Собиратели новых русских слов, имеющих право на включение в словарь живого русского языка, непременно занесут в свою коллекцию новое меткое, характерное слово "чуковщина". Это слово - как технический термин для определения одного из литературных жанров, получило, как принято говорить, полное право гражданства по имени молодого талантливого критика К.И. Чуковского. Языковед, желающий записать значение этого слова согласно тому, как его понимали современники в момент его создания, вероятно, занесет это слово в свой словарь таким образом:
Чуковщина - слово бранное, обозначающее способ легкой, поверхностной, с потугами на остроумие, литературной критики.
До известной степени это определение будет действительно отвечать тому, как старались представить жанр автора "От Чехова до наших дней" те критики, для которых злая, но в то же время легкая, веселая, бойкая оценка произведений новейшей художественной литературы показалась непростительной ересью сравнительно с тяжеловесною, архисерьезною критикою былых времен.
Но вот явилось третье издание книги "От Чехова до наших дней" с предисловием автора, в котором г. Чуковский счел нужным высказать, как он сам понимает задачи критики, что он считает критикою. И к немалому удивлению читатели узнали, что г. Чуковский смотрит на литературную критику, как на ... литературный сыск, как на выслеживание слабых, больных сторон писателей. "Критик, - сказал не обинуясь в своем предисловии г. Чуковский, - должен быть Пинкертоном: он выслеживает в художнике то, чего художник порою и сам не замечает в себе... Для этого критик должен, - продолжает г. Чуковский, - подглядывать, подслушивать и затем обнаружить все замеченное перед читателем, задачу, которую я, - заключает г. Чуковский, - пытался наметить в этой книге" ("От Чехова до наших дней", изд. III, стр. 2 и 3).
Сообразно такому признанию придется и составить толкование интересующего слова уже следующим образом:
Чуковщина - выслеживание в писателе того, чего он порою и сам не замечает в себе, подглядывание и подслушивание писательских недостатков, на которых помешаны писатели, с целью обнаружения этих недостатков перед читателями в легких, поверхностных quasi-критических очерках.
Но вот явилась новая критическая статья г. Чуковского "Волки и овцы" ("Речь", 1908, 44), не вошедшая в цикл его очерков "От Чехова до наших дней". Статья вызвана резким отзывом одного из новейших беллетристов, г. Сергеева-Ценского, о газетных и журнальных критиках, которых г. Сергеев назвал "зубастыми хулиганами". Г. Чуковский обиделся, приняв, очевидно, едкое выражение на свой счет, и счел долгом заступиться за "зубастых хулиганов". И вот в этой статье г. Чуковский высказывает оригинальное мнение, что бранная критика - это один из видов самозащиты критика против нападения художников-писателей.
"Как же порой не браниться! - восклицает г. Чуковский. - Если иной роман, иная повесть оскорбляет меня, царапает мне душу, как гвоздем, рыгает мне в самое лицо, как же мне, читателю, не закричать "караул"? Какой-нибудь "Санин", или стихи Скитальца, или драма Чирикова - ведь это личное мне оскорбление, ведь это же нападение на меня. Ведь нападающая сторона это всегда художник, а читатель (или критик) есть сторона обороняющаяся. Когда критик "неистово бранится" - он только защищается от нападений художника, от всей той "идеологии", которую выражает собою художник. А ведь даже убийство с целью обороны - не убийство".
Сообразно с таким взглядом на современную критику вообще и на критические приемы самого г. Чуковского в отдельности собирателю новых русских слов, если он желает быть точным их толкователем, придется дать совершенно другое толкование слову "чуковщина".
Чуковщина - особый вид критики, которая посредством брани старается защититься от оскорблений, усматриваемых критиком в том или другом художественном произведении.
Которое из трех перечисленных толкований следует считать правильным?
Господин Чуковский, помогите языковедам-коллекционерам новых слов в их стремлении найти верное толкование созданного вашим талантливым пером слова "чуковщина".