Коппе Франсуа
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    За столом
    Чудный дар
    Неблагодарная
    Отец
    Кирасиры
    Мать-кормилица
    Нечистые цветы
    Перевод А. П. Барыковой (1897)

Франсуа Коппэ.

  
   Издание: "Стихотворения и прозаические произведения А.П.Барыковой", СПб., 1897
   OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
   Date: 5-9 ноября 2009
  
   За столом
   Чудный дар
   Неблагодарная
   Отец
   Кирасиры
   Мать-кормилица
   Нечистые цветы
  

За столом.

  
   Вошел старик дворецкий... Как он хорош
   И важен, и на пэра Англии похож!..
   С неподражаемо-почтительным поклоном
   К графине подойдя, он чинно доложил,
   Что "кушать подано" певучим баритоном
   И настежь дверь столовой гордо отворил
   Перед ее гостями. Взглядом благосклонным
   Графиня улыбнулась дамам приглашенным;
   Все встали вслед за нею, шлейфами шурша;
   И плавно двинулся процессией парадной
   По мягкому ковру, попарно, не спеша,
   В торжественном молчаньи, сонм гостей нарядный.
  
   Вошли. И свет и блеск! Под радугой лучей
   Сияет, вся в цветах, волшебно сервировка.
   С короной графской стул за каждым из гостей
   Бесшумно, словно вырос, пододвинут ловко
   Ливрейным дипломатом в шелковых чулках.
   Уселись. Все мужчины в лентах, в орденах;
   Все -- сливки общества, все знатны и богаты,
   По крови, по талантам все -- аристократы.
   А женщины прелестны, словно на подбор,
   И блещут Вортовских костюмов красотою
   И белых гладких плеч спокойной наготою.
   В столовой этой графской все ласкает взор;
   Царит в ней роскоши привычной атмосфера --
   Тепло и аромат и тонкий вкус во всем.
   Как хороши ковры старинные, портьеры!
   Как изумительно по всем стенам кругом
   Расписаны панно громадного размера!
   И дичь убитая, и фрукты, и цветы
   Как живы и как ярко светом залиты!
   Кабаньи головы -- ну, просто восхищенье!
  
   Как благолепно-чинно за столом служенье,
   Какая дрессировка! По коврам скользят
   Лакеи словно духи и в благоговеньи,
   Как государственную тайну, говорят
   Сидящим на ухо тончайших вин названья.
  
   Шато д'икэм разлит. Переменен прибор;
   И меж соседями уж начат разговор
   Веселый, остроумный...
   Чудное влиянье.
   Животворящего вина!
   Седой старик,
   Ученый, знаменитый, уж глядит на плечи
   Красавицы хозяйки, профилем поник
   Над ними и ведет не о науке речи
   С отеческой улыбкой ясной. А она
   Под взглядом старческим сидит полунагая,
   Фамильным изумрудом дорогим сияя,
   Как медицейская Венера сложена,
   Наивна, как ребенок, грации полна,
   И слушает его, как бы не понимая.
  
   Там дальше юный лорд, объехавший Восток,
   Китая, Индии и всяких стран знаток,
   Охотами на львов и тигров знаменитый,
   О них рассказ ведет так просто, так умно,
   Как будто грозный тигр бенгальский, им убитый,
   И кролик или заяц -- все ему равно;
   Соседки слушают, любуясь загорелым
   Лицом рассказчика и сильным стройным телом.
  
   А на другом конце -- приличный милый смех,
   Там блещет светский ум в веселых анекдотах
   Сановников седых, там сыплются остроты
   Артистов молодых, имеющих успех
   У дам великосветских.
   Все они умны,
   Любезны, высшего изящества полны.
   Что за блестящий юмор, тонкий и прелестный!
   Графиня мастерица подбирать гостей...
   А это кто такой? Кем он представлен ей?
   Как очутнлся здесь какой-то неизвестный
   Субъект невзрачный?
   Он -- мечтатель и поэт.
   Он в первый раз сегодня видит высший свет.
   Графиня-меценатка в нем талант открыла,
   Недурен он собой и пишет очень мило, --
   Но так однообразно, знаете, поет
   В стихах про "море слез", про "бедный наш народ".
   Он здесь не ко двору. Уныло и печально
   Сидит он за столом, забившись в угол дальний,
   Однакож все-таки, должно быть, сознает,
   Какое счастье выпало ему на долю:
   Быть в "высшем" обществе и наслаждаться вволю
   Всей этой роскошью. богатством, красотой,
   Комфортом, блеском, вкусом дивной сервировки,
   Атласных женских плеч, античной наготой?
   Ведь если он поэт, так в этой обстановке
   Блаженствовать он должен телом и душой?
   Он должен, утопая в неге сладострастной,
   Благодарить судьбу за то, что в "море слез"
   Есть островок такой счастливый и прекрасный.
   Где все -- гармония, где свет и запах роз,
   Где скатерть ландышей разостлана зимою,
   Где люди веселы и хороши собою,
   Благонамеренны, и кротки. и умны.
   Насквозь пропитаны лучами просвещенья
   И грязною Нуждою не обречены
   На труд бессмысленный, позор и преступленья?
   Как не прийти в восторг от всех речей, идей,
   Улыбок, жестов, взглядов "высших" из людей?
   И как не ликовать в такой среде отрадной?
   Ликуйте же, мечтатель!
   Вот он, вот идет
   Дворецкий -- старый пэр -- и с гордостью несет
   Серебряное блюдо с рыбою громадной.
  
   Вот так тюрбо! Смотрите, это -- великан,
   Морское чудо-юдо, сам левиафан!
   Два дня тому назад он пойман в океане,
   Где силой мерялся с бушующей волной;
   На поезд экстренный от берегов Бретани
   Доставлен бережно, с почтением, живой.
   Благополучно прибыл и попался в руки
   Ученого магистра поварской науки
   И стал: "тюрбо с гарниром", и явился -- вот --
   Цивилизации и просвещенья плод!
  
   Отведайте-ка соус! Это верх искусства!
   Вкус, обонянье, зренье -- словом, ну, все чувства,
   Все этим соусом тончайшим польщены...
  
   "Мечтатель, что же с вами? Или вы больны?
   Ах, знаю!.. Запах рыбы и креветок вкусных
   В вас будит целый рой воспоминаний грустных,
   Тяжелых. мрачных дум... Какой же вы чудак!..
   Вы вспомнили о том, как утонул рыбак --
   Отец семейства -- там в убогой деревушке,
   На берегу морском далеком, где в лачужке
   До поздней осени вы жили прошлый год,
   Где "Очерки" свои писали вы с натуры
   Для украшения родной литературы?
  
   Ну, да, вы вспомнили, как беден там народ,
   Как темен и забит, как впроголодь живет
   И с морем борется, и гибнет из-за хлеба.
   Вы вспомнили туман, и грохот волн, и небо
   Зловеще-серое, кладбище на горе,
   Где часто, меж крестов убогих, на заре,
   Бродили вы, считая новые могилы,
   Читая эпитафий кратких ряд унылый --
   Все: "В море утонул..." да "В море утонул..."
   Вы вспомнили, как часто погребальный гул
   Колоколов звучал над мрачными волнами,
   Как нищих вдов толпа с босыми сиротами
   Брела на фабрику, когда стряслась беда.
   Не зная: примут ли их, горьких, хоть туда?
   Вам грезится теперь при виде вкусной рыбы
   Рев бури, берег дикий, скал угрюмых глыбы,
   На смрадной тине труп ужасный старика,
   И в водорослях цепких бледная рука,
   И мертвое лицо с открытыми глазами,
   И грязь с размытыми седыми волосами,
   И раковинки в них?.."
   Мечтатель побледнел
   И с отвращением и ужасом глядел
   На то, как кушают красавицы-соседки
   Кусочки рыбы жирной, алые креветки, --
   Так грациозно, нежно, ловко, без ножа,
   В свой улыбающийся ротик положа.
   Ему мерещится, что это -- людоедки.
   Вольно же вспоминать каких-то рыбаков?..
   Ну, пусть их тонут там!.. А соус-то каков?..
   Давно убрали рыбу. Подняты бокалы.
   Шампанское в них блещет. Оживился пир,
   Игривой болтовнею огласилась зала,
   И начался всеобщий радостный турнир
   Изящных комплиментов, тостов, пожеланий
   И всяких льстивых фраз и светских излияний.
   И перекрестный флёрт, застольная любовь,
   Румянит милых дам, разогревая кровь,
   И фейерверк острот пикантнейших в разгаре;
   Все старцы молоды, вся молодежь в ударе;
   Глаза и бриллианты искрятся светло.
  
   Не пьет один мечтатель: на него "нашло".
   Пред ним встают толпами, словно привыденья,
   Все те отверженцы и пасынки судьбы,
   Цивилизации забитые рабы,
   Чьи слезы, пот и кровь, и вечное терпенье,
   И вечный каторжный неблагодарный труд
   Таких столовых графских роскошь создают;
   Чье горе и погибель нужны в нашем свете,
   Чтоб жить и пировать всю жизнь могли вот эти
   Счастливцы милые, сатрапы наших дней,
   Чтобы и внукам их жилось, как жили деды,
   Чтоб вечно звать могла избранников-гостей
   Графиня-статуя на тонкие обеды,
   Чтоб в шелковых чулках ходил ее лакей,
   Чтоб...
   "Полноте, мечтатель! Вам-то что за дело?
   Все это так старР, так страшно надоело!..
   На вас графиня смотрит. Нравитесь вы ей.
   Берите свой бокал, скажите спич скорей!"

------*------

Чудный дар.

(Волшебная сказка).

I

   Над Рейном, на скале угрюмой и высокой
   Стоял старинный замок, лесом окружен;
   В нем жил, -- давным-давно, -- владетельный барон,
   Старик скупой и злой, с вассалами жестокий.
   Пока еще жива была его жена, --
   Прекрасное, святое Божие созданье, --
   Всегда за бедняков вступалася она,
   Стараясь облегчить их нужды и страданья
   И мужа укротить. Но Господу нужна
   Была душа ее для украшенья рая;
   Скончалась баронесса; и скупой тиран
   Стал пуще притеснять и грабить поселян.
  
   Ни ласки ни любви родительской не зная,
   Жанетта, -- сирота, хорошенькая дочь,
   При нем, в унылом, мрачном замке, подрастала,
   И выросла -- вся в мать -- добра, кротка. "Точь в точь
   Наш ангел отлетевший!.." -- думали вассалы.
   Цветком в тюрьме печальной, радостным лучом --
   В тумане зимней ночи непроглядном,
   Голубкой белою -- в гнезде кровавом, смрадном
   Седого коршуна -- была она...
   С отцом
   Она видалась редко: он в лесу охотой
   Был занят; а Жанетта, сидя за работой,
   День коротала дома, все одна;
   И комната ее была так холодна,
   Как склеп могильный; стены -- плесенью покрыты;
   В сыром углу стоял камин, давно забытый
   (И в праздник Рождества в него не клали дров);
   Он, как чудовище с открытой пастью черной,
   Смотрел на девочку, когда рукой проворной
   Кроила что-нибудь она из лоскутков
   И платьев матери или перешивала.
   От жадного отца она не получала,
   Конечно, никогда ни гроша на наряд;
   Он даже перестал и в церковь в воскресенье
   Ходить из скупости: вассалов нищих ряд,
   Как совести укор, как злое привиденье,
   Пугал его. Жанетта в жизни ни одной
   Не видела монетки светлой, золотой;
   Она, -- дочь богача, -- ни разу не слыхала
   В своем кармане звон веселый серебра...
   Она была, как мать-покойница, щедра,
   Ее безденежье ужасно огорчало, --
   Не за себя, -- о, нет! Ей было все равно:
   Носить атлас поблеклый, вышедший давно
   Из моды, пришивать надставки и заплаты
   К обноскам старым... Ей хотелось быть богатой,
   Чтоб с бедными делиться и, как мать,
   Убогим, сиротам и вдовам помогать.
   По воскресеньям больно, тяжело ей было,
   Когда с опущенною низко головой,
   Краснея и спеша, бедняжка проходила,
   Как виноватая, пред нищею толпой,
   Пред всеми этими дрожащими руками,
   С мольбой о помощи протянутыми к ней.
   Потом, прийдя домой, горючими слезами
   Сиротка в комнате нетопленной своей
   Тихонько плакала; свой стыд припоминая,
   Шептала: "Что им дать?.. Чем им помочь?.. Не знаю..."

II

   Раз летним вечером, во время жатвы, шла
   Жанетта к всенощной. Несчастные слепые
   В дырявых рубищах, увечные, хромые,
   Старухи, старики и маленькие дети
   Встречали прихожан и ждали у дверей
   Их выхода. Так грустно сделалось Жанетте,
   Так больно сердце сжалось... В церковь поскорей
   Вошла она и долго, горячо молилась.
   Но служба кончена... Как ей пройти назад
   Домой?.. Они там ждут!.. В толпе Жанетта скрылась,
   Стараясь не видать, где нищие стоят;
   Жестокосердая, скупая поневоле,
   Краснея и волнуясь, плача от стыда,
   Она в знакомую калитку вышла в поле.
   Вдруг голос ласковый ей говорит: -- "Куда?..
   Вернись, дитя мое!.."
   Жанетта увидала
   Перед собой старушку... Словно из земли
   Вдруг выросла она; ее клюка сияла...
   ,,Должно быть, времена волшебниц не прошли!
   Вот фея добрая, -- как бабушка одета, --
   Явилась мне... Зачем?" -- подумала Жанетта.
  
   -- "Что ты плачешь, дитя?.. Поскорее вернись!
   Не скрывайся от братьев убогих, несчастных.
   Эти чистые слезы в глазах твоих ясных
   Покажи беднякам, не стыдись!
  
   Ты бедна, денег нет у тебя? Не беда!
   Слово доброе часто нужней подаянья;
   Лаской детскою, светлой слезой состраданья
   Можно брата спасти иногда!
  
   Знай и помни, голубка, ты людям дана
   В этом мире скорбей и нужды в утешенье;
   Исполняй же святое свое назначенье:
   С ними жить, жить для них ты должна.
  
   Все, что будет в руках у тебя, -- подавай
   Без стыда и без страха, с улыбкой привета:
   Всякий дар твой да будет на благо. Жанетта!
   Помогать "меньшей братье" ступай!.."
  
   Как песня тихая старушки речь звучала;
   Сиротка слушала, поникнув головой.
   Вдруг голос смолк. В туманных сумерках пропала
   Старушка странная с блестящею клюкой.
   А девочка вернулась. Но, в волне народной,
   С церковной паперти давно отхлынул прочь
   Тот жалкий нищий люд, оборванный, голодный,
   Которому она сбиралася помочь,
   Подать хоть что-нибудь, по приказанью феи.
   Уж у нее в руках подарок был готов:
   На полевой меже букет из васильков
   Она дорогою связала поскорее,
   С надеждой смутною... А нищие ушли...
   В раздумьи возвращаясь сжатыми полями,
   Она увидела, что по полю, вдали,
   Плетется еле-еле слабыми шагами
   Какая-то крестьянка; к ней сейчас бегом
   Жанетта бросилась и ласково спросила:
   "Что с вами?.."
   -- "Барышня!.. -- ответила с трудом
   Больная женщина, -- я, как всегда, ходила
   Упавшие колосья с жнивья собирать,
   Когда свезли снопы... Да опоздала, знать...
   Все уж подобрано другими. Хоть бы колос!..
   Муж помер... Я в горячке шесть недель была...
   Подайте, Христа ради!.."
   Оборвался голос
   В рыдании глухом. Жанетта обняла
   Несчастную вдову и тихо ей сказала:
   "Я -- тоже бедная... Простите, -- денег нет...
   Но вот возьмите!.. Это принесет вам счастье...
   И положила ей в передник свой букет;
   Слезами светлыми горячего участья
   Он весь обрызган был как свежею росой...
   Вдова вдруг вскрикнула: тяжелый, золотой,
   Огромный сноп лежал взамен букета
   В ее переднике!..
   Как весела Жанетта
   Вернулась в этот день в угрюмый замок свой!

III

   Проснувшись с первыми румяными лучами,
   Припомнила Жанетта, как вчера помог
   Ее букет вдове; и ловкими руками
   С улыбкой милою, спеша, сплела венок
   Из крупных незабудок, радостно мечтая,
   Что фея добрая поможет ей опять
   Колосьев целый сноп голодному подать.
   К ней робко подошел, глазами умоляя,
   Ребенок лет семи, оборванный, худой,
   Чуть слышно говоря, с протянутой рукой:
   -- "Подайте что-нибудь мне, барышня родная!
   Там, дома, у меня есть бабушка больная...
   А хлеба -- ни куска!.. Работы я искал, --
   Все гонят, -- говорят: "Ступай! Ты слишком мал!.."
   "Нет денег у меня... -- Жанетта отвечала,
   Лаская мальчика, -- а вот... возьми венок!..
   Не купят ли?.. Ведь добрых душ не мало
   На свете..."
   -- "Барышня!.. Ах! Ах! Какой пирог!.. --
   Вдруг мальчик закричал, не дав ей кончить речи. --
   Спасибо!.." -- и бежать пустился со всех ног.
   Большой румяный хлеб -- вот только-что из печи --
   Жанетта подала ему взамен венка.
   "Какая у меня счастливая рука!.. --
   Сказала девочка. -- Спасибо доброй фее!..
   И веря в чудный дар ее, пошла смелее
   На встречу к беднякам...
   Вот раненый солдат
   Сидит под деревом на камне близ дороги;
   Его усталые распухнувшие ноги,
   Запекшиеся губы, воспаленный взгляд --
   Все просит помощи; ходьбою утомленный,
   Сидит он -- еле жив, разбитый, запыленный...
   Что даст ему Жанетта?.. Лилия в кустах
   Стоит душистая, с росой на лепестках...
   "Сорву, -- подам ему!.."
   -- "От жажды умираю! --
   Стонал старик-солдат, как подошла она. --
   Голубка барышня! Мне бы стакан вина...
   Деревня далеко... Мне не дойти, -- я знаю...
   Не принесешь ли ты?.."
   "Я, дедушка, сейчас
   В деревню сбегаю! А вот, пока, для вас
   Цветок я сорвала... Возьмите, запах нежный
   Вас освежит!.."
   И старый воин взял
   Мозолистой рукой цветочек белоснежный;
   Понюхал... Чудо! Вдруг в его руке -- бокал, --
   Большой бокал вина! И влага золотая
   Играет, искрится, на солнышке блистая...

IV

   С охоты возвратясь, узнал старик-барон
   О чудных превращеньях: тотчас доложили
   Ему про все вассалы. Он был поражен:
   "Таким могуществом вдруг феи одарили
   Девчонку глупую!.."
   Но вот вошла она
   В столовую; барон сказал ей: -- "Поздравляю!..
   Ты мне сейчас поднесть подарочек должна, --
   Я твой волшебный дар испробовать желаю!..
   Но только мне, дитя, не надо ни снопов,
   Ни булок, ни вина... (калек и бедняков
   Всем этим наделять тебе не запрещаю!..),
   А мне бы поценней, для пробы, что-нибудь...
   Он посадил к себе Жанетту на колени,
   Смеясь, по голове погладил. -- "Не забудь, --
   Я твой отец!.. Скорей, -- без долгих рассуждений,
   Подай... ну, вот хоть оловянную медаль,
   Что у тебя всегда на шейке... Ведь не жаль?
   Пусть у меня в руках вдруг станет золотою,
   Да с брильянтами, с жемчужиной большою!.."
   Жанетта начала барону объяснять:
   "Старушка мне велела бедным подавать,
   А ты, отец, богат. Дарить тебе -- не смею:
   Боюсь, рассердится на нас за это фея..."
   Тут вышел из сёбя скупец: грозил, кричал;
   Потом встал на колени, руки целовал
   И плакал; девочка, увидя униженье
   Седого старика, решилась наконец
   Снять и отдать медаль.
   "Ну, что ж, бери, отец,
   Но после не пеняй!.."
   Какое превращенье!..
   Едва медаль коснулась старых жадных рук,
   По ним сейчас пополз чудовищный паук,
   Громадный, черный, страшный. Лапою мохнатой
   Барона обнял он и стал его душить.
   Старик упал на землю, ужасом объятый;
   Хрипя, просил Жанетту зверя укротить.
   Она дотронулась. Чудовище пропало;
   В ее руке оно опять медалью стало.
   Барон сказал: -- "Спасибо! Ты мне жизнь спасла!..
   Я часто обижал тебя... Прошу прощенья!"
   Потом из кладовой принес ей в награжденье
   С червонцами мешок: "На добрые дела!"
   Чудес не мало в жизни сделала Жанетта, --
   Но всех их мудренее было чудо это!

------*------

Неблагодарная.

I

  
   Проснувшись до зари, чем свет, она идет
   По тихим улицам столицы полусонной;
   Она -- швея; работает поденно
   В предместье Сен-Жерменском, у больших господ.
   Бульвары пусты; разве с нею рядом
   В тумане каменщик пройдет тяжелым шагом.
   Далек и труден путь... Но вот и барский дом
   С гербом на воротах, окутанных плющом.
   Под взглядом гордого ливрейного лакея
   Швея прошла спеша, конфузясь и краснея,
   По бархатным коврам, чрез пышный ряд палат,
   К уютной комнатке с большим окошком в сад,
   Где уж с утра работа для нее готова,
   Где экономка тотчас кофе подает.
  
   Ах, что за место! В век ей не найти такого!
   Уж скоро месяц, как она тут шьет
   И не нахвалится! Подумайте вы только:
   Три франка в день дают -- три франка, -- со столом.
   И как тут хорошо! Вещиц прекрасных сколько,
   Китайских кукол, ваз, -- изящно все кругом;
   Каминъ -- весь мраморный -- с приветным огоньком;
   На снежно-белых стенах с легкой позолотой
   Гирлянды роз, барашки в лентах, пастушок
   В напудренных кудрях, смеющийся у ног
   Своей пастушки...
   Тут день целый за работой,
   С любовью к своему искусству, без заботы,
   Проводит девушка. И шьется веселей
   В веселой комнатке, и на сердце светлей.
   Ей кажется, что все в прекрасном доме этом
   Ее всегда встречают лаской и приветом,
   Все -- даже грозный, важный, -- во весь рост портрет,
   Изображающий, как старый герцог-дед,
   С фельдмаршальским жезлом, во всем вооруженьи,
   На бешеном коне выигрывал сраженья...
  
   А в прошлом месяце как было тяжело!
   Больная, без работы... Сколько слез и горя!..
   Как хорошо, что ей тогда на мысль пришло
   Сходить к сестре Агате в монастырь... И вскоре
   (Протекция сестры Агаты так сильна...)
   Вдруг шить на герцогинь она приглашена.
  
   И мать и дочери заходят к ней порой.
   Как ласковы они, как хороши собой!
   Все говорят ей: "вы", "пожалуйста", "друг мой",
   "Мари, -- дитя мое"... -- работой все довольны;
   Она, как равная, -- болтает с ними вольно,
   Костюмы новые выдумывает им;
   Глубокомысленно, с почтением большим
   О рюшках лекции выслушивают дамы.
   "Она -- волшебница!.. И сколько вкуса, мама!.."
   Примеривая ловко скроенный наряд,
   В восторге искреннем девицы говорят.
   И бедная Мари их крепко полюбила;
   Их голос, цвет лица, улыбка, ясный взгляд,
   Их тонкого белья и платьев аромат, --
   Все в них ей нравится, -- все кажется ей мило.
  
   Работа кончена. Швее несут обед;
   Расписанный фарфор, с гербами вся посуда,
   Хрусталь и серебро... Чего-чего тут нет!..
   Все неизвестные, изысканные блюда,
   Каких ей, бедненькой, не грезилось во сне,
   И фрукты крупные, -- как в лавке на окне...
  
   Ее, как. милого ребенка, забавляла
   Вся эта роскошь знатных баловней судьбы;
   Она, -- народа дочь, устала от борьбы
   С безвыходной нуждой; она тут отдыхала...
  
   В дремучей чаще леса, в уголке глухом,
   Цветок, пробившийся и выросший без света,
   Так распускается, нечаянно согретый
   Запавшим в эту глушь живительным лучом.
  

II

   Как скоро день прошел! Уж сумерки настали,
   Газ зажигается; пора итти домой;
   Мари там ждут, в далеком, грязном их квартале,
   Два брата маленьких, старик-отец больной
   И пьяный, сгорбленный работою тяжелой.
   Она торопится, и думой невеселой
   О них душа полна: "Уж мальчики из школы
   Пришли голодные; готов ли был обед?..
   Отца и до сих пор, пожалуй, дома нет;
   Он деньги получил, дня на два загуляет;
   А то придет хмельной, детей перепугает".
   Ей вспомнилась теперь домашняя нужда;
   Ей хочется к своим; она спешит туда...
  
   Вся запыхавшись, девушка вбежала
   Пять этажей, -- и дома, наконец!..
   Ну, так и есть!.. Детей она застала
   Впотьмах, испуганных, голодных; а отец
   Еще не приходил... И шляпки не снимая,
   Мари похлебку в печке греет поскорей;
   За стол сажает, кормит досыта детей,
   Ласкает, забавляет, -- точно мать родная.
  
   Наелись мальчики, и оба крепко спят,
   Склонившись головами над одной тетрадкой.
   Швея задумалась...
   "О, Господи, как гадко,
   Темно тут в комнате! Сырые стены, чад,
   Печурка смрадная... Лохмотья и заплаты
   На жалких спящих детях... Это -- нищета".
   Ей вдруг припомнились высокие палаты,
   Где всюду аромат, и свет, и красота,
   Прелестных герцогинь сияющие лица,
   Когда они, резвясь, веселые как птицы,
   Влетают к ней вдвоем; их ясные глаза,
   Которых никогда горячая слеза
   Не затуманила, их детские улыбки,
   Румянец нежный щек, стан грациозно-гибкий,
   Благоухающий, изящный туалет, --
   Все, все припомнилось: их завтрак, их обед,
   Все эти тонкости...
   "А здесь?.. Нужда, лишенья
   Да вечный труд... Ах, нет! Зачем сравненье
   Их барского житья с голодным, трудовым?
   Я не завидую... Я благодарна им...
   Завидовать грешно!..
   Под гнетом горькой думы
   Головка клонится; усталая швея
   На стуле дремлет; но не долог сон ее...
   Проснулась от давно знакомого ей шума;
   На лестнице свалился кто-то; брань и крик...
   Из кабака домой пришел ее старик.
  

III

   Дней через пять иль шесть Мари прилежно шила
   Опять у герцогинь, у светлого окна,
   Откуда зелень парка ранняя видна;
   В веселой комнатке по-прежнему все мило:
   По стенам пастушки в напудренных кудрях,
   Пастушки резвые с улыбкой на устах
   Стояли в тех же вечно-нежных позах,
   Барашки белые паслись на свежих розах;
   Кипел, как и всегда, кровопролитный бой
   У ног фельдмаршала, воинственного деда;
   И он решительно одерживал победу,
   Скача из рамки вон с протянутой рукой.
  
   Вбежали барышни, без умолку болтая,
   Смеясь. "Я вам, Мари, подарок принесла, --
   Хорошенькие серьги!" -- говорит меньшая.
   -- "А я свои давно Жульетте отдала;
   У нас таких две пары равных было!.." --
   Болтает старшая. -- Наденем серьги ей!..
   Сейчас!.. Довольно шить!..
   "Где зеркало?.. Скорей!"
   -- "Как к ней идут сапфиры!" --
   "Ах, как мило!.."
   Мари сконфужена. "Такой подарок мне?.."
   Сапфиры... золото... Уж не во сне ли это?
   Глазам не верится: в ее ушах продеты
   Две синих звездочки; как жар горят они...
   Швея растрогана, -- а барышни как рады!
   Им этого старья совсем, совсем не надо;
   Им весело, смешно; они шутя дарят, --
   Не знают даже вовсе ценности подарка...
   Как иногда в июньский полдень жаркий,
   Забравшись под кусты в чужой фруктовый сад,
   Друг другу смуглые шалуньи-босоножки
   Из спелых красных вишен делают сережки.
  

IV

   Еще прошла неделя. Вечер. Солнце село
   В туманных сумерках; швея идет домой
   С тоскою на сердце; весь день оно болело,
   Терзалось, полное заботою одной,
   Хоть барышни опять шутить к ней заходили
   И множество конфет нарядных надарили,
   С крестин великосветских, но Мари
   Не весело: старик-отец дня три
   Запоем пил; и деньги небольшие
   (Для них -- огромные! Поймите, трудовые!..),
   Что для детей она скопила по грошам,
   Стащил -- и все разнес по разным кабакам.
   Сегодня, уходя с зарею на работу,
   Она не знала даже: будет что поесть
   Ребятам или нет?.. Отец хотел принесть --
   Жиду в заклад снести он собирался что-то...
   А вдруг опять пропьет?..
   И злобой и тоской
   В ней сердце сжалось... Вот пришла домой...
   Опять он обманул ее, старик негодный.
   Сидят без хлеба дети в комнате холодной;
   Меньшой, -- ему пять лет, -- забился в уголок
   И стонет как больной, пришибленный зверок;
   А старший бросился на встречу:
   -- "Ради Бога, Мари, давай нам есть!
   Хоть что-нибудь... Немного..."
   Ах, у Мари -- карманы, полные конфет,
   А хлеба не на что купить: ни гроша нет. --
   Просить у герцогинь вперед ей стыдно было,
   Язык не повернулся, духу не хватило...
   Что ж делать?..
   Вспомнила. В ушах сережки есть.
   Скорей к закладчику! Сапфиры можно съесть.
   И дети в этот вечер хорошо поели.
   За то Мари всю ночь сидела на постели
   В раздумьи тяжком, бледная, без сна...
  
   Как завтра, без серег, туда пойдет она?..
   Заметят барышни... Им о своем несчастье
   Придется рассказать?.. И на позор и срам
   Отца родного выдать?.. Да, они участье
   Наверно примут, пожалеют. Сердце дам
   Легко растрогать... Жалость?.. Жалость и презренье
   Между собой родня! Не надо сожаленья.
   Мари -- не нищая. Живет своим трудом.
   Прощайте, барыни! В ваш сытый, светлый дом
   Она уж не придет. Простите ей, бедняжке,
   Простите, добрые! Швея-Мари горда;
   И завтра шить пойдет солдатские рубашки,
   А к вам уж не вернется больше никогда.
  

V

   Три герцогини, встретившись намедни
   С сестрой Агатой утром у обедни,
   Побег своей швеи описывали ей:
   "А ваша-то Марии Вы знаете, пропала!..
   Работу бросила... Где совесть у людей?..
   Ласкали мы ее. Чего ей не хватало?..
   Как стыдно; вдруг, как вор, сбежала со двора!"
   -- "Неблагодарная!.." -- ответила сестра.

------*------

Отец.

  
   Порок и нищета, -- два страшных кузнеца, --
   Двух каторжников этих на цепь приковали.
   Он -- пил и бил ее; и оба голодали,
   И не предвиделось мученьям их конца.
  
   Она жила с ним, -- с пьяным (не ужасно ль это?), --
   Лишь потому, что страшно было ночевать
   На улице зимой, и мерзнуть, и блуждать
   В потемках, как собака... Страшно ждать рассвета
   В клоповнике, в кутузке... А потом в тюрьму,
   В рабочий дом итти...
   Она пошла к нему.
   И вот они живут давно как муж с женою,
   Как волк с волчицею -- вернее... И покою
   Соседям не дают их драки по ночам.
   Прошлявшись целый день по мерзким кабакам,
   Пропитанный весь ядом водки или пива,
   Приходит он домой, -- голодный, -- без гроша;
   Она его встречает злобно и сварливо;
   И бешеный как зверь, от гнева чуть дыша,
   Бросается он к ней...
   Их крики, брань, рыданья
   Мешают честным людям мирно почивать.
   Под утро -- все смолкает. Страшное молчанье:
   "Убил, -- должно быть?.."
   Нет, он рядом на кровать
   С избитой грязной самкой дружно повалился
   И пьяным поцелуем с нею помирился.
  
   Раз как-то в декабре, -- суровою зимой,
   В день безработицы -- голодный и ненастный --
   У этих двух людей ребеночек несчастный
   Родился, -- худенький и хилый, -- но живой.
   Мать в тряпки старые его запеленала,
   Кормила тощей грудью, на руках качала
   И все ждала отца.
   Он пропадал два дня, --
   И наконец пришел, опухший с перепою
   И весь оборванный. Она, с усмешкой злою,
   Ему сказала грубо:
   -- "Что же, бей меня!..
   Или всю силу пропил? Залил злобу водкой?..
   Пора! Давно не бил... Хорош пришел -- хорош!..
   Ну, что ж ты осовел? Я жду. Зачем не бьешь?"
  
   А он смотрел на сына радостно и кротко,
   И слезы капали из воспаленных глаз;
   Он словно пробудился, -- в жизни в первый раз;
   Он умолял прощенья взглядом отупелым
   И тихо, -- голосом дрожащим и несмелым, --
   Как может на суде преступник отвечать,
   Сказал ей:
   -- "Я боюсь ребенка испугать".

------*------

Кирасиры.

  
   Вечернею порой в предместьи отдаленном,
   Где чахлые кусты да пыльная трава
   Желтеют на бульваре, солнцем раскаленном,
   Ведет гулять ребенка бедная вдова.
   Они молчат, -- идут походкою несмелой;
   И жаркие лучи заката золотят
   Их лица бледные и траур порыжелый --
   "Приличной" нищеты заштопанный наряд.
   Мать молода еще, но горькая забота
   О сыне-сироте морщинами легла
   На испитых чертах; тяжелая работа
   Былую красоту с лица ее свела.
  
   Они идут... Но вдруг, там, в море лучезарном,
   Где пламенный закат волнами разлился,
   Где облака пылают заревом пожарным, --
   Победный марш военный звонко раздался.
   Там кирасирский полк вдали идет с парада;
   И весело народ бежит за ним толпой.
   (Народ у нас -- дитя; он любит маскарады,
   И шум и мишуру забавы даровой...)
  
   И бледный мальчик смотрит. Мать ему сказала: --
   "Постой здесь, -- подождем... Вот полк пройдет сейчас".
   Мать -- рада случаю: "Так развлечений мало
   Бедняжке дома! Полк он видит в первый раз..."
  
   Он видит: надвинулось страшное что-то,
   Как буря. И все задрожало кругом.
   И сабли стальные и лат позолота,
   Как молнии, блещут зловещим огнем.
   Тяжелым и мрачным потоком могучим
   Текут эскадроны красавцев-коней;
   Глаза их сверкают; дыханием жгучим,
   Как полымем, пышет из красных ноздрей.
   Литавры и трубы, как грома раскаты,
   Сливаются с топотом мерным копыт;
   Куда ни посмотришь -- все кони да латы;
   И стонет под ними земля и гудит.
   Красиво и страшно, как в сказке...
   И жадно
   Любуется мальчик; в восторге немом
   Застыл он пред этой игрушкой громадной --
   Игрушкой живой, -- кирасирским полком. --
   "Вот, вот офицеры! Все в белых перчатках...
   Такие нарядные, -- словно на бал...
   Так прямо и смирно сидят на лошадках,
   Как куклы большие... Ах, вот генерал...
   Вся грудь в орденах... И с седыми усами...
   А лучше всех -- юнкер! Он держит в руках
   Высоко-высоко прекрасное знамя,
   Пробитое пулями в старых боях..."
  
   Проходят эскадроны. Мальчик в восхищеньи
   За юбку держится, -- дрожит, глаза горят...
   Мать оглянулася. И в страхе и в смущеньи
   Вдруг вспомнила:
   "Мой мальчик -- будущий солдат...
   Его возьмут, убьют..."
   Ужасная картина
   Ей снится наяву: далекий край чужой,
   Необозримая унылая равнина,
   Вся обагренная кровавою росой;
   Во ржи растоптанной, на перерытом поле
   Пируют вороны и слышны стоны боли;
   Там, освещенные зловещею луной,
   Под грудой мертвых тел в тяжелых латах медных
   Лежат тела живых израненных людей;
   Там тени черные испуганных коней
   В тумане смрадном бродят между трупов бледных...
  
   Несчастная вдова в тоске спешит домой;
   В ней сердце замерло; в ее воображеньи
   Все ужасы войны стоят как привиденья...
   Она ведет насильно сына за собой;
   Ребенок очарован саблями, мундиром,
   Конями вороными, дивным блеском лат,
   Не хочет уходить, все смотрит на солдат
   И шепчет:
   -- "Мамочка, я буду кирасиром!"

------*------

Мать-кормилица.

I

   Недавно, в городишке маленьком и грязном,
   Я опоздал на поезд. Долго было ждать;
   И вечер я провел, чтоб время скоротать,
   В каком-то кабаке -- театре безобразном.
  
   Пестро раскрашенный в арабском стиле зал
   Альгамбру представлял в карикатурах скверных,
   И Магометов рай и радость правоверных,
   Должно быть, публике собой напоминал.
  
   Ей было весело. Дворянчики-гуляки,
   Военные, купцы -- ночные забияки, --
   Весь сытый, праздный люд собрался здесь гурьбой,
   Курил, орал и пил; вино лилось рекой,
   И пиво пенилось.
   Нелепые куплеты,
   Певцы охрипшие, костюмов мишура, --
   Все было грязно, пошло... "Уходить пора!"
   Подумал я... Но вот, -- нагла, полуодета, --
   Еще "артистка" вышла... Публика ревет,
   Гогочет радостно и как-то мерзко ржет...
   "Послушаю еще. Должно быть, это "дива"
   Прекрасных здешних мест?"
   Она была красив
   И молода еще, но без стыда совсем.
   С улыбкой кланяясь, она нахально груди
   И плечи голые показывала всем, --
   Как будто подносила публике на блюде
   И угощала ими...
   -- "Браво! Вот так шик!..
   Бис! Бис! Еще, еще!" -- раздался общий крик.
   И самка свой товар им снова показала,
   А стадо жеребцов в партере дружно ржало...
   Мне дурно сделалось... Ее срамной куплет
   Дослушать я не мог и вышел.
   Но погода
   Была ужасная; и не найдя прохода
   По лужам улицы, вернулся я в буфет,
   Совсем пустой теперь покамест пела "дива".
   Послав за экипажем, выпив кружку пива,
   Прескверного, как все, что здесь являлось мне,
   Присел я к столику буфета, в стороне.
  
   Вдруг слышу: детский крик.
   Какая-то девчонка
   Качала на руках голодного ребенка;
   Он жалобно пищал, губами грудь искал...
   Грудной ребенок? здесь?!.. Как он сюда попал,
   И где ж кормилица?..
   Вот, из-за драпировки,
   Скрывавшей в складках сальных потайную дверь,
   Вбежала, запыхавшись, -- жалкая теперь
   И побледневшая, -- без всякой гримировки,
   В линючем старом платье, -- видимо бедна,
   Та тварь продажная, та самая плутовка,
   Что груди белые показывала ловко
   С подмостков публике...
   Кормилица -- она!
  

II

   Она -- мать. Видел я, как она улыбнулась
   Сонной девочке-няньке улыбкою ясной,
   Как над бедным малюткою нежно нагнулась,
   Как прижала к себе его ласкою страстной,
   А потом, унеся в уголок отдаленный,
   Отвернулась к стене от нескромного взора
   И затихла. Дитя успокоилось скоро
   На руках у нее... Я сидел изумленный:
   Она кормит!.. Великая служба святая
   Всякой матери, ты даже в омуте смрадном
   Все очистила, все озарила, сияя
   Над погибшим созданием светом отрадным!..
  
   В ней актрисы нахальной узнать невозможно.
   Там -- являлась она в роли гнусной и ложной;
   А теперь она -- мать; она стала стыдлива.
   У нее я прощенья прошу молчаливо:
   Виновата ль она, что распутные люди
   Хлебом кормят ее лишь за белые груди?
  
   Виновата ль она, что в притонах разврата
   Сытой публике нужны голодные девки?
   Что за наглость им платится высшая плата,
   Что их рядят в шутихи для пьяной издевки.
   Продают, покупают, хватают и даром?..
   Виновата ль, что стала позорным товаром?..
  
   Ты прости меня, бедная мать молодая,
   Что сейчас осудил я тебя слишком строго.
   Вот теперь ты сидишь как Мадонна святая,
   И в печальных глазах твоих вижу я Бога.
   Мать-кормилица! Нищая жертва разврата!
   Я тебе не судья. Нет, не ты виновата!

------*------

Нечистые цветы.

  
   Какая славная весенняя погода!
   Как вольно дышится, как жизнь мила, легка...
   Я вышел погулять, веселый как природа;
   Вдруг вижу: детский гроб несут два старика.
  
   Шатаясь, -- пьяные, -- они его тащили
   Без всякой жалости, как узелок тряпья.
   Не провожал никто. На гроб не положили
   Ни одного цветка... "Бедняжка, -- думал я, --
  
   Ты, видно, незаконный чей:нибудь, случайный?..
   Тебя спешат зарыть. Обманутая мать
   Ушла, чтоб скрыть позор, в приют родильниц тайный;
   Она теперь в слезах припала на кровать;
  
   Ей жаль ребеночка. Она не понимает,
   Что для таких детей -- один конец благой,
   Что вас, -- отверженцев-малюток, -- смерть спасает
   От мачехи-судьбы жестокой и лихой".
  
   Вот поровнялась с гробом пара молодая:
   Красавица-брюнетка с "милым другом" шла
   Под ручку, весело, без умолку болтая,
   И полевых цветов большой букет несла...
   По губкам -- слишком красным, бровкам -- слишком черным,
   По наглости наряда, блеску жадных глаз
   О ремесле ее тяжелом и позорном
   Догадывались все прохожие сейчас.
  
   Увидя детский гроб, она остановилась;
   И затуманились задорные глаза,
   И по щеке ее накрашенной скатилась
   Святая, чистая, горячая слеза.
  
   Ей тотчас вздумалось украсить гроб цветами;
   Она к нему букет свой быстро поднесла;
   Но вдруг -- одумалась; дрожащими руками
   Рассыпала цветы, -- вздохнула и прошла...
  
   И понял я тебя, несчастное созданье,
   Живущее в грязи, в позоре роковом!
   Я увидал души униженной страданье,
   Когда ты вспомнила о ремесле своем
  
   И горько думала: "Нельзя мне, непристойно,
   Невинного младенца гробик украшать...
   Цветы в моих руках нечисты, недостойны...
   Подарок мой ребенку -- оскорбил бы мать..."
  
   Ты -- лучше лицемерок гордых. Ты сознала
   Пред детским гробом мерзость жизни прожитой.
   Душа твоя -- жива. Она не потеряла
   Благоговение к невинности святой.
  
   И верю я, что тот, кому, полна смиренья,
   Ты бедный свой букет не смела поднести,
   Сказал тогда Отцу, в святом Его селеньи: --
   "Прости мою сестру, -- прошу Тебя, -- прости!"
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru