Новые разсказы Григорія Мачтета. Изд. ред. журнала "Русская Мысль". Москва, 1891 г. Ц. 1 р. 50 к. Самое крупное изъ произведеній г. Мачтета, вошедшихъ въ эту книжку, повѣсть Черная неблагодарность была напечатана въ нашемъ журналѣ, а потому мы на ней останавливаться не будемъ. Вмѣстѣ съ разсказомъ Боевая ночь, повѣсть эта даетъ читателю нѣсколько очень любопытныхъ картинъ изъ жизни Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ. Авторъ жилъ въ Америкѣ и передаетъ въ этихъ повѣствованіяхъ, повидимому, дѣйствительныя событія и, несомнѣнно, видѣнныя имъ своеобразныя подробности американскихъ нравовъ. Въ разсказахъ Изъ любви и Хроника одного дня изображается тяжелое житье-бытье образованныхъ людей, случайно попавшихъ на болѣе или менѣе продолжительное время въ глухія мѣста по ту сторону Уральскихъ горъ. Все содержаніе описываемой авторомъ жизни въ этихъ мѣстахъ можетъ быть опредѣлено двумя словами: бездѣлье и скука. Судя по тому, какъ разсказываетъ объ этомъ г. Мачтетъ, надо полагать, что все это имъ самимъ пережито и перечувствовано,-- такъ ярко и болѣзненно переданы всѣ мелочи описанныхъ впечатлѣній. Помимо этого, въ разсказѣ Изъ любви живыми и интересными образами иллюстрируется такая мысль, что "даже горячая любовь и самое искреннее желаніе добра приносятъ часто объектамъ того и другаго однѣ лютыя муки въ результатѣ, разбиваютъ подчасъ всю жизнь человѣка, точно самая злая нелюбовь". За такія мысли обыватели захолустнаго городка называли героя разсказа Кузнечикова "пессимистомъ". Но, въ дѣйствительности, Кузнечиковъ не былъ пессимистомъ; онъ обвинялъ во всемъ только "непомѣрно раздутый эгоизмъ и властолюбіе современнаго человѣка, вѣщающіе будто бы хорошо видѣть и понимать изъ-за своего "я" чужое, а, слѣдовательно, уважать и принимать въ разсчетъ желанія, потребности и особенности этого чужаго "я". Поставленное нами курсивомъ будто бы прибавляетъ авторъ отъ себя къ положеніямъ Кузнечикова и въ дальнѣйшемъ развитіи мысли своего героя находитъ парадоксальными. Отъ такихъ положеній, конечно, недалеко до парадоксовъ и дойти до нихъ очень легко; но въ томъ видѣ, въ какомъ здѣсь они высказаны Кузнечиковымъ, мы, съ своей стороны, парадокса не усматриваемъ и думаемъ, что Кузнечиковъ былъ совершенно правъ, жалуясь на неразумную любовь и считая ее частою причиной большихъ золъ и несчастій, въ особенности же въ тѣхъ случаяхъ, когда къ любви присоединяется убѣжденіе въ правильности "разныхъ установившихся издавна понятій, представленій и предразсудковъ", заставляющихъ любящаго человѣка поступать не по разуму и совѣсти, а по той или иной "рубрикѣ". Кузнечиковъ какъ нельзя болѣе правъ, когда горько обвиняетъ одну мамашу за то, что она "изъ любви" загубила дочь блестящимъ замужствомъ, а другую мамашу обвиняетъ за то, что она моритъ сына непосильнымъ ученіемъ, ради полученія имъ "пятерокъ" въ классѣ. Жестоко тяжело пришлось и самому Кузнечикову отъ преданнѣйшей любви квартирной хозяйки, доброй, честной и благочестивой старушки, отъ чистаго сердца желавшей добра своему постояльцу. Фабула разсказа очень несложна и даже просто анекдотична, и суть дѣла тутъ не въ фабулѣ, а въ развитіи постепенно наростающихъ "представленій" любящей старухи, доходящей до убѣжденія, что жилецъ, къ которому она питаетъ почти материнскія чувства, губитъ свою душу. Губитъ же онъ душу не какими-нибудь нехорошими и осужденія достойными поступками, а тѣмъ, что живетъ по-монашески, не будучи монахомъ. Онъ не пьетъ вина, не куритъ, отъ женскаго пола удаляется, а рясы не носить, монашескихъ правилъ по уставу не исполняетъ, ѣстъ скоромное. Что же это за диковинный монахъ и какой же онъ монахъ? Понемногу, да помаленьку благочестивая старушка доходитъ до нелѣпой мысли, что монахи могутъ быть "равные": настоящій монахъ -- "божій", а чей же будетъ монахъ, если онъ "не божій"?-- очевидно, это долженъ быть монахъ "чортовъ". Додумавшись до такой дикости, старушка "изъ любви" къ постояльцу предприняла соотвѣтственно дикія мѣры для спасенія своего любимца изъ власти исконнаго врага человѣчества и надѣлала Кузнечикову такого зла, какое способенъ причинить только самый безпощадный врагъ.
Очень добрымъ чувствомъ я горячею вѣрой проникнутъ разсказъ Первый гонораръ. Въ самомъ началѣ разсказа авторъ говоритъ: "Мы не увлекались наживой, не проводили время въ тунеядствѣ, какъ вошло, напримѣръ, въ моду теперь, и не кичились безвѣріемъ. Мы вѣрили въ будущее, въ свой народъ и умѣли любить его, а это чуть ли не главное. Въ душѣ не было пусто, тамъ жили свѣтлые и чистые идеалы... Царила совѣсть и властно подчиняла себѣ почти всѣхъ... Каждый, казалось, чувствовалъ свой долгъ передъ другими, передъ сѣрою, темною массой "меньшаго брата"; каждый сознавалъ, что обязанъ ей всѣмъ своимъ нравственнымъ "я", своимъ духовнымъ богатствомъ, знаніемъ..." и т. д. Такъ было, по словамъ автора, въ началѣ семидесятыхъ годовъ, и такому настроенію авторъ противу поставляетъ теперешнее положеніе, къ которому относится съ большимъ осужденіемъ. Впрочемъ, на той же страницѣ г. Мачтетъ оговаривается, что и "тогда" чувствовалъ и поступалъ такъ не "каждый", что и тогда были "другіе элементы", "какъ всегда", то-есть такіе же точно, какіе есть и теперь. Впрочемъ, это только вступленіе въ разсказъ, въ дальнѣйшемъ же повѣствованіи дѣло идетъ не о сравненіи молодежи начала семидесятыхъ годовъ съ нынѣшнею молодежью, а просто разсказывается о томъ, какъ очень бѣдный молодой человѣкъ получилъ свой "первый гонораръ" и весь его отдалъ молодой дѣвушкѣ, такой же идеалисткѣ, каковъ самъ начинающій писатель. Очень мила и симпатична эта дѣвушка. Авторъ говоритъ, что это "святой типъ": Машеньки себя, если можно такъ выразиться, не было. Вся она я все въ ней было для другихъ. Два бога было въ ея культѣ: деревня, дли которой она слушала акушерскіе курсы, и "несчастные" -- нуждающіеся въ помощи, для которыхъ она несла все, что могли добыть ея крошечныя ручки". Для этихъ-то "несчастныхъ" разскащикъ и отдалъ Машенькѣ свой "первый гонораръ". Тутъ выказалось, что разскащикъ, Павелъ, любитъ эту хорошую дѣвушку и что Машенька любитъ взаимно молодаго писателя, подающаго большія надежды. Онъ прижалъ ее къ себѣ и шепталъ: "люблю, люблю, люблю". Она прильнула нему и шептала то же... "Но вдругъ она вырвалась" изъ его объятій и сказала: "Будетъ, Павелъ! Наши дороги разныя!" -- "Что?!" (воскликнулъ Павелъ).-- "Наши дороги разныя,-- повторила она.-- Вы должны оставаться здѣсь, беречь себя, должны стать писателемъ и служатъвсѣмъ людямъ словомъ своимъ, а я... а я пойду въ деревню. Я потому въ ней, Павелъ..." -- "Нѣтъ, Машенька! Вы будете моею женой. Мы дойдемъ и потонемъ вмѣстѣ". Машенька отказалась отъ личнаго счастья и любимому человѣку отказала въ счастьѣ, ради идеи. Это несомнѣнно подвигъ, актъ геройства, возможный только при непоколебимой вѣрѣ въ правильность идеи. Мы преклоняемся передъ такою вѣрой и передъ такимъ подвигомъ и знаемъ, что г. Мачтетъ ничего не преувеличилъ. Въ то время такъ бывало на самомъ дѣлѣ, и даже не особенно рѣдко бывало, ибо во многихъ жила такая же вѣра, которой всѣмъ жертвовала Машенька. Вспоминать объ этомъ сладостно и полезно, какъ полезно вспоминать всякіе геройскіе подвити изъ-за высокой и честной идеи. Но съ той поры прошло много времени; мы, а съ нами вмѣстѣ и смѣняющаяся молодежь двухъ десятилѣтій, переростали и переросли тогдашнюю вѣру въ спасительность для кого бы ни было топленія образованныхъ молодыхъ людей въ деревнѣ. Этого рода опыты были въ свое время произведены въ достаточномъ числѣ и не дали тѣхъ результатовъ, какихъ отъ нихъ ожидали. Нынѣ, на нашихъ глазахъ, производятся теперешнею молодежью,-- такими же идеалистами-мечтателями, каковы были Павелъ и Машенька,-- иные опыты хожденія въ деревню, "на землю", изъ-за идеи. Идеализмъ остался все такимъ, какимъ онъ всегда былъ и какимъ всегда будетъ; измѣняются только пути, по коимъ молодые люди стремятся къ осуществленію своихъ идеаловъ. Да и сами идеалы никогда не остаются неподвижными и неизмѣнными. Но каковы бы идеалы ни были, мы никакъ не можемъ признать правильною мысль, будто стремленіе къ ихъ осуществленію несовмѣстимо съ личнымъ счастьемъ людей, посвящающихъ себя такому дѣлу. Мы не видимъ, напримѣръ, достаточныхъ основаній для того, чтобы герой разсказа г. Мачтета долженъ былъ непремѣнно оставаться въ Петербургѣ или же непремѣнно "потонуть" въ деревнѣ. Талантливый молодой человѣкъ можетъ и въ деревнѣ "стать писателемъ и служить всѣмъ людямъ словомъ своимъ", будучи счастливымъ мужемъ сельской акушерки. Незачѣмъ тонуть и доброй, милой акушеркѣ: ничто не мѣшаетъ ей быть счастливою женой писателя и служить своему народу. Мы думаемъ, что нынѣшній Павелъ не скажетъ любимой и любящей его дѣвушкѣ: "Мы пойдемъ и потонемъ вмѣстѣ". Умудренный опытами предшествовавшихъ поколѣній молодежи, онъ, навѣрное, возразятъ увлекающейся дѣвушкѣ: "Мы пойдемъ и не потонемъ, а станемъ работать вмѣстѣ, служить народу и спасать отъ потопленія тѣхъ, кто гибнетъ въ болотахъ невѣжества". Разсказъ заканчивается такими словами: "Гдѣ же нибудь да живетъ Машенька на Руси, а гдѣ живетъ она, тамъ, конечно, живутъ и правда, и совѣсть!" Вѣрить этому очень пріятно, но мы съ большою увѣренностью сказали бы: тамъ, гдѣ живутъ Павелъ и Машенька, правда и совѣсть имѣютъ болѣе твердый оплотъ, чѣмъ тамъ, гдѣ живетъ одна Машенька... Какъ бы, впрочемъ, ни было, разсказъ Первый гонораръ представляетъ собою живую и вѣрную картинку, которою авторъ будитъ добрыя, гуманныя чувства и примѣромъ скромнаго подвига зоветъ на честное дѣло.
Иное впечатлѣніе производитъ "сказка" Новое средство. Она напоминаетъ собою фантастично-аллегорическія произведенія французскихъ реалистовъ нашего времени. Мы думаемъ, что этого рода реализмъ всего менѣе умѣстенъ въ фантастическихъ повѣствованіяхъ, главную прелесть которыхъ составляетъ тонкая и нѣжная художественность. Что же касается аллегорическихъ разсказовъ и сказокъ, то они тогда только хороши, когда заключающаяся въ нихъ мысль не затемняется вымышленными образами, остается вполнѣ ясною для читателя и не поддается произвольнымъ толкованіямъ.