскій замокъ, его роскошные сады съ ихъ пышною зеленью и великолѣпными фонтанами, разставаясь съ этой блестящей аристократіей въ богатыхъ шелковыхъ одѣяніяхъ и сверкающихъ брилліантахъ, Донъ-Кихотъ обратился къ своему оруженосцу съ слѣдующею рѣчью: "Свобода, Сапчо, есть одинъ изъ драгоцѣннѣйшихъ даровъ неба людямъ. Ничто съ ней не сравнится: ни сокровища, заключающіяся въ нѣдрахъ земли, ни сокровища, которыя скрываетъ море въ своихъ глубинахъ. За свободу, какъ и счастіе, можно и должно рисковать своей жизнью; рабство, напротивъ, есть величайшее несчастіе, которое только можетъ постигнуть человѣка. Я тебѣ говорю это, Санчо, потому, что ты хорошо видѣлъ изобиліе и наслажденіе, которыми мы пользовались въ замкѣ, сейчасъ нами покинутомъ. Такъ вотъ, среди этихъ изысканныхъ блюдъ и замороженныхъ напитковъ, мнѣ казалось, что я страдаю отъ голода, потому что я не могъ пользоваться ими съ той свободой, какъ еслибъ они мнѣ принадлежали, ибо обязанность благодарности за благодѣянія и милости, которыя получаешь, какъ бы сковываетъ умъ, не давая ему свободнаго полета. Счастливъ тотъ, кому небо даетъ кусокъ хлѣба, за который онъ долженъ благодарить только небо и никого другого!".

VI.

Мы до сихъ поръ почти не упоминали объ оруженосцѣ нашего героя. Между тѣмъ перерожденіе, которому подвергся этотъ замѣчательный челоловѣкъ, прославившійся не менѣе самого Донъ-Кихота, въ высшей степени любопытно. Исторія этого перерожденія показываетъ намъ, что идеализмъ не всегда безслѣдно проходитъ въ жизни. Въ самыхъ практическихъ умахъ онъ оставляетъ глубокій слѣдъ и самыя прозаическія души наполняетъ чувствами, недоступными имъ раньше. Мотивы, побудившіе Санчо послѣдовать за своимъ господиномъ, не выходили изъ области самаго грубаго корыстолюбія. Глубокій контрастъ между возвышенными побужденіями рыцаря и вожделѣніями оруженосца рѣзко оттѣняютъ фигуру послѣдняго. Легковѣріе, съ которымъ онъ поддался миѳическимъ обѣщаніямъ Донъ-Кихота, свидѣтельствуетъ о его невысокомъ умѣ и развитіи. Упорство, съ которымъ онъ отстаивалъ свое право болтать безъ умолку, показываетъ, какъ мало нужно было этому человѣку, чтобъ удовлетворить духовныя потребности, присущія каждой не совсѣмъ озвѣрѣвшей натурѣ.

Въ началѣ романа онъ не чувствуетъ никакой любви къ своему господину. Онъ радуется его подвигамъ, когда въ результатѣ ему удается поживиться чѣмъ-нибудь; онъ проклинаетъ ихъ, со свойственной ему болтливостью доказывая нелѣпость приключеній, когда они не приносятъ ничего, кромѣ побоевъ. Мечты о губернаторствѣ и богатствахъ не покидаютъ его во все время странствованій. Его практическія разсужденія служатъ утесомъ, о который, подобно волнамъ, разбиваются фантастическія мечты рыцаря. Санчо играетъ роль резонера ложно-классической драмы: онъ обсуждаетъ каждый поступокъ героя, и несоотвѣтствіе между мечтой и жизнью нигдѣ не раскрывается такъ ярко читателю, какъ въ болтовнѣ Санчо, въ которой авторъ сумѣлъ геніально переплести простоту неразвитаго ума съ блестками глубокаго народнаго остроумія.

Дыханіе идеализма, коснувшись Санчо, произвело вначалѣ отрицательное вліяніе на его нравственный міръ. Онъ сталъ жалѣть о своемъ крестьянскомъ происхожденіи; дворянство и губернаторство привлекало его только своими выгодами и внѣшнимъ блескомъ; онъ не понялъ того великаго смысла, который соединялся съ этими высокими званіями въ умѣ его господина.

"Съ кѣмъ поведешься, отъ того и наберешься",-- было одною изъ любимѣйшихъ поговорокъ Санчо среди безчисленнаго множества пословицъ, употребляемыхъ имъ кстати и не кстати. Едва ли кто-нибудь доказалъ очевиднѣе справедливость этой истины, чѣмъ знаменитый оруженосецъ. Время шло, и отношеніе Санчо къ Донъ-Кихоту постепенно измѣнялось. Онъ вскорѣ полюбилъ своего господина, хотя и не переставалъ считать его безумцемъ. То здѣсь, то тамъ начинаетъ онъ хвалить его за "голубиное сердце", за "необыкновенную доброту". За эту доброту онъ начинаетъ "любить его пуще зеницы ока и не можетъ бросить его, сколько бы онъ ни сумасбродствовалъ". Пройдетъ еще нѣсколько времени, и привязанность Санчо къ рыцарю еще болѣе окрѣпнетъ. Когда герцогиня станетъ грозить ему лишеніемъ губернаторства, потому что онъ служитъ безумцу, мы не узнаемъ корыстолюбиваго и жаднаго крестьянина. Онъ откажется отъ заманчивыхъ обѣщаній и предпочтетъ остаться вѣрнымъ своему господину, съ которымъ только "заступъ и лопата" могутъ его разлучить. Вспомнимъ трогательную сцену, когда Санчо подъ вліяніемъ своихъ корыстолюбивыхъ желаній потребовалъ платы у Донъ-Кихота. Вспомнимъ, какъ горячая рѣчь идеалиста разбудила лучшія чувства, спавшія въ этой грубой натурѣ, и пристыженный Санчо умолялъ господина забыть его требованіе и высказалъ страстное желаніе попрежнему дѣлить съ нимъ горе и радость пополамъ.

Но что всего поразительнѣе въ исторіи необыкновенной нравственной и умственной эволюціи Санчо, такъ это несомнѣнно его губернаторство. Мечты Санчо о губернаторскомъ санѣ все время вызываютъ улыбку на лицѣ читателя. Одна мысль о возможности такого факта невольно рождаетъ въ его воображеніи цѣлый рядъ комическихъ сценъ. Изумленіе читателя переходитъ всякія границы, когда невѣроятное становится реальнымъ фактомъ, и Санчо, сдѣлавшись губернаторомъ, не только не смѣшитъ насъ какими-нибудь весьма естественными въ его положеніи несообразными выходками, но, наоборотъ, поражаетъ необыкновенною чуткостью, справедливостью, добросовѣстнымъ, идеально-безкорыстнымъ отношеніемъ къ управляемому имъ острову, а главное -- замѣчательнымъ административнымъ тактомъ. Исторія его правленія сдѣлала бы честь любому правителю, и недаромъ "его законы дѣйствуютъ еще и понынѣ въ той мѣстности подъ названіемъ: Установленія великаго Санчо". Улыбка исчезаетъ съ лица читателя, и насмѣшка смѣняется глубокимъ уваженіемъ и сочувствіемъ въ тотъ моментъ, когда Санчо отдаетъ отчетъ герцогу и герцогинѣ въ своемъ управленіи: "Такъ какъ ваши сіятельства этого хотѣли и, безъ малѣйшей заслуги съ моей стороны, я отправился управлять вашимъ островомъ Баратаріей: нагимъ я туда вступилъ и нагъ теперь; я ничего не потерялъ и ничего не выигралъ. Хорошо или дурно я управлялъ, этому есть свидѣтели, которые скажутъ то, что захотятъ. Я разрѣшалъ сомнительные вопросы, я разсуживалъ тяжбы, притомъ всегда смертельно голодный, потому что этого требовалъ докторъ Педро Ресіо, родомъ изъ Тиртеафуэры, врачъ острова и губернатора. Непріятель аттаковалъ насъ ночью и подвергъ насъ большой опасности, но жители острова сказали, что были освобождены и одержали побѣду благодаря моей доблестной рукѣ. Да дастъ имъ Богъ столько же счастья на этомъ и на томъ свѣтѣ, насколько они говорятъ правду!... Вчера утромъ я оставилъ островъ въ томъ видѣ, какъ его засталъ, съ тѣми же улицами, съ тѣми же домами и съ тѣми же крышами, какіе были тамъ, когда я туда вступилъ. Я ничего ни у кого не взялъ и не воспользовался никакими выгодами".

Кто изъ правителей, положа руку на сердце, можетъ сказать о себѣ то, что говорилъ оруженосецъ Донъ-Кихота? Кто изъ читателей, прочтя исторію его правленія, не скажетъ, что Санчо былъ еще слишкомъ скроменъ, говоря о своихъ заслугахъ? Не много нужно вниманія, чтобы понять, благодаря кому совершилось это великое перерожденіе человѣческой души. "Нигдѣ,-- говоритъ проф. Н. И. Стороженко,-- Сервантесъ не достигаетъ такой нравственной высоты и такой политической мудрости, какъ въ тѣхъ совѣтахъ и наставленіяхъ, которые даетъ Донъ-Кихотъ отправляющемуся на губернаторство Санчо". И дѣйствительно, прочтите рѣчи Донъ-Кихота, обращенныя къ оруженосцу передъ его отправленіемъ на островъ, прочтите ихъ переписку, и для васъ станетъ ясенъ тотъ процессъ, которымъ шло это перерожденіе.

Санчо не напрасно выведенъ рядомъ съ своимъ господиномъ. Исторія его развитія, это -- торжество идеальныхъ началъ въ жизни, это -- самое поучительное дѣйствіе трагедіи идеализма.

VII.

Изучая внимательно романъ Сервантеса, не трудно понять, почему взгляды критиковъ такъ рѣзко раздѣлились. Авторъ освѣтилъ намъ со всѣхъ сторонъ картину вѣчной борьбы между идеальными стремленіями избранныхъ натуръ и неизбѣжными условіями жизни; онъ невольно коснулся одного изъ тѣхъ не умирающихъ вопросовъ, которымъ суждено занимать человѣчество, доколѣ оно существуетъ. Нѣтъ надобности перечислять сотни художественныхъ произведеній, посвященныхъ этому популярному сюжету. Но никто не сумѣлъ такъ глубоко проникнуть въ смыслъ великаго конфликта, такъ всесторонне изобразить намъ всѣ его перипетіи. Жестоко ошибается Сисмонди, думая, что Сервантесъ взглянулъ на роль возвышеннаго только съ точки зрѣнія житейской прозы. Глубоко неправъ Байронъ, негодуя на писателя за его яко бы насмѣшки надъ высокимъ. Нельзя согласиться съ Гейне, увидѣвшимъ въ романѣ великую сатиру на человѣческую восторженность, какъ нельзя признать справедливыми и взгляды другихъ критиковъ: каждый выносилъ изъ знаменитаго романа ту мысль, на которую его собственное міросозерцаніе заставляло обратить главное вниманіе.

Авторъ Донъ-Кихота оказался шире своихъ критиковъ. Онъ показалъ намъ, въ какія смѣшныя положенія попадаетъ носитель возвышенныхъ идей, какія ужасныя страданія, какія униженія выпадаютъ на его долю; онъ нарисовалъ печальную картину того, какъ житейскія условія нерѣдко обращаютъ во вредъ самые благіе порывы, какъ зло эксплоатируетъ эти порывы для своихъ цѣлей. Но безпристрастный художникъ не скрылъ отъ насъ и великаго положительнаго значенія идеализма: съ геніальной ясностью сумѣлъ онъ обнаружить всю глубину высокой души героя, освѣтить всѣ ея уголки, разсказать читателю, въ чемъ состоитъ его своеобразное счастье. И читатель увидѣлъ, что это счастье высшаго порядка и доступно только избраннымъ благороднымъ натурамъ. Авторъ Донъ-Кихота показалъ намъ, какую непреклонную волю, какую необыкновенную энергію развиваютъ въ человѣкѣ высокія задачи, если онѣ всецѣло завладѣваютъ его умомъ. Наконецъ, въ романѣ предъ нами раскрылось могучее вліяніе возвышенной души на грубыя и корыстныя натуры, прошла исторія человѣческаго перерожденія, совершившагося отъ прикосновенія идеализма. Въ этомъ всестороннемъ и геніальномъ освѣщеніи одного изъ вѣчныхъ вопросовъ и заключается причина постоянно возрастающаго успѣха Донъ-Кихота.

Въ наше время, когда при тяжелыхъ жизненныхъ условіяхъ особенно трудно удержаться на высотѣ своихъ идеаловъ, когда эти условія постоянно принуждаютъ человѣка къ компромиссамъ, когда все рѣже и рѣже являются люди съ сильными характерами и непоколебимою волей, люди настойчивые и неуклонные въ преслѣдованіи высшихъ цѣлей, когда столь немногіе отваживаются на великій подвигъ борьбы съ темными сторонами жизни, на страданія и униженія связанныя съ этою борьбою,-- въ такое время невольно вспоминаешь безсмертный трогательный образъ, созданный Сервантесомъ, невольно забываешь все смѣшное, что было въ этомъ поборникѣ свѣта и правды, и склоняешься къ мысли, что роль Донъ-Кихотовъ въ жизни гораздо шире и важнѣе, чѣмъ обыкновенно думаютъ: они напоминаютъ людямъ о мірѣ идеаловъ, не даютъ человѣчеству погрязнуть въ мелкіе житейскіе интересы и будятъ въ немъ самыя лучшія мысли и чувства.

П. С. Коганъ.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1897

Оставить комментарий Коган Петр Семенович (yes@lib.ru) Год: 1897 Обновлено: 23/09/2025. 56k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (По случаю 350-летия со дня рождения Сервантеса).

Коган Петр Семенович Трагедия идеализма

Трагедія идеализма.

Коган Петр Семенович
Трагедия идеализма