Эмерих Мадач. Трагедия человечества. Перевод Н. А. Холодовского. Издание А. С. Суворина. Спб.
Не беремся судить о богатстве венгерской литературы, которую, по словам переводчика, украшает "Трагедия" Мадача, но русскую литературу, а в особенности всемирную, это произведение не подарило ничем новым. Нельзя не согласиться с переводчиком, что в этой книге "больше ума, чем поэзии", и с немецкими критиками ее, указывающими, что она навеяна изучением Гете, Байрона и Шопенгауэра. Ни глубокой, оригинальной мысли, ни красоты стиха! Впрочем, в последнем, может быть, виноват Холодовский, переведший трагедию не с венгерского подлинника, а с немецкого перевода. Что до идей Шопенгауэра и Байрона, то автор не сумел проникнуться ими. Человечество, с его страстями и стремлениями, успокаивается у Мадача на вере в творца и покорности его воле, -- и это после того, как видело в волшебном сне весь ужас своей грядущей судьбы. Таков ли дух Байрона с его пламенным протестом? Таков ли убийственно-холодный пессимизм Шопенгауэра? План не самостоятелен, хотя Холодовский в своем предисловии считает его "вполне оригинальным". Манера раскрывать судьбы мира в ряде картин из разных эпох далеко не нова; мы находим ее "La guerre des dieux anciens et modernes" Парни, из которой, несомненно, взята канва для седьмой сцены "Трагедии" Эта пьеса, не отличаясь поэтическими достоинствами, просто произведение умного человека, у которого хватило сил только на холодную мысль, на умственный рефлекс, и не достало на жгучее слово, способное "ударить по сердцам с неведомою силой". Для нашей литературы "Трагедия человечества" вещь запоздалая, неинтересная, ненужная. А всемирной литературе, которая и так богата, эта вариация на старую тему о двойственности человеческого духа, о всякой борьбе Фауста с Мефистофелем, и подавно не нужна.