Ларош Герман Августович
Французский роман в русской литературе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Полжизни", роман П. Д. Боборыкина ("Вестник Европы", 1873 NoNo 11 и 12).

   

ФРАНЦУЗСКІЙ РОМАНЪ ВЪ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРѢ

Полжизни, романъ П. Д. Боборыкина (Вѣстникъ Европы, 1873 NoNo 11 и 12).

   Г. Боборыкинъ талантливъ, начитанъ, много бывалъ въ обществѣ и видалъ виды. Онъ ловко и занимательно пересаживаетъ на русскую почву пріемы французскихъ романистовъ. Французская беллетристика передѣланная на русскіе нравы обыкновенно дѣлается топорно и ступаетъ неуклюже: не къ лицу вамъ ни французская горячность, ни французское остроуміе. Но г. Боборыкинъ, наряжая свое французское міровоззрѣніе въ русское платье всегда какъ-то одѣваетъ его къ лицу, и если читая его произведенія вы и ощутите внутреннюю неестественность, не усматриваете внѣшней, грубой неловкости, наивнаго промаха. Все отдѣлано гладко и щегольски; по каждой страницѣ словно прошла щетка, не оставившая на ней не пылинки; кое-гдѣ это тщаніе быть-можетъ преувеличено, но уже неряшества не бываетъ никогда" Весь романъ точно французскій галантерейный магазинъ съ бездною элегантныхъ вещей и вещицъ, разставленныхъ и разложенныхъ въ обдуманномъ безпорядкѣ. Если галантерейный магазинъ привлекаетъ много зѣвакъ толпящихся у его огромныхъ зеркальныхъ оконъ, то отчего и щегольскому роману не привлекать любопытныхъ читателей? Нужно много труда и опытности, нуженъ хорошій матеріалъ, нужна смышленая голова чтобы выдѣлать галантерейную вещицу, и было бы прискорбно еслибы публика не цѣнила этихъ качествъ. Отдавая имъ справедливость, она не измѣняетъ своему благоговѣнію къ качествамъ другаго, болѣе высокаго порядка. Она помнитъ что бываютъ у писателей и такія качества какъ поэтическая свѣжесть, искреннее вдохновеніе, широта кругозора, глубина мысли, и что романы г. Боборыкина этихъ качествъ чужды. Но зачѣмъ же намъ отравлять себѣ удовольствіе чтенія требуя у романиста именно того чего у него нѣтъ? Будемъ благоразумны въ вашихъ притязаніяхъ и скажемъ что новый романъ г. Боборыкина, заглавіе котораго мы выписали выше, вполнѣ обладаетъ выгодными сторонами пера его автора.
   Французскіе беллетристы любятъ изображать женъ измѣняющихъ своимъ мужьямъ. И не только любятъ, но и умѣютъ. Можно только преклоняться предъ безконечностью человѣческаго изображенія, перелистывая эти безчисленные романы средняго:и низкаго, а подчасъ и очень высокаго разбора, въ которыхъ разнообразнѣйшими способами достигается одинъ и тотъ же результатъ, то-есть невѣрность жены мужу. Г. Боборыкинъ и на этомъ спеціальномъ поприщѣ оказывается понятливымъ и трудолюбивымъ ученикомъ знаменитыхъ учителей. Эффектно и съ паѳосомъ, какъ принято въ подобныхъ случаяхъ, героиня его романа обманываетъ своего мужа, и не одного мужа, а двухъ мужей, да при второмъ еще и любовника. Послѣднее усовершенствованіе, правда, не принадлежитъ г. Боборыкину: вамъ помнится что у Дюма-сына, Арсена Гуссе и другихъ спеціалистовъ по части женскихъ слабостей мы уже встрѣчали примѣры такой усугубленной дѣятельности; но во всякомъ случаѣ мы можемъ засвидѣтельствовать что онъ не отсталъ отъ своихъ образцовъ и, узнавъ заведенную ими сложную инструментовку, не довольствуется и съ своей стороны прежнимъ, такъ-сказать, віолончельнымъ соло однократнаго прелюбодѣянія.
   Онъ даже сумѣлъ обогатить эту новѣйшую парижскую инструментовку: онъ прибавилъ къ ней нѣчто самостоятельное, нѣчто выросшее на русской почвѣ Извѣстно что значительная часть вашей литературы пламенно любитъ русскаго мужика. И въ стихахъ и въ прозѣ воспѣвала и воспѣваетъ она то добродѣтели, то страданія своего любимца. Пламенно любить, конечно, не значитъ еще основательно знаемъ мало того: иногда любовь дурно-понятая можетъ породить ослѣпленіе разума, можетъ окончательно воспрепятствовать изученію обожаемаго предмета. Пламенно любить не значитъ также приносить возлюбленному пользу: слиткомъ страстная привязанность можетъ въ необдуманныхъ своихъ порывахъ обрушиться на голову любимаго предмета и сдѣлаться для него источникомъ бѣдствій. Исторія приводитъ намъ примѣры такой не просвѣтленной разумомъ, яо пылкой любви къ меньшому брату, отъ результатовъ которой болѣе всего натерпѣлся онъ самъ. Не будемъ здѣсь анализовать къ какому именно разряду привязанностей принадлежитъ любовь русскаго писателя къ русскому мужику, поддерживается ли она серіознымъ знаніемъ народнаго быта и приноситъ ли она своему предмету желательную пользу. Какъ бы то ни было, любовь эта существуетъ и литературныя проявленія ея многочисленны; и Полжизни г. Боборыкина платятъ дань этому обширно-распространенному чувству, но въ такой своеобразной и знаменательной формѣ на которой стоитъ остановиться.
   Дѣйствіе его романа главнымъ образомъ происходитъ въ эпоху освобожденія крестьянъ и нѣсколько разъ затрогиваетъ вопросы реформы: дѣятельность героя романа, Гречухина, управляющаго имѣніями богача, графа Кудласова, тѣсно связана съ исполненіемъ частностей реформы и съ судьбою крестьянъ вообще. Но самихъ крестьянъ мы на сценѣ почти не видимъ, да и "Положеніе о крестьянахъ" съ уставными грамотами -- предметы не настолько живописные чтобы занимать ими воображеніе читателя. О томъ что дѣлаетъ Гречухинъ (ведущій разказъ въ первомъ лицѣ) съ подвластными ему крестьянами мы читаемъ только общія неопредѣленныя слова. Несомнѣнно то что крестьяне, благодаря его хлопотамъ, получили такой богатый надѣлъ что пожелали поднести ему коллективный подарокъ, а когда онъ отъ подарка отказался, то благодарственный адресъ, который онъ и принялъ. Столь же несомнѣнно что Гречуханъ на своей многолѣтней службѣ у графа отложилъ деньга, такъ что въ концѣ романа имѣетъ возможность "кончать свой вѣкъ чуть не лёжа на полатяхъ". При этомъ мы видимъ что и Кудласовы остались богаты: они отправляются за границу лѣчиться и отдохнуть, дѣтей воспитываютъ дорого, словомъ, живутъ какъ прилично жить графамъ Кудласовымъ. Достойно также замѣчанія что Гречухинъ, получившій у графа мѣсто на самыхъ выгодныхъ условіяхъ, съ первыхъ шаговъ своей дѣятельности овладѣваетъ полнымъ довѣріемъ своего патрона и вскорѣ становится не только "правою рукой" графа, но и самымъ интимнымъ его другомъ, какимъ остается до конца романа. Такимъ образомъ Гречухинъ является геніальнымъ разрѣшителемъ соціальнаго Гордіева узда: мало сказать что у него и волки сыты и овцы цѣлы; надо прибавить что онъ самъ, стоя между волковъ и овецъ, и пользуясь мѣхомъ однихъ и шерстью другихъ, сумѣлъ заслужить съ обѣихъ сторонъ восторженную благодарность. Но геніальная практичность либеральнаго управляющаго, хотя она и явствуетъ изъ авторскихъ показаній, представляетъ мало цѣны въ глазахъ самого автора: она не доставляетъ ему красокъ для эффектныхъ картинъ, столь необходимыхъ романисту французской шкоды, даже и тогда когда онъ рисуетъ русскаго управителя имѣніями. Въ жизни крестьянъ, въ жизни деревни есть другіе мотивы, лежащіе въ сторонѣ отъ вопроса объ "освобожденіи съ землей" и о "количествѣ надѣла" и болѣе удобные для изящнаго пера: есть картины русской природы, столь часто служившія нашимъ романистамъ для поэтическихъ страницъ, есть картины наивнаго быта простаго человѣка съ его оригинальными воззрѣніями, понятіями и нравами, столь не похожими на нашъ цивилизованный бытъ. Картинамъ природы и мужицкаго быта г. Боборыкинъ посвятилъ нѣсколько страницъ въ первомъ отдѣлѣ, такъ-сказать въ прологѣ своего романа, и страницы эти оставляютъ пріятное впечатлѣніе; онѣ написаны съ теплотою которая если и поддѣлана, то очень хорошо поддѣлана, онѣ мало контрастируютъ съ предыдущими описаніями школьной жизни и послѣдующими сценами въ графскомъ московскомъ домѣ; но знаменательно что и здѣсь г. Боборыкинъ выбралъ самый театральный и поражающій мотивъ: борьбу съ медвѣдемъ. Французъ въ душѣ, онъ не можетъ обходиться безъ героизма и усилія сохранить и по возможности удвоить простоту и безыскусственность изложенія, когда говорится о безстрашіи охотниковъ, только ведутъ его къ той высшаго полета напыщенности которая сидитъ не въ риторическихъ фигурахъ, а въ самой мысли, и которая такъ часто бываетъ у Французовъ XIX вѣка, тоже повидимому отрицающихъ риторизмъ и преслѣдующихъ его въ старой "классической" поэзіи, Впрочемъ, воображеніе его очень мало занято деревней и мужиками: его неудержимо тянетъ въ столицу, въ изящный салонъ, въ будуаръ, гдѣ раздаются изящныя рѣчи благородныхъ виконтовъ и страстныхъ маркизъ. Это не значитъ чтобы авторъ измѣнилъ "меньшому брату": нѣтъ, онъ продолжаетъ боготворить его, но то Ако въ салонѣ и будуарѣ. Героиня романа -- не какая-нибудь крестьянская баба,-- предъ вши въ элегантной обстановкѣ является соблазнительный образъ невѣроятно-красивой, "мраморной", жепостижимоумной и передовой и въ добавокъ интересной своими грѣхами графини Варвары Борисовны Кудласовой. Авторъ не щадитъ красокъ чтобы дать намъ почувствовать пропасть между нею и Гречухинымъ, плебеемъ, сыномъ бѣднаго чиновника, бывшимъ казеннокоштнымъ студентомъ провинціальнаго университета: "долговязый, сухой малый, съ рыжеватою бородой и безпорядочными волосами на головѣ" посмотрѣлъ на Гречухина изъ большаго зеркала въ раззолоченной рамѣ, когда онъ, идя представляться ея сіятельству, проходилъ отдѣланную "подъ мраморъ" залу.
   
   Черная сюртучная пара (говоритъ управитель), построенная еще университетскимъ портнымъ, сидѣла неуклюже, вся фигура отдавала даже чѣмъ-то пасмурно-лакейскимъ. И лицо было полетать прочему: длинное, загорѣлое, съ толстыми губами, съ подвинутыми глупо бровями. Не удивился бы я очень еслибы ея сіятельство, не зная что я "изъ студентовъ", встрѣтила меня вопросомъ: "Ну что, братецъ, какъ у васъ -- тамъ все на хуторѣ?..." Онъ проходитъ гостиную. Когда я ступилъ своими хуторскими сапогами по ковру, покрывавшему весь полъ, я ощутилъ совершенно новое щекотаніе во всемъ своемъ существѣ: прохладный воздухъ этой большой хоромины, отсутствіе звука собственныхъ шаговъ, полусвѣтъ отъ тяжелыхъ гардинъ и портьеръ, бронзовые канделябры и часы на мраморныхъ консоляхъ -- все это вето смущало, не то подзадоривало меня." Онъ напускаетъ на себя храбрость. "Я даже сильно нахмурилъ брови и, остановившись въ дверяхъ, не очень-то, но кажется, смиренно оглядѣлъ и комнату, и ту кто тамъ сидѣлъ.
   До послѣдняго пустяка все врѣзалось мнѣ въ память. Комната была голубая: и по обоямъ, и по мебели. Прямо противъ входа изъ гостиной -- широкій каминъ. Въ немъ въ ту минуту жарко тлѣла груда углей. У камина сидѣла, за маленькимъ рабочимъ столикомъ съ карзинкой, подбитой чѣмъ-то голубымъ сама графиня.
   Она не успѣла поднять головы отъ работы, когда я ее уже всю оглядѣлъ. "Мраморная!"4 пронеслось у меня восклицаніе Стрючкова (Стрючковъ -- молодой человѣкъ, университетскій товарищъ и другъ Гречухина, не долюбливавшій графиню и употреблявшій это выраженіе въ смыслѣ укоризны.) Я врядъ ли удержалъ улыбку на своихъ толстыхъ тубахъ.
   И въ самомъ дѣлѣ такого мраморнаго лица я уже никогда больше не видалъ, да врядъ ли и увижу, даже и въ странѣ "миртовъ и апельсиновъ".... Въ повѣстяхъ я встрѣчалъ это слово, но тогда оно мнѣ казалось ужасно-лошлымъ; но тутъ -- я самъ лично убѣдился что каменное тѣло существуетъ. И въ шести шагахъ и въ трехъ вершкахъ разстоянія, лицо это одинаково блѣдно, гладко, прозрачно, съ тою годубоватостью на вискахъ и вокругъ глазъ которую, какъ я слыхалъ отъ кого-то, стали подмалевывать съ тѣхъ поръ какъ графиня Монтихо лопала въ императрицы. Но графиня Кудласова не употребляетъ косметикъ.
   Сколько ей лѣтъ, и тогда нельзя было опредѣлить: отъ двадцати до тридцати пяти, смотря по тому какъ вы на нее взглянете и какъ она на васъ посмотритъ. Но живопись этого лица съ разу выяснялась до послѣдней подробности. Другія лица надо изучать цѣлыми недѣлями, если не мѣсяцами А тутъ соберите хоть тысячу человѣкъ -- и у всѣхъ въ памяти останутся одни и тѣ же очертанія: какою вы ее въ первый разъ увидали, такою она вамъ покажется и черезъ десять лѣтъ самаго короткаго знакомства. Нѣтъ для васъ новыхъ открытій, но за то ничто и не прискучитъ вамъ, не стушуется, не слиняетъ -- одно слово: изваяніе, но изваяніе не въ греческомъ и не въ римскомъ стилѣ. Небольшой носъ, немного даже приподнятый, съ круглыми рѣзкими ноздрями отгоняетъ отъ этого лица всякій казенный классицизмъ. Лобъ съ тонкою кожей, сдавленный сильно на вискахъ, поднимается по-мужски и съ обѣихъ сторонъ глянцовитые черные изсиня волосы, спускаются двумя прядями съ однимъ волнистымъ городкомъ по бокамъ полукосаго пробора. Глаза зеленые смотрятъ изъ-подъ тонкихъ бровей, нѣсколько загибающихся кверху на переносицѣ; а короткій ротъ вывернулъ немного наружу красную верхнюю губу надъ широкимъ подбородкомъ. Такъ я все это и вижу, не прибѣгая ни къ какимъ портретамъ. Помню что поверхъ головы положена была діадемой коса, что на плечи накинута была красная кашмировая кацавейка (уже не знаю какъ она тогда по-модному называлась) съ золотымъ шитьемъ, изъ-подъ которой выставлялась кружевная манишка съ отворотами чернаго атласнаго платья. Помню какъ отблескъ каминнаго Жара игралъ на золотыхъ складкахъ атласа, на блестящей пряжкѣ туфель и на сѣрыхъ шелковыхъ чулкахъ съ красными стрѣлками. Помню что ноги графини лежали на высокой подушкѣ, и носокъ одной изъ туфель приходился какъ разъ у черной морды моськи, вышитой шерстью по голубому фону. Помню даже что графиня вышивала шелками какую-то красную суконную "шириноцку" какъ выговариваютъ дѣвки въ медвѣжьемъ царствѣ (то-есть въ лѣсномъ краю, гдѣ находился хуторъ Кудласова, откуда только-что пріѣхалъ Гречухинъ).
   Она подняла голову не спѣша, положила работу, немного выпрямилась и отодвинула о голъ. Глаза ея улыбнулись и она протянула мнѣ руку, не то чтобъ указать на стулъ, не то чтобы привѣтствовать меня.
   -- Очень рада съ вами познакомиться, Николай Иванычъ.
   Голосъ какимъ сказана была фраза, знакомая мнѣ изъ прошлогодняго приглашенія графа, точно кто придумалъ для мраморной женщины низкій, отчетливый, слегка дрожащій, "нутряной", идущій не изъ головы, а изъ всего существаГВы его также никогда не забудете, и онъ васъ не обманетъ: не пойдетъ онъ вверхъ, а будетъ вздрагивать; развѣ усилится, но уже не перейдетъ въ Жидкую фистулу.
   
   Это все еще только въ домашнемъ платьѣ съ высокимъ лифомъ; что же это будетъ когда Варвара Борисовна надѣнетъ бальное! Авторъ настолько любезенъ что не лишаетъ насъ и этого зрѣлища.
   Сидитъ Гречухинъ въ Маломъ Театрѣ, въ креслѣ амфитеатра, у перилъ. Позже его пріѣзжаютъ Кудласовы и садятся почти напротивъ его въ бельэтажѣ (они приглашали управляющаго къ себѣ въ ложу, но онъ, не любя стѣсненія, не принялъ). Графиня "подойдя къ барьеру ложи сняла съ себя бѣлую лебяжью мантилью, отдала ее мужу, оглянула залу и словно вся потянулась. Бѣлыя круглыя плечи такъ и блеснули, выплывая изъ чернаго бархатнаго лифа. Голова сидѣла на плечахъ такъ картинно что около меня (говоритъ Гречухинъ) двое мущинъ задвигались и одобрительно переглянулись и тотчасъ же влились въ графиню своими биноклями".
   Вы также "впились", читатель, не правда ли? По крайней мѣрѣ на это бьетъ авторъ. Таковъ техническій пріемъ школы къ которой онъ принадлежитъ, заставлять читателя относиться къ героинѣ не объективно, а страстно.
   Но влюбляя читателя въ свою волшебную графиню, авторъ не забываетъ конечно и бѣднаго управителя. Онъ въ этотъ пріѣздъ остановился у графа; и послѣ спектакля приходитъ въ знакомую намъ голубую комнату пить чай. Оказывается что графъ уѣхалъ въ клубъ; графиня одна.
   
   Свѣтъ лампы подъ абажуромъ падалъ на ея плечи и грудъ. Бѣлизна ихъ еще рѣзче чѣмъ въ театрѣ выдѣлялась изъ лифа, и формы чуть замѣтно вздрагивали при каждомъ движеніи руки. Лѣвая рука была вся облита свѣтомъ: на этой рукѣ, у локтя, сидѣла ямочка и такая же ямочка у самаго плеча, пониже ключицы....
   -- Это вы, Николай Иванычъ, окликнулъ меня все тотъ же слегка дрожащій и какъ бы утомленный голосъ.
   Я подсѣлъ къ столу, не сводя съ нея глазъ. Она въ эту минуту бросила мимоходомъ взглядъ на свой лифъ и безъ всякаго смущенія, съ какою-то дѣловою небрежностью, поправила кружево (оно называется кажется у женскаго пола: modestie) и выпрямилась, отчего всѣ очертанія ея пышной груди стали строже и цѣломудреннѣе.
   -- Вы не озябла? Погрѣйтесь, продолжала она, и подняла руку на канфорку самовара.
   Я молчалъ: меня что-то стянуло къ горлу. Быть-можетъ своего рода globus hystericus. Я только широко раскрывалъ ноздри и вдыхалъ въ себя воздухъ этой голубой комнаты, гдѣ все было переполнено ею. И жаръ камина и свѣтъ лампы, и темные углы, откуда выглядывали широкіе листы растеній, и главное залахъ тонкій, но проникающій всюду, залахъ фіалки, обдавалъ меня, дразнилъ и щекоталъ Когда она съ чашкой въ рукахъ обратилась ко мнѣ всѣмъ своимъ торсомъ, и глаза, кажущіеся вечеромъ совсѣмъ черными, прошлись по мнѣ, я долженъ былъ сдѣлать сознательное усиліе надъ собой: зрѣніе у меня заволокло, и я близокъ былъ, пожалуй, къ чему-то въ родѣ обморока.
   -- Вы съ лимономъ? повѣялъ на меня холодкомъ вопросъ графини.
   Я съ чуть замѣтною дрожью въ пальцахъ принялъ чашку, и долженъ былъ вынуть платокъ и провести имъ по лбу.
   -- Пожалуй хоть съ лимономъ, отвѣтилъ я, а въ глазахъ у меня все. еще искрилось.
   
   Гречухину, какъ видите, досталось-таки. Но мученія его только начинаются. Онъ вторично пріѣзжаетъ, (лѣтомъ въ деревню) и остается на долго. Графъ уѣзжаетъ въ Петербургъ, вдвоемъ съ управителемъ, Варвара Борисовна берется за его воспитаніе. Она начинаетъ давать ему уроки пѣнія, италіянскаго и французскаго языковъ. Твердя вокабулы, ломая свой языкъ французскимъ "прононсомъ" и вытягивая до-ре-ми-фа-соль, Гречухинъ болѣе и болѣе томится страстью. Наконецъ ему помогла рѣшимость самой Варвары Борисовны. Въ одинъ прекрасный день она присылаетъ ему сказать что у ней болитъ голова и потому она не выходитъ къ обѣду, но что если ему угодно, то онъ можетъ придти на урокъ въ уборную. Въ эту комнату онъ до тѣхъ поръ "не проникалъ". Оказывается что графиня въ бѣломъ пеньюарѣ: Гречухинъ отъ этого такъ блѣднѣетъ что графиня начинаетъ давать ему ходы впередъ.
   
   -- Что съ вами, Николай Иванычъ, зачѣмъ вы все такъ волнуетесь?... Лучше бы вы повѣрили ваше горе.... Какой вы, право, странный. Видно жили мало. Вамъ который годъ?
   -- Двадцать семь, проговорилъ я машинально и стараясь не глядѣть на нее.
   -- Вы потеряли кого-нибудь? Любимую женщину?
   -- Никакой любви у меня не было, отвѣтилъ я чуть не со злостью.
   -- Никакой? спросила она глухимъ голосомъ.
   Въ комнатѣ начало смеркаться: былъ пятый часъ. Я продолжалъ сидѣть на стулѣ въ жесткой напряженной позѣ, не зная куда мнѣ обратить глаза.
   -- Вы все такой же, Николай Иванычъ, продолжала она медленно, каждое ея слово отдавалось во мнѣ,-- такой же какой были въ Москвѣ. (Она намекаетъ на разговоръ происходившій однажды между ними.)
   -- Нѣтъ, графиня, вскричалъ я съ испугомъ, я не тотъ, не тотъ. Тогда я былъ неблагодарный звѣрь, глупый, пошлый, я кичился предъ вами Богъ знаетъ чѣмъ; теперь, теперь...
   Я не могъ докончить. Меня всего забила лихорадка. Въ эту минуту я былъ уже на ногахъ. Графиня тоже поднялась и ея бѣлый обликъ слѣпилъ мнѣ глаза.
   -- Теперь что же? шопотомъ спросила она.
   -- Теперь я живу вами и для васъ...
   Слова сорвались и застыди на губахъ. Я закрылъ глаза. Но вдругъ меня всего потрясло и схватило за горло что-то, необычайное, странное по своей неожиданности и нестерпимому блаженству: шею мою обвили двѣ руки, и губы, трепетныя, прохладныя, полувлажныя, цѣловали меня...
   Я вскрикнулъ и подался назадъ; меня обдало настоящее помраченіе разсудка. Ничего, ничего я не ломаю, кромѣ какого-то особаго страданія, да, страданія, переполнявшаго меня среди невыносимыхъ ласкъ. Я отдавался припадку первой, роковой, цѣломудренной страсти, гдѣ наслажденіе равняется боли, гдѣ слезы смѣшаны съ дикими порывами безумной радости...
   Когда я вернулся къ смутному сознанію, чьи-то уста въ сумракѣ тихо говорили:
   -- Люби, люби, лучше этого уже ничего нѣтъ въ жизни; зажмурь глаза на все, и знай что двухъ молодостей не бываетъ.-- Ты такой чистый!... Тебя надо любить!
   Я все еще не понималъ: чей это голосъ, гдѣ я, что со мной случилось, и съ новымъ испугомъ схватился за голову. И когда я разглядѣлъ чье лицо прильнуло къ моему, я зарыдалъ и рыдалъ долго, молча, опустившись на подъ предъ нею и прижимаясь къ ея колѣнямъ.
   -- Успокойтесь! сказали мнѣ твердо и звучно,-- и пойдемте въ залу.
   -- Въ залу, сейчасъ? безсильно прошепталъ я.
   -- Да, мой другъ, я вамъ поиграю Шумана. Уроковъ сегодня не будетъ.
   
   Николай Ивановичъ до этого пасажа никогда не былъ въ близкихъ, отношеніяхъ ни съ одною женщиной. Онъ чуть съ ума не сходилъ "отъ полноты нежданнаго счастія". "Я -- управляющій изъ камералистовъ, хмурый, неуклюжій, скучный, казенный -- обладалъ такою женщиной, какъ графиня Кудласова." Но она сохраняетъ полную свободу и самообладаніе: такой пластическій chef-d'oeuvre недоступенъ ни волненіямъ, ни порывамъ; онъ льетъ блаженство въ сердца смертныхъ "не требуя наградъ за подвигъ благородный", какъ говоритъ поэтъ. Французскія и италіянскія вокабулы, а также до-ре-ми-фа-содь пошли своимъ чередомъ послѣ выписанной нами сцены, точно какъ будто никакой сцены никогда и не бывало. Графиня продолжала учить своего "камералиста" "усердно, кротко, добродушно, говоря постороннія вещи и не задавая ему почти никакихъ интимныхъ вопросовъ". Подъ конецъ одного изъ французскихъ уроковъ, она спокойно объявляетъ своему влюбленному ученику: "Графъ будетъ здѣсь чрезъ два дня." Растерянный Николай Иванычъ не находитъ ни одного слова отвѣта на извѣстіе мгновенно пробудившее его дремавшую совѣсть. Графиня не удостоиваетъ вниманія его смущенный видъ, но на слѣдующее утро между ними происходитъ объясненіе, или вѣрнѣе сказать, Варвара Борисовна читаетъ неопытному молодому человѣку популярную лекцію о супружеской невѣрности и о просвѣщенномъ къ сему предмету отношеніи. Объемъ этой лекціи не позволяетъ намъ привести ее здѣсь въ полной выпискѣ, о чемъ мы весьма сожалѣемъ: было бы желательно чтобы ни одинъ Гречухинъ, но и всѣ читатели Русскаго Вѣстника познакомились съ тѣми широкими воззрѣніями которыми графиня успокоиваетъ совѣсть молодаго человѣка. Гречухинъ ни въ чемъ и ни. предъ кѣмъ не виноватъ? Она его полюбила, она ему отдалась, она его другъ: онъ только отвѣчалъ ей. Графъ -- человѣкъ для вето посторонній. Но она не можетъ бросить мужа и не желаетъ бросить любовника, поэтому она отнынѣ будетъ жить съ обоими. Николаю Иванычу она отдалась безъ всякаго увлеченія: она дѣйствовала съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ; она была убѣждена что такъ должно было кончиться ихъ сближеніе. Предупрежденный о томъ что связь между ею и мужемъ не прекратится, Николай Иванычъ не долженъ смѣть ревновалъ. Такая ревность бываетъ только въ плохихъ французскихъ романахъ (а въ хорошихъ, надо полагать, женщинами владѣютъ на правахъ товарищества). Есть вѣтряныя женщины которыя грѣшатъ изъ чувственности; Варвара Борисовна неизмѣримо выше подобной дряни, она измѣняетъ мужу безъ всякаго удовольствія; она только стремится приложить къ дѣлу свою жизненную философію. Не смущенный пріѣздомъ мужа и сожительствомъ втроемъ, этотъ философскій духъ въ мраморномъ тѣлѣ остается невозмутимымъ и тогда когда Варвара Борисовна чувствуетъ признаки беременности. "Обрадовать васъ новостью?" говоритъ она Гречухину, когда тотъ въ третій разъ пріѣзжаетъ гостить къ графу. "Вы -- отецъ." Надо полагать что и графу она говоритъ нѣчто подобное; по крайней мѣрѣ черезъ нѣсколько времени между ею и Николаемъ Иванычемъ происходитъ разговоръ, который мы назвали бы щекотливымъ еслибы мы не были увлечены красотою и ученіемъ графини, и не успѣли подъ ея вліяніемъ придти раньше этого разговора къ мысли что щекотливаго ничего на свѣтѣ нѣтъ. Гречухинъ начинаетъ съ заявленія что графъ ликуетъ по случаю беременности своей жены. Варвара Борисовна отвѣчаетъ своему любовнику что онъ изъ одной ревности заговариваетъ на эту тему. При этомъ она опять внушаетъ ему что ревность обыкновенно дѣлается въ плохихъ французскихъ романахъ, и прескверно дѣлается (выраженія которыя мы употребили здѣсь, относятся болѣе къ лунѣ, чѣмъ къ ревности, и принадлежатъ болѣе Поприщину чѣмъ графинѣ Кудласовой; но, намъ кажется что они вполнѣ примѣнимы и къ ея теоріи ревности). Но супружескій либерализмъ Варвары Борисовны меркнетъ предъ ея хладнокровною предусмотрительностію: она предвидитъ возможность того что будущій ребенокъ выйдетъ въ управляющаго, причемъ выражается такъ: "Я этого не боюсь, да и графъ способенъ будетъ помириться съ этимъ." Управитель, сколько его ни просвѣщали, весьма еще зеленъ и наивно отвѣчаетъ: "Ну, я сомнѣваюсь." А графиня ему въ отвѣтѣ: "Я вамъ говорю что способенъ будетъ, если мнѣ такъ будетъ угодно."
   Мы знали и прежде что человѣкъ немощенъ. Теперь мы узнаемъ что мраморъ всемогущъ.
   Мы до сихъ поръ ничего не говорили о личности графа Кудласова. правда что для героя онъ, по крайне-откровенному замѣчанію графини, "человѣкъ посторонній", то-есть въ переводѣ, лицо не стоящее вниманія. Точнѣе сказать, Гречухинъ пожалуй обращаетъ на него нѣкоторое вниманіе, но Графиня находитъ это излишнимъ. Самъ авторъ снисходительнѣе Варвары Борисовны и посвящаетъ ея мужу порядочное число страницъ. Графъ Кудласовъ смолоду былъ влюбленъ въ женщину на которой въ послѣдствіи женился. Между тѣмъ она до него была замужемъ за другимъ; Кудласовъ, получивъ отказъ въ ея рукѣ, бросился искать смерти въ Турціи (тогда была Восточная Война), а предметъ его страсти сдѣлался княгиней Дуровой. Возвратившись въ Москву по заключеніи мира, Кудласовъ имѣлъ счастіе "увлечь" княгиню Дурову при живомъ мужѣ, человѣкѣ добромъ и болѣзненномъ, стоявшимъ одною ногой въ могилѣ. Отъ этой связи родилась у Варвары Борисовны дочь Наташа; около этого времени Дуровъ умеръ, а вдова, уже "остывъ" къ своему любовнику, почувствовала къ нему жалость, и не будучи въ силахъ отказать ему въ возможности воспитывать своего ребенка, приняла его руку и сердце. Между тѣмъ она начала сознавать что человѣкъ которымъ она увлекалась былъ не болѣе какъ дюжинный офицеръ самаго непросвѣщеннаго калибра. Повидимому, на нея повѣяло въ это время какимъ-то новымъ вѣтромъ. Изъ разказа не видно какъ и почему, но въ ней зародилось нѣчто либеральное и передовое, вслѣдствіе чего она стала презирать дюжинныхъ офицеровъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, ей стадо досадно на себя что она могла допустить себя до страсти къ одному изъ экземпляровъ этого вида. Она принялась за образованіе мужа, забрала его совершенно въ руки и просвѣщала его долго, долго.... Такимъ образомъ она сдѣлалась какъ бы старшимъ другомъ и руководителемъ графа Кудласова, который оказался до нельзя послушнымъ и прилежнымъ ученикомъ. Но живымъ свидѣтельствомъ ея прежняго подчиненнаго отношенія къ нехитрому офицеру осталась Наташа: графиня возненавидѣла дѣвочку. Графъ, напротивъ, очень любилъ дочь, но привыкнувъ во всемъ "пасовать" предъ женой, какъ-то не смѣлъ выказывать Наташѣ особенной нѣжности. Защитникомъ и покровителемъ бѣднаго ребенка явился Гречухинъ. Сдѣлавшись другомъ графа и близкимъ человѣкомъ его жены, онъ принялся учить и "развивать" Наташу, которая въ свою очередь привязалась къ нему всѣми силами своей души. Между тѣмъ у него родился собственный ребенокъ: графиня разрѣшилась отъ бремени сыномъ. Этотъ сынъ (Коля) сдѣлался любимцемъ и баловнемъ графа и отчасти даже графини: въ мраморѣ зашевелилось что-то въ родѣ материнскаго чувства. Проходятъ десять лѣтъ въ которыя взаимныя отношенія дѣйствующихъ лицъ мало измѣняются. Наташа уже восемнадцатилѣтняя дѣвушка, добрая, тихая, серіозная и со страстью къ научнымъ занятіямъ; Коля -- бойкій и способный мальчикъ, съ каждымъ днемъ обличающій болѣе и болѣе эгоизма и сухости сердца. Николай Иванычъ и Варвара Борисовна начинаютъ охладѣвать другъ къ другу; чувствуется взаимное стѣсненіе и какая-то тоска. Графиня, захвативъ съ собою Колю, уѣзжаетъ въ Флоренцію; за ней, нѣсколько времена спустя, слѣдуютъ другъ, мужъ и дочь. Гречухинъ пріѣзжаетъ нѣсколькими днями раньше остальныхъ двухъ и застаетъ нѣчто необычайное: графиня въ безвкусно моложавомъ туалетѣ и невозможной шляпкѣ (ей уже 38 лѣтъ) принимаетъ своего давнишняго друга смущенно и съ явнымъ неудовольствіемъ. Онъ застаетъ ее съ какимъ-то молодымъ человѣкомъ, съ которымъ она познакомилась на водахъ и который за нею послѣдовалъ во Флоренцію. Проницательный читатель не нуждается въ комментаріяхъ, но Гречухинъ съ разу не понимаетъ въ чемъ дѣло; графиня наединѣ съ нимъ капризничаетъ. Коля при немъ говоритъ ей: "Какъ ты скучаешь, мама! Хочешь пойду за Леонидомъ Петровичемъ?" Гречухинъ все еще не догадывается. Леонидъ Петровичъ Рѣзвый -- такъ зовутъ спутника непостоянной графини -- съ первыхъ словъ знакомства чуть не бросается на Гречухива, до того навязываетъ ему свои услуга, свою дружбу, свои душевныя изліянія.Между тѣмъ графиня въ силу какой-то реакціи темперамента неожиданно является утромъ къ Гречухину, въ нанятую имъ ксмнату, и предлагаетъ поѣхать вдвоемъ кататься и позавтракать загородомъ въ тратторіи. Онъ соглашается; въ уединенной комнаткѣ тратторіи, куда они благополучно пріѣхали, Варвара Борисовна, дѣлая надъ собою усиліе, начинаетъ ласкаться къ своему бывшему другу, но съ нею дѣлается нервный припадокъ, по окончаніи котораго она сознается Гречухину во всемъ.
   Не будемъ досказывать подробности окончанія романа. Вся вторая часть (начинающаяся пріѣздомъ Гречухина въ Италію) по техникѣ исполненія значительно уступаетъ первой, да и господствующая мысль автора видна только въ немногихъ ея страницахъ; все остальное свободный плодъ его фантазіи, который съ этою главною мыслью представляетъ мало связи. Графъ съ Наташей пріѣзжаютъ; ихъ принимаютъ еще хуже чѣмъ управляющаго. Графъ точно также ничего не угадываетъ, и Гречухинъ изъ дружбы къ графу и графинѣ поддерживаетъ заблужденіе и довѣрчивость мужа. Графиня съ мужемъ живетъ розно: онъ -- внизу, она -- вверху. Черезъ нѣсколько времени она опять беременна. Она обращается къ Гречухину чтобъ онъ уладилъ дѣло. Роль всеобщаго довѣреннаго лица приходится ему вполнѣ по-плечу: онъ въ уединенной бесѣдѣ открываетъ глаза графу насколько это было нужно. Договаривая вмѣсто него, Кудласовъ называетъ господина Рѣзваго; ни дуэли, ни скандала, ни непріятности не происходитъ, ребенокъ будетъ признанъ законнымъ мужемъ матери. Затѣмъ всѣ разъѣзжаются; графиня съ Рѣзвымъ, графъ съ Наташей и Колей (раздирающія, но сдержанныя прощанія Наташи съ Гречухинымъ), а всеобщій другъ и повѣренный -- въ Америку.
   Мы съ намѣреніемъ устранили изъ нашего изложенія цѣлую сторону романа и притомъ такую которою авторъ повидимому крайне дорожитъ. Безъ нея, сколько мы можемъ судитъ, романъ излагается вполнѣ удобно; сюжетъ его -- похожденія мраморной красавицы, которая то болѣе то менѣе хладнокровно измѣняетъ сначала одному мужу, потомъ другому, потомъ любовнику. Мы не думаемъ вооружаться на автора за то что многіе называютъ "безнравственностью" его образовъ и ситуацій. Нравственность въ беллетристикѣ вещь желательная въ теоріи, но рѣдкая на практикѣ, и нельзя не свыкнуться съ тою мыслью что и въ древности, и въ средніе вѣка, и въ новѣйшее время изящная литература часто и смѣло переступала ея законы, причемъ виновниками сплошь и рядомъ оказываются даже таланты болѣе серіозные и болѣе могучіе чѣмъ г. Боборыкинъ. Влеченія натуръ различны; пусть Троллопъ описываетъ намъ цѣломудренную, здоровую семейную жизнь счастливой Англіи, а г. Боборыкинъ разнообразныя причуды Прекрасныхъ Еленъ парижскаго покроя. Мы не боимся прибавить что изображеніе порока эффектнѣе, сценичнѣе изображенія добродѣтели, и что именно г. Боборыкинъ умѣетъ изображать порокъ весьма и весьма пикантно. Но едва ли онъ согласится съ нами въ томъ что его призваніе выводить на подмостки Прекрасныхъ Еленъ; онъ самъ на себя смотритъ гораздо торжественнѣе. Его графиня не какая-нибудь легкомысленная женщина: она жрица новаго культа; новый же культъ имѣетъ предметомъ освобожденіе крестьянъ, благоденствіе меньшаго брата, умственное развитіе, нравственное усовершенствованіе, свободу отъ предразсудковъ и цѣлый Олимпъ изъ боговъ подобнаго же свойства. Правда что отъ нѣкоторыхъ предразсудковъ свободны и Прекрасныя Елены, напримѣръ насчетъ брака, и графиня въ этомъ случаѣ имъ не уступаетъ.
   
   -- Я васъ не завлекала, успокоиваетъ она Гречухина въ упомянутомъ уже нами разговорѣ предъ пріѣздомъ графа въ деревню.-- Мы теперь говоримъ съ глазу на глазъ и вы можете мнѣ сказать что я лгу; но вы не скажете. Такъ должно было кончиться наше сближеніе. Вы хорошій, свѣжій, нетронутый человѣкъ, вы не знали ни ласки, ни сочувствія женщины, все это влекло къ вамъ. Остальное подробность.
   -- Подробность! вскричалъ я какъ ужаленный.
   -- Да, я это такъ называю. Не знаю: чей взглядъ чище, мой или вашъ, да я и спорить не стану. Поживете и согласитесь со мною: иначе нельзя мнѣ разсуждать, и я съ вами поступаю также честно какъ и вы со мною.
   
   Супружеская невѣрность до романа г. Боборыкина обыкновенно объяснялась страстью, легкомысліемъ, жаждой наслажденія; но здѣсь мы узнаемъ что женщина можетъ измѣнить долгу изъ честности. Это говорится въ двадцать восемь лѣтъ, почти на другой день послѣ того какъ графиня отдалась управляющему. Десять лѣтъ спустя, во Флоренціи, послѣ извѣстной намъ сцены въ отдѣльной комнатѣ тратторіи, послѣ того какъ Рѣзвый, Гречухинъ и она вполнѣ объяснились, и больше выяснять нечего, графиня однажды вечеромъ сидитъ втроемъ съ прежнимъ и съ настоящимъ любовникомъ. Вдругъ она произноситъ (безъ всякаго къ тому повода) защитительную рѣчь въ пользу женщинъ "ея времени и ея общества". Онѣ "внѣ закона". Было бы смѣшно, даже дико взваливать на нихъ такую же отвѣтственность какъ на мущинъ.
   
   -- Есть у насъ теперь новыя женщины... Допускаю что тѣ будутъ иначе жить чѣмъ мы... Намъ не дано было ни въ дѣтствѣ, ни тогда когда мы сдѣлались дѣвицами, никакой profession de foi. Религія? развѣ она входитъ въ наше воспитаніе какъ во Франціи, напримѣръ, гдѣ у каждой дѣвочки есть свой directeur de conscience? Мораль? Какая? И она у насъ не имѣетъ никакихъ традицій, потому что у насъ нѣтъ класса который бы самъ себѣ предписывалъ правила морали. Примѣры? Объ этомъ лучше и не говорить. Гражданскіе интересы?... Они и у мущинъ-то кончаются полнѣйшимъ фіаско, и ихъ-то что ни день обличаютъ, въ разныхъ земствахъ, въ простомъ воровствѣ. Ну что же остается? Материнскія обязанности, семейный долгъ? Но все это такъ съ неба не слетитъ, надо это создавать себѣ, а создавать не изъ чего!
   
   Люди менѣе высокаго полета могутъ найти что Варвара Борисовна, выходя замужъ за Дурова, потомъ за Кулдасова, два раза "создавала себѣ семейный долгъ", и производя на свѣтъ Наташу, а потомъ Колю, два раза "создавала себѣ материнскія обязанности." Для обыкновенной женщины, даже для красавицы, это быть-можетъ такъ и есть; но мраморной женщинѣ этого мало: ей нужно чтобъ и семейный долгъ и материнскія обязанности "слетѣли съ неба".
   Впрочемъ флорентинская защитительная рѣчь не можетъ дать истиннаго понятія о графинѣ. Г. Боборыкину просто хотѣлось показать до чего глупѣютъ женщины не первой молодости когда онѣ не на шутку "врѣжутся". Нельзя отрицать что онъ въ этомъ блистательно успѣлъ. Чего стоитъ въ сочиненной имъ рѣчи одинъ проектъ различныхъ классовъ общества, изъ которыхъ каждый имѣлъ бы свою особенную мораль, имъ самимъ для собственной надобности изобрѣтенную, напримѣръ такъ чтобы по правиламъ духовенства можно было бы богохульствовать, во нельзя было бы красть, а по купеческимъ правиламъ наоборотъ красть бы можно было, а богохульствовать нельзя! Да что проектъ! Каждое слово этой рѣчи -- перлъ, начиная съ невмѣняемости женщинъ "изъ круга графини" и кончая логическимъ прыжкомъ отъ дамъ легкаго поведенія къ мущинамъ ворующимъ въ разныхъ земствахъ. Но графиня стала такою только въ Италіи; прежде она была значительно умнѣе. Даже и въ Италіи она на первыхъ порахъ сберегала тотъ ясный "мраморный" взглядъ на вещи который при всей своей парадоксальности далеко не такъ сумбуренъ какъ рѣчь объ отсутствіи семьи у семейныхъ женщинъ.
   Наединѣ съ Гречухинымъ въ отдѣльной комнатѣ тратторіи, успокоиваясь послѣ нервнаго приладка постигшаго ее, Варвара Борисовна объявляетъ своему бывшему другу что она до Рѣзваго никогда не любила. "Вы не любили?" переспрашиваетъ онъ, вспоминая свою собственную особу.
   
   -- Я васъ не любила, да никогда и не обманывала васъ моя связь съ вами, что это такое? Это исполненіе какого-то долга -- слушайте меня, я говорю правду... Да, долга. Мнѣ нельзя было не отдаться вамъ тогда, нельзя, потому что вы стоили поддержки, участія, ласки, всего что можетъ дать женщина, больше чѣмъ графъ, напримѣръ... Ну что же это какъ не долгъ, идея, принципъ, не такъ ли?
   
   Въ этихъ словахъ -- весь ключъ къ разгадкѣ основной мысли Полжизни. Прежде чѣмъ графиня отдалась управляющему, она принялась "развивать" его, учить его по-французски, по-италіянски, пѣнію и исторіи живописи; прежде чѣмъ началась эта поздняя, но плодотворная школа, приведшая къ извѣстной намъ сценѣ въ уборной и къ рожденію Коли, графиня уговорила мужа поручитъ Гречухину управленіе всѣми имѣніями и сдѣлать его своею правою рукой по крестьянскому вопросу. Гречухинъ оправдалъ ея довѣріе: онъ облагодѣтельствовалъ крестьянъ, онъ постояннымъ своимъ вліяніемъ пріучилъ графа сначала къ мысли освобожденія съ землей, потомъ къ мысли подарить имъ землю безъ выкупа, потомъ, идя далѣе и далѣе, превратилъ (въ сотрудничествѣ съ Варварой Борисовной) прежняго дюжиннаго офицера въ передоваго земскаго дѣятеля. Послѣднюю заслугу онъ изъ скромности цѣликомъ приписываетъ графинѣ, но мы не довѣряемъ ему когда онъ умаляетъ свое значеніе: оно громадно; Гречухинъ истинный филантропъ, а что ему дало бодрость и отвагу въ дѣлѣ филантропіи? Его откровенный разказъ не оставляетъ намъ сомнѣнія. Благосклонность графини Кудласовой поддерживала его на пути къ либеральному идеалу; ея ласки, ея поцѣлуя награждали его за труды, лишенія и опасности которыя онъ переносилъ, переѣзжая изъ имѣнія въ имѣніе и повсюду заботясь о томъ чтобы крестьяне получили много "хорошей земли"; ея пластическія формы носились и "вздрагивали", ея "нутряной" контральтъ звучалъ, духи ея уборной благоухали въ его воображеніи, когда онъ въ грязи и между зипунами ратовалъ за интересы меньшаго брата. Какая дивная награда, какое рѣдкое блаженство! Вы отдаете -- конечно не свое, а чужое -- бѣдному человѣку, вы безпокоитесь и утомляетесь чтобъ его обогатить на чужой счетъ, но вы охотно переносите усталость. Вопервыхъ, васъ носитъ чувство исполненнаго гражданскаго долга, а вовторыхъ, васъ воспламеняетъ красота "мраморной" женщины, пославшей васъ на либеральную миссію. Кто предъ обнаженными плечами Варвары Борисовны откажется даровать крестьянамъ землю, хотя бы чужую?
   Въ Гречухинѣ либеральные задатки были и до знакомства съ Кудласовыми; эти задатки могли заглохнуть и потеряться. Только въ уборной графини могли они достигнуть полнаго расцвѣта. Точно также и въ читающей публикѣ есть инстинкты либеральные, но эти инстинкты могутъ уступить мѣсто другимъ совершенно противоположнаго свойства. Либерализмъ -- цвѣтокъ требующій ухода и поливки. Намъ кажется что г. Боборыкинъ находится относительно читателя въ положеніи сходномъ съ тѣмъ въ которое стала графиня относительно своего управляющаго. "Надо бы сдѣлать такъ чтобы Гречухинъ хорошенько позаботился о мужикахъ." думаетъ графиня. "Надо бы устроить такъ чтобы читатель полюбилъ меньшаго брата, размышляетъ г. Боборыкинъ. Проповѣдями и наставленіями тутъ сдѣлаешь мало; это средство слишкомъ постное, слишкомъ прѣсное, да и притомъ избитое. Лучше надѣнемъ платье съ низкимъ лифомъ и покажемъ непривычному взору всю роскошь, всю нѣгу чувственной красоты; лучше бросимся на шею нерѣшительнаго, но влюбчиваго патріота и покроемъ его поцѣлуями. Культъ женской красоты, наслажденіе любви да послужатъ ему приманкой и наградой въ его гражданскихъ чувствованіяхъ и дѣяніяхъ." Относительно Гречухина метода дала прекрасные плоды; подождемъ тѣхъ какіе она вызоветъ въ настроеніи читателя.
   Еслибы не ласка Варвары Борисовны, графскій управляющій, быть-можетъ, сдѣлался бы отъявленнымъ крѣпостникомъ. Еслибы не "Полжизни", кто знаетъ, по какому пути пошли бы многіе изъ читателей? Увы! хилъ и болѣзненъ нашъ младенческій либерализмъ; мелка и подозрительна наша новомодная филантропія! Она не держится простымъ и здравымъ изученіемъ предмета, или крѣпкимъ, непоколебимымъ убѣжденіемъ; ей нужна беллетристическая поливка, ей нужны возбудительныя вещества театральнаго эффекта. Мы любимъ мужика, но тогда когда насъ за это любятъ красавицы-графини; мы читаемъ филантропическій романъ, но его гуманная основа должна быть вышита цвѣтами сладострастной фантазіи. Когда на васъ смотрятъ зеленые глаза Варвары Борисовны, мы волнуемся и теряемся, мы начинаемъ ощущать нѣчто грубое и корыстное, нѣчто стихійное и отдаленное отъ всякой свѣтлой мысли, будь она политическаго или инаго свойства. Въ эту минуту намъ дѣлаютъ авансы, зовутъ на уединенное свиданіе въ уборной; намъ показываются въ пеньюарѣ; при этомъ намъ велятъ быть гуманными и либеральными. Мы, дѣйствительно, начинаемъ увѣрять себя что мы очень гуманны и крайне либеральны, но повѣритъ ли этому свѣжій посторонній человѣкъ, не вдыхавшій въ себя наркотическаго запаха графининыхъ духовъ? Читатель восхищается сладострастными сценами; такое направленіе вкуса пожалуй прискорбно, но оно до нѣкоторой степени естественно; только не слѣдуетъ принимать это грубое наслажденіе за восторгъ отъ демократическаго романа. Другіе мотивы, которыми хотѣлъ воспользоваться романистъ, сами по себѣ достойны полнаго сочувствія; странна только ихъ эксплуатація въ скабрёзномъ романѣ. Симпатія избѣ и полушубку почтенна; увлеченіе идей освобожденія крестьянъ законно; но ни того, ни другаго не слѣдуетъ искать у поэтовъ во вкусѣ второй французской имперіи, поставившихъ на пьедесталъ кокотку и погруженныхъ въ лѣтописи ея будуарныхъ тайнъ.

Л. Н.

"Русскій Вѣстникъ", No 1, 1874

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru